Первая. На задворках Империи

Пролог

Гоп-стоп, мы подошли из-за угла!

То есть они подошли. Подходят. В темном переулочке. Четыре каких-то дебила в странных плащах берут меня в клещи, да еще и с претензиями:

– Бежать думала, крыса?!

Я? Бежать? Ха, много чести! Но где это я? Оглядываюсь. Темно, освещения нет, только пара фонарей какого-то странного вида. Как будто газовые. И не подворотня это, а парк. Вот дорожки, кусты, какие-то скульптуры, впереди еще какая-то галерея. Фонтанчики вокруг. Единственное, впереди темновато, а позади зарево, будто от пожара.

Странно. Последнее, что я помню, это как выезжала на боевую задачу. Но гопников там не было, разумеется. Тем более ряженых, как на Дворцовой площади.

– Что на тебе за тряпки? – открывает рот заводила. – С офицерами путалась?

Ну путалась, бывало. Но всего пару раз, и по обоюдному согласию. В свободное от боевых задач время. И не тряпки на мне, а форма. Но не моя тактическая камуфляжная, а какая-то другая, непривычная. Грязная и как будто в копоти. Ладно, потом разберемся, сначала – шпана. А то не нравится мне, как они мне за спину заходят. Оттесняют к фонтану.

Нападающих четверо. Лица у них при ближайшем рассмотрении оказываются молодые, лет на семнадцать, и только четвертый, странный тип в плаще и перчатках, вроде постарше. Но наглые, как танки!

– Так, а ну разошлись!

И добавляю пару слов на русском матерном – для доступности.

– Повежливее, невестушка, – морщится наглый. – Придется поучить тебя хорошим манерам!

Он вальяжно выступает вперед, снимая перчатки… и поджигая их прямо на руках. Фокусник недобитый! Зажигалка у него в кармане, что ли?! Пятясь, отхожу к фонтану.

– Что, подстилка, уже не такая смелая?

Наглый наступает, и я вижу, что на второй руке нет перчатки. Ладонь горит, а он даже не морщится. Как? Вот как?!

Ушлепок с глумливой усмешкой тянется к моим волосам. Бросаюсь вперед, хватаю его за грудки, дергаю на себя. Теряет равновесие, отовариваю его по морде и пихаю в фонтан с воплем:

– За ВДВ!

Нападающий не успевает поймать равновесие, ныряет через низкий бортик. Огонь на ладонях гаснет с шипением. Запрыгиваю следом, подняв ворох брызг, пинаю пытающегося подняться «фокусника» и притапливаю в воде.

– Ах ты… буль-буль!

Дружки прыгают за нами. Они явно растерялись вначале, но теперь хотят наверстать. Слишком медленно! Пригнувшись, хватаю одного за щиколотку, он падает со скользкого бортика и сбивает второго. Третий в фонтан не лезет, оказывает моральную поддержку издалека. Жалкое зрелище.

Выбираюсь из фонтана на тропинку и тут же отбегаю подальше. Нога запинается о валяющийся кирпич. Чудом удерживаю равновесие. А это мысль! Хватаю кирпич, резко поворачиваюсь к ушлепкам:

– Что, не хватило?! Могу форму носа подправить!

Желающих почему-то не наблюдается.

Фокусник вылезает из фонтана. Мокрый насквозь, из разбитого носа стекает струйка крови. Огнем уже не пыхает, видно, промочил зажигалку. Его дружки сползаются со стонами и ругательствами. Тот, что не участвовал в битве, пытается протянуть руку, но ее отталкивают.

– Я с тобой еще разберусь! – грозит мне фокусник.

И уходит в духе вампирского кино: гордо, волосы назад. Жаль, что мокрые как сосульки. Один его приятель прижимает руку к туловищу и скулит, второй хромает, а третий… никуда не уходит, а дожидается, пока все скроются из виду, и набрасывается на меня:

– Ольга, ты что творишь?! Три дня гуляла, осмелела?!

И он тянет руку, чтобы схватить меня за… за косу. У меня внезапно длинные волосы и коса. Это странно. Последние десять лет я ходила с короткой стрижкой.

Но думать некогда. Из кармана у последнего ушлепка появляется ножик:

– Сейчас я тебя проучу!

Кого он тут вздумал учить?! Выпускаю кирпич, поворачиваюсь, бью пацана коленом в живот, вырываю нож и бросаю в кусты. Раз, два, три, несчастный налетчик даже дернуться не успевает. Стоит и глазами хлопает в полном непонимании.

Рассматриваю его: на вид лет семнадцать, мелкий, холеная морда, растерянные, бегающие глаза. Хватаю его за шкирку:

– Живо объяснил, что тут происходит! Вы что, ряженые?

У пацана перехватило дыхание после удара коленом, объяснить ничего он не может. Стоит, скрючившись, и хватает ртом воздух. И чего полез?!

Решаю пока осмотреться. Вообще, тут все странное. Очень. В пылу драки было незаметно, но ребята не только одеты в необычную одежду, но и говорили как-то непривычно. Даже не слова, я как раз все понимала, а звуки, ударения.

Очухавшись, пацан нервно пятится к освещенному фонарями зданию галереи. Теперь прекрасно видно, что фонари не электрические, а газовые. Тоже странно.

Глава 1

Ну что ж, начало прекрасное. Я притопила своего жениха в фонтане!

Сам факт наличия жениха впечатляет не меньше. Видимо, я как-то оказалась в теле местной Ольги. Девчонки лет двадцати, а то и меньше. Потому что это точно не сон, а вариант с «я рехнулась после ранения и лежу в психушке» предлагаю не рассматривать в целях сохранения нервов. Их и без того мало.

В моем мире меня тоже звали Ольга. И я воевала. Отец и дед были профессиональными военными, и кто ж виноват, что у моих родителей мальчик не получился. Я много успела за жизнь: карьера в полиции, военная служба, замужество, дети. Но сейчас я иду под газовыми фонарями за Марфой, кормилицей местной Ольги, и все это словно затирается влажной тряпкой. Да и полезла в драку я без колебаний, как в студенчестве. Почему? Наверно, тело молодой девчонки берет свое. Я уже не та Ольга. Кажется, сознание сорока с лишним лет не предназначено для двадцатилетних мозгов.

Может, дело и не в этом, но в голове почему-то вертится шутка из соцсетей: не важно, сколько проживет вампир на земле, но, если его обратили до двадцати пяти лет, у него навсегда останется несформированная префронтальная кора. А, значит, он до конца жизни будет принимать долбанутейшие решения.

Ой, кажется, Марфа считает, что я начала принимать их уже сейчас! Когда окунула в фонтан одетого как вампир молодого хлыща и побила его дружков!

Потому что он, как всплывает в памяти, не просто гопник, а целый наследник рода. С мощным огненным даром. И это он не с зажигалкой развлекался, а пытался применить на мне дар. Проучить таким образом за дерзкое, наглое поведение.

Учитель года, не иначе!

– Ольга, да что же делается-то?! – возмущается Марфа, выслушав сбивчивый рассказ Славика. Который вообще не постеснялся меня заложить.

С его слов выходит, что они с друзьями гуляли по центру Горячего Ключа, увидели пожар и решили посмотреть, что там. Оказалось, горит старая деревянная часовня в курортном районе. Пока они думали, что делать, приехала пожарная команда и стала тушить.

Они уже собрались идти, как вдруг увидели меня. Причем не в платье, а в какой-то старой военной форме, явно с чужого плеча, да еще и в копоти. Блудная, пропавшая три дня назад сестра в моем лице не обратила на них никакого внимания. Заинтригованные ребята пошли за мной по курортной аллее. Я шла, не оборачиваясь, и шаталась как пьяная. Когда Боровицкий робко окликнул меня…

Да-да, «бежать думала, крыса», это в его представлении «робко».

В общем, когда бывший жених меня окликнул, я почему-то набросилась на них, избивая всех направо и налево. И если парней я просто побила, приложив об мрамор, то несчастного жениха, пытавшегося воззвать к голосу разума, еще и притопила в фонтане, попрыгав у него на спине. Он, к счастью, не утонул, а вылез и, обтекая, пошел сушиться.

– Ольга, зачем ты макнула наследника Боровицких в фонтан?! – ахает Марфа, принявшая эту чушь за чистую монету.

– Потушить захотела. Думала, он от фонаря загорелся.

На мне скрещиваются изумленные взгляды. Ну откуда я должна была знать, что это какой-то крутой огненный маг? Нечего было пытаться меня избить!

И вообще, я бы на месте Марфы присмотрелась к самому Боровицкому!

– А что ты орала? – зачем-то понижает голос Славик.

– «За ВДВ!»

Это потому, что фонтан. Был бы пруд, я, конечно, кричала бы по-другому. Но объяснять это бессмысленно и опасно. Не знаю, есть ли в этом мире воздушно-десантные войска. Выяснять надо, но я пока не уверена даже, какой сейчас год. Память тела открывается постепенно.

– Не спрашивайте только, почему. Я ничего не помню, – решительно говорю я. – Я даже не сразу вспомнила, что этот гнусный слю… сопля... кхм, в общем, этот Славик – мой брат!

Марфа тут же теряется и всплескивает руками. Деморализованная чуть больше, чем полностью. Ну, если она воспитывала старую Ольгу в таком же духе, не удивительно, что четверка дебилов считала, что окажется безнаказанной. Привыкли, что бедняжка никому не дает отпора.

