Обожжённая душа - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Властелина Богатова (самиздат)

ГЛАВА 1. Замысел

Я мала была, да горя не было,

Я повыросла, да горя прибыло,

Я куды с того горя деваюся,

Со печалюшки да подеваюся.

"Очелье Сороки"

ГЛАВА 1. Замысел

Тяжёлая пощёчина опалила щёку, удар пришёлся такой сильный, что голова Даромилы откинулась в сторону, и сама она как пушинка отлетела к стенке, сбивая с полок утварь. Горшки полопались, полилось что-то. Она схватилась за воспламенившуюся щёку, выжидая, когда утихнет звон в голове. Ярополк не позволил продохнуть, приблизился в два шага и схватил за волосы на затылке, вынудил подняться. Даромила скривилась от боли и сжалась, ожидая очередного удара.

— Смотри на меня! — скомандовал муж.

Даромила подчинилась, открыла глаза, зная, что иначе будет хуже. Золотисто-серые глаза Ярополка опалили яростью, лицо исказилось до неузнаваемости.

— Что же выходит, я только за порог, а ты хвостом вертишь! — шипел он гневно. — Для кого подол поднимала, признавайся?!

Даромила замотала головой. Верно муж головой совсем повредился. От жестоких слов и обиды влага заполонила глаза. Да, она и верно выходила вчера на воздух, но окромя чернавок никто не приближался к ней, разве только Богдан, но он просто подсадил в седло, не более. И какие злые языки сплели козни?

Не получив никакого ответа от жены, Ярополк стиснул зубы так, что напряглись и посинели жилы на шее, а глаза его потемнели вовсе. Он с силой тряхнул Даромилу.

— Убирайся, шлюха, — прорычал, дёрнув за волосы так, что в глазах у неё от боли потемнело, и поволок супругу в дверь.

Даромила всхлипнула, чувствуя, как волосы рвутся, раздирая кожу, и весь затылок немеет. Она пыталась отмахнуться, высвободиться, и сама не замечала, как слёзы обжигали щёки.

— Пусти! — лишь кричала она.

Ярополк был непреклонен и глух к женским вскрикам, он подтащил её к двери, выволок на лестничную площадку, толкнул. Благо Даромила успела зацепиться за перекладину, уберегаясь от падения, слетела с порога, где её поймали мягкие объятия Божаны.

— Пошли, — услышала она утешительный голос женщины. — Совсем озверел, — шептала она.

Но Даромила, захлёбываясь слезами, почти вслепую следовала за Божаной, слыша, как доносится сверху грохот посудин и очередное грубое ругательство Ярополка. В какой раз прокляла тот день, когда стала его женой. Уезжая из отчего дома, не знала она, что попадёт к жестокому, лишённому всякой душевной теплоты человеку.

Божана привела в укромное место, подальше с глаз челяди, что высунулась со всех углов на поднявшийся шум. Вот же стыдоба! Женщина бережно усадила её на лавку за стол.

— Посиди маленько, я сейчас, — сказала она, а сама направилась к двери.

— Не уходи! — позвала с отчаянием Даромила, унимая колотившую её дрожь, но страх рос внутри, как ураган. А ну как муж спустится сюда, изобьёт?

— Я быстро, сюда он не зайдёт, пусть только попробует! — пригрозила Божана, смотря куда-то наверх.

Ярополку хрупкая женщина не помеха — кулаком по виску и дух вон.

Божана возвратилась скоро, неся в руках узелок. Она приложила его к скуле Даромилы, морозом обожгло кожу, но стало легче. Плечо потянуло резью, видно, когда падала, повредилась. Бедняжка не выдержала и зарыдала, теперь уже громко, кроме Божаны тут её плача никто не услышит.

— Ну, будет тебе, не плачь, — уговаривала женщина. — Чтоб этому окаянному пусто было! Чтоб руки у него отсохли! Паскуда! — ругалась, обнимая девицу.

Даромила испугалась, что, если прознает Ярополк о таких словах, наставнице несдобровать. А без Божаны Даромила пропадёт. Только ведь этой женщине она могла довериться, выплеснуть все свои горести, более у неё тут нет никого родного, хоть и почитай как год в Оруши живёт. Осознала это в полной мере, и ужас объял девицу, она прижалась к мягкой тёплой груди Божаны, как к матери, что пахла травами и молоком, и зарыдала уже в голос, не в силах и вовсе остановиться, чувствуя жалость к себе же самой.

— Бедная девочка, достался же тебе лютый зверь, такой хрупкой, чистой. Не слушай его, поняла, чтобы ни говорил.

— Видно, проклята я Богами, — вздрогнула Даромила, в груди стиснуло и похолодело. — За что недоля такая? Чего я такого злого сотворила, что навела на себя такой гнев?

— Не говори так! — отстранилась Божана, заглядывая в заплаканные и покрасневшие глаза девушки. — Боги справедливы, будь в том уверена, по заслугам воздадут. Обидчик получит своё.

Наставница всё говорила утешительные слова, но Даромила не слышала её, проваливаясь всё глубже в чёрную яму отчаяния.

