Осада

Часть 1

Осада

Часть I

1

Уж так душа болела в этот день у Веры, что даже слезы беспричинно то и дело наворачивались на глаза.

Она с ходу нахамила шефу, лишь тот заикнулся было попрек­нуть ее за опоздание, вдрызг рассорилась с Полиной, бли­жайшей товаркой по работе. Вечером, растрепанная и взвинченная, из последних сил пробилась в троллейбус, потащилась к матери. На сердце давила тяжесть. Хотелось прилечь где-нибудь в сухом теплом углу на мягкий диванчик и полежать.

Троллейбус как всегда напоминал бедлам: крики, ругань, хождение по ногам, пьяные безумные гла­за. Мест свободных, само собой, — ни единого. Какая-то старая калоша притиснула Веру к жесткому ребру си­денья так, что перехватило дыхание. Она, еле сдерживая себя, промолчала.

Вдруг совсем рядом, над ухом, раздался липкий голосок:

— А ничего телка. Щас познакомимся...

Хмельной тошнотный душок коснулся ноздрей Веры. Она обмерла: «Господи, неужели ко мне?» Ей сейчас не хватало только пьяных приставаний.

Но через мгновение Вера поняла — ухаживают не за ней. В беду попала маленькая девчушка — в очках, беретике. Она пыталась отмолчаться, но два осовелых пса с грязными ногтями и сальными мордами взялись за дело всерьез.

— Ну ты, бля, чё нос воротишь? Мы ж по-хорошему, не хамим...

— Отстаньте, пожалуйста! Ну не трогайте, ну не тро­гайте меня!

Голосок девчонки прерывался. Сцена сотворялась в вакууме.

Вера чувствовала, знала — надо вмешаться, нельзя вот так отсутствовать: девчонка даже в спину ее толкала, от­биваясь от подонков. Но знала Вера и другое — никакая сила не заставит ее совершить этот подвиг: «Ну почему я? Почему? Вон мужиков сколько...»

— Э! Э! Что здесь происходит? — строгий окрик.

Троллейбус облегченно перевел дух — с передней пло­щадки протискивался милиционер.

Вера выскочила на своей остановке — прямо в жир­ную лужу. Проклятый извозчик! Не видит собака, где останавливается? Гад ползучий!.. Вера сладостно, в охотку ругалась шепотом, судорожно искала в кружочке зеркала свое лицо: тушь, конечно, поплыла, глаза — как у крольчихи. Жуть! Она горько вздохнула, протер­ла лицо платочком, положила под язык валидол и доста­ла зонт — дождь не дождь, но сверху летела какая-то морось.

Вера поплелась к дому матери. «И чего это я так рас­клеилась? Поди — магнитные бури опять...» Где-то там, в самой-самой глубиночке ее сознания шевелилась тяжелая тревога: что-то вот-вот случится. Вера, сама себя обманы­вая, мысль эту глушила, отодвигала, прятала — она вери­ла в предчувствия и боялась их.

Как всё-таки тяжко на душе!

2

У Антона настроение также было весь день весьма-весьма паршивое.

Ни в магнитные бури, ни в предчувст­вия он не верил и полагал, что расплачивается за вче­рашнее пиво. Пиво ему категорически запрещалось — он уже трижды валялся в больнице с желудком. Но как тут удержишься, если идешь мимо комка, а там все витрины разноцветными бутылками уставлены, а настроение — ни к черту. Антон и не выдержал — отхватил шесть буты­лок «Жигулевского». Больше половины вчера же и усидел. Да еще умял тушку страшно соленой ставриды холодного копчения. Вот сегодня и вертелся — в желудок будто кто шурупы вкру­чивал. Хоть матушку-репку пой!

В голову лезли шершавые крамольные мысли: «Это уже не жизнь... Если так до могилы мучиться, лучше уж... Ждать, пока сгниешь заживо?..» Не мысли — обры­вочки. Связно и полно думать боязно: кто его знает, до чего можно додуматься. Вон в «Комсомолке» проскочило: за год в благословенной нашей стране восемьдесят тысяч человек сами точку в своей судьбе поставили... Черт-те что в башку лезет!

Он замкнул кабинет, подергал дверь, сдал ключи вах­терше и, морщась, массируя время от времени живот, по­тащился пешком по раскисшим октябрьским тротуарам. Теща жила от его конторы не так уж далеко...

— Слышь, земляк!

Антон встрепенулся. Перед ним покачивалась образина в засаленной болоньевой куртке — небритая, смрадно ды­шащая.

— Слышь, земеля, добавить надо. Не хва­тает. Сколько дашь…

Антон напрягся. Шагах в двадцати, у дверей винно-водочного магазина курили и поплевывали еще две образи­ны, поглядывали на него. Обычно Антон старался пройти это место стороной, да вот задумался.

— Нет у меня,— резко бросил он и попробовал мино­вать вымогателя.

Тот шагнул поперек.

— А поискать, земеля, а? В карманах-то пошарь, по­ищи. Сам понимаешь — на пузырь не хватает.

Антон спохватился: не ту тональность взял. С этими шакалами надо по-другому...

* * *

Однажды, также по осени, он ездил командированным в Псков. Угодил на выходной. С утра осмотрел город, а вечером попал в театр. Но то ли спектакль не вдохновлял, то ли усталость с дороги скрутила — одолела зевота. В ан­тракте оделся, вышел. И поддался лирике, решил пешком пройтись по поздневечернему древнему Пскову. Дорогу представлял себе уже довольно ясно: скоро вышел к угрю­мой громаде кремля, свернул на мост через Великую. Ночь — светла, луна — сияет: поэзия! Да еще на мосту фонари почти все целехоньки.

