Перун создал тебя, мне в наказание

Пролог

— Где Светла?

Вождь клана черных беров из Дубового леса уперся руками в рукоять своего тяжелого меча с широким трехгранным лезвием, заглядывая со стены высокой башни во внутренний дворик. Там жизнь шла своим чередом. Малец подгонял стаю гусей через задние ворота в их клетку. Бабы носились по двору с корзинами свежевыстиранного белья. Кто таскал дрова, кто бочки с кислой капустой и засоленной рыбой. Младые беры чистили оружие возле казарм, готовясь к вечеру подменить братьев в дозоре у границ.

Пусть и небольшим было данное ему отцом племя, но Всемил положил свою жизнь и двадцать две зимы правления, чтобы наладить быт и закрутить колесо жизни в гармонии с медвежьими традициями и тонкостями жизни.

— В малой зале, вождь. За вышивкой.

Ровно молвил сбоку его верный соратник и правая лапа — Ратебор. Этого бера он знал еще с детства. И прошли с ним не одну битву, и не одну чуму. И горе, и радости, и товарищей погибших вместе погребали. После слова вождя, слово Ратебора имело власть в общине. Правда, черный бер никогда не пользовался оказанной ему честью.

— За вышивкой... — повторил себе под нос Всемил, поднимая взор к порозовевшей заре. — А Гроза где?

Ратебор на мгновение замешкался. Но ответил все-таки.

— На охоте, господин.

Всемил досадливо или же, скорее, обреченно прикрыл очи. Каждый раз, когда дело заходило о его дочерях, в нем противились два разных существа — отец и вождь.

Капризная и домашняя Светла быстрее походила на котенка, что носа не выказывал из-под ширмы, всю жизнь грея шерстку на топчане. Она приводила в тихое обожание и спокойствие его внутреннего отца. И сильно волновала как правителя. Увы, но слепить из нее будущую правительницу Всемил не смог. Для этого нужна была жесткая рука и безжалостная тирания против собственного дитя. Подобного его родительское сердце не выдержало бы.

И вырасла капризная княжна с чудным именем Светла да карими очами.

Гроза же... олицетворяла свое имя. Будто сам Перун целовал ее чело при рождении. Смотря на узкие девичьи запястья, покрытые паутинками шрамов, сердце отца крошилось на мелкую ледяную стружку. Слишком поздно он узнал о ее существовании под солнцем и луной... Слишком поздно вернул под свое крыло.

Тогда, когда серые, пасмурные очи медведицы уже никому и ничему не верили. Когда тонкие уста успели искусаться от всех бед и горестей. В юной охотнице текла сама кровь Велеса. Она чувствовала жертву. Страх сам боялся молодой медведицы. И вождь внутри Всемила, откинув голову назад, довольно хохотал, ощущая всесильную гордость, что заполняла каждую черточку души. А рядом с ней шагало и тревога.

Ибо там, где смелость и непокорство, там тенью зависает и глупость со смертью.

Отцовское нутро сжималось от тяжких дум, пустить девку за высокими пиками общины. Там, где море его врагов, даже зная, что Гроза наловчилась убивать быстро и красиво.

— У вас что, охотников не осталось?! Какого лешего ты ее отпустил, Ратебор?!

— Господин... — покоянно отпустил голову бер. — Юная госпожа не спрашивала ничье разрешение. Она просто ушла.

Разъяренно помассировав переносицу, Всемил тяжко вздохнул, мысленно прося у богов терпение.

Когда у огромных ворот замелькали тени пары высоких медведей, Всемил, скорее интуитивно, чем по сдавленному вдоху, просек — это те самые воины, что должны были сопровождать его дочь.

Точнее, защищать и вступать по ее следам.

И если они здесь без нее, то вывод напрашивался только один.

— Бездари!!! — рявкнул он, перемахнув через стену, спускаясь на ярус ниже, коршуном подходя к своим подопечным. Те покаянно вздохнули. — Где моя дочь?!

— Виноваты, вождь... Она как тень... Вот была здесь...

— Вот исчезла...

Надрать бы им всем зады! Выпороть к чертовой матери! Да только за что? Сам ведь чует в ней хищницу. Сильную. Властную. Хитрую.

— Да будет тебе, вождь. — фыркнул недалече кузнец Ярмак. Мужик оставил в стороне молот и огромными щипцами ухватил кусок раскаленного железа. — Что ей будет в нашем же лесу? Грозушка, считай, там за две зимы под каждый кустик заглянула!

— Девке место за шитьем в доме!

Рявкнул больше из вредности вождь. На что кузнец весело фыркнул, отворачивая зноиное лицо от горячего пара печки.

— Ты верно с ума выжил, вождь! — мужик по-доброму хмыкнул, стрельнув взглядом в пасмурное небо. — Даже небеса грозу не в состоянии удержать. А ты собрался свою в четырех стенах закрыть? Побойсь богов, отец! Зачем их гневить, когда тебя благословили таким дитем!

