Пекарня маленьких радостей

Глава 1

Последнее, что я помню — это визг тормозов. Пронзительный, режущий слух звук. Потом — ослепительный свет фар встречной фуры, запах паленой резины, бензина, и глухой, сминающий металл удар… Моя маленькая красная машинка, моя верная помощница, превратилась в смертельную ловушку. Боль была мгновенной и всепоглощающей, а потом — ничего. Темнота. Тишина. Конец.

Так я думала.

Но…

Сознание вернулось не плавно, а рывком, будто меня выдернули из вязкого, черного болота за волосы. Первое, что я почувствовала — боль. Тупая, пульсирующая в висках, словно по голове методично били молотком. Второе — холод. Пробирающий до костей, сырой холод, от которого сводило мышцы. Я попыталась сжаться в комок, натянуть на себя одеяло поплотнее, но оно оказалось тонким, колючим и едва ли теплее мокрой тряпки.

Где я? В больнице? Но, почему так холодно?

Я с трудом разлепила веки. Комнату заливал тусклый, серый свет, пробивавшийся сквозь крошечное, затянутое мутной пленкой оконце под самым потолком. Это была не больничная палата. И уж точно не моя уютная спальня в столичной квартире с видом на сонный утренний двор.

Я лежала на чем-то жестком и комковатом, что лишь отдаленно напоминало матрас. Солома, сбитая в плоские лепешки, колола спину сквозь тонкую ткань рубахи. Стены… Боги, да это и стенами-то назвать было сложно! Грубые, неотесанные доски, местами покрытые темными пятнами плесени, где в щелях гулял сквозняк. Воздух пах сыростью, старой золой и чем-то кислым, как прокисшее молоко. В углу комнаты чернел очаг, в котором давно погас огонь, оставив после себя лишь горстку серого пепла.

Паника начала подкрадываться липкими, холодными пальцами.

— Эй! — мой голос прозвучал хрипло и слабо, совсем не так, как я привыкла. — Есть здесь кто-нибудь? Что происходит?

Тишина. Только за окном завывал ветер, царапая невидимыми когтями по крыше.

Я села, и голова тут же взорвалась новой волной боли. Пришлось зажмуриться и вцепиться пальцами в виски. Когда головокружение немного отступило, я опустила руки и посмотрела на них.

И замерла.

Это были не мои руки.

Эти руки были молодыми, но уже грубыми. Кожа сухая, с цыпками на костяшках. Ногти коротко обломаны, под ними виднелись темные полоски въевшейся грязи. На ладонях — твердые мозоли, следы тяжелой, незнакомой мне работы. И они были худыми, с выступающими косточками на запястьях, обтянутых бледной, почти прозрачной кожей.

Нет. Нет-нет-нет. Это какой-то бред. Кошмар.

Я ощупала себя. Тонкая, мешковатая рубаха из грубого полотна, такая же юбка. Тело под ней было незнакомым. Слишком худым, с острыми ключицами и выпирающими ребрами. Где мои привычные, мягкие формы? Где тело женщины, которая любит вкусно поесть и не отказывает себе в десертах собственного приготовления?

Я в панике вскочила на ноги. Комнату качнуло, и я еле успела ухватиться за край грубо сколоченного стола, чтобы не упасть. Дерево под пальцами было шершавым, покрытым застарелыми пятнами и царапинами. На столе стояла одинокая глиняная миска с трещиной и деревянная ложка. И все. Ни крошки еды, ни даже кувшина с водой.

Нужно зеркало. Мне срочно нужно увидеть свое лицо.

Я обшарила взглядом убогое помещение. Никаких зеркал, конечно же, не было. Да что там зеркало, здесь не было ничего, что говорило бы о хоть каком-то подобии комфорта. Голые стены, земляной пол, утоптанный до твердости камня, тот самый стол и две табуретки. В углу — сундук, сбитый из потемневших досок, с ржавыми железными петлями. И мое… ложе.

Именно в тот момент, когда я смотрела на этот жалкий соломенный тюфяк, по голове ударило снова. Но на этот раз это была не физическая боль. Это был… словно обрывок чужой жизни.

Холодный ветер. Запах сырой земли и хвои. Низкое серое небо, готовое разрыдаться дождем. Скрип веревок, опускающих в темную яму грубый деревянный ящик. Могила. И я стою на краю, а ледяные слезы текут по щекам, но я их не замечаю. В моей руке — крошечная, дрожащая ладошка. Маленький мальчик в поношенной курточке жмется ко мне, его плечики сотрясаются от беззвучных рыданий. «Папа…» — шепчет он, и это слово эхом отзывается в моей душе сокрушительной, невыносимой болью. Болью потери, такой острой, что хочется упасть на эту холодную землю и выть, как раненый зверь.

Я вскрикнула и отшатнулась от стола, зажимая рот ладонью. Чужой ладонью.

Это было не мое воспоминание. У меня не было мужа. У меня никогда не было детей. Я всю себя посвятила своей пекарне, своему маленькому делу, которое выстроила с нуля. Какие похороны? Какой мальчик?

Дыхание сбилось, сердце колотилось в ребра. Что это, похищение? Какой-то изощренный розыгрыш? Нет, это было слишком реально. Боль, холод, запахи, эти грубые руки, это исхудавшее тело… и это чужое, разрывающее душу горе.

Нужно было найти свое отражение. Любой ценой!

Я метнулась к окну, но мутное, бычье-пузырчатое стекло искажало все до неузнаваемости, показывая лишь расплывчатое пятно. Тогда я бросилась к двери. Тяжелая, на грубых петлях, она поддалась не сразу. Я вывалилась наружу, на крошечное крыльцо.

Холодный, влажный воздух ударил в лицо. Двор был маленьким и грязным, окруженным покосившимся забором. Прямо напротив дома стояло какое-то строение, похожее на сарай, с высокой кирпичной трубой. Рядом с крыльцом стояла большая деревянная бочка для сбора дождевой воды.