Орк, пленивший моё сердце

1

Когда я вошла в тронный зал, шелест шёлковых платьев и шёпот затихли, словно весь двор разом затаил дыхание. Я шла легко, высоко вскинув голову, чувствуя на себе взгляды сотен глаз. Одни благоговейные, другие осуждающие, третьи откровенно враждебные. Всё это было для меня обычной музыкой: я выросла под аккомпанемент шепота за спиной и реверансов перед лицом.

Сегодня принимали послов с Восточного континента — чопорных, надменных старцев в расшитых мантиях, которые каждый свой жест сопровождали долгими церемониями и укоризненными взглядами, словно весь наш двор не стоил и пол медного их драгоценного времени.

Меня стошнило бы от одной только мысли, что мне придется выслушивать их жеманства в течение нескольких часов. Но я принцесса Алиссара, единственная дочь короля Эдгарна Великого, и моё присутствие было необходимо. Чтобы показать красоту и благородство нашей крови. Чтобы сидеть, скрестив руки на коленях, опустив глаза долу, как подобает воспитанной принцессе.

Я уселась на своё место, расположенное чуть ниже отцовского трона. Скука вползла в меня, как ледяная змея. Серебряные кубки с вином, тяжёлые портьеры, равномерное бормотание придворных — всё казалось тоскливым, замершим, лишённым жизни.

Послы один за другим подходили к трону, преклоняли колено, произносили витиеватые речи. Их слова сливались в одну тягучую, липкую массу: "благоговение", "дружба", "бесконечное уважение", "верность союзу"... Всё это звучало фальшиво. Фальшиво и... безнадёжно скучно.

Мои пальцы нервно теребили подол платья. Я видела, как отец исподтишка бросает на меня строгие взгляды, предостерегая от любых выходок. Но именно это его выражение всегда действовало на меня, как спичка на порох.

И когда к трону подошёл главный из послов — сухой, как вяленая треска, с ястребиным носом и вуалью ароматов, которые противно дурманили воздух, я не удержалась.

Он начал свою долгую, усыпляющую речь. Я смотрела, как его тонкие губы открываются и закрываются, как его пальцы, унизанные кольцами, судорожно теребят край рукава.

И тогда я медленно поднялась.

Лёгкий шорох прокатился по залу. Все повернули головы в мою сторону.

Я улыбнулась. Медленно, томно, как мать учила меня когда-то — улыбаться, чтобы покорять. Только в моём случае это была улыбка львицы, нашедшей новую добычу.

— Простите, — голос мой раздался тихо, но звеняще ясно. — Я правильно понимаю, Ваше Величество... — я сделала изящную паузу, — что этот господин желает выразить свою преданность нашему двору... с помощью столь... необычного выбора духов?

В зале повисла мёртвая тишина. Посол осекся, глаза его округлились, как у задетой гадюки. Несколько придворных захихикали в кулаки, кто-то ахнул, кто-то поспешно отвёл взгляд.

Отец сидел, словно выточенный из мрамора. Лицо его не изменилось, но я чувствовала: под этой маской зарождается буря.

— Принцесса Алиссара, — медленно произнёс он, — прошу вас соблюдать уважение.

— О, разумеется, отец, — мурлыкнула я, слегка присев в реверансе. — Я ведь просто поражена богатством аромата. Такой... многослойный букет! — я вдохнула воздух через нос, изображая экстаз. — Рыбные нотки с оттенком болота... И где только вы находите столь тонкие композиции?

Посол, до сих пор державшийся с гордой невозмутимостью, покраснел. Я видела, как его пальцы сжались в кулаки.

Мои слова были дерзостью. Оскорблением. Нарушением всех дипломатических приличий.

И всё же я продолжала, охваченная странной, сладкой дрожью. Моя дерзость росла, подпитываемая шоком окружающих, скрытыми взглядами одобрения моих фрейлин, тайными улыбками молодых рыцарей.

Я шагнула вперёд, словно собираясь понюхать посла поближе.

— Вы знаете, — произнесла я задумчиво, — мне всегда говорили, что в Восточных землях высоко ценится дух свободы... Свободы от мыла и воды, очевидно.

В этот момент кто-то из придворных не сдержался и громко расхохотался. Смех прокатился по залу, прорывая натянутую тишину. Посол побледнел. Его свита бросилась к нему, что-то быстро шепча на ухо. Король Эдгарн, мой отец, молчал, но я чувствовала его гнев, как зловещую тень у себя за спиной.

Моя победа была полной и горькой. Я вышла из зала, даже не дождавшись, пока отец даст знак. Шлейф моего алого платья змеёй тянулся за мной, собирая на себя взгляды, полные ужаса, восторга и осуждения.

Я шла быстро, почти бегом, словно спасаясь от невидимого врага. В коридорах дворца было прохладно, но по моему телу бежали капли пота. Я знала: это был мой последний глоток вольности. За ним последует буря.

И всё же... я не жалела.

Я — Алиссара, единственная дочь Эдгарна Великого. Я рождена, чтобы сиять, гореть и сжигать всё вокруг себя. Даже если в этом пламени однажды сгорю сама.

Прохладные коридоры дворца встретили меня тишиной. Стражники отворачивались, слуги жались к стенам. Моё платье шуршало, скользя по каменным плитам. Мне хотелось забраться в свои покои, сбросить тугое платье, распустить волосы и забыться, хотя бы на час.

