Огневица

Глава 1

Где-то в Древней Руси до крещения. Все события выдуманы, все совпадения случайны.

- А ну стой! Стой, Некрас, кому сказала?! Ах, ты нелюдь! Щеня блудливый! – Видана выскочила в сени, но не успела ухватить сына за рубаху. – Вот я тебя!

Выбежала за ним на крыльцо, да и там не смогла поймать проворного парня! Пришлось грозить кулаком и ругать непослушное чадо издалека.

- За что?! – Некрас с хохотом соскочил со ступеней и встал посреди двора: босой, рубаха дорогого льна, штаны крепкие новые.

- Ты зубы-то не скаль! Ишь удумал девок портить! Как нам теперь людям-то в глаза смотреть? Кобель, как есть кобель!

- Матушка, прости. Я и близко к девкам не подойду. Хочешь зарок дам, а?

Видана после его речей слегка унялась, но бровь, все же, гнула недобро.

- Клянись, Некрас.  Велесом* клянись, – и правда ждала сыновней покорности.

Парень вытянул из-за пазухи знак Велесов на суровой нити, приложился губами и громко на весь двор прокричал:

- Чтоб я сдох! По девкам более не пойду, токмо по бабам. А если девки сами будут тянуть, то отказа не дам, – после таких слов осталось одно – поскорее за ворота и бежать подальше от богатых хором. Видел, паскудник, как мать взялась за коромысло, что бросила у крыльца нерадивая холопка*.

Босым бежать неурядно, но кто же сына самого Деяна Квита осудит? Вот и бежал Некрас – пыль из под ног. На повороте к реке напоролся на дружка своего верного – Местяту Борового. Тот шапку на макушку сдвинул и глазами хлопал что телёнок.

- Некрас, ты чего босой-то? Никак батька отходил?

Квит остановился, дух перевел и засмеялся громко так, весело. Местята смотрел на друга своего заполошного и удивлялся. Вот влетело, а хохочет. И как оно так?

- Не батя, а мамка.  Грозилась коромыслом.

- Ну-у-у! Тётка Видана? А ты чего?

- Чего, чего…утёк, – Некрас оправил рубаху, поглядел на босые ноги свои. – Айда на Прилучу? Там нынче девки купаются. Вон день-то какой аж с утра палит.

- За что грозила? – Местята и без слов определил, за что схлопотал друг его, но был слегка тяжел на мыслишки, а потому и просил рассказать все, как есть.

- А то ты не знаешь? За Жданку Сомову, – Некрас улыбнулся глумливо, глаза прикрыл, будто в мысли свои провалился.

Местята смотрел на высокого, крепкого Некраса, оценивал. Вот вроде некрасивый: волосы темные, глаза бесстыжие, а девки вешаются. Не сдержал зависти мужской и спросил:

- И чем ты их берешь, Некраска? Ну, стать есть, чего уж, но морда вроде обычная. Вон Перемысл Кудин и кудрявый, и ясноглазый, и статный. А ты что?

- Дурень ты, Местята, – Квит очнулся, на небо синее поглядел. – Девки любят крепче не за морду нарядную. Даже не за подарки щедрые. Да и стать ни при чём.

- А чего ж им надоть? – Местята в делах любовных славы не стяжал, а потому и слушал серьезно, даже подался к товарищу своему ближе.

- А чтоб сердчишко у них, дурёх, стучало. Пламенем окатывало. Для того рассмотреть деву надо, да узнать, что ей любо, а что нет.

- Ага, как же, – загрустил Местятка, – так она и рассказала. Я ни об чем думать не могу, когда девка-то рядом. Токмо о плотском.  

- А вот это никак нельзя. Сам разума не роняй, инако она вмиг под себя подомнет, и будешь ты, как тот козел на веревье вокруг нее бегать. Уразумел?

- Не-а.

- Эх, Местька, хороший ты парень, но туговат, – Некрас потянулся рукой к шапке друга и надвинул тому на нос, мол, примолкни и соображай.

Боровой шапку на место вернул и засопел злобно. Ведь Некрас ему ровесник – двадцать зим обоим стукнуло – а наставляет, как волхв*. Пока обиду свою нянчил из-за поворота показался Деян Квит: сам верхом и человек пять дружинных князя при нем.

- Некрас, тикай! Батька твой! – и шмыгнул в кусты, что росли у тропы.

Некрас лицом посуровел, но не сбежал. Повернулся к отцу, плечи распрямил.

- Во как. Хорошо ль тебе, сын, босым скакать? Чай не холоп, не закуп*, – отец поравнялся с Некрасом, но с коня не сошел, заставил смотреть снизу вверх. – На-ка, обуйся, борзый, и подпоясайся.

Вслед словам полетели в Некраса сапоги, пояс, а чуть позже ударило мягко по голове шапкой.

- Спасибо, отец, – поклонился шутейно.

- Ну, ну, скаль зубы-то, коль охота есть, – хохотнул Деян. – Вот тебе слово мое – еще раз девку спортишь, ответ будешь держать уже передо мной, а не перед матерью. Я не пожалею – не баба слезливая. А вот еще мое тебе слово – сговорил я за тебя Цветаву, дочь Рознега Новика из Лугани. Ты с пару зим еще попасись, купеческое дело перейми, баб потопчи. Но, токмо баб, уразумел? Вдовых навалом, того и ждут. За девок платить – разоримся. Понял, щеня?

- Новикову? Да ну-у-у! Бать, да она ж из богатейшего рода. Ай, спасибо, – Некрас поклонился еще раз, но теперь уж безо всякой шутки.

- То-то же, – Деян подкрутил ус гордо. – Знал за тобой, что не дурень. Да и через бабье не угодишь в беду. Не того ты корня, Некрас. Свою выгоду не упустишь. Моя кровь – купеческая! Иди нето. Нынче девки в Прилучи купаются. Я б не пропустил. Третьим днем собирайся. Князь Ладимир зовет на вече*. На границах люди Военега Рудного озоруют. Так и до нашей веси* докатятся. Он нам не ворог, но кто ж его разберёт. В башку-то стукнет и пожжёт тут все. Понял?

- Понял, отец, – Некрас шапку на голове поправил, кивнул Деяну, мол, чего же не понять?

- А коли понял, то чего встал столбом? Кыш отсель, шельма!

Некраса словно ветром сдуло, а отец долго еще ухмылялся, ус крутил. Радовался сынку: смекалистому, умному, пускай и озорнику.

По дороге Некрас уцепил за рукав рубахи дружка своего и оба пошли к берегу Прилучи – светлой, многоводной – высматривать себе красавицу. А у реки уж и места для схрона не осталось. Почти все парни веси в кустах засели. Отовсюду тихий глумливый перешепот и смешки потаенные.

- Тихо ты, – Некрас толкнул локтем одного конопатого, – услышат и врассыпную. Так любуйся, примечай себе зазнобу.

Глава 2

- Беги, беги, Медвянушка! Капелька моя, кровиночка, – мать обнимала крепко, целовала мокрые щеки и заплаканные глаза. – Помни про схрон. Помнишь?

- Помню, все помню, – Медвяна вцепилась в рукав матушкиной рубахи все боялась отпустить. – А ты? Мама, ты как?

- Не думай. Беги! К бабке Сияне беги. Спрячет. Схоронись и не вылезай пока я не приду. Слышишь, капелька моя? – мать поцеловала в последний раз и вытолкнула дочь в морозную темень с задней двери богатых хором. – Храни тебя Лада Матушка*.

