Песня заката

Глава 1

Глядя на подъезжающую телегу управителя, Иви выпрямилась, потирая затекшую спину. Посевное время подходило к концу, и пока муж трудился на господских полях, она вручную обихаживала их собственный, не бог весть какой надел.
- Садись в телегу, - вместо приветствия буркнул управитель. Ему тоже в посевную пору была дорога каждая минута, и крюк к дому Гастона и Иви не улучшил настроения. 
- Случилось что? - поинтересовалась Иви, припрятав мотыгу в кусты и без пререканий подходя к телеге.
- Велено в замок доставить, - тоном показывая, что все остальное его не касается, ответил управитель.
Молча, забравшись в телегу, Иви облокотилась на настил руками, давая спине передышку. Знает ли Гастон, что ее забрали в замок, подумала она. Не знает сейчас, так узнает к вечеру и намнет ей бока. Совсем как во вторую брачную ночь, когда крепко саданув в живот вернувшуюся из замка новобрачную, мрачно предупредил: «Не потерплю господского подарочка». И бил ежевечерне до первой женской крови, пока не убедился, что право господской первой ночи обошлось без «подарочка». Только вот и своих деток за два года, прожитых вместе, у них тоже не появилось.
Гастон был не так уж плох для Иви, во всяком случае, она к нему довольно быстро притерпелась, лелея надежду на уют собственного семейного очага. Бить ее, он больше не бил, работать им обоим приходилось не больше и не меньше, чем прочим, да и понимать друг друга, они уже научились без слов.
Только вчера успела порадоваться, что все вроде хорошо, и нате вам, как сглазила.
Иви не была в замке с той самой приснопамятной первой брачной ночи. И искренне надеялась, что больше не придется. Надеялась, но умом понимала, - зря.
Вот и сейчас, пока телега грохотала по опущенному подъездному мосту, Иви вглядывалась в узкие окошки донжона в безуспешной попытке понять - что им может быть нужно от нее? 
- Иви, никак ты? - неверяще-радостно окликнула ее Мартина, как всегда, шествовавшая по двору с большой корзиной, прижатой к костлявому бедру. 
- Я, - Иви соскочила с телеги и подошла к кухарке. - Что нового-то? 
Старая подруга сразу поняла смысл вопроса. 
- Госпожа Аликс пожаловала. 
Так ее вызвали из-за приезда господской дочки? У Иви чуть-чуть отлегло от сердца. От госпожи Аликс она хорошего не ждала, но все же... может и обойдется. 
Мартина взялась проводить ее к госпоже, и они вместе зашагали по узким замковым лестницам и коридорам. 
Госпожу Аликс Иви не видела давно - сама она почти два года не бывала в замке, а дочка барона де Вуазена год назад вышла замуж за графа де Ге, победившего в турнире, устроенном бароном специально для этой цели, и увезшего жену в далекий Лангедок. 
Замужество пошло ей на пользу, отметила Иви. Во всяком случае, госпожа Аликс стала еще холенее и изнеженнее, а ее наряды и драгоценности - еще богаче. 
- Сабо сними и подойди, - брезгливо поморщившись, велела она Иви. Но Иви и свои ноги сочла недостаточно чистыми для такого яркого, диковинного гобелена, что по желанию госпожи расстелили прямо на соломе, покрывавшей пол, поэтому, разувшись, бочком обогнула восточное чудо. 
- Стань к свету, - последовал новый приказ. 
Иви послушно подвинулась. Несколько мгновений женщины внимательно изучали друг друга. Синий, с поволокой, взгляд Аликс, скрестился с почти такого же оттенка, задумчиво-настороженным взглядом Иви. Выхоленная белая кожа графини контрастировала с веснушками и загаром крестьянки; Иви была чуть ниже ростом, коренастее и грудастее, но в остальном молодые женщины были очень похожи.
Ничего таинственного или сверхъестественного в столь явном сходстве не было - Иви появилась на свет на год раньше госпожи Аликс, став тем самым «господским подарочком» первой брачной ночи своей матери. Ни для кого в округе происхождение Иви не составляло тайны, а ей никогда и в голову не приходило, даже мысленно, посметь назвать господина барона - «батюшкой» или госпожу Аликс - «сестрой».
- Черна как головешка, а на ручищи вообще смотреть страшно, - уничижительно поморщилась госпожа Аликс и хлопнула в ладоши, подзывая доверенную служанку.
Весь вечер Иви к ее тихому и нарастающему ужасу отмачивали, отскабливали, умащали маслами, словно благородную даму. Вырвавшись, наконец, из рук своих мучительниц, она бросилась на колени перед госпожой Аликс.
- Ради всего святого, госпожа, отошлите меня обратно, - взмолилась Иви.
- Встань, - велела Аликс. Внимательным взглядом она окинула фигуру и лицо Иви, и, похоже, осталась довольна. - Отныне будешь моей доверенной камеристкой.
- Но, госпожа, как же мой муж, - спросила Иви, внутренне уже осознав всю безнадежность ситуации и смирившись. По возвращении, если она вообще вернется, Гастон забьет ее до смерти - и будет прав.
- Вот убогая, - рассмеялась Аликс. - Радоваться надо, что тебя на время избавили от увальня-муженька.
«На время», слава тебе Господи, значит, это только на время. 