Но я знала: это невозможно.

— Принцесса Алиссара. — Раздался голос советника Раэля, холодный и безапелляционный, словно удар камнем в спину. — Его Величество ждёт вас в Красном зале.

Я резко остановилась. В груди кольнуло что-то острое. Красный зал. Зал для личных аудиенций. Там отец встречался с теми, кого хотел унизить или сломать.

Я вскинула голову, заставляя себя не показывать страха.

— Проводи меня, — бросила я через плечо.

Раэль не сказал ни слова. Только кивнул, и его тень скользнула рядом со мной, чуть впереди, как тень палача перед приговором.

2

Красный зал был освещён только двумя факелами. Стены, обтянутые малиновым шёлком, казались живыми, будто пропитались кровью тех, кто здесь стоял прежде. В центре, на высоком кресле, которое не осмеливались называть троном, сидел мой отец.

Когда-то я любила его всем сердцем. Гордого, непоколебимого, справедливого. Но годы, власть и битвы превратили его в нечто иное. Теперь передо мной сидел человек, от которого исходила такая тишина, что была тяжелее любого крика.

Я вошла, гордо подняв голову. Присела в реверансе. Почти вызывающе.

— Ваше Величество, — произнесла я.

Он молчал долго. Так долго, что я начала ощущать, как напряжение стягивает кожу на лице. Наконец он заговорил.

— Знаешь ли ты, что ты сделала? — Голос был тихим, но в этой тишине звучала сталь.

Я приподняла подбородок.

— Я защитила честь нашего двора, — ответила я. — Этот посол оскорбил нас своим поведением. Его внешность, запах...

— Хватит! — рявкнул отец. В его голосе не было ни капли прежней снисходительности.

Я вздрогнула, но не опустила глаз, наоборот смотрела на отца с вызовом.

— Ты оскорбила союзников. — Он встал, тяжёлый, грозный. — Ты поставила под угрозу мир с Западом!

Я смотрела на него, не понимая. Мир... союзники... какая разница, когда всё их отношение к нам, это сплошь притворство и грязь? Разве мы должны глотать их хамство только ради мирных договоров?

Я открыла рот, чтобы возразить, но он опередил меня.

— Ты думаешь, ты выше правил, Алиссара. Ты думаешь, твоё острое словцо и красота спасут тебя от последствий. — Его глаза метали молнии. — Но ты ошибаешься.

Он подошёл ближе. Я почувствовала его тяжёлое дыхание, запах железа и ветра.

— Твой долг быть не украшением, а мостом. Быть гордостью короны, а не её позором.

Мои пальцы судорожно сжали складки платья. Я задыхалась от обиды.

— Я не виновата, что они...

— Ты виновата. — Отец смотрел на меня, как судья на преступника. — И ты понесёшь наказание.

Я вскинула брови.

— И что же это будет? Заточение в башне? Запретишь выходить в свет?

На мгновение в его глазах промелькнуло нечто тёмное, почти жестокое.

— Ты будешь ухаживать за пленником. — Его голос был хриплым от сдерживаемого гнева.

Я замерла.

— Пленником?

— Орком. — Отец бросил это слово, как удар хлыста. — Пойманным на южной границе. Сильным. Диким. Опасным.

Мир пошатнулся вокруг меня.

Орки... дикари, чудовища с другой стороны гор. Враги, монстры, варвары. И я должна... ухаживать за одним из них?

— Нет, — прохрипела я, отступая на шаг. — Нет, отец, ты не можешь...

— Я могу. И я делаю это. — Король приблизился ко мне вплотную. — Ты будешь заботиться о нём. Кормить его, обрабатывать его раны, чистить его клетку, если потребуется.

— Это... это унижение! — выкрикнула я, чувствуя, как слёзы подступают к глазам.

— Да, — коротко сказал отец. — Именно это тебе и нужно. Нужно унизить тебя, чтобы усмирить твою гордыню.

Я хотела упасть на колени, закричать, умолять — но вместо этого сжала кулаки, впиваясь ногтями в ладони.

Я Алиссара. Я не упаду на колени. Никогда. Он сделал шаг назад, жестом отпуская меня.

— Завтра на рассвете пойдёшь в темницу. Желаю тебе приятного общения с новым товарищем, дочь моя.

И отвернулся, словно я для него уже не существовала.

Когда я вышла из Красного зала, ночь накрыла дворец тяжёлым, беззвёздным пологом. Я шла, словно во сне, не чувствуя ни пола под ногами, ни прохлады воздуха. Где-то вдалеке завывал ветер, и казалось, он смеётся надо мной.

Орк.

Я должна буду ухаживать за орком. Я принцесса, рожденная для золота и шелков, должна буду прислуживать дикому зверю.

В груди зреет что-то острое и горькое. Гнев. Страх. Обида. Но вместе с ними... странное, колючее предвкушение.

Я ещё не знала тогда, что в моём падении начнётся мой полёт.

3

Рассвет окрасил небо в бледные, болезненные цвета, когда я, закутавшись в плащ, пересекала пустынный внутренний двор. Башни здания с темницами вздымались в небо, как костлявые пальцы. Туда, где держали пленных. Туда, где ожидал меня мой позор.

Рядом шагал капитан стражи, мрачный и молчаливый. Он не пытался завести разговор. Ему было ясно: приговор должен быть приведён в исполнение.

