Одинокая душа для ведьмы с ребенком

ЧАСТЬ 1. Вспомнить все. 1

Лицо обожгла резкая боль, в глазах вспыхнули и погасли искры, я поняла, что падаю, услышала проклятия вперемешку с отборной матерщиной, полный ужаса детский крик — и отключилась. Похоже, всего на несколько мгновений — в себя пришла, встретившись макушкой с полом, ребенок еще кричал, но теперь детский голосок почти заглушался гулом и треском. Перед глазами стояло алое марево, вокруг полыхало жаром. Откуда-то я знала, что проклятия и мат были в мой адрес, что меня только что попытались убить, а я каким-то образом защитилась. А еще — что нужно довершить начатое. Что именно «начатое», как «довершить», что вообще происходит — мозг ответа не давал.

— Мама, мамочка! — по моему лицу зашарили ледяные детские ладошки. — Мамочка, не умирай! Я боюсь! Мама!

Я давно жила одна. Дети выросли, да и внуки были уже постарше плачущего рядом со мной малыша — судя по голосу, ему года три-четыре, не больше. Но это «мамочка» и отчаянный детский плач включили женские инстинкты, а ощущение смертельной опасности заставило подскочить на ноги, подхватить вцепившегося в меня ребенка и броситься прочь.

За спиной оглушительно затрещало, что-то рухнуло, пол под ногами дрогнул. Моя тень метнулась среди алых всполохов — длинная и какая-то неправильная, словно изломанная о невидимые углы и искаженная кривыми зеркалами. Я врезалась плечом в закрытую дверь, вывалилась на улицу, споткнулась обо что-то и упала, едва успев извернуться, чтобы удар о землю не пришелся на ребенка.

Чьи-то осторожные руки, полные ужаса и сочувствия голоса, прохладная вода, вой сирены, всхлипывания прижавшегося ко мне малыша — я воспринимала все это без участия разума. Глотала воду и какие-то таблетки, сидела тихо, пока женщина в белом халате обрабатывала мое лицо и руки, кивнула, услышав: «Ребенок цел, вы слышите? С вашим сыном все хорошо. Чудо, но он совсем не пострадал». Послушно отошла, когда меня отвели в сторону, чтобы не мешала пожарным.

Языки пламени вырывались из окна, чернел, съеживаясь, заплетающий стену виноград, воняло гарью и паленым волосом. К горлу подкатил комок, я сглотнула, и мне дали еще воды, резко пахнувшей валерьянкой и пустырником. Черный дым сменялся клубами пара, меня о чем-то спрашивали, потом кто-то сказал: «Шок». Потом огонь погас, пожарные ворвались в дом, за ними — медики… Вскоре вынесли накрытое с головой тело.

Меня увела к себе соседка.

Я не помнила ее имени. Я вообще не знала всех этих людей, которые называли меня по имени, что-то объясняли полицейскому, ахали, искренне сочувствовали и неискренне соболезновали. Не знала даже имени ребенка, который все еще прижимался ко мне, обнимая ручонками за шею. Я понимала, что происходит нечто не просто странное, а невероятное, невозможное, из серии «ни в какие ворота», но почему-то принимала все равнодушно, как само собой разумеющееся. Шок, да.

Меня укутали в плед, усадили в мягкое кресло и сунули в руки кружку с крепким, ароматным чаем. Подошла девочка лет четырнадцати, присела на корточки, протянула руки, сказала тихонько:

— Олежка, пойдем ко мне на ручки? Мы с тобой тут рядом посидим, не бойся. Твоей маме нужно выпить лекарство и немного успокоиться. Хочешь, я принесу книжку, посмотрим картинки?

Малыш помотал головой и вцепился в меня еще крепче.

— А яблочко хочешь? Свежее, только с дерева.

— Он слишком испугался, — объяснила соседка. — Но ты, дочка, не уходи. Мало ли что понадобится.

— Конечно, мам.

Так, значит, мой малыш — Олежка, а это соседская дочка. Серьезная девочка, похоже. Но кто я? Та «я», которую я помнила, спокойно заснула у себя дома после совершенно обычного вечера и никак не могла очутиться в этом совершенно мне незнакомом месте, среди незнакомых людей и с чужим малышом на руках. Малышом, который называет меня мамой, и что-то во мне откликается…

Кстати, здесь самое начало вечера: опустились первые сумерки, но фонари еще не горят. Впрочем, летом темнеет поздно.