— Была бы молодцом...

В сердцах забурчал Всемил. Впрочем, незло, но кузнец опять цокнул языком.

— Да будет тебе стенать, Всемил. Девка тоже ладная получилась. Каков отец, такова и дочь!

Это старик прав. Не прогадал.

Смысла отправлять по следам молодушки охотников не было. Сама вернется. Не сбежит, как бы сильно ей этого не хотелось. Между отцом и дочерью был уговор. Священный. Скрепленный кровью. Всемил навлек на себя ненависть и гнев дочки, но привязал ее прочно к родному клану.

Еще раз одарив розовую даль горизонта печальным взглядом, бер передал свой меч мальчишке-прислужнику и удалился в дом.

Еще в коридоре его встретило знакомое девичье нытье.

— Я молвила лазурные, Купава! Лазурные, аль ты слепая! Это голубые! Где мои ленты?! Где!? А коралловые бусы! Пожалуюсь отцу, он мигом вас высечет!

Светла...

Еще одна заноза в его... сердце. Любимая избалованная дочь! Долгое время он думал, что позаботился о ее будущем. Как бы там ни было, но вторую по старшенству сестру можно было уберечь от жизненных бед, лишь выдав удачно замуж. Как и любую другую молодку.

Никто, кроме сыновей его давнего, покинувшего бряный мир друга, не подходил на это место. Но все поменялось в последнее время.

Всемил чуял, как тьма сгущалась над ним. Сестры не поладили между собой. А его приближенные уже разбились на лагери, одна часть поддерживая законную наследницу, вторая более сильную и храбру.

Глава 1

— Всё готово, госпожа. Только одного твоего слова достаточно!

Перебирая пальцами натянутые на станке нити над незаконченным ковром, я даже не глянула на бера за спиной. Надо же, одни темные цвета.

Черный, темно-синий да темно-зеленый. Ни единого лучика цвета. Мастерица явно была не в духе, работая над ковром.

— Гроза, бурый вождь, отправил своего младшего брата сопроводить его невесту в свой родной край. Тебя сошлют, Гроза. Как пить дать тебя, а не Светлу! Ты меня слышишь, госпожа?

— Слышу.

Поджимаю губы, невольно морщась. Спасибо батюшке! Удружил так удружил.

— Если будем сидеть сложа лапы и ждать, то потеряем время! Пойми ты, госпожа, господина нет...

— Пока нет, Ярмак. — обрубаю жестко, на миг прикрыв очи. Я устала чутка от мира сего, так и хочется прикрыть веки и забыться на мгновение... — Пока его нет, Ратебор за старшего в клане...

— Ратебор защищает Светлу! — резко вскрикнул юный воин, шагнув ко мне. Его аж трясло от злости. — Она выросла в его очах, что дочь. Он ее опекает. И против круга совета он не попрет! И против Лукьяры тоже! Надо действовать, госпожа! Давить их всех в зародыше!

— Да чего же ты нетерпелив, бер, — цокнула я языком, так и не повернувшись к ним ликом, — так и недолго напороться на меч поострее.

— Ради правого дела, так с распростертыми объятьями! — фыркнул самоедневно медведь. — Некогда ковры разглядывать, госпожа...

— А только ради правого дела, Ярмак?

Повернувшись к нему боком, я ожидающе заломала брови, ожидая ответа. Впрочем, бер лишь досадливо поджал губы. Воин он ловкий, искусный. А лжец так себе, увы, боги тут даром обделили.

— Ну так что скажешь, Ярмак? Обо мне печешься? Али о племени? А быть может, о ком еще?

Он еще сильнее нахмурился, но спорить не стал. Отрезав одной фразой:

— Не важно за что, важно против кого. Придет Борислав к власти и занапастит всё! И тебя, и меня, и всё племя! Ну что ты трусишь, госпожа, чай одна против бизона не так дреифила!

Ярмак гневно раздувал ноздри, крепко сжав руки в кулаки. Молодой, горячий, готовый уйти в омут с головой.

Подойдя ближе, я сложила руки на груди, медленно отпустив голову на бок.

— И если я скажу: «Дерзай». Что дальше будет?

— Мы возьмем в осаду главный терем. Закроем в темнице Борислава и его соратников. Светлу в ее терем! И Лукьяру туда же! А тебя наречем новой госпожой!

Как складно он поет, заслушиться можно.

— А тебе верно думается, бер, что все они молча будут стоять ждать, пока ты их закроешь в казематах?

Фырчу с легкой усмешкой. Ярмак, обиженный в лучших чувствах полководца, поджимает губы и сжимает челюсть крепко. Говорит ровно и с ленцой:

— Под моим командованием и моих побратимов южная и северная дружина. По восемь сотен голов патрульных воиск! Все молодые, ловки и готовые положить за тебя жизнь!

