Ориентиры

Глава 1

— Лен, прости, что так вышло, — Женя делает шаг ближе, но я выставляю перед собой руки, защищаясь. Он морщится, когда я всхлипываю и стираю слезы, катящиеся по щекам. Отворачиваюсь, потому что не могу его видеть. Не хочу. Мне бы в одиночестве побыть да прореветься от души, потому что боль жжет в груди.

Я же влюбилась. По-настоящему. Как дурочка. До сумасшествия, ранних подъемов, чтобы готовить завтраки, и до хруста в грудной клетке. Родин меня ломает своими словами.

— Ты целый месяц от меня к ней бегал. Зачем тогда вообще продолжал встречаться? — спрашиваю, искренне не понимая, как можно было бросать меня в одиночестве и мчаться к другой женщине, которая ждала его и не понимала, что ее тоже дурачат.

— Да а как, блядь, тебя можно было бросить, скажи? — в отражении оконного стекла вижу, как он трет кулаком скулу и морщится, задевая свежую ссадину и стремительно становящийся фиолетовым синяк. — Я же не знал, что она забеременела. Мы расстались четыре месяца назад, я перевелся, потом с тобой отношения начались. — Всхлипываю. Не могу всю злость сконцентрировать только на Родине, потому что слишком много обстоятельств примешивается к нашему расставанию, уродливому и неправильному. — Она не объявлялась четыре месяца, а потом все же решила рассказать. От нее родители отвернулись из-за того, что она ребенка моего под сердцем носит, не могу я ее оставить, пойми.

Обида заливает ледяной водой. Еще чуть-чуть, и замерзнет к чертям, придавив тяжеленной ледяной глыбой. Родин ее любит. «И все время любил», — поддакивает внутренний голос, окончательно меня добивая. И пока я сердце свое открывала, он о другой грезил. Завыть бы от бессилия, но я только руками плечи обхватываю и дышу глубже, потому что с Женей надо точку поставить.

— Уходи, — хочется кричать, но из горла рвутся только сдавленные хрипы. Потому что меня душит сука-любовь. Она безжалостная дрянь, которая хладнокровно лишает жизни, отбирая самое дорогое.

— Лен… — обреченно-тихое. Родин тянет ко мне руку, а я от нее, как от огня, отскакиваю. Ладони к груди прижимаю и испуганно головой качаю.

— Просто уходи, Жень, — губы дрожат. Кусаю их, чтобы не разреветься. Глаза шире распахиваю, собирая слезы и не позволяя им скатиться по щекам. Потому что тогда окончательно растопчу саму себя в глазах Родина. — Пожалуйста. Ты уже все сказал. Хватит, — я больше не прошу — молю. Заклинаю его навсегда уйти из моей квартиры, потому что силы на пределе. Терпение на пределе. Я на пределе.

— Прости, что так вышло, — контрольный в голову, и за Женей наконец закрывается дверь, а я медленно оседаю на пол, позволяя истерике взять верх.

Слезы жгут, ладони уже мокрые, и я просто утыкаюсь лбом в колени. Вою так громко, что, кажется, соседи сбегутся. Но мне больно, моя душа на части разлетелась, сердце с грохотом разбилось, и его уже не собрать.

Меня бросает в дрожь. Поджимаю босые пальцы на ногах. Они ледяные. Я вся замерзаю, превращаясь в ледышку. Волосы на себе рвать охота. Орать, пока голос не сядет, только бы от боли избавиться.

Больше себя не контролирую. Меня топит. В слезах, в отчаянии, в правде. В бездушном откровении. Оно меня сломало. Четвертовало и бросило доживать кое-как.

Так больно быть не может. Это гребаная несправедливость.

Почему я? Почему меня можно бросать? Почему можно уходить и выбирать бывшую? Почему мною можно было пользоваться, а потом… Оставить.

Потому что я не она. Потому что сама провалилась в отношения, потонув в них. Потому что Родин достаточно благородный, чтобы вернуться к забеременевшей от него бывшей, растоптав чувства нынешней.

Навзрыд. На разрыв. До опустошения.

Пока не отболит. Пока не утихнет. Я не заслужила подобного. Всю себя отдала, но… Рычу, в агонии задыхаюсь. Мука мерзкими лианами запястья и грудную клетку стягивает. Мне не хватает воздуха — безнадежность камнем на легкие давит.

Реву. Беззвучно плачу. Оставляю пепелище.

Он меня убил. Уничтожил, оставив после себя пепел. Я сгорела изнутри.

Истерика утихает. Медленно отступает. Сначала отпускает горло, и я жадно хватаю ртом кислород. Уже мелко подрагиваю от озноба, даже нахожу в себе силы встать и закрыться на все замки. Больше никого.

Одна.

Одинока.

Глава 2

В ванной не смотрю в зеркало. Открываю ледяную воду и подставляю ладони. Умываюсь. Взрослые девочки не могут позволить себе до рассвета истерить. Потому что утром на работу. Потому что нужно будет снова улыбаться и снова смотреть на Родина, делая вид, что я целая и невредимая. И потому что придется выглядеть ослепительно.

Редкие слезинки опаляют щеки. Тут же смахиваю их. Больше нельзя.

Стягиваю халат, надеваю атласную пижаму. Внешняя сексуальность прячет внутренний раздрай. Хотя бы в отражении не увижу боль, если не начну всматриваться в лицо.

Кухня. Вино. Бокал до дна.

Никак.

Только кислота любимого сухого. И горечь. Она на кончике языка и в душе. Расползается мерзко по всему организму и травит.

Наливаю еще один бокал и с ним иду на балкон. Здесь валяется пачка сигарет на экстренный случай. Самое время. В пачке не хватает одной сигареты. Усмехаюсь. Выкурила ее в первую нашу ссору с Родиным. Тогда мне казалось, что мир рушится. Сейчас я возвышаюсь на руинах с циничной усмешкой.

К черту все.

Чиркаю зажигалкой и впускаю в себя дым. Он травит, и хочется выкурить всю пачку по одной, чтобы сдохнуть, свернувшись калачиком на холодном полу. Так и не надела носки. Ставлю одну стопу поверх второй, грею по очереди.

Город тонет в огнях. За окнами жизнь. А я в клетке запираюсь и добровольно себя жизни лишаю. Идиотская привычка. Омерзительная. Правильно Женька говорил, что надо бросать. И ведь получалось. А теперь…

Закуриваю вторую.

Слезы снова сползают по щекам. Но уже не ручьем. Парой капель, которые я торможу в начале пути. Они будто пытаются продавить дорогу к самобичеванию. К тому, что я запретила себе чувствовать.

Не хочу быть брошенной. Они обычно до ужаса несчастные. И сейчас я именно такая, но никотин и алкоголь отлично притупляют боль.

На дне второго бокала нахожу спокойствие. Оно мимолетно проскальзывает, снова выпуская вперед тупое отчаяние. Надо бы что-то покрепче.

Окончательно околев, возвращаюсь в комнату. Лике бы позвонить, но времени уже много, и я торможу с желанием излить душу подруге. Тем более она и не сильно ратовала за мои отношения с Родиным. Предупреждала, что в тихом омуте… бывшие водятся. И беременеют.

Сосредоточенно читаю этикетку на вине. Даже если вторую бутылку выпью — в худшем случае получу отравление. В лучшем — меня вырубит до утра, но болеть так и не перестанет. Может, взять что покрепче?

В шкафчике початая бутылка виски. Женя притащил не так давно, отказавшись от вина. Интересно, он тогда только узнал о положении бывшей или набирался смелости мне рассказать правду? Нет, это я пить не буду. Отправляю бутылку в мусорное ведро и обессиленно падаю на стул.

Звонок в дверь прорывает брешь в моем отчаянии. Подскакиваю с места и почти лечу в прихожую. А что если вернулся? Пожалел, осознал и пришел? Может ведь он прийти?

Не глядя открываю дверь, и легкая эйфория разбивается о внушительную фигуру Соколова. В куртке, взъерошенный и с пакетом из «Пятерочки» в руках. Вид уставший, но на ногах держится твердо. Еще одно наказание моей жизни. Таскается следом как пес побитый.

Не хочу его видеть. Толкаю дверь, но гад успевает поставить ногу в проем. Со всей силы давлю — морщится, но не убирает.

— Проваливай, Соколов, — бросаю зло, но Пашу все мои недовольства не интересуют. Он вообще в последнее время с катушек слетает — в любви признается, напрочь забыв о своем друге, с которым у меня отношения… были.

Правда вспыхивает пламенем. Сдаюсь. Мне с Соколовым не тягаться, и он легко открывает дверь, двигая меня в сторону. Уверенно шагает в квартиру и оценивает мое состояние моментально. Взгляд чуть дольше задерживается на декольте и шее. Хочется закрыться, и я обхватываю себя руками.

Жест не остается без внимания — Соколов глаза закатывает. Дверь на два замка запирает и кроссовки стаскивает, поочередно наступая носками на задники.

— Ты совсем обалдел, что ли? — толкаю его обратно, но сил сдвинуть эту махину явно мало. Они закончились еще два часа назад в этом же коридоре, когда меня по стенке размазало Женино признание.

— Собутыльник мне нужен, Алён. Тебе вроде тоже, — кивает на мои зареванные глаза. — Поможем друг другу?

— Катись к черту, — фыркаю возмущенно. Все мужчины в моей жизни решают все за меня. Один бросает, второй — вероломно вламывается в личное пространство, игнорируя грубые просьбы оставить меня в покое.

— Оттуда и пришел, — усмехается Соколов. Он ставит пакет на пол, стаскивает с широких плеч куртку и, глянув на время, кивает мне. — Так что, компанию составишь?

Сволочь бессовестная. Знает же, что отказать не смогу. Потому что выть от одиночества хочется. Киваю. На большее сил не остается.

Иду на кухню — Соколов следом шелестит пакетом. Начинаю суетиться. Я тут погром почти устроила. Чашки из-под кофе после Родина не помыла. Бокал, бутылка, пробка — все хаотично по столу разбросано.

Меня пошатывает. Вино на голодный желудок быстро в голову бьет. Достаю рюмки и ставлю на стол. Дальше чувствую прикосновения горячих ладоней к плечам. Не родные, но греют. И снова рыдать хочется, и слезы-предатели по щекам бегут.

Ну зачем он так? Я ведь в Соколове лучшего друга Родина вижу. И плевать, что Паша сохнет по мне уже два месяца. Потому и притащился сюда, наверное. Женя передал, что я теперь свободная и безутешная.

— Сядь, — давит, вынуждая подчиниться. Сдаюсь. Я сегодня безвольная.

Он хозяйничает на моей кухне. Был здесь всего один раз, когда мешал нашему с Родиным свиданию, но все запомнил. Через пару минут на столе какая-то нарезка, которую тоже притащил Соколов, сок и еще два стакана.

Глава 3

Плевать на все. На Женю, на то, что будет завтра. Хочу, чтобы сейчас не болело. А не болит рядом с Пашкой, и я ни за что от этого ощущения сегодня не откажусь. Я уже пала низко, мне не страшно еще немного по дну поползать в поисках спасательного жилета, что наверх вытянет.

Он несет меня в спальню и укладывает на кровать прямо поверх покрывала. Нависает сверху, вдавливает себя в меня, а меня — в матрас. Соколов больше не делает ничего — только смотрит. Я же задыхаюсь от близости. Она непривычная — Пашка смакует моменты, прощупывает мои границы, а их ни черта нет. Они на третьем бокале вина стерлись.

Тяну ладони к его лицу. Соколов головой качает и, перехватив мои запястья, заводит их за мою голову.