Мелькнувшие в голове воспоминания подтверждают: так и есть. Тихая, кроткая Ольга, воспитанная в почтении к старшим, с робостью принимающая любые тычки и даже побои, безответная, безотказная…

Помнится, с ней – со мной – было что-то не так. Но что? Ну же, ну же, оно совсем на поверхности…

Пытаюсь вспомнить, но не успеваю – причитания кормилицы перебивает Славик:

– Олька, а ты головой не падала?

А это идея!

Спасибо, дорогой Славик! Почему эта прекрасная мысль не пришла мне в голову раньше? Видимо, я была слишком плотно занята дракой.

– А знаешь, падала! – решительно отвечаю я. – Представляешь, очнулась полчаса назад – ничего не помню. Тебя и Марфу кое-как вспомнила! А что было раньше, как корова слизала!

Все, так и буду говорить: ничего не помню, ничего не знаю, ударилась головой, расскажите. И вообще, я устала, хочу спать и есть. А еще я промокла, когда дралась в фонтане.

Марфуша щебечет, что осталось совсем чуть-чуть. Сейчас сядем в экипаж и поедем в усадьбу, к отцу семейства. А потом уже он будет разбираться. Утром.

Глава 2

Пока мы едем в экипаже, Марфуша и Славик отвечают на мои вопросы. Точнее, отвечает Марфа, а непутевый брательник то глумится, то огрызается. Плюс кое-что я вспоминаю сама.

Картина складывается следующая. Мы находимся на юге Российской Империи, в небольшом курортном городке под названием Горячий ключ неподалеку от Екатеринодара. На дворе тысяча девятьсот тридцать восьмой год. Только СССР в мире нет, как не было и Октябрьской революции. Николай Второй отрекся от престола в пользу сына, и на троне сейчас император Алексей Второй. Поэтому и Екатеринодар в Краснодар никто не переименовал, и памятников Ленина нигде не стоит, и все пошло по другому пути.

А еще тут есть… магия. Но не у всех, а только у аристократов и их потомков. Молодой граф Боровицкий, которого я приняла за фокусника, управляет огнем. Кто-то – водой, кому-то подвластны ментальные техники, телекинез, познание механизмов… вариантов много. От дара зависит сила рода, а от силы рода, собственно, зависит – за редким исключением – положение рода среди остальных.

Аристократы – верные слуги императора. Они могут не работать, жить на доходы с имений, могут торговать, служить на гражданской службе или в духовенстве, но только начинается война, они оставляют любимых детей и жен, расчехляют родовые артефакты и идут отдавать долг Родине. Не хочешь? Имения, земли и деньги на счетах уходят в пользу казны, а зарвавшийся аристократ пинком отправляется прочь из страны. Или на каторгу, если он еще и ухитрился нарушить закон. Сопротивляешься государевой воле? Голову с плеч, неуправляемые мощные маги нам не нужны.

Не всем аристократам такое нравится, но что поделать? Их, собственно, никто и не спрашивает. Простых людей тоже особо не спрашивают, нравятся ли им маги. Подозреваю, что не все в восторге.

Торговое сословье, где многие из простых, тоже не в восторге от оборзевшего магически одаренного дворянства. И у них еще один пункт для претензий – налоги, которые платятся в казну на содержание «этих дармоедов». Хотя там не все такие, многие аристократы сами занимаются бизнесом, и неплохо.

Плюс церковь как еще одна сила. Всегда на стороне императора, потому что он помазанник божий, но слишком нерасторопная и консервативная, не всегда успевающая за новыми веяниями. И с исконным подозрением следящая за «государевыми колдунами» – не занесло ли среди них посланников сатаны?

В такой обстановке дворяне держатся вместе, объединяются по родам или, если угодно, по кланам. Никаких интриг внутри клана, ни слова поперек главе: дай слабину – сожрут. Всегда вместе, всегда заодно.

Тут я, конечно, склонна верить не Марфе, а улыбающемуся с показным подростковым цинизмом Славику. Кормилица слишком наивна. Даже если обычно члены кланов держатся вместе, никто не застрахован от паршивой овцы.

Сам Славик это прекрасно иллюстрирует. Он тиранил Ольгу с десяти лет. При виде него она уже на рефлексах сжималась в комочек. Правда, у меня если что сжимается, так это кулаки – втащить ему.

Ах, да. Главное, чуть не забыла.

Меня занесло в тело княжны Ольги Черкасской.

Ольга – последняя из рода, если не считать двух маленьких сестер. Ее отец умер много лет назад, и мать выскочила замуж за его брата, отца Славика. Но тоже долго не прожила, погибла при родах. Фамилию мужа – что первого, что второго – она не брала и в их клан не вступала, рассчитывая сохранить клан Черкасских. Это можно было бы сделать, роди она наследника мужского пола. Но не повезло – у Черкасской получались только девчонки.

Но это не главная проблема Оли. Не из-за этого она была вынуждена жить приживалкой в семье дяди, терпеть обиды и придирки. Главой клана обычно становится маг с самым сильным даром, это может быть и женщина. Да, это редкость, но такое случается.

Дело в том, что у Ольги нет магического дара.

Никакого.

Глава 3

Знатный род без дара – выродившийся род. Грош такому цена. Свои же налетят и растерзают.

То, что у Ольги нет дара, стало понятно в шестнадцать. В этом возрасте ребенка водят к колдуну, но обычно понятно и раньше. Начинается… всякое. Дитя то дом подожжет, то именье затопит, то еще что. Поэтому нянек и дядек приставляют с магическим даром – обычно это или бастарды, не принятые в род, или их потомки.

А в шестнадцать лет ребенка осматривает маг. Ищет дар, ищет метки, оставшиеся на теле, когда магия в первый раз прошла сквозь кожу.

У кого-то на руке, у кого-то на ногах. У наследника Семеновых, говорят, на пятой точке вышло.

А у Оли не нашли ни дара, ни меток. И если до этого ее хоть как-то терпели и хорошо обращались даже после смерти матери, то потом – все. Главной задачей Бориса Реметова стало спихнуть ее с рук, выдав замуж. Ольгу сватали с шестнадцати, но…

Всегда есть надежда, что при удачном замужестве дар вернется у детей, но для начала кто-то должен взять тебя в род. А лучше – войти в твой, чтобы ты осталась главой.

Только остальные дворяне не горят желанием вступать в такие браки. Повезло, что погибающий в магическом плане род Черкасских имел неплохое состояние. С Ольгой заставляли считаться ее деньги. А молодые Боровицкие, несмотря на весь пафос, изрядно поиздержались, проматывая наследство предков. Княжну Черкасскую и сосватали за молодого графа Боровицкого из-за денег. С условием, что он не будет выделываться и примет ее фамилию.

А потом…

Закрываю глаза, и под веками вспыхивает воспоминание: этот говнюк Боровицкий заявляет, что собирается взять Ольгу в свой клан после свадьбы. А значит, род Черкасских прервется, ведь она последняя.

Поэтому она и сбежала. И… кажется, пряталась в церкви. В памяти всплывают добрые глаза батюшки, одежда с чужого плеча: старая солдатская форма. Ольга боялась остаться в женском платье, она хотела обрезать волосы… не успела…

...всюду дым и огонь, дверь закрыта, я не могу дышать, святой отец на полу, мертвый, не могу дышать, дым, помоги…

– Олька, ты что, задрыхла?

Славик пихает локтем, и я просыпаюсь. Мы еще в карете, и я, кажется, задремала по дороге. Давно не ела, устала… в общем, с выносливостью этого тела надо что-то делать.

– Оленька, пора выходить, – хлопочет Марфуша. – Ой, папенька-то ругаться будет!

Брательник кивает: будет, еще как будет! И выпорет вдогонку за побег из дома. Я это помню по воспоминаниям Ольги.

Ну, попробует выпороть.

Характер у «папеньки», то есть у дяди, взявшего меня… Ольгу на воспитание, довольно крутой. А вот дар слабый, то есть магической подлянки, как от Боровицкого, можно не опасаться. Физически он тоже не в форме: рыхлый, расплывшийся боров. А мне всегда хорошо давалась рукопашка. Тело, конечно, тоже не приспособлено, но если напасть первой, а при нем не будет толпы слуг…

Нет, это глупо. Руки чешутся вмазать ему за обращение с прошлой Ольгой и ее покойной матерью, но пока лучше притвориться безобидной и разведать обстановку. Если что, буду падать в обмороки, тут это принято. Главное, не орать при этом «За ВДВ!».

Мы подъезжаем к роскошной усадьбе князей Черкасских. Огромные ворота, забор, деревянный дом в три этажа – красота. Только когда поднимаемся по крыльцу, понимаю, что оно совсем облупилось, его давно не красили. И в светелке, или как это называется, тоже. Везде мусор, все обшарпано, никто не следит за домом, ужас. И эта усадьба еще борется за почетное звание дома высокой культуры быта?!

Хотя чего я удивляюсь! Тут не было ремонта со дня смерти Олиной мамы, княгини Черкасской. Графья Реметовы не хотели вкладываться, зная, что все это уйдет чужим людям. А убираться им, видимо, принципы не позволяли.

Марфуша пытается отвести меня на кухню, чтобы накормить, но, конечно, нас уже стережет граф. У входа стоит. Похоже, увидел в окно.

