Онлайн

1.

Анна

— Я тебя такой никогда в жизни не видела, Ань… — присвистывает Марина, осматривая меня с головы до ног в новом образе.

Прежде чем выйти из спальни, я и сама краем глаза кошусь в высокое зеркало в пол, чтобы убедиться, что выгляжу хорошо.

На мне платье до середины бедра с асимметричным подолом и аккуратным декольте, сшитое из струящейся белой ткани. Тонкие бретели, изящный вырез на ноге. Пара акцентных украшений.

Образ завершают лаковые лодочки в тон, распущенные волосы и сияющая с помощью хайлайтера кожа.

Я выгляжу привлекательно, но не вульгарно. Это именно тот баланс, который сочла бы уместным любая нормальная девушка.

Проблема в том, что я — приёмная дочь священника, и подобная смелость — то, что в моём доме назвали бы греховным падением. Обычно мои наряды доходят чуть ли не до щиколоток, а любой намёк на сексуальность — это повод для долгих, утомительных нравоучений.

— Не слишком ли коротко? — переспрашиваю подругу.

— Для кого коротко? Для вечеринки — норм. Для причастия — да, пожалуй, перебор, — утешает Марина.

— Я серьёзно.

— Я тоже. Ты выглядишь офигенно, Ань. Извини, я понятия не имела, что у тебя такая талия и грудь. За всеми этими балахонами, что ты обычно носишь, было сложно что-то разглядеть.

Машинально скрестив руки, я отвожу взгляд и чувствую, как к щекам приливает жар. Платье на мне из гардероба Марины. Каждая деталь оттуда. Она любит, когда одежда подчёркивает фигуру — и, похоже, это платье справляется с задачей лучше, чем мне того хотелось бы.

— В целом, отличный ход, — заключает подруга. — Прикинулась скромнягой, а потом бах! — и все мужчины в радиусе километра в отключке.

Было бы замечательно, если бы это было правдой. Но единственный человек, которому мне по-настоящему хотелось бы показать перемены, — Паша Бессонов. Племянник моих приёмных родителей. Взрослый, уверенный в себе, всегда окружённый женским вниманием. С самого начала он относился ко мне по-доброму и помогал по мере сил и возможностей, с тех пор как я появилась в их семье.

Мне было тринадцать. В один миг я оказалась круглой сиротой, когда автомобиль с моими родителями попал в аварию. Я сидела сзади, и мне повезло больше.

Кроме шрама на спине — следа от операции, когда врачи извлекали осколок стекла, застрявший опасно близко к позвоночнику, — у меня почти ничего не осталось.

К дому начинают прибывать гости, и мы с Мариной спускаемся на первый этаж.

Здесь и соседи, и университетские друзья, и какие-то дальние знакомые, которых я едва узнаю. Повод действительно значимый.

Подруга выиграла конкурс красоты «Мисс Университет», потом городской, а уже после победы на областном уровне её заметил представитель модельного агентства.

Сначала мы подумали, что это просто красивые слова. Но позже пришло официальное приглашение на кастинг в Париж с шансом подписать контракт и стать лицом известного бренда.

И всё вдруг стало по-настоящему.

Я безумно горжусь Мариной. Её успехами и упорством. Хотя внутри всё сжимается от грусти, потому что мне совсем не хочется её отпускать.

Почти каждый из гостей замечает изменения во мне, и это немного сковывает. Одни отвешивают комплименты, другие откровенно таращатся, а третьи тихо перешёптываются между собой, сгруппировавшись.

— Ань, а где можно взять салфетки? — окликает Варя, соседка Марины.

Эту вечеринку мы организовывали вдвоём. Дом принадлежит подруге, а её семья как раз уехала на выходные к бабушке, чтобы дать дочери возможность отметить проводы без всякого контроля. Они гораздо лояльнее, чем мои, и всегда смотрят проще на многие вещи.

— На кухне, в верхнем ящике, — отвечаю и сама иду туда, чтобы ненадолго скрыться от пристальных взглядов.

Эта часть территории тоже заполнена гостями. Недавний порядок в считанные минуты превращается в лёгкий хаос: повсюду крошки, пустые бокалы и бумажные тарелки.

Я машинально открываю ящик, достаю салфетки и уже собираюсь вернуться, как взгляд цепляется за окно, за которым у тротуара паркуется знакомый автомобиль с эмблемой из четырех колец на багажнике.

Паша приезжает одним из последних, когда я уже почти отчаиваюсь его ждать. Одет в спортивные штаны и толстовку, капюшон которой отбрасывает тень на лицо под фонарём. Но мне не нужен свет. Каждую его грубоватую черту я знаю почти наизусть.

Заторможенно протягивая салфетки Варе, скольжу глазами по линии широких плеч и замираю, не успев спрятаться, когда Бессонов оборачивается и смотрит прямо в окно.

Этого хватает, чтобы я взмахнула рукой — и чтобы кровь зашумела в ушах, а пульс резко сбился с ритма.

Оттягивая вниз платье и с трудом перебирая ногами на высоченных каблуках, к которым я пока не привыкла, иду встречать его в прихожую. Пока есть возможность, любуюсь Бессоновым, прижимаясь плечом к дверному косяку.

Непринуждённая походка, быстрый темп. Тело подчиняется ему без малейших усилий.

Я поджимаю пальцы ног, когда Паша останавливается прямо передо мной. Несмотря на десятисантиметровые шпильки, приходится взметнуть глаза вверх, чтобы увидеть, как он снимает капюшон, проводит пятернёй по короткому ёжику волос и выравнивает сбившееся дыхание.

