Обратный отсчет

Глава 1. Больничный клоун и Циник

Воздух больничного холла был тяжёлым коктейлем: запах антисептика, перебивающий едва уловимые ноты дешёвого дезодоранта и тления, пыли из старых книг в углу и всепоглощающей безнадёжности.

Джейк Картер ненавидел больницы. Ненавидел их белые, слишком яркие стены, гулкую тишину, прерываемую мерзким пиканьем аппаратов, и этот вездесущий запах. Запах страха и формалина. Он предпочёл бы провести ночь в переулке за сомнительным баром, чем здесь, но долг есть долг.

Коллега, молодой и амбициозный фотограф Марк, сломал ногу, преследуя героя своей (и отчасти Джейка) расследования о теневых схемах в городском управлении ЖКХ. Марк прыгнул с забора, спасая камеру, которая стоила две их зарплаты вместе взятые.

«Вот идиот! Героический идиот!» —причитал Джейк.

Джейк мрачно шёл по коридору, сжимая в руке пакет с журналами, шоколадкой и бутылкой дорогого виски (для Марка, конечно, когда выпишут). Его взгляд, привыкший выискивать грязь и подвох, скользил по лицам в зале ожидания: усталые родственники с потухшими глазами, старушка, нервно перебирающая чётки, мужчина средних лет, сгорбившийся над телефоном, его плечи неестественно напряжены. Обычная больничная симфония отчаяния.

Джейк внутренне поморщился. Он слишком хорошо знал, как быстро жизнь может свернуть в такую вот грязную канаву. Его последнее расследование о фармацевтической компании, тестирующей препараты на бездомных, оставило послевкусие гари и горечи. Мир был гнилым, и больницы были его концентрированной выжимкой.

И тут он увидел её.

Она сидела одна у огромного окна, залитого холодным октябрьским светом. Не в углу, не съёжившись, а прямо по центру скамьи, как будто занимала сцену. Молодая девушка, лет двадцать пять, максимум двадцать семь. Светло-голубые джинсы, ярко-розовая толстовка с каким-то абстрактным рисунком, разноцветные носки, выглядывающие из-под кед. Но не это привлекло его внимание — она рисовала. Не в телефоне или на планшете, а в настоящем, подтрёпанном скетчбуке. Карандаш быстро бегал по бумаге. Она смеялась. Тихим, но абсолютно искренним смехом. Голова её была слегка запрокинута, каштановые волосы, собранные в небрежный пучок, покачивались.

Джейк остановился как вкопанный, наблюдая за ней. Её смех никак не вписывался в этом царстве немых стонов и затаённой паники. Это было настолько диссонирующе, что казалось почти оскорбительным. Он прищурился, пытаясь разглядеть детали. Лицо у неё было приятное, открытое, с лёгким румянцем на щеках и большими, очень светлыми глазами, которые сейчас искрились весельем. Она что-то бормотала себе под нос, затем снова хихикала, глядя на свой рисунок. Выглядела она беззаботной. Нарочито беззаботной. Как актриса, играющая роль счастливчика в самом неподходящем месте.

«Клоун», — пронеслось в голове Джейка с привычной долей цинизма, — «Или просто дурочка, не понимающая, куда попала».

Он собирался двинуться дальше, к лифтам, ведущим в травматологию, но ноги словно приросли к линолеуму. Его репортёрское чутье, то самое, что годами вытаскивало его из передряг и находило ниточки в самых запутанных делах, вдруг насторожилось. Что-то здесь было не так. Не вписывалось в картину. Этот смех был слишком громким для тишины зала. Эта поза – слишком расслабленной. А в уголках её глаз… Он присмотрелся. В уголках её глаз, когда она на секунду отрывалась от рисунка и взгляд её рассеянно скользил по коридору, мелькало что-то другое. Микронапряжение. Тень, быстро исчезающая под напором этой демонстративной жизнерадостности.