В сердце скреблись страх и отвращение, но я заставляла себя идти вперёд, пока тяжёлая дверь не сомкнулась за моей спиной, отрезав меня от всего, что я знала и любила.

Тёмные коридоры пахли сыростью, плесенью, потом и кровью. Факелы чадили на стенах, отбрасывая дрожащие тени. Ступени уводили вниз, туда, где воздух становился вязким и тяжёлым, словно подземное болото.

Капитан остановился перед массивной дверью, перевитой железными полосами.

Он бросил на меня взгляд, в котором не было ни сочувствия, ни злорадства — лишь пустая усталость.

— Здесь.

Ключ скрипнул в замке. Дверь распахнулась. И я увидела его.

Он сидел у стены, скрючившись, скованный толстыми цепями, впаянными прямо в каменные блоки. Огромный, покрытый грязью и кровью, с длинными, спутанными волосами, он больше напоминал дикого зверя, чем разумное существо.

Кожа тёмно-зелёная, исполосованная шрамами. Грудь тяжело вздымалась, на бедрах тряпка, едва скрывавшая наготу. Изо рта тянулся зловонный запах, как тронувшего гнилью мяса. Факелы отражались в его глазах, жёлтых, как у хищника.

Желудок болезненно сжался. Меня обдало волной невыносимого отвращения. Это был не просто орк. Это было чудовище.

Я сделала шаг назад, едва не споткнувшись о подол.

— Вы... не можете требовать от меня ухаживать за этим! — выкрикнула я, обращаясь к капитану. — Это... это не человек! Это мерзость!

В глубине камеры орк поднял голову. Медленно. Словно ощутил мою ненависть.

Его губы растянулись в подобие усмешки, обнажая белые зубы с чуть удлинёнными клыками. От ужаса и злости мне захотелось закричать.

И тут в дверях появился отец. Суровый, как никогда.

— Ты видишь своего наказание, Алиссара, — грозно сказал он.

Я обернулась к нему, трясясь от ярости.

— Это унижение! Я не рабыня, чтобы прислуживать дикарю! Я дочь короля!

Он приблизился, его тень накрыла меня с головой.

— Ты уже не ведёшь себя как дочь короля, — спокойно сказал он. — Твои выходки дошли до предела. Вчера ты оскорбила союзников, поставила под угрозу мир, к которому я шёл всю жизнь.

— Отец... — начала я, но он поднял руку.

— Либо ты примешь наказание. Либо будешь изгнана. Без титула. Без золота. Без имени.

Мир пошатнулся под ногами. Изгнание. Стать никем. Забытой. Презираемой.

Я запрокинула голову, чтобы не дать слезам скатиться по щекам.

— Лучше изгнание, — прошептала я. — Лучше смерть, чем ухаживать за этой тварью!

В глазах отца мелькнула боль, но он не сказал ни слова. Капитан жестом подозвал стражников. Меня собирались вывести. Выбросить за стены.

Я сделала шаг вперёд — гордая, холодная.

И вдруг... остановилась. А куда я пойду? Кто примет падшую принцессу без приданого? Кому я буду нужна в мире, полном хищников и лжи? Меня сожрут заживо.

Я снова посмотрела на орка. Он смотрел прямо на меня с насмешкой, с вызовом.

Зверь. Варвар. Проклятье.

И я поняла, что если выберу изгнание, то проиграю. Покажу, что слабее.

А я — не слабая.

Я до скрежета стиснула зубы.

— Нет, — твёрдо сказала я. Мой голос дрожал, но я никому не позволю сломать меня, особенно грязному орку. — Я останусь.

Отец кивнул.

— Ты сама выбрала. — Его голос был безжалостен. — Ты начнёшь сегодня же.

Капитан стражи передал мне узелок и миску с серой кашей.

— Это для ухода за пленником, — сказал он.

Я едва удержалась, чтобы не швырнуть это ему в лицо. Вместо этого я прошла в камеру. Вонь ударила в лицо с новой силой. Я зажала рот и нос рукавом.

Орк даже не шелохнулся. Только наблюдал, спокойно, с ленивой насмешкой.

Я знала: он ненавидит меня. Так же, как я — его. И всё же это был мой путь. Моя война. И я намеревалась её выиграть.

4

Тюремная камера словно замерла во времени.

Запах грязи, запекшейся крови и сырости был столь густым, что, казалось, его можно было резать ножом.

Я стояла у стены, сжимая кулаки так сильно, что ногти впивались в ладони.

Передо мной сидел орк, чудовищный, безобразный. Он почти не двигался, лишь изредка поворачивал голову, лениво следя за каждым моим движением. Его дыхание было тяжёлым, глухим, животным.

На грязной лавке рядом со мной стояла миска с густой серой похлёбкой.

Её запах, хоть и не был столь омерзителен, как вонь камеры, всё же щекотал ноздри до тошноты.

Моя задача была ясна: накормить его.

Стиснув зубы, я подняла миску. Подойти ближе к нему казалось подвигом. Моё тело будто сопротивлялось: ноги налились свинцом, желудок скрутила судорога.

Я сделала шаг.

Ещё один.

Когда я подошла вплотную, меня едва не вырвало от густого запаха пота, гнили и крови, исходящего от его тела.

Орк поднял на меня глаза — мутные, тяжёлые, желтоватые. Он смотрел без страха. Без уважения. Без мольбы.