— А матери их готовы к таким жертвам, м? Жены? Дети? — меня порядком утомляет этот разговор, лениво поднимаю очи на бера. — Скажи, Ярмак, веришь ли ты, что Борислав со своими приспешниками сейчас живут припеваючи и не собирают свое воиска?

— Дружина на твоей стороне! И простые медведи...

— Но не все! — рявкаю я, потеряв самообладание, на мгновение. Отчаянно массирую лоб, на миг прикрыв веки, как же болит голова. — Не все. Начнется резня. Зная, что дружина против него, Борислав найдет чем их утихомирить. Аль ты думаешь, что этот мерзкий старик оробеет перезазать пару матерей твоих солдат и отправить в качестве «приветствия»?

Ярмак тяжко выдохнул, опустив на миг очи к полу. Гневно сжимая и разжимая кулаки.

— Не бывает побед без жертв.

Тихо, но твердо шепнул бер. Я хмыкнула с издевкой.

— Это говорит мне сирота, чья суженная в пару верст от нашего племени? — на миг в очах бера скользнул стыд, он отвел взгляд, прикусив губу.

— Грош цена победы, если жертв можно было избежать, но не избежали.

Выдохнула я и поплелась опять к станку. Нежно провела пальцами по натянутым нитям.

— Что же ты предлагаешь, госпожа? — досадливо фыркнул бер. — Ратебор выдает тебя замуж. Спрячет с глаз подальше. И против Светлы не попрет, когда ее на трон посадят. А там, глядишь, Борислав подсуетиться, одного из своих сучих сынов ей сосватать. Он же сгубит племя! Слышишь? Этого нам прикажешь ждать?

— Не бывать наследнику Борислава вождем. — твердо молвила я, будто предкая будущее. Медведь гневно зашагал по комнате за моей спиной.

— Но ты приказала не сидеть на лапах смирно!

Его тревожный топот ног порядком выводил уже из себя. В какой-то момент я слишком сильно потянула одну из толстых нитей, и та с тихим визгом лопнула. Шаги застыли за моим спиной.

— Слушай меня внимательно, бер. Слушай и вбей в свою головку! Ибо дважды повторять не буду. Следующим вождем племени станет ни мой сын, ни сын Светлы!

— Тогда кто?

Обескураженно молвил бер совсем рядом, я повернулась к нему ликом.

— Это уже Всемил сам решит.

Ярмак поморщился, печаль озарила глубину очей воина.

— Всемил, наверное, уже пиршиствует за столом с Перуном, рядом с нашими доблестными предками.

— Рано ты схоронил своего предводителя, — хмыкнула я, проходя мимо него, задев плечом. — Живой он.

— Откуда знаешь? — надежда робким цветком по весне расцвела в его голосе. Казалось, он был готов поверить любому моему бреду. — Что ты знаешь, госпожа? Ну же, не молчи? Говори! Где наш вождь!?

Шагнув следом за мной, медведь резко ухватил меня за плечи и развернул к себе лицом. Глянул на меня с неприкрытой верой.

— Молю богами, не молчи...

— Он жив, Ярмак. Чую я. Да и... — поморщилась я на мгновение, вспоминая пророчество, как и три зимы назад мне причудился запах гнилой плоти и смрада обсохшей крови, которым надушилась изба старой ведьмы. Да нет, причудилось только, ее небось и нет уже.

— Что?

С надеждой шепнул бер, тронув меня за плечи, подойдя совсем близко. Я словила его взгляд, твердо шепнув.

Глава 2

Третьяк из рода бурых беров оказался совсем не схожим на брата вождя. Простой, как рубаха, улыбчивый балабол. Он любил, а главное, умел острить словом, но и меч ловко держал в руках. Слепой надо было быть, дабы не заметить, как он бесился от каждого лишнего перевала. Что-то его гнало домой с такой силой, что дали бы беру волю, и он бы меня на плечо бегом уволок в родной край.

Рыжеватые пушистые локоны не доходили до плеч воина, он местами бывал прост и весел, но и его простяцкая на вид душа имела свое черное дно. Он быстро оcадил сваху, что сопровождала меня. И не скупился на крепкие фразочки и ругательства, грозясь оторвать лапы и языки у слишком болтливых побратимов.

Впрочем, те относились понятливо к грубому говору и острому норову командира. Нельзя было не полюбопытствовать, что так сильно манит бера в родном тереме. И уж тем паче не удивиться от услышанного ответа.

Жена.

Еще и из человеческого рода.

Только диву стоит даваться, как печально известная своим паршивым норовом про-мать бурых приняла, а главное, как еще не сгубила бедняжку.

Впрочем, глядя на то, как искрятся голубые очи мужчины при воспоминании о суженной, становилось ясно, что он прочно и, пожалуй, навсегда утонул в омуте ее таких дивных глаз.

Третьяк расписывал свою Наталку, не скупясь на слова и краски. Делая ее почти что ликом самой Лады на земле. Такой крепкой привязанности можно было разве что позавидовать.