— Не могу я так больше… не могу… — выдохнула она, шепча как заклинание. — Сил нет. Что же за жизнь такая будет у нас, если будет распускать руки каждый раз, пока не прибьёт?

Божана сцапала её за плечи, Даромила посмотрела на женщину пустым взглядом.

— Не вздумай что с собой сделать, — заподозрила она бедняжку в чём-то, — и мыслить не смей, поняла! Ты вон какая красивая да ладная, вот и ревнует Ярополк люто. Обожди немного, остепенится ещё.

Даромила смахнула руки с плеч.

— Не остепениться. Матушка сказывала, если один раз ударит, так и повадится зло срывать.

Губы Божаны плотно сомкнулись, видно с ответом не нашлась.

— Может… — она погладила молодую девицу по волосам, заглядывая в лицо, и Даромила на миг растворилась в ярко-голубых, холодных, как зимнее небо, глазах женщины. — Может, вам ребёночка зачать?

ГЛАВА 2. Гостиный двор

— С тобой, наверное, что-то такое случилось ужасное. Так молод, а уже седина, — девичьи пальчики поворошили серебристые пряди волос, погладили скулу. Мягкие подушечки прошлись по нижней губе.

«А ведь, как хорошо всё началось. К чему эти расспросы?» — со вздохом подумал Пребран, обхватил её запястье и провёл кончиком языка по ямке ладони, чувствуя солоновато-кислый вкус.

Девушка тягуче втянула в себя воздух, блаженно прикрыв пышные ресницы, откинув за плечо блестящие русые пряди, которые так приятно касались кожи.

— Расскажи, — промурлыкала она, не отступая от своего, состроив просящую гримасу.

Она склонилась к самому уху, и мягкие губы коснулись в поцелуе. Её язычок оставил влажную дорожку на шее княжича, от чего, несмотря на то, что недавно в тесной клетушке произошло бурное сношение, новая волна жара прокатилась по телу, напрягая каждый мускул. Пребран повернул голову.

Она лисьим прищуром смотрела из-под густого полога ресниц. Дразнящая улыбка коснулась губ девушки, ещё замутнённые глаза не оправившейся от близости девицы при свете лучин казались золотисто-карими, как янтарный мёд. Он не сдержался и прильнул к её припухшим от ласк губам в долгом чувственном поцелуе. Голова поплыла, а желание взять её снова обострилось до ломоты в паху. Он сдёрнул с девицы тяжёлое одеяло и, подхватив длинноногую чаровницу, которая только и успела ахнуть, опрокинул на живот. С лёгкостью подтянув её к себе, Пребран склонившись, покрыл её спину поцелуями, прокладывая дорожку к мочке уха.

— Нет, не расскажу, — прошептал он, обжигая горячим дыханием вспотевший висок, толкнулся вперёд, проникая в неё глубоко до упора, девушка, не успев приготовиться, задохнулась, ухватившись покрепче за края лавки.

Ещё вчера днём он вовсе не предполагал, что остановится на ночлег в гостином дворе «Белый камень». А тем более не мог предугадать, что к нему в постель придёт одна из сестёр хозяина. Хотя стоило ожидать — весь вечер бросала в сторону княжича многозначительные взгляды, подавая двусмысленные знаки внимания, но в тот миг Пребран был озадачен другим. Долгая поездка затянулась из-за поднявшейся метели. Княжеский отряд не только задержался, но ещё и сбился с пути, сильно уклонившись на север. Хорошо, что поблизости от перехода скальных холмов оказались заселённые земли с небольшим подворьем. А потом, как разъяснил сам хозяин, до княжества Орушь осталось всего пять десятков вёрст. Но теперь дороги заметёт, и боги знают, сколько ещё будет бушевать, если уже за ночь сугробы не поднялись по брюхо лошадям. В ответ его мысли в стены врезался очередной порыв ветра, да так, что натянулся бычий пузырь на окне, и за толстыми стенами поднялся такой шум, что, казалось, настал конец времён. Но Пребран едва обратил на то внимание — шум за окном перебивали сладострастные вскрики девки, что начали срываться с её губ.

Надо отдать должное ей, была выносливой и вовсе ненасытной. Изматывал всю ночь, и уж верно скоро рассвет, а ей хоть бы что. Но если рассудить, в это захолустье редко кто заезжает из зажиточных купцов, а уже про князей и речи не могло быть. Если бы не стихия, то и он бы не оказался тут. И девица, верно, решила не упустить своё, быстро забралась в его постель. Хоть он, как вышло, того и жаждал, несмотря на то, что изнурительный путь выпил все соки, и княжич думал только об отдыхе. Однако верно не знал своих сил, а девица оказалась уж больно сочной и ко всему миловидной: голубые глаза, русая до пояса коса, тяжёлая грудь, которая томно вздымалась и опадала при дыхании. Княжич истосковался по горячим ласкам, плутая по заснеженным вершинам уже как почитай месяц. Сжав её полные груди, которые едва помещались в его ладонях, он размеренно скользил, до тех пор, пока не сбилось вконец дыхание, ощущая как разливается по телу блажь, обхватив крепко талию, он резко толкнулся, сдобрив своей жест увесистым шлепком по мягкому месту чуть ниже спины девицы, пыхнул на белой коже розовый след. Грубо смяв бёдра, он как можно глубже проник в лоно, сполна насладившись рвущейся наружу истомой, а когда насытился, отстранился, выплеснув горячее семя на поясницу, выпустил девку. Она, получив своё, всхлипнула и без сил откинулась на постель, распластавшись.

