Опасный хозяин

Глава 1

Инна

Утро всегда начиналось одинаково — с запаха дрожжей и тёплого хлеба.
Я привыкла к нему так, будто это запах самой жизни. Он въедался в волосы, в пальцы, в одежду, и даже когда я выходила на улицу, прохладный воздух всё равно не мог перебить его. Иногда девчонки в университете смеялись: «Иннка, от тебя всегда пахнет булочками». А я только улыбалась. Лучше уж пахнуть хлебом, чем дешёвыми духами и сигаретами, которыми пропахли многие.

Я подрабатывала в маленькой пекарне на углу, и это место стало для меня чем-то вроде острова. Хозяйка, тётя Валя, всегда встречала меня с ворчанием, но в её глазах светилось тепло.
— Опять рано пришла, — сказала она сегодня, едва я переступила порог. — Ты ж студентка, тебе спать надо, а не по булкам тут бегать.
— А кому же помогать, если не мне? — пожала я плечами и завязала фартук. — Да и потом, я же люблю это дело.
— Любишь, любишь… — пробурчала она, но в голосе слышалась нежность. — Ну, иди, тесто меси.

Я сунула руки в тёплое, мягкое тесто, и меня накрыло чувство спокойствия. В такие минуты я забывала обо всём. О сессии, о ссорах дома, о вечных проблемах брата. Всё становилось простым: мука, дрожжи, сахар, масло — и вот оно, чудо, которое радует людей.

Когда первые противни с булочками вышли из печи, аромат окутал всё помещение. Я улыбнулась — это был мой маленький успех.

К семи утра на улице уже потянулись прохожие. Кто-то заглядывал за хлебом, кто-то за пирожками, а я тем временем упаковывала несколько булочек в бумажный пакет. Это был мой завтрак и маленький подарок подругам.

На остановке, как всегда, стояла Лена. Высокая, рыжая, с громким голосом, она сразу заметила пакет и, прищурившись, протянула руки.
— Иннка, ну ты ангел! Без тебя бы мы голодные умерли.
— Или сдали бы на чипсы и кефир, — подколола я и протянула пакет.

К нам присоединилась Катя — тёмные волосы, вечные наушники и вечная лень. Она молча достала булочку, сделала большой кусь и довольно зажмурилась.
— Всё, теперь день удался, — сказала она сквозь полный рот.
— Вы как дети, — засмеялась я, но внутри разливалось тепло. Мне нравилось дарить им эту маленькую радость.

Мы ехали в автобусе и болтали о всякой ерунде. Лена рассказывала о каком-то парне с юрфака, который снова пытался пригласить её на свидание. Катя жаловалась на препода по философии, который, по её словам, «жрёт наши мозги». Я слушала и смеялась вместе с ними, но иногда ловила себя на том, что всё это будто не про меня.

Они жили легко. Их проблемы казались игрушечными. Мои же тянули вниз, как свинцовые гири.

На лекции я села к окну, как всегда. Любила смотреть на улицу, когда преподаватель вещал о теориях и законах, которые, казалось, не имели ничего общего с моей реальностью. Я записывала конспект аккуратным почерком, ловила каждое слово. Учёба для меня была не просто обязанностью — шансом. Если я выучусь, если у меня будет профессия, я смогу вырваться. Смогу построить свою маленькую кондитерскую, о которой мечтаю.

Иногда я представляла её так отчётливо, что почти чувствовала аромат ванили и корицы. Стеклянные витрины, золотистые булочки, витые багеты, маленькие пирожные с кремом. Я в белом фартуке, улыбаюсь детям, которые тянут ко мне ладошки с монетами. А за спиной мягко светит лампа, создавая уют.

— Иннка, о чём ты там опять мечтаешь? — шепнула Катя, толкнув меня локтем.
— О пирогах, — честно ответила я.
Она фыркнула и покачала головой:
— Ты неисправима.

Я улыбнулась, но в груди кольнуло. Если бы они знали, как сильно я нуждаюсь в этой мечте. Для них — это просто хобби. Для меня — будущее, спасение.

После пар мы пошли в столовую. Подруги оживлённо обсуждали вечеринку у знакомых парней. Я старалась поддерживать разговор, но мысли снова и снова возвращались к дому. К брату.

Сводный брат был старше меня всего на три года, но казался стариком. Вечные долги, пьянки, какие-то мутные друзья. Он вечно обещал, что всё наладится, но я видела — он тонет. И вместе с ним может утянуть меня и мачеху.

Я всегда пыталась оправдывать его. Говорила себе: он же тоже сирота, ему тяжело. Но в последнее время в его глазах появилось что-то опасное. И мне становилось страшно.

Вечером, когда я возвращалась домой с пакетом продуктов, небо уже темнело. В нашем дворе горели редкие фонари, и от этого тени казались длиннее. Я поднялась по лестнице, стараясь ступать тихо. В квартире пахло табаком и дешёвым алкоголем.

Мачеха сидела на кухне, усталая, с потухшими глазами.
— Опять он? — спросила я.
Она кивнула, и по её лицу скользнула тень.
Я прошла в свою комнату и, закрыв дверь, прислонилась к ней спиной. Сердце стучало тревожно. Я не знала ещё, что впереди ждёт меня. Что скоро напорог нашего дома войдёт мужчина, чьё имя заставляет многих дрожать. Мужчина, который изменит всё.

А пока я просто мечтала о булочках, учёбе и своей кондитерской, пытаясь удержать маленький мир в целости. Не зная, что этот мир вот-вот рухнет.

Глава 2

Инна

Я вернулась домой позже обычного. На улице уже стемнело, и двор наш казался ещё мрачнее, чем обычно. Фонари мигали, лестничные пролёты пахли сыростью и табаком. Поднимаясь по ступенькам, я услышала мужские голоса — один громкий, нервный, второй — глухой, усталый.

Когда вошла, брат сидел на кухне вместе с мачехой. На столе — пустая бутылка и пепельница, переполненная окурками. У мачехи были красные глаза, будто она плакала.
— Что случилось? — я осторожно поставила пакет с продуктами.

Оба вздрогнули. Мачеха резко встала и прошла в коридор.
— Ничего. Иди в свою комнату.
Но по её голосу я поняла: случилось, да ещё как.

Я посмотрела на брата. Он сидел, уставившись в одну точку. Глаза красные, губы подрагивают.
— Ваня, — позвала я тихо. — Ты опять вляпался?
Он резко обернулся:
— Не твоё дело.
— Но я же вижу! Что происходит?
— Сказал же — не твоё дело! — рявкнул он, и я отпрянула.

Я ушла в свою комнату, но сердце колотилось так, будто я пробежала километр. Что-то было не так. Что-то гораздо хуже, чем раньше.

Ночью я проснулась от звука. Сначала подумала — приснилось. Но потом услышала снова: брат говорил по телефону в прихожей. Его голос был приглушённым, но напряжение в нём чувствовалось в каждой букве.