Уже неделя, как она здесь, вздохнула Иви, опускаясь на колени в замковой часовне. Гастон появился под воротами замка только вчера вечером, но страже было велено его прогнать. Раньше он прийти не мог, Иви понимала, что после того, как ее забрали, работы у мужа добавилось вдвое. Их ждет голодный и трудный год, и дай Бог, чтоб на этом неприятности закончились.
С усердием помолившись Господу, Иви поднялась и направилась в покои госпожи Аликс. Непривычно дорогая одежда с хозяйкиного плеча заставляла ее держаться неестественно прямо, опуская при этом голову и пряча взгляд.
Входя в покои госпожи, Иви успела уловить быстрый шепот - один из голосов принадлежал Аликс, другой был незнакомым - мужским.
- Иди, принеси горячего вина с пряностями, - с порога отправила ее госпожа, небрежным взмахом руки.
Иви не считала себя шибко умной, но и дурочкой тоже не была. Что-то странное было в том, что госпожа Аликс вспомнила о ней и снова забрала в замок. Иви прислуживала в замке и раньше, до замужества, но Аликс никогда ее не замечала, никогда ничем не давала понять, что ценит ее службу. А тут вдруг, два года спустя... К тому же, служанок у госпожи было множество, начиная со старой преданной Жакеты и заканчивая новыми, немыми сарацинскими рабынями, подаренными мужем. Что-то здесь нечисто, ох нечисто. Но за всю неделю, Иви так и не смогла понять, в чем же дело.
В коридоре раздались шаги и смех Гильома де Вуазена, старшего сына господина барона, и Иви спряталась в темный угол, вжимаясь в него до тех пор, пока голоса барона и его сына не послышались уже со двора.
Два года назад господин барон уступил право первой ночи в отношении Иви – сыну; и именно Гильом, навалившись на нее, вдавив телом и лицом в перину, быстро, грубо и больно, сделал Иви женщиной. С тех пор она избегала встречи с ним - как черт ладана, а Гастона не винила за то, что он бил ее по возвращении - не приведи Господь выносить в чреве дитя сатаны.
Госпожа Аликс пригубила вино и мановением пальца, подозвала Иви к себе поближе.
- Я собираюсь съездить в обитель святой Магдалины, - сказала она голосом тише обычного. - Просить ее... ну, ты понимаешь...
Иви понимала. Как и она сама, госпожа Аликс, после года замужества, все еще не была в тягости.
- Я не хочу, чтобы кто-нибудь знал об этом, - продолжала Аликс.
Неудивительно, при ее-то гордости. Да и слухи могут пойти, не ровен час, прознает родня мужа. Сраму тогда не оберешься.
- Поэтому отправлюсь тайно, только с Жакетой. А ты займешь мое место в покоях и просидишь здесь до вечера. Понятно?
«Так вот, зачем я ей нужна», - с облегчением подумала Иви.
- Хорошо, госпожа, - сказала она вслух, склонив голову.
- Сейчас можешь идти. Но помни - никому ни слова.

На рассвете, обменявшись с госпожой нарядами, Иви робко сказала:
- Госпожа Аликс, вы не могли бы... за меня тоже... поставить свечу святой Магдалине.
На долю секунды, Иви почудилось во взгляде Аликс что-то убийственно холодное и насмешливое. Но госпожа с улыбкой ответила:
- Услуга за услугу, - поставлю.
- Благодарю вас, - смутилась Иви, гоня прочь неуместные сомнения.
Продержаться до вечера оказалось не так уж сложно. Под предлогом головной боли, Иви отказалась выходить из покоев и спускаться к обеду в большую залу, отказалась и ужинать. Но когда немые сарацинские служанки вошли обряжать госпожу ко сну, в сердце Иви впервые ударила тревога. Госпожа Аликс с Жакеттой могли задержаться - может, дорога плохая, или решили остаться в обители до утра, молиться всю ночь, - успокаивала она себя.
Следующим утром одна из немых служанок, одевая ее, подняла глаза. В них стоял ужас. 

Иви завтракала, но изобильная, господская, с пряностями еда не оставляла во рту вкуса. Она не знала, что делать. Признаться во всем и поднять тревогу? Ее засекут плетьми, а госпожа Аликс ославится на всю округу. Промолчать и подождать? А вдруг с госпожой случилось что-то нехорошее?
«Подожду еще день, - в конце концов, решила Иви. - Если и на следующее утро госпожа не появится, придется признаваться».
После полудня в замок въехала кавалькада всадников. С замирающим сердцем Иви выглянула в узкое окошко. Мгновением позже сердце ухнуло вниз, а колени подогнулись.
- Аликс почивает. Мы ждали вас только через неделю, граф, - донесся со двора голос баронессы де Вуазен.
- Так разбудите ее и скажите, что после обеда мы отправляемся в путь, - прогремел на весь замок низкий, властный, с южным выговором бас графа де Ге.
Иви вспомнила насмешливо-гадливое выражение, мелькнувшее на мгновение на лице госпожи Аликс, и поняла, что оно было единственным, что она видела настоящего за эту неделю.
Иви села на постели. Ну, вот все и встало на свои места. Иви понятия не имела, куда отправилась госпожа Аликс и зачем, но не сомневалась, что сделала она это по своей воле, а ее, Иви, использовала, чтобы отсрочить обнаружение своего исчезновения.
В коридоре раздались приближающиеся тяжелые шаги; скрипнула дверь покоев. Служанки, присев в глубоком поклоне, вылетели за дверь, и Иви осталась один на один с высоченной фигурой, закованной в доспехи.
- Придется поторопиться, дорогая женушка, - сказал граф де Ге, на ходу расшнуровывая стальной нарукавник. - Ну-ка, поди ко мне.
На плохо слушающихся ногах Иви подошла, опустив глаза и подбородок. Стараясь скрыть дрожь за быстротой движений и длинными рукавами, Иви подняла руки, чтобы помочь графу с нарукавником, но, в ту же секунду, почувствовала, как он резко наклонился к ее лицу, и непроизвольно вскинула голову. Озадаченный взгляд глубоко посаженных карих глаз смотрел на нее в упор.
- Кто ты, черт побери?
Так быстро. А она, дурочка, еще на что-то надеялась...
Властной рукой граф еще выше приподнял ее подбородок, повертел лицо, рассматривая так и этак.
- Кто ты и где моя жена? - снова спросил он. Взгляд из-под нахмуренных бровей не сулил добра.
Иви молчала, ибо от ужаса не знала, что говорить. К тому же голос мог выдать ее, как ничто другое.
- Что за дьявольщина тут творится? - вопросил граф уже служанок, немым, испуганным трио, рухнувших на колени, едва войдя в покои по его зову.
Так и не дождавшись ответа, граф де Ге схватил за руку самозванку и поволок вниз, в большую залу.
- Я жду объяснений, - прогремел он, швырнув Иви на колени посреди залы.
- Что случилось, де Ге? - с веселым удивлением, предвкушая забаву, спросил Гильом де Вуазен. - Что натворила наша милашка Аликс?
- Это не твоя сестра.
Гильом расхохотался. Сидевший у камина барон сдвинул брови.
- Да ладно тебе...
- Объяснитесь, граф, - одновременно произнесли младший и старший Вуазены.
- Эта женщина - не Аликс. Я хочу знать, как и почему она оказалась в покоях и в одеждах моей жены.
Барон, баронесса, Гильом внимательно всмотрелись в Иви. У баронессы на мгновение испуганно вытянулось лицо, но она сдержалась, тут же приняв подобающий случаю оскорбленно-недоумевающий вид. Мать, или что-то знала, или что-то подозревала о намерениях дочери, - догадалась Иви. Барон в ходе осмотра и бровью не повел. Зато Гильом, кажется, понял в чем дело, и снова расхохотался.
- Вы, что, переусердствовали с напитками в придорожной таверне? Это моя дочь, - резко ответил барон де Вуазен.
- Да, это наша Аликс. Что с вами, граф? - поддержала его супруга.
Иви в ужасе закашлялась.
- Я не... - начала она, но подскочившая баронесса, заботливо склонившись к ней, скрыла от мужских глаз и стукнула пальцами по губам.
- Бедная девочка простудилась и два дня лежала в постели, - сокрушенно объявила она во всеуслышание, мертвой хваткой костлявых пальцев вцепившись Иви в плечо.
- И потому стала ниже ростом и кидается развязывать мне нарукавники? - издевательски, со все нарастающим раздражением произнес граф.
- Аликс?! Нарукавники?! - один Гильом продолжал искренне забавляться происходящим. - Да это нам впору жаловаться на то, что ты держишь ее за последнюю служанку, де Ге.
- Вы бредите, граф. Перед вами моя дочь, и я готов присягнуть в этом на Библии, - сказал барон, ледяным тоном подчеркивая, что пора положить конец столь дикой нелепости.
- Я тоже, - гаденько поддакнул Гильом, смерив Иви маслянистым взглядом, от которого та внутренне сжалась.
- Вы почти месяц не видели жену, граф, вот вам и померещилось Бог весть что, - поддержала мужа и сына баронесса.
Де Ге обвел взглядом всю семейку и, похоже, понял, что в замке Вуазен ему правды не услышать.
- Ну, что ж, - произнес он тоном, не предвещающим ничего хорошего; поднимая Иви за шиворот, словно нашкодившего котенка. Баронесса поспешно убрала руку с ее плеча, напоследок предостерегающе больно царапнув сквозь ткань платья.
Ошалевшую Иви, в ужасе цеплявшуюся за все, что попадалось на пути, вытащили во двор и бросили в повозку. Туда же влетели перепуганные служанки, и под громовой приказ взбешенного графа де Ге «Опустить ворота!», кавалькада тронулась.