Пребран же поднялся. Укладываться спать рядом с ней не желалось, достаточно пресытился за ночь её обществом. Глянул в мутный пузырь, через которой ничего не разглядеть было, только то, что на улице заметно посветлело. Подняв с захламлённого вещами сундука кафтан, порылся в складках одежды, выуживая несколько крупных кун, бросил на постель рядом с раскрасневшимся лицом девки. Она приподняла голову и довольно улыбнулась, обнажая ряд ровных зубов, зажала в ладони плату, которой хватит на много месяцев, чтобы больше не утруждаться.

— А теперь уходи.

Веление нисколько не смутило девушку, хотя мимолётная досада всё же мелькнула во взгляде. Присев в постели, она потянулась за платьем. Пребран, взяв трость, поворошил угли в очаге, слыша, как шуршат одежды. Щёлкнул засов двери, но девица, верно, задержалась, Пребран кожей спины ощутил, как она хочет что-то сказать, но княжич не обернулся, вглядываясь в огненные переливы углей. Дверь, наконец, глухо хлопнула, и в тот же миг раздался за ней мужской сдавленный и разъярённый голос.

— Ну что, наблудилась, стыдоба? А ну быстро пошла к печи! Всё утро тебя ищу… — рокотал глухо, стараясь не потревожить постояльцев, хозяин «Белого камня».

Пребран фыркнул — поздно Еруса спохватился. Конечно, сюда он не сунется, а тем более требовать виру – плату за содеянное непотребство – не стал бы, даже если она была бы ему дочерью. Княжич её не звал, пришла сама и далеко не невинна. Ко всему с ним было полдюжины воинов, один воевода Вяшеслав чего стоит. Хотя Пребран до сих пор не мог понять, зачем отец отправил его с ним. Всё ещё не доверял или чего-то опасался?

ГЛАВА 3. Острог

Пока он добирался до места разбоя, тут уже считали потери. Пребран с размаху всадил топор в дерево и, вложив в ножны меч, присоединился к воеводе. Вяшеслав, заметив княжича, даже в лице переменился, так рад был его видеть, пусть и не совсем в здравии, но живым.

— Вот будет чем поживиться лесному зверю, — сказал кто-то из мужчин, подбирая оружие среди распластавшихся на снегу татей.

Проявлять брезгливость к лишнему оружию никто не стал, да и надо сказать, то было добротное, чего оставлять. Подобрали всё. По-хорошему, сжечь бы разбойников, но в такой мороз и метель займёт это не меньше как полдня. Да и вдруг кто-то ещё из местных выйдет на дым, уж тогда им точно живыми отсюда не выйти, вся деревня нагрянет, заколют кольями. К счастью, убитых среди своих не оказалось ни одного, и слава Перуну. С ним князь отправил самых лучших. Вот только покололи изрядно. Хорошо бы залатать раны, да не стали рисковать, наспех водрузились в седла. Пребран, всунув ногу в стремя, подтянулся, едва смог подняться на коня, забыв о дыхании. Тронулись с места быстро, и только тут княжич вспомнил о прислужнике.

— Твою же мать... — он не договорил, выискивая взглядом Будяту, крутя головой в поисках парня.

Вяшеслав сразу понял, кого потерял княжич.

— И куда же этого дурня занесло?

— Заплутает, да и замёрзнет в лесу, — заключил Ждан.

— И что же теперь делать?

— Семеро одного не ждут.

— Буря поутихла, следы наши ещё до вечера останутся. Может, нагонит?

Пребран с гневом посмотрел на Ждана. Да только деваться было некуда, ждать одного, рискуя головами полудюжины, безрассудно. Пребран в последний раз огляделся, в надежде отыскать в неприступной крепи отрока, но тот так и не вышел на глаза. Хорошо, что весточку князя тому не доверил, тогда бы вся затея похода насмарку, тогда бы зря проделали такой путь, едва не положив головы.

Отъехав на достаточно много саженей, отряд погрузился в гущу леса. Тут уж буря совсем поутихла, и тишина стояла такая, что звенело в ушах. Впрочем, это оглушала головная боль, что истязала княжича с того мига, как они отъехали от места разбоя. Выбрав место для постоя поудобней да посподручней, под разлапистыми елями, дружинники попрыгали с лошадей, принялись тут же вытаптывать снег.