— Я… я найду. Даю слово…
Короткая пауза.
— Нет, не трогай её! Не смей!
Я замерла. О ком он? Про кого?
— Дай мне время… ещё немного… — он почти умолял.

У меня похолодело внутри. Я прижалась ухом к двери, но дальше он понизил голос, и я почти ничего не разобрала. Когда дверь его комнаты хлопнула, я осталась лежать в темноте, глядя в потолок. Брат говорил обо мне? Или я просто накручиваю себя?

Утро не принесло ясности. На кухне он сидел хмурый, чашка с остывшим кофе дрожала в руках.
— Ваня, — начала я осторожно, — с кем ты вчера разговаривал?
— Тебе показалось.
— Нет, я слышала. Ты сказал «не трогай её». Это обо мне?
Он резко посмотрел на меня, в глазах блеснуло что-то дикое.
— Инна, займись своей учёбой. Поняла? Это не твои проблемы.
— Но если ты…
— Замолчи! — он стукнул кулаком по столу. — Я разберусь!

Я больше ничего не сказала. Только смотрела на него и чувствовала, как тревога в груди превращается в страх.

Вечером всё произошло.

Я сидела в своей комнате, когда раздался громкий стук в дверь. Не стук — удары. Сердце ухнуло в пятки. Я вышла в коридор и увидела, как брат метнулся к двери, нервно поправляя футболку.
— Кто там? — спросила я.
— Сиди в комнате, быстро! — огрызнулся он.

В квартиру вошли двое. Крупные, уверенные, в тёмном. От них пахло дорогим табаком и улицей. В их взглядах было равнодушие людей, привыкших к чужим судьбам.

— Время вышло, — сказал один. — Хозяин ждёт.
— У меня нет денег! — завопил брат. — Но… у меня есть она! — и ткнул пальцем в меня. — Заберите её. В счёт долга.

Мир замер. Я не могла вымолвить ни слова, только стояла, вцепившись в край стола.

Один из мужчин скользнул по мне взглядом и усмехнулся.
— Тоже вариант.

И тогда он появился.

Артём.

Он вошёл спокойно, как будто всё вокруг принадлежало ему. Высокий, широкий в плечах, в дорогом тёмном костюме. Его шаги были уверенными, а взгляд — тяжёлым. На лице пересекал щёку и бровь тонкий шрам, делая его ещё опаснее.

Он остановился посреди кухни и брезгливо оглядел обшарпанные стены, старую мебель, переполненную пепельницу. Вздохнул так, будто ему противно просто находиться здесь.

— Ты опять врёшь, — сказал он брату. Голос был низким, спокойным, но от него мороз прошёл по коже. — Деньги где?
— Нет… нету… — брат замотал головой. — Но возьми её! Забери! Она молода… справная… хоть какая-то плата.

Я почувствовала, как земля уходит из-под ног. Хотела закричать, но в горле застрял ком.

Артём бросил на меня короткий взгляд, потом снова перевёл его на брата.
— Я не торгую бабами.
Он сказал это холодно, будто приговор. Брат съёжился, но продолжал лепетать:
— Она того стоит! Забери её — и считай долг закрыт!

Я уже надеялась, что Артём уйдёт, оставит меня, но вдруг он снова посмотрел. Долго. Пристально.

Его глаза скользнули по мне сверху вниз — не так, как у других мужчин, не грязно. Он словно изучал, будто пытался понять, что именно увидел во мне. Я не выдержала и опустила взгляд, но чувствовала, как он прожигает меня насквозь.

В комнате повисла тишина. Даже брат замолк.

— Ладно, — сказал Артём наконец. — Пожалуй, я её заберу.

— Нет! — крик вырвался сам. Я бросилась назад, но один из людей Артёма схватил меня за плечо. — Пожалуйста, не надо!
Ни брат, ни мачеха даже не шелохнулись.

Артём медленно приблизился. Я ощутила запах его парфюма — терпкий, резкий, чужой. Он посмотрел мне прямо в глаза, и в его голосе прозвучала спокойная уверенность:
— Ты идешь со мной

Меня увели.
Мой дом остался позади. Точнее — то, что когда-то называлось домом.
А впереди был он. Мужчина, которого я боялась больше всех. Мужчина, чьё решение изменило мою жизнь.

Глава 3

Инна

Я никогда не думала, что ночь может быть такой громкой.
Не из‑за крика или музыки — из‑за города. Машина скользила по мокрому асфальту, и огни вывесок расплывались в стекле, будто кто‑то размазал по нему акварель. В салоне пахло кожей и чем‑то терпким, пряным — этим запахом дышал тот, кто сидел рядом. Артём.

Я старалась не смотреть на него. Но взгляд всё равно возвращался — как пальцы к тонкой корочке свежего хлеба. Он сидел спокойно, будто ночь, дороги, люди — всё подчинялось только его дыханию. Линия плеч под тёмным пиджаком, рука на колене, пальцы — сильные, с тонкими белыми шрамами. Лёгкий блеск часов. И этот шрам на лице, перечёркивающий бровь и щёку — как след когтя на полированной поверхности.

Меня посадили назад, между двух его людей; один тихо зевал, второй смотрел прямо перед собой, будто я — просто сумка на сиденье. Я пыталась сесть ровно, но платье цеплялось, коленки дрожали. Снаружи город мелькал яркими вспышками, как чужой праздник за стеклом.

— Воды, — сказал Артём, не глядя на меня.

Тот, что сидел справа, без слов протянул мне маленькую бутылку. Пальцы мои зацепились за пластик, крышка резанула кожу. Я сделала глоток — вода оказалась тёплой, но всё равно вернула голос к горлу.

— Спасибо, — едва слышно сказала я.

Никто не ответил. Только мотор ровно шумел, и в зеркале заднего вида на секунду мелькнули его глаза — тёмные, внимательные. Я опустила взгляд на колени.

Я ведь взрослая, двадцать лет — это не ребёнок. Я умею сама справляться. Я сильная.
Но внутри сломалась тонкая, хрупкая перекладина, на которой держались мои дни, и всё зашуршало вниз, как мука из дырявого мешка.

Мы поднялись в подземный паркинг. Тишина там была плотная, как одеяло. Эхо шагов возвращалось к нам с опозданием и обнимало лодыжки. В лифте стены были зеркальные, и я впервые увидела себя полностью: бледная, губы бескровные, в глазах — та самая растерянность, которую я всегда презирала в других. Хотелось стереть её ладонью, как помаду.

Артём стоял рядом, на полшага впереди. Его отражение в зеркале казалось резче, чем он сам: плечи шире, взгляд темнее. Запах — тот же: сигара, дорогой парфюм, холодное железо. Я вдруг подумала, что его мир пахнет не хлебом, а металлом и кожей. И обожглась этим сравнением, как слишком горячим противнем.

Двери лифта распахнулись в тишину.