Или же посочувствовать. Большинство беров, но не все, имели дурную привычку в глазах людей — влюбляться по уши и безоговорочно. Зачастую они связывали себя узами брака всего один раз и на всю жизнь.

Оттого они и не спешили жениться, приглядываясь тщательно к своей избранице. А медведицы имели нрав еще попаршивее: крутить носом и хвостом перед всеми самцами вокруг. Без жесткой руки правления вождя получалось... то, что получилось сейчас. В принципе, у всех племен двухликих.

Расспрашивая своего будущего деверя об устоях их клана и о его жене и матери, я и не заметила, как он ловко повернул вопрос ребром ко мне.

— Не пойму я твоих мыслей, Гроза. Обо всем ты поспрошала, только Грома ни разу не упомянула. Неужто не любопытно узнать о будущем муже?

Растеряться и бледнеть при услышанном означало по меньшей мере выдать заинтересованность в Громе. Но увы, он-то меня меньше всего волновал...

— Это договорной брак. Вряд ли я ему интересна как жена. А когда узнает про то, что невест поменяли местами, и вовсе не шибко обрадуется.

Мой ответ бера знатно возмутил. Фыркнув громко, Третьяк откинул очищенную от шкуры тушку зайца в котелок с водой. Дабы помыть.

— Ну все же? Он муж тебе как ни как! Неужто про норов его тебе не интересно узнать?

Интересен ли мне Гром? Отнюдь нет. До недавнего времени я и не мерковала об этом бере. Так как не видела в этом нужды.

Всемил часто упоминал этого бера с отцовской теплотой и гордостью. Я также знала, что вождь всерьез подумывал выдать Светлу замуж за него, был и уговор на этот счет. И, кажись, сам бурый вождь был не против. Но опять-таки Всемил с этим не торопился, да и Лукьяра с Бориславом были несогласны с такой участью наследницы.

Другого здорового дитя она бы вождю не смогла подарить. Отдать Светлу в чужой край означало подвинуться с места про-матери племени и уступить место той, кто родит.

Знала я и о том, что Всемил не просто так исчез с поля боя. Сдается мне, Борислав хотел помочь своему господину отбыть к предкам. Но что-то пошло не так, и вождь пропал.

Это развязало им руки. Меня с глаз долой, да и соглашение с бурыми подержали заодно, Светлу под венец с одним из ублюдков казначея и на трон. Удел ее прост — рожать детей.

А Ратибор, наивная душа, еще верит, что имеет власть в племени и может все держать в узде. Чего скрывать, порой я даже сомневаюсь в его преданности именно Всемилу.

Но это лишь мои догадки и предположения. Так или иначе, сейчас от Дубового леса я слишком далеко, чтобы что-то изменить.

Но в одном Третьяк прав: с Громом мне лучше не воевать. И если на то будет случай, чай, лучше сдружиться. Врагов я к своим двадцати двум веснам набрала достаточно.

И снова наша дорога к долине бурых беров возобновилась. Тропинки заскользили змейками сквозь заросли, я вступала точь-в-точь по следам Третьяка. Не отставая. Витая в своих домыслах и тяжких думах, не сразу почуяла что-то не то...

Ветер, что тормошил кроны деревьев, доносил до моего острого слуха угасшее эхо криков. Мне причудился в воздухе аромат смерти и приторный запах крови... свежей крови. Слишком много беров вокруг, не отойти, дабы принюхаться и осмотреться. Тем более что сам Третьяк глаз с меня не сводил, держа постоянно в поле зрения.

Я чую смерть. Но то не охота. Она ощущается по-другому, тогда фонтатирует удовольствием хищника и агонией, предсмертным криком жертвы.

Сейчас...

По спине ползут мурашки от этого ощущения. Оно до боли знакомое, так пахнет убийство. Когда безжалостно и целенаправленно рассекают нить жизни не одного. И не двух. Быстро, жестко, пустив реки крови.

Морщусь.

Нагнувшись, слегка отрываю пучок свежей, едва ли расцветшей ромашки и, прижав к носу, жадно вздыхаю.

Так лучше... Так определенно лучше. И, скорее всего, мне просто померещи... лось.

Взгляд цепляет свежие следы когтей на коре дерева. Широкие борозды дошли до твердого сока внутри. Смещаю взгляд в сторону. И там... и тут... и еще чуть дальше. Кружусь медленно вокруг себя. Они повсюду.

— Глянь, Третьяк, и вправду следы вандоса.

Один из беров ткнул пальцем в широкие полосы на дереве чуть поодаль от нас. Среди остальных сопровождающих начинают шелестеть возмущенные шепотки.

Я чую, как беззаботный балабол с голубыми очами напрягается, после того как прибывшие разведчики доложили ему о кровавой поляне впереди. Меня хватают за запястье и тянут за свою спину, коротко проговорив не выделаться и ступать точь-в-точь по его следам. Что я и сделала.

Глава 3

— Говор идет по долине, что Гром женился.

— Давно пора! А то Третьяк и тот обскакал братьев. Еще бы и Тихомира пристроить в хорошие лапы.