— Трогать здесь разрешено только мне, — снова ухмылка, и она так распаляет, что я выгибаюсь навстречу, грудью задевая его торс. — Сегодня играем по моим правилам.

— Это нечестно, — ерзаю, пытаясь отвоевать себе хоть немного свободы, но ладонь Соколова на солнечное сплетение ложится, вынуждая меня замереть.

— Нечестно трахаться с одним, чтобы другого забыть, — подмигивает и, не дав возразить, в губы впивается. Этот поцелуй отчаянный. Грубый. Пашка всю свою боль в него вкладывает, потому что прекрасно понимает, из-за чего я согласилась.

Дурно от самой себя. Вырываюсь, но Соколов не отпускает. Жалит поцелуями, распаляя меня. Кожу на горле прикусывает и оттягивает до легкой боли. Поднимает майку, оголяя грудь, и поочередно сжимает губами соски. Задыхаюсь от удовольствия, простреливающего все тело. Тихо мычу, ногами торс Пашки обхватываю. Все еще пытаюсь его сдвинуть, но он не поддается.

— Пусти, Соколов!

— Сказал же нет, — как гром среди ясного неба. Вспышка молнии в кромешной тьме. — Моей сегодня будь.

— Только сегодня? — ищу надежду, шанс на то, что это безумие конечно. Что оно завершится с рассветом. Соколов ядовито усмехается, стреляя в меня своей болью:

— Только моей.

Затыкает меня поцелуем. Если будем говорить — не продолжим. Я утону в сомнениях, а пока есть шанс поддаться умелым рукам и алчным губам, что каждый мой сантиметр изучают. Соколов будто всю боль вытягивает из меня, оставляя пустоту, которая заполняется плещущейся между нами страстью.

Я больше не чувствую себя брошенной — в глазах Пашки я самая желанная женщина. Ему плевать, как я сейчас выгляжу, неважно, что было до. Не имеет значения, что случится после. Мы в этом моменте закупориваемся, отрезая остальной мир.

Сдаюсь с тихим стоном и губам его подставляюсь. Соколов хмыкает, опаляя дыханием твердый сосок, и тут же его прикусывает, рассыпая искры под кожей. Он отпускает мои руки, ладонями по животу ведет и шорты по ногам вниз тянет, не переставая целовать.

Не выдерживаю — обнимаю его, за плечи цепляюсь. Сжимаю крепкие мышцы, а Соколов останавливается. Голову вверх задирает, на меня смотрит, как крокодил на жертву, но не шевелится.

— Паш… — зову и щеку его глажу. Он прикрывает глаза на долю секунды и рвано выдыхает. Знаю, что хочется, чтобы трогала, вижу по нему. Мурашки по плечам красивым бегут, и я повторяю трюк.

— Руки, — рычит. — Или я уберу свои.

— Нет, — прижимаю его к себе и обхватываю ногами, не давая отстраниться. — Пожалуйста… — молю, потому что невыносимо его не трогать. Я ведь тогда не перестану сравнивать, когда нужно, наоборот стереть одного, оставив пустую строчку.

— Если не прекратишь, мы на одном разе не остановимся, — мычит в мои ребра, и я все же слушаюсь. Поддаюсь и сжимаю пальцами уже плотную ткань.

Соколов стирает ладонями прикосновения другого мужчины, оставляя только себя. Отметки-засосы по коже разбрасывает и рукой горло сжимает, вынуждая смотреть в глаза. Только смотреть — не трогать, хотя изо всех сил хочется вцепиться в предплечье и отвоевать глоток свежего воздуха.

Вторая его рука ложится на лобок, пальцы ведут ниже по половым губам, и я со смущением отмечаю, что происходящее мне слишком нравится. Соколов отбирает у меня право выбора, вынуждая подчиниться. Принимаю правила игры и шепчу его имя, когда становится слишком хорошо.

Он вводит в меня сразу два пальца, задавая какой-то совершенно ненормальный ритм. Бешеный, резкий — на грани грубости, но сейчас это именно то, что мне нужно. Эта дикость ото всех мыслей избавляет. Мне до невозможности нравится происходящее, насаживаюсь на пальцы, двигаясь навстречу. Соколов мычит, предостерегая, и сильнее горло стискивает.

Не пускает. Не дает в бездну сорваться. К себе против воли приковывает и терзает. Давит большим пальцем на клитор, продолжая мутить мое сознание и поднимать на такую высоту, с которой падать страшно. А я замираю и жадно вбираю все, что Пашка мне дает.

— Я хочу кончить, — шиплю и дергаю рукой, но останавливаюсь на полпути.

— Меня не подождешь? — спрашивает, а у самого пелена в глазах от удовольствия. Впервые вижу, чтобы мужчина испытывал такое наслаждение, доводя девушку до оргазма.

Внизу так мокро, что я почти ничего не чувствую, поэтому сильнее напрягаю мышцы. Хнычу, мысленно упрашивая Соколова не останавливаться. Он прекрасно понимает мои желания. Дает сполна, подводит к грани и замедляется, ожидая ответа.

— Я во второй раз догоню, — невозможно больше сдерживаться. Обхватываю одной ладонью его предплечье, а второй — свою грудь. Сжимаю меж пальцами сосок и дергаю бедрами. — Пожалуйста, Паш… — всхлипываю и прямо в глаза Соколову смотрю.

Его ведет так же, как и меня. Пашка наклоняется и впивается в мои губы, не прекращая движение рукой. А мне всего чуть-чуть не хватало до безумия. Тело электрические разряды пронзают. Дрожь сильнее становится, и я теряю связь с реальностью на несколько долгих мгновений. Мне хорошо, невыносимо прекрасно. В голове ни единой мысли, в сердце — вакуум, а в теле — блаженство, ни с чем не сравнимое. Я бы зависла в таком состоянии навсегда. Но имя, слетающее с моих губ, возвращает прямиком к Соколову.

Глава 4

Утро врывается в мое сознание мерзкой мелодией будильника. Причем не моего. Открываю глаза и тут же жмурюсь обратно. В горле сухо, слюна не помогает унять неприятное ощущение. Голова, кажется, треснет сейчас, а тело… меня будто перемололи и в похожу на меня девушку сложили.

Зачем напилась до такого состояния? Теперь буду полдня все, что произошло вчера, вспоминать.

О, нет.

Осознание произошедшего накатывает мерзкой тошнотой. Жар по телу бежит иголками, поджимаю губы и закрываю глаза, которые врезаются в Соколова, который в отличие от меня выглядит достаточно бодро. Он поднимается с кровати, быстро влезает в штаны и застегивает молнию. Смотрю на его спину и не понимаю, в какой момент меня угораздило упасть в его объятия и утешаться. Мерзко на душе, но не от того, что ночь с Пашей провела. С ним, наоборот, спокойнее было.

Он поворачивает голову, и я жмурюсь, попутно морщась от головной боли. Уходи уже, Соколов, мы не должны видеться. Творить безумства ночью — это одно, а вот мило беседовать утром уже совершенно другой уровень. И наши взаимоотношения не предполагают перехода туда, ведь у них короткий срок годности.

— Можешь не притворяться, я слышал, как ты проснулась, — издевается надо мной изверг. — И не делай такое страдальческое лицо, ночью тебе все очень даже нравилось.

— Ты обещал уйти до того, как я проснусь, — припоминаю наш странный разговор между поцелуями, от которых до сих пор горят губы. Закрываю лицо ладонями. Не надо меня разглядывать. Никакой романтики, никаких иллюзий. Это лишнее.

— А ты обещала не страдать, так что один-один, — без ножа режет правдой, летящей в лоб. Все же нахожу в себе силы посмотреть на утреннего мучителя. Паша надевает майку, и я короткое мгновение любуюсь подтянутым, хоть и слишком сухим на мой вкус, телом, а после, закутавшись в одеяло, делаю вид, что ищу свою одежду, которая соседствовала на полу вместе с его. — Может, по кофе? — он усмехается, бросает мне толстовку и выходит из комнаты. — Жду тебя на кухне, — как будто это я у него в гостях.

Невыносимый.

Пока Соколова нет, достаю из шкафа домашний костюм, надеваю и лечу в ванную. Паша только бровь приподнимает вопросительно, когда мы пересекаемся взглядами на пару секунд, а потом я прячусь за дверью.

Заявился ко мне он, а сбежать хочется мне. И кто меня после этого нормальной назовет?

Открываю кран и настраиваю воду. Становлюсь под душ и ровно дышу. Главное не начать жалеть себя. Не думать о том, что впустила Соколова, о том, что переспала с ним. Впереди сложный рабочий день, лучше сосредоточиться на этом. И не опоздать.

Быстро умываюсь, мою голову. Обматываюсь полотенцем, второпях массирую лицо руками, сгоняя отечность, и клею под глаза патчи. Усмехаюсь горько. При Жене не решалась демонстрировать свой уход. На Соколова же произвести впечатление не пытаюсь. Плевать. Он уже видел меня и пьяной в стельку, и растоптанной, и голой. Последнее можно считать самым скромным из всех.

Снова облачаюсь в костюм и, расчесав волосы, выхожу. Паша сидит на стуле, пьет кофе и невидящим взглядом смотрит перед собой. А я снова его оцениваю. Красивый, зараза. Волосы темные, лицо вечно серьезное, словно он недоволен чем-то. Но такая силища за версту от него ощущается, что не признавать его не получается. Вот и я прикусываю язык, не решаясь конфликтовать, потому что Соколов снова на моей кухне парадом руководит. Даже какие-то бутерброды сообразил и грязную посуду в мойку сгреб.

Сегодня меня это не бесит. Я в некотором роде благодарна. Пусть делает, если так хочется. Мои условия не изменились.

Сажусь напротив второй кружки. Как и вчера сидим, только без алкоголя и тоски. Она куда-то улетучилась, оставив после себя загадочное ничто, в котором мне придется бродить до конца жизни.

Кофе вкусный. С двумя ложками сахара и корицей. Опять Пашка давит вниманием. И когда только успел все выучить? Женя вот не мог. Подбородок начинает дрожать от воспоминаний. Так хорошо было с Родиным, а теперь я боль другим вытесняю. Жуткая эгоистка, но не могу отказать, когда Соколов сам соглашается на все.

— Тебя подвезти? — снова он меня удивляет, не акцентируя внимание на состоянии. Чувствует меня, что ли.

— Нет, — кофе застревает в горле. Тошно от самой себя становится. Пашка и так и эдак, а я все мысли о его друге в голове гоняю. Вспоминаю, как на этой кухне сидели, как целовались и занимались сексом. С Женей все казалось особенным. А теперь мне особенно больно. — И давай без лишней заботы, ладно? То, что было ночью, там и останется.

— Без заботы так без заботы, — пожимает плечами и, допив кофе, встает. Он так быстро воспринимает мои слова, что я с трудом успеваю осознавать. А как же вечный Соколовский протест? Почему он вдруг сменил тактику? И вроде полегчать должно, но только хуже становится. Хочется в кровать забраться, калачиком свернуться и прорыдать еще дня два. — Не провожай, — он идет в прихожую, а я впервые в жизни слушаюсь Пашку.

Без него холодно становится и одновременно свободно. Соколов будто все пространство собой занимал. Но в этом пространстве мне было удивительно комфортно.

Он закрывает дверь, и я обхватываю ладонями плечи, надеясь не развалиться от удушающего одиночества, давящего гранитной плитой. Сколько там времени до работы осталось? Надеюсь, получится выделить пару минут на жалость к себе.