2.

***

— Вот гадство…

Рассматривая телефон, который с трудом подаёт признаки жизни, я пытаюсь что-то сделать с экраном, но паутина трещин почти полностью скрывает изображение.

Пара отчаянных свайпов не дают результата.

Это ещё один пункт к вечеру, который идёт не по плану.

У меня есть кое-какие накопления, но они точно не рассчитаны на спонтанную и дорогостоящую покупку.

Оставив мобильный на полке рядом с коробками, я делаю глубокий вдох, беру две бутылки шампанского и выхожу из кладовки, стараясь не выдать раздражения.

Повсюду голоса, музыка и смех. Гостей в доме стало в два раза больше. Без шуток — в два. Теперь они занимают не только гостиную, но и коридор, лестницу, кухню и часть веранды.

Не знаю, как Марина, но я волнуюсь, что с домом её родителей что-нибудь случится. Здесь всё буквально дышит дороговизной. Каждый уголок.

Чтобы найти подругу, много усилий не требуется: как и десять минут назад, она стоит напротив Пашки, глядя на него снизу вверх с каким-то щенячьим восторгом.

Марина игриво теребит локон и всё время чуть подаётся вперёд, потому что ловит каждое его слово. Улыбается. Флиртует.

Она светится — настоящим, почти осязаемым светом. И всё бы ничего, если бы этот свет не отражался и в голубых глазах напротив.

Это настоящее откровение для меня. Абсолютно неожиданное откровение, которое сложно игнорировать.

Потому что до этого момента я наивно полагала, что Пашка — единственный, кто подруге совершенно не интересен. При всех ухажёрах, которые крутились вокруг неё, она никогда не теряла головы. А сейчас будто кто-то щёлкнул тумблером: движения стали плавнее, улыбка — теплее, а взгляд цепляется за Бессонова, как за якорь.

Вопреки тому, что это абсурдно, я наливаю в бумажный стаканчик немного шампанского и нахожу место, откуда открывается обзор на новоиспечённую парочку.

Мне не хочется делать ставок, будет ли между ними секс, но эти мысли, как надоедливые мухи, сами лезут в голову. И жужжат настолько настойчиво, что ни одно усилие их прогнать не приносит облегчения.

Скорее всего, да.

Да, они переспят.

Их контакт слишком личный. Паша целенаправленно искал Марину. Он сорвался с тренировки и приехал к ней, чтобы попрощаться. Между ними нет ни запретов, ни обязательств. Ему двадцать три, он заканчивает вуз в этом году, и я не вижу ни одного довода против того, чтобы он не смог остаться на ночь в этом доме — хотя и я в этом доме сегодня остаюсь.

Я делаю глоток шампанского, ощущая, как пузырьки приятно лопаются на языке. Пальцы сжимают стаканчик до тех пор, пока тонкий картон не начинает прогибаться под ними.

В нашей семье алкоголь табу. В нашей семье многое табу — и сейчас я осознанно нарушаю очередное из них.

Я не хотела, чтобы меня брали в приёмную семью. В детском доме, куда меня определили, было не так уж плохо. Там было понятно, где своё, а где чужое. Кто друг, а кто враг. Там никто не играл в любовь, если не чувствовал её.

А в новой семье — бесконечные улыбки и объятия, разговоры о правилах и морали. Прикрытые упрёки.

Я не просила.

Но научилась быть удобной. Скромной. Благодарной. Ненавязчивой.

Я искренне не понимала, зачем удочерять девочку тринадцати лет. Осознала позже, когда в семье, помимо меня, оказалось ещё несколько таких же, как я.

Старших брали не ради любви, а ради помощи. Это была своеобразная плата.

— Аня, это ты? Серьёзно? — неожиданно передо мной появляется Антон — друг Пашки, который несколько раз заезжал к нам, чтобы помочь разгрузить стройматериалы. — Ты не против, если я рядом постою? Тут сквозняком не дует, и вид отличный…

Антон неприкрыто гуляет по мне взглядом, сдвинув брови к переносице и задерживаясь на вырезе платья чуть дольше, чем нужно.

— Да, пожалуйста. Можешь стоять — я уже ухожу.

Оторвав каблуки от пола как раз в тот момент, когда Марина невесомо касается губ Пашки, я резко выпрямляюсь.

Этот поцелуй — неслучайный. Не пьяный. Не на спор.

Подруга сжимает чёрную толстовку в кулаках, встаёт на носочки и тянет его за нижнюю губу — медленно, наслаждаясь каждым миллиметром. У неё послезавтра вылет. Никто не знает, но возвращаться она не планирует... А он обхватывает её шею ладонью, мягко притягивая ближе, большим пальцем касаясь участка под волосами.

От этого собственнического жеста становится жарко, а кожа под платьем начинает покалывать.

Нет ничего необычного в том, что взрослый, свободный Паша целует девушку. Что он вообще умеет целовать. Просто я не знала, что он умеет делать это до мурашек — причём до моих, хотя целуют вообще-то не меня.

К сожалению, Антон не отстаёт, увязываясь следом, когда я прохожу на кухню и открываю холодильник, чтобы достать оттуда охлаждённую воду и потушить вспышку, от которой пылают щёки.

— Народ, конечно, разошёлся. Я думал, будет скромно — торт, свечки… — говорит он мне в спину. — А тут чуть ли не целая свадьба.