Я сделала крохотный глоток чая. Руки затряслись, девочка быстро перехватила чашку, а соседка обняла меня, присев на широкий подлокотник кресла, забормотала успокаивающе:

— Маришка, дорогая, все хорошо. Все закончилось. Ты жива, твой сынок жив и здоров, а козлу твоему туда и дорога, давно говорили ему, что допьется.

— Он бил маму, — сказал вдруг Олежка.

Соседка ахнула.

— Куда? Марина, где болит? Позвать врача? Лена, сбегай, скорая еще не уехала?

Я попыталась пожать плечами. Получилось наполовину: та сторона, которой я вышибла дверь, от попытки пошевелиться вспыхнула болью. Девочка умчалась, соседка так и сидела рядом, тихонько гладила меня по голове, а я все сильнее дрожала, и даже близость испуганного ребенка не помогала сдержаться.

— Сынок, — прошептала, из последних сил подавляя подступившую истерику, — ты не бойся, сейчас уже нечего бояться, все хорошо. Просто я тоже испугалась.

Он в ответ обнял меня еще крепче.

Вбежала все та же женщина в белом халате, за ней вошел полицейский.

— Она начала говорить, — объяснила соседка.

Полицейский придвинул себе табурет, положил на стол папку, достал бумагу и ручку. Лена все-таки взяла у меня Олежека, шепнув ему, что маму будет лечить тетя-доктор. Полицейского я не стеснялась. Дала себя осмотреть и снова чем-то смазать, отстраненно вслушиваясь в торопливую скороговорку врача, диктующего для протокола все мои ссадины, ожоги и ушибы. Инстинкт подсказывал плыть по течению.

2

Мне снился пожар.

Я живу — то есть жила — в старом двухэтажном доме на четыре квартиры, еще довоенной постройки, скрипучем и рассохшемся. Загорелась квартира внизу, у нас там неблагополучные жильцы, от них всего ждать можно. Ядовитый дым тянулся по вентиляции, просачивался на лестницу и под двери, в щели перекрытий. Я не проснулась. Когда разгорелось пламя и случайные прохожие забили тревогу, ни внизу, ни в моей квартире спасать было некого. Наверное, это была легкая смерть, но все равно стало больно. Я вскинулась, просыпаясь, хватаясь за горло и кашляя. Захныкал Олежка — его уложили в старой детской кроватке без бортиков. Я протянула руку, погладила встрепанные мягкие волосы:

— Ш-ш-ш, маленький, тише. Маме приснился плохой сон, не страшно. Все хорошо, спи.

Малыш затих, а я лежала, глядя в темноту, и кусала губы, чтобы не зарыдать. Этот сон был не просто плохой. Откуда-то я знала — с абсолютной, кристальной ясностью! — что видела правду. Что я на самом деле умерла там, дома. Не будет больше споров с дочерьми о всякой ерунде, не стоящей, по большому счету, споров. Не будет сказок на ночь для внуков, летних поездок с ними к морю, семейных встреч на дни рождения и новый год. Не будет насмешек за мою любовь к даче и моих ответных: «А яблочки с клубничкой любите?»

Только в юности кажется, что шестьдесят три — почтенный возраст. Я вовсе не считала себя старухой. Да мне бы еще жить и жить! Правильно дети ругались, что цепляюсь за старую квартиру в глухой провинции, уехала бы к ним, как не раз предлагали — жила бы. Но я люблю провинцию, а московские ритмы жизни меня пугают. Пугали…

Сдерживаться становилось все труднее, по щекам текли слезы, и я постаралась отвлечься, думать о другом. Тем более что тема для раздумий была, и очень даже актуальная — что со мной вообще произошло и до сих пор происходит?! Как-то все это не слишком похоже на загробное существование.

Эта мысль словно выключила меня — я провалилась то ли в сон, то ли в очередное видение, снова точно зная, что вижу правду.

Вокруг плясало пламя, я лежала на полу — одна рука неловко прикрывает лицо, глаза закрыты, из-под волос и со лба течет кровь. Ко мне прижимался беловолосый худенький малыш в веселой пижамке с зайчиками, пытался стереть с лица кровь и плакал, умоляя не умирать. Рядом валялся полуголый мужик, придавленный рухнувшим шкафом. Лица разглядеть не получалось, впрочем, как и моего. Но ясно было, что мужик мертв — шкаф вовсю полыхал, а он и не дергался.

На этот раз я подскочила молча, зажимая рот. Затошнило. На столике рядом с кроватью стояла вода, я выпила полстакана залпом и тихо выдохнула. Малыш спал. Бедный ребенок, пережить такой ужас…

Снова ложиться было страшно, но голова кружилась, и сидеть сил не было, а едва дотронулась головой до подушки, как снова провалилась в сон.

