Песнь нищих душ

Глава 1

Над вытоптанным полем повисла тишина и разверзся портал. Первым вышагнул голубоглазый мальчик и осмотрелся. Он молча показал на отошедшее вдаль сражение и, словно по указу его руки, по мертвым телам и изрытой земле понесся всадник.

Мужчина, не скованный ни латами, ни сокрытый кольчугой. Лишь синий плащ на плечах, накинутый поверх алой рубахи. Словно ткань может защитить от стрел и копий. Но ему не нужна была защита.

Он ворвался в гущу сражающихся людей, рубя всех тяжелой секирой. Когда воины в панике начали разбегаться, он понесся им вслед, хватая самых медлительных.

Слышались предсмертные хрипы задушенных, мерзко хрустели ломающиеся позвонки.

А синий плащ наливался багрянцем.

Вдали от всего этого бродил малыш, выдергивая из ртов покойников языки и складывая их в небольшой мешочек цвета заскорузлой крови. На нем тоже был синий плащ. Но совсем иной, с глубоким капюшоном и крошечной вышивкой в виде зеленого жука с левой стороны – прямо напротив сердца.

Жители нищих кварталов не могли видеть происходящего, но прекрасно знали, что так происходит всегда, когда идёт битва. Разговор нет-нет, да и возвращался к всаднику. Именно о нем вели неспешный диалог двое.

– Он убивает всех. Не смотрит даже, за кого ты сражаешься. Плевать ему, прав ты или виноват. если настигнет, то не прощайся с языком! – сказал Хемминг.

– Он пьет смерть, чего ты хочешь. – пожал плечами Энгид.

– И ты спокоен... – усмехнулся первый говоривший.

– Страх выматывает.

Скупщики и барахолки были тем местом, где веселье редкий гость. Здесь оседают тени, подпитываемые нуждой и отчаянием. Завсегдатаи таверен в основном люди, чьи лица измождены усталостью и голодом, а глаза напоминают мутные озера, отражающие лишь безысходность. И среди этого хоровода теней, словно яркий луч солнца, внезапно появлялся он, тот, кто прибывал с заказом. Его выдавали обычно неестественные движения, скованность и нервозность, словно он примерял чужой костюм. Он нервно оглядывался по сторонам, слишком часто и нарочито незаметно, пытаясь сыграть роль случайного прохожего или, наоборот, делового человека, попавшего сюда по необходимости. Но его видели насквозь с первой минуты.

Здесь не ходят такими радостными. Здесь нет людей с такой холеной кожей, потому, что никто не спит на подушках, а уж тем более на подушках, покрытых на-во-лоч-ка-ми. В этих кварталах засыпают мертвецким сном, подложив под голову руку в грязной суконной куртке, или разваливаются на сене, слежавшемся и давно превратившемся в скудную подстилку.

На «блошином» рынке такие нежные лица редкость. Что и выдает заказчиков, так и маня залезть незаметно к ним в карманы. Нищета приползает сюда, подгоняемая голодом, одетая в лохмотья и рванье, изможденная и затравленная. Те же, кто приходит сюда с деньгами, одеты добротно, и их взгляды жадно скользят по развалам в поисках удачной сделки. Они ищут легкой наживы, чужие жизни для них лишь фон, их интересует только собственная выгода, и торгуются они громко, с циничным азартом.

Кто только не приходит сюда! Только уходят далеко не все.

Вот Лещин, стоявший у столба сделок, явно не принадлежал к этому миру. Хорошо одетый, сытый, он брезгливо оглядывал окружающую нищету, морщась от шума и запахов. Он выделялся, как бриллиант в куче навоза, и не мог этого не понимать. А ещё от него за версту несло страхом. Жители трущоб чутко ощущали это, и готовились отщипнуть себе лакомый кусочек.