3.

***

— Я скоро вернусь, — предупреждает Марина, тряхнув копной волос и направившись к входной двери.

Я знаю, что за ней ждёт Пашка. Я… не знаю, как себя вести, но мне неловко оставаться в доме третьей лишней.

— Давай я лучше уеду к себе, — предлагаю, сжимая ладони в замок.

— Зачем? Эй, я не собираюсь ему давать, — фыркает подруга. — Я что, дура? Залететь, когда на горизонте маячат такие перспективы?

Никогда не замечавшая за собой зависти к кому-либо, не говоря уже о Марине, я с облегчением выдыхаю и решаю остаться.

Это абсурдно. Странно — так яростно не хотеть, чтобы Бессонов переспал с кем-то. Ну не со мной же ему трахаться, в конце концов!

Вечеринка заканчивается примерно в первом часу ночи, после того как в дом трижды стучит соседка, грозясь вызвать полицию. Марине не нужны лишние проблемы, поэтому она убавляет звук, благодарит всех за вечер и прощается с гостями.

Когда внутри никого не остаётся, я критично осматриваю гостиную, по которой будто пронёсся ураган. Убираться решаю не основательно, но хотя бы минимально, чтобы не так противно было ступать по полу, усыпанному пластиковыми бутылками и грязной посудой.

Вооружившись большим мусорным пакетом и перчатками, я бегло прохожусь ещё по кухне и прихожей. На веранду выходить не рискую, потому что там горит тусклый свет, и я уверена, что именно её для уединения выбрали Паша и Марина.

Мысли лезут в голову одна хуже другой.

Мне не стоит представлять, как мужская ладонь скользит по женской коже, как они обнимаются и соприкасаются губами, но я представляю и пульс ускоряется до безумия.

Пусть делают, что хотят. Боже, пусть... Несмотря на то, что мне не раз и не два снилось, как Паша делает это со мной, хотя таких предпосылок никогда и не было.

Дистанция, вежливость и нейтральность — вот основа наших отношений.

Закончив с уборкой, я поднимаюсь на второй этаж, где оставила свою сумку с пижамой, и, взяв всё необходимое, направляюсь в душ.

Освежиться, снять тесное платье, смыть косметику и собрать волнистые волосы, которые всегда мешают мне в повседневной жизни, — выглядит как блаженство.

План по перевоплощению гусеницы в бабочку с треском провалился. Не то чтобы я слишком на что-то надеялась, но, наверное, в глубине души ждала, что Пашка посмотрит иначе. Дольше. Пристальнее. Что ему хотя бы на секунду перехватит дыхание.

— Ань, тебе родители звонят, — без стука заходит в ванную Марина, когда я обматываю полотенце потуже на груди. — Говорят, не могут до тебя дозвониться.

Оставшись одна, я перезваниваю маме. В семье нас шестеро детей — половина родных, половина приёмных. Трое уже упорхнули из родительского гнезда и, скорее всего, выдохнули: ни у кого из них сейчас нет столько соток огорода и дел на участке, как у тех, кто всё ещё в плену обязательств.

А ещё у нас идёт постоянная стройка. Сколько помню — около семи лет, и конца ей не видно. Дом старый, находится напротив церкви. Только достроили крышу — обвалилась веранда, только покрасили фасад — понадобилось менять трубы.

И всё это, конечно, своими руками, потому что дешевле и потому что труд — это благословение. Причём подобной помощью папа заморачивает не только нас, но и всех, кто хоть как-то с ним связан. Например, племянника Пашку, который по доброте душевной никогда не отказывает ему.

Разговор с мамой занимает всего тридцать секунд. Я уверяю, что со мной всё в порядке, мы отдохнули, повеселились и собираемся спать, после чего кладу трубку.

В розовой пижаме с мелкими сердечками и кружевной окантовкой, с тугой косой на голове, я возвращаюсь в спальню. Марина сидит у зеркала на пуфе.

Мы познакомились в универе. Она тогда рассорилась со своей компанией в пух и прах, а я подвернулась под руку в столовой. С тех пор вот уже два года мы почти не расставались, несмотря на полную разность в характерах, воспитании и привычках.

— Спасибо, — произношу, аккуратно положив телефон на край трюмо.

— А что с твоим телефоном? Разрядился?

— Я разбила его.

Подруга хмурится, пытаясь вникнуть в мои проблемы, пока я, в свою очередь, стараюсь пробраться в её голову, чтобы понять, чем закончилась встреча с Пашей. То, что его нет в этой спальне и в этой постели — ещё ничего не значит.

— Сильно?

— Экран не работает, ничего не видно. Надо будет завтра отнести в сервис.

— Хочешь, бери мой…

Пока я сочиняю отговорки, Марина открывает ящик письменного стола и достаёт оттуда новый, ещё запакованный айфон последней модели, уверяя меня, что без гаджета не останется, потому что в честь важного жизненного этапа родители сделали ей подарок.

Метнувшись вниз за своим, я безуспешно пытаюсь реанимировать мобильный, но ситуация не становится лучше. Поэтому я соглашаюсь — на короткий срок, с условием вернуть, как только решу этот вопрос.

Подруга переносит все данные на новый телефон, а старый вручает мне. Вернее, его сложно назвать старым. Это пятнадцатый. О том, что он не в идеальном состоянии, сигнализирует лишь небольшой скол в углу корпуса.

4.

***

«Что за блиц-опрос?» — интересуется Бессонов.

