От измен не умирают

Стук 1. Головная боль

“Алсу” значит “красивая”.

Замираю у панорамного окна, за которое в начале года отвалила не одну сотню тысяч. Разглядываю струйки воды, выливающиеся на зеленый газончик фонтанчиком из капельного автополива, который тоже обошелся не в три рубля. И всё это лишь бы не смотреть и не слушать его оправдания.

Антон обнимает сзади, пробует поцеловать плечо. Я его отвожу, не даюсь и почти задыхаюсь. Пробую расцепить ладони, сцепленные на моем животе, пока он говорит, что ни он, ни я друг без друга не сможем. Говорит, что ничего не было. И вообще я слишком драматизирую. Действительно?

— А если бы и было, то это просто на раз, ну так, вошел-вышел-без обязательств. Ты бы этом даже не узнала. — Сухо комментирует, продолжая меня удерживать. — Но ничего не было, веришь? Думаешь, я бы допустил, чтобы измена всплыла? Кому ты доверяешь? Мне или очередной желтой прессе, а, зай?

Слушать его противно. Каждое движение, каждый его вздох, касающийся моей кожи, всë внутри выворачивает. Остаётся только коситься на погасший экран моего смартфона, который ещё пару секунд назад светился громким заголовком о беременности какой-то девчонки от него… от моего почти-мужа.

Но это “почти” не спасает.

Страшно пролистывать все эти тысячи жужжащих ненавистью комментариев о том, что я со своими деньгами и “паршивыми” тортиками это заслужила. Вот так просто — так мне и надо?

Я слишком погрязла, осела же и, кажется, даже впервые в жизни перестала всё контролировать. Ради чего, Алсу? Ради этого? Дом построили вместе, столько коллабораций, столько общего, столько пройдено, как это всё заканчивать?

— Ну даже окажись это правдой, разве ты бы не простила, а, зай? — Почти мурлычет на ухо. — Ты же без меня не сможешь ничего, зайчонок. Помнишь? Надо уметь прощать и закрывать свои голубые глазки на многое, зайка.

Прощать? Его? Раз? А дальше? И дальше? Это цена этих трехлетних отношений? Похоже, я продешевила.

— Знаешь... — успеваю сказать.

Он не хочет слышать — закрывает мне рот ладонью и тянет назад, вжимая в себя..

— Тихо, Алсу. Замолчи! — Его пальцы давят сильнее, не давая сопротивляться. —Ты сейчас на эмоциях, наговоришь ещё сгоряча. — Шепот перетекает к шее, тембр становится тише. — Наговоришь и пожалеешь. А я это не люблю, помнишь?

Дернуться не дает.

Дышу, как загнанная овца, с которой одним неловким движением сдернули кожу. Ну что ж, так бывает. Верила? Доверилась? Сама виновата, овца и есть.

Что я сейчас должна? Услышать его и смириться? Дать ему заткнуть мне рот, а дальше что? Уши? Глаза? Ради чего? Ради денег? Я сама себя обеспечивала и обеспечиваю. Ради имени? Да, пятно из-за этого будет знатное. Ради любви?

Ай, Аллах!

Крик гасится. Звук тонет в ладони. Это противно. Попытка вырваться же и вывернуться сломлена — под треск слетающей с крючков и накрывающей нас шторы Антон наклоняет рывком, роняет на колени и припечатывает в подоконник, ловко перехватывая и теперь давя "слегка" искусанной ладонью в мой затылок. Вторая же успешно удерживает поясницу.

— Тихо, Алсу. — Граничащим с яростью шепотом. — Ти-хо.

Фыркаю. Аж лоб больно.

Он на две головы выше, что я еще хотела? Теперь я ненавижу панорамные окна — думаю, в старых хрущевках этот фокус бы не вышел.

— Успокаивайся, — добивает, — не зли меня.

Дергаю плечами, но нависать надо мной ему вполне комфортно. Даже смеется сейчас так сально и пошло:

— Зай, горячие будут заголовки, если нас сейчас щелкнут с какого-нибудь дрона? Эх жаль, — словно осматривается, — никого здесь нет.

Закрываю глаза, сдаваясь. Он чувствует это, отпускает и садится на пол возле моих ног.

— Я же тебя люблю, Алсу! Ты чего глупишь? Свадьба скоро, чего ты хочешь ещё? Сколько раз я просил не читать такое, а ты что? Не слушаешь меня? А я не обижаюсь, видишь?

Оседаю на ноги, а голова кружится. Сдуваю растрепавшийся локон с лица, напрямую избегая его взгляда.

Антон раздраженно улыбается и произносит:

— Я не сержусь. Видишь? Не сержусь! Посмотри на меня.

Отвожу голову и закрываю глаза, когда он насильно тянет за подбородок, заставляя повернуться.

— Посмотри на меня.

Мотаю головой, а он цедит морозящим предупреждением:

— Я сказал. Посмотри...

Его пальцы давят сильнее и сильнее, а я словно назло дёргаюсь.

— На...

Напряжение выливается яростью:

— Ме-ня! С…сука…

Стоп!

Отшвыривает, как котенка. Мамочки… пока я впервые за всю жизнь знакомлю висок с косяком дамского столика, пытаясь проморгаться и сконцентрировать поплывший прямой эфир, он заключает:

— Тупая дура.

И в два счета встает и переступает мои ноги, поспешно выходя из комнаты. Моей. Почти нашей. Почти его.

Стук 2. Не спеши

Алсу.

Сквозь заполонившую боль, касаюсь пальцами виска. И без того ясно, что теплая струйка, стекающая вниз, не глинтвейн. Кровь. Алая.

Тру пальцы друг об друга, но так та еще больше вязнет.

Протяжно выдыхаю и заставляю себя подняться с коленей к дамскому столику. Ножке его хоть бы хны, з-зараза.

Выдвигаю из-под него пуфик и, не заляпав кровушкой, падаю на него в своем идеальном светло-розовом костюме без топа.

Только сейчас смотрю в зеркало... взгляд прилично плывет. Поправляю не заляпанной рукой бежевый лифчик, косточки которого от “сотрясения” впились в грудь и хоть чуточку отрезвили.

Выдвигаю ящик справа и вытягиваю из него ватные диски и салфетки.

И что теперь делать? Додавила? Сорвался. Что теперь делать-то?

Пальцы дрожат, дыхание рвется, но вполне успешно стираю вместе со "штукатуркой" кровь.

— За-ра-за, — злюсь аж.

Но именно в этот момент телефон рядом безумно “вовремя” загорается и оглушает рингтоном.

— Алло. — Прикладываю его к уху, оставляя попытки вглядеться в номер своим поплывшим сознанием, но тут же шиплю и продолжаю искать в ящике хотя бы хлоргексидин.

Не находится.

— Добрый день, — противно тянет женский высокий голосок, — а мы подъехали. Вы тут? Встретите нас?

— Что... — морщусь и наконец замираю, — вы кто? Куда? А...

Вспоминаю про встречу в отцовской квартире. Перевожу взгляд на огромные настенные часы, которые лично заказывала в начале месяца.

— Еще полчаса до одиннадцати, — резюмирую.

— Ну мы просто пораньше, — уточняет, кажется, "Арина", подписанная в профиле на "Дом.ком", — лучше же приехать раньше, чем опоздать, верно?

Зря я дала ей свой личный. Прикусываю язык и пытаюсь прикинуть, так ли нужны мне квартиранты. Еще и настолько "пунктуальные".

Моë молчание, видимо, порождает умные мысли:

— А что, Вы еще не здесь?

— Не здесь, — выдыхаю вновь, — скоро буду. Двадцать минут.

Скидываю звонок и вновь смотрю в зеркало. Я не хочу здесь быть, оставаться сейчас в своей идеальной жизни, которую я “заслужила своими дерьмовыми тортиками”… и раз уж появился повод, лучше уйти. Поправляю тушь и стрелки, подчеркнувшие папин лисий разрез глаз. В базу решаю не лезть, а то меня еще не дождутся.

Стираю остатки крови и проверяю — уже не кровит. А ссадина хорошенькая да и след раскраснелся. Только на дне косметички нахожу клей-БФ-ку. Тот противно щиплет. И пока засыхает, я распускаю свой крашеный блонд. Дайсоном обрамляю челку. Наношу малиновый тинт и, пробуя его на вкус, выхожу из комнаты.

Проношусь мимо "почти-супруга" и только из-за открытой им бутылки бренди и брошенного совсем не дружелюбного взгляда отчитываюсь:

— Я до папиной квартиры. Без охраны. Недолго. Мальчиков не гоняй.

Он поднимает стакан в мою честь и кивает, удобнее усаживаясь у камина.

Говнюк.

В фойе нацепляю мюли с прямым носом и захватываю ключи, только сейчас сообразив, что забыла телефон. Хотя зачем он? Снова читать все эти комментарии?

Выбегаю, фиксирую дверь, слетаю со ступеней и прямо по сырому газону бегу до двери гаража. Сажусь в свой беленький Лексус и, едва выкатившись за автоматические ворота, газую.

Из нашего коттеджного посёлка до спального района в городе минут тридцать езды. Ну это если катиться тихо, конечно.

Хмыкнув, выруливаю на новый асфальт. Включаю свою музыку громче обычного, лишь бы не разреветься из-за растрескавшейся идеальной “жизни”, в которой я впахивала двадцать четыре на семь. А в итоге что получила? Что теперь делать-то? Уходить несмотря ни на что, терпеть издержки, просадки, проблемы… или поверить в эту сладкую ложь, отныне граничащую с рукоприкладством? Да уж, такой себе выбор.

____

От авторов:

Дорогие читатели! Добро пожаловать на страницы нашей новой истории. Будем рады Вашей поддержке! Ваши отклики и лайки мотивируют! Чтобы не потеряться, не забудьте добавить книгу в библиотеку.Приятного чтения, будет остро и очень вкусно.

Стук 3. Варианты?

Алсу.

Сбавляю скорость лишь у нужного поворота к хрущевке. Интересно, сколько придет потом штрафов? Но оно того стоило — я хоть успокоилась и порадовалась солнышку, гоняющемуся за мной всю дорогу. В зеркало, правда, почему-то страшно заглядывать. Да и думать о произошедшем тоже. Но я сильная девочка, как-нибудь разберусь.

Паркуюсь возле третьего подъезда рядом с какой-то старенькой Ауди. Ку третья? Год двенадцатый? Еще и дизель? Фу. Да и цвет этот серый… ну такое себе. Пару лямов, конечно, она стоит, но не больше.