Джейк невольно сделал шаг ближе, стараясь оставаться незамеченным. Он увидел, что она рисует клоуна. Неуклюжего, грустного клоуна с огромными башмаками и одиноко парящим воздушным шариком. Ирония ситуации не ускользнула от него. Клоун в больнице, рисующий клоуна.

– И что же ты там такого смешного нарисовала, а? – раздался хриплый голос рядом. Старик в застиранном халате, опирающийся на костыль, присел рядом с ней на скамью, явно заинтригованный её смехом.

– Клоун жонглёр! – девушка рассмеялась снова, и в этот раз смех звучал чуть более естественно, – Вот он уже летит… бум!.. и арбузный дождь! А шарик один улетел, потому что испугался!

Девушка вздрогнула, но тут же одарила старика ослепительной улыбкой. Джейк заметил, как её пальцы слегка сжали карандаш.

– О, это мой друг Грустик! – весело объявила она, поворачивая скетчбук, – Он вечно попадает в истории. Вот сегодня он решил научиться жонглировать арбузами. Представляете?

— Арбузами? – старик фыркнул, но в его глазах появился искорчатый интерес, – Да он же разобьёт себе все ноги!

Они засмеялись вместе. Старик кашлянул, но выглядел оживлённым. Джейк наблюдал. Он видел, как легко она вступила в контакт, как светилась, рассказывая эту нелепую историю. Видел, как старик разгладился, забыв на минуту о своей боли. И видел другое. Видел, как её взгляд на мгновение задержался на табличке с надписью «Онкологическое отделение. 3 этаж». Как тень промелькнула по её лицу, быстрая, как вспышка боли, и тут же была задавлена новой волной показного энтузиазма, когда она начала рисовать для старика арбузные брызги. Видел лёгкую дрожь в руке, держащей карандаш. Совсем не от холода.

«Она не клоун», – понял Джейк с внезапной и неприятной ясностью, — «Она в панике. И эта клоунада – её щит. Её способ не сойти с ума прямо здесь и сейчас».

Мысль обожгла его. Он привык к грязи, к подлости, к открытому страху и злобе. Но этот спектакль мужества, разыгрываемый перед незнакомцами в больничном холле — это было что-то новое. Что-то жуткое. И отчаянное. Его цинизм дал трещину, и сквозь неё пробилось нечто похожее на щемящее любопытство и непонятную досаду.

«Кто она? Что за диагноз заставил её так отчаянно цепляться за образ жизнерадостной чудачки? Неужели рак? Но ведь она так молода? И почему она здесь одна?»

Он почувствовал странный импульс – подойти. Спросить. Не как репортёр, вынюхивающий сенсацию (хотя этот рефлекс сработал мгновенно – «Девушка, смеющаяся в лицо смерти» – неплохой заголовок), а просто как человек. Услышать настоящий голос за этим нарисованным клоуном и нарочитым смехом. Узнать, что скрывается за этой розовой толстовкой.

Но Джейк Картер не подходил к незнакомцам просто так. Особенно к незнакомцам, излучающим такую взрывоопасную смесь отчаяния и фальшивого оптимизма. Он строил стены годами. Высокие, толстые, из бетона собственных разочарований и профессионального цинизма. Подойти – значило пробить брешь, рискнуть. А рисковать эмоциями Джейк разучился. Это всегда заканчивалось больно. Последний раз – когда его сестра, та самая, в которую он верил, опустилась на самое дно наркозависимости, несмотря на все его попытки помочь. Он вытащил её, но цена была слишком высока – его собственное опустошение и клятва больше не пускать никого близко.

Он наблюдал, как она закончила рисунок для старика, торжественно оторвала листок и вручила ему. Старик улыбался, благодарил, его морщинистое лицо светлело. Она помахала ему вслед, когда его вызвали к врачу, и её улыбка медленно угасла, как лампочка при отключении электричества. Она откинулась на спинку скамьи, закрыла глаза и глубоко, с заметным усилием вдохнула. Вся её поза изменилась: плечи слегка ссутулились, пальцы бесцельно перебирали край скетчбука. Маска жизнерадостности сползла, обнажив усталость и страх. Настоящий, глубокий, леденящий страх. Она открыла глаза, и Джейк увидел в них ту самую безнадёжность, от которой бежал сюда, в этот холл. Только умноженную на её молодость. Это было невыносимо.