Медвяна, утопая в сугробах, пробиралась задками к малой соседской избушке, а за спиной слышались крики, вопли, лязг мечей. Страшно, ох, страшно! Более всего за мать тревожилась. Все вернуться хотела, но отец велел слушаться, вот и пришлось. Ведь не холопка, а родовитая – отцовское слово крепко блюла.

Добралась до избы, когда позади всполохи огненные замерцали. Жгут! Лютуют дружинники Военега Рудного!

- Сюда, сюда, – Вейка, дальняя родня Медвяне, манила рукой с обледенелого крылечка. – Бабка спрячет.

Затащила в сени, подпихнула в спину. Бабка Сияна перехватила растерянную девушку, приподняла дверцу подпола и толкнула вниз по приступке крутой.

- В угол забейся. Там ямка. Ляг в нее, я тебя землей закидаю. Вейку опосля схороню рядом-то. Молчком, деваха, молчком сиди, инако услышат лиходеи.

Медвяна лежала в студеной земляной ямке ни жива, ни мертва. Бабка проворно накинула на нее полотнище старое, драное и землей присыпала. Чуть погодя зашебуршалось снова: Вейкин голос и копошение. 

- Девки, тихо тут! Род*, спаси и сохрани. Отведи напасть, – бабкины тяжелые шаги и стук дверцы.

А потом тишина – могильная, земляная – укрыла Медвяну. Она не слышала Вейкиного дыхания, не ощущала ничего, кроме ужаса и слез, что текли по щекам, попадали в рот, солонили и горчили. Все замерло вокруг, затишилось, словно лес перед бурей.

Буря не миновала, явилась и показала всю свою страшную мощь. Грохот вышибленной двери, вскрик бабки Сияны и мужские голоса – громкие, дурные. Дернули дверцу подпола, загрохотали сапогами по ступеням.

- Ищи, Ганька. Тут она. В хоромах девку-то не сыскали. Ее Военег ждет. Слышь? Ищи.

- Тут, Хотен! Глянь, затихарилась!

Медвяна услышала визг Вейки и громкий глумливый смех мужчин.

- Не та, дурень. Медвянке Лутак шстнадцать годков. А эта уж в летах. Глянь, вдовая! Давай ее сюда. Ты-то куда, Ганька? Еще смотри.

Медвяна дышать перестала, заледенела от крика Вейкиного и хохота мужицкого, что раздавался сверху.

- Без меня не берите! Сотрете бабу-то, а мне как всегда – мертвячка! – невидимый Ганька шарил руками прямо над головой Медвяны. – Тьфу, нет никого. Меня-то, меня погодите!

Стукнулась дверца подпола и Медвяна осталась в темноте одна. Сверху слышался отчаянный крик Вейки и гомон мужиков, леденили кровь ужасом и разумением того, что творили сейчас дружинные с молодой женщиной.

Медвяна лежала долго все боялась перевернуться на другой бок, застыла. Губы искусала в кровь, слезами умылась. А Вейка все кричала, кричала, кричала… Потом умолкла. Мужики погоготали недолго и все стихло.

Медвяна выходить не спешила, помнила наказ матери и ждала. Чуть погодя провалилась с забытье муторное, что принесло ей сон недобрый и непонятный.

- Ты не тряси их с рубахи-то, дурка. Пчелы того не любят. Смирно стой и смотри. У отца-то твоего первейшее в округе бортное хозяйство*, а ты что ж, так и будешь неумехой? Братьев нет, так тебе-то и быть главой рода Лутак. Чего лупишься? Лутаков хоть и немногие знают, но срамить родню не можно. Учись, Медвяна, поглядывай,  – Богша Кривой все говорил, говорил.

Медвяна ходила меж бортей за здоровым мужиком и слушала. Пчелы гудели ровно, правильно. А что ж не гудеть? Лето-то какое: травы с цветами да солнышко, небо синее да облака сметанные. Зелено вокруг и привольно. Вон из-за хоромины матушка показалась – улыбается, глазами сияет. Тятенька подошел, мать обнял, сморщился-засмеялся. Всё глядели на Медвянку с улыбкой, а потом отец рукой взмахнул, мол, прощай, дочка. За ним мать простилась, светлую слезу уронила.

Медвяна испугалась, что уйдут, бросят ее и уж хотела бежать к отцу и матери, да встала столбом. Пчелы роями вылетали из бортей, кружились страшно, все не пускали, удерживали.

- Дядька Богша, а чего это пчелки красные? Глянь, искры сыпят! Дядька, дяденька!

Проснулась и, себя не помня, сдернула дерюгу, под которой пряталась. Села, прислушалась… Тишина страшная, дурная, разливалась по избе: ни вздоха, ни шевеления. Медвяна услышала только стук двери о косяк. Ветер? Запах дыма прополз даже в подвал бабкиного домка…

- Мама, мамочка… Где же ты? – заскулила, запричитала шепотом тихим.

Чуть позже, все же, осмелилась и поползла из подпола. В избе скверно: лавки перевернуты, полки с горшками порушены. А посреди единой гридницы лежит Вейка…

Руки и ноги привязаны туго к четырем кольям, что вбиты тяжелой рукой прямо в деревянный пол. Рубаха бабья разодрана от горла до пят. Голое тело отсвечивает синевой в тусклом зимнем свете. И до того оно поругано, избито, расцарапано – места живого нет. Распяли, надругались и оставили подыхать, что собаку ….

- Веечка, Веечка… – Медвяна тряскими руками бросилась отвязывать веревьё да куда там!

Туго прикрутили: вгрызлась веревка в запястья, в щиколотки. Медвяна задохнулась ужасом, кинулась в бабий кут* за ножом, с трудом разрезала путы. Только потом додумалась потрогать Вейкино лицо – жива ли?!

- Жива, спаси тя Макошь* светлая! – потянула молодуху с пола.

Та застонала, забилась, пятками застучала по полу –  видно приняла Медвяну за мужика-насильника.

- Тихо, тихо Веечка. Я это, я!

Молодуха голос девичий узнала, страшно посмотрела одним глазом – второй заплыл – и потянулась к лавке, что одна осталась стоять в избе. Упала на нее, сжалась в комок, подтянула колени царапанные к животу и замолкла.

Глава 3

На дальней заимке тихо: деревья вековые снегом укутаны, сугробы едва не в рост человека. По глуши лесной гулко разносится стук-молоток дятла. Покойно, ворогов нет, а все одно как в могиле.

Медвяна на крылечке стояла, смотрела на солнце яркое, что сияло на снежных шапках елей, на петли звериных следов, куталась зябко в шубейку беличью, ту самую, что накинула на нее мать в страшную ночь, когда Военег напал и сжег родную весь.

Три недели прятались втроем в лесной заимке. Вейка тем временем в себя стала приходить: синяки-царапины сошли, взгляд осмысленный стал. Но слов от нее ни Медвяна, ни Богша так и не дождались. Сама Медвяна возилась с Вейкой: в баньку водила, кашу в миске подсовывала. Жалела молодуху. Да и за такими хлопотами и свое горе забывалось, мутной пеленой покрывалось. Не уходило, но уж мучило и болело тише.

- Веечка, ты бы вышла на морозец, вздохнула. Глянь, снега какие аж глаз слепит. Вон и солнышко играется. Пойдешь, нет ли? – ответа Медвяна так и не услыхала.

Богша уехал третьего дня: посмотреть, проверить, что и как. Не ищут ли, не пора ли бежать? Вот и осталась Медвяна с молчаливой Вейкой, слушала безмолвие ледяное и сама индевела. Злоба и горе подернули ее холодком, будто инеем присыпали скрипучим. Была девчонка, а в один день повзрослела, построжела: детство окончилось.  Вот оно как бывает – мать с отцом ушли и нет никого более меж тобой и смертью. Некому защитить, некому пожалеть-приласкать. Один воюй с жизнью, сам вертись, как хочешь и как умеешь. Сироты все на одно лицо, если приглядеться – глаза недетские, хоть и от горшка два вершка.