Как смотрит хищник на муравья.

— Открывай рот, чудовище, — прошипела я, протягивая ему деревянную ложку.

Он даже не шевельнулся. Мои руки задрожали от ярости. Я сунула ложку ему почти в лицо.

— Я приказываю тебе! — закричала я. — Жри!

Орк остался недвижимым, словно каменная статуя. Лишь в уголках его губ дрогнула тень презрения. Меня затопила волна унижения.

Я, дочь короля, унижаюсь перед этим куском грязи!

Взрываясь от ярости я швырнула миску о каменный пол. Густая масса разлетелась, смачно шлёпнувшись рядом с его босыми ногами.

Капли похлёбки забрызгали мои туфельки. Вонь усилилась.

— чудовище! Ничтожество! — кричала я, не в силах сдерживать себя. — Ты даже не достоин помоев, которыми тебя кормят!

Орк даже не вздрогнул. Только моргнул лениво, как если бы ему было скучно.

И тогда, в слепом приступе гнева, я пнула его. Не сильно — туфлёй по грязной ноге. Но всё же ударила. Со всей накопившейся ярости.

Он снова не издал ни звука.

Лишь перевёл взгляд на меня, как взрослый смотрит на капризного ребёнка.

Мой гнев заполнил грудь до предела.

Я трясущимися руками схватила узел с тряпками для обработки ран. Раньше я хотела делать всё быстро, без чувств. Теперь я собиралась сделать это болезненно. Нарочно.

Я вытащила первую тряпку — грубую, жёсткую от засохшего мыла и времени.

Подошла.

— Повернись, — прошипела я.

Орк не шевельнулся. Я снова пнула его — сильнее, в бедро. Он скривился, но не издал ни звука. Я, сжав челюсти до боли, навалилась на его плечо и силой развернула его.

Шрамы и свежие порезы покрывали его спину. Некоторые начали воспаляться. Я знала, что надо было обработать их осторожно, промыть водой, промокнуть мягкой тканью. Но вместо этого я взяла сухую тряпку и с остервенением потёрла первую рану.

Орк вздрогнул. Его тело напряглось, словно стальной канат. Губы сжались в тонкую белую линию, от боли.

Но он молчал и это злило ещё сильнее.

Я продолжила.

Тёрла грязь прямо в раны, чувствуя, как его кожа под тряпкой разрывается, как кровь медленно выступает наружу. Я хотела, чтобы он почувствовал боль. Чтобы знал своё место. Чтобы страдал за то, что мне пришлось сюда спуститься.

Орк тихо заскрежетал зубами, но не сдвинулся с места, не застонал от боли..

Не взмолился.

Не попросил пощады.

Я истязала его, а сама задыхалась от злости и бессилия.

Когда тряпка в моей руке покраснела от крови, я бросила её на пол. Стояла, тяжело дыша, с выпрямленной спиной.

Орк поднял голову.

И впервые — впервые! — я увидела в его взгляде не насмешку, не презрение. А спокойную, ледяную решимость. Ты не сломаешь меня, — будто говорил он без слов.

Ты ничто.

Мои пальцы сами сжались в кулаки. Я развернулась и вышла, хлопнув тяжёлой дверью. Моё сердце бешенноколотилось, будто я только что вернулась с поля битвы.

В коридоре я остановилась, прислонившись к стене. Желание закричать, рыдать, разбить что-нибудь было невыносимым.

Но я не позволила себе ни звука.

Я была принцессой.

И я справлюсь.

Даже если это грязное чудовище станет моим самым большим испытанием.

5

Утро встретило меня не солнечным светом и шёпотом птиц, как обычно, а тяжёлой серой хмарью, с которой хотелось срастись кожей, раствориться, исчезнуть. Я оделась молча, не глядя на своё отражение в зеркале: простой плотный сарафан, тёмно-синий, тугой пояс, высокий воротник — будто броня, призванная скрыть меня от внешнего мира. Пальцы натянули шнуровку на корсаже так сильно, что грудная клетка взвыла от нехватки воздуха, но это было даже приятно. На душе было противно, будто я сделала что-то мерзкое, но пока не хочу это признавать.

Корзину мне подала горничная. Вода в кувшине тихо плескалась, в миске лежал кусок хлеба и ломоть варёного мяса. Рядом пузырёк с мазью и чистая белая тряпица. Я забыла попросить вилку и нож, но обернуться и велеть принести я почему-то не смогла. Решила, что справлюсь и так.

Мои шаги по каменным коридорам отдавались гулкой пустотой. Лишь когда я миновала парадные залы, внутренний двор и углубилась в нижние этажи, воздух сменился: от благовоний и запаха свечей не осталось и следа, только тяжёлое дыхание подземелий — плесень, влага, ржавчина цепей и несмываемая вонь давно забытых пленников.

Стражи, стоявшие у тяжёлой двери, едва заметно поклонились и, не проронив ни слова, отворили её. Скрип петель пронзил уши, и я, собрав всю волю в кулак, шагнула в темницу.

Факелы у стен бросали туслый свет, обнажая обшарпанные стены, сырой каменный пол и фигуру, всё ещё сидевшую там же, в той же неподвижной, почти мёртвой позе. Орк. Грязный, измученный, окованный тяжёлыми кандалами на запястьях и лодыжках, он казался олицетворением всего того, что я ненавидела в этом мире: дикости, подчинения, грязи, отсутствия воли.