Пребран огляделся в надежде увидеть отставшего Будяту, да тот будто сгинул. Княжич вобрал в лёгкие морозного воздуха, поднатужился, чтобы претерпеть боль, в боку спрыгнул с мерина. Кто-то уже нарубил еловых ветвей для подстилки, другие стаскивали хворост, ломая сухие сучья осин поблизости. Ждан уже запаливал кресалом сложенный споро костерок. Вяшеслав, косясь на княжича, стаскивал вещи, верно подозревал что с тем не совсем ладно. Пребран, чтобы не быть в стороне, привязал лошадей, всыпав в торбу каждому ячменя.

— Дурень, и куда запропастился? — пропыхтел Ждан, верно тоже переживая за мальчишку.

Воевода подсел к костру, подвешивая на рогатины чугунок со снегом.

Пребран, вытащив кошму и медвежью шкуру, бросил на еловые ветви. Сам прошёл к кострищу, подсел к воеводе на выстеленную им подстилку. Тепло от костра ласкало лицо и руки, что совсем задеревенели от проделанной работы.

— Жаль, толковый был малый, — Ждан, сбросил рукавицы и подтягивая подол налатника, присел на корточки к огню.

Пребран нахмурился. Повёл плечами, чувствуя в том свою вину. Помолчали, каждый думая о своём.

— Спасибо, — вдруг произнёс простуженным голосом Вяшеслав, обращая посерьезневший взор на княжича.

Ждан и другие мужи удивлённо перевели на него взоры.

— За что? — буркнул Пребран.

— Ты же мне вроде как жизнь спас.

Княжич нахмурился сильнее, припоминая сей миг, и вспомнил парня, что первым напал на воеводу, и который тут же рухнул в снег с раскроенным черепом. Вот только теперь вспоминать о том не хотелось, разом поплохело.

— Сегодня — я тебя, завтра — ты меня, вот так и вся жизнь складывается, что обязаны мы друг другу помогать и не бросать в беде.

Вяшеслав помолчал, обдумывая сказанное, и вдруг хмыкнул в усы.

— Верно ты сказываешь… — посмотрел задумчиво в костёр, а потом выпрямился, опершись широкими ладонями на колени, гаркнул оборачиваясь: — Ну, Никрас, где медовуха? Наливай! Сегодня мы вроде как живы остались, чем не праздник!

Пребран усмехнулся.

Лёд в корчаге растопился, забурлил. Пока Никрас наливал в воловий рог медовуху, Ждан насыпал порубленного на куски вяленого мяса в кипящую воду, не забыв сыпнуть горсть сушёного укропа. Остальные перевязывали друг другу нанесённые татями порезы и раны, что были не такими существенными, завтра уже и не вспомнят.

Пребран, как его ни скручивала боль, раздеваться не стал, посчитав себя не раненым. От пряного запаха съестного свело нутро, что княжич и забыл о боли, изъедавшей тело. А на морозе особо захотелось горячего, закутаться в шкуры и лечь поближе к костру да заснуть крепким сном. Зима всегда приносит суровые испытания. Хозяйка стужи не упустит живого тепла, вон ныне попирует душами да тёплой кровью, что осталась на белом снегу ярким узором.

Похлёбка оказалась вкусна, мужи только и знай языки жгли, уплетая снедь, от которой внутри постепенно разливалось тяжёлое тепло. Разморилось тело.

Стемнело быстро.

В Студень ночь всегда наступала стремительно. Ждан напоследок подкинул в костёр срубленных толстых сучьев. Запахло еловой смолой, запылало так, что даже и жарко стало, но никто не отодвинулся, накапливая желанное тепло про запас. Вяшеслав вновь вызвался караулить, с ним назвался и Ждан, видно в такой мороз не хотел укладываться. Поутру мороз жгуче крепнет, и будет вовсе невмоготу вылезать из-под шкур. Из-за скручивающий боли и княжичу не хотелось укладываться, но лучше поскорее забыться сном. А завтра, быть может, набредут на деревеньку. Там и позаботится о себе. Однако стоило прилечь, покоя без движения ему не было — мышцы на боку набухли, невыносимо тянули, раскалённым камнем давило на рёбра. Княжич дышал туго, и жилы на шее натягивались верёвками.

ГЛАВА 4. Решение

Ладимира зашла в избу, обив от снега ноги о порог, когда небо уже тронуло золотисто-розовым светом. Ночь пролетела быстро. Отпускать отца сердце всё противилось, казалось, душа его не взошла в поднебесье, а всё вилась подле, рядышком, к теплу тянулась, к дочери, к родной крови. Он-то в силе был, и порой неловкость его брала, когда Ладимира ласково батюшку называла и обнимать решалась. И всё же мало она тепла давала. Мало. А теперь уже и поздно. Тоска нахлынула, как порыв ветра, а внутри бездна разверзалась ледяная. Ничего уже не вернуть. И сёстры где сейчас, в какие края их уводят? О них думать было невыносимо, представлять, как измываются над ними.

Ладимира шмыгнула замёрзшим носом, чувствуя, как слёзы вновь набегают на глаза, застилая их пеленой. Нельзя так, зря, выходит, у погребального костра стояла, прощалась?