- Богша никак едет? – Медвяна глаза прищурила, вгляделась.

И правда, стайка птиц вспорхнула, указала – есть кто-то на дороге лесной. А кроме Богши тут и быть-то никого не могло. Через малое время показалась мохнатая низкорослая лошадка, тащившая за собой сани. Богша в черной шапке и тяжелом тулупе, присыпанный снежком, сидел в возке.

- Как вы тут? – из саней вылез легко, ненатужно.

- Все хорошо, дядька Богша. Тихо, – Медвяна, придерживая полы шубейки, подошла к возку, подхватила мешок с мукой, – Ну что ж молчишь, а? Узнал чего?

- Узнал. Идём-ка в дом там все обскажу. Намёрзся. Только мерина сведу в тепло.

Медвяна хлопотала: поставила перед дядькой на стол горячего травяного отвару, принесла миску с кашей, кус хлеба отломила. Однако браться за ложку Богша не спешил, отхлебывал отвар малыми глотками. Вейка сидела на лавке, головой прислонясь к стене, в окно бездумно глядела.

- Уходить надоть. Шныряют дружинные Рудного. Ежели сей день решим куда податься, то завтрева надо выезжать. Да не по большаку Лутаковскому, а лесом. Я так мыслю – надо ехать в городище поболее. Там народу тьма. Кто ж найдет? А, стало быть, к князю Мезамиру.

- Нет, Богша, – сказала жёстко Медвяна. – Уж слишком далеко от Военега

- Опять ты? Да где это видано, чтобы девка сопливая взялась мстить родовитому, а? Сколь раз уж говорил тебе – брось, забудь! Смерть на себя накличешь. И мы обое с тобой пропадем.

- Я не держу, дядька Богша. Иди, куда глаза смотрят. Деньгой не обижу, – сказать-то сказала, но сердце ёкнуло.

Как без мужика? Если б не Богша, они бы с Вейкой погибли: либо от мороза, либо от голода.

- Тьфу. Какая деньга? За тебя боюсь. Отец твой велел следить да беречь,  – Богша головой поник: жесткие черные с проседью волосы упали на высокий лоб, плечи широченные согнулись, будто ноша на них неподъемная легла, глаза карие с медовым ободком погасли, замутились горем.

- Дяденька, я зарок дала. Не отступлю. С тобой ли, без тебя ли, все равно помщу. Слово мое крепкое, – Медвяна выпрямилась, блеснула яркими глазами. – Никто меня с пути того не своротит. И все на том.

Кривой ничего не ответил на такие слова, огрел тяжелым взглядом, головой качнул. А вот Вейка сказала, тем и удивила  Медвяну и дядьку.

- Я с тобой. Сдохну, но сквитаюсь со всеми. Каждого найду. И прятаться надобно не в городище, а под самым носом у Военега. Чем ближе, тем лучше, – сказала и опять отвернулась, принялась в оконце смотреть.

Богша перевел взгляд с Вейки на Медвяну, снова покачал головой, будто удивляясь чему-то.

- Стало быть, планида*. Второго дня ехал мимо веси Сокуров. Встретил мужика одного, так он сказал – перемерли все. Лихоманка чудная одолела. А Нельга Сокур вроде как, утекла. Мать ее к родне спровадила.

- И что, Богша, что? – Медвяна давно знала дядьку, понимала, что не просто так взялся он рассказывать страшное.

- А то, Медвяна. Недалеко Нельга-то утекла. Нашел ее и девку-холопку ейную. Обе мертвые давно в овражке лежат. Волки обглодать успели. А грамотки-то при них.

С теми словами достал из-за пазухи два берёсты* – Нельги, рода Сокур  и холопки ее Новицы, родства не помнящей.

- Дядька, так Сокуры-то Военегу дань платили, а стало быть, не ратились, – Медвяна тряскими руками приняла страшную находку Богши. – И что ж теперь, а? Куда? Прямо к Военегу? Сказать ему, что я Нельга?

- Не примет, – промолвила Вейка тусклым голосом, – пришлых не любит. Про то знаю от знакомицы своей. У Сокуров-то родня есть – Рознег, глава рода Новик. С Военегом не дюже дружен, но и не враг ему. Бают, заезжает к нему Рудный. Куда б побежала обезродевшая девка? К родне, хучь и дальней. Ты теперь Сокур, значит, ищи защиты у Новиков. Надо же, как совпало. Не иначе Сварог* перстом огненным кажет – иди, мол, путь твой мне виден.

Медвянка схватилась на матушкин оберег-огневицу, что не снимала с себя, за ней Богша лоб наморщил, глядя на грамоты с затаенным страхом.

- И чего ждем? – Вейка скинула свою сонную одурь, с лавки поднялась. – Медвянушка, так я начну собирать пожитки. Ты бы перстни свои сняла и спрятала, кольца с косы тоже убери. Серебро ведь, не деревяшка. Да и шубейку надо поплоше, эта дюже богатая. Сокуры не Лутаки, им такой деньги, как в твоем роду видать не доводилось.

Глава 4

Два года спустя

- Некраска, ты ли?! – Местята бежал к другу давнему. – Вот где довелось свидеться. Здрав будь, Квит.

- Боровой! – Некрас шагнул навстречу, обнял крепенько, по спине ударил широченной ладонью. – Ты как тут? Слыхал, что подался в дружину к князю Ладимиру.

- Подался, да не пригодился, – вздохнул тяжко Местята. – Теперь тут обретаюсь. В Лугани пристал к мельнику Шуеву. Работаю за деньгу малую и харчи.

- Вон как… – Некрас покивал. – А что ж домой в Решетово? Мамка твоя по зиме болела. Батя седой весь стал.

- Не поеду, – от друга отвернулся, руки на груди сложил. – Чего я там не видал?

- А здесь-то что? Медом помазано? Иль зазнобу сыскал? Говори уж, Местька.

Некрас улыбался озорно, словно хвастался зубами: белыми, крепкими.

- Стыдно. Куда я поеду? Без деньги да без ремесла? – Местята спесь унял, загрустил.

- Эх, друже, не туда глаза твои смотрят. Ты вот что, головы-то не опускай. Айда ко мне на насаду*? При мне будешь. Сленишься – не спущу, а помогать начнешь – без деньги не останешься, – Некрас хлопнул по плечу дружка своего неудачливого.

- Возьмешь, Некрас? Взаправду? – Местята удивился, но и обрадовался. – К себе? Ты теперича птица важная. Слыхал, что отец тебе грамоту* свою отдал. Теперь ты сам-один купечествуешь.

- Ну, будет тебе, – Некрас вроде и удерживал друга от слов льстивых, а все же, гордился. – Я за себя беру Цветаву Новикову. Гостить к новой родне приехал, подарки привез. Лёд тронется через месяц, так и собирайся. Токмо помни, коли со мной, значит мой ты человек. Уяснил, голова твоя дубовая?

- Да я…я… Некрасушка, я жизни не пожалею….Я … – Местятка заметался, не умея подобрать нужных слов. – Погоди-ка, Цветаву? Брешешь! Первая красавица в Лугани. Богатейшего роду.

- Так и я не пальцем деланный. Квитов все знают. Ай, не так? – Некрас подбоченился, шапку на макушку сдвинул. – По себе беру.