— Да что ты городишь, Божидара!

— То, что надо, то и молвить надумала! Долине нужен наследник! Не дело это, что столько весен он холостым ходит! Бремя у него тяжкое, надо с кем разделить! Да и потом, жена опять приласкает, нежностью одарит. Грому нашему это в самый раз и нужно.

— Ой, да он у нас таким не обласканным ходил!

Веселый смех молодок сотряс кухню. Видать, каждая из них имела честь одарить лаской вождя. Но старческий голос их мигом осадил.

— Тыц! Словно кобылицы заверещали! Можно подумать, есть чем гордиться, что все разом на спину упали перед мужиком.

— Так мы правду городим, Божидара!

— Разве это правда? Одно сучье язвительное фырканье. Правда то, что всех вождь потоптал, да ни одна из вас дитя от него не понесла. Ибо не хотел он такую жену! Захотел бы, обронил семя в нужную луну!

— Так он и черную не шибко хотел, — борзо фыркнула одна из девок, — Всемил подсунул, чтоб ему пусто было!

— Я тоже слыхала, мол, бастардку свою за нашего Грома сосватал. Ни стыда ни совести, ни перед народом простым, ни перед богами!

— Ну и Гром тоже хорош, раз променял женщину своего племени на чужую родом и мехом!

— А ну закрыли мясорезки все! Вам что, работы мало?! Что сделано, то сделано, и вообще...

Но девки, словно растревоженный улей с дикими пчелами, все жужжали и жужжали. Кажется, они и позабыли о работе, делясь сплетнями.

И уже даже старческий голос самой старшей из медведиц их не мог осадить.

— Я видала, как Умила поутру сжигала простыни с ложа новобрачных! Кровь там была...

— Выходит, невинная пришла к мужу. Вам бы взять пример, девки!

— Ой ли... Будто это изменит ее поганную кровь. Дочь шлюхи ею и останется.

— Прикуси язык, Гата! О жене вождя говор ведешь!

— А разве я не права? Чего он ее под навесом ночи женой сделал? Чего народу не показал?

— Стыдится своей новобрачной, вождь наш.

— Небось она еще и страхолюдина!

Подхватили остальные.

Свежие сплетни были им по вкусу, а там, где они чего-то не допонимали, то с легкостью додумывали сами. В этом и вся прелесть — сплетничать.

И все же это было забавно со стороны.

— Госпожа...

Пораженный вздох раздался у моего плеча, лениво повернув взгляд на голос, я вопросительно заломила брови.

Светловолосая медведица в добротном голубом платье да с грязным передником с долей непонимания глядела на меня. Толстые светлые косы скручивались на затылке и держались на одних деревянных шпильках.

Держала незнакомка в руках корзину со свежесобранной черемшой.

— Что вы тут...

Она недоговорила, я прижала указательный палец к губам.

— Тссссс... дай послушать. — шепотом сказала, да отмахнулась от нее взмахом руки, по-прежнему подпирая плечом раму двери, вслушиваясь в беседы девок на главной кухне.

— Небось она еще и дурная, как клуша! Я слыхала, что у вождя Всемила дочь блаженная на всю голову.

— Так это самая младшая. То еще дитя... — молвила другая.

— Но и эта так себе хозяйка, уже заря, а она и носа не выказала из почевальни...

— Оставь, Душана! Девка в первый раз небось еще и не очухалась, так еще и после Грома! Бедняжка недельку с ложа не встанет!

Противный смех зародился на кухне. Они со знанием дела переглядывались. Не все, но парочку я уже заприметила.

— Госпожа, да вы что... — возмущенно фыркнула рядом стоящая медведица. — Не слухайте их! Дурные они, да еще и слабые на подол! Это они из зависти! Не слушайте.

Я хмыкнула. Повернувшись к ней лицом, медленно опустила голову на бок.

— Отчего так рьяно защищаешь вашего вождя?

Она воинственно задрала подбородок.

— Оттого, что Гром благороден и добрый бер. А они злые на язык суки, еще и бестолковые. Не надо вам это близко к сердцу принимать. Теперь вы одна хозяйка его ложа.

Ой ли? Слабо мне в это вериться. И, судя по моему несмешлвому взгляду, на который напоролась молодка, она все поняла.

— Умила, куда запропостилась? Опять к своему убегла, что ли? Останеться тяжелым четвертым, и нам опять самим в главном тереме работать...

От услышанного медведица возмущенно раскрыла рот и, подхватив покрепче корзину, уверенно шагнула за порог.

— Туточки я, Ерга! И дабы тебя не волновали мои дети и роняет ли во мне семя муж аль нет!

Медведицы схленулись злыми взглядами. Та, что с множеством косичек, отложила нож и уперла руки в бока.

— Чего это нет дела? Так и скажи, что отлынивать от работы хочешь?!

— Рррр... Умолкни! По-твоему, дите родить — это что ветку сломить?!

