Односторонний билет в Солнечный

Глава 1

Последняя коробка издала сухой шорох скотча, когда Алиса прижала его край к картону. Она не подписала её маркером. Что тут можно было написать? «Осколки»? «Прошлая жизнь»? Или просто поставить жирный крест, как на медицинской карте неудачника.

Она поставила коробку к прихожей, в аккуратный ряд с другими. Они выстроились у стены, как немые гробокопатели, пришедшие за её прежним «я». На них не было привычных «кухня», «ванная», «книги». Только утилитарные, безличные пометки: «Хранить у родителей», «Отдать на благотворительность», «Выкинуть, не открывая». Она не переезжала. Она проводила инвентаризацию после краха.

Тишина в квартире была звонкой и плотной, как вата в ушах после взрыва. Алиса прошлась по опустевшим комнатам, её шаги отдавались глухим эхом по голому ламинату. В гостиной, на том месте, где раньше стоял широкий телевизор с Артёмом на подписке «Иви», теперь лежал чёткий прямоугольник чистейшего паркета, обрамлённый серым контуром пыли. Памятник отсутствию.

Она заглянула на кухню. Холодильник, отключённый от сети, стоял с приоткрытой дверцей. Внутри, на голой стеклянной полке, примостился одинокий йогурт. Срок его годности истекал завтра. Ирония судьбы — последний съедобный предмет в её московской жизни должен был разделить её участь и отправиться в небытие. Она захлопнула дверцу. Звук был таким же пустым, как и всё вокруг.

Стол, за которым они с Артёмом когда-то завтракали, смеясь над новостями, теперь был просто куском дерева. На нём, чуть левее центра, чётко проступало то самое фатальное кофейное пятно. Коричневое, размытое по краям. Оно появилось в то утро, когда она, лихорадочно проверяя почту перед презентацией, опрокинула чашку. «Потом отмою», — промелькнуло тогда в голове. Потом не наступило. Наступило «всё кончено». И пятно осталось — как шрам от того дня, как постыдная метка её последней неидеальности. Она провела пальцем по шероховатой поверхности. Не стала тереть.

В спальне пахло пылью и одиночеством. Шторы были сняты, и осеннее московское небо, серое и низкое, смотрело в голое окно. На полу валялся одинокий стяжной крючок от карниза — маленькая, никому не нужная железяка, которую забыли выбросить.

Алиса вернулась в прихожую, к своему немому картонному караулу. Она поставила последнюю, безымянную коробку в конец ряда. Ровно. Аккуратно. И отступила на шаг.

Вот и всё. Всё кончено. Весь её московский проект под названием «Успешная жизнь» был упакован, рассортирован и готов к отправке в небытие. От прежней Алисы — event-менеджера с безупречным планнером и уверенной улыбкой — остался только один средних размеров чемодан на колёсиках, стоящий у двери, и потёртый рюкзак с ноутбуком внутри. Всё имущество, которое она считала нужным взять с собой в новую, пока не существующую жизнь, умещалось в эти два предмета.

Она глубоко вдохнула запах пустоты — смесь пыли, свежего картона и чего-то неуловимого, горького, что остаётся в стенах после того, как из них уходят слёзы, ссоры и смех.

Готово. Поле битвы очищено. Пора бежать.

Опираясь спиной о прохладную стену, Алиса позволила себе сползти на пол. Ламинат был жёстким и неприветливым, но это не имело значения. Её тело ощущало лишь онемение, общую усталость после пережитого шторма. Рюкзак шлёпнулся рядом. Она молча вытащила оттуда ноутбук — свой рабочий арсенал, ставший орудием пыток.

Крышка открылась с тихим щелчком. Экран ожил, осветив её лицо холодным, бездушным синеватым светом. В этом свете тени под глазами казались глубже, скулы — резче. Она была похожа на призрак самой себя, затерявшийся в руинах собственной квартиры.

Палец ткнул иконку браузера. Действия были отлажены, механически точны, будто она выполняла чёткий, бесчувственный протокол ликвидации.

Шаг первый: почта. Деловая, перегруженная письмами. В строке поиска она вбила «Артём». Выпал длинный список. «По проекту «Небоскрёб», «Смета», «Обсудим за ужином?», «Любимая, смотри, что нашёл…». Она не читала. Выделила всё галочкой. Удалить навсегда. Подтверждающее окно. Да, удалить. Пусто. Ни капли сожаления, только лёгкость, похожая на головокружение после потери крови.