Мне он сразу не нравится. Омерзительный рыхлый мужик с наглым липким взглядом, как у Славика. Унаследовано лучшее, так сказать. Воспоминания говорят, что он даже не глава рода Реметовых. Просто одна из мелких, побочных линий. Мать Ольги специально выбирала семью не благородную, не особо богатую и знатную. План у нее был – родить детей и записать их в свой род и под свою фамилию.

Довыбиралась, ага. Из хорошего в Реметове только то, что он не обижает моих мелких сестричек: кормит, обувает, одевает, гувернанток приставил. На «старую» Ольгу он и руку поднимать не гнушался, и деньги ее тратил как свои, и Славика покрывал, когда тот шпынял ее ни за что.

А мне с этим всем разбираться. Потому что выхода из этого тела обратно в мой мир однозначно не имеется. В прошлой жизни я Родине служила. И в этой тоже послужу. Надо только сначала хоть немного привести свою жизнь в порядок, потому что мне не хочется выходить замуж за этого мерзкого Боровицкого.

Подозреваю, что он теперь тоже не горит желанием!

– Папенька, – сразу же докладывает Славик. – Ольга избила наследника Боровицких!

– Что? – не верит Реметов.

– Ах, дяденька! – говорю я жалобным голосом, не давая ему и рта раскрыть. – Ничего не помню, представляешь! Последние три дня – как корова языком слизала!

Глава 4

Я, конечно же, уже не могу бить Реметова при представителе местной сыскной полиции. Подозреваю, что батя Славика думает то же самое и про меня. Мы молча заключаем временное перемирие, и Марфуша тянется открыть дверь.

Порог переступает высокий, рослый полицейский в форме и с гусарскими усами. Жаль, Ольга плохо знала структуру местных правоохранительных органов, считала, что полиция, она полиция и есть. Придется самой постепенно разбираться.

Кстати, милиция в нашем мире появилась уже при советской власти, а тут этого нет. Как была полиция, так и осталась.

– Ольга Николаевна, вас требуют в отделение! – басит дюжий мужик. – На вас жалоба-с! Дело неотлагательное!

Ого! Очень любопытно, из-за чего! Боровицкий наябедничал, или что-то другое? Просто у меня по-прежнему куча провалов в памяти, мало ли, что старая Ольга успела за эти три дня.

– А что случилось? – откашливается Реметов.

– Не велено говорить, – качает головой страж правопорядка.

Нормальный вроде мужик. Не злобный. На службе, опять же, по ночам, вот, ездит.

И мне очень интересно, какая в этом надобность. И почему допрос не может подождать до утра?

– Десять минут, я переоденусь в уличное и возьму документы, – твердо говорю я, игнорируя недовольное лицо Реметова. – Ожидайте тут. Марфуша, идем.

И, не давая никому возможности возразить, резко поворачиваюсь и, схватив Марфушу за локоть, волоку ее… куда-то. Где там спальня Ольги? К счастью, кормилица приходит в себя, всплескивает руками и со словами «ой, а что ты на мужскую половину собралась?!» ведет в мою комнату.

Мда. Условия у Ольги были спартанские. Узкая кровать, стол, лампа, шкаф с одеждой и никаких больше излишеств. Ни украшений, ни миленьких безделушек. Как келья, только еще и книг нет.

Открываю шкаф, мрачно обозреваю, что там висит. Все длинное, сложное, неудобное. Марфуша оттесняет меня плечом, выбирает простое дорожное платье, длинное, плотное и в синих тонах. Подойдет. Голову бы еще помыть, но я пока плохо понимаю, как тут с этим. Тут не средние века, а вполне себе сороковые года двадцатого века. Вот у Ольги электричество в комнате, лампочка – кого, интересно, если не Ильича – и небольшая изящная люстра.

В памяти всплывает, что водопровод тоже есть, а ванная одна на этаже. Но идти туда некогда, я обещала полицейскому уложиться в десять минут.

Надеваю платье, заплетаю волосы в косу, выбираю обувь взамен моих похожих на солдатские сапог. Туфли на небольшом каблучке – на один день подойдет. Потом что-нибудь придумаем. Они, конечно, красивые, но что, если опять придется лезть в драку? Нефункционально.

Наконец мы с Марфой спускаемся к стражу правопорядка. Параллельно выясняется, что ему нужно захватить с собой еще и Славика. Якобы как свидетеля.

– Граф Реметов, какой адвокат, это неофициально, – крутит усы полицейский. – Просто беседа. Но если, конечно, вы настаиваете на адвокате для его сиятельства наследника Вячеслава Реметова...

Кажется, полицейскому дано строгое указание наставать на своем, но не хамить. Я дожидаюсь паузы и говорю, что адвоката не надо, потому что я сама, лично присмотрю за Славиком на правах старшей сестры.

А потом деликатно пинаю брательника в голень, показывая жестами, что это явно Боровицкий. Не постеснялся нажаловаться, надо же!

Аристократы разбираются со своими делами сами. Вот и Славик отвергает помощь отца и отправляется в отделение полиции вместе со мной под удивленным взглядом старшего Реметова. Тот слишком привык, что Славик шпыняет слабых, а с сильными ведет себя как слизняк.

Прогноз оправдывается: в полицейском участке меня ожидают все фигуранты «встречи у фонтана». Двое еще и в гипсе: у одного рука загипсована, у другого нога до колена. Припоминаю, что тот действительно убегал, прихрамывая. Перелом мизинца?

Начальник участка, массивный как медведь и бородатый как боярин при Иване Грозном, ходит невыспавшийся и мрачный.

Выясняется, что старый граф Боровицкий едва ли не выдернул его из постели, заставив разбираться с нападением кровожадной Ольги на его сынульку. И вот сейчас четыре утра, скоро начнет светать, а начальник полиции еще не ложился. Сначала брал объяснения у пострадавших, а теперь отпросит меня и решит, заводить дело или нет.

Оставив вопрос «не много ли чести какому-то графу», я делаю круглые глаза:

– Что, правда? И что они сказали? «Мы вчетвером зажали в темной подворотне девчонку, а она нас отмудохала»? Может, завтра меня еще и в изнасиловании обвинят?

На самом деле, выглядит это странно. Не отпускает ощущение, что дело не только в Боровицком. Можно и подождать до завтра, его же никто не убил. Сидит, ухмыляется, даже не в гипсе.

– Тогда как вы объясните два перелома? – улыбается в бороду начальник полиции.

Упс. Переломы. Да что ж они хилые-то такие! Подумаешь, мордой об мрамор! Как бы выкрутиться?

Я никогда не бегала от ответственности. Только не нравится мне лицо Боровицкого. Вот это проскальзывающее торжество на его бледной физиономии. Ему как будто выгодно, чтобы этот эпизод перевели в уголовно-правовую плоскость. Почему?

Слишком много странного. Слишком много. Мне даже некогда сделать передышку и обдумать, не связан ли наглый граф Боровицкий с огненным даром со внезапно сгоревшей церковью. Так, случайно.

Глава 5

У Боровицкого и товарищей резко пропадает желание на меня ябедничать. Не хочется ему отчего-то, чтобы полицейские ходили по гимназии и спрашивали, кто же его побил. Правда ли это была княжна Черкесская, ее сводный брат Славик или еще какой-нибудь злыдень?

А вот интересно, неужели эта мысль не пришла ему в голову раньше? Тут же все на поверхности? Или Боровицкому так давно не давали отпор, что он от неожиданности побежал жаловаться?

– Княжна говорит правду, – цедит сквозь зубы наследник. – Не серчайте, Елисей Иванович. У нас случилась небольшая стычка с Вячеславом Реметовым.

Начальник полиции усмехается в бороду и переводит взгляд на моего брательника. Ну? Давай, Славик! Покажи, на что ты способен!

Ты же хочешь стать победителем хоть в чьих-то глазах?

– Допустим, была, – Славик так нагло складывает руки на груди, что я разрываюсь между желанием обнять его и прибить.

– И, кстати, это была честная драка, а они, – я так и не вспомнила, как зовут дружков Боровицкого, поэтому показываю пальцем, – просто случайно ушиблись, правда? Несчастный случай.

Боровицкий неохотно кивает. Его побитые дружки вообще молчат, будто они – предмет обстановки. Такой, знаете ли, кабинет в старом стиле: широкий стол, деревянные лавки, в потолке лампочка Ильича… черт, никак не привыкну, надо все-таки выяснить, кто тут вместо Ильича… сейф, два шкафа и вдобавок два загипсованных пацана. Один с рукой на перевязи, другой с костылями и загипсованной ногой.

– Ольга Николаевна, вы сказали, что брат вступился за вашу честь, – тем временем начальник полиции поворачивается ко мне. – Вас оскорбили?

– Простите, Елисей Иванович, но я не из тех, кто жалуется, – твердо говорю я.

Начальник полиции принимает объяснение. Отлично – это удобнее, чем придумывать страшные оскорбления от Боровицкого. Его аристократическую физиономию от слов «не из тех, кто жалуется» и без того изрядно перекосило. Того и гляди на дуэль вызовет.

Да, кстати, память Ольги говорит, что тут есть дуэли. Подпольные, потому что император за них наказывает. Пусть и не насмерть, как кардинал Ришелье, но ссылка и штраф – тоже не слишком приятно. Женщины, бывает, тоже дерутся, но вызывать даму первым считается неприличным.