В этот момент раздался резкий звук – её телефон запел весёлую, навязчивую мелодию. Она вздрогнула, как от удара током, и судорожно вытащила смартфон из кармана джинсов. Взглянула на экран, и снова произошло превращение. Она вдохнула полной грудью, распрямила плечи, и на лицо вернулась та самая широкая, лучезарная улыбка, но Джейк уже знал. Он видел, как дрогнули её губы перед тем, как растянуться в улыбке, как напряглись мышцы вокруг глаз.

– Алло? Мам! – её голос звенел неестественной бодростью, – Да, я в больнице! Ну, знаешь, плановое… Да всё отлично! Просто подтвердили, что я абсолютно здорова и невероятно красива! Нет-нет, серьёзно! Все анализы супер! Доктор сказал, что я – образец здоровья! … Да брось, не плачь! Чего реветь-то? Все же хорошо! Лучше скажи, как там папа? … Ага… Ага… Конечно, заеду! Обниму его покрепче! … Ладно, мам, меня тут вызывают! Целую! Всё будет супер!

Она положила трубку. Улыбка исчезла мгновенно. Она сжала телефон так, что костяшки пальцев побелели. Закрыла глаза, и по её щеке скатилась единственная, быстрая, почти незаметная слеза. Она резко вытерла её тыльной стороной ладони, снова открыла скетчбук и уткнулась в чистый лист, но карандаш уже не бегал по бумаге. Она просто сидела, глядя белоснежную страницу, теребя рваный край — всё что осталось от клоуна жонглёра арбузами. Её взгляд был пустым и далёким. Розовая толстовка вдруг показалась Джейку костюмом арлекина на похоронах.

Джейк почувствовал, как по его спине пробежал холодок.

«Просто подтвердили. Значит, диагноз был. И он был нехорошим. Нехорошим настолько, что этой девушке приходилось лгать своей матери по телефону, разыгрывая фарс абсолютного здоровья. И плакать втихаря. И рисовать грустных клоунов как крик души».

Его охватила волна совершенно иррационального гнева. Гнева на болезнь. На эту проклятую больницу. На несправедливость, которая обрушивается на молодых и, казалось бы, полных жизни. И на себя. За своё бессилие. За свои стены. За то, что он стоит здесь, как истукан, и ничего не может сделать. Ни спросить. Ни помочь. Ни даже просто не знать этого. Вычеркнуть это воспоминание из памяти.

Импульс подойти исчез, сменившись острой потребностью сбежать. Сбежать от этого зрелища мужественного отчаяния, прикрытого розовой тканью и фальшивым смехом. Сбежать от щемящей боли, которую он почувствовал где-то глубоко внутри, под слоями цинизма. Это было слишком личное. Слишком реальное. Слишком напоминающее о хрупкости всего, что он так старательно игнорировал.

Глава 2. Кофе, Карандаши и Неудобные Вопросы

Запах больницы въелся в кожу. Джейк Картер чувствовал его даже спустя два дня, сидя в своей привычной каморке редакции, которую гордо называли открытым офисным пространством. Гул компьютеров, стук клавиатур, перепалки журналистов у кофемашины – обычный хаос, который раньше действовал на него как белый шум, помогая сосредоточиться. Сегодня он был лишь фоном для навязчивого кадра: девушка в розовой толстовке, стирающая слезу тыльной стороной ладони после лживого телефонного разговора. И этот проклятый грустный клоун в её альбоме.

Он ткнул пальцем в клавишу Delete, стерев неудачное начало статьи о коррупции в тендерах на городское освещение. Мысли упрямо возвращались к больничному холлу. К её неестественно громкому смеху. К дрожи в руке. К той абсолютной, оглушающей тишине в её глазах после звонка. «Абсолютно здорова и невероятно красива». Фраза крутилась в голове, как заезженная пластинка, вызывая странное чувство – смесь раздражения и щемящей жалости, которую он отчаянно гнал прочь.