Это была не просто квартира — другой климат. Пол — камень, гладкий и холодный. Стены — светлые, без рисунка, как лист бумаги, на котором не поставили ни одной буквы. Огромное чёрное окно в пол и город за ним, как развернутая карта из огней. На низком столике — аккуратно сложенные журналы, на одном углу — стеклянная ваза с одной веткой эвкалипта. Никакой бесполезной красоты. Только воля к порядку.

Я ступила внутрь осторожно, как в храм. Башмаки тихо скрипнули. Люди Артёма растворились где‑то в коридоре; запах улицы исчез, и дом втянул в себя мой страх, как губка воду.

— Разуйтесь, — сказал кто‑то за спиной. Голос женщины.

Я обернулась: невысокая, аккуратная, в идеальной белой рубашке поверх чёрных брюк. Тёмные волосы собраны в гладкий пучок. Взгляд — ровный, чуть усталый.
— Яна, — представилась она. — Домоправительница. Проходи.

Артём прошёл вглубь, не оборачиваясь, словно знал: я пойду следом, как тень. Его рука на секунду коснулась спинки кресла — лёгкое, почти неуловимое движение. Он не спешил и этим задавал скорость всему дому.

— Комнату, — коротко бросил он Яне. — Чистое. И… поесть.

— Сразу, — кивнула она.

Я шла за ней по коридору, и мне казалось, что всё вокруг слышит, как дрожат мои руки. На одной стене висела фотография — чёрно‑белая, город, мост, пустые рельсы. Ни людей, ни машин — пустота, которая почему‑то выглядела красивой.

Комната оказалась светлой и простой. Белое бельё на кровати, светлый плед, лампа с тёплым абажуром. У окна — кресло, в углу — невысокий шкаф. На стуле лежал сложенный халат — мягкий, тонкий, цвета молока. Я машинально провела пальцами по ткани.

— Ванная там, — Яна кивнула на дверь. — Полотенца свежие. На столик поставлю еду. Если что‑то нужно — говори.

— А… — я осмелилась. — А он…

— Позже, — ровно ответила она. — Сейчас — приводи себя в порядок.

Когда дверь за ней закрылась, тишина стала разборчивой. Я слышала часы где‑то в соседней комнате — тихие, уверенные щелчки. Как будто сам дом отсчитывал секунды, пока я буду «приходить в порядок».

Я зашла в ванную и закрыла дверь.
Свет там был мягким, как в утренней пекарне, когда первые лучи пробиваются через занавеску. Белая плитка, большое зеркало — в нём снова я, но уже другая: растрёпанные волосы, покрасневшие глаза, кулаки, сжимающие край раковины. Я включила воду. Тонкая струя заиграла в стекле душевой.

Сняла платье, медленно, аккуратно — как снимают бинт с коленки, боясь снова содрать кожу. Тёплая вода стекала по плечам, шее, коленям — и вместе с водой смывалась улица, чей‑то злой взгляд, чьё‑то «заберите её». Смывалась неуверенность — нет, это неправда, не смывалась. Она жила глубже.

Я вспомнила запах хлеба. Утро. Пальцы в тесте. Слова тёти Вали: «Иди, тесто меси». Смех Лены и молчание Кати. И стало так щемяще, что пришлось прижаться лбом к холодной плитке.

Когда я вышла, халат оказался на плечах сам собой. Лёгкий, мягкий; я запуталась в рукавах, будто в чужих объятиях. На столике уже стоял поднос: суп, ломтик хлеба, чай, мёд в маленькой баночке, как янтарь. Живот предательски сжался — я и не вспомнила, когда последний раз ела.

Яна постучала едва слышно и заглянула.
— Поешь. Потом он поговорит.

— Он… — я сглотнула.

Я ела маленькими ложками, стараясь не шуметь, будто дом мог обидеться на звук металла о фарфор. Суп был простой — овощной, с укропом. Хлеб хрустнул тонкой корочкой, и я вдруг улыбнулась. Хлеб — это единственное, что везде одинаковое, подумала я. Даже здесь, где всё другое.

Когда тарелка опустела, я села в кресло у окна и уставилась на город. Огни далёкие, и каждый — как крошечная чужая жизнь. В стекле отражалась я: белый халат, распущенные волосы, тёплая лампа.

Глава 4

Инна

Я проснулась от яркого света. Занавесок на окнах не было, и солнце заливало комнату золотыми полосами, заставляя щуриться. Постель подо мной была слишком мягкой, слишком чужой. Я села, прижимая простыню к груди, и несколько секунд пыталась вспомнить, где я.

И всё сразу вернулось. Вчерашний вечер. Его глаза. Его голос: «Ты идёшь со мной».
Я зажмурилась и резко вдохнула, будто от этого воспоминания можно было спрятаться.

Ванная комната оказалась идеальной — белая плитка блестела, на полке лежали сложенные полотенца, рядом — аккуратный набор средств, всё новенькое, пахнущее дорогим. Я включила воду и долго стояла под струёй, будто хотела смыть с себя весь ужас вчерашнего. Но вместе с водой уходила только усталость, а страх остался под кожей.

Я насухо вытерлась, надела мягкий халат, а потом простое платье из шкафа. Оно сидело неплохо, чуть свободно на талии, но ткань была лёгкая, гладкая. Я заплела волосы в косу, посмотрела на себя в зеркало. В отражении — девчонка. Слишком домашняя для этого места.

Я обернулась к кровати, собираясь поправить постель, когда дверь внезапно открылась. Без стука.

На пороге стоял он. Артём.

Высокий, весь в чёрном, тёмные волосы коротко подстрижены, карие глаза — тяжёлые, прожигающие насквозь. На щеке и брови — пересекающий лицо шрам, от которого взгляд казался ещё холоднее. Он вошёл, как хозяин, даже не посмотрев на меня сразу. Осмотрел комнату, кинул быстрый взгляд на вещи, и только потом задержал глаза на мне.

— Ну что, — сказал он низко, глухо, — обжилась, кукла?

Я прижала руки к груди, не зная, что ответить.

Он хмыкнул и захлопнул дверь за собой.
— Слушай сюда внимательно. Ты здесь временно. Не обольщайся.

Он сделал несколько шагов ближе, и воздух сразу стал тяжелее.
— Твой братец — щенок. Наглый, тупой. Таких, как он, давить надо ещё в зародыше. Чтоб потом не плодили таких же ублюдков.

Я вздрогнула от его слов, но промолчала.

— И он всё равно мне отдаст всё, что должен, — продолжил Артём, резко глянув на меня. — Вопрос времени. А ты тут просто… бонус.

— Я… — я открыла рот, но не знала, что сказать.

Он перебил, как ножом отрезал:
— Ты мне должна одно — ублажить пару раз. Пока не наиграюсь. А потом отпущу. Всё просто.

Слова ударили сильнее, чем пощёчина. Я почувствовала, как щеки вспыхнули, и сжала пальцы на подоле платья, чтобы хоть как-то удержать себя.