Теперь я рассмотрела своего здешнего «мужа». Небритый коротко стриженный мужик в драных джинсах и майке. Темные слегка волнистые волосы, темные глаза, четкие линии лица. Красавчик даже с этой неопрятной щетиной. И фигура что надо, видно, что сильный, такой обнимет — дух захватит. Вот только чудится мне, что лупил он «меня» не реже, чем обнимал.

Снился наш обычный семейный вечер. То есть я-то знала, что это дико, что я бы никогда не стала терпеть подобного, и в моей настоящей жизни, с моим мужем, все было иначе. Но я-из-сна воспринимала происходящее как должное или, по крайней мере, привычное.

Брань супруга, недовольство «неправильным» ужином — в чем неправильность, я так и не поняла. Пиво из горлышка бутылки вместо семейного чаепития. Долгие и нудные жалобы на какие-то непонятные мне нововведения на работе. Отповедь на просьбу поиграть с Олежкой: «Вытирать мелкому сопли — твое дело. Вот подрастет, научу его быть мужчиной». Да уж, такой научит…

Между тем во сне я уложила сына, почитала ему сказку перед сном, поцеловала, переключила лампу на ночник и тихо вышла. Детская была на втором этаже, я спускалась вниз, сама не зная, что собираюсь делать — то ли убраться в кухне, то ли посидеть немного в гостиной. Настоящая я — та, которая смотрела сон и оценивала происходящее в нем — мысленно усмехнулась: «идет, как бабочка на огонь».

«Огнем» был мужчина, сидевший в гостиной — что-то во мне решительно отказывалось воспринимать его как мужа. Но та «я», которая спускалась сейчас по скрипучей лестнице, придерживаясь одной рукой за перила, а второй торопливо приглаживая волосы, и в самом деле стремилась к этому огню. Не думая, не пытаясь понять себя, не стараясь выглядеть привлекательней в его глазах, готовая принять все, что он ей даст.

Я-она остановилась на последней ступеньке лестницы, окликнула негромко:

— Макс?

Значит, Макс. Б-р-р, никогда не нравилось это сокращение.

— Сюда иди, — отозвался он из гостиной.

Того, что было дальше, я предпочла бы не видеть. Или хотя бы забыть. Нет для меня ничего привлекательного в сексе на продавленном диване под бубнящий телевизор, без нежности, без внимания к моим потребностям, с полупьяным небритым мужчиной. Этот козел просто пользовался своей женой, как вещью. Удовлетворил потребность, буркнул вместо хоть каких-то слов любви:

— Сегодня футбол в полпервого, я тут посплю. Разбудишь на работу.

Никогда не понимала женщин, западающих на вот такое. Что эта «я» в нем нашла?!

Словно в ответ, сон продолжался: теперь события перескочили на несколько лет назад. Я училась — во сне я не поняла, где и на кого, но атмосфера шумных студенческих будней мне нравилась. У меня были подруги, приятели, и был Никита — парень, с которым нас считали парочкой. Чем-то похожий на Макса — или это Макс оказался чем-то похож на него?

3

У Веры мы прожили неделю. Первые три дня я поднималась с постели только для того, чтобы умыться, сходить в туалет или поесть. Болела голова, ныло тело, подкашивались от неимоверной слабости ноги, а донести до рта ложку, не растеряв еду, казалось почти непосильным делом. Сменную одежду для меня и Олежки Вера принесла из моего дома сама.

Почти все время я спала — и видела сны. Они отпечатывались в памяти, цепляясь один за другой, вставая на правильные места, выстраивая картину моей здешней жизни. Я принимала их как данность, не пытаясь обдумывать, анализировать или сомневаться. Это потом, после. Сейчас мне нужна была информация, и я знала, что сны дают ее. Я не сомневалась, что все увиденное — правда. Несколько раз в снах мелькали уже знакомые мне люди: Вера, ее муж Илья, старшая дочь Лена и младшая Натуся. Во сне Лена играла с моим Олежкой и читала ему книжки точно так же, как наяву, и я знала, что часто просила девочку посидеть с малышом. Ей нравилось возиться с детьми.

С Верой мы общались чисто по-соседски: присмотреть за детьми, одолжить немного соли или луковицу, поделиться интересным рецептом. Наши мужья ограничивались формальным «привет, сосед»: Илья не уважал людей, не умеющих вовремя остановиться в выпивке, а Макс отзывался о нем презрительно: «чистоплюй».