- Так, а я чего? Я ничего. И то верно, Квиты род известный не токмо в Решетово.

- А если так, то давай-ка, друже, обмоем уговор наш, а? Вот тебе полденьги, так ты иди и купи медовухи. Самое то по времени. Глянь, весна-то борзо принялась. Снега быстро подались. Не дороги – речки малые.

Некрас и Местята стояли у высокого забора. Вдоль широченной улицы выставлены торговые лотки. Народ по теплу первому сновал возле торговцев, деньгой сорил. Чего тут только не было! И свистульки, и ткани иноземные, и бусы девичьи, и пряники последней муки.

Капель звенела, что птичья трель. Солнце согревало, делая белый снег серым, а потом и вовсе сжигая. Девки, что толпились у лотошников, распахнули тёплые зипуны*, платки с кос скинули. Смеялись весело, будто пташки щебетали после ледяной зимы.

- Так я побегу, а, Некрас? Возьму медовухи Сокуровской. Уж дюже хороша, – Местята подпрыгивал на месте, словно молодой нетерпеливый жеребчик.

- Беги, Местька, беги, – Некрас отдал половину деньги, посмотрел вослед убегающему дружку, а сам с места не двинулся.

Прислонился широченной спиной к нагретому деревянному забору, вроде как прижмурился на солнце. А сам-то на девок глядел. Много их, все разные, а для Некраса будто на одно лицо.

За целый год с половинкой, что Некрас ходил на своей насаде, успел пересмотреть дев великое множество: иноземных и своих. Долго-то ни с одной не задерживался. Скучно становилось, и уходил, бросал дурёх. Все купеческим своим делом отговаривался, мол, вода зовет, деньга сама собой не делается. Слёз повидал, ругани наслушался, но и в бабье научился разбираться не в пример прежнему.

Одна ждала подарков, другая льстивых слов, третьей хотелось гордиться мужем – знатным купцом. А более-то и не было у девок мечтаний и мыслей. Бывало, что и влюблялись в Некраса, только любовь девичья короткая, но с дальним умыслом – женой стать. Под такой умысел и притворялись девки: кто тихоню из себя строил, а кто веселушку.

Некрас помнил отцовские приговоры и советы. Тот все твердил, что из девки может получиться неведомое, а как стала бабой, так сразу вся ее суть налицо. Некрас-то не верил, но жизнь показала – прав был батька, ой как прав. Насмотрелся на друзей окрученных, на их жён молодых и понял – как стала девка мужатой, так и изменилась. Была улыбчивой девицей, а получилась баба с унылым ликом. Слыла разумницей, а стала дура дурой. Вон и невеста Цветава, вроде ласковая, а что потом? Сварливая тётка?

Стоял младший Квит, думки свои думал, грелся на раннем солнышке, смотрел на толпу пеструю и вроде видел всех, а никого не замечал.

Долго думать не пришлось – приметил девушку одну. Поначалу поблазнилось, что высока, а уж после, когда пригляделся, понял – спину прямит, с того и смотрится выше. Плечи ровные, шея длинная. Коса цвета светлого мёда – тугая, блестящая и долгая. Лоб под вышитым очельем бел и гладок. Из-под распахнутого дорогого зипуна рубаха девичья виднеется – вышивкой богатая – а под ней грудь высокая, и по всему видно, упругая. Стан тонкий, гибкий. Ножки в приметных сапогах. Руки белые, на запястьях обручи хоть и тонкие, но серебряные. Ликом и проста, и  непроста. Вроде нет ничего особого, но глаз не отвести.

Рот великоват, но тем и манит, брови изогнуты гордо. Нос, щеки – все как у людей. А вот глаза… Некрас подался от забора, будто подкинуло его. Глаза-то зеленые. И светят той самой зеленью, что на поздней листве проступает. Глубоко да ярко. И взор такой, что омут в Мологе, самой полноводной реке в округе.

Сама неулыба. То и показалось Некрасу чудным. Вокруг все зубы скалят, перешучиваются, а эта идет, словно все мимо нее, не с ней. Квит и так смотрел, и эдак разглядывал – не понял, не уразумел какого она корня. По всему видно не из бедных. Вроде родовитая, а идет одна: ни холопки рядом, ни брата. В зеленых глазах таилось что-то, а что не догадался.

Бусы и свистульки она смотреть не стала, прошла и мимо пряников. Мазнула взглядом по белому льну, что лежал на лотке у торговца, но и там не задержалась. Стылая? Ну, нет! Таких Некрас уж давно определял c одного взгляда. Эта огневая, только на вид холодная.

Глава 5

- Нельга, иди-ка. Опять твой пришел. Глянь, стоит, красуется, – Новица-Вейка стояла на крылечке небольшого опрятного домка. – Вот имя-то прямо по нему – Тихомир. Слова не допросишься, тихий да мирный.

Нельга услыхала, взметнулась с лавки, косу за спину перебросила и бегом в сени. Подхватила зипун, накинула на плечи и к Тише. Тишеньке…

От автора: Далее по тексту Медвяна будет называться Нельгой, дабы читатель не путался.

Как полюбила, когда, за что и сама не могла понять. Тихомир Голода красив, не отнять – глаза голубые, кудри мягкие пшеничные. Стать видная – плечи широкие, руки крепкие.

Сокуры особняком держались среди Луганских. Молча и тихо. Однако людей не сторонились – трудно прожить наособицу. То там, то тут попадался Нельге на глаза красивый парень. Не заговаривал, но смотрел так, что делалось тепло и боязно, а вместе с тем и окатывало приятной тревогой, шевелило сердечко затаенным девичьим.

Однажды после посиделок у Рознега Новика пошел Тихомир провожать Нельгу по вечерней поре. Молчал, но и не отставал. А Нельга волновалась-тревожилась, все никак не могла унять бешено стрекотавшее сердечко. У своего подворья остановилась, обернулась к парню и вымолвила:

- Что ж провожатый такой тихий попался? Ай, слова по дороге растерял?

- Слова что? Звон пустой. А ты красивая, Нельга. И молчишь все время. То любо мне, – голос тихий и нежный, а взгляд теплый.

- Так уж и любо, Тихомир?

- Любо.

С тех пор о сердечном он не говорил, а Нельга и не просила. Гуляли вечерами, смотрели на одно и то же, видели одинаково. Со временем и сама Нельга уверилась – зачем слова, когда и так все ясно.

С Тишей ей покойно было, нежно. Бывало, усядутся на поваленную березку на берегу полноводного, светлого Молога, и смотрят, как бегут-перекатываются глубокие воды его. Нельга склоняла светлую голову на плечо Тихомира, тот обнимал ее осторожно за плечи и сидели до темноты, будто говорили молча. В такие вот дни чудилось Нельге, что отступает злость ее, горе прячется, а месть кажется не такой уж и нужной. Легче становилось рядом с ним. За то и любила, голубила Нельга красивого нежного парня.

Он провожал домой, тихо касался губами ее губ, гладил теплой ласковой ладонью ее волосы и отпускал. Уже в хоромцах, на лавке широкой возвращались к Нельге тяжелые мысли о мести и удушливая злоба. Дышать тяжко, жить муторно. И ждала девушка новой встречи с любым, коротала дни свои за работой.

Но была и малая ложка горя в том сладком любовном меду. Сильно боялась Нельга, что Тиша заговорит о вено. Знала, что женой его стать не может. Месть Военегу Рудному – дело опасное, а тянуть Тихомира на верную погибель не могла никак. Любила крепко. Знала, что недолго продлится радость девичья, с того и смотрела на Тишу подолгу, все старалась запомнить любовь свою первую, а там кто ж знает, может и единственную.