Смотрю на пустую чашку, которая напоминает о незваном госте. Я снова ощущаю на теле руки Соколова. Жадные, сильные — он совсем другой, и это радует и пугает. Наверное, окажись он похожим на Родина, я бы так и продолжала думать о Жене. А теперь в мыслях только то, что переспала с его лучшим другом. Ну вот как меня угораздило так влипнуть? Зачем поддалась, позволила себя соблазнить?

Глава 5

Захожу в кабинет и вздыхаю с облегчением. Здесь пока никого нет, Лика приходит на работу на час позже, а Светлана Семеновна вообще когда захочет, потому что начальнице предпенсионного возраста правила уже не писаны. Она работает дольше, чем наш полковник, на работу его принимала, поэтому к ней особое отношение.

И обычно меня это бесит, но сегодня я радуюсь, что могу какое-то время побыть одна и немного успокоиться. Пальцы дрожат, и я не с первого раза щелкаю выключателем. Снимаю плащ и вешаю в шкаф. Здесь никого, и от тишины взвинчиваются нервы. Не даю себе впасть во вчерашнее состояние. Сажусь в кресло, включаю компьютер. Смотрю в крохотное зеркальце, которое лежит в верхнем ящике стола. Глаза красные, мешки такие, что всю мою тоску уместят. Ладно, черт с ним. Сейчас залипну в таблицах, и никто ничего не заметит.

Подпрыгиваю от страха, когда кто-то стучит в дверь. Идиотка. Продолжаю себя мучить. Спать с Соколовым было ошибкой, но вот впадать из-за этого в истерику — верх тупости. Я не хочу превращаться в ненормальную, которая оглядывается на каждый шорох. Было и было. Мы достаточно взрослые, чтобы понять, что на одном разе все закончилось.

Не дождавшись моего приглашения, незваный гость открывает дверь. На пороге показывается Родин, и мое сердце летит в бездну. Выглядит он помято, но явно лучше, чем я. У мужиков вообще фантастическая и абсолютно ненужная им способность — умыться холодной водой и стать красивым.

— Привет, Лен, — голос виноватый, как у напакостившего ребенка. Сердце мое на части рвет сожалеющим взглядом. Неужели я так жалко выгляжу?

— Чего тебе? — выходит чересчур резко, но извиняться не буду. Он будто нарочно продолжает рану ковырять демонстративным беспокойством. Сам же вчера правдой уничтожил, так зачем сегодня бродить по пепелищу?

— Хотел узнать как ты? — Женя вздыхает и, прикрыв дверь, останавливается около нее. От меня сегодня исходит враждебная аура, и он, видимо, считывает. — Я понимаю, что это все слишком резко получилось, но не хочу, чтобы ты расстраивалась.

О, нет, нет, нет. Только не приторная жалость. Родин был инициатором расставания, а теперь приходит с грустным выражением лица и прикрывается заботой. Не хочу. Не надо. Не могу видеть его.

— Но я расстроена, представляешь? Так бывает, когда у любимого мужчины есть другая, беременная от него женщина, — подскакиваю с места, осматриваю стол, надеясь схватить что потяжелее и запустить в сторону Жени, но там только ручки и листки для записи на клейком крае. — Давай закроем эту тему. Между нами нет больше ничего общего, у тебя скоро будет семья и счастье, а я продолжу жить своей жизнью. И не надо, пожалуйста, этой вины.

Мой истеричный монолог производит впечатление, только не совсем то, которое планировалось. Выслушав его, Родин должен был уйти, но он, напротив, шагает мне навстречу.

— Давай я отвезу тебя домой. Скажем, что отравилась, а? Тебе нужно отдохнуть.

— Мне нужно, чтобы за меня никто ничего не решал, — выставляю ладони перед собой, защищаясь. Не надо ближе, я ведь уже не выдерживаю. — Все, Жень, я поняла, что ты благородный, да и никогда козлом не считала. Но вот эти попытки в заботу — это лишнее. Оставь их для матери твоего ребенка.

— Ладно, — он трет лоб и тихо хмыкает. Моя болезненная уловка срабатывает, хотя мне на стену лезть охота от одной только мысли, что сегодняшний вечер Женя проведет с ней. — Звони если что, я сегодня на месте, передумаешь — отвезу домой.

— Хорошо, — киваю, чтобы только он отвязался, хотя знаю, что ни за что не наберу номер.

Женя больше не убеждает ни в чем, соглашается и, пожелав хорошего дня, выходит из кабинета. Я же гадаю, как в оставшиеся пятнадцать минут собрать себя по кусочкам.

Выходит скверно. До обеда я то и дело украдкой стираю слезы. Хорошо, что в кабинете только Лика. Она задает мало вопросов — я сама все рассказываю, ища утешения. Хорошо, что подруга не осуждает, только обнимает и заваривает чай с лимоном.

Но наша приятная атмосфера разрушается с приходом Светланы Семеновны. Она как всегда недовольно фыркает, заметив нас с Ликой у одного стола. Ей вообще не нравится, когда люди на работе заняты чем-то, кроме работы.

— Если у вас мало работы, вы всегда можете заняться архивом, а не ждать плановой проверки, — произносит извечную фразу, от которой у меня уже развился тик.

— И вам хорошего дня, Светлана Семеновна, — улыбается Лика, игнорируя все попытки начальницы на нас надавить. — Чаю хотите? Как раз только закипел.

Ага, ей только с цианидом. И то не факт, что этот яд не нейтрализуется под количеством ее собственного, сочащегося вокруг.

— Нет. На работу я прихожу работать, а не чаи гонять. И вы, Елена Сергеевна, могли бы поменьше отвлекаться, чтобы мне не приходилось выслушивать от Мальцева, что у нас ужасная кадровая осведомленность о грядущих перестройках, — она скрупулезно поправляет пальто на плечиках, убирает его в шкаф, к слову, персональный, это мы с Ликой ютимся в одном. А потом подвязывает тонкий шифоновый шарф на шее и поправляет волосы, собранные в прическу при помощи литров лака экстра-фиксации.

— В мои полномочия не входят такого рода уведомления, — выдаю скоропалительно, тут же прикусывая язык. Нельзя такое говорить. Горгона настроена выпустить своих медуз, а я слишком печальна, чтобы выдержать удар.

— Считай, что уже вошли. Мальцев согласен, что не мне нужно бегать по этажам и собирать подписи, поэтому с четырех начнешь обход, — кресло натужно скрипит, когда полнотелая Светлана Сергеевна садится в него. Она слишком долго водит рукой по системному блоку, ища кнопку включения, но от этого напряжение взвинчивается сильнее.

— У меня сегодня…

— Если есть претензии, выскажи их полковнику, — перебивает меня старая грымза, и я замолкаю. Претензий много, но она права: обращаться стоит напрямую к руководству, а пока я составлю письмо, которое ни за что не отправлю, потому что в любом отделе кадров есть такая древняя дракониха, готовая сожрать тебя только за то, что ты пришла на работу в юбке на полсантиметра выше колен.

Глава 6

В машине тепло и пахнет ароматизатором с зеленым яблоком. Я сажусь вперед и поправляю полу плаща, которая так и норовит соскользнуть на коробку передач, где лежит рука Соколова. От мысли, что мы случайно соприкоснемся, волоски на коже поднимаются дыбом. Это неправильно, нам больше нельзя пересекать черту. Хватит одного раза, и так все вылилось в неловкое молчание и напряжение, которое между нами можно резать ножом.

Паша молча выезжает с парковки и сосредотачивается на дороге. Поток плотный, еще и дождь не упрощает ситуацию. Мы тащимся с черепашьей скоростью, и я представляю, насколько долгой выйдет поездка. Может, все-таки стоило два часа подождать такси? Тишина давит, я слышу ровное дыхание Соколова, и оно неожиданно бесит. Его спокойствие раздражает. Будто ему не дискомфортно находиться рядом после вчерашнего, будто не обижен из-за того, что я его использовала. Вечно молчаливый и хмурый, черт его разберет.

Моя истерика разбивается о его ледяное спокойствие, стоит нашим взглядам встретиться, когда мы останавливаемся на светофоре. В горле моментально пересыхает, меня против воли затягивает в бездну темных глаз. Это невыносимо. Мы будто наглядеться друг на друга не можем, а в сущности мне не хватает смелости отвернуться первой. Я как олень, застывший в свете фар: понимаю неизбежность ситуации, но не могу даже предпринять попытку, чтобы все изменить. Молча принимаю судьбу. И сейчас она твердит, что надо бежать. Бежать как можно дальше от Соколова, потому что на дне его взгляда нет ничего хорошего — там проводят ритуалы черти, и только дьявол знает, чего они хотят.

— Алён, — начинает с тяжелым вздохом, но не успевает договорить, прерванный сигналом машины позади. Паша рычит едва слышно и все-таки возвращается к дороге.

А меня начинает трясти, как от озноба. Я будто была в шаге от падения, а потом меня утянуло назад от края обрыва. Меня бросает в жар, расстегиваю пуговицы тренча. Соколов бросает быстрый взгляд, но никак не комментирует. До скрипа сжимаю ремень сумки, но это не помогает найти равновесие.

— Я покурю? — спрашиваю дрожащим голосом, выдавая себя с потрохами. Отвечай, Пашка, мне очень надо привести себя в подобие порядка.

— В моей машине не курят, — отзывается, повернув на перекрестке. — Минут через двадцать будем у тебя. Терпит? — убивает своим вопросом. А если я скажу, что нет? Любопытство подмывает так и ответить, но мне не хватит сил выдержать в моральном противостоянии, поэтому я уязвленно киваю, признавая поражение и соглашаясь с правилами. Соколов усмехается, ни капли не помогая мне держаться спокойно.

— Что? — поворачиваюсь в сторону Пашки, но он делает вид, что не замечает меня. Плавно вписывается в поворот, и наконец дорога становится свободнее. Соколов качает головой, в уголках его губ застывает улыбка, и я неосознанно зеркалю его эмоции. Тоже улыбаюсь, толкаю кулаком в плечо еле-еле. — Говори!

— Есть другой способ снять стресс, — начинает издалека, — и он, кстати, гораздо действеннее.

— Придурок, — фыркаю обиженно и отворачиваюсь к окну. Веселье как рукой снимает. Намек слишком очевидный, чтобы его не считать. Паша так и остается непробиваемым. Я не знаю, что в его мыслях, по выражению лица нельзя ничего понять.

— Это нет или надо еще пару раз спросить?

Скотина бесстыдная! Сколько можно издеваться? Разговор не вызывает ничего, кроме раздражения. Кто о чем, а Соколов о сексе. Больше ни за что не сяду к нему в машину. Хватит с меня унижений.

— Это значит иди на хрен, Соколов. Останови, я выйду, — отстегиваю ремень, показывая серьезность намерений. Плевать, что там льет стеной, промокну, потом в ванной отогреюсь и не заболею.

Мы и правда притормаживаем на очередном светофоре. Я тянусь к дверной ручке, но Пашка хватает меня за руку и тянет на себя, не давая выбраться. Упираюсь ладонью в его грудь, он как-то слишком близко ко мне. Наклонился, чтобы не дать выйти.

— Сиди, — не кричит, не приказывает, но от одних интонаций дрожь пробирает, и я подчиняюсь, малодушно прикрываясь ливнем, который еще несколько мгновений назад меня не пугал.

— Тогда перестань намекать на секс! — бросаю уязвленно и тру шею там, где остался синяк от его настырных губ. Пашка понимает моментально, даже невзирая на высокий воротник водолазки.

— Ладно, буду действовать, — кивает и, резко дернув меня на себя, сталкивается с моими губами.