Рядом с его аватаркой светится зелёный кружочек. Он онлайн, и у нас с ним тоже есть переписка, только строго по делу.

Паша играет в футбол за сборную университета. Сейчас активная пора — стартовал чемпионат среди вузов, а я подрабатываю фотокорреспондентом студенческой газеты, поэтому часто мотаюсь на матчи.

У меня есть много фото Паши — в полный рост, в анфас и профиль. Где он уставший, вспотевший. В футболке или без. Где довольный, хмурый или злой. Зависит от исхода.

Эти снимки я иногда отправляю ему файлом. Бессонов благодарит, и на этом всё. Ничего лишнего, что выходит за рамки.

«Это когда ты быстро, честно и не задумываясь отвечаешь на всё, что взбредёт мне в голову», — набирает Марина.

Видимо, Пашу сильно накрыло, потому что после минутной заминки он бросает: «Ладно». Подруга такая… Она умеет сводить мужчин с ума.

Марина кусает губы, отводит взгляд от экрана и выжидающе смотрит на меня. В её глазах пляшут искры — то ли от вина, то ли от азарта, я не уверена. В голове поднимается странный гул. Это глупо, но я вдруг ощущаю какое-то сочувствие к Паше. Он надеется на встречу, которой точно не будет. Ни завтра, ни когда-либо вообще.

— Предлагай, Ань. Что спрашиваем? Какого размера у него член?

Под взрывной смех подруги срываюсь с кресла и перебираюсь на кровать. В животе тянет — щекотно и тревожно одновременно, а краска с лица расползается по шее красными пятнами, будто это я лично собираюсь задать такой вопрос.

— Послушай, — резко выдыхаю. — Думаю, это плохая идея. Очень-очень плохая.

— Ну что ты такая скучная, Нют, — закатывает глаза подруга. — Расслабься, выдохни. Научись получать удовольствие от общения с мужским полом — и, возможно, мужчины сами к тебе потянутся. То, что тебе вбили в голову приёмные родители, — это тормоза. А ты, между прочим, давно выросла и можешь разогнаться до любой скорости. Стать раскрепощённой и желанной. Той, какой ты была сегодня. Потому что, как бы я ни была занята другими делами, прекрасно видела взгляды, обращённые в твою сторону.

Сбегав на первый этаж за бокалами, шампанским и шоколадом, Марина хлопает по пустующей половине кровати и зовёт меня устроиться поудобнее.

Мелкие пузырьки проносятся по организму и кружат голову. Я хочу быть лёгкой, воздушной и смелой — такой, какой почти не бываю в реальной жизни. На самом деле, мне безумно интересно узнать Пашу с другой стороны. Неизведанной, откровенной. Личной. Почти запретной.

Он по-прежнему висит онлайн. Мне кажется, Бессонов ждёт сигналов от девушки, которая ему действительно интересна настолько, что готов идти у неё на поводу. Блиц-опрос или какая-то ещё ерунда — неважно что, важен сам факт отклика.

— На самом деле у него достаточно внушительный член, — огорошивает Марина, набирая первый вопрос. — Я чувствовала сквозь ткань штанов, и, так как мне есть с чем сравнить, могу заверить: тебе не стоит волноваться на этот счёт.

— Тогда почему бы тебе с ним… ну, не попробовать? Вдруг в Париже что-то пойдёт не так?

Отпив половину содержимого бокала, подруга задумывается и вздёргивает плечами. У неё вполне обеспеченная семья. Перспективы, поддержка. Мне не совсем понятно стремление бросить учёбу в вузе и работать моделью, потому что это временная история. Но то, что я не понимаю, не значит, что осуждаю.

— Я мечтаю встретить человека классом повыше, — наконец озвучивает Марина.

— Паша вроде не бедный.

Его отец работает в правительстве, а сам Бессонов уже получил приглашение на оплачиваемую стажировку от израильской компании, которая открыла у нас офис. После получения диплома ему обещают релокацию. Они сами вышли на него после его участия в соревнованиях по кибербезопасности.

Об этом мне рассказал папа. На самом деле я знаю о Паше достаточно много. Против своей воли я получаю о нём информацию почти каждый день. Правда, не такую, какую хочет выведать Марина.

— Это не тот уровень, Нют. Мне нужен мужчина, который не когда-то там кем-то станет, а тот, кто принадлежит к высшей лиге. Я хочу жить красиво уже сейчас.

— Поясни, — качаю головой.

— Ты у меня ещё такая наивная дурёха, — хихикает подруга, закусывая шоколадом. — Высшая лига — это не просто деньги. Это круг. Своя тусовка. Люди, у которых всё схвачено. Это когда ты прилетаешь в Париж — и тебя встречает личный водитель. Когда твой мужчина может выкупить целый ресторан для банального романтического ужина. Когда тебе не нужна помощь с арендой, потому что тебе просто покупают квартиру или дом.

Пока из колонок льётся музыка, а бокалы звенят друг о друга, Марина делает очередную попытку начать блиц-опрос. Первый вопрос — и сразу в лоб. Я не останавливаю подругу, предпочитая пялиться в экран с дико колотящимся сердцем.

«Один раз долго или несколько раз быстро, Паш?»

Сообщение висит прочитанным, но никакой реакции не следует. Очевидно, это слишком! Всё, что происходит, — слишком. Интимно. Горячо. Провокационно.

«О чём идёт речь?» — пишет Бессонов.