«Зачем она это сделала?» – мысль билась, как муха о стекло, — «Зачем врать матери? Чтобы не пугать? Чтобы оттянуть неизбежное? Или потому что сама ещё не поверила?»

Он видел достаточно горя и обмана в своей работе, чтобы распознать фальшь. Но эта ложь была особенной. Не для выгоды, а для защиты. Щит, сплетённый из слов "всё супер", чтобы прикрыть бездну страха. И этот щит казался ему хрупким, как паутина.

С раздражением Джейк открыл заметки в телефоне. Пугающе точная строчка всё ещё была там: "Больница. Холл. Розовая толстовка. Клоун. Слишком громкий смех. Слеза по телефону. Ложь маме: "Всё супер". Щит из веселья. Страх в глазах. Грустик и шарик. Почему?»

«Почему?» – вот что грызло его.

Не как журналиста, ищущего материал (хотя чёрт побери, история была душераздирающая), а как человека, случайно подсмотревшего слишком личную драму. Он ненавидел незавершённость. Ненавидел вопросы без ответов. Его профессия строилась на том, чтобы докопаться до сути, докрутить гайки допроса до тех пор, пока правда не вылезет наружу, как гной из нарыва. Но тут не было нарыва. Только незнакомая девушка с разбитым сердцем, прикрытым розовой тканью.

– Человеческое измерение оставь таблоидам. Нам нужны факты, цифры и имена. К понедельнику на столе. И выспись, Картер, выглядишь как загнанная лошадь. Картер! – крикнул шеф, проходя мимо с пачкой распечаток, – Мне нужен тот ЖКХ-материал! Где финальный вариант? Инвесторы там уже лапы потирают!

– Копаю глубже, босс, – буркнул Джейк, не отрываясь от экрана телефона, — Нарыл кое-что интереснее сломанной ноги Марка.

– Интереснее коррупции? – шеф приподнял бровь.

– Интереснее человеческого измерения, – неожиданно для себя выдал Джейк и тут же пожалел. Шеф лишь фыркнул.

Когда он ушёл, Джейк мрачно уставился в монитор.

«Загнанная лошадь».

Спал он действительно плохо. Образ девушки всплывал в темноте, смешиваясь с воспоминаниями о сестре в худшие времена. Та же отчаянная бравада. Та же ложь «у меня всё хорошо», сквозь которую пробивался запах страха. Он резко встал. Ему срочно нужен был кофе. Крепкий, чёрный, обжигающий. Что-то, что прожжёт туман в голове.

Кофейня «Боб» была его негласным убежищем рядом с редакцией. Тесная, шумная, с плохим кофе, но зато без пафоса и с угловым столиком у окна, где его обычно не трогали. Он заказал двойной эспрессо и уткнулся в телефон, бесцельно листая ленту новостей, пытаясь заглушить внутренний монолог.

И тут он снова увидел её.

Сначала он не поверил. Подумал, что больничный галлюцинации преследуют его и наяву, но нет. Это была Она. Та самая. Сидела за столиком у стены, сгорбившись над тем же потрепанным скетчбуком. В той же ярко-розовой толстовке, будто бронежилете жизнерадостности. На столе перед ней стоял огромный стакан с чем-то ярко-зелёным и пенным (смузи? яд какой-нибудь полезный?), а рядом – раскиданные карандаши и ластик. Она что-то яростно вырисовывала, время от времени закусывая нижнюю губу. На этот раз смеха не было. Была сосредоточенность, граничащая с напряжением. И снова эта лёгкая дрожь в руке, держащей карандаш.

Джейк замер с бумажным стаканчиком в руке. Сердце глухо стукнуло где-то в районе горла.

«Она здесь! Я что научился материализировать мысли? Или что это? Судьба? Ирония? Или просто проклятое совпадение?»