Выхожу из японки и, проверив ключи, немного радуюсь, заметив на лавочке пузатую мадам, как и я, улыбающейся солнышку. Напротив же мнется мужик. Брюнет. Мощный такой, подкаченный, аж сажень в плечах. Будущий папаша? Какой-то он... фу. Не удивлюсь, если эта немка его.

— Добрый день, — здороваюсь, переходя дорогу, и, пока оба вздрагивают и поворачиваются ко мне, произношу, — вы не говорили, что в квартире в скором времени, — акцентирую взглядом на её животе, — будет жить ребенок.

— А? Что? — Ну точно, всë тот же противный высокий тон.

Мужик же морщится и слишком заметно вскидывает бровь, когда я прохожу мимо прямо к подъездной двери.

— А, — очухивается дамочка, имя которой я уже забыла.

— Вообще я не против.

Шумно пыхтя, встает и идет за мной, перебивая, пока я договариваю:

— Но едва ли моя полторашка подойдет семье, я заказывала во второй комнате кабинет, не детскую.

— Нет-нет, Вы чего? Я не...

Мы заходим в подъезд и под акапелло тяжелого женского бремени начинаем преодолевать лестничные пролеты.

— Да и пятый этаж. Едва ли Вам понравится подниматься и спускаться с коляской.

— Так я не... не... — дамочка задыхается, а мужик молчит.

— Ну и детская площадка у нас только в соседнем дворе, уже видели?

— Так мне не надо!

Я аж замираю от её крика. Мужик же слишком шумно пытается не смеяться.

— Что? — Оборачиваюсь к ним и, хоть я стою на две ступени выше, сейчас лишь на сантиметры превосхожу этого амбала.

Огромный. В качалке живёт, наверное? Подсознание аж паникует голосом Ослика из мультика детства*. Как там было?

"Мой любимый размер".

И это я так неплохо приложилась, или он и правда чем-то на Антона похож? Глаза тоже карие. Но мой недо-супруг каждое утро идеально бреется. А этот предпочитает щетину. Даже возраст, кажется, у них один. Лет тридцать пять, тридцать шесть?

— Тош, — взвизгивает мадам, оттесняя мужика в сторону.

А я думаю, какое же это фиаско, что аж настолько совпало, и наконец перестаю таращиться на его лицо. Глаза… нет, всё-таки светлее, чем у моего. У этого больше песочные...

Выдыхаю и обращаюсь к жене.

— Тоша — это Антон?

Кивает.

Ну за-ра-за же. Ну просто комбо!

____

* Речь о мультфильме "Винни Пух", 1969 г.. Помните это "входит и замечательно выходит"? Пора перестать подстраиваться под размеры горшочка и, может быть, даже начать всё заново? Ах как страшно!

Стук 4. Больно?

Какая красивая.

— Аха... а Вас? Алиса? Амина? — Спрашиваю ради приличия девушку.

— Арина.

— А… прошу прощения, — почти искренне извиняюсь, хотя мне всё равно.

Кивает, но тут же открывает своей болтовней ящик пандоры.

— Но Вы все не так поняли!

И мой разворот и поспешное ретирование не спасает: пиявка прибавляет ходу и изящно ломает мне ушки своим акапелло:

— Кажется, я где-то Вас видела! А, ну да... это про вас новости были? Ну те! Сегодняшние! Вам вроде изменил этот… как его? Ну как его, блин… я забыла. Тош, ну чего ты молчишь опять?!

Ожидаю услышать уже что-нибудь тупое типа "а чо?", но тот не поддается на провокацию.

Зато я ступаю на ступени между четвертым и пятым, решая, что настолько любопытные квартиранты мне не нужны. Но все-таки притормаживаю, расслышав еë же запыхавшееся объяснение:

— Да не женаты мы. Мы друзья! И квартира не мне. А ему! Просто Тошка снимет какое-нибудь дерьмо. Он после развода вообще закис, вот я и решила помочь.

Выдыхаю и касаюсь пальцами остро-занывшего виска.

Проморгавшись, дохожу до двери, оборачиваюсь и вновь сталкиваюсь с этим "Тошей" взглядом. Точнее, мне приходится поднять голову и постараться не хмыкнуть, подумав, что скользнувшие по мне карие явно не смахивают на закисание. Что за взгляд такой? Раздел? Сердце аж ухает. Пить хочется.

Так он разведенка, да? Без прицепа? Жаль — надо ж портить картину. Хотя за него выбирает вот эта… Арина. Так что припишем ему бесхарактерность.

— Так, — сглатываю, — значит, в квартире планирует жить он, верно?

Глупо обращаться к Арине, но та кивает. Заставляю себя отвернуться и открыть замок, захожу внутрь и, вдохнув запах свежего ремонта, начинаю беглый экскурс. Кошусь на трюмо. Точнее на коробку с деталями и прислоненное к стене зеркало, заклеенное целлофаном.

— Как и писала в объявлении, мебель ещë не вся собрана. Но на следующей неделе приедет мастер...

— Ой да не нужно, у Тошки руки золотые! Он сам справится.

Замечаю в отражении, как переглядываются. Молчун закатывает глаза и тут же указывает в мою сторону кивком и прикладывает палец к виску. Это намёк на то, что я чокнутая? Да с чего бы! Его спутница же слишком шумно шипит: "Да я видела, Тошусь”, вызывая у меня еле скрываемый смех, который я гашу кашлем. Чувствую, хорошее у нас первое впечатление друг о друге.

— Кхм, тут ванная, — включаю свет и отхожу в сторону, давая им осмотреться, — совместная. Ремонт тоже свежий. Смесители подключены, душевая кабинка должна работать, но я, честно, не проверяла. Если останетесь и будут проблемы...

— Тоша их решит! — Жизнерадостно воркует жизнерадостная Аринка, поворачиваясь в разные стороны. — Как тут шика-а-арно!

Отвечаю улыбкой. Да, на ремонт я выложила неплохую сумму, желая содрать начисто всё, что осталось от папы.

Антон же находит скрытый счетчик и включает воду, явно решая проверить. Прислушивается к журчанию по трубам, на чём я решаю его и оставить.

Прохожу на кухню и пытаюсь дрожащими пальцами распаковать набор новых стаканов со стола. Одна стекляшка спустя пядь моих руганий поддаётся. Резко разворачиваюсь и тут же хватаюсь за голову. Словно кто-то без предупреждения выстрелил прямо в висок.

Касаюсь пальцами царапины и шиплю от боли. Рана словно припухла, мне даже моргнуть сейчас больно.

Успеваю схватиться за новенький шкаф кухонного гарнитура, подплываю к мраморной раковине, ставлю на край стекляшку и включаю тоненький кранчик фильтра, пытаясь задавить приступ тошноты. Кран, зараза, шипит и плюётся воздухом, не наполняясь водой. Соображаю, что что-то не так, но ноги подкашиваются.

Стакан летит на пол следом за мной, разбивается о плитку из какого-то там итальянского каталога. Я пытаюсь проморгаться и продышаться, пытаюсь потянуться к осколкам, но новая порция острой боли заставляет согнуться, сжаться и закрыть голову руками.

Темнота…

Рваные урывки вдохов. Тяжелый гул в сознании. Скользнувшая по скуле капелька крови.

Б…больно.

Вдруг меня тянут за плечо, разворачивают и сквозь всю эту пелену даже что-то кричат. Надо мной нависает этот Антон и щелкает пальцами перед лицом. Рядом с ним прыгает между осколками та девушка. Красивая и перепуганная.

— Арин, — прошивает тоном брюнет, на миг оборачиваясь к ней, — нашим звони. Хватит орать. Это не страшно.

Точно “не страшно”?

Визуализация героев

Приятного чтения, дорогие читатели!

Познакомимся с главными героями поближе?

Шахрутдинова Алсу Айратовна, почти 30 лет.

Характер: любит всё контролировать, маленький паровозик в юбке.
Держит свою студию тортиков и ведёт популярный аккаунт в соц.сетях. Основной доход именно с блогерства (8 лет). Три года состоит в отношениях с Куйбышевым Антоном, ресторатором.

В анамнезе: скорое расставание и пошатнувшееся дело всей жизни.

Зорин Антон Константинович, 36 лет.

Характер: молчаливый. Есть “цинизм” и нотка фатализма, как последствие работы, но сам по себе хороший мужик.
Должность: челюстно-лицевой хирург в частной клинике. Талантливый, зацикленный на работе.

В анамнезе: развод, дочери скоро 16 лет.

Пора-пора лечиться.

Стук 5. Кто-то даст тебе умереть? От стыда?

Значит, красивая.

Нет, интересно, меня трясёт сейчас точно не из-за мужских пальцев, скользнувших теплотой по шее?

Он отсчитывает пульс, смотря строго-строго. А я чувствую, как млею, касаясь затылком красивых мебельных фасадов, которые, конечно же, сама выбирала.

Млею не из-за него, неа. Хотя этот бугай сидит на полу напротив и всматривается в моё лицо. А я похоже реву, как какая-то школьница, у которой вырвали ранец и рассыпали содержимое по всему классу. Ну было же, проходили. Что там было тогда? Сломанные ручки, быстро засохшие фломастеры и затоптанные рисунки? Почему тогда остановиться реветь никак не могу? Запоздалая реакция?

Нет, так позорно… сидеть перед незнакомцем и реветь вот так, а этот игнорирует вопли подруги и стирает слезу сейчас с щеки моей.

У него чуть шершавая ладонь, такая массивная, мужская. И тёплая, настолько, что не хочется, чтобы он её убирал. Странный мужик. И молчит же.

Ноги у него красивые… в этих черных джинсах такие.. ммм, массивные, мощные. На миг замираю на солидной пряжке ремня, поднимаюсь по облепившей очертания пресса футболке. Серая, обычненькая. Её б снять…

— Не думала, что, — сглатываю, выговаривая бредни, струящиеся в голове, — что умру в квартире, в которой родилась.

Это всяко лучше, чем реветь белугой и одновременно ловить приступ похоти к мужику, которого вижу первый раз в жизни. Что за чушь вообще? Я так сильно приложилась головой? Антон допускает усмешку, убирая пальцы от шеи.

— От измен не умирают. — Замечает своим чарующим голосом и резко встаёт, отступая к подуспокоившейся Арине, судорожно сжимающей телефон в руках.

Я пытаюсь сообразить, что он только что выдал, смотря, как он кивает с вопросом, разрешая его подруге начать тараторить.