Он не пользуется смайлами или стикерами, не ставит скобки и пишет грамотно — и это подкупает.

5.

***

Попрощавшись с Мариной, я выхожу на автобусную остановку.

Дом, где я живу, находится в посёлке за городом. Добираться оттуда на учёбу жутко неудобно, и я бы давно уже переехала, как-нибудь выкрутившись с арендой, но меня останавливает Катя — приёмная сестра, которой двенадцать, и с которой мы очень близки. Одна только мысль о том, что я рано или поздно съеду от родителей, вызывает у неё панику, поэтому я пока не тороплюсь.

Именно она встречает меня на вымощенной камнем дорожке, как только я открываю калитку и захожу во двор. Растрёпанные волосы, веснушки на лице, в руках — чашка какао.

— А я следила за тобой, — хитро улыбается. — Через сторис Маринки.

Сняв с плеча сумку, обхожу кирпичный одноэтажный дом и направляюсь к отдельной пристройке, которая когда-то принадлежала Николаю — родному сыну моих приёмных родителей. Он ушёл жить отдельно два года назад, и я выпросила это пространство себе: тут есть спальня и ванная, что значительно упрощает жизнь. Часто здесь остаётся и Катя — мы болтаем допоздна, смотрим старые комедии и налегаем на сладости.

— Ох уж эти соцсети, — недовольно цокаю языком. — И что интересного ты там увидела?

— Что вчера ты была в коротком белом платье и с распущенными волосами. Краси-ивая!

Я закатываю глаза, замечая в просторной деревянной беседке местного депутата и отца — для всех остальных он отец Анатолий. Уважаемый человек в посёлке, добрый священник, который умеет поддержать и словом, и делом. Но для меня он другой. В первую очередь — строгий, властный и немного отстранённый.

Мои родные родители не были верующими. По крайней мере, я не помню, чтобы мы когда-то говорили о религии или ходили в церковь. В те годы у меня не было чётких убеждений — да и сейчас я не всегда понимаю, где начинается моя вера, а где заканчивается. Но вслух об этом не говорю. Особенно здесь.

— Ты для кого-то нарядилась, да? — следует за мной по пятам Катюша. — У тебя кто-то есть — признавайся?

— Отвянь, мелкая.

— Значит, я всё-таки права.

— Слушай, я хочу переодеться, — отрезаю и захлопываю перед ней дверь, чтобы не отвечать на вопросы.

Прохожу через комнату, бросаю сумку в угол и тяжело выдыхаю.

Телефон Марины всё ещё у меня. Вчерашняя переписка не даёт покоя, и я изо всех сил пытаюсь сдержаться, чтобы не продолжить разговор с Пашей.

Хорошо, что на моей территории нет ни лампадок, ни взглядов святых с пожелтевших изображений. Здесь я могу позволить себе роскошь чувствовать, хотеть, сомневаться. Даже грешить. По крайней мере, мысленно.

День выходного дня субботы проходит у нас достаточно активно: уборка, приготовление пищи, стирка, ремонт. Подъём рано. Папа проводит много времени в церкви. Мама возится на кухне, пишет объявления и помогает детям.

Лежать на кровати и читать книгу или смотреть сериалы — не положено. Разве что ты серьёзно заболел.

Поэтому я разбираю вещи, связываю волосы в тугой хвост, переодеваюсь в лосины и клетчатую рубашку из мягкого хлопка и нахожу маму, которая вместе с Катюшей лепит пирожки с капустой для завтрашнего обеда после службы.

Она всегда одевается скромно. Сегодня на ней длинная тёмно-серая юбка до щиколоток и блузка с застёжкой под горло. Волосы собраны, на голове — светлый платок в мелкий цветочек, завязанный на затылке.

Мама ловко защипывает пирожки, даже не глядя на меня. Очевидно, обижается на то, что я не примчалась первым же ранним автобусом.

— Доброе утро, — говорю, подходя ближе.

— Утро уже давно прошло, — откликается, не поднимая глаз. — Мы с шести на ногах: и тесто замешивали, и свечи перебирали. Твоя сестра, между прочим, помогала. А у тебя, видно, были дела поважнее.

Во мне вспыхивает раздражение, но я его глотаю.

Скромность. Благодарность. Покорность. Это то, чего от меня ждут. Всегда. Даже когда хочется кричать, потому что характер у меня не сахар, а с ним в этой семье страшно неудобно.

— Мне жаль, что не получилось приехать раньше, — как можно сдержаннее отвечаю. — Я сейчас подключусь.

Беру фартук. Засучиваю рукава. Повязываю на волосы накрахмаленный платок, чтобы не выбиваться из общей картины.

Несмотря на то что мне демонстративно не дают никакой работы, я всё делаю сама: подвигаю миску с начинкой, беру тесто. Через пятнадцать минут уже укладываю пирожки на противень и ставлю их в духовку.

Кухня у нас просторная, но тишина в ней сейчас такая плотная, что любое слово или движение кажется чересчур громким. Даже Катя, обычно болтушка, сегодня молчит и сосредоточенно макает ладони в муку. К счастью, при маме она не упоминает мой вчерашний внешний вид. Ей всего двенадцать, но сестра уже понимает, когда лучше держать язык за зубами.

— Аня, я хотела попросить тебя обрезать у вишни сухие ветки, — наконец-то мама немного оттаивает. — Пока не распустились почки — самое время.

