Песня (не)любви

Глава первая

Аннотация: После долгих лет отец вспомнил обо мне, вернул в столицу и намерен выдать замуж. Я была представлена королю, покорила высший свет, и теперь все знатные господа добиваются моего внимания. Но есть еще Клод Ласкар – исповедник короля, оплот веры и праведности, образец добродетели, магистр Ордена Солнца. И когда он заговорил о любви, я поняла, что мир сошёл с ума. Из-за меня. 
_______________________________________________    
Предупреждение: герои – неоднозначны, сцены – откровенны, мораль – в загоне. Насилия над главной героиней НЕ БУДЕТ. Всё закончится хорошо, но не сразу.

Глава первая

Мне пришлось придержать лошадь, чтобы пропустить странную процессию – молодые женщины, разнаряженные ярко, но совершенно неподобающе, шли вереницей по улице, распевая веселую песню про солнце, которое щедро греет всех и везде. Они держали бубны, украшенные лентами, выстукивали задорный ритм, и привлекали внимание всех – и не только своей молодостью и красотой. Их платья у ворота были расшнурованы, а разноцветные шелковые рубашки приспущены с плеч, обнажая груди с подкрашенными кармином сосками. Они вызывающе алели, подчеркивая или нежную белизну кожи, или ее смуглость.

Такого мне не приходилось видеть даже в Уэльве, где женщины пользовались определенной свободой. Но встретить подобное в Барише – городе строгих нравов?..

Я следила за пестрой колонной, открыв от удивления рот.

Только жителей Бариша, похоже, эта процессия не смутила. Наоборот – мужчины махали руками и подбрасывали шапки, приветствуя гологрудых красавиц. Кто-то обрывал цветы с пышных клумб и рассыпал душистые цветы женщинам под ноги, кто-то бросился прямо в толпу, пытаясь дотронуться до выставленной на обозрение плоти. Даже благородные господа – в расшитых серебром и золотом камзолах, с тугими кошельками у пояса, подошли ближе. Некоторые доставали монеты – сияющие в солнечном свете солиды, и подманивали женщин, как рыбок на приманку.

Красавицы подходили не стесняясь, забирали монету и подставляли обнаженные груди, позволяя себя приласкать. Мужчины щупали женскую плоть – кто жадно, сминая и щипая за соски, кто равнодушно, лениво улыбаясь и покачивая в ладонях соблазнительные плоды.

- Кто это? – удивленно спросила я у женщины, недовольно взиравшей на всё происходящее.

Женщина была в глухом коричневом платье и в коричневом платке, оставлявшем лицо открытым от бровей до подбородка.

- Вы нездешняя что ли, леди? – спросила она, не отрывая взгляда от женщин с бубнами.

- Я из Уэльвы, приехала сегодня.

- Тогда ясно, - сказала женщина сухо.

Она перевела взгляд на меня, брови ее приподнялись, потом она еле слышно хмыкнула, но ответила все тем же тоном:

 – Это кайны. Рабыни из Нижнего города. Блудницы и развратницы. Сегодня у них праздник, вот они и разорались.

- О-о… - только и смогла произнести я.

В моей стране кайнами называли волшебных существ из древних легенд. Кайны принимали облик красавиц с чарующими голосами и соблазняли смертных мужчин. Мой народ считал себя потомками кайны и смертного. Но то, что кайны – это рабыни, а тем более блудницы, я и представить не могла.

Женщины подняли бубны над головами и хором грянули другую песню – гимн солнцу и цветам, который поют в первый день последнего весеннего месяца. Только в их устах торжественное песнопение больше походило на песенку с пирушки. Они подняли такой шум и так затрясли лентами, что моя лошадь взбрыкнула и понесла.

 Ханда полетела по улице, распугивая прохожих и бешено мотая мордой, а я старалась сдержать ее, натягивая поводья изо всех сил.

Гологрудые кайны и зеваки разбежались, прижимаясь к домам, кто-то на балконе двухэтажного дома завизжал дико и пронзительно, еще больше перепугав Ханду, и тут нам наперерез, прямо под копыта лошади, бросился человек в черной длинной камизе.

Я успела увидеть крепкие смуглые руки, схватившие Ханду под уздцы, и едва не перелетела через холку, потому что лошадь резко остановилась.

Мужчина пригнул ее голову до самой мостовой, удерживая невероятным усилием, и теперь что-то нашептывал лошади на ухо, успокаивая.