Язык сразу переходит в атаку. Я не успеваю соображать, упираюсь ладонями в широкую грудь, но мое сопротивление сминается за доли секунд. Мне не хватает смелости и силы противостоять этому напору. А еще я снова перестаю ощущать себя одинокой. Невыносимо. Я только начала думать, что справлюсь со всем, как Соколов подкидывает задачек в перечерканную тетрадь.

Сдаюсь. Невозможно не сдаться, когда так рьяно целуют. От этого желания крышу сносит напрочь. Оно дикое, горячее, настоящее. Я скольжу рукой вверх по груди, веду ногтями по коже поверх кромки свитера. Пашка сбавляет напор, теряясь в ощущениях. И меня это промедление отрезвляет. Кусаю его нижнюю губу, не давая вернуться в прежний ритм.

Соколов шипит и отстраняется, но меня не спешит отпускать, гладит бедро, и я… О боже, я сижу на его коленях! Как только он успел, а я не задела задницей руль и не просигналила всем. Аварийка мигает, издавая противный звук, который теперь каждым звуком напоминает о совершенной ошибке. Второй за последние сутки.

— В следующий раз я засуну тебе в рот кляп, — он ведет языком по своей нижней губе, проверяя, какой ущерб я нанесла. И выглядит это действие захватывающе соблазнительно, так что я нервно сглатываю.

— Перестань это делать, Паш, — неуклюже переползаю на свое сидение и снова пристегиваюсь. Провожу пальцами по горящим губам, ловя себя на странной мысли. Мне понравилось произошедшее, но я в этом ни за что не признаюсь, потому что достаточно с меня безумств. — Не надо меня целовать, бросать пошлые фразочки и прочее. Это все только добавляет мне стресса.

Глава 7

Я уже не слышу, как участковый говорит что-то про соседей, вызвавших его — у меня перед глазами все плывёт. Мне страшно заходить в квартиру, от одних представлений, как там все выглядит, снова бросает в дрожь.

— Пойдемте, только не нужно ничего ломать, — все же отвечаю дрожащим голосом и достаю ключи. Я пропускаю сотрудников полиции и представителя ЖЭКа вперед, задерживаясь на несколько секунд, чтобы попрощаться с Соколовым. — Спасибо, что подвез, чай не предложу, сам понимаешь, не до тебя сейчас.

— Пошли посмотрим, что там у тебя. Помогу разобраться, — снова немногословен, но я не спорю. Мне сейчас понадобится моральная поддержка, даже если единственным ее оказывающим окажется Паша.

Мы поднимаемся, дрожащими руками я с пятого раза попадаю в замок. Два оборота — два коротких мига до моего ужаса. Зажмуриваюсь, потому что боюсь открыть дверь и увидеть потоп. Черт. Я не готова к этому.

Я слышу шум льющейся воды, и он удивительно приводит в чувство, так что первым делом бросаюсь в туалет и перекрываю воду. Только потом замечаю, что в ванной полно воды, коридор тоже залит, и даже в комнату и на кухню натекло.

Я шлепаю по полу в ванную. Там сорван полотенцесушитель, вентиль валяется луже на полу, хотя, честно признаться, она больше походит на небольшое озеро, где плавают мои трусы, которые снесло потоком. Унизительное зрелище. Собираю их сразу же. Край плаща намокает, я снимаю его, оставляю на кухне вместе с мокрым бельем. Не надо никому на него смотреть. Боже, ну что за ужасный день.

Соколов входить не спешит, скептически оглядывает потоп вместе с остальными мужчинами.

— Ну что там?

— Полотенцесушитель сорвало, — вздыхаю, представляя космический счет за горячую воду в конце месяца. Хорошо еще, что из крана не кипяток лился, иначе пришлось бы разоряться на второй ремонт, хотя как знать, что там у соседей снизу.

Я достаю все тряпки, имеющиеся в арсенале, и даже полотенце бросаю на пол, и оно моментально намокает. Боже, это ужасно. Беру ведро и, не обращая внимания на уставившихся мужиков, принимаюсь собирать воду.

— Сейчас закрутим, — кивает грузный мужчина и идет прямо по залитому полу. — А, нет, не закрутим, — кричит он мне из ванной. — Тут новый нужен, хозяйка.

Вашу ж мать. Жизнь мне новая нужна, где все не так ущербно.

— А со старым что? — бросаю полотенце в ведро, так и не отжав, и двигаюсь в направлении ванной. Можно хотя бы один спокойный день, а?

— Лопнул. Его только на помойку. У меня вызов еще в соседнем доме, через час смогу поставить, если купите новый.

— Где я вам его возьму? — возмущаюсь, упирая руки в бока.

— Так, раз вы на месте, мы соседке скажем, что на вызов прибыли, и пойдем, а дальше сами разберетесь, — вмешивается в наш диалог участковый, и вместе с напарником они ретируются, оставляя нас троих.

— Я могу съездить. Справлюсь минут за сорок, — приходит спасение откуда не жду. Соколов выглядит решительно, и мне остается только согласно кивнуть. Как его разгадать-то? Еще три месяца назад он меня ненавидел, вчера хотел до безумия, а сегодня бросается на помощь. — Потом помогу поставить.

— Ну вот и решили, — пожимает плечами сантехник. — Тогда наводите порядки, а я еще вернусь, — он поправляет в руке чемодан с инструментами. Те громыхают внутри, раздражая неприятным звуком.

— Паш, зачем ты…

— Я скину фотки, выберешь.

— Только давай не космической стоимости. Самый обычный змеевик. И сумму сразу скажи, я переведу, пока до кассы дойдешь.

— Ага, — кивает недовольно. — Лучше ужин приготовь. Сто лет домашней еды не ел, — подмигивает и вместе с сантехником спускается по лестнице.

Я остаюсь один на один с потопом. Удивительно, но дело идет быстро. Вода охотно собирается, кочует в ведро, и к концу я не замечаю, как вытираю полы уже в комнате. Все равно начала, так к чему останавливаться.

Становится спокойнее. Все не так страшно. Просто небольшая буря, после которой обязательно настанет штиль. Главное сейчас выдержать бешеный ритм. Снимаю промокшую одежду и отправляю сушиться на балкон. Со стиркой и душем пока приходится повременить, хотя после усердного сбора воды от меня несет как от спортсмена, который час провел на дорожке.

Я надеваю чистые вещи и спускаюсь к соседке. Вера Павловна тяжко вздыхает, когда впускает меня в свой ужасный коридор со вздувшимися обоями. Она не кричит, не проклинает меня, а просто ждет вердикт. Так всегда делают добрые старики. Правда, сначала впадают в панику, но по помутневшему взгляду я понимаю, что она уже приняла сердечные капли и теперь реагирует в разы спокойнее.

Завариваю чай на ее кухне, усаживаю ее на мягкий диванчик и обещаю купить обои и переклеить в выходные. Вера Павловна робко благодарит меня, мы пьем чай, и я теряю счет времени, потому что слушаю рассказы о ее молодости и сожаления по поводу моей печальной личной жизни.

— Замуж тебе надо, Ленка, чтобы не ты все это бегала решала, а мужик, — вздыхает она. — Красивая такая, а одна. Не дело это.

— Как только желающий появится, так я сразу, Вера Павловна, — смеюсь и допиваю чай с малиновым вареньем. — Я пойду, еще надо змеевик поставить обратно. Вы извините, что так вышло, и до выходных потерпите, ладно?

— Доживу, и хорошо, — улыбается женщина и встает, чтобы меня проводить.

— Доживете и нас всех еще переживете.

— Не дай бог! И так еле ползаю, — машет на меня рукой, и мы вдвоем посмеиваемся. Я открываю дверь и нос к носу сталкиваюсь с Соколовым. — Ой, а вы, молодой человек, кто?

— Это, кажется, за мной. Коллега, помогает мне, — виновато поджимаю губы, а Пашка с любопытством нас рассматривает и не без удовольствия пялится на мои алеющие щеки. — В общем, до послезавтра, Вера Павловна.

Глава 8

Прячусь на кухне, как нашкодившая кошка. Руки дрожат, тело тоже мелко потряхивает, как от озноба. Все слишком странно. Соколов, который мне помогает, наши неловкие разговоры, а еще моя реакция на него. Последнее, пожалуй, размазывает сильнее всего. Я трепещу перед ним как девчонка, впервые увидевшая кумира. Мне неловко принимать помощь от того, кого я сознательно отвергала. Пашка для меня навсегда Женин друг, я не могу смотреть и не сравнивать. Я сопоставляю даже, как они двигаются, и счет на победу удивительно клонится в сторону наглого Соколова, который вероломно врывается в мою жизнь.

Это безумие. Я долго так не выдержу. Нужно срочно избавляться от мужиков в своей жизни. Ошибалась Вера Павловна, не нужно мне замуж, мне спокойствие необходимо и уверенность в завтрашнем дне. А пока ни того, ни другого. Хотя нет, я уверена, что завтра меня будет ждать очередная катастрофа.

Чищу картошку и лук, потому что собираюсь впечатлить Соколова пельменным супом — самым странным и вкусным открытием моей гастрономической жизни. Уж не знаю, фанатеет ли Пашка от «Роллтона» в сочетании с пельменями, но наивно предполагаю, что ему понравится. Ругаю себя за дурацкие мысли, не надо вообще подобными вопросами задаваться.

Насильно переключаться на что-то другое не приходится — от раздумий отвлекает ругань Соколова и звук брызжущей воды. Волнение моментально натягивает нервы. Теряю концентрацию, рука вздрагивает, и вот уже мой палец стремительно окрашивается кровью. Подношу его к губам, по-детски считая, что лучший способ остановить кровотечение — зажать ранку языком.

Останавливаюсь напротив распахнутой в ванную двери. Меня встречает два удивленных лица. Соколов мокрый, по свитеру и штанам расползается огромное пятно, а слесарь-сантехник недовольный. Последний бодро закручивает полотенцесушитель, пока Пашка пытается проморгаться.

— Что случилось? Опять потоп? — снова облизываю палец, это выглядит антисоблазнительно, но я все равно чувствую неловкость, поэтому зажимаю порез пальцем, морщась от боли.

— Плохо закрутили, брызнуло лишка. Уже исправили, — добродушно улыбается мужчина, а Соколов наконец отступает в сторону и стирает воду с лица.

Он снова на мне сосредотачивается, будто ничего важнее в мире сейчас не существует. Я не вовремя чувствую приятное тепло в животе, но оно мгновенно испаряется, стоит губам Пашки изогнуться в ухмылке.

— Привороты делаешь? — кивает на пострадавший палец. Из груди рвется смешок, и мы оба улыбаемся, разделяя крохотный миг спокойствия на двоих.

— Боишься, что приворожу? — вздергиваю бровь с вызовом.

— Я и так уже, только кровь зря переводишь, — пожимает плечами, завуалированно признаваясь в симпатии. Вот как так можно? Все только что было хорошо, а теперь летит в пропасть со скоростью звука. Не нужны мне эти слова. Не от него хочу их слышать, а сейчас все ощущается так, словно меня с маниакальным удовольствием раздирают на части.

— Полотенце над раковиной, — бросаю холодно и сбегаю обратно, ощущая себя набитой дурой.

И зачем только задала глупый вопрос? Все же ясно как белый день, а так в очередной раз над собой поиздевалась. Мы с Соколовым одинаково побитые: я безответно люблю Родина, он — меня. Это даже не треугольник, это чертова прямая, в которой мы пытаемся дотянуться до желаемого.

Закидываю продукты в кастрюлю, заливаю водой и ставлю на медленный огонь. Проходит мучительно долгих десять минут, в которые я успеваю протереть пыль на кухне и дважды вымыть идеально чистый стол, прежде чем мужчины зовут принимать работу.