Покончив с пирожками, я выхожу на улицу и направляюсь к дереву с садовыми ножницами в одной руке и стремянкой из сарая в другой. Солнце уже прилично припекает, в воздухе витает запах весны и чего-то живого, активно пробуждающегося после зимы.

6.

***

— Слезай, — предлагает Паша, с нажимом надавливая на мои бёдра и перемещаясь выше — к талии.

Невзначай, конечно.

Не обращая внимания ни на пробегающий под кожей ток, ни на то, как сердце срывается на галоп, я опускаю руки на его запястья, покрытые жесткими волосками, не давая двинуться дальше.

Смотрю в голубые глаза с вызовом. Дышу часто, резко, раздувая крылья носа, будто собираюсь броситься в схватку.

Мой взгляд хаотично скользит по Паше: коротко остриженные волосы, острые, наточенные скулы, подбородок с ямкой. Губы чуть приоткрыты, взгляд спокойный, сосредоточенный. Всё происходящее под его полным контролем.

Одарить девушку комплиментом определённо не самая сильная сторона Бессонова. Хотя у меня вообще есть сомнения, что он воспринимает меня девушкой. Я — бесполая. Так было, есть и, похоже, будет. И с этим надо смириться.

Но почему-то обидно до слёз, до кома в горле. За рёбрами ядом разрастается злость — та самая, что толкает на поступки, о которых потом не жалеют.

Периодически я мотаюсь на матчи с университетской футбольной командой. Я не слепая. Я… прекрасно вижу, какой у Паши вкус и каких девушек он предпочитает видеть рядом. Всегда эффектных, с безупречным макияжем. Тех, кто не боится мини, высоких каблуков и пристального внимания.

Тогда почему он решил, что мне нельзя выглядеть так же?

— Что значит, не мой стиль? — тихо переспрашиваю, чуть склонив голову набок.

Мужские ладони замирают где-то на уровне бедренных косточек. Они тёплые, грубоватые — и одного этого касания достаточно, чтобы всё внутри пошло вразнос. Мышцы живота подрагивают, мысли путаются, пульс грохочет в висках. Эта грёбанная физика всегда работает против меня.

— Ты старалась быть кем-то, кем не являешься, — сдержанно объясняет Паша. — Но я не сказал, что это было некрасиво.

— И кем же я являюсь?

Бессонов шумно вдыхает, а я бегло оглядываюсь на дом. Понятия не имею, насколько сомнительно со стороны выглядит приёмная дочь священника, застывшая между небом и землёй и будто бы готовая согрешить прямо на дереве. Хотя, возможно, это только мне кажется. Только в моей голове всё кажется настолько кричащим и вызывающим.

— Той, кого с детства учили, что внешность должна отражать суть.

— О, правда? Прости, ты тоже считаешь, что я каждый день молюсь перед сном? — с удивлением приподнимаю бровь.

— Речь не об этом.

Он меня не знает. Совсем. Это не то, чем я живу и что разделяю, но оно крепко вшито в подсознание, и Паша точно не прогадал.

— Ты сам ни разу не был на службе, — отпускаю колкое замечание.

— Верно.

— Ни разу не заходил в церковь не ради галочки, а просто так.

— Мне туда нельзя — сгорю прямо у входа, — усмехается Бессонов. — Слезай, Ань. Я справлюсь с ветками быстрее.

Чтобы опустить ладони ему на плечи, мне приходится податься чуть вперёд. Довериться целиком и полностью. Плечи крепкие, широкие, немного напряжённые. Под пальцами плотная ткань футболки, а под ней — упругая, живая сила.

Мы замолкаем, глядя друг на друга. Бессонов держит меня надёжно — ладони обхватывают талию, пальцы слегка сжимаются.

Я сглатываю, чувствуя, как пламя поднимается к груди, и, всё ещё опираясь на его плечи, начинаю спускаться. Рубашка цепляется за шершавую кору, но я уже в движении.

Наконец, ступни касаются земли. Наши лица на расстоянии пары сантиметров. Воздух трещит, запах — тёплый, тягучий, с примесью терпкой туалетной воды. Проходит секунда, две. На третьей голова идёт кругом, несмотря на то что я остаюсь полностью неудовлетворена разговором.

— Шоколадку будешь, Ань? — спрашивает Катюша, шагая за мной по дорожке.

Я развязываю рубашку и накидываю её, застёгивая все пуговицы, кроме двух верхних. Пытаюсь прийти в себя, выровнять дыхание и стереть с лица глупое выражение до того, как зайду в дом и пока Паша, вместо меня, разбирается с вишней.

— Нет, спасибо. Оставь себе.

Провалившись в бытовые дела — глажку постельного белья и скатертей, — старательно игнорирую голоса в гостиной, доносящиеся невнятным гулом.

Кожа до сих пор горит в тех местах, где касались руки Бессонова — жарче, чем от утюга на максимуме. Потому что до него никто. Никогда. Так откровенно, пусть даже случайно.

Отец у Паши не слишком верующий, но регулярно вкладывается в нашу церковь, чтобы заработать баллы перед общественностью. Сколько раз сюда приезжала пресса — не сосчитать. То привезёт новый иконостас, то подарит хору аппаратуру, то профинансирует празднование Пасхи. Все стройматериалы тоже поставляет он. Правда, сейчас попросил заняться этим сына, поэтому Бессонов — что-то вроде волонтёра.

Отец Анатолий обожает принимать племянника у нас в гостях. Он растекается елеем, сажает его за стол и старается быть доброжелательным до неловкости.

