Пепел и пионы

Андрей Соколов узнал, что его жена умерла, когда стоял в очереди за кофе на третьем этаже офисного центра "Меридиан". Телефон завибрировал в кармане пиджака, и незнакомый женский голос произнес слова, которые не укладывались в голове: "Ваша супруга скончалась сорок минут назад. Нам очень жаль".

Он уронил телефон. Пластиковый стаканчик с капучино выскользнул из пальцев и упал на плитку, расплескав коричневую жидкость по его ботинкам. Люди вокруг отпрыгивали, бормоча недовольно, но Андрей их не слышал.

В ушах стоял звон — пронзительный, настойчивый, похожий на писк комара, увеличенный до размеров сирены.

Елена умерла.

Его Лена.

И он не был рядом.

***

Шесть месяцев назад врач в белоснежном кабинете, пахнущем антисептиком и чужим горем, сказал: "Четвертая стадия. Неоперабельная опухоль. Может быть, год. Может быть, меньше". Андрей сидел рядом с Еленой, держал её за руку, и эта рука казалась такой маленькой, такой хрупкой. Он сжимал её пальцы, но не мог выдавить ни слова.

Врач продолжал говорить о химиотерапии, паллиативной помощи, качестве оставшейся жизни, но слова скользили мимо. Андрей смотрел на Лену, на её большие карие глаза, в которых плавал ужас, и думал только одно: "Это не может быть правдой".

Но это была правда.

Следующие недели превратились в кошмар из больничных коридоров, капельниц, тошноты и бессонных ночей. Елена худела, бледнела, волосы выпадали клочьями. Она пыталась шутить, но глаза оставались серьёзными. Она говорила: "Всё будет хорошо, Андрюш", но оба знали, что это ложь.

А Андрей... Андрей убегал.

Сначала он убеждал себя, что работа важна — счета нужно оплачивать, лечение стоит денег, нельзя терять клиентов. Потом отговорки стали тоньше: срочное совещание, дедлайн, проект, который не может ждать. На самом деле он просто не выдерживал.

Не выдерживал смотреть, как жизнь медленно покидает женщину, которую он любил.

Не выдерживал её взгляда — немого вопроса: "Почему ты не здесь?"

Не выдерживал собственного бессилия.

Легче было сидеть в офисе до полуночи, вглядываясь в чертежи и таблицы, забываясь в цифрах и схемах. Там не было смерти. Там не было страха.

Последние две недели он почти не ночевал дома. Приезжал под утро, когда Елена спала, уходил рано, пока она не проснулась. Оставлял записки: "Срочная работа. Вернусь вечером. Люблю". Но вечером не возвращался.

Её мама, Вера Петровна, которая переехала к ним, чтобы ухаживать за дочерью, смотрела на него с нескрываемым презрением. Однажды она сказала: "Ты трус, Андрей. Трус и эгоист".

Он не стал спорить. Она была права.

***

Сейчас, стоя в луже кофе на третьем этаже офисного центра, Андрей наконец понял, что сделал. Он пропустил последние дни. Последние часы. Последнюю возможность сказать ей то, что должен был говорить каждый день.

Он так и не сказал: "Прости".

Не сказал: "Ты — самое важное, что у меня есть".

Не сказал: "Я люблю тебя так сильно, что не могу дышать от страха потерять тебя".

И теперь уже никогда не скажет.

***

Похороны прошли как в тумане. Лица, соболезнования, венки. Гроб — лакированный, чужой. Лицо Лены, восковое и неживое. Не она. Это была не она.

Андрей стоял у могилы, когда гроб опустили в землю, и не плакал. Внутри была пустота — огромная, холодная, бездонная. Казалось, что если он откроет рот, из него вырвется не звук, а черная дыра, которая поглотит всё вокруг.

Люди расходились. Вера Петровна подошла к нему, положила руку на плечо. Её лицо было опухшим от слёз.

— Она звала тебя, — прошептала она. — В последний день. Она всё звала тебя. Спрашивала: "Где Андрюша? Почему его нет?"

Андрей закрыл глаза.

— Я сказала ей, что ты на работе, — продолжала Вера Петровна. — Но она не поверила. Она сказала: "Он не может смотреть на меня. Я понимаю". А потом добавила: "Передайте ему, что я люблю его. И что не сержусь".

Голос пожилой женщины сломался.

— Но ты должен сердиться на себя, Андрей. Ты должен.

Она ушла, оставив его одного.

***

Когда кладбище опустело, к Андрею подошла женщина. Старая, согнутая, в чёрном платке. Он не помнил, чтобы видел её раньше.

— Тяжело терять любимых, — сказала она скрипучим голосом.

Андрей кивнул, не глядя на неё.

— Особенно когда не успел сказать нужного.

Он вздрогнул, повернулся. Женщина смотрела на него выцветшими голубыми глазами.

— Откуда вы...

— Я много чего знаю, — усмехнулась она. — Знаю, например, что ты готов на многое, чтобы увидеть её снова. Чтобы сказать то, что не сказал.

Сердце Андрея забилось быстрее.

— Это невозможно.

— Для живых — невозможно, — согласилась старуха. — Но кто сказал, что тебе нужно оставаться живым?

Она протянула ему что-то — книгу. Старую, в потрескавшейся кожаной обложке. Страницы желтые, пахнут пылью и забытьем.

— Там внутри — закладка. Прочти. И реши сам.

— Кто вы? — спросил Андрей.

Но когда он поднял глаза, старухи уже не было. Исчезла, как будто растворилась в воздухе. Он огляделся — пусто. Только ветер гнал жёлтые листья между могильными плитами.

Андрей посмотрел на книгу в руках. На обложке не было названия, только тиснение, стёртое временем. Он открыл её наугад — язык был странный, смесь церковнославянского и чего-то ещё, древнего, нечитаемого.

Но закладка была на странице, написанной по-русски. Современным языком.

Ритуал Добровольного Перехода

Для тех, кто желает последовать за ушедшими в мир мёртвых.

Андрей читал, и с каждым словом холод сковывал внутренности.

Прошло три недели. Три недели пустоты. Андрей ходил на работу, но не работал. Возвращался в квартиру, которая теперь казалась музеем — всё напоминало о Лене. Её чашка на кухне. Её книга на тумбочке. Её запах на подушке.

Он не мог спать в их кровати. Спал на диване, а когда не получалось уснуть — читал книгу.