Пассака́лия

ГЛАВА 1

Мне было шесть лет, когда я после многочасового ора Джастина схватила свою неприкосновенную Свинью и разбила об пол.

Вдребезги...

Копилка была последней вещью, что у меня осталась от папы.

Единственное, что я до сих пор о нём самом помню, — это его слова к подаренной Свинье: «Альма, когда копилка станет тяжёлой, я заберу тебя и Эстер!».

От изредка попадавших туда купюр мамы или её ухажёров Свинья не меняла своего веса... Со временем я научилась вытряхивать голубые и розовые евро-банкноты из узкой прорези… С замиранием сердца меняла их на на монеты в ближайшем супермаркете, покупая всего лишь один леденец. И то не себе, а Эстер. У неё часто болели зубы. Чтобы заставить её их хорошенько почистить, я прибегала к трюку с леденцом. Ещё в нашей Кита (Детском саду) я слышала о чёрных точках, охотно разрушающих наши зубы, если их плохо или вообще не чистить... Эстер была вместе со мной в той же Кита, но в силу своего возраста не запомнила и четверти того, что рассказывала нам врач-стоматолог. Сестрёнка, как и все малыши её возраста, с восторгом смотрела на плюшевого крокодила, надетого на руку той женщины... Крокодил мило корчился, но с радостью раскрывал пасть, как только к нему подносили зубную щётку.

Если бы Эстер так же вела себя, как тот крокодил...

Джастин громко заикал, и это вытащило меня из воспоминаний. Монеты, звонко ударившие об пол, укатились в разные стороны комнаты... Их собранное количество превратило мои последние надежды в битое стекло.

Мало, их оказалось слишком мало!

Мама два дня не появлялась в нашей квартире на пятом этаже на Донауштрассе.

Двухгодовалый Джастин орал от голода со вчерашнего дня.

В нашем холодильнике остался лишь один чёрный банан. Но даже его бы не хватило на шейк с водой для нас троих...

Со словами «Сейчас всё будет!» я припарковала его и Эстер у телевизора, включила им канал с мультфильмами, закрыла нашу квартиру на ключ и побежала вниз по лестнице — достать нам пропитание.

У входа в наш обшарпанный дом старинной постройки стояло что-то очень громоздкое, плотно обмотанное сначала одеялом, затем плёнкой. Я невольно загляделась на пузырьки той самой плёнки. Лопала их пальцами лишь один раз в жизни, когда отец Джастина купил нам телевизор...

— Полегче, это всё-таки пианино, а не мебель, — ходил и ворчал вокруг седоволосый продавец бакалеи напротив.

Он недавно заселился в наш дом. Завидев меня, старик вдруг широко улыбнулся, поздоровался и протянул руку — Привет, я Рауф, Ваш сосед справа!

Мама запретила нам разговаривать с незнакомыми людьми на улице. Рауф представился, но знакомым мне от этого не стал. Я молча обошла его и нырнула в его лавку прямо через дорогу. В третий раз за эту неделю. Вспотевшими от страха ладонями взяла маленькую пачку тостов и незаметно спрятала под застёгнутой курткой. Молоко, овсяные хлопья и шоколадную пасту я выложила на ленту. К кассе вскоре вернулся и сам Рауф.

С добродушно сказанным замечанием о сегодняшней жаре он протянул мне из корзины одно яблоко и почему-то три банана.

— Боюсь у меня не хватит на фрукты, — высыпала из карманов всю мелочь.

— За мой счёт, — заговорщически подмигнул и спросил, не хочу ли я отведать его отменного горохового супа с морковью и фаршированным мясом.

Я мотнула головой.

Мама запретила нам принимать какие-либо подарки от незнакомых людей. Рауф — наш сосед, поэтому рано или поздно нам придётся с ним познакомиться. К тому же в моём желудке громко заурчало. Его горячий суп дымился из кастрюли рядом с кассой.

Интересно, как он в одно мгновение там оказался?

Во рту уже потекли слюнки от одного запаха. Из-за ухода мамы я и Эстер не могли оставить Джастина одного дома, а следовательно пойти в нашу Киту и нормально поесть. Там нас всегда кормили горячим, а в конце недели давали Айс (Мороженое).

— Ты можешь выставить упаковку в пакете на лестничную площадку или поставить её мне прямо на порог справа… Ваша мама ни о чём не догадается, — будто прочёл мои мысли, снова подмигнул и щедро налил половником три порции в серебряную миску, затем плотно упаковал её.

Тогда та миска показалась мне огромной, как сама кастрюля...

— Благодарю вас, Герр…, — с трудом произнесла я, сглатывая подступивший ком в горле.

Мне некогда расклеиваться и плакать — эту задачу успешно взяли на себя мои сестра и брат...

— Герр Рауф Джибран, как персидский поэт Халил Джибран… Но мы с ним не родственники, — рассмеялся он и сильно закашлял, прямо как Эстер, когда болела бронхитом. — Зови меня просто Рауфом, — выдавил он в конце.

Я мотнула головой. Мама всегда говорила нам, что это невежливо, называть всех взрослых исключительно по имени. Ведь все они уже что-то из себя представляли, чего-то добились, а главное, «состоялись в жизни».

— Вот ты, Альма, — часто слышала я от неё, когда была ещё совсем маленькой — Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?

Тогда я мечтала стать кем угодно, только не такой, как она... Я смотрела на Эльзу и мечтала хотя бы на мгновение побыть ею. Спасти Джастина и Эстер от жестокого зрелища постоянного мордобоя со стороны её выпивающих сожителей. Взять и заморозить им глаза! Или выстроить вокруг нас троих ледяной замок где-нибудь далеко-далеко, где до нас никто не доберётся и не разлучит. Даже проклятый Югендамт (Служба соцопеки по несовершеннолетним в Германии)!