«Приди, постой там, а дальше он сам тебя найдет», – напутствовал его ныне покойный Валиак еще в начале прошлого месяца. И вот ростовщик Лещин решил наконец воспользоваться этим советом, поскольку его жизнь оказалась под угрозой. Валиак не сказал, сколько ждать, но ростовщик решил, что не стоит слишком долго привлекать к себе внимание, и направился к выходу. Нет, так нет. Жизнь дороже, а кошель у него уже срезали. Вот незадача… и когда успели?

Он не знал, что его уже заметили. Нет, не те, кто поживился его монетами. Один из нищих, чьи глаза слезились от ветра и болезней, незаметно подмигнул серому человеку, идущему мимо шаркающей походкой. Тот неуловимо кивнул, и мгновенно растворился в толпе, словно призрак, вернувшийся в родную стихию.

Лещин ничего не видел. Он старательно обходил нищих, внутренне содрогаясь от их протянутых рук и умоляющих взглядов. Он крепко сжимал в кармане запасной сверток с бумажными деньгами, и на лбу у него выступил пот. Мысль о том, что его путь лежит через неблагополучные кварталы, кишащие болезнями, приводила его в ужас. Зловещий «стайный» район славился тем, что трупы там находили редко, и чаще всего полностью обглоданными, до костей. Мужчина старался не думать о том, куда девались одежда и личные вещи несчастных. Он знал лишь одно – это место поглощает даже память о своих жертвах. А уж кто будет искать ростовщика, на которого точит зуб едва ли не всё население Молога? Лещин дураком не был, и не льстил себе, думая, что жена любит его, а не двухэтажный домик в тихом районе города, самом тихом, насколько может быть тихим такое место, как Молог. Говорят, что его земли прокляты не одно столетие.

Прийти на встречу с наемником означало для дельца последний шаг. Крик отчаяния. И то, что тот не пришел в назначенное время, стало предзнаменованием конца его существования. Или же напротив, добрым знамением надежды. Может ещё не поздно спастись если бросить все прямо сейчас, и скрыться, растворившись в этой нищей безымянной толпе?

Внезапно на плечо ростовщика легла рука в темной перчатке. Кожа перчатки была неестественно гладкой, почти глянцевой.

– Не оборачивайся. Говори, – раздался хриплый, бесцветный голос. Он не принадлежал ни одному из мимолетных лиц, мелькавших до этого. Казалось, он исходил из самой тьмы. По спине Лещина пробежали мурашки, а за ворот рубахи упала неприятная капля пота.

– Почему я должен выполнять это требование? – Лещин мгновенно понял, что нужный ему человек все же откликнулся на его безмолвный призыв у столба сделок. Он добавил в голос наглых ноток самоуверенности, пытаясь скрыть страх, но крутить головой не спешил. Слишком живо было ощущение ледяного прикосновения стали к затылку. Вторая капля пота сбежала по шее, и продолжила свой путь по спине. Губы пересохли, и наглый тон давался с большим трудом.

Глава 2

Городской смог мстительно затаился в переулках, поджидая прохожих, которым можно будет вползти в лёгкие, и вырваться обратно глухим кашлем. Насморочный город дышал тише обычного, словно затаил дыхание в недобром предчувствии. Люди шли по своим делам, не глядя по сторонам, не задерживаясь около трупа у подвала. Ночью придут те, кто пожирает плоть, и от него ничего не останется, кроме костяка. Лещин лежал все так же, с вытянутыми руками, с пустыми глазницами, в которых застыл последний немой вопрос. Никто не кричал, никто не звал стражу. В этом квартале мертвецы далеко не самое страшное. Они просто часть пейзажа. Как грязь, вонь и нищета.

Калеб постарался смиренно опустить взгляд, и слиться с толпой. Он даже ссутулил свои широкие плечи. Мало ли высоких людей в Мологе?

Но кто-то его заметил.

то был не простой прохожий, который сам всего боится, и не вор, замаскировавшийся под торговца гнилыми овощами. Такие товарищи как раз старались не смотреть на наемника, чувствуя исходящие от него силу и смертоносность. Заметил его иной охотник, котороый смотрел прошлым вечером из окна трактира «Дворец», как Лещин убегал прочь, не понимая, что его уже записали в мертвецы. Тот, кто теперь, спрятавшись за облупившейся колонной заброшенной ротонды на крыше, прекрасно видел тело ростовщика и дверь подвала, из которого вышел Калеб. Он наблюдал потому, что ему велели не спускать глаз с этой двери, и не упустить миг, когда наемник направится к центру города. Тот, кто дал это задание не сомневался, что его брат поступит именно так.