Повозка остановилась - как определила Иви наугад, внутренним чутьем человека, находящегося в родных, привычных местах, - посреди поля за холмом, скрывшим путников от замка и замок от них.
Кожаный полог, закрывавший вход в повозку, резко отлетел прочь.
- Вон! - раздался рык, обращенный к служанкам. Освобожденное ими пространство, приложившись головой о верхнюю перекладину и согнувшись, занял граф де Ге. Настроения ему это, понятное дело, не улучшило.
- Хочешь умереть без мучений - рассказывай, - бросил он, нависая над Иви.
«Терять-то нечего», - подумала она. Убить ее убьют в любом случае, а от госпожи Аликс, да и от всех других Вуазенов, она за свою жизнь добра не видела.
И Иви рассказала. Про то, как госпожа Аликс вызвала ее в замок. Про то, как сделала своей камеристкой. Про то, как поехала помолиться в обитель святой Магдалины.
Этого оказалось достаточно, чтобы граф отрядил своих людей прочесывать все окрестные дороги, а сам в сопровождении оруженосца, не мешкая, ускакал в обитель. Повозка с позабытой в ней Иви двинулась дальше, сопровождаемая немногочисленной оставшейся охраной.

«Бежать бы, - едва отойдя от пережитого кошмара и растерев слезные дорожки по щекам, подумала Иви. - Домой, к Гастону, а оттуда вдвоем, куда глаза глядят». Тоска по их уже отлаженному, устоявшемуся житью, болью прихватила сердце.
Три пары глазных белков, дико и странно различимых на невидимых в сгустившейся темноте лицах, предупреждали, что Иви стерегут не только снаружи. Но попробовать все равно стоило.
На ощупь Иви осторожно изучила стенки повозки и быстро поняла, что сработана она добротно, и выход из нее только один - тот самый, что закрыт кожаным пологом и охраняется стражей.
Еще с минуту подумав, Иви изобразила приступ боли в животе и попросила остановить повозку. К ее изумлению, вместо этого, одна из служанок зажгла светильник и протянула ей диковинной формы ведро. «Все у благородных не как у людей», - ошарашено и разочарованно подумала Иви, отказавшись от ведерка и сделав вид, что ей резко полегчало.
Повозка госпожи Аликс, как и ее покои, была сплошь завешена гобеленами и заложена подушечками. Прислонившись к одной из них, Иви из грустного, тоскливого бдения перешла в тихий, утешающий покой сна.

