Перегорело

Глава 1: Моя жизнь-сон

Мне 30. Я совсем не ощущаю свой возраст. Впрочем, я и не понимаю, как его нужно ощущать. Снаружи у меня — самая что ни на есть «правильная» жизнь, предписанная к этому возрасту сценарием. Муж, ребенок, работа. Идеальная картинка, которую так приятно выставить в соцсетях: вот мы на море, вот я с дочкой у новогодней ёлки, вот наш семейный ужин (я, конечно, его готовила).

Сегодня заканчивается мой декретный отпуск, чему я несказанно рада. О, этот декретный быт! Рутина, которая засасывает, как болотная трясина. Одно утро сливается с другим: подъем, каша, песочница, снова каша, уборка, сказка на ночь. И так по кругу. Разбавляют ее только яркие всплески эмоций от моей дочери. Она — волшебная. Умная, разговорчивая, веселая. Она — весь мой смысл сейчас, мое главное оправдание и мой щит от всего остального. Когда она обнимает меня своими маленькими ручками и шепчет «ты моя лучшая мамочка», кажется, ради этого можно стерпеть всё.

Но даже это не могло заглушить тихий, но настойчивый голос внутри: «А где же я? Та, что была до всего этого?»

У меня есть муж. Визуально мы — отличная пара. Со стороны нам, наверное, завидуют. Он работает, не гуляет, не бьет посуду. Что еще нужно? Но есть один нюанс, который перечеркивает все плюсы: я никогда не ощущала себя с ним женщиной.

Его утренний поцелуй мимо губ, быстрый и сухой, как формальность. Его рука на моей талии в гостях у друзей — тяжелая, безразличная, будто он просто обозначает собственность. Мы — два одиноких островка, которые когда-то в 17 лет сбежали друг к другу, спасаясь от родительского холода, и так и остались рядом — просто потому, что теплее.

Он достаточно эгоистичен. Ребенок и быт — практически полностью на мне.

Вчера, пока я третью ночь подряд укачивала нашу температурящую дочь, он ворочался с боку на бок и ворчал: «Ну сколько можно? Мешаешь спать». В тот момент я почувствовала не злость. Пустоту. Груз обид и недовольств копился где-то глубоко внутри, превращаясь в камень. Как результат — полное отсутствие интимной жизни. Но мне она, кажется, и не нужна. Я — мать. Это моя новая, удобная роль, в которой можно спрятаться.

А он... Он любит выпить, играет в компьютер и частенько грубит, списывая всё на усталость. Но развестись с ним я не могу. Нет, я не завишу финансово. Я завишу эмоционально. Он — мой привычный якорь, даже если он ржавый и больно впивается в кожу. Без него я боюсь просто улететь в небытие.

Я всегда была окружена вниманием мужчин. Я рождена для флирта, для кокетства, для этого сладкого ощущения, что ты — желанна и видима. Наличие мужа очень напрягало и мешало (как бы это ни звучало). Но я позволяла себе то, что позволять замужней женщине нельзя. Прости, муж. Легкий взгляд, задержавшийся на секунду дольше положенного. Комплимент коллеге, за которым следовал легкий румянец. Это были крошечные глотки воздуха, которых мне хватало, чтобы не задохнуться.

Уходить в беременность было страшно именно поэтому. Как так? Я потеряю это всё — восхищенные взгляды, азарт игры, чувство собственной силы. Я стану просто... мамой. Никому не интересной, невидимой. Но вроде как будто, уже пора. Устала работать, хочется перемен.Возраст...

Материнские гормоны взяли свое. Я забыла даже думать про мужской пол. Буквально на три года.

А завтра мне выходить на работу. Я стою у зеркала и примеряю старое платье. Оно немного жмет в талии. Я ловлю на себе свой взгляд и вдруг замечаю в нем не усталую мать, а тень той самой девушки — легкой, озорной, жаждущей жизни. Где-то на дне души шевелится тихий, давно забытый страх... и надежда.