Закончив свой план-минимум на сегодня, мне приходится пройти через гостиную к выходу. Я держу осанку прямой, лицо — спокойным. Только дыхание задерживаю на всякий случай.

7.

***

Моя территория — это комната размером четырнадцать квадратных метров, крошечная ванная и прихожая.

После Николая я сделала здесь косметический ремонт. Практически сама, своими силами. Переклеила старые обои на светлые, купила новую мебель и сантехнику. Вложила почти все свои накопления — и осталась довольна результатом, потому что раньше мне приходилось делить спальню с другими сёстрами.

Катюша хотела посмотреть вместе диснеевский фильм перед сном, но я отказалась, потому что у меня накопилось масса работы. Эта работа слабо оплачивается и держится на голом энтузиазме, но я вызвалась сама, когда в конце первого курса увидела объявление на первом этаже центрального корпуса и зашла в отдел кадров.

К тому моменту я уже купила себе камеру. Она была не самой профессиональной, но для начала вполне подходила. Я снимала всё подряд: лекции, концерты, студенческие вечеринки, преподавателей на кафедре и встречи с иностранными гостями.

Позже я накопила на более продвинутую модель, и к работе в газете добавились фотосессии, которые я провожу в свободное от учебы время. Именно ими мне предстоит заняться этим вечером. Но как только я открываю ноутбук, каждое действие даётся с трудом. Приходится буквально прилагать усилия, чтобы не захлопнуть крышку и не отложить всё на завтра.

Концентрация на нуле. Собранности — ни следа, а глаза постоянно соскальзывают с экрана ноутбука на телефон, который лежит на краю стола.

Это неконтролируемо.

Сложно.

Зуд только усиливается, и я иду в ванную, чтобы принять контрастный душ и прийти в чувство.

Переступив через бортик, резко включаю горячую воду и стою под струями несколько секунд — до тех пор, пока кожу не начинает покалывать. Затем выкручиваю холодную до упора. Тело сразу начинает мелко знобить, дыхание сбивается, и именно в этот момент удаётся хоть немного сбросить напряжение, накопившееся до предела. Чтобы не лопнуть, как туго надутый шарик.

Вытерев запотевшее зеркало, я... ненадолго задерживаюсь и рассматриваю себя со всех сторон.

Возможно, Марина права — и у меня нормальная фигура. Талия есть, плечи неширокие. Грудь… чуть больше, чем хотелось бы, но в целом всё выглядит сбалансированно. Единственное, что по-настоящему портит впечатление, — это шрам на спине. Не самый страшный, но мне он кажется лишним. Каждый раз, когда смотрю на себя сзади.

До подруги никто не делал мне подобных комплиментов, потому что я предпочитала носить закрытые вещи. Не в обтяжку, без вырезов, без акцентов. «Женская красота — в скромности, а не в обнажённости», — любила повторять приёмная мать. Отец Анатолий особо не подбирал слов, но его замечания не касались лично меня. Скорее, девушек в целом.

Я и сама нечасто стремилась выделяться. Привычка выработалась быстро: из уважения, страха или просто потому, что так было проще.

Ровно до вчерашнего вечера.

Надев топ и трусики, я выхожу из ванной, замечая вспыхнувший экран телефона. Все усилия, которые помогли вернуться в рабочее состояние, мгновенно обнуляются.

Сердце пускается вскачь, как перед прыжком в воду с высокой вышки. Хотя, как только я беру мобильный в руки, становится очевидно, что это не Паша.

«Нютик, ты приедешь со мной попрощаться?» — спрашивает Марина. — «Вылет в десять. Если не сможешь, я не расстроюсь, а сможешь — буду очень рада».

Мои окна выходят на проезжую часть — как раз туда, где припаркован автомобиль Бессонова. Сам он стоит, облокотившись на крышу и придерживая приоткрытую дверь, пока ему вдогонку что-то выкрикивает папа.

Приходится распахнуть окно, чтобы расслышать. Меня не видно, потому что я прячусь за шторой, набирая ответ подруге. В принципе, я смогу попрощаться, если прогуляю пару: я часто мотаюсь куда-то по университетским делам, но это не мешает мне учиться на отлично.

— Паш, завезешь ещё один мешок цемента после службы? – спрашивает отец, указывая рукой на церковь. — У притвора стена просела…

— Да, постараюсь, — кивает Бессонов. — После службы — это во сколько?

— К одиннадцати подъезжай. А можешь и на саму службу, а то тебя не затащишь.

— После, дядь Толь. После. До встречи.

Взмахнув рукой, Паша забирается в салон автомобиля и пристёгивает ремень безопасности. Я смотрю на его профиль, ощущая, как в руке греется телефон. Кто кого провоцирует — вопрос открытый, но чужая маска даёт фору именно мне.

Недолго думая (или вообще не думая) я снимаю блокировку с экрана, захожу в диалог и, пока Бессонов не уехал, набираю короткое сообщение:

«Какие девушки тебе нравятся, Паш?»

Вместо того чтобы завести двигатель, он устремляет взгляд в телефон и откидывает затылок на подголовник, решив задержаться. Между нами расстояние не больше десяти метров, но в то же время между нами такая высокая стена, что не стоит и пытаться её преодолеть.

Сердце грохочет всё время, пока Паша раздумывает над ответом. Даже отсюда, сквозь толстые прутья забора, я читаю его эмоции по движению бровей и губ.

«Разные. Никогда не выбирал по конкретным параметрам», — приходит лаконичный ответ.