Она проснулась, когда услышала доносящийся снаружи мощный бас графа де Ге. Сам он, переступив порог повозки, сбросил в угол забрызганные грязью доспехи и зло уставился на мгновенно подобравшуюся Иви.
- Рассказывай, - усаживаясь на усеянный подушками пол повозки и буравя Иви взглядом, потребовал он.
- Но, я ведь уже все рассказала, господин граф, - жалобно пискнула та.
- Медленно. Толково. Все, что знаешь.
С появлением графа в повозке резко стало тесно и душно. Иви инстинктивно отползла как можно дальше от него, и уже оттуда заново начала свое повествование.
Де Ге молча выслушал ее, потом заставил рассказать снова. Зачем, Иви не понимала, но покорно повторила все в третий раз. Теперь граф часто прерывал ее, задавая вопросы.
- Кто бывал в замке, пока Аликс находилась там?
- Друзья господина Гильома, приезжали охотиться.
- Кто?
- Соседи, граф де Монмерай и барон де Курси. Но они госпоже Аликс совсем не нравились... - под тяжелым взглядом мужа госпожи Аликс Иви прикусила язык, остро пожалев о сказанном.
- Еще кто?
- Кажется, больше никого из господ.
- Гонцы, менестрели?
- Менестрели были.
- Как давно?
- Четыре дня тому... кажется.
- Они были в замке, в тот день когда ты слышала разговор Аликс с каким-то мужчиной?
- Да, наверное, - Иви честно пыталась все припомнить.
- Куда они направились? Как выглядели?
Короткие и резкие вопросы хлестали один за другим. У Иви голова плыла и пылала.
- Один - высокий, худой; другой - обычный, неприметный. Куда они делись, может, стража видела... Я не знаю.
- Тебе помочь вспомнить? - холодно спросил граф де Ге.
- Клянусь спасением своей души, я, правда не знаю, господин граф, - голос предательски дрогнул и ослабел.
- Не знаешь или морочишь мне голову? - в его тоне была злая брезгливость, та самая, которая у хозяев, как Иви знала по опыту, означала, что наказание уже определено и будет жестоким. Порка была основным способом, помогавшим освежить память слугам замка Вуазен, но Иви опасалась, что у разъяренного рыцаря, сидевшего перед ней, есть способы много действеннее и страшнее.
- Я жить хочу, - протянула Иви, чувствуя, как слезы закапали через края век.
- Говори. Куда она на самом деле поехала?
- Не знаю, - цепенея от ужаса, едва слышно прошептала Иви.
Здоровенная рука повернула ее лицо к свету и приподняла подбородок. Иви застыла, не вытирая потоков слез, стекавших по щекам.
- Похоже, ты слишком глупа, чтобы быть сообщницей, - наконец, вынес вердикт граф де Ге, отпуская ее и брезгливо вытирая руку, вымоченную слезами.
- Я ничего больше не знаю, господин граф. Отпустите меня. Зачем вам такая дура... - забормотала Иви то, что думала.
- Нет, - резко отрезал де Ге. - Я ничего не пожалею для того, чтобы собственными руками открутить вероломную головенку твоей госпожи, но на худой конец, сгодишься и ты. Вдовцом я в любом случае стану. Так что, молись о том, чтобы я нашел ее поскорей, - если ничем другим помочь не можешь, - последняя фраза, помимо угрозы, веяла так до конца и не рассеявшимся подозрением.

Глава 2

Темницы в замке де Ге были прочно и хитро выстроены — вот уж больше года Иви не видела солнечного света, надежно скрытого толстыми, каменными, сырыми стенами. Холодна и страшна была здесь зима, но страшнее всего — тоска, приходившая все чаще и гостившая все дольше.
Не чаяла уже Иви когда-нибудь увидеть Гастона, да и вообще что-нибудь кроме стен каменного мешка, поглощавшего исподволь ее жизнь и молодость. Где-то высоко над головой светлевшее днем пятно окошка, в которое никогда не попадало прямого солнечного луча, давало знать, что на земле день и ночь по-прежнему сменяют друг друга.
А сегодня Иви даже слышала, как на рассвете пели птицы. И запела сама. Тихую и грустную песню, почти без слов. Пела, как дышала, пела, чем жила, чем еще страдала душа. О безвинно загубленной молодости, о несостоявшейся любви, о вновь пришедшей, но невидимой весне, о птицах, что вольны петь и лететь, куда захотят.
— Лети, птичка, лети к солнышку… — выводила тоненьким голоском Иви, и сама того не ведая, спасала себе жизнь.

Раймон де Ге проснулся рано утром в тяжелом похмелье. Вчера он слишком часто прикладывался к кубку. Как впрочем и позавчера, и позапозавчера… Вспоминать дальше было бессмысленно. Голова отзывалась болью, а желудок — дурнотой на каждое движение.
Он вышел во двор, подставив одуревшую голову утреннему ветру с Пиренеев. Глупо все это. С вином пора заканчивать. Недостойно мужчины и недостойно представителя благородного рода де Ге так напиваться из-за проклятой девки.
Ветер приносил и уносил какую-то мелодию, едва слышную, незнакомую, но очень подходящую моменту и настроению. Де Ге стоял и слушал, и вдруг неожиданно осознал, что пели не на провансальском языке, а на франкском. С тех пор, как сбежала Аликс, в замке некому было не то, что петь, даже говорить на этом языке. И тут он вспомнил…

Дубовая, окованная железом дверь темницы отлетела прочь с несвойственной ей лёгкостью, и пение Иви оборвалось. Последняя нота плавно слилась с замирающим скрипом дверных петель.
Впервые за долгое время по глазам Иви резанул яркий свет факела. Заслонив слепящий свет рукой, Иви приморгалась, и разглядела помимо тюремщика, державшего факел, крупную высоченную фигуру, которую ей не раз случалось видеть в кошмарах.
— Господин граф, — севшим от неожиданности и страха голосом прошептала она. От утреннего холода и тюремной сырости ее била дрожь.
— Принеси плащ, — последовал приказ.
Тюремщик вышел вместе с факелом, а Иви осталась в темноте, мурашками на коже ощущая сквозняк, проникающий в открытые двери, и присутствие человека, которого боялась до потери рассудка. В том, что он пришел, чтобы убить ее, как обещал, Иви не сомневалась и, прощаясь с земной юдолью, прерывающимся шепотом начала читать единственную молитву, какую знала. В ответ в темноте раздался звук, который она безошибочно приняла за усмешку, а вездесущий сквозняк донес до неё запах перегара.
Свет вернулся, в трясущуюся Иви швырнули плащ, а потом огромные руки толкнули вперед, прочь из темницы.
Как она оказалась в донжоне, Иви не помнила, помнила только блаженное ощущение тепла, окутавшее ее вместе с мягкой шерстью плаща. Там де Ге в последний раз толкнул Иви вперед, сказал что-то по-провансальски высокой плотной женщине и ушел.
Женщина завела Иви в одну из комнат башни, а следом раздался звук поворачиваемого в замке ключа.

