Проснулась я от того, что в висках забил чугунный молот. Не метафорический, а самый что ни на есть настоящий — тяжёлый, ритмичный, выковывающий из моих мозгов раскалённую докрасна боль. Я пыталась открыть глаза, но веки слиплись, будто их промазали мёдом да присыпали болотной грязью. Память последних мгновений была обрывчатой и злой: запах перебродившей лунной лилии, шипение в котле, который никак не хотел закипать, моё проклятие, удар ногой по проклятой треноге… И затем — всепоглощающий взрыв липкого, розового пара, хлопок ушами и ощущение падения в бездну, усыпанную бархатными подушками. Очень нехарактерная для моей прежней жизни смерть. Позорная.
Собрав всю свою ведьмовскую волю, которую, судя по ощущениям, размазали по черепу тонким слоем, я заставила веки разлепиться.
И замерла.
Потолок надо мной был не низкий, закопчённый свод пещеры, а высоченный, с лепниной в виде каких-то томных амуров, пускающих струи прямо в центр огромной розетки. Свет проникал сквозь штофные занавеси цвета увядшей розы, окрашивая комнату в призрачные, болезненно-нежные тона. Воздух пах не дымом, сушёными жабами и вечной сыростью, а пылью, воском и… фиалками. Чёрт бы побрал эти фиалки.
Я попыталась приподняться на локтях. Мышцы отозвались протестующим стоном, кости затрещали, будто я пролежала в склепе лет двести. С трудом приняв сидячее положение, я уставилась на свои… руки. Длинные, бледные, с тонкими, бесполезными пальцами и аккуратными ногтями цвета перламутра. Ни единого знакомого пятнышка, ни шрама от укуса болотного дракона, ни жёлтого налёта от вечной возни с серой. Идеальные, пустые руки куклы. Я сжала их в кулаки — слабо, непривычно.
— Так, — прошипела я себе под нос, и голос прозвучал чужим — выше, серебристее, с легчайшей хрипотцой. — Реинкарнация. Без согласования. Любимый трюк вселенной.
И тут в голову, будто та самая разбившаяся чугунная тренога, рухнул чужой вал воспоминаний. Не аккуратно сложенные свитки, а груда обломков — обрывки фраз, лица, запахи, чувства. Элеонора. Княжна Элеонора Оболенская. Двадцать лет. Падение с лошади на прошлой неделе. Головокружение. Темнота… А потом — я.
Я застонала, ухватившись за голову. Чужие жизни впихивались в мой череп, как назойливые осы. Балы, поклоны, французские стишки, взгляды из-за веера, шёпот за спиной, долги, шуршание шёлковых платьев, которые надо было надевать с помощью трёх служанок… Кошмар. Абсолютный, утончённый кошмар.
Нужно было осмотреться. Оценить ресурсы. Я сбросила с себя невероятно лёгкое и невероятно неудобное одеяло и поставила босые ноги на ковёр — мягкий, глубокий, узорчатый. Пол под ним был тёплым. Тёплым! В моей пещере даже летом от сырости зубы стучали. Комната была огромной, загромождённой мебелью с завитушками, зеркалами в позолоченных рамах, столиками, заставленными безделушками. Богато. Безвкусно. Очень много розового и золотого.
Меня потянуло к самому большому зеркалу в резной раме. Подошла, едва волоча эти длинные, непослушные ноги. И увидела.
В зеркале стояла незнакомка. Высокая, очень худая, в ночной рубашке из тончайшего батиста, сквозь который просвечивало бледное, почти прозрачное тело. Длинные волосы цвета воронова крыла, в беспорядке рассыпавшиеся по плечам. Лицо — острый подбородок, высокие скулы, огромные глаза, сейчас широко распахнутые от ужаса. Синевато-фиолетовые тени под ними. Губы — бледные, чуть приоткрытые. Красиво. Хрупко. Совершенно бесполезно для полётов на помеле, ношения котлов и укрощения лесных тварей.
— Эльвира из Чёрных Трясин в теле хрупкого цветка, — констатировала я с горькой иронией. — За что? За то, что котёл пнула? Он три дня не закипал!
Попытка рассмеяться вылилась в сухой, нервный кашель. Нужно было что-то делать. Первым делом — проверить, что осталось от моих сил. Магия — это как мышца, она должна быть. Где-то глубоко внутри, под грудой чужих манер и страхов.
Я сосредоточилась. В пещере для розжига огня мне достаточно было щелчка пальцев. Попробую здесь. Подняла эту изящную, дурацкую руку, нацелилась на огарок свечи на туалетном столике. Щёлкнула.
Ничего. Только лёгкий хруст в суставе.
Я нахмурилась, собралась, выудила из глубины памяти ощущение жара, треска, ярости пламени. Прошептала старый, как мир, заклинательный шип. И щёлкнула снова.
На кончиках пальцев брызнули жёлтые искры, пахнущие озоном. Огарок не загорелся, но зато рядом лежащий кружевной платок вспыхнул ярким, весёлым пламенем и через секунду обратился в аккуратную кучку пепла.
— Прогресс, — пробормотала я, задувая несуществующий дым с пальцев. Но сил ушло несоразмерно много — закружилась голова, и я едва удержалась за спинку стула. Значит, магия есть, но слаба, капризна и требует адаптации. Как и всё в этой новой жизни.
Внезапно за дверью послышались быстрые, лёгкие шаги. Инстинкт приказал замереть, но новое тело отреагировало само — я судорожно рванулась обратно к кровати и упала на подушки, притворяясь спящей. Дверь отворилась без стука.
— Княжна? Светлейшая? Вы уже не спите?
Голос был молодой, подобранный, но в нём чувствовалась нервная дрожь. Я приоткрыла один глаз. В комнату впорхнула девушка в строгом тёмном платье и белоснежном переднике, с чепчиком на аккуратно убранных волосах. Горничная. Анна, услуживала Элеоноре с детства. В её памяти лицо этой девушки было одним из самых чётких — преданным, но вечно озабоченным.