8.

***

— Ваша сестра очень красиво поёт, — слышу за спиной тихий, вкрадчивый голос.

Я убираю камеру, оборачиваюсь и натянуто улыбаюсь местному депутату, который недавно сидел у нас в беседке. Честно говоря, я в дурном настроении. Это из-за недостатка сна, потому что вчера я с трудом уснула около четырёх утра, обрабатывая фото и прерываясь на переписку с Пашей, которая после отправленного снимка стала намного активнее.

Я бы сказала — слишком. Слишком активнее.

Я… взбудоражила его.

Я. Своим телом. Бёдрами. Талией. Грудью.

До сих пор не верю, но мне удалось остаться под чужим именем и при этом занять всё его внимание. Разжечь в нём нехилый интерес. Истинно мужской. Тот самый, который ни с чем другим не спутаешь.

Именно поэтому я сейчас слегка растеряна, вымотана и на взводе. Меня разбудили в шесть утра, чтобы я помогла с мелкими делами по хозяйству.

На то, чтобы собраться с мыслями и ответить депутату, уходит несколько долгих секунд — и всё это время он разглядывает меня уж слишком пристально.

— Да, у Катюши приятный голос. Звонкий, как колокольчик, — выдержанно киваю. — Она поёт в хоре с десяти лет. Причём добровольно.

— Это хорошо, что добровольно. Признаться, я считал, что в вашей среде всё намного сложнее.

— В какой это «вашей»? — уточняю, чуть приподняв бровь.

На самом деле я прекрасно понимаю, о чём речь — я просто оговорилась. Но жаловаться на приёмных родителей посторонним не в моих правилах. Впрочем, не только посторонним. Вообще никому.

— В вашей, где вера — это не выбор, а обязаловка, — усмехается мужчина. — Без обид, Анна. Просто наблюдение.

Я лихорадочно пытаюсь вспомнить имя человека, который вот-вот станет главой местной администрации, но в голове такая каша, что вся информация путается.

Кажется, его зовут Владимир. С фамилией провал. Что-то на букву Х. Знаю от мамы, что он вдовец, лет сорока с хвостиком, раньше работал в районной администрации. Бывает на богослужениях, активно продвигает культурные мероприятия и организовывает субботники. Как по мне — слишком старательный, чтобы быть бескорыстным. Но это вовсе не моё дело.

— Хотите, я вас сфотографирую? — резко перевожу тему.

Владимир ничуть не обескуражен. Напротив — широко улыбается, словно услышал не просьбу о фото, а приглашение к флирту. И, похоже, он совсем не против.

— Да, пожалуйста. Буду очень признателен.

Сделав несколько шагов к столу, где бабушки распродают церковные свечи и листовки с молитвами, депутат достаёт крупную купюру и демонстративно опускает её в коробку для пожертвований.

У нас красивая церковь. Я не предвзята к другим, правда. Но стоит взглянуть на неё в утреннем свете — и сразу понимаешь, почему сюда тянутся люди.

Высокий потолок, пастельные стены, солнечные пятна на полу, пробивающиеся сквозь узкие арочные окна. У входа столик с книгами. Повсюду — деревянные скамейки с подушками ручной работы. И, в отличие от других мест, где я бывала, здесь никто не станет странно коситься, если ты вдруг устанешь и решишь присесть.

Икон много. Разных. Красивых, старинных. В тёмных резных оправах и с потускневшим золотом.

У последней, что ближе всего к стойке со свечами, где особенно много огоньков, Владимир останавливается прямо напротив, поднося свою свечу.

— Так нормально, Анна?

Я поднимаю большой палец вверх, настраиваю камеру и делаю несколько кадров. Лицо у него гладко выбрито, волосы зачёсаны назад и блестят от геля. Он точно знает, как держаться и какую позу принять: становится в три четверти, чуть вскидывает подбородок, а взгляд уводит будто бы мимо объектива.

— Хорошо? — спрашивает Владимир, приближаясь ко мне.

Развернув к нему экран, я показываю отснятое.

— Отправите мне, Анна? Если не сложно? — слегка склоняет голову набок, явно довольный результатом.

— Разумеется.

— Тогда запишите мой номер.

Хочется спросить, почему у него до сих пор нет визиток, но я вовремя прикусываю язык и говорю, что возьму номер у мамы и отправлю фото, как только будет свободная минутка.

А пока у меня масса других обязательств.

Например, помочь накрыть обед в нашей беседке, где почти каждое воскресенье после литургии собираются сплочённые прихожане.

Повесив на шею фотоаппарат, я толкаю тяжёлую деревянную дверь, украшенную резьбой и металлическими накладками, щурюсь от слепящего солнца, и, когда восстанавливаю зрение, у меня за рёбрами происходит сильный взрыв: у церкви припаркован автомобиль Паши, а сам он возится у багажника, выгружая мешки цемента, обещанные отцу Анатолию.

Боже.

На мне длинная белая юбка до щиколоток и тонкий трикотажный верх, плотно облегающий фигуру. Ни намёка на наготу. Я нарочно оделась скромно и сдержанно, чтобы не выделяться. Но стоит Паше встретиться со мной взглядом и взмахнуть рукой в воздух, как кожа под одеждой вспыхивает, охватывая шею, грудную клетку и живот. Особенно живот. Потому что внизу поднимается постыдная дрожь, которую не остановить ни силой мысли, ни силой воли. Ни-чем.