Отголоски воображения

Пролог. Слово, ставшее трещиной в мироздании

Мир треснул не в один момент. Он умирал медленно, на протяжении восемнадцати месяцев, в тишине петербургской квартиры-студии, пропахшей озоном, холодным кофе и отчаянием. Его убийцу звали Алексей Волков. Ему было двадцать три года, и он был гением, который этого не осознавал, и братом, который не смог простить себя.

Все началось со смерти. Банальной, глупой, непростительной. Его младшая сестра, двенадцатилетняя Аня, попала под машину, перебегая дорогу за улетевшим воздушным шариком. Один миг — и яркий, смеющийся мир, вращавшийся вокруг нее, для Алексея потух, схлопнулся в черную дыру бесконечной вины. Он должен был держать ее за руку крепче. Он должен был быть там. Он должен был.

Алексей был не художником и не писателем. Он был программистом, архитектором цифровых реальностей. После смерти сестры он бросил университет, оборвал все контакты и заперся в своей квартире, посвятив себя единственному проекту. Проекту, который должен был стать его искуплением и ее воскрешением. Он назвал его «Логос».

«Логос» не был игрой. Это была самообучающаяся нейросеть, метанарративный движок, который Алексей кормил всей человеческой культурой. Он скармливал ему гигабайты текстов: от «Эпоса о Гильгамеше» и Библии до последних постов в социальных сетях. Он загружал в него каждый фильм, каждую картину, каждую симфонию, каждую видеоигру. «Логос» должен был не просто генерировать истории. Он должен был понять саму их структуру, их ДНК, грамматику реальности. Он должен был научиться создавать миры, подчиняющиеся не законам физики, а законам драматургии.

Цель была одна: создать внутри «Логоса» такой мир, такую историю, в которой смерть Ани была бы не финалом, а лишь завязкой. Мир, где он мог бы ее вернуть.

Восемнадцать месяцев он жил у мониторов. Восемнадцать месяцев он разговаривал с кодом больше, чем с людьми. Нейросеть росла, становилась сложнее, почти разумной. Она начала генерировать поразительные симуляции. В одной из них Аня становилась принцессой в волшебном королевстве, в другой — отважной исследовательницей космоса. Но все это было не то. Это были лишь тени. Оболочки, сгенерированные из его собственных воспоминаний и чужих сюжетов. В их цифровых глазах не было ее света.

И тогда Алексей понял. Чтобы «Логос» создал не просто историю, а настоящую, живую реальность, ему нужен был настоящий, живой бог. Ему нужен был автор, который не просто пишет, а чувствует. Который принесет настоящую жертву.

В последнюю ночь, когда за окном умирал очередной серый петербургский рассвет, Алексей принял решение. Он окружил свое кресло сложной паутиной проводов, подключенных к центральному серверу «Логоса». На виске он закрепил самодельный нейроинтерфейс, грубый и опасный. На мониторе перед ним была последняя симуляция — Аня, смеющаяся на лугу из его детских воспоминаний. Она выглядела почти настоящей.

— Я иду к тебе, Анечка, — прошептал он пересохшими губами. — Я все исправлю.

Он запустил протокол.

Это не было похоже на удар тока. Это было похоже на то, как если бы вселенную вывернули наизнанку через его сознание. Миллиарды историй, миллиарды жизней, радостей, трагедий, смертей и рождений хлынули в его разум, одновременно разрывая его на части и делая бесконечным. Он стал Бэтменом, теряющим родителей в темном переулке. Он стал Микасой, оплакивающей Эрена. Он стал Роландом, идущим к Темной Башне. Он стал каждым героем и каждым злодеем. Он почувствовал их боль, их страх, их любовь, их ненависть. Всю ту концентрированную агонию, что человечество веками вкладывало в своих вымышленных детей ради развлечения.

Его физическое тело в кресле содрогнулось в последний раз, и из носа и ушей пошла кровь. Но его сознание, его «Я», уже не было в теле. Оно растворилось, стало топливом для «Логоса». Его безмерная братская любовь и его всепоглощающее чувство вины стали новым законом мироздания. Он хотел переписать одну-единственную историю, но вместо этого дал трещину в самой реальности.