Ханда дрожала, но уже покорилась, и я быстро спрыгнула на мостовую, оглаживая лошадь по шее.

- Чего испугалась, дурочка? – попеняла я. – Как будто диких плясок не видела… Благодарю, господин, - начала я и замолчала, потому что увидела, что то, что я приняла за черную камизу, оказалось сутаной. Передо мной был прелат – служитель Солнца. На груди у него был медальон старинной работы, в виде солнечного лика – на диске размером в полладони были грубо выбиты глаза, рот, нос и схематично обозначенные лучи. Золото было древним – с теплым красноватым отливом. Теперешнее золото было с холодным оттенком, потому что к нему добавляли серебро.

Я смотрела на медальон, и лишь спустя несколько секунд спохватилась и посмотрела прелату в лицо.

Наши взгляды встретились, и я вздрогнула – мне показалось, что взгляд мужчины проник в самую мою душу. Проник, вывернул наизнанку все тайные желания и грехи, укорил за них и назначил кару – и всё это за крохотную долю секунды.

1.2

- Вы целы? – повторил прелат, не дождавшись ответа.

- Да, - пробормотала я, чувствуя себя необычайно глупо.

Меня воспитывали в вере моего отца, и я посещала храмы Солнца, веря лишь в одного бога, а не в сонм божков, как было заведено у народа моей матери, но никогда ещё я не испытывала ничего подобного ни перед одним священнослужителем. Я была смущена и не могла понять причины смущения.

- Вам не следует ездить по Баришу верхом и одной, - произнес прелат, внимательно и осуждающе разглядывая меня.

Я ощутила его взгляд, как прикосновение, и чуть было не отшатнулась, чтобы увеличить расстояние между нами. Хотя, вряд ли это бы помогло.

– Как вас зовут? – продолжал прелат, и вопрос прозвучал строго, словно на допросе.

- Даляль… - ответила я прежде, чем сообразила, что не следует так отвечать. И не следует заговаривать с незнакомцами на улицах! Наставница, присланная отцом, столько раз повторяла мне правила поведения, принятые у тервингов!

Мужчина в сутане удивленно приподнял брови, и я быстро сказала:

- Это совершенно не важно, мой господин, – и опять дернула поводья. – Позвольте мне ехать дальше!

- Вы слишком молоды, чтобы ездить верхом без сопровождения, - сказал прелат строго. – Кто ваш отец, я поговорю с ним.

Только этого не хватало! Чтобы в первый день знакомства с отцом жрец Солнца попенял на ненадлежащее воспитание дочери! Но я ни в чем не виновата. Это те гологрудые бесстыдницы нарушили покой – орали, как козы на водопое!..

Но ещё страшнее, если он спросит о моей матери…

- Это точно лишнее, - ответила я сердито, поставив ногу в стремя, чтобы дать понять, что разговор окончен. – И я с сопровождением, к вашему сведению. Вот мои слуги, - я махнула рукой в сторону слуг, сопровождавших меня на мулах. Правда, теперь слуги стояли в сторонке, боязливо посматривая на грозного прелата. Но я бояться не собиралась, потому что не сделала ничего предосудительного. – А моя служанка – в коляске, охраняет мои вещи, - я взлетела в седло, и на этот раз прелат отпустил поводья. – Так что позвольте проехать, не желаю стоять здесь до полудня.

Он молча отступил, давая дорогу. И снова взгляды наши встретились. И как будто солнце померкло, а все вокруг перестало существовать. Меня охватил суеверный ужас – говорили, что в Барише полно колдунов, которым известны тайны кровавой черной магии. Вдруг этот прелат – один из них? Что ещё, как не черные тайны, могли заставить такого красивого и полного сил мужчину надеть сутану, отказываясь ото всех радостей жизни? Прелаты обязаны были соблюдать обет безбрачия, и я вдруг с удивлением поняла, что злюсь на этот древний закон. Несправедливо оставаться в стороне от жизни, когда всё в тебе – сама жизнь!..

Но мысли эти были слишком греховными и совершенно ненужными, поэтому я подхлестнула Ханду и поскорее поехала прочь. Пока и в самом деле не дознались, что я – дочь Илайши Ивирица, советника короля.

Двадцать пять лет назад тервинги завоевали земли гуршатов, и уже двадцать лет усиленно насаждали свою веру, обычаи и знания. Я ничего не имела против чужих знаний, если они шли на пользу, но так и не смогла принять сердцем новые обычаи.