– И ведь не сбежал, – прошептал наблюдатель, опуская подзорную трубу. – Это плохо.

Он достал из-под плаща маленький блокнот в кожаном переплете и быстро набросал несколько строк.

Затем он достал из кармана тонкую серебряную иглу и уколол себе палец. Капля крови упала на бумагу рядом с надписью. Буквы тут же начали меняться, переплетаться, складываться в новые слова, как будто чернила были живыми, и сложились в приказ:

«Брат знает, кто послал ему этот маленький утренний подарок. Не трогайте его. Пусть идет».

Наблюдатель сглотнул. Надпись звучала как совет, да только никто никогда не слышал советов от того, кто сидел в Башне Молчания за семью печатями, семью замками, семью тенями, семью проклятиями, никогда не выходя на городские улицы.

– Он хочет, чтобы Калеб сам нашел его, – прошептал наблюдатель, пряча блокнот. – Зачем?

Он не знал и знать не хотел. Его задача была следить, докладывать и не вмешиваться. Он сделал всё как приказывали, значит ему ничего не грозит. Если только у Гильома не наступит миг плохого настроения. Тогда он способен убивать на любом расстоянии. Ему нет надобности покидать свою башню. Но всё сделано хорошо, и у пьющего смерть нет поводов гневаться на своих слуг.

Наблюдатель выдохнул, и поспешил покинуть крышу. В глубине души он понимал, что, если Калеб пойдет туда, куда ведет его путь, никто не выживет. Ни заказчики, ни исполнители, ни даже те, кто считает себя нейтральными лицами. Потому, что когда встречаются пьющий смерть и песнь смерти, то хорошего исхода не бывает.

Калеб шел медленно, потому, что слышал, как город говорил с ним той особой тишиной, которая наступала, когда он проходил мимо. Тишиной, которая цеплялась за его плащ, как пыль за саван. Тишиной, которая знала его имя, даже если он сам его забыл. И она пыталась нашептать ему правду. Жаль, но Калеб не умел говорить на древнем языке тишины…

Туман шел рядом, не отставая ни на шаг. Его уши были настороже, ноздри трепетали, улавливая запахи страха, пота, крови и металла. Он чувствовал слежку. Кто-то крался не только по улицам, придерживаясь отдаленных теней, но и шел по крышам, припадая к мокрому железу, которое иногда тяжко вздыхало под его весом. Дважды пес останавливался и поднимал голову, но Калеб не останавливался. Он знал, их не тронут, пока он нужен брату. Иначе их застрелил бы тот трус, который наполовину был виден за колонной ротонды. Может стоило метнуть в него сюрикен?

Калеб шел к месту, которое не мог забыть, даже когда потерял память. Именно там все началось, около портала. Не того, что разверзался над полем боя. Тот был дверью для мальчика с голубыми глазами и мужчины, в живом плаще, который пил кровь. Для того, кого старались не называть по имени. Калеб усмехнулся своим мыслям. Он не был уверен, что кто-то помнил о том, что когда-то и у ужасающего всадника было имя, и звали его как защитника, Гильом… и чтобы стать ужасом Молога, ему пришлось претерпеть множество преображений, прежде чем он получил новую суть. И трансформации проходили внутри пустоты Пепельных врат.

Сейчас Калеб шел к зловещим Пепельным вратам. Они стояли в центре Забытого сада, давно заросшего дикого парка, где когда-то гуляла знать, а теперь бродили лишь крысы да те, кто не имел пристанища.

Врата представляли собой арку из черного камня, покрытую резьбой, изображающей падающих птиц, сгорающих в полете. В центре арки висела пустота. Она не была воздухом или тьмой. Наемник не знал, как назвать отсутствие всего. Не было ни цвета, ни тьмы, ни света. Просто ничто, зависшее внутри Врат.