Кормилица Ано вошла в графские покои и недовольным взглядом окинула остатки вчерашнего ужина на столе, и своего молочного сына, в это мгновение хлебавшего из кубка отнюдь не молоко.
— И что мне с ней делать?
— То, что я сказал. Запереть там, где не так сыро и промозгло, как в подземелье.
— Ходят разные слухи. И слух о том, что ты держишь жену в заточении без всякой на то причины — не самый худший из них.
— И что? — расправившись с содержимым, де Ге раздраженно отшвырнул кубок. Тот прокатился по столу и остановился, натолкнувшись на полный мяса поднос, с неприятным звуком удара металла о металл.
— Может быть, н-графине стоит показаться на людях.
Граф раздраженно фыркнул. Кубок, откатившись от подноса, с еще более резким звоном упал на пол и исчез под столом. Проявление недовольства стоило де Ге приступа мучительной боли, ударом копья пронзившей висок. Кормилица внимательно и даже слегка злорадно наблюдала за его похмельными мучениями.
— Я уезжаю, — дождавшись, пока боль ослабеет, произнес де Ге. — Она должна оставаться здесь и взаперти. В остальном, поступай, как знаешь.
Осторожно поднявшись из-за стола, граф вышел из комнаты.
— Ну, что ж, — вслед ему задумчиво произнесла кормилица, и позвонив в колокольчик, вызвала служанок чтобы прибрались тут. Она не стала ругать девушек за то, что они не сделали этого с вечера, зная, что Раймон был настолько пьян и невменяем, что ни одна из них просто не решилась войти.

С того утра Иви держали в одной из комнат для прислуги.
Вместо износившегося за год в темнице платья госпожи Аликс, Иви дали несколько новых, насколько она могла судить по выделке ткани и богатству вышивки, раньше также принадлежавших графине де Ге.
Теперь она могла видеть солнце, могла не ломать голову над тем, чем себя занять, — ей принесли все необходимое для рукоделия, и Иви отдалась занятью со всей страстью трудолюбивой души, истосковавшейся по радости работы. Порой она так увлекалась, что не замечала как приносили обед, и забывала поесть до самого вечера, пока темнота не заставляла ее прекратить выводить узор в ожидании, когда первый луч солнца коснется узкого зарешеченного окна.
Заговорить с кем-нибудь она не пыталась, слишком напуганная, не рассчитывающая на сочувствие, да и к тому же не знавшая провансальского.
Высокую женщину звали Ано, она была кастеляншей. По-провансальски вместо «господин» или «госпожа» говорили короткое «н», ставя его перед именем или титулом, так что кастеляншу называли н-Ано.
О подмене было известно немногим — немым сарацинским служанкам, Иви, графу де Ге, — ну и графская стража, скорее всего, кое о чем догадывалась. Просветил ли граф н-Ано лично, или у нее оказался зоркий глаз и не менее прозорливый ум, но она явно знала, что Иви — не госпожа Аликс. В один из первых дней кастелянша произнесла, обращаясь к Иви на франкском:
— Можешь говорить со мной. Со всеми остальными – нет. Поняла?
— Да, — склонила голову Иви.
В последующие дни н-Ано стала приходить по вечерам и усаживаться с рукоделием рядом с Иви. С собой она приносила зажжённый светильник, так что Иви получила возможность вышивать и по вечерам. Долгие вечерние часы в одиночестве и темноте заполнять удавалось лишь страхом, тоской и воспоминаниями, поэтому светильник молодую женщину радовал, а вот гостья настораживала. Заговаривая с Иви, кастелянша неспешно и отчетливо проговаривала фразы на двух языках — франкском и провансальском, так, чтобы Иви легче было понять их и запомнить. Иви по большей части молчала, а н-Ано говорила обо всем, что касалось замка, вышивки или ведения хозяйства.
Задумчиво-внимательный взгляд кастелянши слишком часто останавливался на Иви, а не на шитье. Молодой женщине это не нравилось — слишком свежи и тяжелы были последствия неожиданного интереса, проявленного к ней госпожой Аликс. Но н-Ано была терпелива и, кажется, не желала Иви зла. Лишь однажды, во время трапезы, когда Иви машинально подняла с пола упавшую краюху хлеба, н-Ано, глядя на нее, чему-то про себя усмехнулась.
Работала Иви много и охотно — вышивала узоры на церковном покрове, рубахах, платьях, головных уборах. Прислужницы, приносившие еду, если и давались диву, то держали свое удивление при себе. Они испуганно замолкали в присутствии Иви, видимо, принимая за госпожу, чем-то прогневившую супруга и наказанную им. Или, быть может, им тоже было запрещено разговаривать с ней.
Вскоре Иви обладала уже кое-каким словарным запасом на провансальском, позволявшем успешно понимать то, что относилось к ведению хозяйства. Ее настороженность по отношению к н-Ано все больше отступала перед сначала робкой и осторожной признательностью, а затем и симпатией, выражавшимися в том, что Иви, работая, непроизвольно старалась занять место поближе к кастелянше, которая, единственная из всех, подолгу оставалась в комнате и разговаривала с ней.

Глава 3

Впервые за долгое время Раймон поймал себя на том, что довольно улыбается. Он получил разрядку с Иви и совершенно не испытывал угрызений совести из-за случившегося. Напротив, ему понравилось. Она стала первой женщиной, после исчезновения Аликс, с которой ему захотелось этого. Не то, чтобы де Ге решил хранить верность пропавшей жене – напротив, после того, как она сбежала, он считал себя свободным от каких-либо обязательств – но на остальных женщин, словно пала тень ее предательства. Они были не нужны ему, а продажные женщины и жены баронов, всячески завлекавшие его в свои постели на турнирах, – даже противны.
      Но, в конце концов, он был молодым, здоровым мужчиной, и природа требовала своего. Он получил то, в чем нуждался, сегодня. И теперь усмехался, вспоминая выражение лица и глаза Иви. Как ее зрачки расширились от испуга, как теплые, натруженные пальцы ухватились за его плечи, как менялось выражение глаз, когда она шла к пику наслаждения вместе с ним. «Черт, потише», – осадил он себя, – «а то повторения захочется уже сейчас».
      Как оказалось, в том, что по ее глазам так легко читать, есть свои плюсы. Например, он был уверен, что Иви получила удовольствие. С Аликс же никогда нельзя было быть в чем-то уверенным. Она принимала его супружеские ласки снисходительно, позволяя к себе прикасаться, но не давая заглянуть в душу. Вполне возможно, она не пускала его в свои переживания потому, что они были заняты другим. Раймон перестал улыбаться. Он найдет эту сучку и заставит заплатить за ложь, за позор и предательство, за смерти, виной которым она стала. Заплатить сполна и за все.