Артём усмехнулся, заметив мою реакцию. Медленно подошёл ближе. Остановился так, что я чувствовала его дыхание. Его рука поднялась и резко схватила меня за подбородок, заставив поднять голову.

— Смотри на меня, — приказал он тихо, но в голосе звучала сталь.

Я встретилась с его глазами. Тёмные, безжалостные, но в них блеснуло что-то другое — интерес, звериный азарт.

Он наклонился ближе. Я почувствовала запах сигары и чего-то горького, терпкого, мужского. Его губы коснулись моих — не поцелуй, нет. Он провёл языком по ним, медленно, словно пробуя вкус.

— Сладкая, — сказал он низко, хрипло. — Хлебом пахнешь.

Я замерла, не в силах вдохнуть.

Он отпустил подбородок так же резко, как схватил, выпрямился и отступил на шаг.
— Запомни: твоя жизнь теперь зависит только от моего настроения. Так что старайся, девочка.

Артём развернулся и вышел, оставив дверь приоткрытой. В комнате ещё долго стоял его запах, а на губах горела его влага — словно метка.

Я села на край кровати, сжимая пальцы до боли. Сердце колотилось, и я понимала только одно: он может сделать со мной всё, что угодно. И я ничего не смогу этому противопоставить.

Я ещё сидела на краю кровати, пытаясь успокоить дыхание, когда в дверь снова постучали.
— Завтрак внизу, — раздался женский голос. Это была Яна, домоправительница. — Артём ждёт.

Ждёт? От этого слова всё внутри сжалось.

Я заставила себя подняться и выйти в коридор. Квартира была огромной и каждый шаг отдавался гулким эхом, чтобы напоминать о власти того, кто здесь хозяин.

На кухне пахло кофе и чем-то мясным. Большой стол был накрыт: яичница, бекон, сыр, фрукты. Всё выглядело так, будто готовилось для целой компании, но за столом сидел только он.

Артём.

Он читал какую-то папку с бумагами, нога закинута на ногу, рука с чашкой кофе лежала на подлокотнике. Когда я вошла, он поднял глаза.
— Садись.

Голос был ровный, но такой, что возражать не приходило в голову. Я послушно подошла и села на край стула, опустив глаза в тарелку.

— Ешь, — коротко сказал он.

Я взяла кусочек хлеба, положила на тарелку, отломила маленький кусочек. Руки дрожали.

Артём наблюдал. Не скрывая, не стесняясь. Его взгляд был таким тяжёлым, что кусок хлеба застрял в горле.

— Ты всегда такая тихая? — спросил он вдруг.

Я подняла глаза и встретилась с его взглядом. В нём не было мягкости, только любопытство, холодное и цепкое.
— Я… не знаю, — ответила я.

Он усмехнулся и сделал глоток кофе.
— Знаешь. Просто боишься сказать.

Я замолчала.

Он отложил бумаги, наклонился вперёд, положил локоть на стол.
— Смотри. Мне похуй на твои мечты, учёбу и всю эту мишуру, что у тебя была. Ты здесь, пока я так хочу. Поняла?

Я кивнула.

— Говори, — он резко повысил голос. — Ты поняла?
— Да, — вырвалось у меня почти криком.

Он снова откинулся на спинку стула, ухмыльнулся.
— Вот и умница. Слушаешься быстро.

Я отвела взгляд и уставилась на руки.

— Знаешь, что мне в тебе нравится? — вдруг сказал он.
Я медленно подняла глаза.
— Ты боишься. И правильно делаешь. Страх делает людей послушными.

Он сделал паузу, откусил кусок яблока и жевал медленно, глядя на меня.
— Но у страха есть вкус. Свежий, сладкий. Как у тебя.

Щёки загорелись, и я опустила глаза.

Он усмехнулся, отодвинул тарелку.
— Ладно, ешь спокойно. Сегодня тебя никто не тронет.

Глава 5

Инна

Когда за ним захлопнулась дверь, квартира будто выдохнула. Стало тихо. Но это была не та тишина, что дома, когда все спят и только холодильник гудит. Здесь она была другой — холодной, властной. Такой, в которой слышно каждое моё дыхание.

Я сидела за огромным столом с нетронутой едой и не могла заставить себя взять хоть кусок. Аппетит исчез вместе с его взглядом. Яна прошла мимо кухни и, заметив моё выражение, только тихо сказала:
— Ешь. Упадёшь с ног — хуже будет.

Я кивнула, но послушаться так и не смогла.

Квартира была большая, как несколько моих жизней, с длинными коридорами, зеркалами и фотографиями на стенах. Всё чёрно-белое, строгие линии, ни одной безделушки, ни одной живой вещицы. Будто это место не для жизни, а для власти.

Я ходила осторожно, босыми ступнями по холодному полу, оглядывалась — не выйдет ли кто-то из-за угла. Но кроме Яны никого не было.

В гостиной стоял огромный диван, низкий стол и стеклянная стена, за которой раскинулся город. Машины там были похожи на муравьёв, и от этого ещё сильнее чувствовалась высота, одиночество и его власть.

Я подошла к окну, коснулась стекла. Холодно. И вдруг подумала: если он откроет это окно — и просто выкинет меня вниз, никто и слова не скажет.

Сердце сжалось. Я отступила.

В спальне его не было, но я всё равно не решилась войти. Слишком чужое место. На двери висела лёгкая тень, будто даже дерево знало, кто хозяин.

Я вернулась в свою комнату. Села на край кровати, подняла колени к груди и долго смотрела на собственные руки. На пальцах ещё оставалась тонкая мука со вчерашнего. Эта мелочь — единственное, что связывало меня с прошлым.

Ближе к полудню я спустилась на кухню. Яна сидела там, составляя список покупок. Она подняла на меня глаза.
— Что-то нужно?
— Нет, — покачала я головой. — Просто… можно я приготовлю?
— Артём что-то говорил?
— Нет.
— Ну и готовь, — спокойно ответила она. — Никто не запрещал.

Я осталась одна.

Мука, сахар, масло, яйца — всё нашлось в идеальном порядке. Я достала миску, всыпала муку, и в тот же миг дыхание стало ровнее. Пальцы сами знали, что делать: мягко перемешивать, добавлять сахар, масло, немного воды.

Тесто ожило под ладонями. Оно липло, тянулось, поддавалось. И в этом простом движении было больше покоя, чем во всей этой огромной квартире.

Я ловила каждый запах — сладкий, тёплый, домашний. Казалось, стоит пирогу подняться и зазолотиться в духовке — и я хоть на миг вернусь туда, где была счастлива. К маме. К пекарне. К тому утру, когда всё казалось простым.

Я улыбнулась впервые за эти дни.

Раз никто не запретил, я испеку пирог.
И пусть эта квартира на секунду пахнет не его миром — сигарами и холодным камнем, — а моим. Домом.

Артем

Я открыл дверь и шагнул в тишину квартиры.
Как всегда — тихо.
Я привык к этой тишине. Она мне нравилась. Никакого мусора, никакого визга соседей, никакого лишнего шума. Только мои шаги, гулкие, ровные, и шелест города за окном.