- Тиша, здрав будь, – Нельга подошла к воротам, где ждал ее парень. – Идем нынче к Мологу?

- У воды знобко еще, Нельга. Лучше промеж изб держаться. Идем вдоль улицы, а там наискось к дому волхвы, – Тихомир кивка дождался, сам в ответ головой качнул и повел девицу.

Она впереди на шажок, а он за спиной ее, словно приклеенный. Хрустит под ногами крупчатый подтаявший снег, пахнет талой водой весенней. И запах тот шальной будоражит кровь молодую, веет скорым теплом, радостью летней, близкой.

В конце улицы у дряхлого домка Суропиных  наткнулись на шумную, веселую толпу парней и девчаток.

Впереди всех красавица Цветава Рознеговна, рядом с ней нарядный парень – высокий, крепкий. Нельга поняла, что он и есть тот самый жених Новиковский – Некрас Квит. Звала ее тётка Снежана на смотрины да Нельга отмолчалась, а потом и вовсе не пошла. Опасалась чужаков – а ну как узнает кто, что она и не она вовсе, а беглая Лутак?

- Тишенька, Нелюшка, – голос Цветавы сочился сладостью непривычной. – Все гуляете, все бродите. А и чего ж не походить? Дело-то молодое, любовное.

Смех красивой дочки Новика прозвенел колокольцем, только  Нельга не поверила ему. Знала давно, что Цветава девица жесткая, иной раз и злая.

- Здрава будь, Цветавушка, – широко улыбаться не стала, лгать лишний раз не пожелала.

- Айда с нами, – Цветава махнула белой рукой, сверкнула новым обручем на запястье. – Чего одним бродить?

Нельга и догадалась – хвастаться будет женихом и подарком его. Открыла уж рот, чтобы отказаться, но Тихомир опередил, молвил:

- Нам покамест и вдвоем не скучно, Цветава Рознеговна, – улыбнулся светло, взял Нельгу за руку, мол, идем, чего стоять.

Пока болтали, толпа веселая далеко ушла, унесла с собой смех громкий и шутки озорные. Нельга оглянулась на них, поглядела вслед, а потом взгляд перевела на Цветавина жениха. Лучше бы не смотрела…

Глаза Некраса будто светились, иначе не скажешь. Нельга от такого его взгляда вздрогнула, попятилась, но разума не утратила. Сделала малый шажок и скрылась за широкой спиной Тихомира. А Квит, как нарочно, вбок подвинулся и снова уставился на Нельгу.

У нее от дурных мыслей сердечко застучало быстрей! Чего смотрит, а? Неужто признал? Вроде не знакомы и раньше-то не виделись. С того Нельга лицом посуровела и глянула прямо на Некраса. А тот, приметив взгляд недобрый, бровь вскинул, но смотреть не перестал.

- Нелюшка, завтрева у нас гулянье в дому. Ты приходи, чай родня, не чужачка, – Цветава заливалась соловушкой. – И Тишу приводи. Одной-то тебе, поди, скучно будет, а?

И снова смех колокольцевый, но лживый и прохладный.

- Спасибо, Цветава. Я до гулянок не охоча, – Нельга от Некраса отвернулась, но знала, что все еще смотрит, глаз не отводит. – Невеселый гость из меня.

- Вот и развеселишься. Некрас-то мой – затейник. Он скучать не даст. Да, любый? – Цветава взяла жениха за руку, улыбнулась светло.

- Верно. Приходи, Нельга, – голос у Некраса глубокий, певучий. – И ты, Тихомир, заходи.

Глава 6

Некрас ждал вечера нетерпеливо. Все на солнце смотрел пузатое, что никак не хотело боком своим круглым касаться дальнего берега Молога. О Нельге вспоминал, а если по правде, то забыть не мог. Взгляд, что кинула на него зеленоглазая днем у колодца, едва не сжёг. Огонь, чистый жар! Вот и маялся в нетерпении, а когда время подошло, не рад стал.

Некрасу те посиделки попрек горла встали. Поначалу вроде все по-людски: девчатки пришли и парней привели. Расселись в большой гриднице – лучинки трещали, печь тепло давала мягкое – и давай болтать-шутить. Громче всех Цветава. Уж и хвасталась женихом богатым, и подарками щедрыми похвалялась. Холопки несли угощения: снетков, киселю ягодного. Никого не обделили, всем досталось. А чуть позже пришла она – зеленоглазая. За ней шел Тихомир, словно спал на ходу. С того самого мига Некрас и перестал зубы скалить, шутки шутить и прибаутничать.

И спроси его сейчас хоть сам Сварог, не ответил бы что стряслось-то? Откуда злость непонятная? Одно знал наверняка молодой купец – все это в голове вертелось только тогда, когда глядел на Нельгу Сокур. Та сидела прямехонько, да вот голова светлая клонилась к плечу красивого Голоды. Взгляд сиял самоцветами, губы румяные изгибались в улыбке до того нежной, что Некрас позавидовал. Едва ли не в первый раз в жизни сердился, что не ему чужая девица улыбку кидает, не с ним сидит, не ему протягивает плошку киселя. А более всего злился, что Нельга на него не единого раза не взглянула, будто он место пустое.

Повезло, что и без Некраса говорунов была тьма на посиделках. Разговор не смолкал, байки и сказки сыпались, что горох из мешка с дырой. Смотреть-то не мешали, Квит и смотрел. Досмотрелся…

Нельга говорила мало, все только с Тишей своим, а когда тот принимался отвечать, светилась, да бездумно трогала оберег, что висел на шее белой. Некрас приметил – оберег-то бабий. Огневицу дарила Лада Пресветлая, Праматерь. А тут на девке… Не прошло мимо Квита и то, что дорог он ей, ой как дорог! Прикасалась к кружку серебряному, будто ласкала. Так-то все больше на грудь любовался – высока, округла. Рубаха ластилась к Нельгиному телу, обвивала красиво –  глаз не отвести.

- Некрас. Нерка-а-а-а-с, – смех Цветавы и щипок ее болезненный. – Ты чего застыл? Дозваться не могу.

- Задумался, красавица, не взыщи, – заглянул в глаза невестины и вмиг стал серьезным.

Видела Цветава, куда смотрел он, на кого любовался. Вон как глаза синие сверкают, едва искры не летят. Очнулся, взял невесту за руку, приласкал теплые пальцы, заговорил, зашутейничал. Все через силу – не того хотел, не о том думал.

Уже к ночи, когда толпа с гомоном повалила из дома Новиковского, поднялся с лавки и вышел на порог. Цветава, будто чуя его стылость, руки не отпускала, все прижималась. Тем сердила, но Некрас терпел. Глаза его невеста не смогла взять в полон, а потому он снова прикипел взглядом к Нельге и Тихомиру: они шли первыми, будто сбегали от шумной и веселой толпы.

Блеснуло что-то? Некрас подался вперед, выдернул руку из крепких Цветавиных пальцев. Шагнул с порога и вгляделся. Оберег, что ласкала Нельга, валялся в талом снегу, истоптанном конскими копытами и людскими сапогами. Подошел неспешно и поднял находку свою.

- Вон как… – мысль-то сразу поймал, да и сообразил, как избавиться от волшбы непонятной и опасной, от зелени глаз и медовой косы, что донимали во сне минувшей ночью.

Сунул серебряный кругляш за пояс*, повернулся, заслышав быстрые шаги по хрусткому снегу.

- Некрас, что ты? Никак обронил чего? – Цветава стояла рядом, глаз с жениха не спускала.