      Иви ворочалась в постели. За окном уже пропели первые петухи, а она все не могла уснуть. От раздумий и воспоминаний пухла голова. Она вспоминала Гастона и хижину, в которой они жили. Вспоминала, как они плечом к плечу трудились до изнеможения в поле, как скрипела деревянная кровать, когда на рассвете Гастон брал ее на покрытом соломой семейном ложе.
      Бывало, от этих соитий Иви получала удовольствие, бывало, что лежа под Гастоном, мыслями уносилась вперед, в грядущий день, припоминая все, что собиралась успеть переделать засветло. Жечь вечерами масло в светильнике они себе позволить не могли, поэтому в такие минуты Иви хотелось, чтобы он кончил поскорее.
      Она вспоминала, как муж вздыхал, когда скатывался с нее, как пару минут потом, лежал молча, тоже, видимо, обдумывая предстоящий день, как задумчиво скреб бороду, вставая. Иви не видела его уже больше года, а вместе они прожили два. Она знала, что без нее Гастону худо – в хозяйстве помогать некому, да и к тому же она ведь не умерла, а пропала, так что он остался соломенным бобылем, без надежды жениться снова.
      А еще, Иви знала, что Гастон, в отличие от господина графа, пить бы не стал – не в его характере это было. Всю свою силу, радость, злость он отдавал работе. Ну, разве что мог ударить жену или скотину иногда, но за дело и не сильно, для острастки, не так чтоб покалечить. По бабам чужим муж Иви не бегал, людей к себе не привечал, не любил шум-гам. Побаивались его в деревне, но и уважали.
      Хозяйство у них было пусть не богатое, зато основательное. Иви в приданное господин барон определил добрую корову, а у самого Гастона был бычок, так что животины не только пахали – корова давала молоко и приплод. Иви вздохнула, вспомнив как поднявшись, первым делом шла в хлев, доить Рыжуху. Та была ей и подружкой, и товаркой в работе, спокойная, смирная.
      Недосуг Гастону искать жену, забот по хозяйству невпроворот. Рыжуха, поди, отелилась, сеять уж пора, самому за двоих поработать, на господском поле и своем наделе.
      И почему только все вышло так именно с ними, с Гастоном и Иви?