Снял пиджак, кинул его на кресло в прихожей. Потянулся за сигарой — и вдруг остановился.
Запах.

Не табак, не коньяк.
А что-то другое.
Тёплое, сладкое, домашнее.

Я нахмурился.

Прошёл вглубь квартиры, и с каждым шагом этот запах становился сильнее. Сладкий, коричный, с маслом — блядь, он напоминал мне детство, когда мать ещё жила и умела печь. Мать, которой давно нет.

Я остановился на пороге кухни.

Она там. Инна.
В простом платье, с распущенной косой, чуть запачканная мукой. Стоит у духовки, наклоняется, проверяет пирог. Чёрт возьми, пирог. В моей квартире, где всегда пахло только дорогим виски и дымом, сейчас пахло… домом.

Я облокотился о косяк и смотрел. Она меня не заметила сразу. Её лицо было спокойным, даже счастливым, и я впервые увидел её такой. Не забитой, не испуганной — настоящей.

— Ты что делаешь? — спросил я хрипло.

Она вздрогнула, резко обернулась. В глазах — испуг, будто я застал её за преступлением.
— Я… я решила испечь… Раз никто не запретил…

Я хмыкнул.
— Никто не запретил, значит, можно? Так, по-твоему, работает?

Она опустила глаза, сжала ладони.
— Простите… Я просто хотела…

Я шагнул ближе.
— Хотела что? Скучно стало? Или решила, что можешь здесь чувствовать себя, как дома?

Она молчала. Щёки горели, дыхание сбивалось.

Я подошёл вплотную, наклонился так, чтобы видеть её глаза. Взял пальцами за подбородок, приподнял лицо. Её кожа мягкая, горячая, дрожит под рукой.

— Ты забыла, где находишься, девочка. Это не твоя кухня и не твоя жизнь. Ты тут временно. Поняла?

— Поняла, — прошептала она.

Я наклонился ещё ниже, почти касаясь её губ. Почувствовал запах муки, масла, её дыхания. Провёл языком по её губам — медленно, пробуя вкус. Сладкая. Теплая. Живая.

— Хм, — усмехнулся я тихо.

Я отпустил её подбородок, отстранился, взял нож со стола и ткнул в пирог. Кусочек отрезал, попробовал. Горячее тесто обжигало язык, но вкус был… правильный. Такой, какого я не чувствовал много лет.

— Ладно, — сказал я, облизнув губы. — Пусть будет. Делай пироги. Иногда.

Она стояла молча, прижимая руки к груди. Я видел, как её колотит, но в этом дрожании было не только от страха.

Я провёл по столу пальцем, оставив след в муке, и бросил через плечо:
— Но запомни: когда я захочу — сожру не только пирог.

Глава 6

Артем

Жизнь — это война.
Не поле чудес, не сказки про любовь, не эти ваши университеты с мечтами. Война. Каждый день, с утра до ночи. И в ней есть только два типа людей — кто давит и кого давят. Всё. Остальное — пиздёж.

Я это понял ещё пацаном.
Когда сидел на лестничной клетке и смотрел, как соседка несёт домой хлеб, а её муж потом бьёт её прямо за столом. Я понял, что мир не делится на «добро» и «зло». Он делится на «сильных» и «слабых». Сильный берёт, слабый отдаёт. Так всё устроено.

И я выбрал быть сильным.
Не сразу, конечно. Сначала меня самого гнули. Но потом я научился. Первому под дых — и человек уже не такой борзый. Первому вытащить нож — и уже не ты бежишь, а от тебя бегут. Первому сесть за руль и давить газ до конца, пока другие думают.

Всё просто.

Люди для меня — расходник.
Кто-то приносит деньги, кто-то выгоду, кто-то кровь. Остальные — мусор, пустота.
Я видел таких, как твой братец, тысячи раз. Щенок. Сопляк, который думает, что может обмануть систему, урвать кусок, а потом спрятаться. Нахуй таких давить в зародыше, чтоб не плодили дальше ублюдков. Этот долги всё равно отдаст. Или я выбью с него, или сдохнет.

Женщины… отдельная история.
С ними всё ещё проще. Это тело. Разные формы, разные цены, но суть одна. Хочешь — платишь. Хочешь — берёшь. Все эти разговоры про «любовь», про «судьбу» — чушь для девочек с розовыми журналами.
Я всегда брал, что хотел. Захотел — трахнул. Захотел — купил подарок, чтобы не ныла. Захотел — выгнал. Всё.

Чувства? Я видел, чем они заканчиваются. Мужики теряли голову, бизнес, жизнь из-за баб. Любовь — это самый дешёвый наркотик. Сначала кайф, потом ломка, а потом пустота. Нет, спасибо.

И вот…
Я бы так и жил дальше.

Если бы не она.

Инна.
Чёртова девчонка.
Не блондинистая кукла, не подиумная сучка с губами на пол-лица, не дорогая любовница с глазами, в которых только доллары. Нет.
Обычная. Даже слишком. Невысокая, пышная, мягкая, с лицом, которое не бросается в глаза. Но именно это и сбивает с толку.

Она не играет. Она не строит. Она не умеет даже скрывать страх — у неё всё написано на лице.
Когда я беру её за подбородок, она дрожит. Когда говорю жёстко — сжимается. И при этом в ней есть что-то… другое. Настоящее.

Я ведь не собирался её забирать. Честно. Мне нахер не нужны такие хлопоты. Зачем мне девка, которую надо кормить, обустраивать, держать при себе? Я не нянька. Я хотел просто припугнуть брата, чтобы он понял, где его место. Но потом увидел её. И внутри щёлкнуло. Захотелось. Не объяснишь даже.

Сначала думал — игрушка. Пусть будет. На пару дней.
Но когда вернулся домой и учуял этот запах…
Блядь.

Она пекла.
На моей кухне.
В моей квартире, где всё всегда под контролем, где ни одна вилка не лежит криво. И вдруг — мука на столе, тесто в руках, запах сладкого пирога, который разносится по всем комнатам.

Я зашёл — и у меня внутри всё перекосило.
Не потому что пирог. А потому что она посмела. Она смела впустить сюда кусок своего мира. Нарушила мой порядок. Мою тишину.

Я строил этот порядок годами. Чистые стены, стеклянные окна, холодный пол. Здесь нет места теплу. Оно мешает. Оно делает слабым.
А она взяла и принесла. Тихо. Просто. Своими мягкими руками.

И запах…
Чёрт, запах меня добил.
В одну секунду перед глазами встал дом. Старый, деревянный, кухня, где мать месила тесто. Она тоже пахла хлебом. Она умела печь, смеялась, ставила тарелку передо мной. Это было так давно, что я давно вычеркнул это из памяти. Закопал. Сжёг.
А Инна вынула. Одним пирогом.