— А мне что с твоих спиногрызов? — фыркнула девка громко, скрестив руки на груди. — Какой мне от них прок? Ммм?

— Да ты!!!

Еще немного, и медведицы бы взяли друг дружку за косы. Еще бы мгновение, если бы не мой строгий окрик.

— Хватит!

Отлипнув наконец от двери, я медленно зашагала внутри. Все позабыли о своих делах, теперь с нескрываемым любопытством рассматривая меня от пяточек ног до макушки головы.

Говорить, кто я такая, смысла не было, они и сами так много обо мне рассказали. Да и потом, стоило женским взглядом узреть мои угольно-черные косы, как они разом все скисли. Признали сами.

Только отчего-то при виде меня все разом язык проглотили, и только взглядом сверлят.

Кто любопытным.

Кто завистливым.

Кто злым.

— Так ты теперь, красна девица, наша госпожа, стало быть.

Первая заговорила старая медведица, рыжие волосы давно заволокла седина, очи потускнели, и кожа обвисла, тем не менее держалась она уверенно. Оставив свой нож в покое, медведица вытерла руки об передник и подошла ко мне, слегка опустив чело в поклоне, когда я ей кивнула.

— Стало быть, я.

— Что ж, — не без блеска удовлетворения кивнула старая медведица, ощупав меня взглядом, — Добро пожаловать, юная госпожа. Я – тетка Божидара. В тереме помогаю кушанья готовить, но зачастую я при казарменной кухне. А тебя как величать, госпожа?

Глава 4

— Перун, дай мне терпение, потому как если ты дашь мне силы, я убью всех к чертям...

Тихо шепнула я в утренней тишине, рассматривая покромсанные на куски ночнушники с приданного сундука. Чьих рук дело, точнее лап, долго раздумывать не пристало.

Запах медведиц осел отпечатком на отшметках когда-то красивых одежд. Которых я никогда не носила. Уже давно я взяла привычку спать либо в шкуре медведицы, либо в широких мужских рубахах.

А эти кружева, бережные узоры, тонкие изгибы, что обхватывали груди, поднимая выше. Да и полупрозрачная ткань то и дело норовила соскользнуть с тела. Другое дело — широкая, теплая и не стесняющая рубаха!

Но обидно же! Чисто по-женски, глядя на эти лоскуты, хочется потаскать пару дурех за космы.

Остынь, Гроза.

Остынь.

Наказывать надо с умом, так, чтобы они усекли раз и навсегда, что мое строить не пристало.

Да и потом, нельзя мне цеплять лишний раз внимание жителей долины. Чего стоила только вылазка за вандосом с Третьяком. Воины те еще сплетники, до сих пор трындят!

— Надо сказать вождю, госпожа! Надо! Я... он накажет... это же...

Рядом возмущенно фырчит юная медведица, что приставили мне в служанки. Совсем юная и невинная, как свежий весенний цветок.

К своему стыду, имени я запомнила, но отчетливо усекла, зачем ее приставили ко мне.

Докладывать о каждом моем шаге.

Но даже она была поражена до глубины души содеянным своих соплеменниц. Тяжко вздохнув, я мотнула головой.

— Не надо...

— Но госпожа!

— Я сказала, не надо! — чеканю каждое слово, кивнув ей на лоскуты. — Собери это все в отдельный мешок и схорони до поры до времени.

— Хорошо, госпожа.

Покорно отпустила она чело вниз, развернувшись, я уже было покинула наши с Громом покои, как в узком коридоре напоролась на двух медведиц. Одетые добротно, ворот их одежд открывали больше белесной груди, чем закрывали. И вид у них такой самоуверенный.

— Тебя про-мать зовет.

Твердо молвила одна из них. Ни тебе «госпожа», ни «пожалуйста». Они, очевидно, заранее наводили черту, призывая себя выше меня. За спиной сдавлено охнула Малуша. Вот и имя вспомнилось.

— Ну веди, раз зовет.

Кивнула я им, заметив в конце коридора довольные мордахи моих вчерашних «помощниц» по кухне. Среди них и та, что громче всех трепала языком.

А ведь не прошло и одного заката с того дня, как Гром жестоко наказал поркой провинившихся медведиц, а они все равно по-своему делают!

Малуша было хотела шагнуть вслед за мной, но две медведицы быстренько перегородили ей путь. Отрезая меня от нее.

Пытаются напугать?

Ой, девоньки, всё интереснее и интереснее становится.

Ведут меня изворотливыми коридорами ярусом ниже. Главный терем довольно огромен, и в нем не велико дело потеряться. Но, слава богам, что ведут и вправду к про-матери.

Власта неспешно попивала отвар из блюдца, размалеванного иссиня-синими красками. Фарфор с берегов стран восходящей зари.

Мазнув по мне пренебрежительным взглядом, она поморщилась, отпив еще глоток. Мои провожатые остались у дверей, я же шагнула ближе и отвела стул, взяв за спинку, в сторону, присев напротив.

