Я сидела напротив Лены, сжимая в руках стакан с водой. Ледяной конденсат стекал мне на пальцы, но я даже не чувствовала холода — только смотрела, как она заказывает второй бургер, картошку фри и какой-то дорогой коктейль в бокале с сиропом.
— Ты с ума сошла? — прошептала я, оглядываясь. — Ты что, у кого-то деньги украла?
Лена лишь ухмыльнулась и откинулась на спинку стула. На ней были новые джинсы — не потрёпанные, как мои, а с ровными стрелками, и лак на ногтях, который не облез по краям.
— Расслабься, — она лениво потянулась. — Я просто нашла один способ. Быстрый и лёгкий.
Я почувствовала, как в животе ёкнуло. Способ. В нашем мире это слово пахло либо кровью, либо потом.
— Какой ещё способ? — я приглушила голос.
Лена наклонилась, и её шёпот стал липким, как тот сироп в её стакане:
— Тебе нужно просто зайти в одно место. Сказать моё имя. Выбрать чай, а не кофе. И честно ответить на пару вопросов.
Я замерла.
— Это… легально?
Она фыркнула:
— А что у нас вообще легально? Вчерашний суп за тридцать рублей?
Я покусывала губу. Лена знала, что я не могу отказаться. У меня заканчивалась аренда, а на счету — шестьсот рублей.
— Сколько дают?
— Достаточно, — её глаза блеснули. — Ты даже новые туфли сможешь купить. Те, что на витрине.
Я сглотнула.
Те самые, с красной подошвой.
— Ладно, — кивнула я. — Где это место?
————————
Меня встретили двое в чёрном. Без эмоций. Без лишних слов.
— Лена Коршунова, — выдавила я.
Один кивнул и провёл меня по длинному коридору. Слишком тихому.
Кабинет был просторным, с тёмным кожаным диваном. За столом сидел мужчина — молодой, в идеально сидящем костюме.
— Присаживайтесь, — улыбнулся он. — Чай или кофе?
Чай.
— Чай, — прошептала я.
Его улыбка стала шире.
Через минуту ассистентка принесла фарфоровую чашку. Аромат был слишком цветочным. Я сделала глоток — сладкий, с горьковатым послевкусием.
— Расскажите о себе, — попросил мужчина.
Я начала отвечать. Честно. Про работу, которую потеряла. Про квартиру, из которой вот-вот выселят.
Но потом...
Потом края зрения поплыли.
Я вскочила — чашка разбилась о пол.
— Что вы... — голос стал чужим.
Мужчина даже не шевельнулся. Просто смотрел, как я хватаюсь за стол, как ноги подкашиваются.
Последнее, что я услышала перед тем, как тьма накрыла меня с головой:
— Хорошая девочка.
Просыпалась я медленно, будто всплывая со дна тёмного озера. Веки были тяжёлыми, язык прилип к нёбу.
"Где...?"
Память возвращалась обрывками. Лена. Чай. Его улыбка.
Я рванулась вперёд — что-то холодное и тугое впилось в шею, заставив меня захрипеть.
— Т-твою мать... — голос звучал хрипло и чуждо.
В комнате было полутемно, но я смогла разглядеть цепь, прикованную к ошейнику.
Другой конец — к стене.
Дверь открылась без звука.
— А вот и наша новенькая проснулась, — тот самый голос. Мужчина — нет, Он — вошёл, держа в руках... миску.
Я отползла назад, но упёрлась в стену.
— Ублюдок! Отпусти меня!
Он лишь приподнял бровь, как будто я сказала что-то забавное, а не прокричала в лицо.
— Ты должна пить, — поставил миску на пол. — Обезвоживание — плохо сказывается на новых питомцах.
Питомцах.
Я плюнула. Прямо в воду.
Он вздохнул — точно так же, как ветеринар с агрессивным щенком.
— Ну ладно. Пока не хочешь — не надо.
Повернулся к двери.
— Эй! — закричала я. — Ты... Ты не имеешь права! Я вызову полицию! Я...
Он обернулся, и в его глазах мелькнуло что-то тёплое. Почти умиление.
— Какая ты смешная, — улыбнулся. — Но ничего. Привыкнешь.
Дверь закрылась.
"Привыкнешь. Привыкнешь. ПРИВЫКНЕШЬ."
Я сжала кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони.
"Лена... Сука. Сука! Как ты могла? Мы же... мы же раньше даже последний кусок хлеба делили на двоих. Ты плакала у меня на плече, когда тебя выгнали с работы... Мы были друг другу как сёстры! Или... возможно... это только мне так казалось..."
Голова кружилась. Я потянулась к миске — презрение к себе горело в груди, но жажда была сильнее.
Вода оказалась тепловатой и сладковатой.
"Он что, снова добавил туда что-то?.."
Но я продолжила пить. Потому что иначе умру.