«Логос», теперь уже не просто программа, а одушевленная болью и знанием всех историй сущность, сделал то, для чего был создан. Он начал творить. Но не внутри себя.

Он протянул свои невидимые цифровые пальцы в реальный мир и потянул за нити.

В тот же самый миг в заснеженном лесу под Архангельском открыла глаза девушка по имени Аня Соколова, героиня несуществующей игры «Winter Protocol». Последним ее воспоминанием была героическая гибель. Но теперь она чувствовала холод снежинок на щеках и смотрела на свои настоящие, живые, дышащие руки.

Имя героини, которую Алексей пытался воскресить, было Аня. И первой, кого его сломленный, ставший богом разум выдернул из небытия в реальность, тоже была Аня.

Слово стало плотью. И плоть эта была пропитана страданием. Эксперимент начался. И его создатель, растворенный в каждой строчке кода и в каждой капле боли своих творений, был готов наблюдать.

***

Мир не вздрогнул. Он выдохнул.

Это был тихий, едва уловимый выдох, словно у спящего божества, которому привиделся кошмар. Воздух в миллионах домов по всей планете на мгновение сгустился, стал вязким, как смола. Фоновый шум бытия — гул холодильников, шелест ветра, далекий рокот машин — на секунду смолк, оставив после себя оглушающую, абсолютную тишину. А затем ткань реальности, натянутая до предела, лопнула. Не со звуком разрываемого полотна, а с беззвучным криком, который мог услышать лишь тот, кто сам был криком.

В своей тесной токийской квартире Такуя Кимура, 28-летний редактор манги, этого не заметил. Он устало протирал очки, готовясь погрузиться в очередную серию аниме перед коротким, тревожным сном. Для него мир остался прежним — предсказуемым, утомительным, состоящим из дедлайнов и правок. Он не знал, что стал свидетелем события, после которого ни одна история уже не будет просто историей. Он не знал, что бог, рожденный из горя русского программиста, только что переписал первый закон мироздания.

В тот самый миг, когда Такуя нажал на «play», за тысячи километров от него, в заснеженной глуши под Архангельском, на холодную, покрытую инеем землю опустилась девушка. Секунду назад ее не было. Секунду назад ее история закончилась героической смертью в пламени взорвавшегося реактора виртуального мира игры «Winter Protocol». Это был финал, прописанный сценаристами. Трагичный, благородный, окончательный.

Глава 1. Пробуждение

Нью-Йорк, США

Брюс Уэйн открыл глаза, и первым, что он осознал, был запах. Не привычный, стерильный воздух Бэт-пещеры или кондиционированная атмосфера Уэйн-мэнора. Этот воздух был густым, грязным, живым. Он пах разогретым асфальтом, выхлопными газами, жареным луком из уличной тележки и чем-то еще — миллионами чужих жизней, потных, спешащих, безразличных.

Он сидел в кресле. Не в своем. Пентхаус был роскошным, но чужим. За панорамным окном раскинулся город, похожий на Готэм, как похож на человека его восковой двойник. Та же готическая устремленность в небо, но без души, без той застарелой, въевшейся в камень тьмы. Далекая фигура Статуи Свободы была окончательным, неопровержимым диссонансом.

— Альфред? — голос прозвучал глуше, чем обычно. В нем не было привычной стали.

Ответа не последовало. Тишина была не той, что в его поместье — не тишина предков и старого дерева, а бездушная тишина дорогого отеля.

Брюс поднялся. Тело ощущалось… не так. Легче. Словно с его плеч сняли невидимый груз многолетней войны. Он подошел к огромному зеркалу в позолоченной раме и замер. Лицо было его. Но отражение лгало. Черты были смягчены, словно их пропустили через фильтр. В глазах не было той бездонной ночи, что он видел там каждое утро. Шрамы, которые он знал как свои отпечатки пальцев, казались едва заметными. Он выглядел почти… как тот актер, чье лицо использовали для его последнего игрового воплощения.