Грозные очи медведицы недовольно обожгли мой лик.

— Разве я тебя приглашала за стол?

Высокомерно приподнялась темная бровь, с тонким фырканьем медведица опустила голову на бок.

Я же устроилась удобнее на стуле, опустив руки на подбитые мехом подлокотники.

— Я девка понятливая, сама поняла, что раз зовут в гости, можно присесть.

Фарфор под пальцами медведицы опасно затрещал. Она тут же опустила блюдце на стол и глянула на меня, не скрывая лютого пренебрежения.

— Пусть ликом ты и пошла в Всемила, но грязнокровка ею и останется всегда!

Уголок моего рта слегка приподнялся, но я пропустила обиду. Свекровь моя славилась не только паршивым нравом, но и особой жестокостью. Своего врага не только стоит знать в лицо, но и понять его намерения да думы.

— Мужчины порой бывают так глупы... — меланхолично фыркнула опять старшая медведица. — Они зачастую принимают простой уголек за ценный камень. А по итогу в нем можно только испачкаться!

Медведицы у двери тихо хмыкнули. Я же подперла кулаком щеку.

— Не забывайте, если уголь хорошенько согреть, он может обжечь так, что шрамы не сотрет ни время, ни лекарство.

Опасный огонек заискрил на дне очей медведицы, она глянула теперь на меня слегка по-другому. Будто еще раз оценивая. Боится, что ли, что упустила чего важное?

Вряд ли, я была, есть и останусь бастардкой своего отца.

— Молва между нами шла, что мужики глупцы. — продолжила разговор после пары мгновений тишины Власта, вновь приподняв блюдце с чаем. — Мой сын слишком мягок, раз не разъяснил тебе, где твое место, паршивка, покуда я вижу, что ты дерзишь и качаешь права в моем доме. Но я это быстро исправлю. Дай бабе волю, и она тебе на шею залезет.

— Или доведет до могилы, — фыркнула я, безвинно хлопнув ресницами, подавшись чуть вперед. — Как вы довели прежнего вождя.

Хрупкий фарфор с тонким хрустом разломился на кусочки под стальными пальцами медведицы. Она злобно выжигала меня взглядом, в то же время недоумевая, как я могла себе позволить сказать ей это в лицо.

— Грязная тварь, я тебе сейчас язык вырву! За клевету на нашу мать!

Отделилась от стены одна из медведиц, доставая кинжал из-за пояса. Но Власта жестом руки пригвоздила ее к месту. Мы смотрели друг на друга не моргая.

Слухи о ее бесчинстве, жестокости и самодурстве сотрясли не только Дубовый Лес. Впервые о Власте, жене вождя бурых, я услышала еще задолго, как встретилась с кровным отцом. Из чужих уст, тех, кто оказались жертвами ее властолюбия.

Стряхнув осколки с пораних пальцев, медведица тоже слегка подалась вперед. Шепнув твердо и не щадя яда в голосе:

— В этом тереме не просыпаются, не едят, не ходят и даже не дышат те, кто мне не по нраву. Ты усекла, девка?

Глава 5

Мои думы полностью заняты. Не могу ни есть, ни спать. Всё переживаю.

Нетерпеливо возвращаю взгляд на огромный желтый диск на небе. К завтрашнему вечеру на закате меня будет ждать у скал Забава с весточкой, но, как нарочно, солнце не желало покинуть зенит.

Медведицы меня тоже избегали. Они чуяли за собой вину. И томились в медленном ожидании моей расправы над ними. Они не зря ее ожидали. Я не любила оставаться должной. Но не сейчас... Чуть позже.

Тем более что к остальным проблемам ко мне вернулись и старые. Сон сегодня меня одолел беспокойный.

Я чувствовала чужие руки на своих плечах, руках, волосах...

Худощавые пальцы в мнимой ласке касались моих чернявых локонов. И голос... Этот голос.

Гроза.

Моя девочка.

Моя...

Моя...

А мне больно. Что-то давит на горло, лишая воздуха. И я пытаюсь скинуть с себя чужие руки. Будто знаю, чьи они. И мне противно от их прикосновения.

Голос опять меня зовет. Сжимает сильнее в тисках рук. И я вырываюсь из сна, как будто вынырнув из-под толщи ледяной воды.

Резко распахиваю очи, тяжело прогоняя воздух через легкие. В груди свербит от боли, кончики пальцев ноют. Во сне я распустила когти.

Вся потная от страха и тяжести в груди. Вздыхаю с ненавистью на весь белый мир и откидываюсь обратно на подушки, возвращая обычный ритм дыхания.

Вовремя.

Ибо дверь распахивается. И в полусумеречных покоях входит тяжелой поступью бер. Втягиваю воздух, а вместе с ним и аромат прибывшего.

Пахнет дождем.

Громом.

С чего бы?

Уже четвертую ночь как он сюда не объявлялся. То искал Наталку, то разгребал дела племени, но спала я в одиночестве. Совсем не в обиде, кстати, на это.