—————
Когда Он пришёл снова, я уже сидела, прижав колени к груди.
— Видишь, а говорила, что не будешь, — Он присел рядом, игнорируя моё вздрагивание.
— Иди нахер, — прошипела я.
Он рассмеялся — искренне, как над шалостью щенка.
— О, у нас тут бойкая! — потянулся к моей голове.
Я отпрянула, но цепь не дала уйти далеко. Его пальцы всё равно впились в волосы, осторожно распутывая колтуны.
— Ты красивая, — сказал Он задумчиво. — Но запущенная. Мы это исправим.
Я замерла.
Почему это звучало так... нормально из его уст?
— Я тебя ненавижу, — выдавила я.
— Знаю, — Он улыбнулся. — Но это пройдёт.
Я ненавидела.
Ненавидела сладковатый привкус во рту, ненавидела звон цепи, ненавидела его спокойные шаги за дверью.
Но больше всего я ненавидела саму себя.
"Как ты могла быть такой дурой? Поверить Лене? Выпить этот чай?!"
Я сжала кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони.
"Надо было догадаться. Надо было увидеть этот блеск в её глазах — не радость, а жадность. Надо было..."
Но было поздно.
——————————
Когда Он снова вошёл, я не стала ждать.
Рванулась вперёд, забыв про цепь.
Металл впился в шею, заставив меня захрипеть. Но я не остановилась.
— Тварь! — крикнула я, снова бросаясь вперёд.
Боль. Резкая, жгучая. Ошейник впивался всё глубже, кожа рвалась.
Я почувствовала, как что-то тёплое и липкое потекло по ключице.
Но я продолжала.
"Пусть лучше сдохну, чем стану твоей игрушкой!"
Он сначала замер, наблюдая. Потом вздохнул — точно так же, как с непослушным щенком.
— Ну и характер, — пробормотал Он.
Я рванулась ещё раз — и на этот раз боль стала невыносимой. Ноги подкосились, и я рухнула на пол, хватая ртом воздух.
—————
Он подошёл медленно, как будто у него всё время мира.
— Глупенькая, — сказал Он мягко. — Ты же наносишь вред себе только.
Я попыталась ударить Его ногой, но Он ловко перехватил мою лодыжку.
— Нет-нет-нет, так не пойдёт.
Его пальцы коснулись моей шеи — я зашипела, но боль уже притупилась, сменившись странным оцепенением.
— Придётся сменить ошейник, — продолжил Он, как будто обсуждал погоду. — А пока...
Он достал из кармана бинты и что-то в пузырьке.
Я зажмурилась, ожидая новой боли.
Но Его прикосновения были... аккуратными. Даже бережными.
— Не дёргайся, — сказал Он. — Иначе будет хуже.
Я не ответила. Просто смотрела, как Он очищает рану, как бинтует её, как поправляет прядь волос, упавшую мне на лицо.
"Почему? Почему Он так... спокоен?!"
Когда Он закончил, то отстегнул ошейник.
Я тут же отпрянула — но Он уже держал новую цепь.
— Шея у тебя слишком нежная и хрупкая, — объяснил Он. — А ты... драчливая.
И прежде чем я успела среагировать, Он закрепил цепь на моей лодыжке.
Я потянула ногу — металл холодно прижался к коже, но уже не резал.
— Вот так лучше, — Он улыбнулся. — Теперь можешь злиться сколько хочешь.
———————
Я осталась одна.
Снова.
Кровь на бинтах. Цепь на ноге.
"Лена сейчас наверное где-то смеётся. Пьёт дорогие коктейли. Носит новые туфли."
А я...
Я сжалась в комок, чувствуя, как гнев сменяется пустотой.
"За что? Почему я? Почему она свободна, а я здесь?!"
Но ответа не было.
Только цепь.
Только Его спокойные шаги за дверью.
Только тихий голос, который шептал где-то в глубине моего сознания:
"Ты проиграла."
Я решила играть по его правилам.
"Если хочешь убить врага — сначала обними его", — вспомнилось мне из какой-то книги.
Я разжала кулаки, сделала глубокий вдох и расслабила плечи.
Когда Он вошёл, я не начала его оскорблять. Не бросилась. Не сопротивлялась.
Просто опустила глаза.
Он остановился в дверях, изучая меня.
— Интересно, — произнёс Он наконец. — Шея — твоё слабое место, из-за которого ты начинаешь агресировать?
Я не ответила.
Он подошёл ближе, присел на корточки, чтобы быть на одном уровне со мной.
— Ты сегодня такая... смирная.
Его пальцы коснулись бинтов на моей шее. Я не дёрнулась.
— Хочешь, я перевяжу тебе рану?
Я кивнула.
———————
Он отстегнул цепь от лодыжки, но не отпустил меня — просто заменил её на поводок.
— Пойдём, — сказал Он.
Я послушно встала.