Она прошла вглубь. Девушку встретила пустая горница, тлели на столе огарки восковых свечей в бронзовой плошке. А раньше полон дом был, теперь сестры и племянницы далеко, идти за ними некому, мужьям их ныне не встать с костра, а те родичи, что остались, им самим бы выжить. Без хлеба остались, и детей уцелевших ещё прокормить нужно. На короткий миг пожалела, что ей-то самой удалось схорониться, что не разделила страшной участи. Ёжась, Ладимира стянула с головы платок. Оказавшись в тепле, поняла, как сама застыла вся — пальцев на ногах не чувствовала, а руки закоченели, одеревенев. Такой озноб пробил, что зуб на зуб не попадал, внутри сжималось всё и сотрясалось. Хорошо, что за ночь изба ещё не выстыла, но тепла всё равно не хватало. Девушка прошла к печи, выбрав паленья, бросила в топку, на тлеющие угли. Сухие дрова вмиг занялись, загудел огонь, заиграл отсветами по каменным стенкам печи, вроде как и потеплело на душе. Так и стояла, бездумно наблюдая за игрой теней, слушая гул пламени. И вскоре трясучка отпустила, жар полился по телу, а внутри сделалось спокойно, но надолго ли? Стоит представить отца, и сердце защемляет от тоски. Ладимира быстро отогнала подступающие острыми когтями скорбные мысли, что так травят её. Спохватилась тогда только, когда уже кто-то так же обивал ноги о порог. Вздрогнула, когда в дверь тихо постучали. На миг страх всплеснул, заставляя сердце биться гулко, уж было за кочергой потянулась, но тут же успокоилась — если кто со злом, уж поди вежливо стучаться не станет.

— Это я, Даян, — послышалась по ту сторону.

Лёд от груди отлёг, Ладимира перевела дух, а вот сердце так и колотилось. Она прошла к двери, дёрнула тяжёлую железную щеколду, толкнула створку. Внутрь шагнул рослый парень, едва плечами разошёлся с проёмом двери, и всё одно чуть боком вышло, да голову в меховой шапке пригнул. Синие глаза, что проруби во льду, смотрели на Ладимиру неподвижно, а всё же жгли. Потянуло прижаться к нему, обнять. Даян мог утешить, но Ладимира оставалась на своём месте, ни шагу не ступила. Не нужно давать ему лишних надежд. Весь день друг у друга на глазах, а всё порознь держались. Даян дышал неровно в её сторону ещё с прошлого лета. Ладимира до сих пор не ответила ему взаимностью, но от того внимание его ещё ни на долю не убавилось. Правда сватов он не спешил присылать, то ли ждал, когда оттает её сердце, то ли отца её побаивался, возьмёт тот и откажет. Теперь уже и присылать не к кому, разве только к старшему острога. Тот, ясное дело, не задумавшись, отдаст.

Даян, спохватившись, стянул шапку с головы, встряхнул горчичного цвета вихрами. Такой же светлой бородкой обросло его лицо, делая глаза ещё ярче. Сейчас тлели в них отсветы очага. Не сказать, что Даян был красивый. Чуть грубоватые его черты скорее должны были оттолкнуть: крупные скулы, узкий нос, глаза глубоко посажены, и надбровные дуги чуть выступали вперёд. Привлекала же его сила и стать. Длинные пальцы юноши смяли шапку, выказывая нетерпение. Холоден снаружи, но внутри раскалённым сплавом бурлила лава. Трудно было находиться рядом с ним, сдерживать ураган, который, только дай волю, обрушится на Ладимиру, и от того сторонилась Даяна, не подпускала. Но ныне слишком одиноко было ей, невыносимо драла душу боль.

— Проходи, — пригласила она, а сама сняла с плеч кожух, повесила на крюк, незаметно утирая ладонями проступившие слёзы.

Даян стянул сапоги, скинул тулуп, девушка, приняв его, повесила рядом со своим.

— Как же хозяйство будешь одна вести? Тяжело, сильные руки тебе нужны, другим домочадцам не до тебя будет, разве только кормиться у старшего, — проходя в середину горницы, сказал он.

Не понравилось, что он начал о своём в такое неподходящее время. Конечно, старший обязан держать острог и стараться сохранить народ, да только и в самом деле совестно, девка молодая, должна уже свою жизнь устроить, одной в такое неспокойное время оставаться не безопасно.

— Я понимаю, как тебе тяжело, но сама подумай, как управляться станешь, когда подчищены погреба, да выведен скот, как кормиться будешь? Ведь до конца зимы ещё далеко, — не отступал Даян.

Как бы ни злилась Ладимира, Даян прав. Проклятые душегубы. Девушка подняла взгляд на ожидающего парня. Тот, видя смятение невесты, чуть наклонился, сказал:

— Завтра я пойду за согласием к Радиму, потом к родичам твоим. Но сначала… — он протянул руку, касаясь потеплевших пальцев девушки.

Ладимира хотела отдёрнуть руку, да стерпела.

— Мне нужно услышать твоё согласие.