Шаг второй: мессенджеры. Рабочие чаты. «Команда «Небоскрёб». Последнее сообщение было месяц назад — голая ссылка на разгромную статью в отраслевом издании. Заголовок мелькнул на секунду: «Event-апокалипсис: как команда Алисы К. превратила премиальный запуск в фарс». Пальцы на клавиатуре на миг замерли, стали ледяными. Но не дрогнули. Выход из чата. Вы уверены? Да. Архив личных переписок с ним. Тысячи сообщений, смешных стикеров, голосовых. Выделить всё. Удалить. История длиной в два года растворилась в цифровом небытии за долю секунды.

Шаг третий: социальные сети. Фото. Их было не так много — она всегда была больше за кадром, организатором. Но вот он, тот самый чёрно-белый баннер с логотипом «Небоскрёба» на фоне панорамных окон. Гордость, предвкушение, вершина карьеры. А чуть ниже в ленте — уже чужие, стыдливые кадры с того вечера: испуганные лица моделей, перевёрнутая инсталляция, её собственная спина, резко развёрнутая к фотографу. Она пролистала быстрее, сердце забилось глухо и тяжко, как молот в вате. Удалить. Удалить тег. Отписаться от группы «Event-сообщество Москвы». Отписаться от паблика «Тренды маркетинга». Отписаться, отписаться, отписаться.

Её профиль стремительно пустел. Исчезали связи, достижения, свидетельства существования той, другой Алисы. Она не чувствовала боли. Боль была там, тогда, в первые дни после краха, когда она рыдала, запершись в этой самой ванной, а Артём стучал в дверь, сначала с уговорами, потом с раздражением, а потом и вовсе перестал. Сейчас же было лишь странное, ледяное отчуждение. Она будто удаляла аккаунт незнакомки, чью жизнь случайно нашла в сети. Клик за кликом, без сантиментов.

Она закрыла крышку ноутбука. Резкий щелчок отсек тишину квартиры от цифрового мира. Синеватый свет погас, и её лицо снова утонуло в полумраке опустевшей комнаты.

И вот тогда, в новой тишине, до неё донёсся шум. Тот самый, привычный, непрекращающийся гул большого города: рёв машин на Садовом, отдалённый гул метро, чьи-то крики вдалеке. Все эти недели он был фоном её паники, белого шума отчаяния. А сейчас он вдруг стал чужим. Чётким, отстранённым, как звук из соседней квартиры или из телевизора. Он не имел к ней больше никакого отношения. Этот город шумел своей жизнью, в которой для Алисы К., бывшего event-менеджера, больше не находилось места. И она, наконец, была с этим согласна.

Глава 2

Дверь туалетной кабинки щёлкнула за ней, отсекая, но не заглушая до конца тот мир. Здесь, в маленькой, отделанной бежевым мрамором комнатке, пахло дорогими ароматическими свечами с нотками жасмина — ещё одна попытка замаскировать суть происходящего под изысканность.

Яна прислонилась спиной к прохладной двери, будто пытаясь удержать напор. Но он просачивался сквозь дерево: приглушённый, навязчивый гул банкетного зала. Лязг приборов, взрывы подобранного смеха, бархатный голос ведущего, произносящий очередной тост «за прекрасную пару», размытый войнк-поп-хита, который выбрал не она. Звуки складывались в тяжёлую, давящую волну.

Она подняла голову и столкнулась взглядом с собственной невестой в зеркале во всю стену.

Отражение было безупречным и абсолютно чужим. Платье. Боже, это платье. Белоснежный монстр из французского кружева и шёлка, с корсетом, впившимся в рёбра, и юбкой-колоколом, которая не давала сделать шаг шире тридцати сантиметров. Его выбирала мама, а одобрила будущая свекровь. «В таком сразу видно породу, Яночка», — сказала мама, а свекровь многозначительно кивнула.

Волосы, обычно вьющиеся и непослушные, были закованы в сложную конструкцию из завитков, шпилек и жемчужных нитей, тяжёлую, как шлем. Голову было больно повернуть. Макияж — безупречная маска: стрелки, идеальные стрелки, которые она никогда не умела рисовать, губы, подведённые так, чтобы визуально увеличить их полноту, румяна на самых выгодных скулах. Её лицо напоминало куклу из витрины дорогого магазина: красиво, стильно, безжизненно.

И глаза. Свои же, серо-зелёные, всегда такие живые и немного испуганные, теперь смотрели на неё отражённые, пустые и остекленевшие. Как у пойманного зверька, который уже перестал бороться.