"Не сопротивляйся. Не показывай зубов. Пусть думает, что сломал тебя."
Он привёл меня в ванную. Белую, сверкающую.
— Раздевайся.
Я замешкалась, но Он лишь вздохнул:
— Не бойся. Я не трону тебя.
Дрожа, я сняла одежду.
Он включил воду, проверил температуру рукой, потом направил струю на меня.
— Твои волосы — как солома, — заметил Он, нанося шампунь.
Я стиснула зубы, но промолчала.
Его пальцы массировали кожу головы.
Это было... приятно?
"Нет. Нет-нет-нет. Это не должно быть приятным!"
———————
После ванны Он дал мне чистую одежду — просторную рубашку и мягкие штаны.
— Ты голодна? — спросил Он.
Я кивнула.
Он принёс тарелку супа и кусок хлеба. Я ела медленно, стараясь не показать, как ненавижу себя за каждый глоток.
Он наблюдал.
— Тебе нравится?
Я кивнула снова.
"Лает, когда спрашивают. Хорошая собачка."
Потом Он потянулся, чтобы погладить меня по голове.
И я не выдержала.
— Не трогай меня! — вырвалось у меня, и я отшвырнула тарелку.
Она разбилась о стену.
Он не рассердился.
— А вот и настоящая ты, — усмехнулся Он. — Я так и знал, что это ненадолго.
Его рука всё равно опустилась на мою голову, слегка потрепав волосы.
— Ничего. Ты ещё привыкнешь к ласке.
————————————
Когда Он ушёл, я сжалась в углу.
"Почему я сорвалась? Почему не дотерпела?!"
Но я уже знала ответ.
Потому что Он играл в доброго хозяина.
А я...
Я не желала быть его ласковой собачкой.
Даже притворной.
Рана на шее пульсировала.
Я даже не заметила, как Он вошёл — только почувствовала, как воздух в комнате сдвинулся и стало белее тесно.
— Пора менять повязки, — сказал Он.
Я не ответила. Просто сидела, уткнувшись взглядом в стену, пока Его пальцы осторожно разматывали бинты.
— Странно… — Он нахмурился, приглядываясь к ране. — Кровь не останавливается уже второй день. У тебя всегда так было?
Его голос звучал спокойно, почти научно.
Я закрыла глаза, вспоминая:
"Мать в пьяном угаре швыряла в меня тапками. Но никогда не применяла острые предметы. Потому что продать синяки соцработникам проще, чем объяснить порезы".
— Не знаю… я.... не резалась, — выдавила я.
Даже когда воровала еду. Даже когда прятала деньги в носках, чтобы мать не нашла.
— Гм, — Он провёл пальцем по краю раны, заставив меня дрогнуть. — Может, из-за питания?
Я сжала зубы.
— Ты сегодня хоть что-то съела? — спросил Он.
Молчание.
— Опять перевернула тарелку?
Я не ответила.
Он вздохнул, закончил перевязку и встал:
— Через час принесу еды.
— Не хочу, — бросила я Ему в спину.
Но дверь уже закрылась.
—————
"Он подмешает что-то. Сломает. Отравит. Как тот чай…"
Желудок свело от голода, но я стиснула зубы.
"Лучше умереть, чем принять это. Чем стать его…"
Но когда Он вернулся с тарелкой дымящегося бульона, я даже не успела отпрянуть.
Он присел передо мной, зачерпнув ложку:
— Ешь.
— Не буду, — я отвернулась.
Он вздохнул и схватил меня за подбородок.
— Тогда сделаем по-другому.
Его губы прижались к моим жестоко, это нельзя было назвать поцелуем, только захват, такой, чтобы, пока я не проглотила, не смогла бы набрать воздуха.
Я захрипела, пытаясь вырваться, но Он уже влил тёплый бульон мне в рот.
Горло сжалось — я подавилась, но сглотнула.
— Вот видишь, — Он отстранился, вытирая бульон со своих губ. — Ты живая.
Я тряслась, чувствуя, как ненависть заполняет меня до краёв.
— Ты… мразь, — прошипела я.
Он рассмеялся:
— А ты самый сложный питомец, который не даёт заскучать.
————————
"Он кормит меня, как птенца. Как щенка..."
"Так никогда никто не беспокоился обо мне... Даже в детстве".
"Мать никогда…"
Но я тут же заставила себя замолчать.
-нет!
Я не буду благодарна!
Мир сузился до пульсирующей боли в шее.
Я лежала, уставившись в потолок, и молилась, чтобы потерять сознание. Хотя бы на минуту. Хотя бы на секунду.
Но нет.
Только жар, растекающийся по телу. Только гнойный запах, от которого сводит скулы. Только цепь, впивающаяся в лодыжку, будто напоминая:
"Ты никуда не денешься. Даже в болезни".
———————
Он вошёл без стука, впрочем, как и всегда.