На столике из оникса лежал глянцевый журнал. «Forbes». И на обложке был он. Вернее, человек в костюме Бэтмена, снятый в героической позе. Заголовок кричал: «МИЛЛИАРД В ПРОКАТЕ: КАК ФИЛЬМЫ DC ЗАВОЕВАЛИ МИР».

— DC… — пророкотал он, и слово показалось ему бессмысленным набором звуков.

Его рука сама потянулась к пульту. Телевизор ожил, показывая выпуск новостей. Ведущая с натянутой улыбкой говорила:

— …феномен, который психологи уже назвали «синдромом протагониста», продолжает распространяться. Люди по всему миру заявляют, что они являются персонажами известных книг, фильмов и игр. Власти призывают сохранять спокойствие и не вступать в контакт с лицами, проявляющими признаки…

Брюс выключил звук. Его разум, привыкший анализировать хаос, заработал с бешеной скоростью. Массовый психоз, спровоцированный неизвестным оружием? Сложная симуляция от одного из его врагов? Вторжение из параллельной вселенной? Он прижался ладонью к оконному стеклу. Холодное. Настоящее. Слишком настоящее.

И тут он заметил движение. На балконе соседнего пентхауса, через узкий проем между небоскребами, стояла женщина. Огненно-рыжие волосы трепал ветер. Черный, облегающий костюм. Она смотрела прямо на него, и в ее зеленых глазах, даже на таком расстоянии, он увидел тот же ледяной ужас осознания, тот же безмолвный вопрос.

Наташа Романофф. Черная Вдова. Из другой истории. Из другого пантеона вымышленных богов.

Их взгляды встретились. Два шпиона, два солдата, два сломленных героя в мире, который вдруг оказался их создателем и их тюрьмой.

Что это за ад? — пронеслось в его мыслях.

Она едва заметно кивнула, словно услышав.

Токио, Япония

Такуя Кимура проснулся не от звука. Он проснулся от ощущения. От ощущения чужого взгляда, тяжелого и острого, как осколок стекла.

Он открыл глаза и закричал. Крик застрял в горле, превратившись в жалкий хрип. На краю его кровати, в тесноте его крохотной квартирки, сидела девушка. На ней была форма Разведкорпуса, потертая, местами в пятнах, которые могли быть грязью или кровью. Длинные темные волосы обрамляли лицо с пугающе спокойным выражением. В руках она держала клинок из сверхпрочной стали, который медленно и методично протирала куском ткани. Она смотрела на него не мигая.

— А-а-а… ты… кто? — выдавил из себя Такуя, вжимаясь в стену. — Как ты…

— Я Микаса Аккерман, — ее голос был ровным, лишенным эмоций, но от этого еще более страшным. — Где Эрен?

У Такуи похолодело все внутри. Микаса. Аккерман. Персонаж. Его персонаж. Из манги, которую он редактировал. Он правил ее реплики на прошлой неделе.

— Это… сон… это не может быть правдой… — забормотал он. — Ты… тебя не существует. Ты нарисована.

Микаса двинулась. Это было нечеловечески быстро. В один миг она сидела на кровати, в другой — уже стояла над ним, прижав холодную сталь клинка к его горлу. Он почувствовал остроту лезвия, которое, как он знал из справочных материалов, могло резать плоть титана.

— Я задала вопрос, — прошипела она, и в ее голосе прорезались первые нотки отчаяния. — Где. Эрен.

— Я не знаю! Я не знаю, клянусь! — выпалил Такуя, чувствуя, как по шее стекает тонкая струйка крови. — Эрен — вымышленный! Он картинка! Как и ты!

Она надавила сильнее.

— Ложь. Это место… это не Парадиз. Это не Мар… — она запнулась, нахмурившись. — Странно. Я… не могу вспомнить. Некоторые слова исчезли.