Впрочем, насаждая свои обычаи и провозглашая целомудрие высшей добродетелью, тервинги почему-то не гнушались делать любовницами женщин других племен. Двадцать пять лет назад моя мать стала пленницей, а потом и любовницей моего отца. Он был уже женат, но несколько лет, пока в Бариш не приехала его законная жена, да и потом – отец ничуть не страдал, живя с двумя женщинами одновременно. Моя мать умерла, родив меня,  а законная жена родила мальчика и выжила, поэтому меня сразу отправили с кормилицей в Уэльву, откуда была родом моя мать.

До недавнего времени отец не вспоминал обо мне, хотя регулярно присылал деньги на содержание, а когда мне исполнилось двенадцать – прислал наставницу, которой полагалось обучить меня всему, что полагается знать девице из тервингов.

Наставница оказалась до оскомины нудной, и день и ночь твердила мне о необходимости быть скромной, послушной и прилежной в рукоделии. Но я не желала сидеть с иголкой и прялкой целыми днями, мне по душе были  нравы Уэльвы, где тервинги еще не совсем уничтожили обычаи моего народа. Мне нравились протяжные песни, что пели на улицах бродячие музыканты, нравились зажигательные танцы, что исполняли женщины в праздник полнолуния, надевая на бедра звенящие пояса. Я любила бегать с уличной детворой, воруя виноград и персики из чужих садов, и слушать сказки, которые рассказывали старики, потягивая зеленый чай.

Я думала, что проживу в Уэльве всю жизнь, но когда мне исполнилось девятнадцать, отец прислал письмо, в котором приказывал немедленно прибыть в Бариш.

И вот я приехала, и совершенно не знала, как встретит меня отец – человек, которого я никогда не видела, и который никогда не видел меня.

Дом отца располагался в центре города, между парком, примыкавшим к королевскому дворцу, и королевским собором. Я придержала лошадь, чтобы полюбоваться великолепными витражами – издали они походили на сполохи ярких огней – золотистые, алые, синие. Обязательно схожу туда!.. Сегодня же!..

Но сначала предстояло встретиться с отцом.

Нас ждали, и ворота были открыты, чтобы лошади и мулы не стояли на улице.

1.3

Стараясь скрыть замешательство, я повернулась вокруг своей оси. На мне был обычный дорожный наряд – юбка с разрезами и удлиненный приталенный камзол. Удобно и просто. Так путешествовали все женщины в землях Уэльвы. Может, отец хотел видеть меня в наряде женщин своего народа? Но у меня не было таких нарядов.

А может, отец не верит, что я – именно та, за которую себя выдаю?

- У меня письмо, написанное вами, милорд, и ваше кольцо, - сказала я, раскрывая поясную сумочку.

- Не надо, - остановил меня отец. – Я и так вижу, что ты – моя дочь. Точная копия Сурайи.

Сурайя – так звали мою мать.

- Маурин, - продолжал отец, - проводи ее в комнату. Всем остальным – возвращаться сейчас же.

Я уже сделала шаг по направлению к дому, но, услышав отца, остановилась.

- Как? – переспросила я. – Вы прогоняете их, милорд? Мы выехали на рассвете, моим людям надо отдохнуть… И со мной мои служанки…

- У тебя будут другие служанки, - отрезал отец, - и это – мои люди. Я сам решаю, прогнать их или оставить. Пусть оставят твои вещи, если они есть, и убираются.

Несколько секунд я смотрела отцу в глаза, пытаясь обуздать гнев. Его люди – да, это так. Но они устали в пути. Неужели нельзя позволить отдохнуть им несколько дней?

- Что смотришь? – мрачно поинтересовался отец. – Хочешь мне возразить? Этому тебя учили?

- Нет, милорд, - ответила я с трудом, смирив гордость.  - Я понимаю. Простите.

- Иди за Маурин, - велел отец, и я не посмела его ослушаться. И даже не посмела оглянуться на слуг, с которыми проделала такую долгую дорогу, потому что мне было отчаянно стыдно перед ними.

Пройдя следом за мачехой в дом, я не успела оглядеться. Заметила только, что дом был старинным, с обитыми дубовыми плашками стенами, с потускневшими стеклами. Шторы были приспущены, чтобы солнце оставалось снаружи, и в комнатах всегда сохранялись прохлада и полутьма.

Леди Маурин повела меня на второй этаж, а потом по коридору, до двери, расположенной самой последней.

- Жить будешь здесь, - объявила мачеха, указывая костлявым пальцем, посмотрела на меня и еле заметно фыркнула – совсем как та женщина на улице.