Никиту и приятелей по учебе я больше не видела, и похоже было на то, что доучиться «мне» не пришлось. Выскочила за Макса так быстро после свадьбы Никиты, что вряд ли это было обдуманным и осознанным решением. Скорее уж от вселенской обиды и в помрачении рассудка.

Эту свадьбу я увидела во всех подробностях, и молодожены вовсе не показались мне счастливой парой. Хотя Макс явно был рад женитьбе. Кидал на невесту вполне однозначные взгляды голодного самца, ухмылялся пошлым шуточкам друзей. Иногда и руки распускал — в пределах приличий, но все же. То приобнимет покрепче, то ладонь соскользнет с талии пониже. В общем, картинка «не слишком романтичный жених, с нетерпением ожидающий первой брачной ночи».

Невеста ничего не замечала. Бывает, что витают в облаках от счастья, но здесь скорее было похоже на полное и беспросветное отчаяние. Девчонка попросту поставила крест на собственной жизни. Спрашивается, зачем ей это понадобилось? За нелюбимого — назло? Кому назло-то, Никите, всему миру или себе самой? Дура, ой дура…

Свадебный обряд царапнул меня чем-то непривычным, и это было странно — уж свадеб я на своем веку перевидала. Но самое странное — я не могла понять, что не так. Вроде бы обычный гражданский брак в торжественном варианте, то есть не тесная комнатка ЗАГСа, а нарядный зал, гости, музыка, лепестки роз и первый вальс. Пафосная тетка произносит торжественную речь насчет «быть вместе в горе и в радости» — никогда не вслушивалась особенно, в этот момент обычно куда интереснее разглядывать невесту и гостей. Согласен ли жених — «да», согласна ли невеста — «да». «Объявляю вас мужем и женой, можете поцеловать друг друга». А дальше — шампанское, торт, всеобщее разудалое веселье с застольем, украденная туфелька невесты, в общем, все как у людей.

Странно. Хотя какая теперь разница? Девчонка свое отмучилась, и мне с этим козлом не жить.

После этого сна я стала потихоньку возвращаться в реальность. Вставала. Сначала сидела в кресле, укутавшись в плед, смотрела, как Олежка играет с Натусей, слушала, как Леночка читает им сказки или показывает картинки в азбуке, разучивая буквы. Потом стала ходить. Что-то помогала Вере по кухне — не слишком вдумываясь, автоматически. Ела, не замечая, что ем, но слабой себя больше не чувствовала. Синяк на пол-лица потемнел и выглядел ужасно, отшибленное о дверь плечо часто немело, рука слушалась плохо, но я знала, что скоро все пройдет.

Похороны почти не отложились в памяти. Меня шатало, я с трудом воспринимала происходящее. Поняла лишь то, что родственники не приехали, а хоронили за счет завода, на котором Макс работал. Все прошло быстро — попрощались, закопали, народ двинул куда-то на поминки, а меня Вера отвезла домой, сама сняла с меня глухое черное платье, заставила выпить таблетку и уложила спать. В тот раз мне ничего не снилось.

Утром седьмого дня я долго стояла перед большим зеркалом в прихожей, разглядывая себя. Тонкая изящная фигурка — господи, да откуда у такой худышки взялись силы двери вышибать?! Да еще и с ребенком на руках… Прямые очень светлые волосы красивого золотистого оттенка, бледная кожа. Учитывая, что на дворе конец лета, загар ко мне, похоже, совсем не липнет. Кончики волос оказались подпалены, а во сне у меня была коса — недлинная, чуть ниже лопаток, но все же. Я спросила у выглянувшей ко мне Веры:

— Только волосы обгорели? Мне повезло, да?

Вера порывисто меня обняла:

— Отрастут твои волосы, зато лицо цело.

Я хмыкнула, осторожно пощупав все еще болезненный синяк. Вера принесла из аптеки, в числе прочего, какую-то незнакомую мне мазь от ушибов. Хорошую — синяки помельче уже почти сошли, но этот поддаваться не хотел.

— Синяк не ожоги, сойдет и следа не останется, — рассудительно сказала Вера. — Чудом ведь выскочила! И Олежек цел.

— Могло быть хуже, и жизнь продолжается, — подвела я итог. — Только я, кажется, не все вспомнила.

— Вспомнишь, не переживай. Память будет возвращаться постепенно. Это от шока, ну и сотрясение мозга было, похоже. Доктор же сказала отлежаться, да и правда, ты едва вставала. Теперь все наладится, вот увидишь!

Ее заразительный оптимизм мне нравился. Я и сама была такой же — в своей жизни. А с той жизнью, что мне досталась теперь, еще предстояло разбираться.