ГЛАВА 2

С момента появления пианино в соседней квартире к моим привычным звукам ора, криков, мата, битья посуды и громко включённого телевизора прибавился ещё один звук, вернее его абсолютное отсутствие. Между необъяснимо прекрасными, чарующими мелодиями из под клавиш в моих ушах почти всегда наступала она — всё на своём пути сметающая, всеобъемлющая... ТИШИНА!

Музыка по соседству звучала то легко и плавно, то тяжело и рвано. Она магнитом притягивала меня к себе в ванную комнату, откуда мне было слышно её лучше всего. Там я обычно закрывалась на ключ и ухом плотно прижималась к холодной кафельной стене. Глухие божественные звуки становились тогда отчётливее и ближе... Они затрагивали во мне что-то новое, дававшее мне возможность прочувствовать всю себя... Некоторые звуки были настолько нежно-ласковыми и щемяще-грустными, что мои глаза сами наполнялись слезами. Они всегда текли скупыми ручейками, неизменно превращаясь то в бурную реку, то в заледеневшие капли дождя — в зависимости от нот и интервалов.

Я догадывалась, что их издавал наш новый сосед, играя на своём пианино. Со временем в моей голове родилась блестящая идея, о которой он сам, возможно, пока ещё не догадывался:

Рауф смог бы давать концерты, зарабатывая на них большие деньги, а не сидеть за кассой в забытой Богом бакалее!

Меня так и распирало от желания подойти и помочь ему этой идеей. Но моя природная застенчивость каждый раз останавливала меня не полпути...

Что если он высмеет меня?

Да, я привыкла к тому, что взрослые ещё ни разу не восприняли меня всерьёз. Тем не менее, почему-то боялась разочароваться и в нём.

В один из холодных осенних дней, когда мама отпустила меня одну надолго погулять, я впервые задержалась у его полураскрытой двери. Рауф по-видимому закончил ужин и проветривал квартиру. Заметив меня у порога, пригласил к себе погреться, а заодно послушать его игру на пианино визави.

Интересно, как он догадался о том, что мне очень нравится его музыка?

— Все мелодии в мире, — таинственно произнёс он, когда прикоснулся кончиками пальцев к чёрно-белым клавишам — Состоят из аккордов...

— Аккорды, какими бы редкостными или искусными ни были, ничто, если они вырваны из контекста... Твоя жизнь — это мелодия всех собранных аккордов, порой беспорядочных, несозвучных и несовместимых... Но лишь тебе одной их играть и решать, какой должна стать сама мелодия. Твоя мелодия!

— Рауф, расскажи мне пожалуйста что-нибудь ещё об аккордах...

— Некоторые аккорды, особенно мажорные, в зависимости от нот, могут стать объятиями — едва уловимыми, или наоборот, крепкими, до хруста в костях сжимающими…

Мама никогда не обнимала меня. Меня вообще никто, кроме Эстер и Джастина, не обнимал. Поэтому мне жуть как захотелось научиться всем его аккордам, чтобы в любой момент суметь обнять себя саму!

После школы я не шла прямиком в Киту забирать Эстер и Джастина. Знала, что им там будет лучше, чем дома. Намного! Зато со всех ног бежала туда, где меня уже ожидали. В квартиру под № 25...

Герр Рауф Джибран всегда т-а-а-а-к вкусно готовил!

В его просторной кухне пахло сафраном, мятой, кориандром и розовой водой.

Каждый раз, пока я мыла руки, он уже накрывал нам обоим стол. С первым и вторым блюдом...

О мой Бог, первое и второе блюдо!

С ним я узнала и полюбила все виды супов, в том числе ненавистный зелёный с брокколи…

Через пару месяцев я забыла, как выглядит моя школьная столовая изнутри. Во время обеденного перерыва все мои одноклассники нехотя тащились туда, а я оставалась в Продлёнке до тех пор, пока не доделывала все домашние задания. С урчащим от голода желудком я ускоренно решала примеры, сочиняла и исправляла предложения, таким образом, выкрадывала у самой себя больше времени на музыкальные занятия с Рауфом.

— Наличие пианино не делает из тебя пианиста. Точно так же, как и наличие детей ещё не делает из тебя родителя...

Именно в тот момент я впервые прижалась к его плечу, ведь он сидел рядом со мной на одной скамье так близко.

— Рауф, — решилась его наконец спросить — Когда ты удочеришь меня?

Он сначала потерял дар речи, затем со слезами на глазах мягко прижал моё лицо к своей шумной, хрипящей от кашля груди. Его голос задрожал, а грубая морщинистая ладонь погладила меня по голове и двум косичкам, которые он заплёл ещё вчера...

— Беним кизим (Доченька моя — тур), скоро! Я займусь этим вопросом очень скоро!

Каждый раз я радостно замирала от его этого постоянного обещания и каждый раз настырно напоминала ему о нём.

С момента его первого обещания прошло три времени года, а его «скоро» так и не наступило...

В один из будних дней меня сильно разозлил и даже ударил один мальчик в школе. Я не решилась дать ему 'сдачу', прибежала прямо в бакалею и бросилась Рауфу на шею с бурными рыданиями. Там же и обвинила его в том, что он обманщик, поскольку до сих пор не стал моим папой. К счастью, в помещении никого, кроме нас, не было. Иначе моему папе пришлось бы сгореть из-за меня от стыда! Он лишь крепко обнял меня, вытер большими пальцами мои слёзки и тяжело вздохнул, словно у него кто-то умер... Затем объяснил мне, что для официального опекунства стал слишком стар, к тому же не имел супруги. Я удивлённо спросила его, зачем она ему нужна, если он и так со всеми своими делами прекрасно справляется сам.