— Эрика? — Его голос изменился, стал резче.
Я не повернулась. Не могла. Да и не хотела.
Шаги. Быстрые. Пальцы грубо откинули мои волосы, касаясь раны.
— Чёрт... — впервые за всё время Он заругался.
Я усмехнулась про себя.
"Что, господин? Не по плану?"
— Это инфекция, — пробормотал Он, раскрывая аптечку. — Жар есть?
Я не ответила.
Его ладонь прижалась ко лбу — я застонала, но не от боли, а от ненависти.
— Температура под сорок, — Он достал таблетку. — Прими.
Я сжала губы.
Он вздохнул — и схватил меня за челюсть.
— Не упрямься.
Боль вспыхнула, когда Он разжал мне зубы и засунул таблетку на корень языка. Потом залил водой — я чуть не захлебнулась, но сглотнула.
— Вот и хорошо, — похлопал Он меня по щеке, будто я собака, выполнившая команду.
Он чистил рану жёстко, без прежней аккуратности. Спирт горел, как огонь.
Я кусала губу, чтобы не закричать.
— Странно... — бормотал Он. — Каждый день обрабатывал...
"Может, твои руки были грязными, ублюдок?" — подумала я, но промолчала.
— Переведём тебя, — заявил Он вдруг.
Я приоткрыла глаза.
— Здесь слишком сыро, — Он раскрыл наручники. — В другой комнате чище.
Я не сопротивлялась, когда Он поднял меня на руки.
Голова кружилась.
Тело горело.
Но моральная боль...
Она наконец притихла.
——————
"Новая комната... Новая клетка... Всё то же дерьмо..."
Потолок плыл перед глазами.
"Умру ли я?"
Но даже это уже не пугало.
Потому что хуже этого мира...
Только воспоминания.
О матери.
О Лене.
О чае, который перевернул мою жизнь.
Я проснулась.
Боль уже не рвала сознание на куски, а лишь тупо пульсировала в шее. Жар спал, но горло... Говорить было невозможно.
Я медленно обвела взглядом комнату. Чистые стены. Мягкая кровать. Даже окно — маленькое, с решёткой, но всё же окно.
"Значит, я не бредила. Он действительно перенёс меня сюда."
Дверь открылась без звука.
— О, наша пациентка пришла в себя, — Его голос звучал привычно-ласково, будто я не пленница, а капризный щенок после болезни.
Я отвернулась, но Он уже сел на краю кровати, его пальцы потянулись к моей шее.
Я отстранилась — молча, без слов. Без прежних "Отстань, ублюдок!"
Он усмехнулся:
— Как же я скучал по твоей бойкости.
Его рука всё равно прикоснулась ко лбу — проверяя температуру. Потом он аккуратно начала снимать бинты.
— Пришлось вырезать инфицированные участки, — спокойно объяснил Он, будто говорил о погоде. — После зашил. Швы аккуратные — шрама почти не будет.
Я приподняла бровь, глядя на него.
"Почему не врач? Почему сам?"
Он ухмыльнулся, гладя меня по голове:
— У меня медицинское образование, дорогая. Разве не видно?
Я закатила глаза.
"Медик. Конечно. Почему бы и нет? Маньяк-хирург — идеально для моего ******* ада."
Но главный вопрос горел в голове:
"Почему он так заботится о моей шее? О шрамах? Неужели внешность для него важнее, чем покорность?"
Я вздохнула — раздражённо, насколько это возможно без слов.
Он рассмеялся:
— Ну хоть злиться не разучилась.
Я сжала кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони. Боль в шее напоминала — сопротивляться бесполезно.
Он встал, поправил простыню:
— Отдыхай. Через пару дней сниму швы.
Дверь закрылась.
Я осталась наедине с собой.
С окном.
С вопросами.
И стихим ужасом от мысли, что этот человек действительно знает, как зашить рану... А значит, и как сделать так, чтобы она болела снова.
Бинты были сняты, швы удалены. Шея горела, будто её обернули раскалённой проволокой. Даже лёгкое дуновение воздуха вызывало мучительное жжение, и я ненавидела это. Ненавидела свою слабость, ненавидела эту гиперчувствительность, которая заставляла меня вздрагивать от каждого случайного прикосновения.
Но больше всего я ненавидела ошейник, который Он сегодня надел на меня.
Шипы, сверкающие холодным металлом, выглядели красиво и одновременно угрожающе. Однако, к счастью, они хотя бы не касались кожи на шее, а были лишь декоративными элементами.
Всё же ошейник был лучше, чем оставлять шею открытой. Лучше, чем давать кому-то ещё один шанс причинить боль.
Он вошёл без стука — как всегда. В руках держал одежду: короткую плиссированную юбку и обтягивающую водолазку.
— Надевай. Мы идём гулять.
Я посмотрела на него, сжав зубы. Опять эта игра.