— Приедут. Минут пять ещё. А она точно в порядке? Это же тремор? Или нет? Ой! Это её тот ресторатор что ли? Они поссорились? — Обращается ко мне. — Вы ему скандал закатили? Из-за интрижки, да? И правильно! Я б своему котёнку все б глаза выцарапала! И яйца бы оторвала! Вы оторвали? — И додавливает сочувствием. — А он вас обо что так?

А? Я пытаюсь переварить всю эту вывалившуюся кашу. Измена? Ну точно-точно, она же про это и трещала, пока мы поднимались. Ещё не хватало по этой причине стать достоянием общественности. Перевожу взгляд на вздохнувшего рядом мужика. Память у него есть, в отличие от меня. Запомнил и верно сложил два плюс два? Да какой молодец, взял бы с полки пирожок.

— Так, это не то…

— Лучше пока помолчать, — осекает брюнет, выдыхая и отступая к стене.

Дрожь спадает, как раз, к приходу в квартиру ребят в синем. Этот Антон бегло говорит о какой-то гематоме, пока один из них подходит ко мне и начинает вот точно такой же осмотр. Второй медик же садится на стул и, вздохнув, пробует у меня что-то спрашивать.

— Шахрутдинова Алсу… Айратовна, — представляюсь и пытаюсь помотать головой на вопрос, есть ли документы.

В бардачке водительское, но вряд ли оно им нужно. Зато Арина эта ахает и тихо шепчет записывающему за мной парню:

— Ну точно! Это Шах Алсу. Вау! А сколько ей? — Заглядывает в бумаги. — Тридцать? Я думала, больше.

Прозвучало немного обидненько, но обдумать это не дали менее деликатные холодные пальцы медика, слишком резко повернувшие мою голову. Больно ж, зараза! Неужели нельзя осторожнее?

Ну вот… и сидит этот парень почти точно также, он вполне себе симпатичненький, но желания залезть ему под форму не возникает. И это прекрасно! Значит, прошло? Минутное помешательство.

— Смеётся, — комментирует Арина, — она поди головой стукнулась?

Да правда что ли? Серьёзно? А я-то думала…

— Ну точно… смеётся чего-то.

Мне проверяют зрачки, что-то там диктуют и выносят наконец вердикт:

— Ничего страшного тоже не вижу, Тох. Могу предложить анальгин. Но её б на МРТ к нам для порядка. А то мало ли, сам знаешь, его не всегда можно.

Из коридора слышу уже знакомый голос:

— Без анальгина. Давай к нам, если что я за услуги расплачусь.

— Да я сама могу, — бурчу себе под нос, заодно отказываясь от предложенных носилок.

Помогают встать, придерживая меня под локоть. Отводят в коридор, где я начинаю соображать, что этот Антон здесь не просто так.

— А Вам же квартира срочно нужна? — Останавливаю его взглядом.

Кивает.

— Ну я не против.

Сводит брови и гасит заметную усмешку. Я же закрываю глаза и выговариваю сипло:

— Договор только надо заключить.

— Поищу другие варианты.

Он мне отказал? Снова поставил меня на место парой фраз? Эй, мне опять обидно.

— Что-то не устроило? — Специально шикаю торопящим меня мальчишкам. Выпускаю из квартиры и эту многоговорящую Арину и прошу всех подождать у явно ожидающего нас кортежа.

Антон же замирает передо мной и клонит голову на бок. Вздыхает, пожав плечами.

Стук 6. Любишь его?

Такая красивая, но не счастливая.

Оставить в отцовской квартире незнакомого мужика, кроме имени которого я ничего не знаю? Могу, умею, практикую!

И успокаивает меня только то, что эта особь мужского пола где-то здесь работает: ну не зря же меня привезли в частную клинику. Достаточно солидную. Кажется, у них даже сеть филиалов развита. И кабинетики, вон, со свеженькой аппаратурой. Да и носятся здесь со мной так, словно я не переступила порог этой больницы своими вполне здоровыми ногами, а меня, расчлененную, вкатили сюда те же двое мальчиков.

МРТ прохожу вполне успешно, дожидаюсь результатов, рассматривая своё отражение в зеркале. Да, красавица, конечно, писаная. Один глаз заплывает, про лепоту назревающей синевы с красными крапинками, выбившуюся из остатков мейка, вообще молчу.

Стараюсь ни о чём не думать, пытаясь вслушаться в односторонний монолог какого-то солидного бородатого и седого дядечки, уверяющего меня в том, что мне обязательно стоит полежать у них в стационаре.

— А зачем? — Всё-таки интересуюсь я. — Антон этот… ну брюнет такой, сказал, что ничего серьёзного.

— А? — Обрывает тираду о лечении тучный дедуля. — Зорин-то?

Значит, “Зорин”?

— Ну Вы же понимаете, Алсу Айратовна, — улыбается дедок, — Антон Константинович специализируется на челюстно-лицевой хирургии и в отношении вас провёл лишь первичный осмотр, а вам нужен целый комплекс мер!

А полезный дедушка. Вот и ФИО уже выявлены. И пусть он бесстыдно пытается впихнуть мне койко-место, явно почувствовав вкус замаячивших сумм за нахождение здесь, но это даже неплохо. Полежать у них пару дней и подуспокоить нервы лучше, чем ехать домой сейчас.

— Я согласна, — пробую улыбнуться, радуясь почти полному отсутствию болевых ощущений, снятых мне каким-то там солидным обезболом.

Наконец к нам выходит девочка-медсестра, протягивает черный снимок и почти успевает вымолвить “ничего”, но её останавливает вставший рядом со мной мужчина.

— Ну как это ничего, Глашенька? Ну как это ничего? А гематома? А если кровоизлияние? Да и височно-челюстной сустав с мышцами пострадали. Это серьёзно! Видишь же, Алсу Айратовне нужен постельный режим! — Переключается на меня. — Вы же со мной согласны? Ляжете к нам?

Почти смеюсь, поражаясь его хватке.

— Лягу. Ненадолго.

— А долго мы и не держим, — довольно замечает дедушка, выпуская нас с Глашенькой из тамбура кабинета магнитно-резонансной томографии и провожая извилистыми коридорами прямо к стойке администратора.

Только здесь прошу воспользоваться стационарным телефоном и быстро набираю номер, давно выученный назубок. И он же не берёт с неизвестных номеров, но, может, если позвонить хоть пару раз с одного и того же…

— Антон! — Чуть ли не вскрикиваю, когда гудки пятого набранного сменяются молчанием. — Это Алсу.

— Чего? — Раздаётся по ту сторону. — Алсу? Ты с чего звонишь вообще?

— Я в “Центре здоровья” на пересечении Профсоюзной и Астрономической. Мне нужны документы. Паспорт, СНИЛС и полис, они в гардеробной в розовой сумочке. Ты мне её дарил на Новый Год. Помнишь? — Замечаю косые взгляды от администраторов, пытаюсь улыбнуться. — А ещё телефон с карточками. Он на туалетном столике в спальне.

— Так, зайка, — жестко— ты что за цирк устроила, а? Заканчивай!

На выдохе жмурюсь и закрываю ладошкой трубку, пытаясь привлекать к себе меньше внимания. И пусть девочки за стойкой старательно клацают по клавишам, но всё же.

— Пожалуйста, Антон. Просто отправь с кем-нибудь документы. И пару комплектов одежды.

— Алсу, слушай, если ты решила мне устроить публичную порку, то…

— Пожалуйста, — повторяю я, наверное, впервые его перебивая, — можешь кого-нибудь отправить? Хорошо?

Возникает молчание. Кажется, что проще съездить самой. В конце концов, у меня же “ничего страшного”? Но надо будет сначала вернуться к отцовскому дому на такси, пересесть на свою машинку и потом уже рвануть до нашего коттеджного поселка. А потом обратно в обеденный час пик. Это дольше.

Только я же не тороплюсь сейчас никуда. Просто хочу сбежать от всего. И от Куйбышева, продолжающего молчать, тоже. Я могла бы выбрать какой-нибудь отель или, на худой конец, любой хостел поблизости, благо им кишит центр города. Но и там потребуется паспорт. И тогда точно придётся брать за всё ответственность, признаваться себе же, что, да-да, мне изменили и меня неплохо приложили головой. А это страшно. Пока что страшно.

— Антош, — сглатываю я и разворачиваюсь от девочек…

Зря.

Кажется, его тёзка, только что вошедший сейчас в эти стеклянные двери, всё слышал. И замер посреди коридора, высверливая глазами во мне дыру. Хмыкает, опускает руку с файлом, в котором мне чудится распечатка нашего договора. И отходит наконец к пустым скамьям у стены, бегло здороваясь с только заметившими его девчонками. Садится, а я разворачиваюсь обратно и вновь стараюсь шептать:

— У меня просто голова…

— Зая, ты сама в этот столик влетела, я-то причём? — Пытаюсь приглушить громкость ладонью, но, кажется, что всем всё равно всё слышно. — Я говорил смотреть, значит, надо было…

Стук 7. Песочное тесто

Зорин.

— Нет.

Алсу чересчур резко отворачивается от анатомического плаката на стене, который рассматривала последние пару минут. Она пытается выразительно поднять бровь, но гематома на виске заставляет ее только морщиться.

— “Нет” — это нет? Или да, но рассмотрим варианты?

А она хваткая, деловая. Красивая, молодая женщина. И зачем ей этот… синяк на половину лица?

У меня нет никакого желания что-то объяснять, хочется выставить эту леди прочь из кабинета, потому что она какого-то черта привлекает мое внимание не как врача, она заставляет меня ей сочувствовать. Да и вообще думать о ней заставляет. А я не хочу! Но…

— Я изначально был согласен на одиннадцатимесячный договор аренды. Значит, на этом сроке и остановимся.

— Но если тебе не понравится или, — Алсу крутит кистью в воздухе, опять отвлекается на плакат с картинками не для слабонервных, — или ты решишь свой квартирный вопрос раньше, то при расторжении договора я не верну залог.

— Я читал договор.

— Но это же тебе не выгодно! Полгода срок куда удобней.

— Нет.

Диалог меня утомляет. Эта необходимость объяснять, пояснять, вникать в хитросплетения женской логики у-то-мля-ют! То ли дело в операционной, когда по одному моему взгляду моя бессменная медсестра Клара Карловна протягивает нужный инструмент. Была бы она помоложе лет на двадцать и без мужа, я б на ней женился. Чудесная женщина, главное, молчаливая.