4

Все-таки физическая работа и в самом деле прочищает мозги. Я уже отдраила полы в гостиной и занялась кухней, когда в голову пришла неприятная мысль: а мой ли это дом? Вдруг он взят по кредиту или ипотеке и еще не выкуплен? Или мы его и вовсе снимали? И что тогда делать?

Простой и очевидный вопрос словно прорвал плотину в мозгу, которая отгораживала меня от реальности. Я работала или нет? Если да, то где, кем и что делать с неделей прогулов? Если нет — на что жить? Положена ли мне какая-нибудь пенсия по потере мужа? Пособие на ребенка? Кстати о ребенке, он ходит в детский сад или сидит со мной дома? Если детский сад — где, на каких условиях, кого я там должна знать? Есть ли у нас родственники, и если есть, то где они? Тут такая трагедия, и никому дела нет?

И кстати о родственниках, где я вообще нахожусь? В смысле, какой это город? Год? Мой ли это мир? Вроде бы все здесь достаточно привычно, но почему-то же возникает иногда ощущение чуждости и непонятности. А как хочется хотя бы издали поглядеть на своих, убедиться, что с ними все в порядке…

Что ж, отдохнем немного от уборки, тем более что это тело уже устало до дрожи в ногах. То ли не выздоровела окончательно, то ли сама по себе такая хлипкая, непривычная к работе… Ну да с этим мы разберемся. Позже.

А пока я поднялась на второй этаж, остановилась в нерешительности, гадая, откуда начать поиски документов, и почти на автомате открыла одну из дверей.

Здесь была, очевидно, супружеская спальня — широкая кровать, небрежно застеленная выцветшим покрывалом, массивный одежный шкаф с исцарапанной дверцей, времен примерно моей бабушки, и неожиданно изящный секретер светлого дерева с перламутровой инкрустацией, категорически неуместный среди окружающего убожества. На широком подоконнике валялась газета, круглый механический будильник с остановившимися стрелками показывал половину второго. И хоть бы коврик какой на полу, не говоря уж о зеркале со столиком для косметики… Не скажешь, что здесь живет молодая красивая женщина. Правда, зеркало в рост должно быть на внутренней стороне дверцы шкафа — помню я такие шкафы, ведь и правда у бабушки точь-в-точь такой же был. Открыла дверцу, оглядела свое отражение — бледная, растрепанная, вспухший синяк от виска до губ все еще радует переливами от черно-фиолетового до багрового. М-да. И в люди-то не выйдешь с таким украшением.

Осмотр одежды отложила на потом. Сначала — найти документы. Выяснить о доме. Да что дом, я ведь даже фамилии своей здешней не знаю!

Секретер был не слишком вместительный — узкий, на две полочки и три ящичка. На верхней полке стояло несколько флакончиков и баночек, лежали три тюбика губной помады, резная деревянная шкатулка с брошками, заколками и прочими безделушками. Рассмотрю позже. На нижней — аккуратная стопка тетрадей, ручка и два карандаша, несколько книг, большой блокнот в мягких бумажных корочках и круглая жестяная коробка из-под какого-то импортного печенья. В коробке болтались три катушки ниток — белые, черные и голубые, воткнутая в сложенную бумагу иголка и разрозненные пуговицы. Ну-ну. Сразу видно, что за рукодельница здесь жила.

Документы нашлись в первом же из ящичков, аккуратно сложенные в картонную школьную папку для тетрадей. Мне было не до аккуратности — вытряхнула на откидную столешницу сразу все. Мой паспорт, свидетельство о браке, свидетельство о рождении Олежки — это потом. Развернула тонкую стопку сложенных вдвое листов. Почему-то дрожали руки. Ну да, волнуюсь. Момент истины, чтоб его…