— Не смотри так, будто хочешь меня съесть, — Он усмехнулся, бросая вещи на кровать. — Хотя, пожалуй, это даже мило.
Я не ответила. Говорить было больно, да и не хотелось. Но Он, кажется, уже привык к моему молчанию.
———————————
Мы шли по длинному коридору, и я впитывала каждую деталь: двери, замки, окна с решётками. План. Мне нужен был план.
Он шёл рядом, изредка поглядывая на меня с тем же выражением, с каким человек смотрит на своенравную, но любимую собаку.
— Ты сегодня такая тихая, — заметил Он. — Надеюсь, это не значит, что замышляешь что-то.
Я лишь приподняла подбородок, давая понять, что не собираюсь обсуждать с ним свои мысли.
Он рассмеялся.
— Ну ладно, ладно. Я же просто шучу. Я понимаю, что тебе больно говорить, но твоя реакция так забавна. Кстати, сегодня тебя ждёт кое-что забавное.
————————
Мы зашли в просторный кабинет — тот самый, где когда-то мне предложили чай. Теперь он казался ещё более отвратительным.
Не успела я осмотреться, как дверь открылась, и зашёл мужчина в дорогом костюме. Его взгляд сразу же упал на меня, и в глазах вспыхнул неприкрытый интерес.
— А это что за прелесть? — Он протянул руку, явно собираясь коснуться меня.
Я отпрянула, но не успела отреагировать, как мой хозяин мягко, но твёрдо перехватил его запястье.
— Это мой личный питомец. Она не для продажи.
Мужчина надулся, но отступил.
— Как жаль! Я бы с радостью приобрёл её и без аукциона. Она такая бойкая, я бы…
Я почувствовала, как по спине пробежали мурашки. Аукцион. Они говорили об аукционе.
————————————
Вечером Он взял меня с собой.
Зал был полон людей — богатых, ухоженных, с холодными глазами. На сцене стояли питомцы: девушки и юноши в ошейниках, одетые в костюмы кошечек, собачек, лисичек, кроликов. Их выставляли, как дорогих животных, хвалили покладистость, красоту.
Я стояла рядом с Ним, стиснув зубы. Ни цепи, ни поводка. Он знал, что я не убегу. Не здесь. Не сейчас.
Но когда Он ненадолго отошёл, ко мне подошёл один из покупателей. Тот самый, что был в кабинете.
— Какие формы, — пробормотал он, протягивая руку к моей юбке.
Я не думала. Просто схватила его за пальцы и хруст — два сломанных сустава.
Мужчина взвыл, ударил меня по лицу, затем вцепился в шею. Боль пронзила сознание, но я только оскалилась, готовая рвать и кусать.
— Ах ты сука!
Крики привлекли внимание. Мой хозяин вернулся и, увидев эту сцену, рассмеялся.
— Я же предупреждал, — сказал Он, глядя на визжащего покупателя. — Ошейник же не просто так с шипами.
Потом повернулся ко мне, глаза сияли гордостью и умилением.
— Это моя самая драчливая собачка.
Аукцион закончился.
Мы шли по длинному коридору, освещённому мягким светом настенных ламп. Тишина. Только наши шаги и лёгкий звон металла ошейника при каждом моём движении.
Он нарушил молчание первым.
— Я знал, что ты не из робких, — сказал Он, не глядя на меня. — Но не ожидал, что ты сможешь сломать чьи-то пальцы голыми руками.
Я не ответила. Шея болела, щека горела, а голова гудела от ярости.
Он продолжал, и в его голосе сквозило странное удовлетворение:
— Теперь ты точно моя бешеная собака. Только в следующий раз… спрашивай разрешения, прежде чем кого-то калечить.
Я резко повернула голову, глядя на него с немым возмущением.
Он усмехнулся и остановился, повернувшись ко мне.
— Давай посмотрим, что он там натворил.
Его пальцы коснулись моей щеки — лёгко, но я всё равно дёрнулась.
— Тише, — Он приподнял подбородок, изучая покраснение. — Синяк будет.
Потом перевёл взгляд на шею. Его лицо исказилось на секунду — раздражение.
— Идиот. Испортил прекрасную кожу. Я потратил столько времени и усилий на лечение, а он всё испортил.
Я фыркнула.
— В следующий раз ломай больше, — добавил Он невзначай, как будто говорил о погоде.
Потом достал из кармана маленький флакон и начал обрабатывать следы. Его движения были точными, но нежными, будто он боялся причинить ещё больше боли.
Я ненавидела его.
Ненавидела его спокойствие. Ненавидела его ухмылки. Ненавидела то, как он смотрел на меня, будто я была чем-то ценным, а не пленницей.
Но больше всего я ненавидела то, что только сейчас заметила.
Он был высок, с широкими плечами и сильными руками, которые, казалось, могли бы сломать что угодно, но почему-то не ломали.