Девица подняла на него взор, и так тесно сделалось у неё внутри, что горько стало, и язык во рту словно распух. Она кивнула. Даяну этого было достаточно, тонких губ коснулась удовлетворённая улыбка, но тут же исчезла. Юноша оказался не так и терпелив, поднялся со скамьи, обошёл стол, подхватив Ладимиру, вынуждая встать на ноги, рывком прижимая к себе. Девушка почувствовала под слоем одежды, как гулко колотится его сердце. В следующий миг она ощутила жёсткие обветренные губы мужчины на своих губах. Поцелуй был столь требовательный, настойчивый, что Ладимира сначала опешила от такого порыва, но тут же ухватила себя, заставляя успокоиться. Это её будущий муж, и ничего страшного в том нет, если поцелует, а касается так её он впервые за всё время. И когда усмирила волнение, внутри всё же завязался узелок желания, а когда позволила углубить поцелуй, погладить спину и то, что ниже поясницы, разлилась по животу истома. Однако же ум продолжал стучать, что всё это нужно немедленно прекратить, да и сама она ещё не до конца осознала, что испытывает к Даяну, какие чувства. И вроде по нраву, всё устраивает, да только сердце не обманешь, будет ли счастлива с ним? Но ей ли теперь выбирать? Поглаживания Даяна становились жёсткими, даже грубыми, отпускать он её, похоже, не собирался. Ладмира, сыскав подходящий миг, отстранилась и утонула в синеве глаз, полных желания, провалилась их глубину. Он смотрел будто сквозь, и ум его был где-то далеко, а руки продолжали блуждать по телу, где им вздумается. Ладимира отпрянула, но Даян не позволил и шага ступить, обхватил, прижимая к своему телу теснее, в живот упёрся затверделый бугор, она ощутила, что мужчина готов совершить то, чего она и не хотела ныне.

ГЛАВА 5. Путница

Пока мужчины собрались и вышли во двор старшего острога, уже достаточно посветлело. Синий ковёр снега мерцал в розовой заре. За высоким частоколом, ещё окутанный сном, седой лес щетинился по каменистым взгоркам. По словам Радима до Оруши осталось два дня пути, а потому дружина приободрилась — скоро можно будет и по-настоящему отдохнуть с долгой дороги. Хотя Пребран в том сильно сомневался. После того, что приключилось с ними на землях увягов, он и не знал, как встретит их местный князь Ярополк.

Распрощавшись с Радимом и его ближниками, шестеро воинов вышли за ворота, ведя в поводу двух меринов. Животных условились приобрести в какой-нибудь другой деревеньке. Два из них сильно хромали, всё же зацепило вражеское оружие. Мучить только. С чего бы и не отблагодарить хозяев? Приветили те знатно, ничем не обидели, а из лошадей в остроге только старые клячи и остались.

До Оруши, как оказалось, уж и рукой подать. Скоро вышли на дорогу, снова углубляясь в стылый сумрачный лес. Утро разгулялось быстро. Хоть мороз не отпускал крепкую хватку, нещадно жёг лицо и открытые участки тела, но спасали толстые плащи и кожухи, да меховые шапки с сапогами.

Шли споро, почти без остановок, бороздя снега. Дорога вела путников вглубь леса, извиваясь ужом средь заснеженных елей. Пахло морозным бором. Пребран изредка поднимал голову, вглядывался в могучие кроны сосен, сквозь которые просачивалось серое, как свинец, небо. Места здешние дикие, мало народу селится окрест этой реки. Зато зверья полно, пару раз им попадались семейства крупных тетерев, сидевших ветвях лохматых сосенок. На этот раз Ждан взял лук и стрелы и шагнул в чащу, наказав его не ждать. Вскоре он догнал воинов с двумя тушками птиц.

Когда день перевалил за середину, и путники достаточно далеко ушли от острога, они решили сойти с дороги — мало ли, какая напасть может приключиться в этом неспокойном, богами забытом месте. Разбойники, что разорили Радима, ещё верно далеко не смогли уйти. По словам старшего, бежали они на север, дружины же путь был немного восточнее, но всё одно лучше не испытывать судьбу, позаботиться заранее. В чащобе идти было намного сложнее, зато, когда пробирались через сугробы, становилось жарко.

Только когда начало смеркаться, путники вознамерились искать подходящее место для ночлега. Выбрали скалистый вертеп среди тонких, как спицы, елей, куда ветер почти и не забредал. Разожгли кострище, расстелили подстилки, нарубили сучьев целую гору, чтобы сразу на ночь хватило. По обычаю Ждан насыпал снега в корчажку, вскоре талая вода забурлила, птица была ощипана и выпотрошена, а ещё через время воздух наполнился съестным ароматом, что желудки у всех начало сводить. Правда запах этот учуяло и зверьё. Из тёмной лесной утробы извергся волчий вой, от которого, как бы ни были мужчины привыкшие к дальним переходам, бесстрашные да могучие, а мурашки да разбегались толпами по телу, поднимая на загривке волосы. У высокой сосны послышалось тревожное фырканье и топот коней. Даже Вяшеслав не стерпел истошного подвывания, чертыхался и скверно выругивался. Вскоре к первым добавилась ещё пара звериных воплей, и тут уж стало совсем не по себе. Ясное дело, к костру не подберутся, да напасть на отряд, но если их соберётся с две дюжины, то…

Ждан не вытерпел, поднялся.