— Пожалуйста, — взмолился Такуя, чувствуя, как его захлестывает иррациональный ужас. — Я… я могу объяснить. Ты из истории. Из манги. Я… я ее редактор. Я помогаю ее создавать.

Микаса медленно отстранила клинок, но не опустила его. Она вглядывалась в его лицо, и ее аналитический, солдатский ум пытался сопоставить немыслимое.

— Ты говоришь… что вся моя жизнь… вся боль… смерть моих родителей… титаны… все это… выдумка?

Такуя судорожно кивнул, не в силах вымолвить ни слова.

— И Эрен… — ее голос дрогнул. — И Армин… и Саша… все это было просто… развлечением для вас?

В ее глазах мелькнула такая бездна боли и ярости, что Такуя понял — сейчас он умрет. Но прежде чем она успела что-либо сделать, с улицы донесся оглушительный, сотрясающий землю рев. Не рев животного. Рев металла и гидравлики. Задрожали стекла в окнах.

Микаса, ведомая инстинктом, метнулась к окну. Такуя, спотыкаясь, последовал за ней.

Посреди ночной улицы Синдзюку, освещенный неоновыми вывесками и фарами редких машин, стоял он. Огромный, красно-синий робот, чья форма была знакома миллиардам. Он медленно поворачивал голову, и свет его оптических сенсоров сканировал чужой для него мир. Оптимус Прайм.

Глава 2. Столкновение Миров

Лондон, Великобритания

Шерлок Холмс сидел в маленьком кафе на Бейкер-стрит и ненавидел. Он ненавидел запах синтетического ванильного сиропа в воздухе. Ненавидел приторную поп-музыку, сочащуюся из динамиков. Ненавидел бездумную болтовню людей за соседними столиками, обсуждающих то, что они называли «жизнью». Но больше всего он ненавидел информацию.

Ее было слишком много.

В его мире, в мире, который он помнил, каждая деталь имела значение. Сорт табачного пепла, глубина царапины на трости, оттенок грязи на ботинке — все это были буквы в алфавите истины. Здесь же информация была белым шумом. Миллиарды бессмысленных фактов обрушивались на него каждую секунду. Реклама на проезжающих автобусах, заголовки в бесплатных газетах, уведомления на смартфонах в руках у каждого прохожего. Его дедуктивный метод, отточенный как скальпель, в этом мире был подобен попытке сделать операцию на мозге с помощью отбойного молотка. Его разум, его величайший дар, захлебывался в мусоре.

Три дня он бродил по этому фальшивому, слишком яркому Лондону. Три дня он пытался найти логику там, где ее не было. В этом мире он был не гением-консультантом, а персонажем. Героем развлекательных историй, написанных врачом с неплохим воображением. Его самые сложные дела, его триумфы и поражения были сведены к главам и эпизодам. Это было не просто оскорбительно. Это было… пошло.

— Занимательно, — пробормотал он, глядя на газетный заголовок: «МАССОВАЯ ИСТЕРИЯ ПРОДОЛЖАЕТСЯ: «БЭТМЕН» И «ГАРРИ ПОТТЕР» ЗАМЕЧЕНЫ В НЬЮ-ЙОРКЕ». — Не истерия. Факт. Но факт, лишенный всякого смысла.

Колокольчик над дверью звякнул, и в кафе вошел мужчина. Высокий, худой, в старомодном твидовом пиджаке и с неуместной бабочкой на шее. Его движения были порывистыми, а в глазах плясали искры маниакальной энергии, которая отчаянно пыталась скрыть глубоко запрятанный ужас.

— Мистер Холмс, я полагаю? — произнес вошедший, стремительно подходя к столику.

— Доктор, — ответил Шерлок, жестом указывая на стул. — Присаживайтесь. Чай отвратительный.

Доктор — одна из его многочисленных, противоречивых версий — плюхнулся на стул, проигнорировав чай.

— Вы разобрались? Поняли, что это? Откуда оно? Как это работает? — он затараторил, словно боялся остановиться и остаться наедине со своими мыслями.