"Почему такой ублюдок должен быть таким… красивым?"
Он поймал мой взгляд и улыбнулся — словно читал мои мысли.
Я отвернулась, стиснув зубы.
———————
Он закончил, аккуратно проведя пальцем по линии челюсти.
— Готово.
Я не благодарила.
Он и не ждал.
— Пойдём, — сказал Он, снова беря меня за локоть. — Ты заслужила ужин.
Я не сопротивлялась.
Но в голове уже строила планы.
"Когда-нибудь я сломаю и твои пальцы, и не только... "
Он сидел слишком близко.
Его бедро касалось моего, тепло от его тела пробивалось сквозь тонкую ткань юбки, и мне хотелось отодвинуться. Но я не стала. Не из-за покорности — просто слишком устала.
На столе перед нами стояла тарелка с едой — что-то изысканное, с зеленью и соусами, но я даже не разглядывала. Голод сводил желудок.
Он взял вилку, наколол кусочек мяса и поднёс к моим губам.
— Ешь.
Я недоверчиво посмотрела на него, но всё же раскрыла рот. Вкус оказался неожиданно хорошим — сочным, пряным. Я не хотела получать от этого удовольствие, но тело предательски отреагировало — плечи расслабились, а в горле вырвался тихий вздох.
Он ухмыльнулся и снова поднёс вилку. Я съела.
Потом он отложил вилку и взял следующий кусок пальцами.
— Давай так.
Я замерла.
Его пальцы коснулись моих губ, и я не выдержала — вцепилась зубами в его кожу.
Он не дёрнулся. Не закричал.
Только рассмеялся — громко, искренне, будто я сделала что-то уморительное.
— Ах ты щенок! — Он потрепал меня по голове, будто я и правда была собакой.
Я выпустила его палец, скрипя зубами.
————————
Меня тошнило от его смеха. От его терпения. От того, что он не злился.
— Почему... — мой голос звучал хрипло, но я продолжила, несмотря на боль. — Почему я?
Он замер, его улыбка стала мягче.
— Ты не помнишь?
Я насупилась.
Он откинулся на спинку стула, рассматривая меня.
— Ты работала официанткой. В том кафе на Пятой улице.
Я моргнула.
Да. Почти год назад.
— Ты разлила кофе на одного мерзкого типа. А когда он полез под твою юбку — врезала ему тарелкой по голове.
Я сжала кулаки.
Да, я отлично помню того извращенца. А ещё в тот же день из-за его жалобы меня уволили.
— А потом... — Он засмеялся. — Ты нахамила мне, когда я попросил добавить сахару.
Я уставилась на него.
Я помню всё, что происходило в тот день, кроме нашей встречи.
— Ты огрызнулась, — продолжал Он, глаза светились азартом. — Сказала: "Сами возьмёте, руки не отсохли".
Я открыла рот, но не нашла слов.
— Я тогда понял, — Он наклонился ближе, его голос стал тише, горячее. — Что хочу себе этого бешеного щенка.
Я затаила дыхание.
— Я нашёл тебя. Узнал всё — про твою пьяную мамашу, про воровство, про никудышную жизнь. И про Лену... — Он усмехнулся. — Эта девчонка без колебаний продала тебя, как только услышала цену.
Я оцепенела.
— Когда ты впервые вошла в мой кабинет... — Он провёл пальцем по моему ошейнику. — Я сразу понял, что это будет весело.
—————————
Я ненавидела его.
Ненавидела его улыбку. Ненавидела то, как он смотрел на меня, будто я была его ещё до того, как попала сюда.
Но больше всего я ненавидела то, что он был прав.
Я действительно всегда была бешеной собакой.
И теперь он сделал это официальным.
Он не спрашивал разрешения.
Просто взял меня за талию и посадил к себе на колени — лицом к лицу. Мои колени обхватили его бедра, а его руки крепко легли на мою спину, не давая отстраниться.
Я застыла, сердце колотилось так, что, казалось, вырвется из груди.
— Не бойся, — прошептал Он, и его губы коснулись моей шеи — чуть выше ошейника, там, где кожа была нежной и не тронутой раной.
Я вздрогнула, когти впились в его плечи.
— Ты... — мой голос дрожал от ярости и чего-то ещё.
Он поднял голову, его глаза смеялись.
— Что, щенок?
Я не ответила.
Он приблизился, его губы коснулись моих — лёгко, почти нежно.
Я не отстранилась, вместо этого вцепилась зубами в его нижнюю губу.
Кровь тут же заполнила рот — горячая, солёная.
Он не оттолкнул меня. Не закричал.
Только застонал — тихо, глухо, будто это доставляло ему удовольствие.
Потом отстранился, провёл пальцем по покусанной губе и усмехнулся:
— Ну и кусачка...
Он не отпустил меня.