Глава 2. Появление Его. Луч света в царстве серости

«Всем привет!» — звучно бросила я, переступая порог офиса после долгого отпуска. Улыбка — широкая, почти выученная. Взгляд скользнул по знакомым лицам. И… задержался на новом. На том, кто с невозмутимо-ученым видом погружен в экран монитора.

«А это кто?» — шепотом спросила я у подруги, кивнув в сторону незнакомца.
«IT-специалист, — так же тихо ответила она. — Помогает с новой программой».

Внешне — совсем не «моё». Но что-то цепляло. Возможно, эта абсолютная погруженность в свой мир, в который так хотелось заглянуть.

Работа закрутила, и я с облегчением ощутила: я все та же. Легкая, остроумная, жаждущая восхищенных взглядов. Мне по-прежнему нужно было, чтобы мной восхищались. Это был мой кислород. Я быстро просканировала пространство: вот этот краснеет от моего взгляда, а вот тот отводит глаза. Выбрав пару «жертв», я включила свои лучшие козыри — заразительный смех, легкое кокетство, искрящиеся шутки.

К Алексею — тому самому IT-шнику — приходилось бегать чаще всех. Новая программа вызывала у меня священный трепет. Я подходила к его столу с наигранно-виноватым видом:
«Лёш, выручи, пожалуйста… опять я со своим «гениальным» вопросом».

«Пожалуйста, — отзывался он, и в уголках его глаз тут же появлялись лучики смешинок. — А почему у тебя карандаш в кружке?»

Я смотрела в пустую кружку, в которой одиноко болтался канцелярский карандаш, и заливалась смехом. Шутка за шуткой, его суховатый, интеллигентный юмор становился для меня долгожданной отдушиной в рабочем дне. Все, конечно, ограничивалось служебными вопросами. До поры.

Пока он не ушел в отпуск. И мне срочно понадобилась его помощь. Написала. И наша переписка неожиданно вышла за рамки «как запустить этот проклятый отчет».

«Понимаешь, — писал он, — у меня ощущение, что меня здесь не особо ценят».

Мое сердце екнуло. Это было уже по-настоящему. Личное.
«Это не так, — уверенно парировала я, стараясь быть дипломатичной. — Ты просто другой, не как все. Но все понимают твою значимость».

«Наверное, мне стоит уйти и попробовать себя в другом месте», — продолжил он.

И тут во мне проснулась не сотрудница, а женщина. Кокетливая, чуть дерзкая.
«Будь я эгоисткой, я бы умоляла тебя остаться, — отправила я и тут же добавила: — Но по-честному — тебе решать, где ты будешь счастливее».

Переписка была короткой. Но она перевернула всё. В его словах я увидела не просто коллегу — я увидела родственную душу. Ранимую, умную, близкую мне по духу. Мне было непривычно тепло и… интересно.

А потом он вышел из отпуска. И мои розовые очки с треском разбились о реальность. Он вернулся прежним — замкнутым, слегка отстраненным, погруженным в код. Таким же ровным и доброжелательным со всеми. И тут же поползли слухи, что он так же «по-дружески» переписывается и с другими девушками в офисе.

Внутри всё сжалось в комок обидного недоумения. В чем я ошиблась? Что не так поняла? Почему любое капельку теплое, неформальное внимание мужчины я тут же готова принять за симпатию и возвести в ранг знака судьбы?

Однажды, в День матери, он прислал мне открытку в соцсетях. Обычную, скорее вежливую, чем личную. Но мое сердце бешено заколотилось. Это же знак! — нашептывал внутренний голос. — Он помнит, он думает обо мне!

Я ловила себя на том, что думаю о нем постоянно. Он не выходил из головы. Я ждала его сообщения каждую секунду. Я гордо решила не писать первой, будучи на сто процентов уверена, что он сделает этот шаг. Я чувствовала это кожей!