- Поблазнилось, голубка. Пойду я. Завтрева рано вставать. Скоро отец приедет по купеческой надобности, так хлопот много. Надо товара на насаду искать. Лугань-то богатая у вас. Ай, не рада? Что бровь изгибаешь?

- Иди, коль нужда есть. Держать не стану, – гордый вид, а глаза-то слезливые.

Пришлось обнять, приласкать, хоть и мыслями уж далеко был – там, где шагала сейчас зеленоглазая поганка, та, что из головы не шла никак.

- Спи спокойно, Цветава. Вскоре с отцом придем к вам на подворье, ты уж своих упреди, – пригладил ее мягкие волосы и выскочил за ворота.

Постоял минутку малую вдыхая шалый весенний дух – то ли горький, то ли сладкий – и побежал по крупчатому снегу туда, где на отшибе стоял малый домок Нельги. О нём ему уж успел поведать друг его Местятка.

В темноте сбился, но вывернул туда, куда хотел. Рыкнул, когда увидел у ворот дома Нельгу и Тихомира. Луна полная на небо вылезла, осветила улицу, словно солнце дневное, нарисовала для Некраса неприглядное – красивый парень склонился и поцеловал легко румяные губы, пригладил медовые волосы.

- А и дурень, – прошептал себе под нос Квит. – Кто ж так милует? Чай, не сестра, не мамка.

Тихомир дождался, пока за Нельгой дверь прикроется и пошел восвояси. А Некрас остался дожидаться, понимая, что скоро девушка хватится оберега и выскочит на улицу, а уж поймать ее проще некуда.

Спохватилась она сразу. Выбежала из дома: зипун нараспашку, коса по ветру. Заметалась по темному двору, разве что руками не шарила по талому снегу. Головой мотнула и побежала за ворота, все под ноги глядела. Хлопнула глухо калитка, тишину покоробила. Нельга направилась по улице, но далеко не ушла. Некрас окликнул:

- Потеряла чего, Нельга? – Некрас сделал шаг к ней, зацепился взглядом за светлые волосы, что красиво мерцали в лунном свете.

- Некрас? Ты как тут? Цветава послала? – она шагнула ближе к парню, да и тот на месте не остался, качнулся навстречу.

- Что ж сразу Цветава? У меня своя голова на плечах есть. Да и обряда пока не справили, – Некрас бровь изогнул сердито. – Так что ищешь, медовая?

Она вздрогнула, да так сильно, что Некрас удивился: никак испугалась? Чего? Вроде не обижал еще.

- Как ты сказал? – глаза ее распахнулись широко.

- Я спросил, чего ты ищешь, медовая? – ответил парень, и вновь удивился перемене: Нельга выдохнула с облегчением, словно гору с плеч скинула.

Глава 7

- Так и сказал? – Цветава в дальней гриднице богатого своего дома допрашивала холопку, которую послала вечор следить за женихом.

Та стояла перед хозяйкой, опустив голову, и говорила тихо:

- Так и сказал, мол, обряда еще не было. А потом не слыхала. Он ту Нельгу целовать кинулся, а она его укусила и отлуп дала. Потом-то я утекла. А ну как увидел бы?

Цветава брови свела грозно и прикрикнула:

- Чтобы нема была, как рыба! Расскажешь кому – высеку. Поняла? – В ответ девушка кивнула, но не ушла – хозяйка еще не отпустила. – С кем водится Сокур?

- Со Званкой из Красных. Вдовица. Языкастая.

Цветава задумалась. Нельга родня, пусть и дальняя. Рвать волосы сопернице не с руки, да и ронять себя при народе невместно. Разве что принизить при всех? Так Званка подруга, пожалуй, и отругиваться примется.

- Звана та, у которой муж свалился в Молог с Дурной тропы?

- Та самая, Цветава Рознеговна. Муж ейный упал в реку по осени почитай три зимы тому. И что ж все через ту тропу бродят? Смотреть страшно.

- Примолкни и иди отсель.

Холопку словно ветром сдуло, а Цветава косу переплела, принарядилась и отправилась искать жениха своего. Была бы умнее не стала бы торопиться, а подсказать некому. Мать ее, Снежана, такого же корня – неуемного и яростного. Редко когда язык за зубами держать могла. Дочка хоть и тише была, а все же характера не скрывала – род богатый, известный, так кого бояться?

Некраса нашла в лоточных рядах, тот торговался за веревье и лён. Цветава оправила нарядное очелье, перекинула богатую косу на пышную грудь, подошла тихо и плавно.

- Некрасушка, здрав будь, – голос ласковый, взгляд теплый, улыбка сладкая.

- Вот так подарок. Здрава будь, красавица, – Некрас мазнул взглядом по невесте, но улыбки не подарил, оттого Цветава и свою спрятала, посуровела лицом.

- Ты где же пропадал вечор, а, Некрас? – спросила строго, и тут же испугалась перемены, что случилась с Квитом.

Брови его сошлись у переносья, жесткая складка легла у губ, сам он будто распрямился и стал больше.

- Дома был, Цветава. Спал, – грозным голос будто предупредил, что расспросов не желает, только кто же помешает ревнивой девице?

- Врешь ведь. Еще обряда не справили, а уже обманываешь. Не ты ли говорил, что я одна у тебя буду? Что иных жен брать не станешь*?! – Цветавин голос оборвался на негромком пока взвизге.

- Твоя правда. Обряда еще не справили, а ты уж пилить меня вздумала? Гляди, Цветава, я вено дал, я его и заберу. В моем дому я хозяин. Хочешь женой мне быть справной, учись языком не молоть. – Тихий голос его напугал Цветаву до того, что она сделала шаг назад, попятилась от Некраса.

Парень стал иным, грозным, совсем не тем улыбчивым балагуром, которого знала Цветава.

- Так как же? Терпеть мужа-ходока? Знаю, поди, куда вечор-то тебя занесло. Что? Не получил того, зачем ночным делом-то бегал? А и мало тебе!

- Посмеешь выслеживать меня – пожалеешь. Домой иди. – И вроде не сказал ничего, а Цветаву окатило испугом.

Смолчала, развернулась и пошла домой. На половине пути застал ее снег мокрый, липучий. Спрятал, укрыл девичьи слезы. Кто ж поймет – дождь на щеках или соль горькая?

Уже у хором своих увидала Тихомира Голоду: шел, тащил на плече палку со связками вяленой рыбы на торг. Цветава оглядела пригожего парня, слезы вперемешку со снеговым дождем смахнула белой рукой и заулыбалась. И чего, дурёха, раскрылетилась, расколыхалась? Некрас жених завидный, слов нет, но Нельга отлуп ему дала, а Тишка красавец, каких мало. Стало быть, любит Сокурова дочь Голоду, не Квита. А ей, Цветаве, достанется богатый муж и не придется пачкать руки белые работой, не нужно будет горбатиться с ранней зари до темени. Есть вкусно и спать сладко – вот и вся ее забота. Злато многие блага дарило, и Цветава понимая это, сдержала ревнивый нрав.

На порог дома ступила уже веселой. Девичье настроение, что погода весенняя – то дождь, то солнце.

***

Тихомир торга не любил: шумно, многолюдно и хлопотливо. Народ мечется, торгуется громко, сбивает с мыслей плавных, злит гомоном. А торговать надо!

Род Голодавых испокон века занимался промыслом – рыбаки знатные. Сам Тихомир любил поутру, по теплой поре уйти на однодеревке* на спокойную Свирку и рыбалить с рассветной мглы до высокого солнца. Тишь, гладь. Закинул сеть не спеша, дождался добычи и выбирай в лодку потихоньку. Пескари-то не говорили, и то Тихомиру было любо. Рыбы в реке немало, однако, не сравнить с тем, сколько ее водилось в полноводном Мологе. Туда на лодке соваться опасно, по нему лишь насады ходили, уж слишком сильным было течение.