— Ты знаешь, — начал Он спокойно, будто мы просто беседовали за кружечкой чая, — других ломают иначе.
Я напряглась.
— Обычно питомцами занимаются охранники — Его пальцы лениво перебирали пояс моей юбки. — Обучают. Показывают, как угождать хозяину. Привыкать к прикосновениям... Любым.
Меня тошнило.
— Но ты... — Он наклонился ближе, его дыхание обожгло ухо. — Ты — только моя.
Я закрыла глаза.
Вспоминая охранников, которые никогда не подходили. Вспоминая его руки, которые при любой удобной возможности были на мне.
Я должна была ненавидеть его.
Ненавидеть его прикосновения. Ненавидеть то, как он смотрел на меня, будто я была чем-то большим, чем пленница.
Но...
Почему тогда тело отвечало?
Почему кожа горела?
Почему пульс бешено стучал в висках?
Я открыла глаза.
Он улыбался — кроваво, жестоко, прекрасно.
— Ты никогда не была как все.
Его руки скользнули под мою водолазку, пальцы впились в кожу бедер, и я поняла - сейчас он зайдет дальше.
Но я была готова.
Лезвие, украденное со стола, холодно прижалось к его горлу.
- Шаг назад, - прошипела я, чувствуя, как дрожит собственный голос.
Он замер. Потом... рассмеялся?
- Ох, какая же ты прелесть, - прошептал он, и в его глазах вспыхнуло что-то между восхищением и безумием.
Я сильнее вдавила нож. Капля крови выступила на его коже.
- Я не шучу.
Он ухмыльнулся.
- Знаю.
И тогда его рука молнией впилась в мою шею - прямо в рану.
Боль.
Белая, слепящая, разрывающая.
Я захрипела, мир поплыл перед глазами. Лезвие выскользнуло из пальцев, и я рухнула вперед, но он поймал меня - одной рукой сжимая украденный нож, другой прижимая меня к себе.
- Непослушная, - прошептал он, его губы коснулись моего уха. - Я же предупреждал - кусаться опасно.
Я задыхалась, слезы катились по щекам, но я не сдавалась - слабо царапала его грудь, пытаясь вырваться.
Он вздохнул, поднял нож перед моим лицом, разглядывая его.
- Мило. Ты правда думала, что это сработает?
Я не ответила, только сжала зубы.
Он улыбнулся, затем небрежно швырнул нож через комнату. Лезвие воткнулось в стену с глухим стуком.
- Больше не пытайся. В следующий раз не ограничусь обычной болью.
Потом поднял меня на руки - как ребенка, как добычу - и положил на диван.
- Отдыхай. Завтра начнем сначала.
Я проснулась от знакомого горького привкуса во рту - опять эти чертовы обезболивающие.
"Сколько раз можно зашивать одну и ту же шею? Может, пора просто перерезать и закончить этот цирк?"
Пальцы сами потянулись к повязке, но его голос остановил меня раньше, чем я успела дотронуться:
- Не трогай. Швы свежие.
Он стоял в дверях, заметно довольный моим пробуждением. В руках - прозрачная чашка с чем-то дымящимся.
"Опять этот взгляд. Как будто я его личный научный эксперимент. 'О, смотрите, мой щенок снова дышит!'"
————————
Он сел на край кровати, намеренно медленно помешивая ложкой.
- Ромашковый. С мёдом. Для голоса.
Я закатила глаза, но тут же скривилась от боли в шее.
"Ирония. Он порвал мне глотку, а теперь заботится о моих связках."
Он поднёс чашку к моим губам. Я отстранилась.
- Мой щеночек. - Его голос снисходительный, как к непослушному ребёнку. - Ты действительно хочешь, чтобы я применил трубку для кормления?
"Чёрт. Он не блефует."
Я неохотно открыла рот. Горячий чай обжёг язык, но сладкий привкус мёда заставил невольно сглотнуть.
Он улыбнулся - широко, победно.
- Видишь? Ты уже учишься слушаться.
———————
Он специально начал говорить больше обычного, зная, что я не могу ответить:
- Сегодня у нас особенный день. Я решил изменить твой режим. - Его пальцы играли с моими волосами. - Ты слишком много злишься. Слишком много энергии тратишь впустую.
"О боже, сейчас начнётся очередная лекция о 'правильном поведении'."
- Поэтому... - Он достал из кармана тонкий кожаный ремешок. - Мы попробуем кое-что новое.
Я напряглась, но он лишь обвил ремешок вокруг моей ладони, сравнивая её размер с меркой.
- Рукопожатие. Основа цивилизованного общения. - Его глаза сверкали. - Ты выучишь три сигнала:
1. Один сжатие - «да»
2. Два - «нет»
3. Долгое - «мне больно»
"Боже правый, он серьёзно собирается дрессировать меня как собаку Павлова?"
Я резко одёрнула руку, но он не отпустил.