Я вхожу в ванную, там и правда нет никакого потопа, даже следов воды нет, потому что Соколов стер все тряпкой. Даже сомнений не остается, что это его рук дело, не постороннему же человеку подобным заниматься.

— Ну, смотри, хозяйка, — кажется, что ничего и не изменилось. Такой же полотенцесушитель, который у меня и был, такого же металлического цвета. Он уже теплый, вода быстро набирается.

— Спасибо вам за помощь.

— Да брось, — машет рукой. — Обращайся, если вдруг что, — он оставляет на тумбочке в прихожей визитку и, попрощавшись, уходит.

Мы остаемся вдвоем. Напряжение взвинчивается вмиг. Пружина натягивается, готовая лопнуть. Мое терпение трещит по швам. Пашка не вламывается в мое личное пространство, но я остро ощущаю желание сделать это.

— Дашь мне полотенце? И надо бы вещи просушить, — он стягивает свитер, оставаясь, слава богу, в майке, но мне все равно достаточно, чтобы залюбоваться рельефными плечами и забитой рукой с вязью узоров. Как-то я раньше не придавала значения татуировке, будто ее и не было вовсе, но она точно старая, а еще нуждается в коррекции — края немного поплыли. Все равно выглядит красиво.

— Ага, — быстро достаю из шкафа большое темное полотенце и отдаю Паше. — Я пока закончу с ужином.

Соколов не комментирует, молча скрывается за дверью ванной, а я жадно хватаю воздух ртом, потому что уже перебор. Наше напряжение не распаляет предвкушение, за которым последует наслаждение. Оно пугает до чертиков, потому что я не знаю, чего ожидать в следующую секунду, и не понимаю, почему мы все еще продолжаем держаться бок о бок.

Суп получается на удивление вкусным, а нервная система перестает бунтовать. Я уже далека от срыва, меня успокоила монотонная готовка. Больше не кажется все таким ужасным, каким я себе нафантазировала. Просто Соколов решил помочь. Просто в знак благодарности я накормлю его ужином и мы так же просто попрощаемся и разойдемся как в море корабли. Нам нечего обсуждать, нечего делить, между нами все и так понятно. Я не смогу сходить с ума от ласк лучшего друга моего все еще любимого мужчины. Пашка не станет терпеть снисходительного и даже потребительского отношения. Мы обречены, и это стоит признать как можно скорее.

Глава 9

Я цепенею, пока под кожей разгорается пожар от Пашкиных жадных ласк. Тело реагирует отлично от разума — оно сдается, потому что хочет этой необузданной страсти, хочет подчиниться мужской силе. С каждой секундой теряю контроль, а Соколов пользуется моментами моей слабости.

Припечатывает меня к себе, рука скользит по влажным лопаткам. Мое сознание плывет, опускаю ладони на его плечи, но вопреки ожиданиям Пашки не обнимаю, а мягко давлю, отстраняя от себя.

— Я не хочу, не надо, — ежусь, потому что моментально становится холодно. Я как горная ромашка на холодном ветру, оказываюсь не готова к условиям существования. Меня резко забросили в агрессивную среду, и я медленно погибаю.

— Зря, могли бы хорошо провести время, — слова бьют наотмашь. Хорошо провести время. Я, кажется, для всех лишь способ скоротать минуты в поисках лучшего варианта.

Облизываю губы, давая себе паузу. Мне нужно собраться с силами и выставить Соколова, который вообще не собирается уходить, раз до сих пор щеголяет по квартире в одном полотенце.

— Я не хочу проводить время. Хватит нам прошлого раза, пусть он будет единственным, — произношу, а в груди вместо облегчения кошки скребут. Что-то идет не так, надламывается еще сильнее.

Пашка хмурится, задумчиво чешет костяшкой пальца бороду, будто взвешивает мои слова. И что его там задело? Обычно все были в восторге и просили еще? Мне тоже понравилось, но больше не надо. Мы и так далеко зашли. И пусть нас с Женей ничего не связывает, но спать с его другом как-то… низко.

— Он не будет единственным, — хмыкает с такой уверенностью, что будь я чуть глупее, обязательно бы прониклась смыслом фразы и властными нотками в стальном голосе. — Ты же знаешь обо всем, — вздыхает, отодвигая признание, которое озвучил мне месяц назад на корпоративе.

Я тогда перепугалась до чертиков, дура влюбленная. Думала, что не смогу от Жени секрет хранить, а оказалось, что к тому времени Родин уже наслаждался вниманием беременной девушки, мчался к ней на всех парах, пока я сходила с ума. И сейчас я снова вспоминаю тот роковой вечер, после которого все пошло по одному месту.

***

Месяц назад

— Потанцуй со мной, — предлагает Соколов. Он сегодня звезда вечера, затмил даже юбиляра.

Женя уехал час назад. Он не отвечает на мои сообщения, хотя обещал вернуться через сорок минут и увезти меня к себе, чтобы снять мое красивое платье. А теперь мне и платье давит, и не нравится уже цвет, потому что я подбирала его под галстук Родина, которого тут нет, и теперь я как Фрида Кало без своего Ривьеры на костюмированной вечеринке.

Мы с Соколовым до сих пор в режиме холодной войны, которая с каждым днем выходит из острой стадии. Паша спокойнее, чем раньше, даже не закатывает глаза, когда я появляюсь в их с Родиным квартире. А теперь и вовсе предлагает потанцевать.

К черту все. Женя в последнее время постоянно куда-то пропадает по каким-то делам. То родителям помочь, то другу, то что-то отвезти-привезти. Я замучилась запоминать, поэтому ограничиваюсь короткими сообщениями, который с каждым разом становится все меньше.

— Пойдем, — подаю Паше руку и позволяю увезти себя в центр танцпола.

Проиграла почти половина песни, но Соколов не отчаивается — уверенно ведет меня в танце. Кружит под музыку так, что я снова превращаюсь в легкую на подъем и немного влюбленную в мир Лену. Ту, которая улыбается, когда пьет кофе по утрам, забравшись на любимый диван с ногами.

Со мной и правда, наверное, что-то не так, раз я превратилась в неврастеничку, которая каждую минуту проверяет входящие и расстраивается, не обнаружив там звонка от Жени.

— Ты хорошо танцуешь, — делаю комплимент полупьяному Соколову. Его взгляд плывет и теряет фокус. Он смотрит вроде на меня, но все равно выходит сквозь.

— А ты прекрасно выглядишь, — делает ответный комплимент. Ну вот куда он-то? Я отвратительная в этом платье и в чертовом одиночестве. Оно мне не идет. Мне идет быть рядом с Родиным.

— Спасибо, — так и подмывает узнать у Соколова, куда запропастился его друг, но я прикусываю язык. Не хочу давать лишних поводов Паше подшучивать.

Последние аккорды взрывают нас обоих. Движения становятся резче. На последней секунде Соколов вжимает меня в себя. Слишком близко, я против таких танцев.

Не успеваю ни вдохнуть, ни произнести мигом появившуюся в голове речь о пристойном поведении, как ощущаю легкое прикосновение губ. Уворачиваюсь, поцелуй мажет по щеке, а меня начинает трясти от ужаса.

Я толкаю Пашу в грудь. Какого черта он делает? Решил таким образом отомстить за все наши перепалки? Это низко и мерзко, на нас смотрит добрая половина коллег. Тяжело дышу. Я готова разрыдаться, потому что прекрасный вечер превращает в омерзительный. Родина нет, Соколов сходит с ума, а я против воли превращаюсь в изменницу.

Разворачиваюсь резко, пользуясь Пашиной растерянностью, и бросаюсь к клатчу, который остался на стуле. Дрожащими пальцами достаю телефон и вызываю такси. Нет, к черту этот день, он определенно отвратительный.

— Алён, стой! — Соколов несется за мной, а я бегу прочь из ресторана, наплевав на обещание Жене дождаться его. Домой ко мне приедет лучше, но здесь ни на секунду не задержусь. Злость кипит внутри, повышая температуру в теле. В глазах рябит от головокружительной ярости — замираю ненадолго, но этих секунд хватает Пашке, чтобы догнать меня.

Соколов хватает меня за запястье и насильно разворачивает лицом к себе. От прикосновения внутри взрывается негодование, горячей лавой расплескивается вокруг, врезается в Пашку, но он только смотрит на меня пристально и дышит тяжело, жадно, словно пытается надышаться про запас. Будто задохнется, если меня отпустит.

Глава 10

Хорошо. Это первое, что приходит в пребывающее в полудреме сознание. Мне снится погожий день. Весна, и мы гуляем в парке, взявшись за руки. У нас все замечательно, целуемся украдкой и смеемся. Улыбаюсь. Он меня обнимает, и жар передается по всему телу, концентрируясь на талии. Горячая ладонь касается кожи. Я с шумом втягиваю воздух.

Колючее предвкушение расползается по телу, мне нравится происходящее, а еще приводят в восторг пальцы, которые пробираются под кромку пижамных шорт, прогоняя сон. Будоражит, с какой осторожностью мягкие движения вводят меня в наслаждение.

Я завожу руку за голову, касаюсь колючей щеки, поднимаюсь выше, глажу волосы и пропускаю их сквозь пальцы. Боже, я умерла и попала в рай? Обожаю утренние ленивые ласки, когда первое, что видишь спросонья — нежность и медленно тлеющая страсть, такая непривычная, но пробирающая до дрожи.

Моего плеча касаются губы — шиплю от удовольствия, выгибаюсь в пояснице, подставляясь ласкам. Пальцы кружат внизу, надавливая на чувствительные точки. Помогаю второй рукой, накрывая сверху и мягко направляя, задавая нужный ритм. Он быстро схватывает, и вот я, так и не вынырнув до конца из сна, проваливаюсь в другую реальность.

— М-м-м, вот так, Жень, еще, — прошу, но вопреки мольбам все прекращается.

— Сука! — раздается гневное за спиной, и мне становится холодно настолько сильно, будто на меня ведро ледяной воды вылили и выставили на мороз. Я подскакиваю в кровати и смотрю на спину Соколова, уносящегося прочь из комнаты.

Боже, боже, боже. Это катастрофа. И мне не так больно от реальности, что все это со мной проделывал Соколов, как страшно от того, что он может натворить в порыве собственного бешенства. Несусь за ним, настигая в дверях ванной. Сердце колотится на разрыв, я не знаю, что делать в таких ситуациях, как его успокаивать и надо ли вообще.

Мне тоже больно, потому что я все еще с трудом соотношу сон, наши с Женей утра и Соколова, который рвет и мечет.

— Паша, прости, — цепляюсь за его плечо обеими руками и не даю спрятаться. Зачем? Что делать с ним буду? Этими вопросами не задаюсь, потому что сейчас кажется, что если я не объяснюсь, то окончательно потеряюсь в своих страданиях, которые разрастаются в геометрической прогрессии.

Назвала одного мужика именем другого. Дурость какая-то. Я просто сонная была, вот и все. У меня нет проблем с памятью, всего лишь сон слишком сладкий был, и я не отличила реальность от фантазий. Низ живота предательски тянет, напоминая о несостоявшемся сексе. Мне не нравятся эти ощущения, они доставляют дискомфорт, но сейчас они последнее, о чем стоит думать.

— Все сказала? — грудная клетка тяжело вздымается и опускается, по скулам ползут желваки, ноздри гневно раздуваются, а сам он напряжен настолько, что каменеет. Я не хотела его обижать. Оттолкнуть — возможно, да, но не обижать, еще и так грубо.