Интересно, насколько Боровицкий плюет на приличия? Воспоминания Ольги тут не очень-то помогают – она боялась жениха из-за дара огня и старалась держаться подальше. Знаю только, что они почти ровесники: ей двадцать, ему девятнадцать. В сороковых годах Ольга уже не считается перестарком. Но он все равно был не в восторге от навязанного брака и в грош не ставил ни невесту, ни все ее семью. Включая Славика, который был у него на подпевках.

– В таком случае надеюсь, что вы не будете иметь друг к другу претензий.

С этим словами Елисей Иванович берет со стола три исписанных мелким почерком листа и демонстративно рвет их на мелкие части. Зачем? Стресс, что ли, снимает? В любом случае этот треск как музыка для моих ушей.

Вот только податель жалобы, кажется, недоволен. Карие глаза Боровицкого наливаются винным, в зрачках, кажется, появляются отблески пламени. Я на всякий случай беру в руки стоящий на столе стакан с водой – ну, вдруг опять тушить придется. Хороший граф – мокрый граф.

Покончив с жалобой, начальник полиции ссыпает обрывки в мусорное ведро.

– Благодарю вас, молодые люди. Ольга Николаевна, попрошу вас задержаться, я хочу зафиксировать, что у вас нет претензий. А остальные могут быть свободны.

Боровицкий ухмыляется. Я тоже в долгу не остаюсь – улыбаюсь нежно и многообещающе. Сейчас, когда они знают, что от меня ждать, будет тяжелее. Вот только дружки Боровицкого – уже не бойцы. В гипсе они неповоротливы, и, как бы мне не претило бить уже раненых, придется, если полезут. Против меня остается один наследник. Ну, и туманная перспектива объясняться перед Елисеем Ивановичем за драку возле главного здания сыскной полиции.

– Дежурный отвезет вас домой, – роняет Елисей Иванович, обламывая тем самым наши с Боровицким взаимные надежды на драку.

Наследник поднимается с лавки. Его взгляд на секунду останавливается на Славике, и тот тут же подрывается:

– Я… не могу ехать! Нужно дождаться Ольку… Ольгу! Николаевну!

Собственно, на ком Боровицкий будет срываться за неудачный ночной рейд в полицию, понятно даже мне. Рука сама тянется за стаканом – устроить огненному графу холодный душ. Никто не имеет права бить Славика, кроме меня!

Но я, конечно, держу себя в руках. Никаких идиотских сцен в полиции, разумеется. Боровицкий покидает кабинет сухим и злым.

Елисей Иванович развивает бурную деятельность: находит графу и его загипсованным товарищам провожатых, отправляет Славика в «вытрезвитель» с предложением немного поспать, возвращается в кабинет и закрывает дверь изнутри.

Рассветный луч освещает его суровое, бородатое лицо.

– Видите ли, Ольга Николаевна, я позволил дать ход этому вздорному обвинению, и, тем более, выдернуть вас из дома посреди ночи, по одной-единственной причине, – начальник полиции опускается на стул и двигает его так, чтобы оказаться на одной линии со мной. – Я очень хочу услышать, как вы объясните тот факт, что несколько часов назад вас вытащили из горящей церкви… мертвой?

Глава 6

Елисей Иванович пытает меня до пяти утра: словами, к счастью. Не верит, зараза, что я ничего не помню. Задает одни и те же вопросы и все допытывается: как это получилось, что церковный служка вытащил мой труп, а я хожу и разговариваю. Спасибо, осиновый кол не ищет!

– У этого служки есть медицинское образование? – не выдерживаю наконец я. – Елисей Иванович, я серьезно! С чего он вообще решил, что я умерла?! А батюшку-то он хорошо проверил, может, тот тоже жив?!

– На теле отца Гавриила было обнаружено два ножевых ранения, – огорошивает меня Елисей Иванович. – Причина смерти сейчас устанавливается, но…

Предварительно: батюшка не задохнулся в дыму, его зарезали. Скорее всего, церковь подожгли уже после, намереваясь скрыть улики. Надо сказать, довольно успешно.

Но кому мог помешать добрый, безобидный святой отец? Он был духовником Ольги, одним из немногих, кому она могла доверять. Отец Гавриил приютил ее после побега и прятал, намереваясь отправить к дальним родственникам на Урал.

Мне удалось вспомнить, что перед пожаром в церквушку кто-то пришел. Но Ольга не знала, кто: отец Гавриил хотел, чтобы она оставила их с гостем наедине. Жаль, что молодой княжне не пришло в голову подслушать беседу: Оля села читать и опомнилась, только когда начался пожар.

– Так вы подозреваете меня, Елисей Иванович? В убийстве и поджоге?

Начальник полиции серьезно смотрит мне в лицо:

– Нет, Ольга Николаевна. Вы не могли нанести такой удар из-за разницы в росте. А та Ольга Черкасская, которую я знал, не взяла бы в руки нож, даже защищая свою жизнь. И точно не стала бы бить Боровицкого и топить его в фонтане.

Что-то мне не нравятся его выводы. Горячий ключ – город маленький, все друг друга знают, но мне это сейчас, увы, не на пользу.

– Вы намекаете, что я не та, за кого себя выдаю?

Ну точно, готовит осиновый кол. Или разоблачение в духе «мошенница под видом княжны».

Но вместо угроз Елисей Иванович улыбается в бороду:

– За время нашей беседы я проверил вас пятью разными способами. Вы – это вы. Но позвольте дать вам совет: сходите к магу и проверьтесь. Родовой дар – это слишком тонкая, неизученная материя. Бывали случаи, когда дар открывался много позже шестнадцати, зачастую – в критической ситуации. А потеря памяти может быть защитной реакцией вашего организма, впервые пропустившего сквозь себя поток магии.

– Может быть, – говорю я. – Спасибо, Елисей Иванович. Я… попробую.

Я киваю начальнику полиции с искренней благодарностью. Он только что придумал прекрасный способ решить если не все, то хотя бы половину моих проблем.

Мне нужен дар: настоящий или хотя бы фальшивый, как у Славика. Пробуждением дара я смогу объяснять все: и то, что я выжила в церкви, и изменения характера – слишком явные, чтобы их не заметить, и то, что теперь я не собираюсь довольствоваться ролью безвольной невесты Боровицкого.

Елисей Иванович лично отводит меня к сонному Славику, потом провожает нас на улицу, и на прощание говорит:

– И все же я прошу вас сразу же обратиться ко мне, если заметите что-то странное. Ваша жизнь может быть в опасности.

– Спасибо.

Славик зевает, но у меня от всех этих волнений сна ни в одном глазу. Слишком много с чем нужно разобраться.

Одна из главных проблем – это Реметов. Чтобы нейтрализовать его хотя бы на время, придется заручиться помощью Славика. А для этого нужно объяснить балбесу, что, во-первых, «как раньше» уже не будет, а, во-вторых, мы теперь союзники.

И вот, картина маслом: шестой час утра, мы с братом пешком идем к нашей усадьбе по сонным безлюдным улочкам Горячего Ключа, а я втолковываю Славику, как выгодно ему мне помогать. Ну разве ему не хочется завоевать уважение товарищей по гимназии? А в перспективе – вернуть величие рода? И моего, и его?

Не хочется, разумеется. Ему на все это плевать.

– Имей в виду, Славик, я тебя сначала побью, – говорю я, отчаявшись воззвать к его разуму. – А потом расскажу всем, что твой дар – фальшивка, и предъявлю доказательства. Твоего отца, разумеется, от этого хватит удар…

– Дура! Ты не посмеешь!

Ну все, он снова готов сотрудничать. Обещает поддерживать мою версию событий при Реметове и всячески помогать.

Хватает минут на пять.

Стоит нам пройти мимо здания земского суда с флагом Российской Империи и гербом возле закрытых дверей, как Славик смачно харкает.

Моя нога тут же отвешивает идиоту мощный пинок. Ничего не поделать рефлекс у меня такой. Боевые товарищи погибали за наш герб и флаг, а он тут плюется!

– А ну живо вытер! Смотри, куда харкаешь!

– Э, ты чего? Никто же не видит!

– И что с того? Я вижу.

Брательник обиженно потирает нежные места и бухтит, что раньше я такой не была.

Конечно. Я, может, пнула его первый раз в жизни. А до этого все пинки, щипки, затрещины и оскорбительные слова поступали строго в обратном направлении: от Славика к Ольге. Легко издеваться над безответной сестрой!

Глава 7

Боровицкий со вчерашнего дня изрядно поумнел.

Он не рискует лезть в драку при посторонних и просто смотрит, как мы проходим мимо. Его дружки тоже не дергаются, просто наблюдают за нами. Я запоминаю их просто на всякий случай – надо же знать в лицо тех, кто завтра побьет моего непутевого братца в гимназии. Не думаю, что Боровицкий все это так оставит – ясно же, что после допроса у Елисея Ивановича женишок пошел не отсыпаться, а друзей собирать.

Гимназии Славику, к сожалению, не миновать. Сегодня воскресенье, и если мы куда-то пойдем, то разве что в церковь, а вот завтра ему придется пойти на учебу. Без меня, разумеется – гимназии тут заканчивают в восемнадцать-девятнадцать, и я уже вышла из нужного возраста.

Хотя Ольга в свое время тоже туда не ходила. Но не потому, что девушка – просто потому, что без дара.