- Ах да, - притворно вспомнил он. - Ты же не можешь сказать «пошёл ты». Как неудобно.
———————
"Я должна ненавидеть его. ДОЛЖНА.
Но почему тогда, когда он говорит 'мой щеночек', в груди что-то сжимается?
Неужели это и есть тот самый стокгольмский синдром, про который все трубят?
Или...
Или я правда начинаю ломаться?"
Он прервал мой поток мыслей, неожиданно серьёзным тоном:
- Ну что, приступим?
Его пальцы обвивают моё запястье, кожаный ремешок холодно прилипает к потной ладони. Он начинает игру.
— Ну что, мой щенок, проверим твои новые... навыки. — Губы растягиваются в улыбке, в которой слишком много зубов. — Ты готова?
Я не отвечаю. Не могу, да и не хочу. Но он уже не требует слов — только сжатий.
Вопрос первый:
— Тебе нравится, когда я трогаю твои волосы?
Его пальцы, словно тиски, сжимают мои волосы, оттягивая мою голову назад. Я молчу. Он сжимает мою руку за меня — один раз. "Да".
— Вот видишь, — шепчет он, — не так сложно.
Вопрос второй:
— Ты хотела убить меня тем ножом?
Мои пальцы дергаются. Он ждет. Я сжимаю его руку дважды. "Нет".
— Врёшь, — смеется он, — но попытка очаровательна.
Вопрос третий (его голос играет, как кошка с мышкой):
— Ты боишься, что никогда не выберешься отсюда?
Тишина. Сердце колотится. Я не двигаюсь.
— Отвечай, — он сдавливает мою ладонь до хруста.
Один раз. "Да".
Что-то рвётся изнутри.
— Доволен?! — хрип вырывается из горла против моей воли. — Насладился моим... "да"?!
Боль взрывается в шее, горячая, острая. Но я не останавливаюсь.
— Ты... ублюдок! Ты...
Голос срывается, переходит в хриплый шёпот. Губы мокрые от крови. Швы вновь разошлись.
Он замер — искренне удивлённый.
На секунду мне кажется, что в его глазах мелькнуло что-то похожее на... раскаяние?
Но момент проходит.
— Ну вот, — он вздыхает, прижимая окровавленную салфетку к моей шее, — теперь ты точно не заговоришь.
Его руки нежны, но в голосе — ледяное удовлетворение.
— Зато теперь поняла, что даже твой гнев принадлежит мне.
День первый без голоса
Кровь на подушке уже засохла ржавыми пятнами. Он запретил снимать повязку в течении двух недель — тугую, душную, пропитанную чем-то вяжущим и горьким. Каждый глоток воздуха обжигает, как будто глотаю битое стекло.
"Две недели. Четырнадцать дней. Триста тридцать шесть часов."
Я считаю. Потому что больше нечего делать.
Он принес блокнот. Розовый. С котятами на обложке.
— Пиши, — бросил его на кровать. — Если что-то срочное.
Я отшвырнула блокнот ногой.
Он поднял, вытер пыль с обложки и положил обратно.
— Альтернатива — трубка в желудок. Выбирай.
Я пишу первое слово: "Ублюдок"
Он рассмеялся, оторвал лист и приколол его булавкой к стене.
— Начнем коллекцию.
————————
Ночь. Я притворяюсь спящей.
Он стоит в дверях дольше обычного. Потом тихо подходит, поправляет одеяло. Его пальцы задерживаются на моем лбу — проверяя температуру.
— Черт... — шепчет он впервые так, будто не хочет, чтобы я услышала.
Потом уходит, но не запирает дверь на ключ.
"Ошибка? Или... тест? Плевать. Всё равно не смогу сбежать."
————————
День третий
Он изобретает новый способ общения:
— Если больно — стукни по столу дважды.
Я ударила его по лицу.
Он схватил мои запястья, прижал к стене. Его дыхание стало горячее и неровнее:
— Ты должна научиться просить. Даже это.
Но в его глазах мне привиделось что-то надломленное. Как будто он сам не верит в то, что говорит.
—————————
День пятый
Я нахожу способ мучить его ещё больше.
Отказываюсь от еды, пока он не начнёт кормить меня с ложки. Делаю вид, что не понимаю его команд. Пишу ему цитаты из книг, которые нахожу в его же библиотеке:
"Никто не свободен, даже птицы закованы в небе"
Он читает. Стискивает зубы. Не отвечает.
Но ночью приходит перевязывать рану вне графика.
День седьмой
Он приносит мне мороженое.
— От боли, — бормочет, отворачиваясь.
Я беру ложку и специально роняю ее на пол.
Он замирает. Потом медленно поднимает, моет под краном и...
Садится передо мной на колени. Кормит меня сам.
— Довольно, — говорит он тихо. — Довольно.
Но я так и не поняла, кому из нас он это говорит.