Алсу тем временем опять заводит свою шарманку про выгоду.

— Или одиннадцать месяцев, или никак.

Мне даже думать о том, что придется опять собирать вещи, искать квартиру, переезжать, тошно. Последние полгода я напрыгался по квартирам друзей и по съёму с неадекватными хозяевами так, что волком выть хочется. Хуже только возвращение к родителям. Закормят же до смерти и достанут до печенок. Нет, лучше уж снять квартиру у Алсу. Тем более хорошая квартира и цена адекватная.

— Ясно-понятно. Больше не спорю, — Алсу усаживается за стол. — Тогда подписываем договор. Залог сразу оплатишь или на две части разделим?

— Сразу.

— Если не сложно, можешь часть отдать наличкой? Не люблю, когда денег в кошельке нет. А остальное переводом?

Киваю.

— А ты всегда такой неразговорчивый?

Молча подписываю два экземпляра договора и подталкиваю к Алсу бумаги и ручку.

— А паспорт можно, чтоб сверить данные? Ну надо же мне знать, кому сдаю квартиру.

Приходится встать из-за стола и пройтись к вешалке, где висит сумка с документами. Пытаюсь воспринимать всю эту канитель не как неприятное недоразумение, отвлекающее меня от работы, а как зарядку. И для тела: вот прошелся пару шагов, и для мозга: интересно же поразгадывать завихрения женского сознания.

Аутотренинг не очень помогает, начинает расти раздражение. Протягиваю паспорт.

— Оу, да ты мужчина свободный, — Алсу бегло взглянула на фамилию, перелистнула прописку и прямиком уткнулась в штампы ЗАГСа. — Женщин в квартиру не водить!

Морщусь от досады.

— С мужиками попойки не устраивать!

Закатываю глаза.

— Маргарита — красивое имя. Сам дочку называл?

Молчу и жду, когда Алсу подпишет договор.

— Понятно-понятно. Ничего из тебя не вытянешь, — ставит витиеватые, но уверенные и размашистые росчерки на документах.

Получив от меня деньги, часть наличкой, часть переводом, Алсу даже не пересчитывает. Берет из принтера лист бумаги и ловко сворачивает конверт, убирает туда купюры. Мне даже становится интересно: так еще моя мама конвертики крутила и деньги в заначке хранила. Где этому могла научиться Алсу — при таком папике и на такой тачке? Но не спрашиваю, одёргивая себя: зачем мне лишняя информация? — Правильно, не за чем!

— Я надеюсь, в клинике есть приличная столовая или кафетерий? Я проголодалась.

Ну наконец-то у меня есть повод избавиться от Алсу. Веду ее в столовую. Она у нас очень приличная. Сам здесь питаюсь уже сколько времени, а гастрита еще не заработал. Да и просто все очень вкусно.

Алсу с любопытством осматривает все вокруг, в зале столовки замирает возле раздачи.

— Советую мягкую пищу.

— Это еще почему? Я хочу стейк! — она тычет наманикюреным пальцем с на удивление коротким ногтем в стекло, за которым лежит на тарелке сочный кусок мяса.

Сегодня смена тети Клавы, она божественно готовит всё мясное, так что интерес понятен. Завтра заступит Мансур, его коронное блюдо — рыба.

Не стараюсь переубедить девушку: желание клиента — закон. Себе беру пюре с говяжим гуляшом и компот с пирожным. Малиновая корзинка со взбитыми сливками радует глаз. Я сладкое не люблю так-то, но сегодня впервые хочется..

Алсу тем временем уже купила стейк и американо.

Ну что за упрямица?

И эта неумная женщина идет за мной следом, когда я выбираю столик в углу. Народу сейчас не так уж много, время послеобеденное. Могла сесть где угодно, но не понимает этого или не хочет понимать. С видимым наслаждением Алсу отрезает себе кусок мяса и отправляет в рот, но тут же морщится от боли. Откладывает приборы и отставляет тарелку, аккуратно сплевывая кусочек в салфетку. А теперь смотрит на меня глазами побитой собаки.

Стук 8. Павлин и белые розы

Зорин.

Решаю проводить Алсу в палату. Не могу сказать, что сильно хочется, но вдруг заблудится? Да и к работе меня совсем не тянет. Плановых операций сегодня нет, срочные не подъехали, а вот бумажная волокита меня ждет-ждет и никак не дождется. А надо же, но так не хочется.

Иду чуть впереди, Алсу замешкалась, рассматривая фотографии природы в коридоре.

— А почему нельзя разместить такие же репродукции в твоем кабинете? — если начало вопроса звучало бодро, то под конец ее голос совсем затих.

Мы как раз вышли в холл, где разворачивает спектакль одного актера. По лицу Алсу тут же понимаю, что это ее…муж-недомуж…

— А я вас уже обыскалась, — Клара Карловна спешит нам навстречу, — но тут такое представление дают, засмотришься. Каюсь, грешна. Петух к нам зашел, проверяет курочек на слабости, — громко шепчет на ухо моя бессменная многоуважаемая медсестра.

Клара Карловна имеет еврейские корни, пытливый ум, острый язык, зоркий глаз и любимого мужа. Сразу ясно, кто в их семье с яйцами.

Всех мужчин она характеризует исключительно птичьими категориями. Самые достойные награждаются званием «орел», а потом по нисходящей до «воробья». «Павлин» и «стервятник» — наиболее негативные. На моей памяти только двое были названы «стервятниками»: племянник двоюродной сестры Клары Карловны, который при живой матери пытался продать ее квартиру, оставив старушку на улице, и чиновник из Министерства здравоохранения, тот еще жук, с которым руководство нашей клиники договаривается с переменным успехом.

«Павлины» получают прозвища гораздо чаще.

— Ты смотри, ты ж смотри как выхаживает, как гонор свой несет. А апломбу, апломбу сколько.

В холле с букетом шикарных белых роз премило улыбается девочкам на стойке высокий широкоплечий мужик. Темноволосый, весь из себя красивый. И морда выбрита хорошо. Пижон в костюме, одним словом.

Алсу за моей спиной тяжело вздыхает и идет к своему… «Павлину».

— Ой и глупые девки, пока молодые, — тут же дает свою оценку Клара Карловна. — А как поумнеют, так всех орлов уже разобрали, приходится с павлинами век коротать.

— Зато у него букет какой. И пиджак.

— Ой-ей, а ещё амбре от него! Я чуть не задохнулась! — Цокает языком моя медсестра, — И жить-то с человеком, а не с букетом и пиджаком.

Так-то оно так, но моя бывшая, уходя, мне предъявила и про цветы, которые не дарил, и про рестораны, в которые не водил, и про пиджак, который со времен свадьбы больше ни разу не надевал. Не считая конференций, конечно, да и там я обычно был в свитере.

Раздумываю пару секунд, что делать дальше. Уйти отдаться во власть работы, или подойти к Алсу, оказать моральную поддержку? Хотя... зачем мне это?

— А как зыркает-то, как зыркает, чернявый. Заклюёт девоньку, затюкает.

Вздыхаю, наверное, тяжёлее чем Алсу до этого и всё-таки иду оказывать не нужную никому поддержку.

— Ну ты же сама, правда же, зай? Сама зацепилась, — успеваю расслышать до того, как подхожу вплотную к парочке.

Мужик крепко держит её повыше локтя и улыбается слишком широкой улыбкой. Букет роз перекочевал к Алсу, но держит она его немного на отлете. Замечает меня, и я поклясться готов, что взор её на мгновение вспыхнул.

— Антон, знакомься, — начинает тараторить она, вцепившись в мой взгляд, как во что-то спасательное. — Это Антон Константинович. Он врач в этой клинике. Он мне очень помог. Не прошел мимо, когда мне стало плохо.

Мужик пытается изобразить на лице благодарность. Выходит у него откровенно паршиво, не знаком он с такими тонкими материями.

— Да мы тёзки! Спасибо-спасибо. — А глазами так и мечет молнии то в Алсу, то в меня. — Алсу самое дорогое, что у меня есть. Я вам очень благодарен.

Я цепляюсь сейчас или это реально странно говорить о своей любимой вот так, в среднем роде. Выражаю на лице всё, что думаю об его благодарности. Но это же не моя история, верно?

— Алсу Айратовна, — перевожу взгляд на неё, — вам пора вернуться в палату. В нашей клинике все без исключения соблюдают режим. Мы с Кларой Карловной вас проводим, — моя верная и сообразительная медсестра тут же оказывается рядом, забирает из рук Алсу пакет с вещами и букет, идёт вперед, пока я тут заканчиваю с посторонним. — Часы посещения узнайте на ресепшене. Еще девочки подскажут, что можно передавать, а что запрещено правилами клиники. Всего доброго, Антон.

Я подхватываю Алсу за свободную руку и тяну на себя. Ее мужику приходится ослабить хватку и отпустить. Она кивком прощается с ним и послушно идет за мной. Это оказывается проще, чем я думал.

В палате Алсу оживает, благодарит Клару Карловну и дарит ей эти белый розы. Из пакета с вещами выуживает телефон и азартно ныряет в него, быстро мельтешит по вкладкам, листает что-то, хмурится, морщится от боли, ненароком пальцами проводя полосу по виску, и прикусывает губу.

— Так и думала, — шепотом, — никто не успокоился… опять полоскают.

— Что? — Не разобрав смысл, произношу.

Видимо, она уже позабыла о моём присутствии.

— А… — отрывается от экрана с виновато-натянутой улыбкой, — прошу прощения. Это я про комментарии.

Стук 9. Язвительность и комментарии

Такая красивая

— Всё это надо просто перетерпеть. — Нашептываю себе под нос, пытаясь убедить себя в правильности своих действий. — Надо подождать, обдумать каждый свой шаг, а не рубить сгоряча. Нельзя так…

Возможно, мне давно стоило лечь спать, воспользовавшись тихим часом, тогда бы голова не начала вновь раскалываться, но я не могу и глаз сомкнуть.

Сажусь на кровать, поджимаю ноги к себе и беру с тумбочки смартфон. Снимаю блокировку и вновь возвращаюсь к не закрытым вкладкам. Я так долго набирала аудиторию, так кропотливо пыхтела над каждым своим постом, что сейчас просто не верится в то, что люди могут писать такие гадости тоннами.

“Так тебе и надо, дура крашеная!” — Приходит новое уведомление об одном из поступивших комментариев.