Славик, кстати, прекрасно понимает, что его ждет – от взгляда моего женишка он сразу же вжимает голову в плечи и пытается стать меньше ростом. Мда. Надо что-то делать с этой его пингвиньей привычкой. В семнадцать у него еще есть шанс не вырасти мелким домашним тираном, лебезящим перед сильными и срывающимся на близких.

– Боюсь, вам придется проводить меня до самой водолечебницы, – заявляет хромая светлость, когда мы доходим до улицы Псекупской. – Не хочу заблудиться.

– Так вам нужно прямо… – Славик с недоумением машет рукой.

В сторону водолечебницы, которую, кажется, даже отсюда видно.

– Конечно, мы проводим, – громко говорю я и с силой наступаю брату на ногу.

– Ай! – взвизгивает Славик. – Ольга!

– Ну чего сразу Ольга…

У Боровицкого на этом месте, кажется, глаз дергается. Он же так и стоит молчаливым конвоем в надежде, что мы с братом останемся вдвоем.

А Славик всю дорогу до водолечебницы хромает – я и забыла, что у меня на ногах туфли с каблуками.

Зато брат из-за этого составляет прекрасную пару с нашим случайным попутчиком. Он идет возле светлости и всячески к нему подлизывается. Рассказывая полушепотом всякие страшилки про то, как я обижаю его целый день. То есть несколько лет, когда он обижал старую Ольгу, не в счет? Чувствую, нас ждет долгий и интересный разговор!

Светлость все это с интересом выслушивает. Перебивает, лишь когда Славик начинает ругать наш городишко за грязь, провинциальность и за что там обычно коренные жители ругают свои города, и хвалить Санкт-Петербург.

– Горячий Ключ – замечательный город, сударь. Поверьте, Петроград – это не мачеха Белоснежки. Он не станет хуже от того, что вы похвалите другие города.

Это точно, а еще Славик остается придурком при любых обстоятельствах. Если бы этому господину не нравился наш город, он бы, наверно, поехал лечиться в Кисловодск или в Пятигорск.

– Да… но… я…мечтаю вырваться из этой дыры и уехать за границу, просвещение там… туда-сюда…

Славик мямлит, прозрачно-голубые глаза светлости от этих откровений неуловимо темнеют, Боровицкий с друзьями плетутся в отдалении как стая стервятников.

И только амбалы невозмутимы. Видно, картина «патрон общается с населением» для них привычна.

– Но теперь-то я могу его стукнуть? – с надеждой уточняю я, убедившись, что Славик окончательно испортил впечатление о себе.

Я бы подождала, когда светлость доковыляет до лечебницы, но, чую, тогда придется драться с Боровицким, а потом уже будет поздно.

– Нет, Ольга Николаевна, не нужно, – светлость снова смеется. – Будьте любезны, зайдите с нами.

Надо же, мы уже у ворот лечебницы! Это приземистое двухэтажное здание, покрашенное в успокаивающий бледно-зеленый цвет. Вокруг невысокий сплошной забор, а приоткрытые ворота украшают два каменных льва.

Я замираю у этих ворот, понимая, что подозрительная хромая светлость из Петрограда не должна знать, как меня зовут. Мы же не представлялись друг другу! Когда спрашиваешь у кого-то дорогу, не обязательно выяснять имена.

И в памяти Ольги этот тип тоже не значится.

Сзади топает амбал с вещами, и я делаю шаг вперед, рассудив, что лечебница – это все же публичное место, а не логово маньяка. Славик угрюмо плетется за мной, забыв, что должен хромать.

Светлость кивает одинокому охраннику, проходит к регистрационному столу, за котором дремлет пухлая женщина, открывает один из чемоданов, достает документы. Мы со Славиком и привычными ко всему амбалами терпеливо за этим наблюдаем.

Женщина вальяжно заполняет журнал, бормоча:

– Степанов Михаил, Опупенко Герасим, Тургенев Васисулий… на двоих молодых людей нет путевок…

– А могу я попросить разрешения вывести их с другого входа? – доброжелательно улыбается светлость. – Боюсь, как бы мордобоя не вышло, там ведь и без того двое в гипсе. Герасим?

Я ожидаю проблем, но нет – спустя минуту нас уже ведут к калитке в заборе. Герасим, вопреки ожиданиям, оказывается вполне себе разговорчивым. Он даже соглашается назвать имя патрона: Степанов Михаил Александрович, светлейший князь по титулу, заместитель министра Дворцового ведомства по должности. Приехал на лечение из Петрограда.

– Вообще-то я и так это знал, – фыркает Славик, когда мы остаемся наедине. – Он уже приезжал лечиться в прошлом году. Мы с отцом часто видели его на прогулке. А ты все просидела за книжками!

Глава 8

– А-а-а! Упыриха! – доносится из подпола. – Упыриха! Ведьма! Спасите! Помогите!

Именно так начинается мой визит в церковь. С того, что служка Прохор прячется от меня в подполе посреди пожарища и орет. А я стою рядом, царапаю ногтями обгоревшие деревянные стены – пожар потушили быстро и, ничего почти даже не обвалилось – и думаю, что с этим делать.

Лучше бы, в самом деле, так начинался визит к Реметову! Но нет! Беседа конструктивной не получилась. Отец Славика вспылил, обозвал меня дрянью неблагодарной и вытащил ремень из брюк, собираясь преподать нам с братом урок. Мне за трехдневный побег, а Славику за то, что связывается с дурными компаниями.

Я выхватила ремень из дядюшкиных пальцев и заявила, что мне уже двадцать. И графья Реметовы, что старший, что младший, обязаны считаться со мной, пока живут в моем доме и тратят деньги с маминых счетов. Не нравится – пусть чешут хоть в гостиницу, хоть в свою собственную развалившуюся усадьбу. Плевать, что там нет отопления, сейчас уже почти лето.

Граф, может, и собирался возразить, но воспитательный момент был упущен, когда с Реметова начали сползать плохо подогнанные по фигуре штаны. Багровый, трясущийся от злости граф удалился на свою половину, а я пошла к себе – выслушивать нотации от Марфуши.

На вечную тему «да как так можно», «да он же тебя с младых ногтей воспитывал», и, шедевральное, «да ты же девушка, а не мужик в юбке». У меня от этого еще в старом мире скулы сводило.

Только Марфа любила Ольгу и не обижала ее, поэтому я промолчала. Зачем расстраивать старую кормилицу? Я даже терпеливо дослушала все, что она сказала, прежде чем провалиться в сон.

Проснулась я ближе к вечеру.

Горячий ключ образца тысяча девятьсот сороковых годов, но без Советского Союза и с магией вокруг меня никуда не делся. Как и остро нуждающаюся в ремонте усадьба.

В тусклом зеркале отражалась миниатюрная тоненькая светловолосая девушка двадцати лет, довольно миловидная. К новому телу тоже придется привыкать.

Нет, ну уж к молодости и красоте я, допустим, привыкну! Но физическая форма, увы, оставляет желать лучшего. Боюсь, того же же Боровицкого я в случае чего и не догоню. Значит, нужны тренировки. Сегодня и начну, благо сон более-менее привел в порядок память. То, что помнила Ольга, кое-как уложилось с моими собственными воспоминаниями, так что жить можно.

Правда, начинаю я не с пробежки, а со спортивной ходьбы, потому что заблудилась. Целый час блуждаю по городу загадочными кругами, выходя то к вокзалу, то к парку, то к водолечебнице.

Наконец дохожу до пострадавшей при пожаре церкви, и тут начинается самое веселье.

Потому что служка Прохор при виде меня залетает в подпол возле входа и запирается изнутри!

И вопит оттуда:

- Уйди, ведьма проклятая! Упыриха! Да я ж тебя своими руками!..

- Чего ты меня «своими руками», Прошка? – говорю я обожженной деревянной двери. – Мне, может, Елисея Ивановича позвать?

Грозное имя начальника местной полиции на служку, увы, не действует.

Но я продолжаю увещивания:

- Выходи, Прохор, надо поговорить про вчерашнее.

- Нет, упыриха! Не выйду, пока ты не уберешься! – вопит служка.

Видела я этого Прошку – так он лишь немногим поменьше охранников давешней светлости. Глупое, но доброе лицо, неуловимо неправильные черты лица. У Прохора дар управления ветром, но в гимназии он не учился. Да и в школе окончил всего три класса. Отец Гавриил привлекал его к хозяйству.

Добрый батюшка был, жалел всех подряд. А мне этого Прохора прибить хочется.

Ладно, попробуем по-другому.

- Прохор, миленький, да какие упырицы могут быть в церкви? Тут же святая земля! Место намоленное!

- Дык запросто, - мрачно доносится из погреба. - Церковь-то проклята!

Ого! Это что-то новенькое! В памяти Ольги об этом ничего нет.

- С чего ты взял?

Зря, наверно, спросила. Сейчас еще придумает, что церковь была нормальная до пожара, и проклята она, собственно, исключительно из-за меня.

- Батюшки мрут как мухи, - понижает голос Прохор, и я прижимаюсь к обгоревшей двери, чтобы хоть что-то расслышать. – Отец Гавриил, упокой Господь его душу, был третий! Третий!..

Дверь в погреб распахивается – чудом успеваю заметить неладное и отскочить, но…

В следующую секунду мне в голову прилетает пудовый кулак.