Я поставила корзину на пол, медленно приблизившись к нему, и он поднял голову. Глаза встретились с моими. В них не было угрозы. И даже, черт возьми, не было мольбы. Только пустота, такая давящая, что внутри всё сжалось.

Наверное, в глубине души, мне всё же было стыдно, за вчерашнее поведение.

Я осторожно налила воду в деревянную миску, смочила тряпку и начала очищать его раны. Сначала грубо, не заботясь о том, причиняю ли боль. Жесткая ткань цепляла коросты на ранах, сдирала её вместе с грязью, обнажая воспалённую плоть. Иногда под моей рукой его кожа дёргалась, как шкура у измученного зверя, но ни один стон, ни одна жалоба не сорвались с его губ.

Его плечи были широкими, кожа натянута на мощные мышцы, покрытые сетью старых и новых шрамов. Там, где вода смывала грязь, проступала тёмно-зеленоватая кожа — чужая, отталкивающая и всё же, к моему ужасу, крепкая, сильная, живая. Я злилась на себя за каждый невольный взгляд, за каждую непрошеную мысль, что пробегала в голове быстрее, чем я успевала их отгонять.

Когда я закончила омывать раны, то аккуратно нанесла мазь — густую, пахнущую горечью и землёй. Только теперь я поняла, что придётся кормить орка с руки. Сердце ёкнуло, но я заставила себя сохранять безразличное лицо. Что ж, кормить так кормить.

Я взяла ломоть хлеба, оторвала кусок, пропитанный жиром от мяса, и подошла ближе.

— Ешь, — тихо произнесла я, не узнавая собственного голоса: неуверенного, немного дрожащего.

Цепи звякнули, когда он попробовал пошевелиться, но их хватка была безжалостной.

Тогда я, сжав зубы, прижала кусок к его губам. Сначала он не шевелился, но потом…

Его губы, полные, тёплые, слегка потрескавшиеся, осторожно сомкнулись на моей руке, и в этот момент я ощутила их касание так остро, словно это была не рука, а обнажённое сердце.

Я дёрнула руку назад, будто обожглась.

На кончиках пальцев будто осталась метка, не видимая глазу, но пульсирующая под кожей.

Он опустил голову, не делая ни одного резкого движения, будто понимал, насколько хрупка сейчас эта грань между моим спокойствием и безумной вспышкой гнева.

Я сжала губы и вновь протянула руку.

Кусок за куском я кормила его, ощущая, как его губы вновь и вновь едва касаются моей кожи. Он ел медленно, аккуратно, с достоинством. В его взгляде мелькала благодарность, и… о Всевышние, как мне хотелось отвернуться, закрыться, сбежать. Но я стояла, заставляя себя кормить мужчину и дальше, словно именно это было настоящим наказанием, а не грязная камера и вонь.

Когда еда закончилась, я молча собрала миску и тряпку, выплеснула остатки воды на пол и, не взглянув больше на орка, вышла.

За дверью я прислонилась к холодному камню, пытаясь унять бешено колотящееся сердце.

На кончиках пальцев всё ещё теплилось воспоминание о его прикосновении. И хотя разум кричал, что это было ничтожно, случайно, отвратительно, тело предательски дрожало от нервного напряжения.

Я ненавидела его.

Ненавидела себя.

Ненавидела этот замок, этот день, этот приговор.

Но знала: вечером я снова приду, по собственной воле. Потому что теперь между мной и этим пленником натянулась невидимая нить.

6

Вечер наступил быстро, наваливаясь на замок тяжёлым туманом и липким холодом, который проникал в комнаты, заползал под кожу, заставляя ёжиться и запахивать плащ плотнее. В коридорах было пустынно, факелы чадили копотью, бросая длинные, тревожные тени на серые каменные плиты.Я шла вниз, в подземелья, крепче сжимая корзину обеими руками.

Я шла к нему. По собственной воле.

Не из долга. Не из вины. Из чего-то иного. Из чего-то, что шевелилось внутри меня, поднимаясь медленно, как вода в колодце.

Когда я толкнула тяжёлую дверь, ржавые петли заскрипели, отзываясь в сердце дрожью.

Перед глазами открылась привычная картина: цепи, тяжёлая тень тела, склонённая голова.

Но стоило мне войти, как он поднял взгляд. И я остановилась. Потому что в этих глазах был не голод, не злоба и не боль. Орк смотрел на меня так, будто… ждал меня.

Медленно я подошла, опустилась рядом, разложила принесённое. Но не притронулась ни к кувшину, ни к тряпкам.

Я хотела коснуться его сама, и протянув руку положила ладонь на его плечо.

Кожа под пальцами была горячей, мышцы напряглись, но он не отстранился. Я вела рукой по его телу, очищая раны собственными пальцами, смачивая их водой из кувшина и вновь касаясь.

Его дыхание стало тяжелее. Я чувствовала это. И моё собственное дыхание тоже.

Когда раны были обработаны, я достала хлеб и мясо, нарезала тонкими кусочками. Но в вилке больше не было нужды, потому что я хотела, чтобы он снова прикоснулся губами к моим дрожащим пальцам.

Поднесла к его губам кусочек, он не пошевелился. Его взгляд заскользил по моему лицу. И тогда… он коснулся моих пальцев губами.

Осторожно, почти благоговейно. Он втянул кусочек мяса в рот — и вместе с ним мои пальцы.

