Парень с болот

Пролог

Уилл не мог сказать, как здесь оказался. Точнее, он помнил, — прекрасно помнил, что удивительно для его нынешнего состояния мозга, — как вчера приехал в Новый Орлеан, как после тридцати часов сидения в душном вагоне поезда он вывалился с толпой точно таких же потных и уставших пассажиров, а после шел по с трудом узнаваемым улицам города, где семь лет служил в полиции и умирал от типичной августовской жары. Как за двое суток до поездки получил письмо от отца, — бумажное письмо, которое затерялось на почте и шло до него полгода! — что тот попал в больницу и просит приехать к нему попрощаться. После звонка в клинику, где должен был находиться Бо Грэм, Уиллу сообщили, что тот умер почти полгода назад.

Плеск воды под пристанью вывел Грэма из закоулков памяти. Тот огляделся и вздохнув, потянулся к ружью. В старом доме на болотах, в котором прошло детство Уилла, до людей было несколько часов пути на лодке, а самыми частыми гостями — аллигаторы, змеи, комары и утки.

Подойдя к окну, Грэм открепил сложенную в три слоя марлю и прицелился. Вглядевшись и уловив в водной ряби движение, он выстрелил рядом, спугнув незаметных в ветвях желтых кулик. Встревоженное же зверье под водой убралось в другую от дома сторону.

Перезарядив ружье, Уилл положил его обратно на стол и вспомнил слова деда:

«Место ружья во главе стола! Оно тебя и прокормит, и защитит. А пожрать ты можешь и стоя, сынок».

Вернув марлю обратно, Грэм вернулся в кресло и вновь качнул маятник воспоминаний:

Вот он получил письмо отца с задержкой. Ночью до этого он очнулся стоя по пояс в воде и с рыбацким ножом в руке. Что он пытался сделать с этим ножом?

Ответов не было.

«Есть», — голос Старика дю Марэ вклинился в его мысли. Следом пришел и образ деда: всегда аккуратные усы и борода, завязанные на затылке волосы, сощуренные глаза и глубокие морщины, рассекающие лицо как шрамы. Уилл отстраненно отметил, что внешностью пошел в него. Возможно, Грэм задумался, он пошел внешностью и в мать?

Старик дю Марэ в его мыслях зло передернулся и повторил громче:

«Есть!»

Уилл отмахнулся и решил вспомнить, что он делал после того, как добрался до Луизианы.

Итак, он в доме деда. Воспоминания стали проносится перед ним в обратном порядке. Вот он выстрелил, а до этого сидел в кресле Старика, где и очнулся. А до этого, — Уилл нахмурился, пробираясь через угли сгоревших во время температуры воспоминаний. Наконец впереди оказался свет нетронутой болезнью памяти. Он окунулся в них как в прохладное чистое озеро после трудного рабочего дня. Его тут же облепили телесные запахи, — кожа, пот, мускус и соцветия женских духов, — заглушая прелость старого дома и сырость болот.

Грэм вздохнул и открыл глаза. Единственным светлым воспоминанием, которое сохранилось в его больной голове между вокзалом и домом на болоте, оказался бордель. Перед ним в ретроспективе встала голая женская грудь с проколотыми сосками. Мелкие бриллианты пирсингов переливались радугой в свете прожекторов, направленых на проститутку, танцевавшую у него на коленях. Фантомная тяжесть живого тела опустилась на него, притерлась ближе к паху и тут же отстранилась. Уилл почувствовал прилив крови к члену и стряхнул с себя воспоминания: дрочить в компании комаров и аллигаторов ему сейчас не особо хотелось.

Развалившись в кресле, Грэм решил больше не пытаться раскачивать маятник, чтобы вспомнить прошлое: память играла с ним в прятки и пока явно вела счет. Вместо этого он решил сперва выпить лекарства, которые…

Перед глазами Уилла промелькнуло воспоминание, где он, придя в больницу, где лежал отец, чтобы забрать оставшиеся вещи, документы и урну с прахом. Похоже, он потерял сознание, потому что следующим воспоминанием после взгляда в черные глаза мимо проходящего доктора оказался белый потолок и резкий запах нашатыря. После перед ним оказалось лицо Марселя, Марселя Нуара, бывшего напарника, списанного на пенсию после ранения. Тот сидел по своему обыкновению с газеткой и вдумчиво читал анекдоты, вычисляя малейшую попытку оскорбить черных. Он был из тех черных копов, кто один своим присутствием на улицах заставлял забывать слово «ниггер».

Посмотрев в другую сторону, Уилл увидел медсестру, деловито завинчивающую крышечку пузырька с нашатырным спиртом.

Следующей вспышкой оказалась встреча с женой Марселя, Жаннет, врачом больницы Св.Марка. Ее рот открывался, она что-то показывала на листе бумаги, но что — Уилл не мог понять. Стремительно растущая боль ослепляла, превращала картинку в дырявое полотно теней и красок, звуки то пропадали, то смешивались в какофонию, дребезжащую в голове подобно сломанному радио.

Вдруг рот Жаннет раскрылся как клюв баклана и из него полилась Нина Симон:

«Грешник, куда ты бежишь?..»

Уилл отшатнулся.

«Грешник, куда ты бежишь?!»

Песня стала громче, оглушая. Черное лицо женщины перед ним вслед за ртом обратилось в голову птицы, а сбоку на пианино из его дома в Волчьей Западне играл черный человек с вывернутыми назад ступнями. Встретив взгляд Уилла, бораро улыбнулся и отрастил оленьи рога.

В панике, Грэм начал пятится к двери за его спиной, — почему дверь всегда находится сзади? — но обо что-то споткнулся и выпал из кресла, ударившись локтем о дощатый пол. Боль расползлась по всей руке, заставив Уилла стиснуть зубы и, наконец, проснуться.

Развалившись на полу и закинув ноги на кресло, Грэм прямо почувствовал, как под хруст между зубами начали проясняться мозги.

Он вновь был в доме на болотах, еще более мрачном и неприспособленном к жизни, чем его дом в Вирджинии: здесь не было ни электричества, ни газа, ни водопровода. Для домашних нужд использовалась простейшая фильтрация воды из болота, для питья покупалась в городе, а туалет, как он помнил по детству, составлял собой застеленную пакетом урну. Этого дома не было ни на одной карте, о нем было так легко все это время не помнить, так чего Уилла принесло сюда?