Он должен был развернуться и уйти. Срочно. Пока она его не заметила. Пока этот странный, неприятный интерес не затянул его глубже. Но ноги опять не слушались. Репортёр в нём ликовал: Вот он шанс! Узнать! Докопаться! Человек в нём цепенел: Не лезь. Это не твоё. Это слишком больно.
Он сделал шаг. Потом ещё один. Не к выходу, а к её столику. Броня цинизма дала ещё одну трещину, сквозь которую пробилось упрямое «Почему?».

– Место свободно? – его голос прозвучал хриплее, чем он хотел. Даже грубее.

Она вздрогнула, словно её ударили током, и резко подняла голову. Большие, светлые глаза, которые он запомнил, широко распахнулись. В них мелькнуло что-то. Возможно, испуг или удивление. И тут же погасло, уступив место настороженности.

– Эм… Да, пожалуйста, – пробормотала она, торопливо сгребая карандаши в кучу, освобождая место.
Её взгляд скользнул по его лицу. Его лицо — это не идеальная симметрия из глянцевого журнала, но всё же очень привлекательное. Выразительные, тёмные брови подчёркивают взгляд янтарно-карих глаз. Нос с едва заметной горбинкой, решительный подбородок — эти детали придают лицу характер, делают его запоминающимся. Но не для неё. В нём не было узнавания. Он был для неё просто ещё одним мрачным типом в переполненной кофейне.

Глава 3. Осенние Листья и Ускользающая Твердость

Карандаш со смайликом лежал на краю его рабочего стола, как обвинение. Желтый пластиковый кружок с черными точками-глазками смотрел на Джейка Картера пустым, идиотски-оптимистичным взглядом. "Расскажи о бессмертии, смайлик", – мысленно процедил Джейк, отпиваясь холодным кофе. "Расскажи, как оно – падать на пол вместе с зеленой жижей страха".

Прошло три дня. Три дня, за которые он дописал чертову статью про ЖКХ (шеф остался доволен, назвав ее "крепким ударом ниже пояса"), три дня обычной журналистской рутины – звонки, допросы под прикрытием, расшифровка записей. И три дня, когда имя "Майя" и образ ее глаз, полных немого ужаса в кофейне, не отпускали его. Записи в телефоне разрослись:

Кофейня "Боб". Зеленый коктейль. Дрожь в руках. Нарисовала меня. Уронила стакан. Страх. Настоящий. Сильнее. ПОЧЕМУ?

Тремор – прогрессирует? Неврология? Побочка лечения?

"Коктейль бессмертия" – отчаяние или надежда?

Рисует, чтобы не сойти с ума?

Где искать? Соцсети? (Стелс-режим. Не стал.) Больница? (Кретин.)

Он не искал ее намеренно. Это было бы… стыдно. Навязчиво. Но его маршруты по городу почему-то стали проходить мимо кофейни "Боб" и еще пары мест с большими окнами, где могли сидеть художники. Репортерское чутье, обычно настроенное на коррупцию и ложь, теперь сканировало толпу в поисках розовой толстовки или знакомого каштанового пучка. Бесполезно.

День выдался хмурым, по-осеннему пронизывающим. Холодный ветер гнал по асфальту желтые и багряные листья, вырывая их из цепких лап деревьев в Центральном парке. Джейк шел сквозь этот калейдоскоп увядания, кутаясь в потертую кожаную куртку. Он направлялся на встречу с информатором по другому делу – истории с контрабандой электроники. Место встречи – скамейка у замерзшего фонтана. Информатор опаздывал. Джейк закурил, пытаясь прогнать назойливый холод и назойливые мысли. Пар от дыхания смешивался с сизым дымом.

И тогда он ее увидел.

Не в розовой толстовке. На ней был длинный, бесформенный серый кардиган, в котором она казалась еще меньше и хрупче. Сидела на скамейке в отдалении, под почти голым кленом, и снова рисовала в своем скетчбуке. Но на этот раз все было иначе. Ни тени нарочитой веселости. Ни попыток шутить с невидимыми собеседниками. Она сидела сгорбившись, поджав под себя ноги, словно пытаясь сжаться в комок, стать меньше мишени. Карандаш в ее руке двигался медленно, почти неуверенно. Рисовала она не людей, не клоунов, а… листья. Один опавший кленовый лист, лежащий на промерзшей земле. Вырисовывала каждую прожилку, каждый изъеденный край с болезненной тщательностью.