Я не убрала руку.

Наоборот.

Я чуть сильнее вдавила палец в его рот, позволяя ему почувствовать меня. Его язык коснулся моей кожи, медленно, нежно, обжигающе. Влажное касание, скользящее по внутренней стороне пальца, заставило меня невольно выдохнуть.

Я смотрела на него, не отводя глаз. И он смотрел на меня.

Снова и снова я протягивала ему еду, а он принимал её с моих пальцев, касаясь меня губами, языком, дыханием. И каждый раз между нами натягивалась тонкая нить.

Почти физическая. Почти ощутимая.

На мгновение я позволила себе больше: провела пальцем по его нижней губе, скользнула вдоль уголка рта. И он поймал мой палец снова, на этот раз медленнее, настойчивее, обнимая губами, лаская языком. Его взгляд не отпускал моего.

Мир за пределами камеры исчез. Остались только мы. Его тепло. Его сила. Моё безумное желание приблизиться ещё сильнее.

Но в последний момент я отняла руку, с трудом заставив себя дышать ровно. Я убрала остатки еды, поднялась, вытерла дрожащие пальцы о край платья и оглядела камеру.

Нет, так быть не должно.

Я пошла за чистой соломой, за водой, вернулась и принялась расчищать грязь. Работала молча, сосредоточенно, не давая себе думать о том, что только что произошло.

Он молчал. Лишь наблюдал за каждым моим движением. Когда я закончила, готовясь уйти, он вдруг заговорил.

— Каррак, — произнёс он хрипло, но ясно.

Я обернулась.

Он сидел, опираясь о стену, но смотрел на меня так, будто вся его сила была сосредоточена в этом взгляде.

— Спасибо, капризная принцесса.

Я вспыхнула, кивнула и поспешила выйти, прижимая руку к груди — ту самую, которую он держал своими губами.

Его имя… Каррак… оно жгло меня изнутри.

И я знала: между нами началась игра, в которой уже невозможно остановиться.

***

Я не могла уснуть.

Простыни жгли кожу, я задыхалась в этом жаре, ворочалась, сжимала подушку в руках. Но никакие усилия не могли прогнать его образ.

Его лицо. Его глаза.

Его губы, смыкающиеся на моём пальце, тёплые, влажные, словно он хотел вкусить меня целиком, забрать себе.

Я прижала дрожащие пальцы к своим губам. Они были горячими. Невыносимо чувствительными. Провела ладонью по щеке, шее, ощутила, как тело отзывается судорожным вздохом, как где-то глубоко внутри рождается и расползается тёплая, сладкая боль.

Что он сделал со мной? Я зажала лицо в ладонях, но перед глазами вновь и вновь всплывал его образ. Грубый. Дикий. И в то же время странно манящий.

К утру я уже не могла выдерживать этот огонь.

Я накинула на себя плащ прямо поверх лёгкой сорочки и босиком бросилась вниз по лестнице, ведомая чем-то странным, неуправляемым.

Когда я распахнула дверь в подземелье, моё сердце гулко заколотилось.

Орк всё так же облокотившись на стену, тяжёлые цепи блестели в тусклом свете факела. На его иссечённой шрамами коже отсвечивали капли пота.

Камера пахла затхлостью, сыростью... и им.

Его кожа источала странный терпкий аромат, тёплый, мужественный, хищный, он бил в ноздри, дурманил, словно вино.

Мужчина поднял голову и посмотрел на меня. В этом взгляде было всё: тоска, голод... и неприкрытая жажда.

Я сделала шаг вперёд.

Ещё один.

И, не раздумывая, протянула к нему руку, словно во сне, словно не я сама. Мои пальцы дрожали, когда скользнули по его щетинистой щеке.

Он поймал моё запястье. Его ладонь была горячей, шершавой, твердой. Он потянул меня к себе, молча, без усилий, как если бы я сама хотела упасть в его объятия.

И я упала.

Я рухнула на его ноги, больно ударившись коленом о цепи. сорочка задралась выше колен, обнажив ноги. Мой плащ соскользнул с плеч.

Я слышала, как его дыхание стало тяжёлым. Он обхватил мою талию огромными ладонями, сжал, притянул ближе.

Моё тело плавилось в его руках, каждая клеточка отзывалась сладкой болью на его прикосновения. Я чувствовала, как мои соски твердеют под тонкой тканью сорочки, как грудь вздымается и тяжелеет.

Я сидела на нём сверху, ощущая под собой горячее тело. Ночнушка едва прикрывала меня. Его бедра были как раскалённый камень.

Орк поднял лицо. Его губы обожгли моё запястье поцелуем.

7

Поцелуй был нежным только в первое мгновение. Потом он стал требовательным, жадным, разрывающим моё сознание на клочки.

Его язык требовательно раздвинул мои губы, настойчиво вторгся в мой теплый рот. Он целовал меня, будто хотел запомнить на вкус, обоначить свою власть надо мной.

Пальцы Каррака скользили по моей спине, сжимали мои бёдра, настойчиво притягивая меня к себе ещё ближе.

Мой разум затуманился. Я чувствовала всё: терпкий запах его кожи, жёсткую щетину его подбородка, влажные губы сминающие мои, крепкие пальцы на моём теле. Его тепло, его силу. Я тихо стонала ему в губы, дрожа всем телом.

Я хотела его, безумно, здесь и сейчас.