Калеб остановился перед ними. Туман сел рядом, не отрывая взгляда от арки. Она возрождала в его сознании какие-то тени. что-то ужасно неприятное мерещилось псу в этом странном отсутствии запахов и звуков.

– Ты помнишь? – спросил Калеб, не глядя на пса.

Туман тихо заворчал, признавая, что ему неуютно.

Калеб протянул руку. Кончики его пальцев коснулись невидимой границы, и воздух дрогнул. Послышался шепот тысячи голосов, говорящих на забытых языках, голосов тех, кто прошел через врата и не вернулся. А может вернулся, но уже не совсем собой, как было и с ним.

– Там они меня создали, – сказал Калеб. Его голос прозвучал равнодушно, но Туман уловил какие-то нотки, не свойственные хозяину, – Вынули все человеческое и оставили только то, что умеет убивать. Потом у них что-то вышло из-под контроля, когда я вышел. Сначала они решили, что я мертв или что меня больше нет в этой реальности. Я плохо помню, но, по-моему, они говорили именно об этом. Они хотели превратить меня в такое же существо, каким стал мой брат, но не смогли, потому, что я все еще сам могу принимать решения. А Гильом слепо выполняет их волю, и сидит в своей башне, как узник, сам не понимая этого. Он думает, что в его руках власть, а сам является последним рабом.

Глава 3

Смутная тень, подобная живому существу, вырванному из глубин его разума, отделилась от Калеба. Она упала на землю мягко, как детский шарик, и приняла форму ребенка. Мальчик с голубыми глазами поднял руку, и тень так похожая на его собственное отражение, застыла, словно статуя из дыма и боли. Это была память Калеба, которая не могла заговорить с ним, и рассказать о его собственной жизни.

– Ты не вспомнишь себя, пока не вспомнишь нас, – сказал мальчик. – Не тех, кто знаком тебе сейчас под именами, которые выдумали для нас люди, а то единство, которое существовало, прежде чем мир разорвал нас на части.

Калеб пошатнулся. Его пальцы сжали рукоять секиры, ища опору в чём-то материальном. В голове вспыхнули образы. Они проступали смутно, как сквозь треснувшее и очень грязное стекло стекло. Калеб видел, словно со стороны, двух совершенно одинаковых мальчика, бегущих по полю под сияющим желтым солнцем. Наемник думал, что никогда не видел настолько чистого неба. ни облачка, только бескрайняя голубизна, такая чистая, что хотелось зачерпнуть ее ладонями и выпить. Один ребенок счастливо смеялся, и подкидывал разноцветный мячик, другой размахивал мешочком, полным ягод. Этот мальчик громко кричал: «Я люблю тебя, братик! Куда ты пойдёшь, туда и я! Мы всегда-всегда будем вместе!»

– Это… ложь, – прохрипел Калеб, с трудом выплёвывая слова. – Гильом предал меня. Своими руками он толкнул меня в Врата, и хотел, чтобы я стал его личным наемником. как будто я не брат, а какой-то верный пёс!

– Нет, он хотел, чтобы ты выжил, – возразил голубоглазый мальчик. – А ты… ты хотел, чтобы он изменился. Понимаешь, вы оба ошиблись, и дорого заплатили за свои заблуждения.

Тень ребенка села на землю, согнулась, как будто от сильной боли, которую Калеб похоронил под слоями пепла и стали.

– Я твоя память, – прошептала тень. – Но я нахожусь не в твоей голове, а давно вырвана из тела. Ты не можешь убить Гильома, потому что он часть тебя, и его память слишком далеко, чтобы он мог обратиться к ней. Если хочешь вернуть всё к истокам, тебе понадобятся все силы, чтобы соединить три осколка.

Калеб отпрянул назад, не выдержав правды. Туман зарычал, с готовностью умереть, пес встал между хозяином и тенью, посмевшей его напугать, но Калеб положил руку ему на загривок.