Скрываю его и перехожу из одной соцсети в другую. Ситуация не меняется, поддержка, если она есть, тонет где-то под этой кучей необоснованного хейта и ненависти, об истинных причинах которой я могу лишь догадываться.

Ввожу своё имя в поисковик, открываю вкладку новостей и тут же замираю, прочитав свежий всплывший заголовок: “Известный кондитер Алсу Шах госпитализирована после побоев?”

Кликаю на статью и задерживаю дыхание, разглядев свежую фотографию центра, в котором сейчас я нахожусь. Что это? Популярность? Разве так я её себе представляла?

Вчитываюсь в абзацы, узнаю о собственном нахождении здесь и даже боюсь себе представить, кто из улыбающихся сотрудников слил обо мне информацию. Надеюсь, им заплатили достаточно.

С левого аккаунта подписываюсь на рассылку свежих новостей от этого желтого новостного сообщества и наконец откладываю смартфон обратно на тумбочку. Пытаюсь лечь, но от этого в голове вновь что-то взрывается.

Как же хочется разреветься, но боюсь, станет лишь хуже.

Касаюсь темечком холодной стены и закрываю глаза, вновь нашептывая себе собственную мантру убеждений.

— Мне нужно просто подождать. Это всё пройдёт. Отступит, растаяв так, словно скандала и не было. Все позабудут и угомонятся, а я…

Что выберу я? Не могу найти ответ. Сознание пытается цепляться за варианты, но каждый из них сейчас кажется чудовищным. Как он мог, а?

Страшно об этом думать. Страшно признавать, что всё происходящее — это моя перевернувшаяся с ног на голову реальность.

Телефон вдруг вибрирует. Я слишком резко хватаю его и тут же обновляю страницу этого сомнительного новостного источника. На это раз они пошли ещё дальше: загружен видеоролик, гордо подписанный “Комментарием от ресторатора Энтони Куйбышева о самочувствии его невесты Алсу Шах”. Даже так? До последнего не верится, что Антон мог осмелиться на разговор с прессой, но загрузившиеся секунды разбивают остатки сомнений.

Он стоит на крыльце клиники, улыбается, глядя прямо в кадр. Внимательно слушает задаваемые ему вопросы, но, видимо, вовремя не придумывает ответ. Переспрашивает.

— Ах, Алсу? Алсу чувствует себя потрясающе! Удовлетворительно! Поясняю, что она находится в прекрасном расположении духа. И всё произошедшее сегодня — лишь трагическая случайность.

Игнорирует вопрос о том, что же произошло.

— Я очень переживаю за свою любимую! — Произносит он, широко улыбнувшись. — Она — самое дорогое, что у меня есть. И мы с ней обязательно разберёмся, что же произошло в нашем доме, пока меня не было.

Мышцы лица дёргаются. Я останавливаю видеозапись и прикусываю губу до боли. Нервно откладываю телефон и долго, мучительно сверлю взглядом стену напротив. Не зареву. Не снова. Не сейчас. Ни за что.

— З…зараза, — шепотом.

Я же не ждала, что он покается и признается, конечно же? Как он сказал мне? Я сама ударилась, сама виновата? Его там просто не было, верно? В это я и все остальные должны поверить?

От кончиков пальцев по коже скользит что-то невидимое, едва ощутимое, оно обволакивает и оседает липкостью, дарит ощущение замаранности, заляпанности. Хочется срочно принять душ, но я медлю, продолжая вспоминать каждый тон его интонаций.

“Я переживаю за свою любимую”... ха.

“Самое дорогое, что у меня есть”... ха.

“Трагическая случайность”... ха.

На часах уже пять, я проигнорировала ужин, желая просто застыть здесь. Страшно выходить, кто знает, что расскажут обо мне в следующий раз.

Сжимаю кулаки до боли и вдруг вздрагиваю, когда в палату открывается дверь. Ко мне заходит этот… слишком похожий на него, но другой Антон.

— Так, у нас вечерний осмотр...

Замирает, едва переступив порог.

— Ты себя плохо чувствуешь?

Ха.

Подходит к койке и достаёт из кармана фонарик. С какой-то стати дотрагивается до моего подбородка и заставляет посмотреть на него, на секунду ослепляя вспышкой света.

— Так…

Я слишком резко дёргаюсь назад и тут же шиплю, стукнувшись головой об стену.

Медик делает шаг назад и прикрывает рот кулаком, явно пытаясь скрыть улыбку.

— Что? — Требовательно произношу. — Почему ты так смотришь? Я кажусь тебе смешной? Глупой? Тупой дурой?

Стук 10. Разговоры за спиной

Зорин.

Серьезностью в голове у Алсу и не пахнет. Она по-прежнему скора на выводы, быстра в суждениях и неглубока в межличностном анализе. В своей жизни разобраться не может, а уже успела и наехать на меня ни за что ни про что, и навешать все возможные ярлыки. Измещник? Я?

Вот же угораздило меня связаться!

Весь осмотр я ворчу и пенюсь внутри себя, сам себе напоминаю ворчливого старика, но ничего не могу с этим поделать. Меня прям подмывает вернуться в палату к Алсу … Айратовне, будь она неладна, и высказаться. Ради чего? Чтобы что? Чтобы объяснить всё?

Но я этого не делаю. Это не в моём характере, и ещё и поэтому я раздражаюсь, не понимая, зачем беру в расчёт чьи-то пустые слова. Она мне никто. Абсолюто. И я ей никто тоже. Завершаю обход, возвращаюсь в кабинет.

— И чем ей мои плакаты не понравились? — бурчу под нос, рассматривая кровавые анатомические подробности. — Качественно же отпечатано. Достоверно.

Рабочий день закончился, пора домой. Ну, точнее, на квартиру, которую я всё-таки снял. Потому что назвать ее “домом” язык пока точно не поворачивается. А ехать туда, где был когда-то наш с Аней Дом, который я же и строил, не стоит. Меня там не ждут.

Выхожу из кабинета и решаю пройти не через главный холл, а через запасной выход и курилку в надежде ни с кем не встречаться. Но как на зло из курилкм слышатся голоса девчонок.

— Зорин как вернулся из командировки своей, так чернее тучи ходит. Даже поздороваться с ним страшно, — заявляет одна. По голосу не определю, кто именно из медсестёр.

— Ну а что ты хотела? Каждый день на работе видеть бывшую жену и ее любовника... да тут любой чернее тучи станет.

— Ой да! Так уж и каждый? Они пересекаются от силы раз в неделю на летучке. — Мне кажется, что по голосу это Тоня.

Я замираю за углом, прислушиваясь, так и не дойдя до двери. Зачем стою? Опять ради чего? "Правды" о себе услышать хочется? Тоже мне... сплетни.

— Зато все вокруг знают, что он рогоносец. Думаешь, мужику приятно это?

— Да уж… но всё-таки интересно, почему Анька загуляла? Зорин мужик видный, капитальный такой. Гораздо интереснее этого её терапевта.

— А может, у Зорина уже не стоит? — девчонки хихикают.

— Да ты что, — Тоня заговорщицки понижает голос, но мне все равно всё отлично слышно. — Мне Поля сказала… по секрету только! Что Зорин еще ого-го-го!

— Или иго-го-го! — ржут дурочки.

— Не знаю. Сама не проверяла. Но Поля божилась, что она-то еле уползла.

— Ой ли! Самой что ли окрутить? — мечтательно тянет.

— А если он назад к Аньке вернется? Проблем потом не оберешься! Анька злопамятная, в патлы вцепится, не отбрыкаешься.

Мне надоедает стоять и я уже раздумываю над тем, чтобы развернуться и уйти через главный вход. Хотя это дурацкое ненамеренное подслушивание очень информативно. Я вон и сам не знал, что с Полиной зажигал, а она божится всем, рейтинг мой поднимает на добровольных началах, так сказать.

— Назад? После такого скандала с алиментами? Да ты что?!

— Может, у них игры такие? Ролевые. А что? Он ее унижает, она его. А потом бац — и искры летят.

— Искры так искры. Но не платить алименты на ребенка, на своего родного ребенка — это низость.

— Да. Тут ты права. Хотя знаешь, мне Наташка с третьего этажа сказала, что он же дом их оставил Аньке и дочке. Хотя землю ему его родители дарили. И для Маргошки их счёт в банке открыл. Так что он, наверное, в счет алиментов. Но деньги все мимо Аньки, конечно, вот она и бесится.

— А Наташка-то откуда знает?

— Так она же раньше с Аринкой дружила. Ну которая теперь Зорина опекает. Так вот, Аришка в курсе всей ситуации. Иногда рассказывает Наташке что к чему.

И Арина туда же со своим длинным языком? Хоть нельзя так о беременной женщине, но я бы ей язык вымыл с хозяйственным мылом.

Объяснять всем и каждому свои нелегкие семейные взаимоотношения нет никакого желания. Хочется шугануть девчонок из курилки и заставить поработать не только языками, а вернуться наконец на пост. Но только понимаю, что лучше здесь никого не трогать. Это как с лихом: не буди, пока тихо.

Ухожу всё-таки через центральный вход. И, конечно же, натыкаюсь на отца.

— Антон, поехали домой на ужин? — Мой старик хлопает по плечу. — Мама киш приготовила.

— Я бы с удовольствием, но не сегодня, пап. Дела. Жильё снял, надо обживаться.

— Ну смотри сам, сын.

Доходим вместе до парковки. Прощаемся.

На полпути к новой квартире решаю, что хватит с меня разговоров за спиной и неясных ситуаций. Прижимаюсь к обочине и набираю номер бывшей жены.

— Аня, я через полчаса подъеду за вещами. Будь дома.

Скидываю звонок, не дожидаясь её ответа. И зачем вообще я так долго тянул?

Стук 11. Резкие фразы

Зорин.

— Ну и долго же ты ехал. — Аня стоит в коридоре, сложив руки на груди. Недовольная, с поджатыми губами.

И чем, спрашивается, недовольна?

Прямо напротив двери стоят три большие коробки, заклеенные скотчем, и спортивная сумка, раздутая до гигантских размеров. Видимо, Аня впихивала в нее вещи из последних сил.

Прикидываю, что в три коробки точно не могла влезть моя библиотека.

— Книги?

Аня закатывает глаза. Стоящий за ее спиной Игорь напоминает мне замершего суриката. Я, конечно же, предвзят и не объективен, но бесит он меня. Ну бесит.

— На балконе. Кому нужна твоя макулатура?! У меня нет столько коробок, чтобы все собрать. Да и времени жалко.