Меня выбесило, что она напомнила. Я ненавижу воспоминания. Они делают слабым. Я хотел сорваться, хотел крикнуть, швырнуть этот пирог к чёртовой матери.
Но вместо этого подошёл и… попробовал.
И вкус оказался таким, какого я не чувствовал лет двадцать.

А потом я посмотрел на неё.
Щёки красные, глаза большие, губы дрожат. Стоит и смотрит на меня так, будто я решаю её судьбу.
И это чертовски приятно.

Я взял её за подбородок. Заставил поднять голову. Лизнул губы. Просто — проверить, какая она. И понял: сладкая. Тёплая. Неправильная.
Не как проститутки, которые сами прыгают на шею. Не как те, что привыкли изображать страсть.
Другая. Настоящая.

И вот что меня бесит.
Я не должен о ней думать. Но думаю.
Когда еду в машине — вижу её глаза. Когда пью кофе — вспоминаю её запах. Когда открываю дверь квартиры — жду, что снова будет пахнуть чем-то тёплым, домашним.

Я не знаю, зачем она мне.
Я не знаю, сколько выдержу рядом.
Но знаю одно — отпустить я её сейчас не смогу.

Глава 7

Артем

День выдался тяжёлый. С утра звонки, бумаги, два поставщика, которые решили, что могут умничать. Пришлось давить. Я сидел в офисе — просторном, с панорамными окнами и видом на город, — и листал отчёты.

В дверь без стука зашёл он.
Маркус.

Единственный человек, которому я доверял с детства. Мы вместе росли в том дворе, где не прощали слабость. Вместе дрались, вместе бегали от ментов, вместе впервые брали в руки ствол. Он видел меня тогда, когда у меня не было ничего. И остался рядом, когда появилось всё.

— Ну что, хозяин, как тут дела у тебя? — Маркус вальяжно зашёл, плюхнулся в кресло напротив, закинул ногу на ногу. — Лицо мрачное, будто тебя только что налоговая ебнула.

Я усмехнулся.

Он закурил, откинулся на спинку кресла. — Слышал, ты вчера разрулил с этими чурками. Красиво.

— Разрулил, — кивнул я. — Ещё пару дней, и будут плясать, как скажу. Деньги у них есть, но мозгов нет.

— И слава Богу, — хмыкнул Маркус. — Нам умные нахер не нужны. Нам нужны послушные.

Я налил себе кофе, сделал глоток.
— А твои как?

— Мои? — он пожал плечами. — Всё ровно. Наши клубы работают, бары забиты. Девки пляшут, бабки идут. Один хрен — всё как всегда. Только знаешь, чего не хватает?

— Чего?

Маркус прищурился и улыбнулся в свою фирменную ухмылку.
— Веселья, брат. Мы с тобой последние месяцы как бухгалтеры — цифры, люди, разборки. А где жизнь?

Я фыркнул.
— У тебя что, мало жизни? Клубы твои забиты.

— Да клубы — это работа. А я говорю про отдых. Про то, чтобы выпить нормально, расслабиться. Девок пустить на член, а не сидеть в этих кабинетах, как старики.

Я усмехнулся, откинулся на спинку кресла.
— Всё тебе баб да баб.

— А что ещё нужно? — рассмеялся Маркус. — Деньги у нас есть, власть есть. Чего нам ещё, кроме жоп и хорошего коньяка?

Я не ответил. Он не знал, что у меня в квартире сидит та самая девчонка, запах которой всё ещё не выходил из головы.

Маркус затянулся сигаретой и выпустил дым в потолок.
— Поехали сегодня вечером. Я устрою. Пара проверенных сучек, выпивка, музыка. Тебе полезно будет, брат. А то ты уже стал смотреть так, будто тебя давно никто не расслаблял.

Я смотрел в окно, на серый город.
Сигара в руке, коньяк на столе, власть в кулаке. Всё, что я хотел, у меня было.
Но почему-то внутри сидел другой вкус. Вкус сладкого теста. И глаза, которые смотрели не как «сучка для дела», а иначе.

— Посмотрим, — сказал я. — Может, и поедем.

Клуб был наш. По сути — целая крепость в центре города. Шум, свет, музыка так били по ушам, что сердце начинало стучать в ритм басов. Внизу толпа прыгала, визжала, тёрлась друг об друга, но нас это не касалось. Мы поднялись выше — в VIP.

Вип-зал был отгорожен зеркальными перегородками и бархатными шторами. Огромный диван буквой «П», стол с бутылками, лёд, закуски. Всё, что нужно, чтобы ночь прошла как положено.

Маркус плюхнулся первым, схватил бокал и залпом опрокинул.
— Ну, вот оно! — заржал. — А ты всё работа, работа… Сейчас, брат, мы вспомним, зачем живём.

Я молча налил себе виски, сделал глоток. Горло обожгло, и стало легче.

Музыка внизу гремела, но сюда доносился только глухой гул. Свет мягче, обстановка уютнее, но воздух был пропитан сигарами, алкоголем и запахом женских духов.

Долго ждать не пришлось. Девки пришли сами.
Трое — в коротких платьях, на шпильках, с улыбками, натренированными для таких вечеров. Две сразу метнулись к Маркусу, одна — ко мне.

Маркус раскинулся в кресле, закинул руки за спинку и довольно оскалился.
— О, вот это жизнь! Подходи, красотка, покажи, что умеешь.

Музыка сменилась на более ритмичную. Девки начали танцевать. Бёдра, груди, искусственные улыбки. Всё это я видел сотни раз. И раньше мне нравилось. Но сейчас… я смотрел и думал о других губах, мягких, естественных.

О ней.

О той, что вчера пекла пирог на моей кухне.

— Чего такой кислый? — толкнул меня Маркус локтем. — Расслабься! Смотри, твоя уже готова.

И в тот же миг девка возле меня опустилась на колени. Уверенно, без лишних слов расстегнула мои брюки, достала член и жадно взяла его в рот.

Я откинулся на спинку дивана. Её рот двигался быстро, жадно, она делала всё умело, механически. Но в голове у меня была не она. Я прикрыл глаза — и вместо искусственного макияжа представил другую картину.

Инна.
Её робкие, мягкие губки. Её дыхание. Её взгляд снизу, не продажный, а настоящий, смущённый. И сразу стало тяжело дышать.

Маркус, между тем, уже откинул брюки , раскатал презерватив и дёрнул за руку другую девку:
— Ну-ка, иди сюда, малышка, поскачем.

Она запрыгнула на него верхом, юбка задралась, он одним движением вошёл в неё. Стон — громкий, фальшивый, но Маркусу этого было достаточно. Он схватил её за волосы, дёрнул назад, и начал жёстко трахать, не стесняясь ни меня, ни других.

— Вот это жизнь! — крикнул он сквозь шум, глядя на меня. — Вот ради чего мы пашем!

Я усмехнулся краем губ, но внутри всё кипело. Его слова звучали пусто. Для него — да, это жизнь. А для меня?