— Распугать, что ли? Невыносимо же, гром их разрази, от их воя еда колом встала.

Некрас тоже подобрался с места. Пребран, оторвав взгляд от багрового жерла костра, хотел уже их остановить, не хватало ещё за волками по лесу гоняться, мало ли кто тут ещё поблизости, но слова застряли в горле, когда слух его прорезал женский визг. Мгновенно он подпрыгнул с подстилки, остальные кмети тоже повскакивали на ноги.

Княжич вслушивался, не показалось ли? Хотя ясное дело, что и другие тоже не глухими были.

— Это что же, — выдохнул Никрас клубы пара, — девка рядом или морок? — осенил он себя солнечным знамением, хоть то, будь колдовство в ночное время, не поможет.

Крик раздался уже ближе и громче, пронизывающий, до дрожи продирающий. Пребран очнулся первым, кинулся к оружию, что скинул рядом с костром, выдернул нож, далеко не запрятал, под рукой оставил, вытянул и тлевшую корягу из костра. Вой уже прекратился, и, к гадалке не ходи, звери добычу свою нашли, только откуда в дремучим лесу девке взяться? На догадки не было времени.

— Никрас и ты, Ждан, за нами, остальные, тут ждите, — скомандовал Вяшеслав, поспевая за княжичем следом.

Прорываясь через кусты, бежали в сторону, откуда доселе доносились звуки. Лес расступился, и перед ними открылась заснеженная прогалина, в серёдке которой замерла в сугробе беззащитная девичья фигурка. Девка пыталась отбиться от двух матёрых волков, что были едва ли не в половину её роста. Вяшеслав утробно гаркнул, пытаясь тем самым отпугнуть зверьё, но без толку, растравленные волки, почуявшие горячую кровь, добычу свою не оставят, и пока мужи бежали, девушку кутыряли в снегу, как тряпичную куклу, чудилось иной раз, что разорвали, и верно только толстый кожух спасал от острых клыков. По крайней мере, хотелось верить в то. Девка пыталась подняться, но тут же волки яростно, с голодным рычанием дёргали её за полу, норовили допрыгнуть до шеи, перегрызть ярёмные жилы, но она не будь дурой закрывала лицо локтями. Пребран метнулся вперёд, Вяшеслав и Ждан обогнули с двух сторон.

Молниеносная хватка, удар в брюхо, следующий в шею, волк взвизгнул, извергая из пасти кровь, извернулся, взбрыкнул и обмяк, другой, напуганный, шарахнулся в сторону, блеснуло лезвие серебром в руках Вяшеслава, и зверь тут же был прибит к снегу. Княжич, отерев лезвия о кожух, бросился к девчонке, которая без движения лежала в снегу, в стороне валялась лисья шапка, волосы растрепались по снегу. Рухнув на колени, Пребран коснулся шеи пальцами, ощущая дрожь руды в вене. Развернув девицу, княжич выругался, лицо девушки было вымазано в крови, и руки тоже. Он осмотрел её, ощупывая запястья, шею вновь и вновь, но нигде не нашлось глубоких разодранных ран, и шея была цела. Она всхлипнула, разлепив ресницы, и было дёрнулась.

ГЛАВА 6. Тропами войны

Белая пурга мела так, что уже в двух саженях всё терялось из виду, но слышно было, как визжат женщины, как прорезается через шум ветра лязг оружия, бешено взметаются языки пламени на кровлях, подхваченные пургой, гаснут и вновь заходятся. Острог защищали как могли, прогоняя чужаков, коля их копьями и вилами, но те не умирали, тащили полураздетых, скрученных верёвками женщин, и кто пытался отбить их, тут же был пронзён клинками. Кровь на белом снегу, что сок клюквы, яркая, кричащая и вызывающая в сознании ужас, белый снег мгновенно впитывал её. А потом всё стихло и померкло. В образовавшейся неподвижной тишине скручивалась тугими тенями ночь, раздался душераздирающий волчий вой, следом к нему присоединился ещё один. Сердце сокращалось бешено, вынуждая сжиматься от дикого страха и несущего по венам боли. Стало очень холодно, так что и не пошевелиться, не ступить шагу, тело сковало льдом, мелькнула совсем рядом громадная тень зверя, блеснули во мраке жёлтые глаза, круглые как луны, и хищные, как взгляд змеи. Мгновение — и он сделался будто человечьим, со злым ненавидящим прищуром. Ладимира попыталась укрыться, защитить себя руками, но едва ли смогла сделать движение, волк рванулся вперёд, и только тогда девушка смогла проснуться.