Жалко ей. А как списывала у меня в универе, так восхищалась: «Ах, Антошка, какой ты умный! Какой ты талантливый!»

— Да не смотри ты так на меня. Не выбрасывала я ничего. Весь твой хлам там валяется.

— Корабль?

— Ну что ты за мужик, Зорин?! Про игрушку спрашиваешь. Ты лучше про дочь спроси! И про алименты мне ответь! Где мои алименты? — закипает Аня. Сурикат ее успокаивающе гладит по плечу. Она дергается и шипит.

Она и на меня так шипела. А я молчал. Теперь вот он молчит. Ничего не меняется.

— Так и где Марго?

Вопрос о деньгах игнорирую. И считаю, что прав. Алименты я должен дочери, ей их и перевожу, минуя загребущие руки бывшей супруги. Слухи правдивы, и дом оставил дочери. По достижении восемнадцати лет, она будет в праве распоряжаться недвижимостью как пожелает.

— Где-где? Откуда я знаю где! Она теперь благодаря твоим подачкам богатая девица. Что хочет, то и покупает. Куда хочет, туда и едет. Мне не отчитывается.

Смотрю молча на бывшую жену. Анька не дура, тем более столько лет мы прожили, с универа вместе, сразу улавливает мой посыл и закипает сильнее, голос набирает обороты.

— Ну что ты на меня зыркаешь? Что!? Вчера ночевать не пришла, сказала, что у подруги. Я проверила, реально у нее ночевала. Родители подтвердили.

— То есть дочь не ночует дома, а ты…

— Что я?! Что-о?! — перебивает меня Аня, поглаживания ее суриката уже не помогают. — Сам попробуй с ней сладить. Посмотрю я, как ты будешь вертеться! Вот и возьми к себе её. Пусть с тобой поживёт! Поймёт наконец, что мать не монстр!

— Окей… а ты что тогда будешь делать в доме, который принадлежит дочери, если она здесь не будет жить?

В коридоре повисает молчание.

Я прихватываю сумку и ногой выпинываю башню из коробок в тамбур. Закрываю за собой дверь.

Некрасиво, мелочно, не по-мужски так поступать, но я всё-таки чувствую удовлетворение. Ни слова не сказал Ане, когда вскрылась ее измена, ни слова не сказал в свое оправдание, когда она за моей спиной трясла семейным бельем и продавливала тему алиментов. Казалось, что если не вступаю в перепалку, то и не мараюсь в этом всем. А оказывается, полегчало мне именно после того, как определил Ане место. Место бывшей жены. Матери моей дочери.

Из машины набираю номер Марго. Она не поднимает ни в первый раз, ни в сто первый. Пишу смс-ку. Надеюсь, ответит.

Захожу в подъезд с сумкой и коробкой и тут же всё бросаю, расслышав писк телефона. Только это не дочь. Какой-то неизвестный номер: «Извини, я погорячилась».

«Кто это?», — ломать голову над анонимными извинениями не хочется.

«Твоя квартирная хозяйка. Ты не записал мой номер телефона? Серьёзно?»

«Алсу?», — и следом добавляю: «Айратовна».

Ну кто ж еще мог даже через сообщение передать пуд надменности? Отчетливо представляю ее вздернутый до потолка носик. И огромную гематому на половину лица.

«Я хотела извиниться»

Мягко скажем, всё это очень неожиданно.

«Передо мной? Ты не ошиблась?»

«В смысле?»

«Набери своему Антону. Вам надо поговорить»

Ему писать такое было бы куда более уместно, чем извиняться передо мной, посторонним для неё человеком. Хотя кто из них ещё должен просить прощения…

Но это уже их заботы, не мои.

Захожу в лифт и, пока пытаюсь удерживать всё в руках, читаю один за одним гневные входящие СМС. Алсу, видимо, обижается. Указывает не лезть не в своё дело, обвиняет нашу клинику — “шарашкину контору” в том, что мы не уследили за конфиденциальностью и слили информацию о её нахождении у нас. В общем-то, она права, но вновь выбрала не того адресата. Уверен, её Антон и доложил желтой прессе о произошедшем.

Я гашу смартфон, но тот тут же загорается вновь новым пришедшим СМС:

«Прости, опять тебе наговорила…»

Зря извиняется. Но то, что умеет признавать оплошности, радует.

Возвращаюсь за остатками вещей, вновь набираю номер дочери и поднимаюсь в квартиру на пятый этаж, решая собрать сегодня трельяж. А потом надо отдохнуть и выспаться, отпустив подальше этот чертов скомканный день.

Стук 12. Прямая трансляция

Алсу

Уже утро, а я толком не спала. Не смогла сомкнуть глаз. Чувствую, как верх надо мной берёт тревожность, подкрепляемая отсутствием контроля. Я люблю и умею контролировать свою жизнь, но вот в таких ситуациях, когда всё, объективно, зависит не только от меня, я теряюсь, словно падаю в бездну и начинаю барахтаться в ней до тех пор, пока не нахожу выход.

Только сейчас выход всё не находится. Или он мне просто не нравится?

Вчера вечером курьер прислал ещё один букет роз, словно Антон знал, что от первого я всенепременно избавлюсь. На этот раз цветы желтые — символ раскаяния и извинений. Или вестники разлуки…

Мы оба знаем, что слишком далеко зашли с этими отношениями, и в чём-то он прав… или нет? Я запутываюсь. Кажется, что в моей голове не привычный и понятный мне конструктивизм, а одни лишь ляпистые узоры, на которые надо смотреть издали.

Видимо, поэтому я отрываю лепестки у бедных роз, уничтожая неповинных одну за одной.

— Простить? Не простить, — лепесток летит на одеяло, тут их уже целая куча. — Простить? Не простить. Простить… — отрываю последний, — не простить?

Хмыкнув, вдыхаю глубже. Это глупое гадание не успокоило, теперь только жаль, что цветы я так бестолково испортила.

Встаю с кровати, потираю шею и ухожу в ванную, быстро приводя себя в порядок. Хотя бессонная ночь тут же сказывается на лице, но по сравнению с синяком… это точно не самое страшное.

Зовут завтракать. В столовой достаточно большой выбор, но я отделываюсь только компотом. Слишком сладким.

Скорее возвращаюсь в палату, стараясь никому не попадаться на глаза. И именно сейчас, встретив уборщицу, поспешно собирающую в пакет лепесточки с кровати и виновато попросившую их забрать на “засушить”, я слышу, как телефон начинает разрываться десятком уведомлений.

Самое первое — с того новостного источника. Они снова что-то обо мне постят, и приходится брать и читать очередную гадость.

А нет, это даже хлеще.

“Известный блогер Nad_ya призналась, что именно она носит ребенка от популярного ресторатора. Она готова отстаивать свою любовь и уже едет в частную клинику”.

Моё удивление скатывается в хороший добротный матерный всплеск паники. Я прокручиваю страницу и нахожу ссылку на источник, а точнее, на прямую трансляцию. Включаю её и вглядываюсь в кукольные черты лица брюнетки. Тут же гуглю информацию о ней и узнаю, что этому ребенку на экране уже есть восемнадцать.

И прославилась она благодаря стримам о своей жизни… богатенькой лакшери-жизни. Перехожу с ссылки на ссылку — родители у неё, мягко скажем, очень обеспеченные.

Возвращаюсь в красную соц.сеть и вновь смотрю на неё. Неужели это правда не сон? Как.. вот с ней? Антон… мой некогда взрослый, рассудительный, вполне сознательный Антон изменил мне с ней?

С девочкой, которая без родителей из себя ничего не представляет?

Потрясающе.

Просто потрясающе.

— Я, — надувает резинку куколка на экране, — выцарапаю ей все её белобрысые шиньоны, — скалит в идеальной улыбке виниры, — и вообще, наша с Энтони лялечка не будет расти в шведской семье!

Моя бровь взмывает вверх. А на заднем плане в окне её дорогущей тачки видны очертания клиники. И этот треш мне сейчас точно не нужен!

Я вскакиваю и быстро собираю свои немногочисленные вещи, вылетаю в коридор прямо так — в тапочках и пижаме. Но куда теперь-то? Прямо на выход? Чтобы наверняка с ней встретиться? Резко торможу рядом с кабинетом, в котором вчера подписывали договор. Дёргаю за его ручку и залетаю внутрь, быстро закрывая за собой.

— Кхм, — ошарашенно откашливается так и не ответивший на мои извинения Антон, почему-то застывший без футболки посередине кабинета.

На столе лежит халат и он, видимо, сейчас как раз переодевался…

— Я, — отвожу взгляд, зачем-то скользнув по добротной линии пресса, — в общем, — глотаю воздух, — у меня проблемы.

Проверяю закрыла ли за собой дверь и подлетаю к нему, буквально тыча экраном в лицо.

— Помоги, пожалуйста. Ладно?

Он вглядывается в трансляцию, вчитывается в заголовок и надувает щёки, наконец переставая удивляться.

— То есть, она сейчас зайдёт сюда?

Я киваю.

— По твою душу?

Вновь соглашаюсь.

— Как она узнала о клинике?

— Это во всех новостных сводках…

Антон резко отводит взгляд куда-то поверх моей головы и, видимо, вспоминает меня добрым словом.

— Прости, — произношу, — и за вчерашнее тоже. Я не знаю, дошло ли последнее СМС. Ты не ответил. Мне, правда, очень стыдно. Но сейчас, пожалуйста, ты можешь мне помочь?

Зорин отодвигает меня со своего пути за плечи и указывает сесть в кресло.

— Сейчас… разберусь, — говорит, уже добравшись до двери.

Он уходит. А я вцепляюсь в свой смартфон и вглядываюсь, пытаясь по слишком прыгающим кадрам понять, где сейчас находится эта Надь_я. Видимо, как раз заходит внутрь. Двери хлопают. И тут же с порога кричит девочкам, прячущимся от камеры, что она здесь по мою душу.

Стук 13. Скорость стрим-вещания

Зорин

— Не надо устраивать скандал, — пытаюсь угомонить визжащую девицу.

Она несет какую-то ересь, размахивает авторитетом своего папочки, как казак шашкой.

У меня заканчиваются разумные аргументы, когда рядом появляется наш главврач. Выдыхаю с облегчением, потому что в одиночку вести бой с самовлюбленной дуростью очень тяжело. А на помощь мне так никто и не подоспел: охрана не вмешивается, потому что явной угрозы нет, а девочки с ресепшена отмалчиваются в сторонке, боясь принять огонь на себя.