Джейк замер. Сигарета догорала у него в пальцах, забытая. Его информатор был забыт. Весь мир сузился до этой хрупкой фигуры под голым деревом, рисующей символ увядания с таким сосредоточением, будто от этого зависела ее жизнь. Ветер трепал ее волосы, выбившиеся из пучка, и ей было холодно – он видел, как она ежится, как пытается втянуть голову в кардиган.

Подойди. Спроси. Просто спроси, как дела. Мысль пронеслась ясно, без обычного внутреннего саботажа. Но что он скажет? "Привет, помнишь меня, того типа, который напугал тебя в кофейне и довел до дрожи? Как твой бессмертный коктейль?"

Пока он колебался, случилось то, чего он подсознательно боялся. Карандаш выскользнул из ее пальцев и упал на землю. Она потянулась за ним, но движение было резким, неловким. Она потеряла равновесие. Не упала, но резко оперлась рукой о холодное дерево скамейки, чтобы не грохнуться. Ее лицо исказила гримаса боли или отчаяния. Она зажмурилась, губы плотно сжались. Плечи затряслись. Не от холода. От рыданий, которые она отчаянно пыталась подавить.

Джейк не помнил, как подошел. Он бросил окурок, пересек промерзшую лужайку и оказался перед ней, заслонив порыв ветра. Она не сразу заметила его, погруженная в свою тихую борьбу со слезами и, возможно, с телом, которое ее предавало.

– Майя, – произнес он тихо, но твердо.

Она вздрогнула, как от выстрела, и резко подняла голову. Глаза были красными, заплаканными, полными такого стыда и уязвимости, что у Джейка сжалось сердце. Она быстро отвернулась, вытирая лицо рукавом кардигана, пытаясь втянуть обратно слезы и восстановить хоть какое-то подобие контроля.

– Ох, – ее голос сорвался на хрип. – Мистер Вопросы с Плохим Кофе. Парк патрулируете? Или следите за мной? – Попытка сарказма провалилась. Голос дрожал.

Джейк игнорировал колкость. Он наклонился, поднял упавший карандаш. Такой же, со смайликом. Он протянул его ей.

– Ветер сильный. Можно присесть? – Он кивнул на скамейку рядом с ней.

Она посмотрела на карандаш в его руке, потом на его лицо. В ее взгляде была паника оленя перед фарами, смешанная с усталостью. Она молча кивнула, отодвинувшись, освобождая место. Джейк сел. Расстояние между ними было вежливым, но он чувствовал исходящую от нее дрожь – теперь уже не только эмоциональную, но и физическую. Ей было холодно до костей.

Он снял свою кожаную куртку – тяжелую, потертую, но теплую – и молча накинул ей на плечи, поверх серого кардигана. Она замерла, удивленно глядя на него.

– Я не… – начала она.
– Вам холодно, – перебил он просто. – А я привык.

Она не стала сопротивляться. Пальцами, все еще дрожащими, она потянула края куртки, кутаясь в чужое тепло и запах – табака, кожи, кофе. Немного дрожь утихла. Она смотрела на свой рисунок – на одинокий лист.

– Красивый лист, – сказал Джейк, глядя на скетчбук. Рисунок был детализированным, почти болезненно точным. В нем чувствовалась любовь к предмету и… прощание.
– Он умер, – прошептала Майя, не глядя на него. – Красиво, ярко, но умер. И его унесет ветром. И все. – Она провела пальцем по бумаге, вдоль прожилки листа. – Как будто его и не было.

Тишина повисла между ними, наполненная только шумом ветра и шелестом последних листьев. Джейк чувствовал, как бьется его сердце. Он привык к жестким разговорам, к допросам, к крикам. Но эта тихая, леденящая душу констатация смерти… Она была сильнее любого крика.