Но... Где-то в глубине сознания — в самом тёмном, почти угасающем уголке — раздался холодный, отчаянный голос разума.

«Ты знаешь, кто он — орк, варвар, враг!»

Я резко отпрянула, судорожно всхлипнув. Соскочила с его колен, вцепившись в ночное платье, пытаясь спрятать обнажённые бёдра, дрожащие руки, налитую грудь, от которой он не мог оторвать голодного взгляда.

— Нельзя... — выдохнула я, задыхаясь.

Он потянулся за мной, но цепи злобно звякнули, удерживая его.

***

Я влетела в свою комнату и захлопнула дверь, прислонившись к ней спиной. Дыхание жгло лёгкие, будто я бежала не несколько лестничных пролётов, а целую вечность.

Я дрожала. Всё тело горело, ломило, пульсировало от сдержанного желания. Опустившись на пол, скользя по дереву двери, я обхватила руками голову.

Губы ныли.

Они были распухшими от поцелуев. От его поцелуев. Я провела кончиками пальцев по приоткрытому рту, и тихий стон сорвался сам собой.

Это было безумием.

Он был орком, пленником, грязным, израненны зверем, закованным в цепи. Но его руки... его губы... его запах...

Боже, этот запах.

Я поджала колени к груди, обхватила себя руками, пытаясь унять дрожь. Его терпкий, приятный аромат до сих пор витал вокруг меня, проник в кожу, в волосы, в разум.

Он был везде.

Закрыла, и передо мной вспыхнуло: его крепкие ладони на моей талии, его горячее дыхание на моей шее, жёсткие губы, разрывающие меня на тысячи сладких осколков.

Я чувствовала его.

На себе.

Ткань сорочки липла к телу. Каждое прикосновение к себе вызывало новые волны стыда... и наслаждения. Моя грудь болезненно налилась, соски проступали под тонкой тканью, затвердевшие от желания. Живот сводило приятными судорогами.

Запрокинув голову назад я зажала рот ладонью, чтобы не закричать.

Я хотела его. Хотела, несмотря ни на что.

Пальцы заскользили вниз по груди, дрожащей от сдерживаемых рыданий. Ткань ночной рубашки натянулась на груди, лаская воспалённую кожу. Я хотела ощутить его прикосновения. Хотела, чтобы он снова сжал меня в своих руках, снова прижал к себе, снова целовал так, чтобы весь мир перестал существовать.

Но вместо этого я сидела здесь, одна, сгорающая от стыда и желания.

Я знала, что завтра утром мне придётся снова взглянуть в его глаза.

И знала, что он чувствует тоже.

И он захочет большего.

И, страшнее всего... я тоже.

***

Я не пошла к нему наутро.

Каждый шаг к лестнице вниз обрывался острым уколом страха и стыда.
Каждый раз, дотрагиваясь до перил, я вспоминала его руки на своей талии, его губы на моих губах, его низкий стон, от которого трепетало всё внутри.

Я знала, что он там. Ждёт когда я приду. Голодный. Одинокий.

Но я не могла.

Мое тело начинало дрожать от одного только воспоминания о вчерашнем. А между ног поселилась предательская тёплая пульсация, стягивающая всё внутри в тугой, стыдливый узел. И от этого было ещё хуже.

К полудню отец позвал меня на обед.

Я спустилась в главный зал, стараясь выглядеть беззаботно, несмотря на лихорадку, полыхавшую под кожей. Служанки торопливо носили блюда, в камине трещали поленья, аромат жареного мяса витал в воздухе. Я села на своё место напротив отца, ловя на себе его тяжёлый взгляд.

Он был серьёзен, как всегда.

— Как продвигается уход за пленником? — сурово спросил он, отпивая из кубка.

Я заморгала, делая вид, что этот вопрос меня почти забавляет.

— Да так, — я откинулась на спинку стула, махнув рукой, — живой пока. Забочусь ровно настолько, чтобы не сдох в грязи.
Господи, сейчас я даже сама себе казалась отвратительно легкомысленной.

Отец медленно кивнул. А я даже сейчас не могла перестать думать о Карраке.

С трудом проглатывала куски мяса, заедая их хлебом, не чувствуя вкуса.
Каждое движение челюстей казалось пыткой. Между ног что-то мучительно сводило, особенно когда я нечаянно меняла положение на стуле.

Когда обед закончился, я поднялась, сделав вид, что ужасно устала от забот и дел.
Отец кивнул, разрешая удалиться.

А я... вместо темницы, побежала к себе. Провалялась на кровати остаток дня, уткнувшись лицом в подушку, борясь со своим телом, с этим постыдным, жгучим желанием, которое не отпускало ни на миг.

Я не пошла к нему в тот день. Не решилась. И страдала от этого. Мучилась так, как не мучилась никогда в жизни.

8.

Ночь была душной. Густая темнота окутала замок, словно липкая ткань. Я лежала в постели, забившись в угол, укутавшись в тонкое одеяло, и тщетно пыталась уснуть. Бесполезно. Моё тело не слушалось. Каждая клеточка дрожала, каждая мысль возвращалась к нему.

К Карраку.

Ночь не щадила, а только усиливала эти воспоминания. Я сжала бёдра вместе, чувствуя, как всё внутри горит, но даже это не спасало.

Я больше так не могла.