— А давайте-ка мы сначала познакомимся? Я — Константин Елизарович. Главный врач клиники. А как вас зовут, прелестное дитя?

Это, на мой взгляд, совсем не прелестное и вовсе не дитя, тает от услышанного комплимента как мороженка на солнышке. Улыбается, хлопает ресничками.

— Надь_я, — с паузой перед буквой "я" произносит девица.

— Ах, Надежда! Какое чудное имя. А не будете ли вы столь любезны выключить камеру? В нашей клинике лечатся разные люди. Кому-то публичность не нужна, кому-то она неприятна.

— Я веду стрим! Имею полное право! Это же общественное место! Мне надо…

— Конечно, надо. — Перебивает ее, недослушав. — Надо успокоиться. Нервы очень плохо восстанавливаются. Постоянные стрессы в итоге сказываются на качестве жизни, — отец подхватывает девицу под локоток и тянет вглубь холла. — И на внешности тоже. Вы же не хотите получить лишние морщины?

Девица морщит лоб, пытаясь симулировать мыслительную деятельность.

— А вот жевательную резинку рекомендуется жевать не больше пяти минут. В противном случае при чрезмерной нагрузке челюсти могут деформироваться, что скажется на симметрии лица. Но об этом вам подробнее могут рассказать в нашем стоматологическом филиале. — Пока папа забалтывает, Надь_я быстро выплевывает резинку в мусорку, испугавшись кривизны. — А сейчас я проведу вам экскурсию по клинике. Но с одним условием: полная конфиденциальность!

Жертва родительского попустительства послушно выключает телефон и убирает гаджет в сумку. Я с облегчением выдыхаю. Теперь эта бестолочь — головная боль отца. Вот он с ней пусть и разбирается.

А он тем временем уже вовсю нахваливает наши отделения.

— Так у меня вот тестик есть, видите?, — невпопад заявляет эта… чудо природы и что-то тут же достаёт из кармана.

— Так это же чудесно, — радостно откликается отец. — У нас замечательное гинекологическое отделение. Хотите, покажу?

Девица с восторгом принимает предложение.

Я ухожу не прощаясь. Но чувствую, что проблем эта Надь_я еще принесет.

В кабинете, спрятавшись за шкаф, уткнувшись в экран телефона, стоит Алсу, которая Айратовна.

— Вы ее прибили что ли?

— Почему? — беру карты со стола и собираюсь на осмотр.

— Она оборвала стрим. Подписчики лютуют, что их лишили hot-новостей.

На каком она языке глаголет? Стрим? Подписчики? Hot? Горячих новостей? Дичь какая. А у меня после обеда две плановые операции. И они явно куда важнее.

Ухожу.

Возвращаюсь в кабинет уже под вечер. Одна операция прошла штатно, а вторую пришлось в последний момент отменить по показаниям.

И всё бы хорошо, но какого лешего Алсу сидит в моем кресле? До сих пор. На столе стоит моя кружка с чаем, и даже заныканная пачка солёного печенья открыта и наполовину съедена.

— Обосновалась?

Алсу кивает, не отрывая взгляда от экрана телефона.

— Надолго?

— Надю оформили в гинекологию, — невпопад отвечает. — Она все ходит и снимает. Даже распечатку с УЗИ показала. «Жалко, что срок маленький. Трудно определить пол. Но мы с Тошиком будем любить одинаково мальчика или девочку», — подражая манере девицы, сюсипусьно повторяет Алсу.

Так любовница ее мужика ещё и беременна? Одна с гематомой на пол лица, вторая с пузом. Весело живут, с огоньком.

— А еще она только что узнала, что я всё-таки числюсь в клинике.

— Как?

— Проще простого. Зажгла сигарету в туалете. Сработала сигнализация. И пока медсестра с поста открывала окна и выкидывала сигареты, Надя влезла в компьютер.

— Хм. А казалась такой дурой. А ты ж посмотри, как придумала.

— Так то не она. Ей подписчица подсказала, — отмахивается Алсу.

Боги! Где у этих дур гнездо, откуда они все лезут?

— Вот! Смотри-смотри! — Алсу подскакивает ко мне и тычет экран в лицо.

Девица, действительно, снимает в прямом эфире все свои телодвижения. Обвиняет меня в том, что я соврал, пытается кричать на девочек-администраторов, которые опять ничего не говорят.

“Что за сотрудники у вас тут работают?! Я все расскажу папе!”

Интересно, кто у неё папа? Настолько влиятельный и занятой, что совсем не видит поведение дочери? “Чем бы дитя не тешилось..” — эта реприза?

— А что это за дедушка? — спрашивает Алсу, кивая на отца, который вновь пытается погасить эту бурю в стакане.

Стук 14. Белое привидение

Алсу.

Это просто какой-то дурдом! Сама виновата!

Антон сдаётся и даже кидает мне из шкафа свою черную футболку и джинсы, но они даже просто на вид огромнейшие. Видимо, понимает всё по моей застывшей в удивлении мимике.

— Может, вернуться в палату за одеждой?

Я думала об этом же! Но за дверью уже шум.

— Или я могу сходить, Алсу.

Я сверлю дверь взглядом и вздрагиваю, когда кто-то к нам даже стучит. Требовательно так! Словно уже знают, что я тут прячусь. И это какой-то сюр, цирк просто неописуемый!

— Нет уж, — шепотом произношу и взглядом приказываю ему отвернуться.

Скидываю свою одежду, быстро надевая футболку, которая, как и думала, оказывается мне почти до колен. И к ней бы ремешок, смотрелось бы даже интересно… качество хорошее, приятная к телу ткань. А ещё я уловила его запах. Кстати, довольно вкусненький. Но думать об этом — себе дороже!

Нехотя залажу в джинсы, которые приходится туго затянуть ремнём. Подхожу к зеркалу и верчусь пару секунд. Да уж, выглядит… удручающе. И на что я надеюсь? Можно и в своей пижаме выйти отсюда, всё равно конспиратор из меня такой себе!

— Можно? — Уточняет мужчина, ожидающий моего разрешения.

Вздохнув, угукаю. Вижу в отражении, как он оборачивается и осматривает меня с ног до головы. Вот о чём он думает? Всё так плохо? Брови свёл, нахмурился…

— Я…

Выставляет ладонь и вдруг отходит вновь к шкафу. Достаёт из него белый халат, точь-в-точь как у него. Подходит с ним ко мне и зачем-то помогает одеться, нарушая мои личные границы так беспринципно, словно ему можно… можно застёгивать пуговки одну за одной, поднимаясь по вообще-то моему телу!

И я чувствую, как краснею. Потому когда его рука замирает на последней петельке, вырываюсь и опять смотрю в зеркало.

— Выглядит всё равно сомнительно…

Зорин же, видимо, не ожидавший другого вердикта, отходит к столу и достаёт оттуда что-то, тут же возвращаясь и опять бесцеремонно меня разворачивая за плечи.

Зачем-то убирает прядь за ухо. Я аж цепенею! И… вдруг натягивает мне на волосы какой-то… колпак! Медицинский.

— Не морщись, Алсу… Айратовна, — с едва скользнувшей улыбкой шепчет, — не напрягай мышцы.

Ну кто о чём, конечно, а он о своей анатомии. А я-то что? Вообще не лучше. И сердце почему-то внутри дёрнулось, как ненормальное.

Надевает маску, стараясь быть аккуратным, явно пытается не коснуться виска. Опять поправляет выбивающиеся пряди. Я же… не заставляла. А он ведет себя так, будто мне годика три и сама бы не справилась. Это… обескураживает. Как-то не привыкла я к подобным моментам да ещё и с абсолютно посторонним мужчиной.

Пока не раскрошилась на атомы, стараюсь не дышать. Видимо, заканчивает. Кивает взглянуть в зеркало, что и делаю, специально отодвинувшись от этого Зорина на шажочек.

У меня вновь вертится на языке что-то безумное. Я аж смеюсь…

— Аллах, да я как привидение!

Белая поганка. Но остановиться не получается.

— Точно, слышал про албасты? Ну, про призрака, который преследует ночами. Садится на грудь и…

Оборачиваясь к нему, замираю. А он опять улыбается аж до искорок в карих глазах.

— Явишься ко мне ночью и сядешь на грудь?

Сглатываю. Выдыхаю. И благодарю провидение, что сейчас моё лицо скрыто под медицинской маской. Так нельзя со мной… совсем. Я вообще-то почти замужем! Даже если… даже если… он явно не имел ввиду то, о чём я подумала. Бесстыжая!

Не ответив, киваю на дверь. Понимает верно.

Выглядывает первым и, удостоверившись в безопасности, кивает идти за ним, что и делаю, стараясь не высовываться из-за его спины. Мы спускаемся по служебной лестнице. Замираем возле издали воняющей курилки, в которой сейчас обсуждают последние новости.

— Видела? У меня интервью взяли! Я теперь звезда! — Говорит одна, словно чем-то красуясь. — Обещали пригласить на эфир! Представляешь? Они этот скандал будут на телеке раскручивать!

— Ой, и ты пойдёшь? А если Зорин узнает?

— Старший-то?

— Да и младший не обрадуется…

Меня словно водой окатили. Я пихаю в спину замершего. И, когда оборачивается, прошу взглядом поторопиться. Даже подпихиваю его, не оставляя выбора.

Он выходит к девицам, что-то им говорит, кажется, даже отчитывает, давая мне возможность улизнуть до виднеющихся дверей. Выходить не решаюсь, прячась за поворотом. Дожидаюсь, когда мой лечащий врач вернётся, и опять доверяюсь ему, тихонько за ним выглядывая на улицу.

— Ой, тапочки! — Взвизгиваю, подпрыгнув…

Антон оглядывается, смотрит на них и вдруг смеётся.

— Хочешь вернуться?

Пристыдил. Мотаю головой и опять пихаю его идти уже… а не смущать. Странный мужчина. К счастью, для персонала выделена отдельная парковочная зона, к которой сейчас мы и подходим. Быстро находим его Ауди.

— Ключи?

Стук 15. Совсем ребенок

Красивая.

Не подружимся.

Девчонка — явно папина копия — падает в его машину и тут же обдаёт меня настолько говорящим взглядом, что я аж понимаю, куда мне надо было бы засунуть своё дружелюбное приветствие.

— Так, понятно, — вздыхаю, заводя авто.

Но хотя бы она не кинулась на меня с кулаками, как раз сжатыми сейчас, и не побила, приняв за воришку. Зорин, видимо, предупредил.