      Флор, как обычно, принесла поднос с кувшином вина и кубком для господина графа, но Иви не шевельнулась в ответ, хотя многие дни перед этим исправно выполняла возложенную на нее кастеляншей обязанность. Это было уже второе проявление неповиновения за день – чуть раньше, Иви удалось ускользнуть из купальни прежде, чем граф де Ге вошел туда. Но если в первый раз ее дерзость осталась незамеченной и безнаказанной, то сейчас Иви чувствовала на себе как всегда внимательный, ожидающий взгляд н-Ано.
      – Не пойду, – ответила на него Иви вслух.
      Кастелянша ничего не сказала, лишь подняв брови, с сожалением покачала головой, и Иви сразу отчетливо вспомнила год, проведенный в подземелье. «Это или темница» – молодая женщина поняла, что выбор, если он вообще у нее есть, небогат. Невысказанное обеими женщинами недовольство словно отравило воздух, напитало молчание, воцарившееся в покоях. Иви чувствовала себя так, будто кто-то с силой давил ей на плечи, подталкивая вперед, встать.
      – Так мне... что делать? – заданный Флор вопрос повис в без того отяжелевшем воздухе.
      Иви подняла поднос с кувшином и кубком со стола, куда его успела поставить Флор, и избегая глядеть на н-Ано, вышла из комнаты.
      Она шагала по коридору, с каждым шагом наполняясь злой решимостью отнести вино и сразу уйти. Но стоило переступить порог графских покоев - сердце застучало словно у испуганного кролика, а поднос в руках предательски дрогнул. Стараясь не поддаться порыву немедленно бежать прочь, Иви подошла к столу. От резкого, неловкого приземления посуда звякнула, как показалось Иви, жутко громко. Молодая женщина подняла глаза и увидела, что граф наблюдает за ней.
      Этот взгляд, хищный, насмешливый, окончательно выбил почву из-под ног. Иви сделала шаг назад, к двери. Сам пусть наливает.
      – Ц-ц-ц-ц, – угрожающе поцокал де Ге языком, наблюдая за попыткой Иви улизнуть.
      Словно лягушка, завороженная змеей, она вернулась к столу и протянула руку к кувшину. Но господин граф быстрым движением схватил ее за запястье раньше, чем пальцы прикоснулись к металлу. Иви взвизгнула и вырвавшись, отбежала от стола. Ошибкой было то, что, тем самым, она отдалилась и от двери. Де Ге немедленно воспользовался ее оплошностью, загородив своим большим телом путь к отступлению. Молодая женщина принялась медленно и осторожно обходить стол. Господин граф, вопреки ее надеждам, за ней не последовал и от двери не отошел. Вместо этого, когда Иви обогнула уже почти половину стола, де Ге вдруг сделал резкое движение ей навстречу. Началась беготня. Ничего не соображая, Иви носилась вокруг стола, безуспешно пытаясь приблизиться к двери, не приблизившись при этом к графу. Временами, оба замирали друг против друга, взглядом следя за малейшим жестом, пытаясь предугадать дальнейшее направление движения. Почему-то, чем дальше, тем больше становилось не столько страшно, сколько смешно.
      Неловкий поворот, заминка – и Иви оказалась зажатой в углу, спиной к стене. Иви хихикнула – хотя, что тут смешного? Не дети, чай, и вообще – зажмурилась и замерла, то ли удивляясь собственному поведению, то ли испугавшись, а когда мужская рука уже дернула завязку ворота платья, неожиданно, даже для самой себя, чуть пригнувшись, выскользнула из ловушки и понеслась к выходу. Ее подвела завязка ворота – шнур порвался, но перед этим успел замедлить бегство. Де Ге нагнал беглянку у самой двери, снова прижав к стене. На этот раз развязанным оказался ворот рубахи, а потом Иви неожиданно обрела свободу. «Играет. Как кошка с мышью», – поняла молодая женщина. Осмелев от злости, она схватила кубок и запустила в преследователя. Тот лишь довольно расхохотался. Кувшином Иви в него кидать не стала – жалко стало девушек-служанок, которым с утра пришлось бы оттирать винные пятна. Зато поднос вполне подходил для ее целей, и аккуратно переставив кувшин на стол, молодая женщина крепко сжала край серебряной посудины.
      Господин граф, издевательски сощурив глаза, наблюдал за ее боевыми приготовлениями. Проследив за направлением его взгляда, Иви обнаружила, что и платье, и рубаха на груди разошлись, выставив напоказ округлости тела. Ахнув, она подняла поднос повыше, прикрываясь им. Теперь, когда Иви встала перед выбором – голая грудь или оборона, де Ге перешел в наступление.
      Иви, все же, успела стукнуть его подносом пару раз, пожертвовав скромностью. Но силы были не равны, поэтому оставив поднос в руках противника, молодая женщина опять ударилась в бега, чтобы очень быстро оказаться вновь прижатой к стенке, гадая, какой частью одежды придется пожертвовать, на сей раз. Граф запер ее в живой клетке, уперевшись руками в стену по обе стороны от Ивиных плеч, и просто смотрел. Даже с опущенными глазами, выдерживать его взгляд, Иви, было сложно – кровь приливала к коже, от чего становилось жарко и тяжело дышать.
      Де Ге чуть наклонился вперед, и Иви резко отвернула голову, решив, что он собирается ее поцеловать, но вместо этого, тут же, почувствовала его руки на обнаженном теле. Он приподнял ее груди своими большими ладонями и усмехнулся, глядя на сблизившиеся и округлившиеся еще отчетливее верхние половинки полушарий, розовеющие сосками:
      – А грудь у тебя, побольше будет.
      «Побольше, чем у Аликс», – поняла Иви, и мгновенно покраснела еще больше от стыда и смущения.
      Наклонив темноволосую голову, де Ге языком нырнул в тесную ложбинку, целовал, чертил влажные узоры кончиком языка. Иви не шевелилась, раздираемая противоречием между ощущениями тела и эмоциями души. Мужчина потерся щекой о ее грудь, оцарапав щетиной сосок, и Иви вскрикнула, инстинктивно прикрыв ладонью чувствительную нежную кожу. Де Ге это только позабавило. Он принялся целовать ее прикрывающие сосок пальцы, языком, терпеливо, раздвигая их с каждым поцелуем все шире, так что влажные губы, вскоре, уже касались сжавшейся в бугорочек вершины. От этих поцелуев что-то дрожало и таяло внутри живота, вынуждая Иви сдаться, опустить руку в жесте прощения и доверия. Де Ге прекрасно понял этот жест, продолжив покрывать влажными теплыми поцелуями уже оба соска, спускаясь ниже, туда, где тяжелую округлость груди сменяла плавная линия тела, сужающегося к талии, и под кожей ощущались тонкие Ивины ребрышки. В какое-то мгновение, она почувствовала теплоту его дыхания у самого своего сердца. Господи, что он делает с ней? Почему у нее нет сил прекратить это, остановить?! От остроты нахлынувших ощущений Иви забывала дышать.
      Де Ге поднял ее на руки, легко, словно ребенка, и перешагнув через пару ступеней, отделявших спальню от остальной части покоев, опустил на постель. Кровать жалобно скрипнула под весом мужчины, когда сам он навис над Иви, упираясь руками в матрас по обе стороны от ее тела. Властным поцелуем губы накрыли ее рот, требуя ответа, вынуждая перестать оставаться лишь получательницей ласк, пассивным участником любовной игры. Но в таких поцелуях Иви была неумехой. Их поцелуи с Гастоном всегда были торопливо-стыдливыми, в них не было жара страсти, лишающего разума, побуждающего отрыть все сокровенные глубины души и тела… Гастон!
      Мгновенный и яркий как молния удар совести – и Иви сумела выскользнуть из-под тела чужого мужчины. Подхватив рукой болтающиеся где-то вокруг бедер рубаху и платье, Иви торопливо натянула их обратно, кулачком сжав ворот рубахи на груди. Граф с каменной усмешкой наблюдал за ней, усевшись на краю кровати. «Он думал сейчас о госпоже Аликс», – догадалась Иви, и стало вдвойне неловко и стыдно. Ей, мужней жене, не пристало быть податливой как последняя потаскуха, а он… он ведь не ее сейчас целовал и ласкал, а призрак своей жены, на которую она так похожа.

      Де Ге действительно вспомнил об Аликс. Подумал о том, что даже у этой глупенькой, напуганной крестьянки хватило совести вспомнить о муже и пытаться сохранить ему верность. А у Аликс не хватило.
      Стало противно. От очередного напоминания о бессовестности и двуличии Аликс, так легко предавшей брачные клятвы. От самого себя, лапающего чужую жену, будто пьяный постоялец в трактире. Пьяный... мысль зацепилась за это слово. Вчера он лег спать трезвым и сегодня проходил таким весь день. Столь долгое воздержание заслуживало награды.
      Раймон не стал ждать нового кувшина, да и вообще все усложнять, вмешивая кормилицу, он самолично спустился в погреб и там, вдвоем с ключарем пил всю ночь, прямо из бочки.
Аликс морщилась, когда от него пахло вином. С Аликс, ему и в голову не пришло бы играть в догонялки. Он старался быть с ней таким, как ей нравилось – куртуазным, учтивым, но природная грубость натуры брала свое. Все время их недолгого брака, Раймон чувствовал невозможность выразить свою любовь и при этом быть понятым и принятым, оставаясь собой. Раздражался, грубил, а потом заваливал жену подарками. Без толку, как оказалось.
      Но зато теперь, он не обязан соответствовать ничьим ожиданиям. Волен хоть всю ночь горланить песни и, ужравшись, заснуть прямо в погребе.