– Отойди, друг. Это моя битва, и я сражаюсь не с ним, а с самим собой. Здесь никто мне не поможет, даже ты.

Тень протянула руку для прикосновения. Туманный ребенок провел ладонью по лицу Калеба.

– Ты думаешь, что не сможешь победить? – спросила она. – Боишься, что правда тебя сломает? Нет. Ты должен вспомнить. Попробуй с малого, ощути в пальцах игрушку в виде твоего любимого щенка, вспомни запах страниц твоей любимой книги. Собери свои воспоминания из моментов в один нескончаемый поток жизни. Пожалуйста, сумей вспомнить…

Но Калеб не помнил ничего из детства.

– Он не толкнул тебя в Пепельные Врата, – грустно сказал мальчик. – Он пошел первым, чтобы проверить, можно ли выжить, а ты отправился за ним, потому что был его братом.

– И что? – голос Калеба дрогнул. – Он вернулся совсем другим, без сердца. Ты же сам видишь, что у него нет жалости, и любое сострадание он принимает за слабость, достойную смерти.

– У него нет человеческих чувств, а ты вернулся без памяти. Кто из вас потерял больше?

Тень шагнула вперед, но на этот раз Калеб не отступил. Тень коснулась своей рукой его груди прямо напротив сердца.

Перед Калебом снова развернулась сцена из давнего прошлого. Они снова были детьми, но в этот раз стоящими перед Пепельными Вратами. Гильом решительно шел впереди, а за ним следовал Калеб, с мешочком в руке, полным свежих ягод.

– Ты уверен, что мы сможем вернуться к родителям? – спрашивал Калеб.

– Не знаю, – отвечал Гильом. – Но если мы не проверим, то как узнаем?

Они взялись за руки, и вошли во Врата вместе.

Калеб вскрикнул от щемящей боли, пронзившей сердце и упал на колени. Тень вернулась, втянувшись в его лоб.

– Я помню, – прошептал он. – как держал его за руку и обещал не отпускать. Но я совсем не могу вспомнить, почему мы оказались там, и что случилось.

Мальчик с голубыми глазами улыбнулся.

– Теперь ты можешь спасти нас. Потому что единство – это крылья, и даже если одно сломано, другое позволит спланировать, и не разбиться.

– А ты кто? – Калеб попытался ухватить мальчика за плечо, – он или я?

– Я – это и ты, и он. Найди свои воспоминания, и ты поймёшь все сам. Сейчас ты не поверишь мне, и не захочешь принять такую правду.

Калеб поднялся. Его глаза больше не были полны глубинного страдания, в них горел огонь непривычный огонь надежды, того чувства, которое не умирает, даже когда мир рушится.

– Гильом… – прошептал он. – Я спасу тебя. Я себя спасу!

Туман подошел и ткнулся носом в его ладонь, поддерживая хозяина. Калеб потрепал его по загривку. Пес довольно заворчал, и боднул руку, требуя продолжения ласки. Наемник похлопал Тумана по спине, сообщив ему:

– Мы идем не на войну, друг. Мы идем домой.

В Башне Молчания Гильом вдруг закричал от пронзивших его мозг воспоминаний. Он упал на колени перед зеркалом, в котором отражался Калеб, беседующий с тенью. Пьющий смерть вспомнил гораздо больше Калеба, и его голова была готова взорваться.

– Нет… – прохрипел он. – Не сейчас… не это…

Человек в белом отступил. На его лице, лишенном черт, мелькнуло нечто похожее на страх. Он никогда не видел своего господина таким, и это пугало.

Гильом схватился за голову. В его глазах мелькали образы: детские руки, сжимающиеся в кулаки, честные клятвы, данные под сияющим солнцем… перед его мысленным взором проносилось все, что он мечтал забыть. Не мог только вспомнить, из-за чего всё началось. Мысли путались, и отчего-то мерещились белые стены, совсем как в его башне, только ровные, а не круглящиеся.

– Он не должен… – прошипел Гильом. – Он не должен вспоминать… это делает нас… слабыми.