Глава 9

Чудом успеваю повернуть голову, и удар проходится вскользь. Миг звенящей головной боли, попытка удержать равновесие и не свалиться в тот самый погреб – а Прошка в это время удирает.

– Стой! – кричу я. – А ну, «цензура», стоять…

Бегу за ним. Прохор мчится дворами, а я следом. Служка, конечно, быстрее, но главное, я успеваю заметить, как он залетает в ворота дома на соседней улице. Дом батюшки Гавриила, конечно же. Куда еще податься непутевому Прошке?

Останавливаюсь перед забором и пытаюсь отдышаться. Вот она, пробежка подъехала. Еще голова пройдет, вообще отлично будет. Хорошо, что попало не сильно, я в свое время и не так получала.

– Матушка Фекла! – кричу я, с трудом вспомнив, как зовут жену отца Гавриила. – Матушка, дело есть! Откройте! Откройте и выдайте этого идиота Прохора!

Фекла, естественно, выходит вся в черном, траурном. Помню, она и без того похожа на монашку, а сейчас еще больше. У Ольги не сложилось с ней каких-то теплых отношений. Отец Гавриил был духовником молодой княжны Черкасской и жалел ее, а более прагматичная Фекла относилась скорее так, как относится строгий родитель к очередному бездомному щенку, которого притащило непутевое дитя.

Но для меня это, конечно, к лучшему. Чем меньше они общались, тем меньше вероятности, что Фекла сейчас заподозрит неладное и решит присоединиться к Прохору. Я даже не рискую заходить к ней домой, хотя она приглашает.

– Матушка, вчера, на пожаре, я, кажется, сильно ударилась. Половину воспоминаний как корова языком слизала, – вот нравится мне это сравнение, ничего не могу с собой поделать. – Елисей Иванович говорит, что меня вытащил Прохор, вот я и хотела расспросить его, что и как. А он…

Заинтригованная Фекла получает историю про «упырицу», «ведьму» и «проклятую церковь» с бонусом про то, как я получила по морде.

Спасибо, что не осиновым колом! Или как тут обращаются с упырями?

Будь на месте Феклы моя кормилица, она бы уже нарезала вокруг меня десятый круг, причитая, что я, во-первых, бедненькая, а, во-вторых, не должна лезть к мужчинам. Но попадья смотрит спокойно, только спрашивает, не нужен ли мне врач. Или, может, помазать чем-то ушиб?

Опять-таки, будь на ее месте Марфуша, я уже была бы измазана с головы до ног, и вокруг меня танцевало бы десять врачей!

– Я помню, что Прошка у вас деревенский дурачок, но я хочу знать, что там случилось! Матушка, это важно! Елисей Иванович…

Замолкаю. Сначала хотела сказать, что меня могут снова попытаться убить, и я хочу знать все подробности. Но понимаю, что не хочу обсуждать это с Феклой. А убийство отца Гавриила? Знает ли матушка, что он не просто задохнулся в дыму? Должна знать, но мало ли что. Вдруг моя откровенность помешает расследованию Елисея Ивановича?

Пожалуй, я не буду говорить про убийство, пока Фекла сама не поднимет эту тему.

А пока мы скажем по-другому:

– Елисей Иванович предположил, что вчера у меня открылся спящий магический дар. Поэтому я и спаслась. Вот я и пытаюсь понять, так это или нет.

Фекла снова пытается зазвать меня за ворота, но я не хочу. У нее есть очаровательная привычка привлекать всех подопечных ее мужа к хозяйству. Она и воскресную школу держит, и огород, так что работа найдется. Ольга хоть и княжна, но отказать не могла. А мне всевозможных субботников на добровольно-принудительных началах и в прошлом мире хватило.

Вдвоем с матушкой идем к обгоревшей церкви – прибила бы этих поджигателей! – и спускаемся в тот самый погреб. Дверь не в полу, в деревянной стене и под углом. По сути в пристройке, так что прихожане о ней даже и не знали.

Пять ступенек вниз и будет маленькая комнатка. Чуланчик по сути, но все его называют «погреб». Вспоминаю, что Ольга тут и пряталась, но не постоянно – только когда в церковь приходили люди, которые могут ее опознать. Обстановка совсем простая, нет даже кровати, только матрас и стул, на нем лежат три иконы на реставрацию. На полу банки с соленьями. Окна нет, но с фонариком можно читать.

…читала, смотрю, а там дым, там, наверху, что-то горит, пожар, поднимаюсь, нечем дышать, тело на полу, все в огне, нет, нет, не выдержать, падаю…

Очень странно.

Дверь погреба обуглилась, но не сгорела. У самой церкви сильнее всего повреждена та часть, где центральный вход.

Кажется, пожар начался именно там, и там же лежало тело батюшки. И только потом перекинулся на пристройки. Если бы Ольга не отвлеклась на тело, она не наглоталась бы дыма и успела бы выбраться.

Допустим, некто собирался поговорить с отцом Гавриилом. Тот попросил Ольгу спрятаться и не подслушивать, завел визитера в церковь. После непродолжительной беседы гость попрощался, и батюшка пошел его провожать. Видимо, ему нужно было открыть дверь, потому что время было позднее, и церковь уже закрылась на ночь.

Пока отец Гавриил возился с замком, незнакомец нанес ему два удара ножом, вышел, прикрыл массивные двери снаружи, облил их чем-то горючим, поджег и быстро ушел. Или, как вариант, использовал для поджога магию.

Знал ли преступник про Ольгу? Или планировал убить только отца Гавриила?

А Фекла тем временем сухо рассказывает, что изначально не одобряла эту идею «давай спрячем у себя княжну, ну это всего на пару дней». И была в ужасе, когда Прошка рассказал, что в церкви пожар, и он лично вытащил два тела. И еще много мелких подробностей, только подтверждающих мою версию. Что Прохор не лез в огонь, он забрал тела после того, как пожар потушили маги из пожарной команды. Сам пошел на пожарище, а потом сам вызвался нести.

Визуалы

Дорогие друзья, у меня есть примерный план церкви из книги "Атлас планов и фасадов церквей, иконостасов к ним и часовень" 1911 года издания. Лучше всего подходит "Проект деревянной церкви № 21" для вмещения 250 человек.

А вот тут я примерно отметила, где вход в погреб, а где - в саму церковь.

Глава 10

В воспоминаниях старой Ольги есть и мать, и отец. Но в памяти ничего, что указывало бы на криминал. Во всяком случае, если рассматривать каждую смерть по отдельности.

Отец Ольги, Николай Реметов-Черкасский, погиб в результате несчастного случая десять лет назад – разбился на горной дороге, не справившись с управлением подаренного княгиней Черкасской автомобиля. Сама княгиня на тот момент была беременна. Спустя полгода она родила двух дочек, близняшек.

Оправившись от горя, княгиня вышла замуж за старшего брата погибшего мужа. К тому времени Реметов развелся с женой и уже несколько лет один воспитывал Славика.

Он поженились, спустя год княгиня забеременела, но умерла при родах. Ребенок – у меня должен был быть братик – тоже не выжил. У Реметова на попечении остался Славик, три дочки княгини Черкасской и старенькая кормилица, Марфуша. Собственно, она нянчила Ольгу и сестер, но собственно кормилицей была только у княгини. Гигантское состояние Черкасских наследовали дочери, Реметов назначался душеприказчиком, а Марфе выделялось пожизненное содержание. Случилось это четыре года назад.

В принципе, пока ничего криминального.

Но если добавить смерти священников, картина становится в разы подозрительнее!

Князь Реметов-Черкасский разбивается в автокатастрофе – спустя месяц единственный батюшка в Горячем ключе травится парами сероводорода на источнике. Посмотреть надо, что еще за источник-то такой, больше похоже на коллектор. В минеральной воде такой страшной концентрации вроде не должно быть. Княгиня Черкасская погибает при родах – священник падает со скалы.

И вишенка на торте – молодая княжна Ольга Черкасская погибает в горящей церкви, и в это же время неизвестные убивают отца Гавриила. То, что в теле Ольги сейчас я, ничего не меняет.

Кому могла быть выгодна смерть Черкасских? Может, дело в том, что кто-то решил уничтожить целый род? Но причем тут батюшки Горячего Ключа?

Решено: попробую выяснить, общались ли они с Ольгиными родителями, считались ли их духовниками.

И со смертью родителей я тоже обязательно разберусь.

***

Домой возвращаюсь уже затемно. Похожу к усадьбе, тихо открываю дверь, чтобы никого не разбудить. Прохожу в дом.

И слышу прекрасное:

– Мы должны преподать сестренке хороший урок…

Ого! Что это там за «преподаватель» выискался? По голосу подозрительно напоминает Славика. И он, кажется, разговаривает по телефону.

Тут есть городские телефоны, правда, не так уж и много, и в основном у знати. Установить проводной телефон стоит дорого, а до изобретения сотовой связи как до Китая пешком. Зато распространены телеграфы. У императора, говорят, есть тайная служба связи, куда отбирают магов с соответствующим даром, только на всю территорию Империи их, конечно, не хватит. Техникой обходятся.

– Главное, не подпускать ее близко, как в прошлый раз, – гнусит Славик в трубку. – Да не знаю я, где она научилась драться!..