— Нет, — убедившись, что он больше не собирается от меня прятаться, отпускаю его плечо и отхожу, упираясь лопатками в стену. Мой коридор не предусмотрен для ссор таких масштабов, он не вмещает всей злости. — Я не со зла это сказала, мне снился Родин, и я не сразу соотнесла, а потом…

— Замолчи, — он поворачивается ко мне лицом. Вижу ярость во взгляде. Соколов выглядит устрашающе, но я глупо не боюсь. Идиотка, наверное. Любая адекватная женщина в моей ситуации уже бежала бы за чугунной сковородкой, я же молча наблюдаю, думая, что он просто не услышал и нужно повторить.

— Паш…

— Рот закрой, Алёна, пока я ничего лишнего не сказал, — ему хватает всего одного шага, чтобы застать меня врасплох. Он опускает ладони по обе стороны от моей головы. Дыхание обжигает кожу. Мне невыносимо жарко. Все дрожит от аномального ужаса. Я не знаю, что он предпримет в следующую секунду. Точно ведь не придушит, но от внушительности его фигуры трясутся колени.

— Послушай, я… — касаюсь рукой его груди, и этот жест запускает какой-то механизм. И ни один из нас понятия не имеет, как он работает.

— Я же, блядь, попросил! — рычит сквозь стиснутые зубы и тыльной стороной кулака бьет по стене над моей головой. — Заткнуться, замолчать, ни слова больше не произносить, Алёна, какого хрена это для тебя так сложно, а? — сверлит взглядом, в котором нет ничего, кроме разочарования.

— Прости, — одними губами, потому что в горле пересохло от нашего напряжения. Мы два оголенных провода, а еще мы слишком близко, так что точно скоро произойдет короткое замыкание.

— Прощу в первый и последний раз, — кивает, и вроде должно стать легче, но он не расслабляется. Только костяшками по моим ключицам ведет, опускается ниже, сдвигает пижаму в сторону, так что бретелька сползает к локтю, оголяя грудь, — но ты будешь кричать.

— Что? — спрашиваю испуганно и упираюсь ладонью в его грудь. Шиплю, потому что сосок оказывается зажатым между его пальцев. Я ни черта не понимаю, что он делает.

— Имя мое кричи, — бросает отрывисто. Ведет руку ниже, легко раздвигая пальцами влажные складки и проникая внутрь.

— О-о-о, — озарение мешается с удовольствием и выливается в короткие предыхания и тихие всхлипывания.

— Я жду, — толкается, медленно выходит и повторяет действие, пока я расползаюсь по стене, потому что после чрезмерного напряжения мне очень хорошо. По телу всполохами бегут искры, я концентрируюсь на темноте глаз, которые утопить в своей черноте меня хотят.

Пашка нигде больше меня не касается, только рукой. Никакой близости, ощущения сильного тела, горячей кожи и никаких поцелуев. Я не привыкла к такому, но необычный опыт отзывается в груди, где все еще бешено тарабанит сердце. Кусаю губы, жмурюсь и обхватываю обеими руками шею Соколова, но он не дает к себе прижаться.

— В глаза смотри.

Я, кажется, умру прямо сейчас от того, насколько это неправильно хорошо. Я не должна сдаваться, не должна чувствовать сумасшедшего желания, не должна гореть от грубых ласк, но все это происходит здесь и сейчас. Боюсь. Боюсь открыть глаза и встретиться с бурей. Я не выдержу, уже захлебываюсь наслаждением и сжимаюсь с каждым резким толчком.

Глава 11

Пашка истолковывает мою просьбу замолчать по-своему — затыкает рот поцелуем. Не знаю, как он умудряется вкладывать в каждое столкновение губ столько эмоций, но меня разрывает на части. Нам обоим больно от безответной любви. Я для Соколова наркотик — только жизнь отравлю, подарив короткие мгновения эйфории.

— Отпусти, — это самая настоящая пытка. Я горю в его руках, без конца прокручивая мысли о другом. В утреннем свете все опять кажется ошибкой и безумием.

— Нет, я же предупреждал, — усмехается горько, так что я морщусь, словно проглотила горелую карамель.

— Я не хочу, — нахожу в себе силы оттолкнуть его. Ноги еще ватные, колени подкашиваются, и я снова оказываюсь в плену сильных рук Соколова. Он закатывает глаза, но больше никак мою драматичность не комментирует. — Извини, — прошу простить то ли за свою неуклюжесть, то ли за то, что нужный ему ответ дать не могу.

Будь моя воля, я бы утонула в страдании и жалости к самой себе.

— Нормально все, — как всегда лаконичен. Он берет меня на руки и молча несет в комнату, усаживает на диван и сам падает рядом, вытягивая ноги и раскидывая руки в стороны. Я зачем-то рассматриваю его, словно никогда до этого не видела. Соколов впервые за все время нашего знакомства выглядит уязвимым. Он будто взял пару минут, чтобы отдышаться. Потом обязательно вернется к прежнему состоянию, а пока нужно отдохнуть.

— Я все еще считаю, что все, что произошло между нами, должно закончиться, — собираюсь с духом и произношу, когда Соколов ни о чем даже не догадывается.

— Зачем? Тебе было хорошо со мной, — стреляет правдой, и мое сердце отзывается, начиная стучать быстрее.

— Было. Но ты хочешь большего, а мне не нужно ничего. Забота, любовь, отношения — все это не про меня сейчас, Паш.

— Ты не знаешь, чего я хочу, — усмехается Соколов.

— И чего же ты хочешь? — поддаюсь на уловку.

— Всю тебя.

От слов по коже разбегаются мурашки, в груди болезненно тянет. Я должна радоваться, что нужна хотя бы одному человеку в этом мире, но меня парализует страх. Это слишком громко и слишком удушающе. Признание Пашки как затягивающаяся на шее удавка. Выбраться уже не получится, а умирать не хочется. Я знала о его симпатии давно, но сейчас слова звучат слишком сокровенно. Это даже сильнее, чем признание в любви. Мало кто желает человека со всеми его демонами. Они обычно неприглядные. Их принято прятать. Соколов же готов с ними подружиться.

— Ты не знаешь, на что подписываешься.

— Знаю, и очень хорошо, — он склоняет голову в мою сторону и смотрит на меня долго и пристально, скользит взглядом от кончиков пальцев на ногах к лицу. — Я видел тебя счастливой, усталой после моря работы, воодушевленной и веселой. Я видел, как сладко ты кончаешь подо мной, знаю, как ты грустишь и какие на вкус твои слезы. А еще знаю, что ты терпеть не можешь шоколад «Аленка», — улыбается Пашка, разряжая обстановку после своего душераздирающего признания, и я тихо посмеиваюсь. И правда же терпеть не могу.

— Ты опасный человек, Соколов, — наигранно ужасаюсь его откровению, хотя внутри и правда трясусь как лист на ноябрьском ветру. Это страшно — быть чьей-то одержимостью.

— Ты же знаешь, что нет. Сама два раза в год отправляешь меня на разные тестирования, — игнорирует иронию в моем голосе.

— Я серьезно, Паш. Не хочу ничего.

— А если… — он не договаривает — наш странный разговор прерывает звонок будильника, к которому я бросаюсь, точно к спасательному кругу. Меня затягивает во тьму к Соколову, но я отчаянно сопротивляюсь. Барахтаюсь в собственном мраке, который едким туманом проникает в легкие и отравляет мою жизнь.

— Мне пора собираться, — отключаю будильник. — Уходи, и давай забудем обо всем.

— И не подумаю, — усмехается, но не спорит — встает и стягивает со спинки стула свои вещи.

Я провожаю Пашку, закрывая за ним дверь на два замка и отвергая предложения отвезти меня на работу. Сегодня поеду на своей, чтобы не было вообще никаких соблазнов снова сдаться Соколову. Хватит. Я не выдержу его напор и не смогу дать всего, чего он ждет.

Мне нужно время, чтобы смириться с расставанием. Несколько дней печали и уныния. Всего лишь выплакать все слезы и выговорить подушке всю боль. Прорыдаться во время просмотра мелодрамы и напиться до беспамятства. Потанцевать с бокалом вина в комнате, надев только оверсайз-футболку на голое тело, под песни, в которых он козел, а она — богиня. Мне просто жизненно необходимо пережить разрыв в одиночестве.

День проходит спокойно и даже почти скучно. Я не избегаю Соколова — хожу по отделению большую часть рабочего времени, в столовой не забиваюсь привычно в угол, чтобы быть незаметной, а занимаю стол едва ли не в центре, но Пашки нет. Только вечером я узнаю, что он весь день на вызове, и тоска скребет в душе. Кажется, за два дня я привыкла видеть его рядом, а теперь я в гордом одиночестве выезжаю с парковки, закупаюсь в магазине, зачем-то нагребая полную тележку еды, словно жду гостей, и даже успеваю заехать за обоями.

Дома готовлю вкусный ужин, тащу еду в комнату и, расставив все на раскладном столике, сажусь на диван перед телевизором. Телефон мигает, я вижу номер Соколова, но игнорирую. Сбрасываю, выключаю звук и переворачиваю мобильный экраном вниз, чтобы не поддаться соблазну.

Плевать, чего там хочет Соколов. Я не пойду у него на поводу. По крайней мере, не сегодня. Мне нужно осмыслить его громкие слова и перестать чувствовать себя так, будто мне в грудь высадили всю обойму. А еще прекратить жалеть, потому что от Родина я и близко ничего подобного не слышала за время наших отношений.

Я пишу сообщение Лике, что все выходные проведу дома, и отключаю телефон. К черту все. Не хочу никого слышать, даже сотрудников банка, навязывающих кредит.

Глава 12

Я встречаю еще одно безрадостное утро. Беззвучный режим прекращается в шесть утра вместе со звонком будильника. И примерно с этого же времени Соколов атакует меня звонками.

Этот неугомонный начинает меня пугать. Я дергаюсь каждый раз, когда он звонит. Из-за этого не могу уложить волосы и нормально накраситься, поэтому собираю хвост и слегка подкрашиваю ресницы и губы. На этом мои сборы заканчиваются. Я сбрасываю, но мои действия бесят Соколова еще сильнее. Он точно найдет меня и снова выведет на очередной бессмысленный и неприятный разговор, а я не хочу. И так начало рабочей недели нелегкое предстоит, не хватало еще в скандал ввязаться.

Вздыхаю и выхожу из дома, надеясь, что хотя бы закончу вовремя.

Захожу в отделение, дежурный сонно улыбается и кивает, смотрит на часы, изумленно трясет головой. Удивляю саму себя — прихожу на работу на сорок минут раньше, чтобы только не видеться с Соколовым. Прячусь, намеренно избегаю, потому что наши встречи ни к чему хорошему не приводят. Мы или выясняем недоотношения, или занимаемся сумасшедшим сексом. Да, тот оргазм у стены тоже считается.

Хватит. Кто-то должен набраться смелости и разорвать порочный круг, снова вернуть нас к тому времени, где мы были не терпящими друг друга коллегами, а не запускать механизм без кода отмены. Мы ведь сгорим в распутном желании, напрочь забыв, что не всем сказкам свойственно счастливо заканчиваться. Пашка утонет в моей драме, а я сильнее расковыряю еще свежую рану.

Сворачиваю в нужный коридор, глупо радуясь, что мне удалось пройти незамеченной. До обеда Соколов точно не явится в кабинет, а после он, возможно, уедет на вызов, и я смогу насладиться одним днем без его присутствия. Облегченно выдыхаю и расслабляюсь, но это катастрофически рано, потому что возле двери меня караулит несносный идиот, позвонивший за одно только утро четыре раза. О количестве ночных пропущенных и сообщений даже вспоминать не хочу.