Она лежала пластом на земле под толстыми неподъёмными шкурами. Стоило пробудиться, почувствовала, как колкий мороз пополз к ногам, просачиваясь под покров, выстуживая нагретую за ночь телом постель. Влились вместе с холодом и звуки лагеря, явь обрушилась на девушку непосильной ношей, прибивая тяжёлым молотом к земле. Ладимира беззвучно оскалилась от немого стона, крепко зажмурилась, прижимая руки к груди, подтянула к себе колени. Мучительно захотелось вновь провалиться в беспамятство и очнуться дома, в остроге, в окружении родичей, увидеть сестёр в целости, отца — живым. Оглушило бездонное отчаяние — их она больше не увидит. Лучше уж заснуть вечным сном, но не испытывать больше раздирающей душу боли. Память, как назло, тут же подбросила самое постыдное, что случилось ныне ночью. Ладимира впервые ощутила гнусное омерзение к самой себе. Слёзы вмиг просохли.

Мужские грубые и простуженные голоса всё отчётливей вклинивались в разум, вынуждая Ладимиру подняться. Откинув край меха, она увидела тлеющий костёр и больше ничего. Ещё было сумрачно, но небо уже подёрнулось розово-малиновой дымкой, полосой стелились по макушкам деревьев рваные облака, утро разгоралось с каждым вздохом. Воздух был неподвижный, но мороз явно ослаб, не дышалось паром.

Ладимира, уставившись в костёр, наблюдая за кровавыми переливами углей, вздохнула. Ужас прошедшей ночи отступал, а вот воспоминания о глупой отчаянной затее уговорить княжича взять её с собой вызывали жгучий стыд. Впрочем, она ныне вернётся в острог и больше никогда его не увидит. Окончательно пробудившись, она села и тут же скривилась от ломящей боли во всём теле, с трудом шевелились руки и ноги.

— Доброе утро, — раздалось позади.

В руках остроносого и чернобородого воина были чарки, над которыми клубился пар.

— Сварил травяного взвара, — вручил он девушке напиток и предупредил: — Пей, и будем собираться в дорогу.

И в груди Ладимиры окончательно всё оборвалось, она приняла деревянную плошку, согревая об неё руки, мрачно посмотрела в золотисто-зелёное варево. Всё никак не могла понять, что стоит им взять её в дорогу, тут и пути осталось на один день. Обида сжала горло, оставляя девушку глухой к окружению. Послышался чьё-то возражение. Ладимира оглянулась. Оказалось, что уже все без исключения были на ногах кроме неё. Лица воинов были сосредоточенные. О чём те разговаривали, издали не было слышно, но судя по жёсткому тону, вёлся спор. Неужели из-за неё? Ладимира хотела было отвернуться, но взгляд приковался к трёхаршинному в росте молодому мужчине. Княжич стоял спиной, на расставленных, слепленных из каменных мышц ногах. Он что-то говорил приглушённо, с хрипотцой самому старшему из воинов. Что-то в нём притягивало её внимание. Быть может, сильное, гибкое тело, хоть и скрытое длинным, до колен, кожухом, оно выказывало в нём твердь земли — в этом Ладимира удостоверилась ещё ночью, когда Пребран навалился на неё всем весом. А может, то, что по сравнению с другими воинами, заматерелыми, широкоплечими, с толстыми бычьими шеями, с курчавыми бородами, его молодость нисколько не убавляла его внушительности, что исходила будто изнутри. А там, внутри, таилась неумная, горячая, разъедающая душу и осушающая сила, рядом с ним находиться было невыносимо, хотелось бежать прочь от него, ведь сколько было силы в нём, столько и яда.

Он даже не обернулся, но Ладимира уже ощутила на себе цепкий, с прищуром, пронизывающий насквозь взгляд, которой хорошо отпечатался в её памяти, ещё когда она пришла к нему в клеть оказать помощь. Полоснул её хищным, звериным взором с толикой насмешливости и непрощения, будто она перед ним провинилась одним лишь своим присутствием. Не подпустит к себе близко, такой, как он, не знает, что такое сострадание и жалость. А ночью, когда попыталась вырваться из оков, взгляд тогда его сделался бешенным, и лютовала в нём самая холодная зима.

Ладимира вздрогнула. Это княжеский сын, и для него она — всего лишь серость, а простой народ — жуки, которые копаются в земле да навозе. Какое ему дело до неё, до её боли и потери, на что рассчитывала, когда пыталась подстелиться под него? Надеялась получить согласие. Да ему плевать на неё и на её беды! С чего вообще взяла, что он посмотрит на деревенскую простушку? Лицо её залило горячей волной, а внутри сгустилась тьма, разверзлась огненным жерлом безысходность, и так скверно и стыдно сотворилось на душе, что в пору сквозь землю проваливаться.

— Пей, а то остынет.

Ладимира вздрогнула, повернулась к костру. Никрас всё ещё был рядом и верно наблюдал, как она только что пялилась на доловского княжича. Девка опустила ресницы, пряча взгляд, но тут же встрепенулась. Довольно раскисать, хотя в той топи, в которой она оказалась, дно уже было близко. Она через силу подняла чарку к губам, делая глоток, глядя поверх посудины на Никраса. Невольно закралась мысль — не узнали ли другие о её похождении? Но кметю не было до неё дела, щерясь от клубов дыма, что валил ему в лицо, он ворошил угли палкой, чтобы костёр разгорелся жарче. Зажимая в другой руке плошку, мужчина делал глотки между делом.