Переступая порог, я ожидала увидеть что-то вроде кельи для монастырской затворницы, но комната оказалась уютной и хорошо обставленной. Стекла на окнах были прозрачными как воздух, на полу постлан толстый ковер, стены занавешены ткаными картинами, изображавшими птиц и цветы. На кровати лежало атласное одеяло, и белоснежные подушки прикрывала газовая тонкая ткань.

Туалетный столик украшало большое овальное зеркало в резной раме, за шелковой ширмой нашелся серебряный таз для умывания, кувшин, мыло и прочие принадлежности. Я подошла к окну и приподняла штору.

Окно выходило во внутренний двор, спрятанный за высокой каменой стеной, оплетенной диким виноградом. Посредине располагался бассейн, шагов на пятнадцать в длину. Вода стекала в него тонкой прозрачной струйкой из каменного желоба, и казалась голубоватой в светло-серой каменной чаше. Я сразу представила, как хорошо будет купаться здесь в полдень, когда брусчатка Бариши готова расплавиться от жары. Наверное, от камней вода холодная, как лед, и того, кто окунется в нее, ожидает неземное блаженство.

Слуги отца внесли в комнату мои вещи, и я сразу вынула из дорожной сумки свежую сорочку, чтобы ополоснуться и переодеться. Я старалась не думать о тех, кто только сегодня приехал со мной в столицу. Мне было совестно от этих мыслей. Возможно, я должна была настоять… упросить отца…

Леди Маурин подозрительно и недовольно наблюдала, как я разбираю вещи, а когда в комнату без стука и предупреждения вошел отец – протестующее ахнула.

- Оставьте нас, - велел отец, не глядя ни на жену, ни на служанок.

Женщины выскочили из комнаты быстро и бесшумно, как мыши, вспугнутые котом. Я медленно выпрямилась, оставив сумку, из которой только что собиралась достать флаконы с притираниями, и настороженно ждала, что последует сейчас.  

- В Барише женщинам полагается слушаться мужчин и молчать, - сказал отец хмуро.

- Да, милорд, - ответила я, ощущая трусливую дрожь в глубине души.

Ну вот, а собиралась настаивать или упрашивать.

Зато теперь сразу ясно, что за человек мой отец, и чего от него следует ожидать. Жизнь в столице мгновенно показалась мне тоскливой и кислой, как недозрелые сливы.

- Завтра мы едем ко двору, - продолжал отец, - тебя надо представить правящей семье. Всем будешь говорить, что ты – дочь Маурин, и воспитывалась у её матери.

Отречься от собственной матери?!.

Отец всё понял по моему взгляду и нахмурился еще сильнее.

- Ни слова о Сурайе, если хочешь получить хорошего мужа, - произнес он почти с угрозой.

- А я хочу его получить? – спросила я, не удержавшись от дерзости. Слишком уж обидело меня, что я должна умолчать о своём настоящем родстве, как будто в этом было что-то постыдное. Пусть моя мать и оказалась наложницей отца, это ведь произошло не по ее воле. Моя мать происходила из знатного рода, но попала в плен во время осады, и единственная из семьи осталась в живых… Что она могла сделать против моего отца – убить себя?.. Но у какой девушки в девятнадцать лет хватит на это мужества?

1.4

- Ты – моя дочь, - сказал отец жёстко. – И должна получить самого лучшего мужа. Ни слова о Сурайе. Поняла?

Несколько секунд мы буравили друг друга взглядом, а потом я уступила.

- Да, милорд, - ответила я с гадким чувством, что предала свою мать.

- Хорошо, - кивнул отец. – Маурин всё тебе объяснит.

Он ушёл, оставив меня гадать – что должна объяснить мне мачеха, которую я теперь обязана была называть мамой.

Когда мачеха вернулась, я постаралась принять самый равнодушный вид. Пусть не думает, что меня задело подобное отношение в доме родного отца. Я не желала показывать кому-то – а тем более женщине, занявшей место моей матери, свои слабости и обиды. Показать их – значит, проиграть. Я проигрывать не собиралась.

Сразу было ясно, что отец вспомнил обо мне не просто так. Дочери ни на что не способны. Их миссия – выйти замуж за нужного семье человека, чтобы установить полезные связи. Сейчас найдут мне в мужья какого-нибудь замшелого старика, чтобы породниться со знатным домом…

Я склонилась над дорожной сумкой, чтобы скрыть злость и слезы, повисшие на ресницах.