А сегодня пришел. Под самое утро, но пришел. К добру ли?

— Гроза?

Хрипло тревожит меня вопросом, и я, не распахивая глаз, по-прежнему лежа на спине, фырчу устало.

— Что?

— Не спишь, стало быть.

Рядом со мной прогибается матрац, запах дождя так близко, что щекочет нос. Быстрее инстинктивно, чем осознанно, сгибаю ноги под одеялом, отделяясь от самца.

— Уже встаю.

Шепчу слегка хриплым полусонным голосом, распахивая очи. Он смотрит на меня задумчиво. Отпустив голову набок и уперевшись одной рукой в постель аккурат возле моего бедра.

— Не спеши, еще заря не встала.

Роняет устало и тихо. Но я чувствую, что он не спроста пришел. То избегал всеми силами, то теперь... будто ищет, ради чего пожаловать ко мне.

Так глупо, мы муж и жена, а как два незнакомца пялимся друг на друга.

Проходит мгновение, потом еще одно. Я постепенно успокаиваюсь, позабыв о паршивых муках, что пережила во сне. Сердце уменьшает бег в груди, а бер напротив рассматривает с интересом. Будто желая разгадать загадку.

Мгновение спустя его голос хрипит в спальне, с легким укором в конце.

— Тебя обидели медведицы дома. Почему смолчала?

Заламываю бровь недоуменно.

— Обидели?

Он хмурится.

— Испортили твои вещи.

Вот ведь мелкая стукачка. М-да, Малуша, верная ты, да только не мне.

Он ждет, что я брошусь слезиво ему на грудь, прося их покарать? Зря ждет, если так.

С тихим скрипом позвонков поднимаюсь и сажусь в кровать. Вытягиваю руки над собой, потягиваясь.

— Ааа? Ты об этом, господин? — как ни в чем не бывало веду плечом. — Маленькая неприятность. Я сама разберусь.

— Гроза, — очи напротив серьезнеют. — Я не хочу, дабы ты пострадала. Долина отныне твой дом. Если что, сразу говори. Не молчи, ясно?

Это что сейчас было?

Не успеваю додумать и изумиться доброте душевной бера. Одеяло сползает вниз, явив его взору мою потрепанную временем короткую рубаху, что я использовала для сна.

Обычная, льняная. Когда-то была белой, сейчас темно-серая. Пошита под мужской лад, с шнуровкой на груди и широкими рукавами. Она больше меня вдвое. Как мешок, вспомнились мне слова служанки в доме отца.

Но моему сердцу мила и привычная.

А вот Грому, судя по недовольно поджатым устам, пришлась не по вкусу.

— Это что?

Кончиками пальцев, отведя мои лохматые волосы за плечо, бер кивнул на вещицу, что струилась по моему телу.

Спросонья я сразу и не смекнула, о чем он.

— Ммм, это? Рубаха.

— Я вижу, что рубаха. — цедит он свирепо, едва скрывая ярость на подкорках голоса. -— Чья?

— Моя.

Отвечаю спокойно, не понимая, с чего он так яростно ее испепеляет взглядом.

— Сними.

Требует сурово, резко поднявшись на ноги и отойдя чуть в сторону, проводит рукой по лицу.

— С чего это?

Я и вправду не могу понять, от чего этот гнев, что он так усердно пытается держать в узде.

— Сними и сожги ко всем чертям!

Требует суровее, и желваки играют по щекам. Меня тоже начинает покалывать гнев от происходящего.

— С чего мне это делать, господин?! — поднимаюсь на колени в кровати, позабыв и об одеяле, и обо всем на свете, яростно сверлю его взглядом. — Это моя рубаха для сна! Моя!

Повторяю с нажимом.

— Для чего ты ее надела? Дабы позлить меня?

Роняет устало, запрокинув лицо к потолку. Поднимаюсь на ноги, покидая кровать.

— Да бы нормально поспать. В ней не тянет.

Цежу сквозь зубы, проходя мимо него. Крепкая рука ловит меня за локоть, притягивая к себе. Встречаю яркие голубые глаза. Они... не такие, как у Тихомира, льдисто-холодные. И не как у Третьяка, теплые, как летнее небо. Они горячие, как голубой огонь.

Обжигают своим ярким мерцанием. Но в то же время я чувствую, как крепкие пальцы бера согревают мою похолодевшую от плохого сна кожу.

— Не тянет, значит? — нагибается ко мне, соприкасаясь кончиком носа к моему. Цедит с ядом в голосе: — Только ради этого мужские рубахи носишь?

Чудится мне оскорбление на гласных этого вопроса. Медведица внутри недовольно фыркает носом. Прежде чем понимаю, хватаю бера другой рукой за локоть, цепляю сильнее и, разворачиваясь к нему спиной, с размаху ногой делаю подсечку и кидаю того на пол. Грохот стоял от падения, что аж стекла затряслись.