Бесшумно ступаю по пыльному ковру. Я помню, где искать телефон: тут, в эркере, сейчас будет небольшой закуток, приспособленный для разговоров ответвление коридора. Сам телефонный аппарат установлен на стене, рядом столик и два кресла. В одном спиной ко мне развалился Славик.

Вообще, это половина Реметовых. На половине Черкасских был свой, но пару лет назад его отключили: Ольге, по их мнению, звонить было некому. Не мелким же сестренкам? Они уже три года как в интернате. Приезжают сюда на каникулы, и то не каждый раз, а только когда директор интерната совсем замучает Бориса Реметова звонками, письмами и телеграммами.

Невольно вспоминается, как я думала: «из хорошего в Реметове только то, что он не обижает моих мелких сестричек: кормит, обувает, одевает, гувернанток приставил». Так вот, это было ночью, когда я еще не совсем освоилась с памятью Ольги. Теперь-то я знаю, что эти воспоминания безнадежно устарели.

Сначала он действительно заботился о них: были и гувернантки, и все остальное. Но потом выяснилось, что вредные, шкодные близняшки это не тихая, безответная Ольга, и они не горят желанием молча сносить бесконечные побои и придирки. Когда у старшей Черкасской не открылся дар, девчонок отправили в интернат в Екатеринодаре. Реметов оплачивает их содержание из наследства.

– Так надо с дистанции, чтобы она не успела… все-все, не перебиваю!

Славик затыкается, и какое-то время я слышу его недовольное сопение. Кажется, у Боровицкого, или с кем он там разговаривает, свое мнение насчет стратегии и тактики боя с оборзевшей старшей сестрой. Жаль, что мне не слышно, что доносится из телефонной трубки – расстояние слишком большое. Спасибо, хоть у брата голос высокий и пронзительный.

– Не, выманить-то то ее не проблема. Поймать бы, сегодня целый день где-то шлялась! Проблемы? Какие проблемы, Никита, она же без дара!

О, тогда это точно Боровицкий. Граф Никита Иванович Боровицкий, вот кто он. Но его, конечно, редко называют по имени – оно ему не подходит. Слишком доброе имя для главаря оборзевшей шпаны.

– Да пусть жалуется куда хочет, никто за нее не вступится. Кому нужны проблемы из-за второго сорта?

Из трубки доносится смех, такой громкий, что даже мне слышно. Славик поддерживает его подобострастным хихиканьем. Я не двигаюсь с места, стараясь не пропустить момент, когда брательник закончит общаться с Боровицким, но и не уйти раньше. Может, удастся услышать еще что-нибудь интересное.

Глава 11

Я могла бы сказать, что следующий день посвящен Боровицкому и Ко, но это не так. Две трети – это хлопоты с документами, деньгами, поход на рынок и в банк, а ближе к вечеру выбираюсь в курортную часть города.

Когда-то на месте водолечебницы и источников было огромное, воняющее сероводородом болото – рассадник малярии. В моем старом мире малярию в Краснодарском крае давно победили, а тут борьба еще идет: осушают болота, уничтожая комаров, ставят противомалярийные станции. Вот и здесь все расчистили, вывели воду, проложили трубы, обустроили скважины. Построили госпиталь, водолечебницу, разбили парк и сделали курортную зону.

Мне очень хочется сходить к скале Петушок, посмотреть, как оттуда мог свалиться святой отец, но сегодня все перекрыто – на Минеральной поляне продолжаются строительные работы. Городские власти реконструируют Иверскую часовню и минеральный источник. Где-то там, за горой, проложены желоба, подающие воду в питьевую галерею. Она сейчас тоже на ремонте, должна открыться через пару недель – поэтому, собственно, воду и вывели прямо на аллею, в бюветы.

В курортной части города к вечеру становится людно. По дорожкам гуляют отдыхающие в полосатых пижамах, отдаленно похожие на зэков из советских фильмов, мамочки с колясками непривычного дизайна, молодые парочки. Город маленький, и мне, конечно же, попадаются едва ли не все недавние знакомые, начиная от Елисея Ивановича с супругой и заканчивая их светлостью, давешним господином Степановым с охраной. Тем, который заместитель министра Дворцового ведомства на лечении.

Пижама на светлости как костюм-тройка – поверх строгой, застегнутой на все пуговицы рубашки. Но все равно болтается, как на вешалке. А вот охранникам явно выдали одежду не того размера: мощные мышцы распирают полосатую ткань. Смотрится это немного комично.

И светлость – конечно же! – сразу обращает внимание на мой свежий фингал после встречи с Прошкой. Пусть я и замазала его косметикой, как могла, но Степанов все равно подходит, качает головой:

– Ольга Николаевна, вас все же побили. Когда только успели?

Ну что сказать? Места надо знать! В Горячем ключе какая-то невероятная концентрация тех, кто хочет меня избить.

На самом деле, так и бывает с теми, кто долго время казался затюканным, тихим и неприметным, а потом вдруг изменил линию поведению. Те, кто раньше обижал Ольгу, бросились проверять ее границы.

– Подобное поведение недостойно наследника графского рода, – серьезно замечает Степанов. – Я бы поговорил с Боровицкими, если вы не будете против. О том, как должен вести себя дворянин.

Светлость смотрит на мой фингал, а спиной у него перешептываются охранники. Что-то про то, что их патрону вечно неймется, а у них от такого увеличивается фронт работ.

– Что? Нет, это не Боровицкий с друзьями, – рассеянно отвечаю я. – Это Прошка, церковный служка. Он не специально, просто дурачок.

– Слабоумие?

Хочется добавить «и отвага», только у Прохора как раз слабоумие в чистом виде. В итоге я в красках рассказываю историю о том, как Прохор прятался от меня в подвале и орал «упыриха», а насчет Боровицкого прошу светлость не вмешиваться.

Вопрос даже не в возможной цене, а в том, что мне нужно отвадить жениха насовсем. А для этого он должен бояться меня, а не возможных угроз со стороны третьих лиц.

Но в целом эта встреча скорее приятная: Степанов мне симпатичен. Мне нравятся люди с четкой гражданской позицией, а не сопливые трусы, как Славик.

Кстати, о Славике – он снова сотрудничает.

***

Эпохальная встреча с Боровицким и Славиком снова случается у фонтана в парке. И тоже ночью.

Я выхожу из дома за час до рассвета, и уже через полчаса замечаю за собой неумелую слежку. Две тени крадутся до самого парка, ругаясь и спотыкаясь.

А стоит мне дойти до нужного фонтана и развернуться, превращаются в ухмыляющегося Славика и Боровицкого в вампирском плаще.

– Что, Ольга, добегалась? – хмыкает брат. – Неудачно ты вышла из дома, ой, неудачно!

А Боровицкий просто зловеще молчит. Многозначительно похрустывая суставами пальцев.

– И вы не боитесь? – притворно удивляюсь я.

Я не актриса. Надеюсь, им от моей «актерской игры» так же плохо, как и мне. Спасибо, сейчас еще не совсем рассвело, так что довольно темно.

– Ну и что ты нам сделаешь? – растягивает слова Боровицкий.

В его руках снова загорается пламя: алое, пугающее. Огонь пылает и в темно-карих глазах, подсвечивая их бордовым.

Но на фонтан Боровицкий поглядывает с легким сомнением. Боится, видно, что я опять решу его там потушить.

Но нет, план другой. Я тоже складываю руки перед собой и усмехаюсь:

– Смотри сюда, женишок.

На моей ладони вспыхивает зеленый огонек. Пляшет, облизывает кожу.

Боровицкий хмыкает, а в глазах Славика вдруг загорается звериная жадность. Он тянет руку к зримому свидетельству моего дара – но отдергивает, боится прикоснуться.

– Назад, идиот!

Глава 12

Бестрепетно протягиваю руку его светлости, поворачиваю ладонью вверх. На коже уже вспухают пузыри ожогов.

– Сверху этиловый эфир борной кислоты, снизу огнеупорный состав, – спокойно объясняю я. – Жаль, что борноэтиловый эфир быстро сгорает. И то, что он не обжигает, это байка. Он еще как жжет, видите, у меня уже ожоги? А там, внизу, на дорожке, керосин. По-моему, получилось эффектнее, чем просто бить.

– О да. А позвольте спросить, с чем связан такой выбор места и времени?

Зачем скрывать? Я подумала, что Боровицкий не такой идиот, чтобы заявиться в мою усадьбу, а бить его у него дома тоже как-то нежелательно. Решила, что удобнее всего заманить его сюда. Тем более, что он едва ли откажется поквитаться именно у того фонтана, куда я макнула его при первой встрече.

А что насчет времени, так, во-первых, в темноте огонь эффектнее, чем при свете дня. А, во-вторых, мне не хотелось, чтобы это небольшое «представление» видели люди. А по ночам тут довольно спокойно, ну разве что Степанов, как выяснилось, из-за бессонницы встречал рассвет в парке. Сначала он заметил Боровицкого со Славиком, потом увидел и меня. Вспомнил про наш разговор, осторожно подошел и любовался бесплатным «фаер-шоу», пока Боровицкий не ушел.

– Ольга Николаевна, позвольте, я отведу вас в водолечебницу, к дежурной медсестре. Вам нужно обработать ожог.

Пожимаю плечами: ничего не имею против. Только сначала закидаю остатки горящего керосина щебнем, чтобы все потухло – и пойдем.