- Завтра ты отправишься ко двору, - важно сказала мачеха, усаживаясь на скамеечку возле туалетного столика. – Я объясню, как себя вести и что говорить, и только посмей что-нибудь забыть и перепутать!

Пока служанки раскладывали на постели и креслах мои новые платья, мачеха добавила, не потрудившись понизить голос:

- Надеюсь, ты будешь поумнее, чем твоя мать. Она была настолько глупа, что даже не научилась кланяться. Но ты кланяться умеешь, хотя и без изящества. Что ж это искусство не каждому дано постичь.

Такие уничижительные слова о моей матери оглушили меня. Я сжала губы, чтобы не ответить дерзко, хотя на языке крутились сотни колкостей, и сердито посмотрела на мачеху, но та не заметила.

- Немного отдохни, - продолжала леди Маурин, - а потом подберем тебе платье. Я сделала заказ портнихе, тебе понадобятся платья на каждый день. И сменные юбки. Их привезли, но надо подогнать по твоей фигуре, - тут она окинула меня взглядом и покривилась.

- Что-то не так? – не утерпела я.

Я считала себя достаточно красивой, и меня взбесило, что какая-то бледная паучиха, назвавшая мою мать глупой, морщится, разглядывая меня. Это мне впору было поморщиться и сплюнуть при этом.

- Даже не знаю, - леди Маурин покачала головой. – Ты выглядишь, как простолюдинка. Сразу видно, что не из тервингов. Благородная девушка должна быть бледной и томной, а ты черная, как закопченный котелок.

Это было совершеннейшей неправдой. Моя кожа была смуглой, но совсем не черной. В пути я встречала тервингов, который были гораздо смуглее. Мачеха явно хотела меня уязвить, и я решила больше не спускать ей ни одной колкости.

- А какого цвета закопченные котелки? – спросила я высокомерно. – Я никогда не работала в кухне. Леди держат в доме вместо поварихи?

Бледное лицо мачехи стало пунцовым, глаза злобно вспыхнули, но тут вошли служанки, держа разноцветные платья, и обмен оскорблениями пришлось прекратить.

Я умылась, поела, а потом началась примерка. Платья были из тяжелой гладкой ткани – отличного качества, но без вышивки. Только на некоторых была тонкая строчка серебряной или золотой канителью на вороте и манжетах.

Леди Маурин злорадствовала, не таясь – ни одно платье не было мне впору. Даже те, у которых лиф был великоват, не сходились в талии. Мачеха тут же продемонстрировала свою талию – тонкую, как у осы. А я увидела причину такой тонкости – оказывается, все женщины тервингов с самого юного возраста носили утягивающие пояса. От этого талия оставалась тонкой – почти как шея. Я не носила ничего подобного и сразу заметила, что из-за этого грудь у женщин была почти плоской, а живот вываливался из-под пояса, и чтобы скрыть подобное, полагалось надевать пышные юбки. Пусть это выглядело красиво, когда надето платье, но как будет выглядеть такая женщина, если ее раздеть?

Как паучиха! С огромным дряблым животом и тонкими ручками-ножками!

Я немного утешилась такой мыслью, и когда очередной наряд оказался тесен мне в поясе, решительно отбросила платья тервингов и достала из дорожного сундука своё платье.

Оно было сшито лучшей портнихой Уэльвы и шло мне бесподобно. Удлиненный почти до колен камзол из нежно-зеленой ткани, с узкими рукавами и разрезами по бокам, был покрыт вышивкой бисером, а юбка была пышной не от талии, а от бедер, и не лежала на нижних полотняных юбках, а свободно струилась, заложенная многочисленными складками.

- У меня есть прекрасный наряд, - сказала я онемевшим от изумления мачехе и служанкам, - в нем я и предстану перед королем.

- Перед его величеством, - поправила меня леди Маурин и тут же взвизгнула: - Этот наряд не подойдет!

- Почему же? – возразила я, любуясь своим отражением в зеркале. – В ваших платьях я буду выглядеть как простолюдинка, сами так сказали. А такой покрой придает мне тонкости, и видно, что я гибкая, и стройная. И грудь не сдавлена. Зачем мне сдавливать грудь? Она у меня высокая и красивая, и я тоже выгляжу красиво.

- Ты выглядишь нелепо! – взорвалась мачеха.

- Выгляжу нелепо в тех нелепых тряпках, что предлагаете вы, - не осталась я в долгу.