Девка сосала жадно, давилась, старалась. Я чувствовал, как тело реагирует, но голова была далеко отсюда. Я видел не её ресницы, не её грудь, а круглые глаза Инны, когда я прижал её за подбородок. Я чувствовал не эти влажные губы, а её вкус — сладкий, тёплый, правильный.

Её рот работал чётко, выверенно.
Я знал этот ритм, знал эти движения. Столько лет — и всё одинаково. Казалось бы, бери кайф, наслаждайся.
Но внутри было пусто.

Я смотрел вниз на её ресницы и понимал: это не то.
Ни капли.

Я откинулся на диван, сделал глоток виски, но даже алкоголь не перебил чужой запах. В голове вспыхивал другой образ: её — маленькой, мягкой, с мукой на пальцах. Смущённый взгляд, прижатые губы. Настоящая.

А здесь… пластик. Работа. Ремесло.

И в этот момент оттолкнул девку.
Она ахнула, попятилась.
— Что не так, милый? Я…

Глава 8

Артем

Я вошёл тихо, почти бесшумно.
Дверь её комнаты приоткрыта. Луна заглядывала внутрь, серебрила стены, ложилась полосами на кровать.

Она спала.
Ноги вытянуты, руки раскинуты по подушке. На ней тонкая футболка и короткие шортики. Но футболка немного задралась, открывая полоску живота. Чистая, нежная кожа. Животик мягкий, девичий.

Шорты едва прикрывали верх бёдер, и от этого мне стало жарко. Гладкие ноги, белые, соблазнительно стройные. Бёдра — широкие, женственные. Такие, что сразу хочется вцепиться, раздвинуть.

Я сел рядом, осторожно. Тело натянуто, как пружина, но руку удержать не смог.
Провёл ладонью по её бедру. Кожа гладкая, горячая даже во сне. Пальцы медленно скользнули вверх, выше. Я затаил дыхание.

Сдвинулся ближе, коснулся живота. Он мягко поднимался и опускался от её дыхания. Чистый запах — молочный, тёплый. Слишком настоящий.

Футболка сбилась ещё сильнее, и я позволил себе поднять её выше. Грудь открылась, тяжёлая, красивая. Без лифчика. Соски маленькие, аккуратные, розовые. Грудь большая, налитая — такая, что в мою ладонь едва войдёт.

Я сглотнул. Чувствовал, как внутри собирается слюна.
Чёрт, никогда не испытывал такого голода. Я всегда брал женщин легко, не думая. Но сейчас… я хотел пробовать, исследовать. Хотел её всю.

Пальцы легли на сосок. Я сжал его осторожно, но не удержался — закрутил, чтобы он встал, стал твёрдым. Кожа поддалась, и от этого у меня внизу всё напряглось так, что стало трудно дышать.

Я наклонился ближе. Запах её кожи ударил в голову — сладкий, женский, чистый. Я прижал губы к её соску, медленно облизал языком. Почувствовал вкус. Хотел зарычать, как зверь.

Втянул сосок в рот, прикусывая, посасывая. Она во сне вздохнула, едва шевельнулась. Я застыл, слушая её дыхание, но она снова погрузилась в сон.

А я уже не мог остановиться.
Сосал её мягкую грудь, чувствовал, как она наполняет ладонь, как сосок твердеет всё сильнее от моих движений. Я хотел ещё. Хотел разорвать эту тонкую грань между её сном и моим звериным желанием

Я жадно втягивал её сосок, чувствуя, как он твердеет на языке. Вторую грудь сжал в ладони, тяжёлую, упругую. Пальцы вцепились в мягкость, сдавили сильнее, и от этого во мне всё срывалось с цепи.

Я облизал сосок кругами, потом снова втянул его в рот, посасывая глубже, жёстче, почти звериным напором. И вдруг она вздрогнула, тихо застонала, ресницы дрогнули. Просыпалась.

Её глаза приоткрылись — тёмные, растерянные. Я почувствовал, как её тело напряглось.

— Тише, малышка, — прошептал я, не отрываясь от её груди. — Не пугайся. Сегодня я не трахну тебя. Сегодня я хочу только одно — увидеть, как ты кончишь.

Она дернулась, будто хотела что-то сказать, но я накрыл её губы своими. Сначала мягко, потом глубже, жёстче, впиваясь, обжигая дыханием. Я чувствовал её дрожь, слышал её сбивчивый вдох.

— Ты сладкая, знаешь? — шептал я в её рот между поцелуями. — Слаще, чем любая сука, что была у меня.

Моя ладонь скользнула ниже, к её шортикам. Я раздвинул ткань, прошёл пальцами внутрь.
Тепло. Влажность. И пушок, тонкий, девичий. Я замер на секунду, и внутри меня что-то хищно ухмыльнулось.

— Малышка, — выдохнул я ей на ухо, прижимаясь ближе, — ты настоящая. Даже здесь… мягкая, тёплая… и без прикрас.

Я медленно нашёл её клитор, начал гладить. Сначала легко, едва касаясь, потом сильнее, надавливая кругами. Другой рукой продолжал играть с грудью — сжимал, тянул сосок, сводил её с ума.

— Дыши, — приказал я. — Чувствуй. Я хочу, чтобы ты кончила прямо у меня на пальцах.

Она зажмурилась, всхлипнула. Бедра дрогнули. Я усилил нажим, скользя по её влажности, аккуратно надавил на вход. Её тело откликнулось, выгнулось, как будто само тянулось навстречу.

— Вот так, — шептал я в её ухо, касаясь губами мочки, языком проводя по коже. — Смотри, как твоя киска меня жадно принимает. Ты уже течёшь. Чувствуешь?

Она стонала, пыталась то прижаться, то отстраниться, но я держал её крепко. Губами снова нашёл её сосок, втянул глубоко, втянул его до боли сладко. И одновременно ускорил движения пальцами, лаская её клитор, вход, доводя до грани.

— Давай, малышка, — рычал я ей в грудь. — Покажи мне, как ты кончаешь. Я хочу это видеть. Только это.

Её дыхание сбилось, пальцы судорожно вцепились в простынь. Она выгнулась, и в тот момент я понял — она улетает. Я сжал её грудь ещё сильнее, втянул сосок в рот, надавил пальцами на клитор и почувствовал, как её тело содрогнулось.

Она кончала у меня под рукой.
И это было вкуснее, чем всё, что я знал раньше.

Её тело ещё содрогалось в конвульсиях удовольствия. Я чувствовал, как её киска пульсирует под моими пальцами, как влага липнет к коже. Она стонала, прижимаясь ко мне, и это был самый настоящий, чистый стон — не наигранный, не фальшивый, а вырвавшийся изнутри.

Я отстранился чуть-чуть, тяжело дыша. В груди рвалось рычание. Я смотрел на неё сверху вниз и понимал: меня самого трясёт от голода.

— Чёрт… ты сводишь меня с ума, малышка, — выдохнул я, обводя большим пальцем её влажный клитор ещё раз. Она вздрогнула и закусила губу, пытаясь унять дрожь.