Словно не я, а кто-то другой встал с кровати, босиком ступая по прохладному полу. Прижала ладонь к груди — сердце бешено колотилось. Разум кричал: "Стой! Подумай!"

Но тело...

Тело уже выбрало. Я дрожащими руками накинула на себя тонкую накидку поверх сорочки и, стараясь не шуметь, вышла из комнаты.

Только я и ночь. Шорох моих шагов терялся в глубокой тишине. Я уже знала дорогу наизусть. Каждый поворот, каждую ступеньку. Когда я подошла к тяжёлой двери в подземелье, сердце, казалось, вырвется наружу. Стража, как по велению судьбы, отсутствовала — может, пересменка, может, что-то случилось.

Я толкнула её, нырнула внутрь и оказалась в прохладной сырой темноте. Каррак сидел в дальнем углу, скованный цепями, но гордый, сильный.

Он поднял голову и посмотрел на меня с какой-то мучительной, всепоглощающей нежностью.

Невыносимо желанной.

Я сделала шаг. Потом ещё. Он не двигался, только смотрел.

Ждал.

Я не помню, как оказалась перед ним. Как, опустившись на колени, потянулась к его лицу дрожащими пальцами. Как прикоснулась к щеке, обожигась о горячую кожу.

И он на миг закрыл глаза.

— Ты пришла... — хрипло прошептал он.

И этого было достаточно. Я подалась вперёд, сама, потянулась к его губам. Поцелуй был жадным, горячим, безумным.

Каррак зарычал, перехватил меня за талию сильными руками и притянул к себе. Я вспыхнула как сухая трава от огня. Он поднял и усадил меня сверху на себя.

Моя сорочка опять задралась постыдно высоко, открывая бёдра, ягодицы, едва прикрытые короткой тканью.

Стыд колол где-то на краю сознания, но желание было сильнее.

Его большие ладони жадно скользили по моим бокам, по спине, по бёдрам, сминая, лаская, вбирая в себя мою дрожащую плоть. Орк сжал мою грудь, чуть грубо, но так жадно, что я только застонала, выгибаясь в его руках.

Соски затвердели, натянув тонкую ткань сорочки, и Каррак зарычал от нетерпения. Его пальцы нашли подол сорочки, и стянули её вверх, через голову. Я осталась перед ним почти нагой, лишь в коротеньких, тонких трусиках. Грудь вздрагивала, тело дрожало от нетерпения.

Он обхватил мою грудь руками, наклонился и прижался горячими губами к набухшему соску.

Я вскрикнула.

Резко, коротко, звонко.

Вцепилась в его плечи, чувствуя, как уходит мир, остаётся только он, его язык, его тёплые, влажные губы.

Он посасывал сосок, перекатывая его между губами, лаская языком, а его руки тёрли мою спину, талию, поглаживали бёдра, подбираясь всё выше, всё наглее.

Я плавилась в его руках. Стонала в голос, терялась в себе. Моя грудь жаждала ещё ласки, соски горели, тело извивалось само по себе.

А он смотрел на меня снизу вверх, таким взглядом, что я могла бы кончить только от одного его вида.

— Ты пахнешь... — хрипло сказал он, — ...как рай.

Я задыхалась, не в силах ответить.

Он приник к другому соску, нежно, но требовательно посасывая его, а я сидела на нём, прижимаясь к нему всем телом, чувствуя, как твёрдая выпуклость под его штанами трётся мою нежную кожу между ног, вызывая сладкую муку.

И тогда мои бёддра сами начали двигаться в такт его ласкам. Каррак стиснул мои ягодицы, помогая мне двигаться, направляя. Жар между ног стал невыносимым. Я была вся влажной, скользкой от желания, тело требовало большего.

Его рука скользнула вниз. Пальцы легко прошлись по моему животу, к бедрам, а затем между ног. Тонкие трусики были уже насквозь влажными.

Каррак зарычал, коснувшись горячей, скользкой ткани.

— Ты хочешь меня, — сказал он, и его голос был таким хриплым, что я застонала только от его слов.

Я кивнула, не в силах вымолвить ни слова.

Он медленно сдвинул трусики в сторону. Я вскрикнула, когда он осторожно провёл подушечкой большого пальца по моему клитору. Дрожь пронеслась по всему телу.

Я захлебнулась в стоне, вжимаясь в его руку, и Каррак начал ласкать меня медленными, настойчивыми движениями, вызывая во мне волны удовольствия. Моя грудь тяжело поднималась от рваного дыхания.

Он наблюдал за мной, жадно, с вожделением, а его другая рука скользнула под ягодицы, крепко прижимая меня к себе.

— Каррак... — всхлипывала я, теряя остатки контроля.

Он перестал играть, в одно движение стянул с меня трусики, разорвав хрупкую ткань. Я ахнула, оставаясь совершенно обнажённой на его коленях.

Его горячее тело давило на меня сквозь ткань грубой набедренной повязки.

Я чувствовала, какой он большой. Какой твёрдый. И такой желанный.

Каррак нащупал пояс, торопливо стянул ткань вниз, освобождая.... Я задохнулась, увидев его: тяжёлый, большой, с толстыми венами под нежной кожей.

Он притянул меня за бёдра, усадил прямо на себя. Я вскрикнула, когда его плоть упёрлась в мои мокрые, опухшие от ласк и возбуждения, складочки.

— Ты всё ещё можешь сбежать, капризная принцесса, — хрипло сказал он.