По зиме рыбалка какая? Только в дом, на стол, а жить чем-то надо. Вот и приходилось рыбку, пойманную по теплу, вялить, солить да продавать. Какая-никакая деньга приставала к рукам и в морозы.

Сидел Тихомир, ждал покупцов. Манить не заманивал, не умел балагурить и товар свой расхваливать. А и молчком дождался. По рыхлому после дождя снегу, шел к нему Некрас Квит: зипун дорогой нараспашку, шапка редкого меха лихо заломлена.

- Здрав будь, – кивнул Квит. – Сколь хочешь за связку?

- По деньге за мелкашку, по две деньги за крупную. Сколь надо? – пришлось встать с чурбачка и заговорить с купцом молодым.

- Вялите насухо? Червя нет? – Словам Квита Тиша не удивился, купец на то и купец, чтобы товар брать с разбором.

- Гляди, – выложил связку рыбы на лоток. – Чистая. Сам ловил в Свирке по глубокой осени. Вялил отец. Коптил на березке.

- Добро. Все заберу скопом. За все даю по половине деньги за мелкую и одну с половиной за крупную. Идет?

Торговались долго, но Тишке пришлось уступить уж очень нахрапистый Квит. Одно слово – купчина. Сговорись, по рукам стукнули.

- Товар передай человеку моему Местяте Боровому. Знаешь его?  – Некрас полез за пояс деньгу считать.

Глава 8

Нельга шла по торжищу, улыбалась. Рада была, что поутру Тишу встретила – то к удаче. Уже не раз такое бывало – улыбнется любый с самого утра и целый день все ладится и спорится.

Проскочила мимо пахучих кож Новиковских, миновала лоток с белёным льном, а вот уже и ее хозяйство.

- Вторуша, как торг нынче? – кивнула закупу, что работал на нее с зимы.

- Все путём, Нельга. Был утресь купец Квит, торговал бочонки с медовухой. О цене сговорились, токмо он хотел с хозяйкой балакать, – проворный мужик успевал и хозяйке отчет давать, и деньгу принимать от покупца.

Нельга брови свела, однако сердиться не сердилась. Радовалась, что Некрас донимал по парнячьей слабости, а не оттого, что узнал ее. Была ведь мыслишка неприятная, что понял он, догадался, кто такая безродная Сокур.

- Что говорил? Вернется ли? – пытала закупа Нельга.

- Сказал, опосля будет.

На том Нельга и унялась. Задумала торговать у Квита оберег матушкин, а если уж он посулился быть за товаром, то можно цену сбить: и мед продать, и огневицу назад получить безо всяких поцелуев.

Торжище гомонило на все лады! Народ толпой валил к шумным продавцам, что кричали шутейно и заманчиво. Сновали мужики и бабы с лотками, полными пряников, бус, посуды. Нельга любила это хлопотливое копошение, слушала не без радости веселые прибаутки и вспоминала отца.

Тот частенько брал маленькую дочку с собой на торг в Заречень, все показывал, мол, тут рыбка, а тут капустка сквасилась в кадушке, а там шапки разные. Нельга, как зачарованная ходила меж рядов, глядела восхищенно на лодки и насады, что причаливали к мосткам и мечтала хоть разочек единый проплыть по реке от края и до края. Повидать людей разных и жизни их подивиться.

Сама не заметила, как улыбнулась памяти своей, а вот кое-то приметил и сказал ей об этом:

- О чем задумалась, красавица? Такой-то улыбкой снега растопить можно, – голос медовый, глубокий.

- Здрав будь, Некрас, – Нельга очнулась, посмотрела на Квита, но улыбку с лица убрала – еще чего, улыбаться охальнику!

- Так не рада мне? – Некрас подбоченился, руку положил на пояс богатый, что виднелся под распахнутым дорогим зипуном.

- Чему радоваться? – Нельга приметила на Квитовской подпояске обереги: колесо Перуново, Велесов знак и свою Огневицу. – Ты, смотрю, решил бабий оберег на себя навесить? Засмеют люди-то.

- Да пусть смеются, лишь бы слезы не лили. Я к тому без интереса. А ты, вижу, все по огневице своей скучаешь? Так уговор-то в силе, Нельга. Глянь, меня и искать не надо, сам пришел. Откупись и оберег твой, – Некрас улыбался, красовался, а вот взгляд его Нельге не понравился вовсе: на дне темных горячих глаз пламенело что-то опасное и тревожное.

- Мало тебе вечор показалось? – девушка глянула не без ехидства на чуть припухшую губу Некраса, которую она вчера укусила. – Еще раз захотел?

- Я уж сказал тебе, чего хочу, – Квит сердиться не стал, только улыбнулся шире и коснулся пальцами губы. – Так об чем думала, когда улыбалась сладко, Нельга? Жуть как интересно.

Некрас подался к Нельге, встал близко.

- О чем думаю – не твоя печаль, – глаз не отвела. – Ты вот, знаю, купец неплохой, так давай договоримся? Хотел торговать медовуху мою? Я уступлю тебе деньгу-другую, а ты мне оберег верни. Все ж выгода. А поцелуи, Некрас, у других проси. Вон хоть у невесты своей, Цветавы. Такая красавица рядом, а ты принялся на сторону глядеть.

Нельга ждала его бровей насупленных, злости, а он опять смолчал, мазнул только горячим взглядом по ней и снова заулыбался шире некуда.

- Ежели твои думки не моя печаль, то и мои хотелки не твоего ума дело. Сказал целуй, значит целуй. Это моя цена, – смотрел прямо, полыхал взглядом горячим. – Глаза у тебя… Был о прошлом годе у Нового Града, так там дерево есть, не помню, как его местные называют, а вот листья на нем аккурат той же зелени, что очи твои.

- У самого Нового Града? – против воли подалась ближе любопытничая. – А правду говорят, что там домины огромные?

- Правду, Нельга. Я два дня насаду свою не мог причалить к берегу – людей тьма! Кожевенные ряды за город вынесены и дух от них, хоть мертвых выноси. Кругом звон из кузней, а опричь лавок с хлебами аж пузо сводит от запаха. И медом веет, и иным чем-то. На торгу и бабы стоят, считают лихо, товар нахваливают.

Нельга заслушалась, глаза распахнула широко и не заметила, как оказалась близко к купцу молодому, чуть не касаясь его груди.

- А домины, Некрас? Домины-то?

- Высоченные. Коньками небо скребут. А волховской промеж них самый высокий. Идолищи едва не три роста человеческих. Резьба по ним тонкая рунная, – манил голосом сладким, сверкал темными очами.

- Так прямо и в три? А девицы? Есть девицы на торгу. Вот такие, как я? – забылась Нельга, разум обронила от любопытства, позволила заманить за торговый лоток, все незаметными мелкими шажками шла за сладкоречивым Квитом.

- Таких, как ты нигде нет, Нельга. Глаз, как у тебя еще не встречал. И дух от тебя дурманный, сладкий. Травами иль цветами, не пойму, – руку поднял, заправил прядь светлую за ушко.

С того Нельга очнулась и напустилась на безобразника:

- Ох, и хитёр ты! Руки-то не распускай, Некрас, – шагнула от парня. – Ничего не выйдет у тебя. Поцелуев не жди. Торгуй медовуху, бери деньгу за оберег и ступай на все четыре стороны.