Идти до водолечебницы недолго, минут пятнадцать, но светлость не может быстро ходить, и дорога занимает вдвое дольше. По дороге я развлекаю Степанова байками про то, как уговаривала Славика сотрудничать.

Это было несложно. После того, как в ночь с воскресенья на понедельник он проснулся связанный и с горящими бумажками между пальцев ног, а добрая я начала вдохновляющую беседу с пары пинков по нежным местам – на лице было бы заметно – он быстро согласился, что старшая сестра страшнее, чем дружок Никита, выдал все их педагогические планы, сдал список других «фигурантов» и согласился выманить Боровицкого к фонтану.

Для этого ему пришлось весь день сидеть у телефона и отвечать, что «Ольга еще не вышла из дома, дрыхнет», а потом – что «пошли скорее, она собралась встречать рассвет в парке». Плюс успокаивать паранойю Боровицкого, когда оказалось, что кроме Славика никто из друзей не может шляться с ним по ночам.

О том, что сыночек главы банка не выйдет погулять после моего визита в банк к его папочке, а сына городского главы настоятельно попросил сидеть дома Елисей Иванович, Боровицкий так и не узнал.

Ах да. Днем у меня были дела, и пришлось попросить Марфу каждый час заходить в комнату Славика со словами «бумага отлично горит». Чтобы он не забыл.

– А почему огонь? – улыбается Степанов.

– Во-первых, это эффектно. Во-вторых, легко изобразить, если немного знать химию.

И, в-третьих – но я об этом не говорю – я вспомнила, как приняла Боровицкого за фокусника, и решила, что это может сработать и в обратную сторону. Если дар огня можно легко перепутать с фокусами, то и фокусы получится перепутать с даром.

И еще кое-что. Мне очень хотелось проверить, как отреагирует жених на новость о том, что это я сожгла церковь. Примет вранье за чистую монету или начнет орать, что я присваиваю себе его сомнительные заслуги?

Нет, Боровицкий не стал говорить, что это он сжег церковь. Он пришел в ужас и заявил, что я ненормальная, и там же погибли люди. Значит ли это, что он непричастен к поджогу? Скорее всего.

– Идемте сюда, Ольга Николаевна. Герасим, сходи пока к Васе, спроси про здоровье.

В лечебнице крупная полная медсестра охает, ахает, осматривает ожог, обрабатывает и накладывает свободную сухую асептическую повязку. Потом дополнительно мажет уже подживающий после Прошкиного удара фингал и по доброте душевной поит меня минералкой. Сетуя, что завтрак начнется только через два часа, и меня не получится накормить.

Мне хочется снова попробовать посмотреть на скалу Петушок – я выяснила, там можно пройти в обход – и светлость решает проводить меня до конца парка. Он тоже с удовольствием взглянул бы на скалу, но самочувствие, увы, не позволяет лазать по горным тропинкам.

Вернувшийся Герасим недовольно бухтит, что оно-де прекрасно позволяет шастать по парку туда-сюда. А второй охранник Степанова, Васисуалий, как сидел в туалете, так и сидит. Кричит оттуда, где он видел эту подозрительную сероводородную минералку.

И вот мы снова идем по почти пустынной аллее мимо фонтанчиков и бюветов с питьевой водой. Степанов шагает чуть медленнее, чем когда мы шли сюда, тяжело опирается на трость – устал.

Но разговаривает со мной все в прежнем спокойном и доброжелательном тоне. Только чем дальше от водолечебницы, тем серьезнее становятся вопросы.

– Если вы хотите, чтобы Боровицкий отказался от брака с вами, боюсь, запугать его зеленым пламенем и побить будет недостаточно. Их род страшно нуждается в ваших деньгах.

– Откуда вы это знаете?

– Я же работаю в Министерстве императорского двора. По должности положено разбираться в подобных вещах. Только отвернешься, и внук человека, казненного за государственную измену, уже просит личную и конфиденциальную аудиенцию у Его Императорского Величества. Но, умоляю вас, давайте не будем говорить о работе. Совершенно нет желания ее сейчас обсуждать.

Глава 13

– Аристократия постоянно режет друг друга, Ольга Николаевна. Особенно здесь, на юге, – улыбается Степанов. – Но, знаете, я вот так, сходу не могу никого припомнить. У вас были старые конфликты с Суриковыми и Аладьевыми, но не настолько серьезные, чтобы затевать что-то подобное. Разве что Синявские. Но у них, простите, кишка тонка. К тому же глава их рода сейчас капитан на торговом судне, ему не до сведения счетов.

Оглядываюсь. Горячий Ключ постепенно просыпается, и народу в парке становится больше. Люди примерно те же, что вечером: отдыхающие в пижамах, мамы с колясками непривычного дизайна, спортсмены и велосипедисты в коротких шортах.

И Степанов с охраной, тростью и вот этим доброжелательным «аристократия постоянно режет друг друга». Он удивительно хорошо сюда вписывается.

– Синявский?

В моей памяти что-то вспыхивает. Какое-то детское воспоминание – не то о сорванной помолвке, не то о чем-то еще.

«Они нас ненавидят», – княгиня расчесывает волосы у зеркала. – «Не бойся, Ольга, у них кишка тонка лезть».

Забавно, кстати – княгиня никогда не называла старшую дочку никакими уменьшительными именами.

Уж насколько мой родной отец из старого мира, кадровый военный, был строгим, он звал меня и «Оля», и «Оленька». А мать местной Ольги использовала только полное имя – резкое, звучащее лязгом металла.

– Да, это граф Глеб Синявский, – рассказывает тем временем хромая светлость. – Не уверен, что он заслуживает вашего внимания, Ольга Николаевна. Он далеко, и знаете, орать на подчиненных – это его потолок.

Степанов как будто с этим Синявским лично знаком. Хотя не исключено. Мало ли, где и когда они могли пересекаться. Россия большая, но дворянских родов с даром не так уж и много. Каждый на учете.

– А мой отец? Князь Реметов-Черкасский?

– Это уже второй вопрос, но пожалуйста. Ваш отец как раз был из тех, кого я не пустил бы к Его Императорскому Величеству ни в кое случае.

Мы останавливаемся у очередного фонтана. Он меньше, чем тот, куда я скидывала мажоров, зато с интересной статуей: Геракл целится в небо из лука как античное ПВО.

Герасим жестом спрашивает разрешения присесть на скамеечке, и светлость кивает. Сам он остается у фонтана: кладет трость на бортик и смотрит на воду. А я терпеливо жду продолжения. Потому что в воспоминаниях Ольги ничего подобного нет.

– Не знаю, насколько вас посвящали, но Григорий Реметов, ваш дед по отцовской линии, был народовольцем, – осторожно говорит светлость. – Одним из тех, кого схватили у тела Александра Второго. Смертную казнь ему не дали, он утверждал, что его заманили на место преступления обманом, но все равно полжизни провел в ссылках. Императорскую фамилию он ненавидел. А эти вещи, знаете, слишком часто передаются по наследству, чтобы этим пренебрегать.

Вот замечательно-то, у меня еще и народовольцы по линии Реметовых! Отца я помню плохо, но он вроде был адекватным. Так, ворчал иногда про «царское правительство», но с кем не бывает. И дядя тоже вроде не особо замечен в поддержке цареубийц и прочих террористов. Зато теперь ясно, с чего у нас Славик в гербы плюется – от деда, наверно, впитал.

Мда. И я еще мечтала вернуться на военную службу! Пол не тот, дара нет, образования нормального нет, плюс цареубийца в родне!

– Ольга Николаевна, на самом деле это условности, – мягко говорит Степанов. – Поверьте, личная верность важнее, чем репутация предков. Просто доказывать ее становится сложнее, только и всего.

– И что, вы пустили бы меня на императорскую аудиенцию?

– Может быть.

Степанов берет трость с бортика и улыбается. Глаза у него становятся совсем светлыми, прозрачными.

– Знаете, я даже удивился, когда увидел, как вы отчитываете Вячеслава за герб. Не ожидал. А теперь, Ольга Николаевна, спасибо за беседу, вам, наверно, пора идти.

Мы прощаемся у фонтана. Светлость повторяет, что готов вмешаться в историю с Боровицким, если это потребуется, но я отказываюсь. Посмотрим сначала, может, им и сегодняшнего хватило.

– Герасим, идем.

Телохранитель тяжело поднимается со скамейки. Я же подбираю подол платья и сажусь на бортик, в ногах Геркулеса. Щурясь, наблюдаю, как их светлость ковыляет в сторону водолечебницы, опираясь на трость, а Герасим по сложной траектории обходит двух мамочек с колясками, присмотревших его скамейку.

Очередной велосипедист в шлеме мчится по аллее, не снижая скорость. Вот это наглость! В этом парке, кажется, не хватает парочки лежачих полицейских!

Степанов останавливается пропустить его, но велосипедист дергает руль – и снова едет наперерез. Глаз отмечает шлем и платок, закрывающий лицо, и я вскакиваю с криком. Нецензурным, конечно же.

Слишком поздно!

Светлость отшатывается, уклоняясь от столкновения, роняет трость.

Велосипедист бросает ему под ноги что-то маленькое, блестящее металлом – и проезжает мимо, ни на секунду не снизив скорость.

Герасим вопит нецензурно, но он еще слишком далеко, шагах в двадцати. А я уже в трех.

– Бегите, Ольга, – голос светлости, почти шепот.