Договор страхования имущества. Отложить, прочитаю потом внимательно, надеюсь, там есть страховка от пожара. Договор накопительного пенсионного вклада, Промышленный Банк, вкладчик — Вольный Максим Андреевич. Очевидно, муженек, чтоб его. Узнать, могу ли я снять, как вдова. В суммы не вглядывалась — нетерпение зудело в пальцах, отдаваясь мелкой дрожью: дальше, дальше! Договор накопительного вклада на ребенка, тот же Промышленный Банк, вкладчик — снова Макс, получатель — Вольный Олег Максимович в день совершеннолетия. И то хлеб, надеюсь, инфляция не съест к тому времени. Тоже почитаю потом в деталях. Дарственная. Вот оно! Дарственная на дом. «В день бракосочетания моего внука, Вольного Максима Андреевича, ему и его жене, Вольной Марине Витальевне, в девичестве Андреевой». Кажется, я физически ощутила, какая гора упала с плеч. Из дома нас не погонят. Спасибо, дорогая бабушка — я нашла подпись — дорогая бабушка Антонина Михайловна. Тоже, кстати, Вольная. Я перечитала дарственную еще раз, с наслаждением вчитываясь в каждую букву. Заодно и адрес запомнила — Цветочная, 14, город Новониколаевск… хм, первый раз слышу. Хотя городок, судя по всему, небольшой, мало ли таких. Дата… тысяча девятьсот семьдесят второй. Забавно. Мало того, что имя-отчество и девичья фамилия у меня с этим тельцем совпадает, еще и свадьба в один год была. И забросило меня, получается, на сорок с лишним лет назад. Найти, что ли, себя молодую, подсказать хоть что о будущем? Эх, не поверю ведь. Да и не помню я никаких странных встреч в собственном прошлом. Но все же попытаться…

Додумать мысль не получилось — я, наконец, обратила внимание на то, что буквально бросалось в глаза. На что попросту не привыкла смотреть, читая официальные документы. Герб, полное название инстанции, адрес, включая страну. «Российская Империя».

— Мать честная, — вырвалось у меня. — Ну и куда я попала?!

Да, молодую себя здесь найти точно не получится. То ли параллельный мир, то ли даже не параллельный, а черт его знает вообще какой.

Я отложила документы, спустилась в кухню, машинально помыла стоявшую на столе кружку с остатками чая. Налила воды из-под крана. Нет бы сразу выпить, потащилась с этой водой наверх. Российская Империя. Не то чтобы я была против империи, мне, по большому счету, все равно, лишь бы людям жилось по-людски. Но все же… Надо хоть школьный учебник по истории найти, что ли. Можно у Веры спросить, Леночкин.

5

Договорились, что эту ночь мы с Олежкой поспим еще у Веры, а назавтра вернемся домой. Обговорили и то, что оставшиеся две недели до школы я могу приводить мальчика к соседям на весь день, и Лена присмотрит за ним. Заодно выяснилось, что Натуська тоже пойдет в школу, в первый класс, и что Олежка ей завидует и тоже хочет, и даже уже выучил «почти-почти все буквы».

Хорошо бы его и правда в садик отдать. Только вот, если он до сих пор сидел дома, значит, не так здесь просто с садиками? Или не по средствам было, или еще что… Ох, сколько же мне нужно всего «вспомнить»! И как? Амнезия амнезией, но совсем не знать элементарных вещей все равно будет странно.

В таких мыслях я и вернулась домой. Постояла на пороге, оглядывая чисто вымытую прихожую, обгорелый косяк двери в гостиную и видневшийся в дверном проеме кусочек серого бетонного пола. Запах гари ощущался уже не так сильно, а совсем он выветрится, наверное, нескоро. Ну и ладно. Дом достаточно большой для нас двоих, без одной комнаты пока вполне можно обходиться.

Напротив гостиной была кухня, в конце прихожей — лестница на второй этаж, в кладовке под лестницей я еще с утра нашла ведро, половую тряпку и швабру, а вот дальше, в узкий коридорчик справа, не заглядывала. Теперь посмотрела. Под лестницей оказалась еще одна кладовка, в которой хранились зимние вещи, две двери напротив вели в туалет и ванную — и хотя бы здесь было чисто! Дверь в торце коридора выходила во двор, там виднелись какие-то сараи — тоже нужно будет посмотреть. Да уж, фронт работ разрастается стремительно.

На кухне я провозилась почти до вечера. Выдраила все, вынесла на мусорник два ведра пивных бутылок, испорченных продуктов и грязных пакетов, и заодно — клеенку со стола, уж очень гадостно она выглядела. Запас продуктов не порадовал, посуды тоже был самый минимум, и, кажется, я поняла причину недовольства Макса в том сне: похоже, его Марина готовила не слишком вкусно. Вообще, если судить по кухне, девчонка была на редкость плохой хозяйкой.

Зато на холодильнике лежал кошелек, и я наконец-то разглядела местные деньги, а заодно поняла, какими суммами придется располагать. Бумажные десятка и три рубля, металлический рубль, две монетки по пятнадцать копеек, два пятака и копейка. М-да. Впрочем, паниковать рано, сначала нужно выбраться в магазин.