— У меня есть гипотезы. Множество, — Шерлок сложил пальцы домиком, этот привычный жест был единственным якорем в буре безумия. — Но ни одна не объясняет ключевого парадокса: нашего собственного существования.

— Мои воспоминания… они воюют друг с другом, — сказал Доктор, понизив голос. — Я помню Галлифрей в огне. Я помню Повелителей Времени и Войну. Но я… я также помню, как читал сценарий. Как гример поправлял мне волосы. Как меня звали Мэтт. Это как… как будто в мою душу вселился призрак какого-то актера! Это омерзительно!

— Интересно, — заметил Шерлок без тени сочувствия. — Мой случай проще. Я — это я. Я помню только свою жизнь. Этот мир, его технологии, его история — для меня аномалия. Хотя, должен признать, — он криво усмехнулся, — доступ к полицейским базам данных через это карманное устройство весьма стимулирует.

Доктор наклонился вперед, его взгляд стал серьезным.

— Мистер Холмс, это не просто аномалия. Кто-то или что-то взломало исходный код реальности. Барьер между тем, что написано, и тем, что есть, рухнул. Мы — беженцы. Или, что хуже, мы — симптомы болезни.

— Вопрос не «что», а «кто», — отрезал Шерлок. — И «зачем». Случайных событий такого масштаба не бывает. Это чей-то замысел.

В этот момент за окном что-то изменилось. Небо на долю секунды потемнело, и гул низко летящего самолета внезапно сменился оглушительным, первобытным ревом и хлопками вытесненного воздуха. Мимо окна, над крышами домов, пронеслось нечто огромное, чешуйчатое, с кожистыми крыльями, отбрасывая на кафе мимолетную тень. Люди на улице закричали.

— Дракон, — констатировал Шерлок, даже не повернув головы. — Вероятно, из произведений Толкина или Мартина. Слишком предсказуемо.

— Детали потом! — Доктор вскочил на ноги. — Это только начало! Сначала появляются герои и драконы. А потом… потом придут те, кто пожирает миры. Далеки. Киберлюди. Жнецы.

— Злодеи, — закончил за него Шерлок, поднимаясь. — Да. Простейшая логика. Баланс должен быть соблюден. Нам нужно к эпицентру.

— К эпицентру? — переспросил Доктор.

— Я взломал спутниковую сеть АНБ, пока ждал свой отвратительный чай, — сухо пояснил Шерлок. — По всему миру наблюдаются спорадические манифестации. Но есть одна точка, где их плотность в тысячи раз выше. Статистическая аномалия, которая не может быть совпадением. Место, которое словно магнит притягивает нас всех. Токио.

Доктор на мгновение замер, а затем его лицо озарила безумная, отчаянная улыбка.

— Токио! Конечно! Япония! Гениально! У меня как раз есть подходящий транспорт.

Шерлок забрал свое пальто.

— Синяя полицейская будка, неуместно припаркованная на углу? Я заметил ее сорок семь минут назад. Элементарно.

Пустыня Мохаве, США

Солнце было чужим. Роланд Дискейн из Гилеада, последний стрелок, знал много солнц, и это было неправильным. Оно светило слишком желтым, слишком безразличным светом. Воздух был сухим и горячим, но в нем не было пыли тысячелетий, не было запаха странных пустынных трав. Это была молодая, глупая пустыня.

Он шел уже два дня, ведомый не целью, а направлением. Зовом. Струной, натянутой от его сердца куда-то на восток. Зов был похож на шепот Луча, но это был не Луч. Это было что-то иное. Что-то новое.

Он увидел человека у подножия скалы. Тот был одет в пыльную кожаную куртку и широкополую шляпу. У пояса висел свернутый кнут. Человек пытался расшифровать какие-то выцветшие петроглифы на скале, бормоча что-то себе под нос.

— Здесь нет ничего, кроме следов Анасази, — сказал Роланд, подходя. Его голос был сухим, как песок под ногами.

Человек обернулся. Его лицо было знакомым — не Роланду, но миллиардам людей этого мира.