- Вон ты какая…Надо же, – Некрас будто и не слыхал суровой ее речи. – Все тебе интересно – домины, люди да города дальние. Что ж тут осела, а? Лугань-то городище нарядный, кто бы спорил, но ведь маловат. Тебе бы в Новый Град, красавица. Хочешь, свезу? Лёд сойдет с Молога и возьму тебя на насаду свою.

- А платить чем придется, а? Некрас, уж со вчера тебе говорю – отступись. Не тебя я люблю и поцелуи свои и ласки, отдавать не стану нелюбому. Так что? Продашь мне мой оберег?

Сказать сказала, да и застыла. Некрасовы глаза совсем темными сделались, сверкнули опасно.

Глава 9

- Вставай, Местята. Разлегся, не пройдешь, – Некрас держался за голову, что гудела после вчерашних посиделок. – Отец в пути. Того и гляди приедет, а у нас тут дух бражный. Айда умываться.

- Иди к лешему. Харя твоя наглая, – вяло отругивался Местька. – Сколь бражки-то в тебя лезет, а все как с гуся вода. Ты чего вчера учудил? Всех подначил. А все одно, хорошо посидели. Давно так-то не бились.

- Чего надо, того и учудил, – рыкнул Некрас. – А ты ничего, справно махаешься. Не зря в дружине был, хучь и недолго.

- Ты и сам не промах, Квит. Думал ты Голоду вчера на тот свет отправишь. А ничего, обошлось. Меру знаешь, и башки-то не теряешь. Рассолу бы капустного, а, Некрас?

- Ганка! Ганка, лешачья дочь! – Квит крикнул холопку и поморщился. – На стол мечи. И рассолу давай!

Пока холопка посудой гремела, на стол снеди накидывала, парни умылись, переоделись в чистое. Первый кусок полез скверно, но рассол сделал дело свое, подлечил больные головы и жизнь пошла веселее.

Через малое время услышали оба конский храп и хруст снега под полозьями саней.

- Батя, – Некрас поднялся, оправился и пошел встречать отца.

Тот уж вошел в сени: шуба богатая, шапка большая.

- О, как, – хохотнул. – Морда мятая, а стало быть, махнул вчера лишку. Так, Некрас?

Ругать сына не стал, знал верно, что все по обычаю. Прощальные посиделки перед грядущим обрядом – дело важное. Обнял Некраса, крепкой отеческой ладонью стукнул по спине.

- Здрав будь, – Некрас ответил тепло на отцовскую ласку. – Поешь с дороги. Людей с тобой сколь?

- Поем, благодарствуй. Трое. Скажи холопке, пусть сведет в избу с товаром. Много ль взял?

Пока шубу Деян скидывал, пока ручкался с Местяткой, Некрас рассказал о делах, о товаре и о мене*.

- Добро, сын. Вижу, время даром не терял. Справно поторговался, – Деян уселся за стол, в окно взгляд бросил и заулыбался. – Экая бабёнка. Тутошняя? Глянь, кругла, а стан тонкий. Румянец. Кто такая?

Местята глянул в оконце и признал Званку Красных. Тут же насупился, лицом потемнел.

- Бать, а это знакомица Местькина. Который день пытаю его, за что молодуха обозвала его Соловушкой. Молчит! Как сыч надувается и молчит. Может, тебе не откажет, а?

- Рассказывай, чай, все свои, – подначил Деян, отхлебывая горячий взвар.

Местята, отпив теплого, опьянел наново, и рассказал:

- Не инако Лада меня наказала, когда толкнула к этой окаянной вдовице. Ить ладная, гладкая, а языкастая, будто помело у ней во рту. Тьфу, зараза! Я к ней о прошлой осени подвалил, дай думаю, попытаю парнячьего счастья. Все, как у людей – купил пряник, бусы светленькие и пошел. Она, вроде, обрадовалась. Суть да дело – ведет меня в сарайку. И главное плавно так качается. Я аж пыхнул! Грудь большая, понева на заду натянута, хоть вой от хотелки. Сарайка та новая дух в ней древесный густой. Званка целовнула жарко, рубаху рассупонила я и обомлел. Завалил ее на лавку, порты стянул и ….

- Что? Не тяни теля за то самое! – Деян двинулся к Местяте, боясь пропустить хотя бы слово.

- Удом по не струганной доске прошелся. Думал, сдохну, до того больно! Заорал, да от жути голос сломился и такую трель выдал, будто я и не я, а птах весенний.

 Деян и Некрас грохнули так, что холопка Ганка подпрыгнула.

- Будя ржать! – Местята разозлился, кулаком по столу грохнул. – Вам бы так! Я потом уд свой в кадушке с ледяной водой мочил. Думал все, конец моей мужицкой силе.

- А она? Она-то что? – Некрас провздыхался с трудом.

- А что она? Лежит на лавке и гогочет. Я за дверь, а она мне в спину, мол, знать не знала, что мужики соловушками кричат.

Оба Квита снова зашлись хохотом, а Местята понурился, загрустил.

- Ну, чего, чего ты гриву-то опустил? Бывает. Чай, с удом, не мерин холощеный, – Деян утер слезы, что выступили на глазах от смеха.

- Чего, чего… Того! Невезучий я, проклятый. Будто сглазил кто. За что берусь, все валится из рук. Чего ни жду, задом ко мне оборачивается, – Местята обхватил голову кудрявую свою руками.

- Не боись, Местька, утрясется, – Некрас друга по плечу стукнул. – А иди нето к волхве? Всеведа разумна, говорят. Мудрая. Может, подскажет чего, а?

- Щур меня! Всеведа на меня страх наводит. Видал, какие глаза у ней? Рысьи! Как глянет, так я столбом встаю. Не, не пойду.

- Вот беду нашел. Хочешь, с тобой метнусь? Вдвоем веселее, – Некрас ткнул друга кулаком в плечо. – Вставай и идем. Чего тянуть?

- И то верно, катитесь отсель. Дюже шумные, – Деян зевнул. – Я хучь посплю малёхо. Ночь обозом шли тряско. Снег подтаял.

Некрас потянул Местяту из-за стола, накинул на него зипунишко худой, и вывел за дверь в солнечную весну – Ярилину радость.

У подворья волхвы Боровой затоптался нерешительно, с того Некрас подтолкнул его крепкой рукой и сам ступил безо всякого опасения в богатый волховской дом.

- Вот так гости, – волхва сидела на лавке, покрытой дорогой шкурой, за большим столом. – Ну, коли пришли, так и садитесь. В ногах правды нет.

На Местяту кинула взгляд быстрый, а на Некрасе задержалась. Оглядела с головы до ног и улыбнулась странно.

Парни сели прямо, ждали слова волховского: неурядно вперед видящей говорить.

- Ты чего ж, кудрявый, на себя оберегов нацеплял? Шею-то не ломит от такой тяжести? – верно приметила!

На Боровом чего только не было: и Перунов, и Велесов, и Сварогов знак. А там еще и женские затесались чуть поменьше.

- Так эта….От сглаза и невезучести, – промямлил Местята.

- Дурень. С того все твои беды. Боги-то промеж себя не поймут, когда помогать и вперед кого. Отсель и путают жизнь твою, стезю кривой делают. Снимай!

И так голосом надавила, так глянула, что бедный парень вмиг скинул с себя бренчавшие обереги и на стол положил перед волхвой.

- Возьми их и спрячь. А я тебе, невезучий, дам один оберег. Носи его. Потеряешь – радуйся. При себе оставишь – тоже хорошо, – потянулась белой рукой к коробку малому, что стоял на краю стола, и достала оттуда деревянный кружок в металлическом круге. – Накось. Нить суровую найди и носи.