А еще неплохо бы пошарить по карманам Максовой одежды. И вообще обыскать дом на предмет заначек, пьющие мужики — они такие, все деньги жене ни в жизнь не отдадут. Я обвела кухню внимательным взглядом — ее, пожалуй, можно считать обысканной, и что действительно нужно срочно — это закупить продуктов. То есть придется выходить на люди с этим ужасным синячищем, искать магазин… я передернулась. А куда деваться? Ладно, того, что есть по закромам, при разумном использовании дней на пять хватит, но хлеб и молоко в любом случае нужны уже завтра. Сама бы я обошлась, но мне ребенка кормить.

Настроение испортилось. К Вере и ее семье я привыкла, но, оказывается, панически боялась сделать первый шаг в большой мир. Меня там многие могли знать, я же не знала никого, не разбиралась в ценах, в жизни вокруг, вообще ни в чем!

— Так, спокойно, — я поставила на огонь чайник и достала смятую пачку с заваркой. Вот, кстати, чаю тоже докупить, здесь осталось на два-три раза. — Спокойно, дорогуша. Высунуть нос наружу все равно придется. Чем раньше, тем лучше. Пока у тебя шок, амнезия, последствия сотрясения мозга и все такое прочее. Кого не узнаешь — извинишься, объяснишь и познакомишься заново. Нормальные люди поймут.

Я заварила чай, выскребла в розетку остатки варенья из сиротливо стоявшей в шкафу литровой банки. Яблочное. Кстати, посмотреть, что там у меня в саду. И поискать погреб, не может быть, чтоб такой дом и без погреба!

Словно нарочно к чаю, переливчато зазвонил звонок. Дверь все еще нараспашку, Вера зашла бы так, значит, кто-то чужой. Я выскочила в прихожую в легкой панике. Лицо стоявшей на пороге дамы показалось смутно знакомым. То ли во сне ее видела, то ли на похоронах. Именно «дама»: белокурые локоны под летней шляпкой, скромное на вид, но явно дорогое крепдешиновое платье, легкий ландышевый запах духов.

— Здравствуйте, Марина. Как вы себя чувствуете, я не помешала?

И интонации… нет, не высокомерные, но чувствуется в них нечто, выдающее происхождение и воспитание. Такую просто женщиной, а уж тем более «теткой», не назовешь.

— Нет, что вы, проходите. Только, простите… я вас вроде бы помню, но не знаю. Доктор говорит, это из-за шока. Пройдете в кухню? Гостиная, к сожалению…

Гостья покачала головой, бросив быстрый взгляд в выгоревший дверной проем, и ласково отозвалась:

— Конечно, дорогая, я с удовольствием посижу в кухне. И не смущайтесь так, мы с вами не знакомы, хотя вы, конечно же, могли меня видеть. Я Ксения Петровна, из городского благотворительного комитета. Зашла узнать, чем мы можем вам помочь.

Как же хорошо, что я успела навести порядок! Запускать гостей в тот срач, что там был — это ж стыда не оберешься! И так-то неловко, эта Ксения Петровна на кухне будет смотреться не слишком уместно.

— Чаю? — я достала вторую кружку, сахарницу — сахара в ней оказалось чуть меньше половины.

— Садитесь, Марина, я налью себе сама. Вы неважно выглядите. Где ваш сынок?

— У соседки. Я только сегодня достаточно пришла в себя, чтобы вернуться в дом, но здесь нужно хотя бы порядок навести.

6

Визитку Ксении Петровны я показала вечером Верочке и Илье. Оказалось, в городе и в самом деле есть благотворительный комитет, очень даже уважаемая организация. И мою гостью Вера по описанию узнала — действительно одна из дам-основательниц этого самого комитета, никакого подвоха. Наверное, мое изумление слишком явственно отразилось на лице, потому что Вера пожала плечами:

— А что тебя удивляет? Ты сирота, Максова родня тебя за свою не считает, осталась одна с ребенком, разве не ясно, что тут нужна помощь?

— Я просто вообще забыла, что есть такой комитет, — выкрутилась я. — Глупое чувство, даже не знаю, что еще могла забыть. Максову родню, кстати, тоже не помню.

— Они в Москве, — сказала Вера, — в нашей глухомани им делать нечего. Макс после смерти бабушки с ними разругался, ты рассказывала. А тебя только та бабушка и любила.

— Никого не помню, — вздохнула я. Знакомиться с Максовой родней желания не было, но от слов о незнакомой мне бабушке стало грустно.