— Доброе утро, Алёна Сергеевна, — отталкивается от стены и хмыкает, демонстративно глядя на часы. Просчитал, гад, — вы сегодня рановато.

Соколов терпеливо ждет, пока я подойду и открою дверь кабинета, а меня примораживает к полу. Не могу пошевелиться даже, придавливает досадой, внутри гложет чувство вины: не ответила вчера, а вдруг что случилось бы? С него бы сталось припереться ко мне среди ночи, а я уже успела узнать у дежурного, что Соколов все выходные был на выезде и о нормальном отдыхе слышал очень издалека. Боже, он мог элементарно уснуть за рулем и встретиться лоб в лоб с фонарным столбом! Надо было все же ответить.

А Пашка такой моей реакции будто и ждал — впивается взглядом, собирая каждую эмоцию. Мысленно рычу от досады, попавшись на удочку опытного опера. Конечно же, зубы мне заговаривает, хотя сам стоит здесь неизвестно сколько, выжидая. Он прекрасно меня просчитал. И ни черта не собирался рисковать собой. Просто довел меня до ручки и ловко расставил сети, в которые я попала.

— Проснулась рано, потому что один придурок названивал все утро и ночь и не дал выспаться, — останавливаюсь рядом, как ни в чем не бывало, хотя на самом деле готова пыхтеть от злости. Плевать, что вру напропалую, сейчас важнее оттолкнуть его от себя, а мне известно немного способов это сделать. — Так что утро мое точно не доброе, Павел Дмитриевич, — цежу сквозь зубы. Несоизмеримо бесит. Соколов останавливается прямо за моей спиной и, стоит мне открыть замок, заталкивает нас обоих в кабинет, замыкаясь изнутри.

Успеваю сбежать от него — Пашка настигает меня у рабочего стола, рывком разворачивает и зажимает между своим телом и столешницей. В нос бьет запах его одеколона — неконтролируемо тяну его сильнее, закрываю глаза, давая себе слабую передышку перед новым раундом, в котором Соколов уложит меня на лопатки в прямом и переносном смыслах.

— Какого хрена ты не берешь трубки, когда я звоню? — рычит, склоняясь ко мне, чтобы окончательно свести с ума. Толкаю его в грудь, но Соколову плевать на мои попытки отвоевать личное пространство — и на сантиметр не отодвигается, скорее, вжал бы меня в себя и припаял, чтобы больше никуда не делась.

— Потому что не хочу с тобой разговаривать, — шиплю в ответ разъяренной кошкой и снова толкаю. На этот раз почти получается: Пашка подается назад, но тут же возвращается и прижимается вплотную. Злой и сонный — отвратительное комбо.

— Что за бред, Алён? — опускает ладони на стол, бесповоротно отрезая меня от внешнего мира, в который всеми силами стремлюсь вырваться. Лишь бы от него подальше, потому что я больше не выдерживаю. Мне не сломить его сопротивление, хотя я еще отчаянно брыкаюсь, но уже признаю поражение.

— Это не бред, а констатация факта, — сажусь на стол, только бы подальше от него, но этим же загоняю себя в ловушку, потому что теперь придется разбросать документы, если я планирую сбежать от Соколова по столешнице. — Уходи, Паша, я не хочу тебя видеть, — рвано выдыхаю. Он смотрит недовольно, губы поджимает и чуть ли не вибрирует от злости.

— Хватит уже твоих игр, — наступает, давит морально и почти касается своим носом моего. Горячее дыхание обжигает губы. Упираюсь ладонями в его грудь скорее для вида, потому что знаю: не хватит сил оттолкнуть: ни физических, ни моральных. Чувствую, как бешено бьется его сердце, передавая сумасшедшие импульсы и мне, будто Соколов мой персональный источник питания, а я — севшая батарея на смартфоне. — Сдавайся, Алёна, — требует ответить.

— Ни за что, — бросаю, усмехаясь. Откуда столько смелости? Еще пять дней назад я рыдала из-за Родина и думала, что никогда себя не соберу, потому что была разбита вдребезги, а теперь ощущаю себя удивительно живой и вздрагиваю от прикосновений Соколова. Как он так быстро в мою жизнь проник?

— Ты уже это сделала, — улыбается победно, все еще не отпуская мой взгляд, опускает ладони мне на бедра и дергает к себе, вынуждая в грудь влететь. Становится между моих ног, и я испуганно их свожу, но выходит только сжать ноги Пашки. Попалась.

Глава 13

У меня еле получается досидеть до обеда. Лика то и дело бросает обеспокоенные взгляды и пишет сообщения, спрашивая, что случилось и почему я выгляжу так, словно меня с утра пораньше по голове чем-то тяжелым огрели. Правильнее, правда, будет сказать — отогрели. Кожа горит, словно по телу все еще блуждают руки Соколова.

Лика тащит меня на обед в кафе неподалеку, потому что у нас в меню еще и сплетни, которые лучше обсуждать без знакомых лиц вокруг. Она ждет пояснений, а я не знаю, что ей рассказать. Точнее, как рассказать обо всем. Это похоже на сумасшествие — Соколов зажимал меня с утра в кабинете. Ну кто вообще делится такими подробностями?

— У нас обед закончится, пока ты родишь, — закатывает глаза подруга.

— Соколов опять, — вздыхаю и закрываю глаза. — Не спрашивай ничего, он просто псих, который решил, что теперь я свободна и он может очень активно действовать, — мне удается уместить все в довольно короткую формулировку.

— Так и?..

— Ну что, Лик? — запрокидываю голову и досадливо мычу. Не хочу, чтобы в душу лезли, я не готова.

— В чем проблема, если ты теперь одна? Паша на тебя давно слюни пускает.

— Он его друг! — выпаливаю самое очевидное, и сама усмехаюсь.

Будто меня только это волнует! Я несколько дней назад вышла из отношений, в которых сильно любила. Мне больно и плохо, я морально разбита, и эта связь с Соколовым выглядит по меньшей мере лицемерно, а я не хочу прятаться за масками. Я хочу выстрадать все и с чистым сердцем идти дальше, если это вообще возможно. А бросаться из одного омута в другой — затея проигрышная.

Лика смеется моему заявлению и качает головой, снисходительно, но по-доброму глядя на меня. Да, дура немного, но какая есть.

— Он мужчина, в первую очередь, — поясняет очевидное и, воспользовавшись моим замешательством, продолжает: — Во вторую, очень привлекательный. В третью — он тебя хочет. В четвертую — ты его тоже, иначе бы не краснела тут, так что даже не отрицай. И только в пятую очередь Паша — друг Родина, но кто вообще дойдет до пятого пункта, когда есть первые три? — закатывает глаза подруга. — Бери пока дают, Лен. Вы люди взрослые, никто жениться вас не заставит, а заниматься сексом запретить не смогут. Наиграетесь — разойдетесь. Тебе, может, только на пользу с другим время провести. Уже почти и не думаешь о Жене.

Я вздыхаю, уязвленно понимая, что Анжелика права. Все мои мысли занял Паша, вытеснив Родина, будто его там и не было. Только боль в груди, напоминающая, что я любила сильно, но этого не оценили.

— На словах все легко звучит, — фыркаю обиженно, все же отбрыкиваясь от правды.

— А на деле еще проще. Заходишь в кабинет и говоришь: Соколов, я тебя хочу, сегодня после работы едем к тебе. Он только порадуется.

— Я ему фигни какой-то наговорила, поэтому он выставит меня быстрее, чем я рот открыть успею, — откусываю огромный кусок круассана и наслаждаюсь вкусом хрустящего теста в сочетании с соленой рыбой.

— Так ты на уровне ширинки открывай, чтобы он только томно вздыхал, — откровенно ржет надо мной Лика, не стесняясь привлекать к нашей паре внимание громким смехом. — Ладно, я шучу. Но Паша в любом случае от тебя быстро не отстанет, подумай, надо ли ему сопротивляться.

Надо.

Вслух не озвучиваю, Лика опять подумает, что я выделываюсь, но я понимаю, что сдаваться Соколову нельзя. По крайней мере, легко и просто. Он же тогда в моей жизни кипучую деятельность разведет, я и глазом моргнуть не успею. Пашку нужно принимать дозированно, иначе велик риск потери адекватности, потому что выдержать весь Соколовский напор одномоментно не хватит никаких в мире сил.

Мы заканчиваем обед и встаем. Я поправляю юбку, с прискорбием признавая, что она безнадежно помята. Лучше бы мне, наверное, до конца дня сидеть на месте, если я не хочу получить нагоняй от Светланы Семеновны. Она вообще любит докопаться к чужим недостаткам, даже черную точку на лице высмотрит.

— Может, в туалет зайдем? — спрашивает Лика, моментально бледнея. Взгляд ее стекленеет, и я хватаю ее за руки.

— С тобой все в порядке? — прикладываю ладонь к щеке, но она ровно такой же температуры. Не знаю, зачем это делаю, но я оборачиваюсь, игнорируя попытку Лики утянуть меня в противоположную от входа сторону.

Меня ломает моментально. В глазах щиплет, в легкие перестает поступать кислород, а тело прирастает к полу. Это странно и больно, горько и мучительно — видеть любимого мужчину с другой женщиной. Родин входит в кафе в компании хрупкой брюнетки. Они улыбаются друг другу и держатся за руки. В глазах Жени столько теплоты, что я хочу разрыдаться и вдребезги разбиться прямо здесь. Он смотрит на нее с заботой и нежностью. Влюбленно. Он любит свою беременную девушку, а я промерзаю до костей.

Я думала, что розовые очки слетели с моих глаз давным-давно, но чувствую себя так, словно они прямо сейчас разбились стеклами внутрь. У меня не остается сил на слезы, но в глазах стоит пелена. Кусаю губы до боли, но она ни за что не сравнится с той, что жрет меня изнутри.

— Лен, отомри, Лена, — встряхивает меня Лика, и я наконец отвожу взгляд в сторону, отчего-то стыдясь того, что наблюдала за тем, как Родин ухаживает за девушкой. — Ну он все-таки козлина, — не стесняется в выражениях подруга, она всегда недолюбливала Родина.

— Прекрати. Он ведь не знал, что мы тут будем. Пойдем, — мы создаем слишком много суеты, а еще выглядим бельмом на глазу, стоя посреди зала.

Я тащу Лику к выходу, пока она разъяренно шипит, проклиная Родина. Она часто так делала, поэтому я привыкла и не обращала внимания. Сейчас каждое слово будто мне летит. Я не знаю, как отделить себя от них, но пропускаю все через себя, понимая, что ничего из этого я Жене не желаю, как бы плохо он со мной ни поступил.

Глава 14

Алёна вроде просто на такси уезжает, а такое ощущение, что сбегает как можно дальше. В груди неприятно зудит, будто Милославскую насильно из меня выдирают, но это чувство давно стало перманентным. Я слишком долго живу с ним. Ровно с того момента, как понял, что по уши влюбился в девушку друга.

Мерзкое ощущение. Липкое и грязное. Ну что стоит член в штанах держать и губы не распускать, когда видишь симпатичную девчонку рядом, так еще и несвободную? Легче легкого. Она просто превращается в табу, вставая в ряд с сестрой. Так я думал, пока сам не вляпался.

Мы с Милославской друг друга недолюбливали, сколько себя помню. Она перевелась к нам три с половиной года назад, и с первого дня ее появления между нами разгорелась холодная война. Я тогда отбивался от настойчивого внимания младшего лейтенанта из следственного. Дамочка была хваткая, активно искала мужа и решила, что в кандидаты я подхожу идеально. В общем, получилось с Алёной познакомиться не в то время и не в том месте.