Отъезжая думаю больше о габаритах, даже немного волнуюсь, выкручивая руль посильнее. Вот моя японка тоже совсем не малышка, но лучше уж аккуратненько поберечься, протискиваясь в узких рядах.

Вижу припаркованный микроавтобус телевизионщиков, часть из которых как раз обхаживают дорогую желтенькую инормарку, на капоте которой уселась уже знакомая по стриму Надь_я. Та слишком поглощена жеванием жвачки и надуванием пузыриков, совершенно не заботясь о том, что происходит вокруг.

И это хорошо. Хотя едва ли кто-то бы из них заподозрил меня в том, что я могу уехать вот… вот на этом.

Опять выдыхаю, убеждая себя, что машина в общем-то хорошая. Просто немного старенькая. Но бодренькая? Вроде бы да. Интересно, он первый владелец или взял её поддержанной? И пусть речь тоже о нескольких миллионах, но…

— Стерва… — шепотом рядом.

И можно было бы не расслышать. Но это обо мне сейчас? Аж перевожу взгляд, вырулив на почти свободную Профсоюзную.

— Что?

Брюнетка с розовыми кончиками спихивает с ног огромные кроссовки на толстой подошве, поправляет слишком короткие шорты и, закидывает ноги на сиденье. Игнорируя мой вопрос, хмыкает и скидывает с плеч рюкзак, тут же начиная в нём копаться. Даже достаёт вещи, выуживает влажные салфетки и демонстративно начинает здесь всё протирать. Абсолютно всё. Даже стойки и потолок, обитый чуть потрепанной алькантарой. Интересно, сколько ей лет? Лет четырнадцать, пятнадцать? Худенькая такая, жилистая. Вполне высокая. Кажется, точно в папину породу.

Ладно, сделаем вид, что ничего сказано не было.

На всякий случай, ввожу в навигаторе адрес папиной квартиры, разрешая машинке выбрать более быстрый маршрут. И пытаюсь не скривиться, когда мой пассажир тут же протирает экран, которого я только что касалась. Да так тщательно трёт, словно я какая-то прокаженная.

Молчу. У меня и без этой девочки проблем на целый аэроэкспресс. Но ту, видимо, такой вариант не устраивает.

Уже спустя минуту подросток запихивает использованные салфетки в отсек дверцы, потирает руки и, взглянув на меня, опять копается в рюкзаке. Достаёт телефон и что-то демонстративно кликает то в гаджете, то на экране торпеды.

Я уже готовлюсь, что сейчас, подключившись через блютуз, девочка взорвёт мои барабанные перепонки какой-нибудь самой ужасной песенкой, но вместо этого по салону раздаются гудки, а на экране отражается исходящий.

“Папа”.

Только Зорин почему-то не берёт.

— Может, не слышит… я там ему задала проблем, прости. — Произношу, едва взглянув на его дочку.

Та же слишком открыто фыркает, сбрасывает звонок и опять кликает по экрану телефона. И тут же диктует голосовое.

— Па, меня бесит эта твоя баба! Как ты мог её за руль посадить?! И почему она в халате, твоей футболке и твоих джинсах? У вас ролевые? Бесите меня!

Я аж притормаживаю, перестраиваясь в крайнюю правую. Демонстративно поворачиваюсь к ней и не отвожу взгляд до тех пор, пока девчонка не цокнет.

— Чо? Чо те надо?

Да, очень приветливо.

— Ты злишься? На меня? Я твоему папе…

Закрывает уши и отворачивается к окну.

— Бла-бла-бла! Без этих ваших подробностей!

Ну какой же ребенок… даже смешно становится. Улыбнувшись, аккуратно выстраиваюсь в прежний ряд. Не хочется объясняться, надеясь, что её отец сам со всем разберется, но…

— Мы друг другу никто.

— Бла-бла, — всё-таки слышит.

— Забыла. Как тебя зовут?

Девочка сердито поджимает губы.

— Меня Алсу. Рада познакомиться, — произношу тоже, на чём была прервана в первую минуту “Знакомства”. — И я точно не баба твоего папочки…

— Не называй его так! — Сердито тихо бурчит.

— Да без проблем. Так как тебя зовут-то?

— Марго, — еле разборчиво, — Маргарита. Но назовёшь меня Ритой, я… — злобно зыркает.

— Ясно, — с лёгкой улыбкой сглаживаю момент.

Ребенок опять отворачивается. Выуживает огромные беспроводные наушники и прячется в них, но точно не отключая блютуз и не включая музыку. Хочет одна побыть, видимо. Вполне знакомое желание.

Мы подъезжаем к отцовскому дому спустя двадцать молчаливых минут. Я паркуюсь прямо за своим Лексусом и не удивляюсь, когда Маргарита, едва выпрыгнув из машины, требует отдать ей отцовские ключи.

Дохожу до подъезда, чувствуя, что это ей уже не нравится. Да-да, здесь “эта твоя баба” не только в роли водителя.

Стук 16. Цирк уехал, а клоуны?

Зорин.

— Марго! Сколько можно уже!? Маааргоо! Прекращай детский сад свой и выходи. — Стою под дверью комнаты и реву как раненый бабуин в попытке выманить дочь из зала. — Мне долго здесь еще стоять?

Дверь резко распахивается. Я едва успеваю отскочить. Маргоша стрелой проносится по коридору и запирается в туалете.

— Час терпела, пока ты тут со своей… ворковал, — кричит мне из уборной.

И ничего она не моя, кем бы ее Марго не окрестила.

И вовсе не час.

Закатываю глаза к потолку, пока никто не видит, вдыхаю, выдыхаю, успокаиваю нервы, так сказать. Ухожу на кухню. Ужин мне сегодня перепал прямо царский. За какие такие заслуги, не знаю, но страшно благодарен Алсу… Айратовне. Жаль, только спасибо не успел сказать.

Марго выходит на кухню минут через десять. В футболке и шортах.

— По кому траур?

Спереди у нее на черной футболке нарисована тыква с человеческим телом, катающаяся на скейте. Шорты тоже черные и с кучей металлических заклепок и шипов. Тёмные волосы скручены на макушке в неряшливый хвост, только розовые кончики висят, напоминая павлина. Но скажи я ей такое, надуется ещё.

— Чтоб ты понимал! — машет на меня рукой и ловко цапает кружку с чаем, который заварила себе Алсу, но пить не стала… или не успела.

И мне даже немного стыдно, что я так быстро ее выставил. Но совсем немного. Вот самую капельку. Потому что проблем от этой Алсу… Айратовны не оберешься.

А в футболке моей она смотрится… интересно смотрится, да…

— Эй, — Марго щелкает пальцами у меня перед носом, — Хьюстон! Вас вызывают, — смеется коза такая. — Ты согласен? Или опять меня не слушаешь?

— Согласен. — А перед глазами до сих пор лицо Алсу, когда я облачал ее в халат. — А на что согласен, кстати?

— Понятно, — Маргоша машет на меня рукой. — Ты точно потерян для общества!

Драматизирует.

— Я устал и хочу спать.

— Что? Умотала тебя твоя… новая? — Дочь кривит мордашку, в ее чертах узнаю недовольное выражение лица бывшей. Гены…

— Марго, а можно отложить разборки до завтрашнего утра? Я буду в тонусе и смогу достойно ответить на все твои укусы.

— Ай, ну тебя. — Дочь тянется за кусочком сладости на тарелке, кладёт в рот и задумчиво пережёвывает. — А ничего так. Не очень сладко. И чай без сахара. Эта Твоя уже изучила твои привычки, ага? Кстати, откуда у нее такая красота? — показывает на своем лице пальцами синяки.

— Не показывай на себе.

— Ты серьезно? Веришь в эту ерунду? Паа… ну откуда она вообще взялась? А? Кто она такая?

— Квартирная хозяйка, — отвечаю честно, а мозг подсовывает ощущения гладких волос под пальцами. И пахнет от Алсу будоражаще вкусно, и дыхание она задерживает… волнительно.

— Так ты теперь что, альфонс? За квартиру платишь телом?! – фыркает Марго, чуть не подавившись глотком чая от переизбытка эмоций.

О, когда моя мелкая стала казаться себе такой взрослой?

— И в кого ты такая, а?!

— В родителей! — отрезает, злобно зыркнув на меня и отвернувшись к окну. — Жаль, разбежались, вместе не живут, только собачатся!

А я думал, что мне развод дался тяжелее всего. Оказывается, что нет… не только мне.

Подхожу к дочери. Она сидит на табуретке, поджав под себя ноги, как нахохлившийся воробушек. Хочется взять ее на руки и покачать, как когда-то в детстве. Но она уже не малышка, телячьи нежности не потерпит. Поэтому просто обнимаю одной рукой и прижимаю ее к своему боку.

Не так уж плохо мы с Аней жили, чтобы предположить развод. Обычно жили, как все. Работали в клинике, Марго растили.

А потом бааац! — и жена мне изменила. Прямо на работе закрутила роман! С коллегой! С плюгавеньким терапевтом. Все об этом знали. Все. Весь персонал за моей спиной обсасывал подробности моей личной жизни.

Дочь прижимается ко мне теснее и сидит молча, не вырывается даже.

Сколько я думал, почему так произошло, так толком не сообразил.

Разлюбила — так бывает. Приди и скажи. А вот так, за спиной. Гадко…

Глаза мне открыла Марго, однажды вечером заявив, что на моих рогах скоро мох вырастет. Бывшая не отпиралась. Мне кажется, даже вздохнула с облегчением, что я все узнал. Но выставила виноватым меня одного. Я ей внимания не уделял, я ее разлюбил, я ее не замечал. Всё исключительно я. Вот кстати даже то, что я полгода не догадывался о наличие у нее любовника, которого она и не скрывала, Анька мне и вменила в вину. Мол, настолько я ею не интересовался, что любовника не заметил, который в нашей кровати уже почти поселился.

Я с психу ушел. Напросился в филиал в командировку на полгода. И уже вдали от бывшей понял, что самолюбие ущемлено, а вот жить стало легче.

Что нас связывало с ней кроме дочери и дома? Работа? Быт? Воспоминания? Вот и все.

Вот и все…

Марго обхватывает меня рукой за талию и устраивается удобнее.

— Не кисни, пап. Прорвёмся. Только эту Твою выгоним и заживём, — решительно заявляет дочь, поднимая свою мосечку и взглянув на меня. — И домой я не пойду. Мне с тобой хорошо!