Но он молчал. Дни шли, а его мессенджеры хранили гробовое молчание. Мои теории рушились, а самооценка трещала по швам. С одной стороны — логика: весь коллектив видел, как он задерживается после работы, чтобы помочь именно мне, как он ищет мой взгляд на совещаниях. Все видели его особое, внимательное отношение. А с другой — леденящая душу реальность: между нами ничего не происходило.

Моя прежняя жизнь — муж, дочь, дом — медленно, но верно уходила на второй план, становясь черно-белым фоном для этой яркой, мучительной, всепоглощающей мысли о нем. Я исправно играла свою роль идеальной матери и хозяйки. Но внутри я уже жила в другой реальности. В реальности, где существовал только он. И я не могла себе этого объяснить.

Глава 3. Накрыло

Качели между дружбой и чем-то большим сводили с ума. Его отстраненность после часов тёплой переписки; его лёгкие, ничего не значащие прикосновения при коллегах; его умение делать всё и одновременно — ничего. Я сходила с ума от неопределенности и ходила к психологам с одним вопросом: «Что со мной не так? Почему я не могу просто выбросить его из головы?»

Ответа не было. Была только навязчивая мысль, что я должна держаться. Что за этой стеной скрывается что-то настоящее.

И вот он пришёл — тот самый день. День, который разделил жизнь на «до» и «после».

В обеденный перерыв телефон коротко вибрирует. Сообщение от него:
«Алён, поехали подышим?»
Сердце ёкает. Я уже знаю, что отвечу «да». Я всегда отвечаю «да».
«Куда?» — всё же спрашиваю я, чтобы сохранить видимость выбора.
«К реке».

Мы мчимся в его машине. Я смотрю в окно на уходящие назад поля и чувствую головокружение. Я не мать, не жена. Я — сообщница. Соучастница побега от самой себя.

У реки — промозглая, рыжая осень. Пахнет прелыми листьями, холодной водой и свободой. Мы молча стоим и смотрим на воду.
«Лёш, боже, — не выдерживаю я, указывая на чаек, — Смотри! Они же умеют летать, но катаются на льдинах, как на пароме!»
Мы смеёмся — громко, искренне, по-дурацки. И в этом смехе — вся наша странная связь. Его рука находит мою. Его пальцы сплетаются с моими — тёплые, уверенные, будто так и должно было быть всё это время.

«Холодно», — говорю я, и мы бежим обратно в машину, в наш маленький, согретый грехом мир.

Он включает музыку. Нашу музыку. Тот самый плейлист, что мы месяцами собирали по крупицам. Звучит та самая щемящая, душевная песня. Я откидываюсь на сиденье и закрываю глаза, позволяя себе просто чувствовать. Чувствовать его рядом. Чувствовать, что я жива.

И тогда я чувствую его прикосновение. Сначала — просто пальцы на моей шее. Лёгкие, почти невесомые. Потом — его дыхание на щеке. Тихое, тёплое. Он медленно проводит кончиком носа по моей коже — от виска к скуле, к уголку губ. Сердце колотится где-то в горле. Весь мир сузился до пространства между его губами и моими.

Я чувствую их тепло. Чувствую, как он медленно, мучительно медленно сокращает эту дистанцию. Во мне всё замирает. Нет больше страха, нет мужа, нет чувства вины. Есть только дикое, животное, всепоглощающее желание.

Я не выдерживаю. Я сама закрываю эти последние миллиметры. Сама прижимаюсь губами к его губам.

Это не нежный, вопросительный поцелуй. Это — падение. Долгое, страстное, голодное. Поцелуй человека, который шёл через пустыню и наконец добрался до воды.

А потом волна накрывает с головой. Вина. Паника. Мысленная картина мужа. Я отстраняюсь, отворачиваюсь к окну, стараясь дышать ровнее.
«Прости…» — бормочу я, сама не зная, кому адресую это извинение — ему, мужу или самой себе.

Он молча берёт мою руку и сжимает её. Этого достаточно. Я знаю — точки возврата нет. Я перешла черту. И я не хочу возвращаться.