За дверью грянули аплодисменты. Яна вздрогнула, и тяжёлые бриллиантовые серёжки, подарок жениха («чтоб не стыдно было в людях показаться»), качнулись, впиваясь холодными шипами в мочки ушей. Боль была острой, знакомой, почти успокаивающей в своей реальности. Она прикоснулась пальцами к одному из камней. Он был идеально огранён, холоден и абсолютно бездушен.

В груди сжалось так, что перехватило дыхание. Не волнение невесты. Не «священный трепет». Это было знакомое, гадкое чувство — паническое, всепоглощающее удушье. То самое, что подкатывало к горлу каждый раз, когда мама говорила: «Ты должна», когда папа одобрительно хлопал Максима по плечу: «Сынком буду звать», когда сам Максим вносил в таблицу Excel её «зону развития»: «курсы кулинарии, чтобы ужин в семь, меньше фантазий, больше практичности».

Она смотрела на невесту в зеркале и не видела себя. Видела проект. Удачный, одобренный всеми проект «Семья Яны». И этот проект предавал ту, настоящую Яну, которая где-то там, глубоко внутри, кричала в истерике, рвала это кружево и бежала без оглядки.

Её взгляд, беглый и отчаянный, ища точку опоры, упал на маленькую бисерную сумочку, брошенную на раковину из оникса. Атрибут невесты. Внутри, она знала, лежали ключи от квартиры, которую они выбрали с Максимом (он выбирал район, она — цвет обоев на кухне, «но не слишком яркий, Яна»), новый iPhone и… что-то ещё. Что-то случайное, завалявшееся с прошлой, другой жизни.

Случайная старая фотография.

Дышать стало не просто тяжело, а невозможно. Она оттолкнулась от двери и сделала шаг к раковине, к сумочке, к тому единственному кусочку своего прошлого «я», которое, возможно, ещё можно было спасти.

Дрожащие пальцы расстегнули миниатюрную застёжку сумочки. Внутри, среди бархатной темноты, нащупали холодный корпус телефона, связку ключей и гладкий уголок бумаги. Она вытащила его.

Это была обычная фотобумажная распечатка, уже немного потёртая по углам, с загнутым краем. Её кто-то распечатал давно, на домашнем принтере, и она провалялась в старой сумке, пока не перекочевала сюда, в этот гламурный ад.

Яна развернула снимок.

И мир в туалетной кабинке на секунду перевернулся.

На фото был летний день, залитый солнцем. Какая-то зелёная поляна, палатки на заднем плане, толпа людей в ярком. И она. Та самая, настоящая. Волосы — каштановый ореол взлохмаченных кудряшек вокруг головы, некоторые прилипли ко лбу. Никакого макияжа, только веснушки на носу и загар. На ней рваные джинсы, забрызганные чем-то синим и розовым (краска от холи? она тогда впервые попробовала), и простая серая футболка с полустёршимся принтом какой-то несуществующей группы.

Но главное — её лицо. Вернее, её улыбка. Широкая, неудержимая, до ушей, обнажающая чуть неровные зубы. Глаза, прищуренные от смеха и солнца, сияли такой беззаботной, дикой радостью, что от этого снимка, казалось, исходило тепло. В руках она держала огромную, воздушную, как облако, пачку розовой сахарной ваты и, судя по всему, кричала что-то, повернувшись к фотографу.

Это была она. Три года назад. На каком-то забытом теперь фестивале indie-музыки, куда она поехала автостопом с подругами, солгав родителям, что едет на учебную конференцию.

Яна медленно подняла глаза от фотографии к своему отражению в зеркале. И провела мучительную, безмолвную параллель.

Джинсы в краске — против тонна кружева.
Растрёпанные кудри — против шлема из жемчуга.
Сахарная вата в руках — против тяжёлой хрустальной фужеры с шампанским, которую она не хотела.
Улыбка, от которой светлело вокруг — против неподвижной, нарисованной маски.

И самое главное — глаза. На фото в них горел огонь жизни, авантюры, себя. В зеркале же смотрели два потухших, красиво оформленных озера страха и покорности.

Кто эта девушка в тяжёлом платье принцессы? Что она делает здесь, в этой золотой клетке под названием «идеальная свадьба»?

Вопросы висели в воздухе, но ответы на них уже бились в её груди, горячими, болезненными толчками. Это не я. Я здесь не должна быть. Я украла у себя эту улыбающуюся девчонку с сахарной ватой и похоронила её под чужими ожиданиями.

Дыхание перехватило окончательно, в глазах потемнело. В ушах зазвенела тишина, заглушая на мгновение гул праздника.