В кабинете меня ждала Марина, она сидела в одном нижнем белье на столе. Стоило мне войти, как ее ноги призывно раздвинулись, демонстрируя все прелести. Меня настойчивость со стороны противоположного пола никогда не привлекала, а навязчивость и вовсе отталкивала. Я тогда провел воспитательную беседу, где доходчиво объяснил, что женского внимания не ищу среди коллег. Психанул, что она своей задницей документы помяла, потащился печатать и наткнулся на Алёну.

Мы столкнулись нелепо. Она влетела в мою грудь, а я поймал и поспешил отстраниться, чтобы не подавать надежду очередной даме в нашем отделении. Ее удивленно-восхищенный взгляд я поймал сразу же. Она хоть и робко, но все же скользнула по мне оценивающе. «Ого себе», — выдала как на духу, а меня взбесило, что в списке моих фанаток еще одна коллега.

Раньше не напрягало особо, я знал, что вздыхали по мне многие, даже замужние, потому что с лицом мне в жизни повезло. А в тот день переклинило. Я порекомендовал Алёне заниматься работой, а не разглядыванием сотрудников. Она назвала меня придурком и, вздернув подбородок, ушла.

Наши колкости быстро вошли в привычку, еще как назло у нас обоих находился повод друг другу язвить. То ее в кафетерии угощали горячим шоколадом, то мне под дворником оставляли романтичные записки. Я не интересовался, чем она живет, хотя Алёна быстро завоевала всеобщее уважение и даже любовь некоторых.

Мы стали часто сталкиваться, когда она закрутила с Родиным роман. Знал бы, чем это для меня обернется, ни за что бы не помогал Жене переводиться. У них все быстро завертелось, и Алёнка постоянно появлялась в нашей квартире, которую мы тогда снимали на двоих.

Меня не напрягало, что они вместе. Только подколок стало меньше, а больше нам общаться особо не о чем оказалось до того рокового дня, когда она хотела устроить сюрприз Родину и приехала к нам, а я собирался в больницу к бате, слегшему с инфарктом.

Мы оба были растеряны, но Милославская собралась быстрее. Она сидела со мной всю ночь в больнице, пока отца оперировали, и все это время не выпускала моей руки. Алёнка действовала удивительно успокаивающе, я в какой-то момент даже задремал на ее плече, а она ни слова не сказала, только улыбнулась, когда проснулся, и предложила кофе.

И меня тогда что-то перещелкнуло. Я не думал, что она такая… С Родиным они все время целовались, ходили на свидания или трахались. На этом развлечения заканчивались. Не было разговоров по душам или чего-то, что сближает двух людей, и я наивно думал, что Алёна обычная поверхностная девица, с которой не может быть ничего серьезного, хотя Женя как-то говорил, что влюбился.

И я тоже. С того дня мы все чаще сталкивались вдвоем: то на работе обедали вместе, то так же в квартире, потому что Родин срывался по делам, оставляя Милославскую в моей компании. Слово за слово, фильм за фильмом, ужин за ужином. Она, сама того не ведая, забралась за грудину и поселилась там со всеми своими тараканами и заморочками, со всеми слезами, которые пролила из-за Жени еще когда они были вместе.

Просто такая, какая есть.

Я поступил как подонок. Узнав о беременности Жениной бывшей, единолично решил, что добьюсь Алёнки. Мне тогда тормоза сорвало конкретно — целоваться полез дважды, и это только распалило сильнее. Я малодушно хотел рассказать всю правду, но ждал, когда это сделает Родин. Он зачем-то еще меня предупредил, что поедет расставаться, и я поперся следом утешать Милославскую.

А теперь смотрю, как она уезжает. Грустная, разбитая и уставшая. Как ее такую взять оставить, вняв просьбам? Выбрасываю окурок в пепельницу и возвращаюсь в здание. Руки чешутся набрать номер и спросить, куда она уехала, но держусь. В конце концов, сейчас разгар рабочего дня, это может быть банальная задача отвезти дело в соседнее отделение.

До вечера решаю не появляться в поле зрения Милославской. Она хоть и гонит меня, но все равно сдается под натиском. Я сегодня завелся слишком, взбесился и перегнул, но к концу рабочего дня превращусь в доброго самаритянина и заявлюсь с повинной в кабинет, чтобы лелеять и обожать.

Только планы мои катятся псу под хвост. Под конец рабочего дня заходит Анжелика, просит поставить подпись в приказе о внеплановом дежурстве. Она какая-то дерганая, постоянно то смотрит пристально, то взгляд отводит, будто хочет что-то узнать, но боится.

— Все в порядке? — интересуюсь из вежливости. Женщины у нас хоть и бойкие в охоте на мужиков, но как до просьб помощи дело доходит, так превращаются в кисейных барышень.

— Да, точнее, со мной да, — она сглатывает шумно и отводит челку со лба резким движением. — Мне неловко спрашивать, на самом-то деле, но я очень переживаю.

Я в замешательстве. Она вроде замужем была, а мнется сейчас, будто что-то непристойное собирается предложить. Губы поджимает и в потолок пялится, словно там речь написана.

Глава 15

Голова такая тяжелая, что я не могу поднять ее от подушки, даже когда мою дверь грозятся выломать. Звонок, не переставая, трезвонит. Я кое-как сажусь в кровати, опираясь на руки. Вокруг темнота, но чтобы добраться до выключателя, нужно встать, а моих сил пока хватает на поиск телефона под подушкой.

Подсветка бьет по глазам — в голове с новой силой вспыхивает боль. Половина девятого, у меня куча пропущенных и сообщений. Лика, Соколов — и так по кругу. Среди них теряется один звонок от Жени. Боже, если в квартиру ломится половина отделения, то я ни капельки не удивлюсь, хотя что-то мне подсказывает, что там один совершенно ненормальный капитан. Не Родин же спонтанно приехал ко мне?

Опираясь на стену, плетусь в коридор. Все-таки включаю по пути свет, от которого приходится идти на ощупь, приоткрывая один глаз. С каждым стуком я все ближе, но отозваться нет сил, из меня будто все разом вытянули, оставив необходимый минимум, чтобы дышать и кое-как шевелиться.

Открываю первую дверь, и шум стихает в момент. Стоит провернуть ключ во второй — она тут же распахивается, представляя взгляду перепуганного Соколова. Он взъерошенный и дерганый. Порывисто шагает в квартиру и впечатывает меня в свою грудь. Его сердце колотится с бешеной силой, передает вибрации. Вижу, что переживал, но едва могу разобраться так быстро с происходящим и собрать пазл.

От Пашки приятно пахнет чем-то хвойным, и я обмякаю, позволяя сильным рукам меня держать. Завтра я наверняка стану корить себя за слабость, но тогда у меня будет больше сил, и я смогу со всем справиться сама.

— Я уснула.

— Ты горишь, — прохладная ладонь накрывает мой лоб. Блаженно закатываю глаза. — Пойдем, уложу тебя.

Соколов сам закрывает двери на все замки, я, не дожидаясь, пока он разденется, иду в комнату, включая верхний свет по пути. Перед глазами все расплывается. Сажусь на кровать и, прикрыв глаза, глубоко дышу. Организм вполне четко сигнализирует, что расставания легко не проходят, особенно если через несколько часов вступаешь в сексуальную связь с другим. У меня случился эмоциональный передоз. Мозговой центр потерял управление, и тело перешло в режим борьбы с заразой. Я даже слова в предложение собрать едва могу, не то что размышлять, почему не решаюсь послать Соколова грубо и конкретно. А Пашка пользуется моей несостоятельностью.

— Где градусник и лекарства? — он задирает рукава свитера, собирая их в гармошку выше локтя. Я снова засматриваюсь на вязь татуировок. Родин их терпеть не может, а у Соколова рисунки складываются в эстетику. Я раньше думала, что вгонять чернила под кожу — наивная блажь людей, которые не вышли из переходного возраста, но, глядя на Пашу, понимаю, что его вряд ли можно упрекнуть в незрелости.

— В угловом шкафу на кухне.

Соколов возвращается с таблетками, градусником, водой и горячим чаем. Я настолько отвлекаюсь на переписку с Ликой, что теряю счет времени. Когда он только успел все провернуть? И с чего вдруг решил похозяйничать на моей кухне? Смотрю на кружку, затем поднимаю взгляд на Пашу. Он невозмутим и совершенно серьезен, не читаем, как и в любой другой день.

— Это лишнее, — произношу строго.

— Смени гнев на милость хотя бы на полчаса и просто скажи спасибо, — вздыхает, закатывая глаза.

— За то, что ты чуть не выломал дверь и перепугал половину подъезда?

— Никто даже не вышел, — уголки его губ приподнимаются в улыбке.

— На месте соседей я бы тоже тебя побаивалась, — забираю градусник, включаю и кладу подмышку. Соколов наблюдает, а я понимаю, что от этого внимания понемногу оживаю. Я не одна, я не лечу в бездну, и даже есть люди, готовые обо мне заботиться. Это дорогого стоит, и будь я не такой ненормальной, наверняка бы расчувствовалась, что Пашка приехал, потому что переживал, но сегодня меня хватает лишь на то, чтобы чуть меньше спорить.

Я подтягиваю колени к груди и замолкаю. Соколов садится на край кровати, тоже ждет. В нашем молчании сегодня много всего: и Пашкин страх, и мой раздрай, и даже немного уюта, который сейчас окутывает нас. Мне не хочется прерывать тихую идиллию, а вот бездушной машине с ртутью внутри плевать. Градусник пищит, демонстрируя тридцать восемь и один.

Пашка качает головой и молча выдавливает из блистера таблетку «Ибупрофена».

— Спасибо, — все же благодарю и решаю приберечь яд до лучших времен.

— Пожалуйста. Я побуду с тобой, пока таблетка не подействует, потом поеду.

Киваю и двигаюсь в сторону, освобождая больше места для Соколова. Он сразу же устраивается рядом, понимая все с полуслова.

— Включишь что-нибудь? — прошу, потому что сидеть с Пашей в тишине — непроходимое испытание. Я отчего-то чувствую себя виноватой, потому что не испытываю и десятой доли всего, что Соколов ощущает в отношении меня. А еще мне то жарко, то холодно, и от этого тоже надо отвлечься.

Пашка останавливается на какой-то части Форсажа. Кажется, я потеряла счет после пятой. Он подает мне чай, спустя двадцать минут привозят кучу ужасно вкусной и ровно на столько же вредной еды. Меня начинает отпускать, сознание проясняется, и просыпается аппетит. Я не ела с обеда, и теперь голод берет главенство, поэтому я без зазрения совести съедаю сэндвич и половину копченых колбасок.

Мы бурно обсуждаем слишком очевидный сюжет. Соколов каждый раз фыркает на работу спецслужб США, поясняя, что все это не имело бы ничего общего с реальностью. Меня забавляет эта реакция, поэтому я подтруниваю над ним и с любопытством выспрашиваю, как бы поступил самый легендарный капитан МВД России. Пашка на лесть не ведется, но улыбается чуть шире.

Как-то мы слишком уютно сидим. Фильм в самом разгаре, температура спала, а градус напряжения между нами стремительно снизился. Я полудремлю на плече Соколова, он с интересом следит за гонкой на экране и при этом не забывает заботливо гладить мои волосы. Это действует расслабляюще и очень… перебор, в общем. Никто и никогда раньше молча не сидел со мной и не делился сердечным теплом. А Паша снова рядом, словно лучше всех понимает, когда я нуждаюсь в поддержке. И молча ее оказывает.