Может быть, поэтому ночью я увидела ее во сне. Бабушку Антонину Михайловну, ту самую, что подарила нам этот дом, и родителей Макса. Автокатастрофа. Похороны, совершенно убитый Макс, Марина в том же черном глухом платье, всхлипывающая совершенно по-детски. Какой-то неприятный тип брызжет слюнями, разоряясь, что Макс поимел достаточно — вон, аж целый дом от бабули, и ответное «да подавись» Макса. М-да. С этой стороны никаких родственных чувств лучше не ждать.

Марина же выросла в детдоме — то есть, здесь это называлось приют. И не сказать, что такое уж несчастное детство. У девочек были хорошие условия, они не голодали, о них заботились. Неплохое образование, квоты на поступление в институт — вот только у девчонки хватило ума бросить учебу и выскочить замуж, но это уже другой вопрос.

Но даже самый лучший детдом — не семья. Любви на всех не хватало, да и любовь там другая. Не родительская. Потому, может, у Марины и не ладилось ни с мужем, ни с хозяйством. Наверное, это уже мои личные тараканы, на самом деле бывают ведь такие родители, которые хуже любого детдома. Просто для меня семья всегда стояла на первом месте.

Грустные это были сны, я проснулась на мокрой от слез подушке, хотя лично меня, вроде бы, они и не затрагивали. Но то ли остался во мне какой-то след прежней Марины, то ли просто близко к сердцу приняла… И письма с открытками утром читать не стала, отложила на потом. Собрала документы, надела все то же черное платье и стала ждать обещанного Ксенией Петровной человека.

Пока ждала, успела перебрать и сложить кучей в прихожей одежду Макса, обшарив карманы и набрав почти сорок рублей мелочью, выбрать из этой кучи почти новые рубашки, которые можно будет перешить себе или Олежке, и вернуть их обратно, потому что ну его нафиг, донашивать что-то за этим козлом. Звонок застал меня с охапкой мужской обуви, которую я тащила сюда же из кладовки.

Девушка в легкомысленном сарафанчике улыбнулась мне:

— Вы Марина, и вам нужно помочь с документами. А я Оля. Давайте проверим, что у вас на руках, и поедем.

День сорвался с места со скоростью стартующей ракеты. Улыбчивая Оля в пять секунд охватила взглядом все мои документы, кивнула: «Отлично!» — и через полминуты ее автомобиль уносил нас в неведомые для меня дали. Скоро выяснилось, что пробивная сила у Оли тоже сравнима с оружием массового поражения, или же благотворительный комитет имел везде право первоочередного входа. Я болталась прицепом, подписывала «где галочка» и не старалась особо вникать, целиком сосредоточившись на окружающем мире. В чем ходят по улицам и в чем сидят в конторах, как к кому обращаются, как здороваются и прощаются, как выглядит полицейский, а как — банковский охранник… Заодно примерно запомнила, где располагаются тот самый Промышленный Банк, страховая контора, полицейский участок и ЗАГС.

И все это — часа за три, не больше. Потому что уже к обеду я была дома — официально оформленной по всем нужным инстанциям вдовой, нуждающейся в пенсии на ребенка, со снятым вкладом Макса и с обещанием страхового агента прибыть сегодня же. От чая Оля отказалась: «Прости, совсем некогда», — зато согласилась прихватить с собой Максовы шмотки, подтвердив, что благотворительный комитет раздаст их нуждающимся.

В какой момент из этих трех часов мы перешли на «ты», я не заметила, но оптимизмом и энергией Оля зарядила бы и депрессивную улитку. Проводив ее, я поймала себя на том, что прошлое погасло в памяти, оставшись неясной и неважной тенью. Я и раньше понимала, что нужно думать о будущем, но теперь «нужно» превратилось в «хочу». А что? Я молодая и, как совершенно правильно заметила Ксения Петровна, «довольно рассудительная особа», у меня свой просторный дом с большим участком — всегда о таком мечтала, между прочим! Дача в ста двадцати километрах от города — совсем не то. А главное, что бы там ни было дальше с личной жизнью, на которую пока что совсем не тянет, мне есть о ком заботиться. Да и вообще, жить — это прекрасно!

В ожидании страхового агента я успела сварганить супчик из того, что нашлось в закромах, пообедать и по-быстрому осмотреть участок. Большую его часть занимал сад: несколько неухоженных яблонь, заросли вишни, густой малинник и три куста смородины, давно нуждающиеся в обрезке. Никаких грядок, хотя места для них хватает. К счастью, особо злостных сорняков тоже не было, густой ковер травы скорее напоминал цветущий луг. Я никогда особо не разбиралась в травах, но, наткнувшись на мелиссу и аптечную ромашку, постановила для себя не спешить сажать картошку, а для начала проверить, что еще полезного у меня уже растет.