Часть 1 (продолжение)

4

Вера, не раздеваясь, опустилась на ящик для обуви, облокотилась на пустую телефонную полку, схватилась за сердце. Сейчас — разорвётся.

Она массировала грудь, смотрела упорно на тёмную растущую лужу под сумкой — вишнёвый компот жутко напоминал кровь — думала: «Придётся сейчас полы мыть...» Наташка — рядом на табуреточке, глаза — в пол-лица, испуг через край плещется. Антон, согнувшись, совсем как та деваха у батареи, вглядывался в глубокую скважину глазка.

Вдруг по нервам ударил звонок. Они разом вздрогнули. Ещё — др-р-рлин-н-нь! И ещё — др-р-рлин-н-нь! И ещё, и ещё... Жёсткий палец там, в коридоре, утопил кнопку звонка и лишь слегка её покачивал.

Вера заткнула уши, согнулась к коленям и зарыдала. Завсхлипывала и Наташка. Антон обалдело смотрел с минуту на белую коробочку под потолком, невольно морщась каждый раз при новой трели, подпрыгнул, рванул — звонок отлепился от стены, хрястнулся об пол. За дверью — отчётливые голоса:

— Открывай, козёл! А ну — открывай! Всё равно ведь откроешь — куда денешься? Давай, быстро!

Вера подняла заплаканное, страшное в этот момент некрасивостью, грязное лицо, выдавила:

— Го...го...говорила — телефон. Всё тянешь, тянешь...

— Да о чём ты? — зло отмахнулся Антон.

Хотя, чего тут злиться? Телефон сейчас, действительно, не помешал бы. Во всем коридоре только у них не имелось телефона — вот что обидно. Антон ходил пару раз на прием к начальнику городской телефонной сети — зажравшейся свинье в галстуке: просил, требовал, выяснял, почему у всех соседей телефоны есть, а у него — нет. Но требовать как надо Антон не умел, не тот характер. Да, у соседей есть, а у вас нет, и будет не раньше, чем через два-три года — весь сказ. Чёр-р-рт, может, соседи услышат, догадаются позвонить в милицию?

В дверь начали долбить ногами.

— Открывайте, эй! Щас дверь высадим!

Хорошо, что Антон нынешним летом, во время ремонта, укрепил замки — набил на дверь металлический лист от старого фотоглянцевателя. Замки сидят прочно. Цепочка — надёжная. Но вот сама дверь — злым ударом пробить насквозь можно. Ведь хотели, хотели полностью дверную коробку заменить — пожалели гроши, отложили на потом.

Дверь трещала, тряслась — минут через пять-десять рассыплется. Что же делать?

— Наташка, быстро — молоток и большие гвозди!

Антон сбросил плащ, кинулся на лоджию. Какое счастье, что не успел сделать полки — всё тянул. Две доски — натуральные, толщиной почти с кирпич, одна метра два, другая чуть короче — лежат голубушки. Антон втянул их в прихожую, примерил — в аккурат. Длинная доска перекрыла через центр дверь по высоте, вторая ловко уперлась в плинтус напротив и — под углом к первой. Так, где гвозди?..

В это время погас свет. Гады! Вырубили пробки в коридоре.

— Вера, зажги фонарик!

Яркий луч заплясал по потолку, опустился на дверь.

— Наташа — свечи! — приказал Антон.

Сам принялся вколачивать гвозди, соединяя доски в крепкий упор. Наташка поставила на полочку сувенирный канделябр с тремя цветными стеариновыми столбиками, суетливо подожгла. Закачались тени по углам. Наташка снова примостилась на табурет. Антон притащил из кухни хлеборезную доску, приладил над упором, пригвоздил к вертикальной доске и к двери насквозь. Всадил гвоздей восемь. Вот так! Сел рядом с Верой на полированный обувной ящик. Все трое напряженно уставились на замки.

С той стороны громили уже всерьёз. Плечами, подошвами. А это что? Хр-р-рес-с-сь! Похоже — ножом располосовали обивку. Хр-р-рес-с-сь! Ещё...

— Везёт, что коридор у нас узкий: разбежаться и садануть как следует не смогут,— деловито сказал Антон, прерывисто вздохнул.

Вера посмотрела на него жалким, каким-то затравленным взглядом.

— Что же соседи, а? Антош, что же соседи, а?

При неровных бликах свечей лицо её походило на гипсовую маску.

— Надо в 92-ю стучать,— встрепенулся Антон.

Он — прямо в заляпанных туфлях — побежал в комнату, по ковру, приник к узкому пространству меж книжными полками и сервантом. Постучал костяшками пальцев — до боли, до онемения. Тихо. Заколотил кулаком. Схватил вазу хрустальную из серванта — донышком, тяжёлым, литым. В обоях появились вмятины. Ни отзвука! Чёрт! Неужто дома нет? Да — дома, дома: притаились, замерли. Ну только б позвонили по ноль-два...

Хотя, хотя...

За стеной, в двухкомнатной 92-й, жил болгарин Валентин с русской женой и пятилетней дочкой. Всего неделя, как он вернулся из больницы — лежал месяца два, а то и больше. Да, точно, в августе ещё как-то в субботний вечер, было светло совсем, спустился Валентин в тапочках за почтой. Между третьим и вторым этажами на площадке стояли — человек пять. Пили «чернила», курили. Валентин протиснулся бочком, пробормотал с улыбкой:

— Что, ребята, больше места нет?

И пошёл. И тут же сел. Ударили по голове бутылкой. Били-пинали его всего минут пять, но так размолотили, что врачи еле склеили. Теперь Валентин ходил согнувшись, бочком — такое впечатление: вот сейчас — раз! — и рванёт, помчится прочь, прикрывая голову руками...