Я резко взял её за запястье, повёл руку вниз.
Она открыла глаза, испуганно посмотрела на меня.

— Тсс, — я наклонился к её уху, царапнул зубами мочку. — Теперь твоя очередь. Потрогай меня.

Я направил её ладонь к своему паху. Брюки давно были распахнуты. Мой член стоял, налитый, пульсировал от напряжения. Она коснулась его робко, кончиками пальцев.

Я зашипел, сжал зубы, чтобы не зарычать.
— Сильнее. Обхвати… Вот так.

Её рука сомкнулась на мне, неловко, но горячо. От прикосновения её мягких пальцев у меня потемнело в глазах.

— Чувствуешь? — шептал я, ведя её руку вверх-вниз. — Это всё из-за тебя.

Она дрожала, но слушалась. Я накрыл её ладонь своей, задавая ритм. Моя грудь сотрясалась от хриплого дыхания, член был каменным, и каждая её неловкая попытка доводила меня до безумия.

Глава 9

Артем

День выдался ебаный. Настолько, что хотелось ломать стены.
С утра два партнёра решили умничать: задержали деньги, пытались качать права. Я подавил. Сначала словом, потом взглядом, а потом пришлось бить. Один вышел из моего кабинета с разбитым носом, другой — со сломанным ребром. Так лучше запоминается.

После этого звонки не заканчивались: то поставки, то какие-то уроды из мелких группировок пытались сунуть нос куда не надо. Я разрывался между людьми и отчётами, и всё это давило так, что под вечер в голове гудело, как от взрывной волны.

Я вернулся злой. Настолько злой, что сам себе казался волком, который готов рвать любое горло. Открыл дверь, бросил куртку на крючок и шагнул в прихожую.

И тут же ударил запах.

Жареное мясо. Картошка. Лук. Специи.
Настоящий, домашний запах.

Я застыл.
На секунду мне показалось, что я снова пацан — маленький, худой, голодный, стою босыми ногами на кухонном полу и смотрю, как мать крутится у плиты. Её руки в муке, сковорода шипит, а я готов съесть воздух, лишь бы насытиться.

Я давно это закопал. Забил, вычеркнул. Домой я уже не возвращался двадцать лет.
И вдруг — запах. Этот, до боли знакомый. Внутри всё сжалось.

— Чёртова девчонка… — прошептал я сквозь зубы.

Я шагнул дальше.
На кухне она.

Инна стояла у плиты. Простое платье, волосы собраны в хвост, лицо розовое от жара. В руке деревянная ложка, и она помешивала сковороду, а пар поднимался вверх. В комнате стоял такой уют, что меня перекосило от ярости.

Я — хозяин этой жизни, я строю людей, у меня кровь на руках и деньги в сейфах, а она стоит и жарит мне мясо. Будто это не логово хищника, а… дом.

— Ты, решила хозяйкой стать? — мой голос прорезал тишину.

Она вздрогнула, обернулась. В глазах — испуг. Настоящий.

— Я… я просто подумала, вы голодны… — её голос дрогнул.

Я сел на стул, уставился на неё. Зверь внутри уже бился в клетке, требуя выхода.
Я поднялся, подошёл вплотную, обхватил ладонью её шею. Она вздрогнула всем телом, замерла.

— Хватит думать, малышка, — прошептал я хрипло. — Твоя задача здесь не картошку жарить.

Я подтянул её ближе, прижал её затылок к себе.

— Пришло время воспользоваться тобой по назначению.

Она широко раскрыла глаза.
— Что…?

— Твоей щёлкой, — процедил я, чувствуя, как внутри рвётся ярость, перемешанная с похотью. — Сейчас ты обслужишь меня.

Я развернул её лицом к себе. В её глазах мелькнула паника, и этот взгляд подлил масла в огонь.
Я толкнул её вниз, грубо, без сантиментов. Она рухнула на колени прямо на кухонный пол.

Я расстегнул ремень, брюки. Член давно налился, стоял тяжело и требовательно. Я достал его, шагнул ближе.

— Открывай рот, — приказал. — Быстро.

Она растерянно замотала головой, губы дрожали.
Я схватил её за волосы, заставил поднять взгляд.

— Я сказал — открой. Шире.

Она подчинилась. Робко, но послушно. Приоткрыла губы.
И я вложил себя внутрь, сам надавив глубже.

Она закашлялась, зажмурилась, слёзы брызнули на глаза.
Я держал её голову, задавал ритм, толкал себя в её горло, чувствуя, как её рот обволакивает мой член.

— Вот так… — хрипел я, глядя вниз. — Смотри, какая ты послушная сучка.
Я вгонял себя снова и снова, медленно, смакуя, пока она давилась, пока её ресницы трепетали, а пальцы беспомощно сжимались на моих бёдрах.

— А ведь делаешь вид невинной, да? — я усмехнулся. — Глазки строишь, голосок мягкий… А сама только и мечтала сесть на член.

Она застонала, пытаясь оттолкнуться. Я вытащил, обхватил её лицо ладонью, заставил смотреть мне в глаза.

— Не смей отворачиваться. Это твой выбор теперь.

Я поднял её, развернул и нагнул прямо на стол.
Платье задрал вверх, её белые трусики сверкнули в свете лампы. Я сорвал их одним рывком.

Передо мной оказалась попка и её киска. Розовая, влажная.
Я провёл пальцами, почувствовал липкость. Она дрожала.

— Вот ты какая, — прошептал я, сжимая её ягодицы. — Вся текёшь. Такая же, как все.

Я шлёпнул её по заднице. Громко, резко. Она вскрикнула.
И в следующее мгновение я вошёл в неё.

Резко. До конца.

Она закричала так, что у меня по спине пробежал холод. Крик боли, не стон. Настоящий, пронзительный.
Её тело выгнулось, по щекам брызнули слёзы.

Я застыл.
Член был сжат так туго, что казалось — рвёт меня самого. Горячая кровь обожгла кожу.

— Чёрт… — прошептал я, выдернувшись.

Кровь. На моём члене. На её бёдрах.
Она дрожала, держась за край стола.

Я понял.
Она была девственницей.

Сердце сжалось. Я смотрел на её маленькую фигуру, на плечи, которые тряслись от боли и страха. На эти глаза — огромные, заплаканные.
И понял, что был не прав. Все мои грязные слова, мысли — они были ложью. Она не была «как все». Она была чистая. Настоящая.

Я провёл рукой по лицу, стиснул зубы так, что заскрипело.
— Чёрт… — выдохнул я, отступая.

Она подняла взгляд. В нём не было ненависти. Только боль. И это резало хуже ножа.

Я развернулся, захлопнул дверь кухни так, что посуда дребезжала.
В груди зверь выл, но теперь к нему примешивалось другое. Чуждое, тяжёлое.

Впервые за много лет мне хотелось пить, курить и бить себя самого.