      Все закончилось лучше, чем можно было ожидать. Но случившееся, подобно камню, брошенному в водоем, породило бурю в душе Иви. Бурю, которую она контролировать не могла. 
      Три года назад, сразу после замужества, она жила в постоянном страхе – боялась, что Гильом де Вуазен продолжит начатое в первую брачную ночь, боялась за Гастона, который этого бы не стерпел, боялась за себя, которую в лучшем случае насиловали бы каждую ночь, а в худшем – убил бы муж. Хотя, вспоминая Гильома де Вуазена, Иви не была уверена, что быть убитой мужем – это худший случай.
      И вот теперь… все повторялось. Она была беззащитна. С одной стороны – и хорошо, думала Иви, хорошо, что Гастон этого не видит и не знает, с другой – де Ге мог посадить ее в темницу, убить, насиловать. Он был в своем замке, в своем праве. Она никто, пыль под ногами. Крестьянка, осмелившаяся выдать себя за графиню. Стань это известно, ее ждала смертная казнь. Но де Ге ведь не собирался ничего обнародовать, покрывать себя публичным позором. Ему достаточно уморить ее по-тихому и похоронить в семейной усыпальнице, чтобы прослыть вдовцом. А перед этим, господин граф может и позабавиться, раз хочет.
      Странное дело, умереть Иви была почти готова, за время, проведенное в темнице, она успела сжиться с этой мыслью, но вот с тем, что сделал с ней де Ге, примириться не могла. Она боялась повторения. Боялась, но не так, как раньше. Боялась не мужчины – себя, открывшегося в себе.
      Она ведь, оказывается, порочна. Общение с Гильомом де Вуазеном не прошло даром, или она от рождения с изъяном – непонятно, да и не важно – но в ней проснулась похоть. Себя не обманешь, и она знала, что тело предало ее, наслаждалось. Мало того, оно пробудило в душе что-то странное, что-то животное, заставившее Иви вести себя совсем не так, как обычно.
      А еще, она знала, что это только вопрос времени, когда подобное случится снова.

      Ничего в замке не могло ускользнуть от н-Ано, даже душевные переживания его обитателей. «Вот ведь послал Господь любопытную старуху», – думала Иви, в который уже раз ловя на себе испытывающий, укоризненный взгляд кастелянши.
      За прошедшие дни господин граф больше Иви не интересовался, сначала мучаясь похмельем, потом опять занявшись укреплениями и тренировками, и страх начал отступать. «Слава тебе, Господи, обошлось!» – в душе благодарила Иви.
      Да и куда ей до госпожи Аликс, дуре деревенской. Может, и похожа, но только ночью, когда все кошки серы. А днем – бестолочь бестолочью. Ни говорить по-благородному, ни ходить павою, ни смотреть орлицей не умеет. Хотя, вот грудь у Иви, и правда, побольше да покрасивее будет. И госпожа Аликс, между прочим, когда они платьями обменивались на рассвете, тоже это заметила, хоть и виду постаралась не подать, со своим-то гонором...
      Вместе с потом и паром купальни Иви отерла локтем с лица невесть откуда появившуюся глупую улыбку. Н-Ано, сверлившая ее пристальным взглядом, вдруг тоже улыбнулась и, отвернувшись, больше уже не мучила Иви избыточным вниманием.

      – Н-графиня, – поклонился, спешившись, воин в летах, ехавший во главе отряда.
      – Здравствуйте, тетушка, – присоединившийся к нему мальчик тоже склонился перед Иви в поклоне. Этот жест, а точнее, то как он был сделан, подсказали Иви не только, что ее в очередной раз приняли за Аликс, но и что самый младший де Ге тетю недолюбливал и побаивался, в отличие от н-Ано, при виде которой на лице у мальчишки расплылась улыбка, показав очаровательные ямочки.
      Кастелянша поприветствовала вновь прибывших и немедленно повела кормить. Иви привычно последовала за ней, и н-Ано, заметив это, чуть замедлила шаг, пропуская ее – хозяйке замка надлежало идти впереди гостей и челяди.
      – Дядя Реми, – рванулся мальчик в сторону, завидев трубадура, но оглянувшись на старшего по возрасту спутника, стушевался, пытаясь придать себе солидный, взрослый вид.
      – Гонтран, – заулыбался Реми в ответ. – Разрешите мне ненадолго похитить графского оруженосца, сир Годфри? – обратился он уже к рыцарю.
      Тот кивнул. Трубадур, приобняв младшего де Ге, повел его наверх, в господские покои. 
      – Иди с ними, – шепнула кастелянша Иви, видимо понимая, что принимать гостей в роли Аликс та не готова.       Молодая женщина послушно выполнила указание, стараясь остаться незаметной и не отвлекать занятых беседой Реми и мальчика.
      Обеспечив пищей отряд, н-Ано лично принесла еды для «котеночка», как назвала она Гонтрана, расцеловав мальчика в обе щеки и крепко обняв вдали от суровых глаз воинов.
      – Как ты подрос, – восхитилась н-Ано, усаживая своего «котеночка» за стол.
      – Отец говорит, я скоро обгоню дядю Раймона, – схватив кусок окорока, похвастался Гонтран.
      – Аха, – ухмыльнулся де Ге, хлопнув племянника по спине так, что откушенный окорок чуть не вылетел обратно, – пока что, это я обогнал твоего отца и этого стрючка с лютней вместе взятых.
      Иви еще сильнее вжалась в стену, застигнутая врасплох, незамеченным ею, появлением хозяина замка. Для такого крупного мужчины, без доспехов он двигался очень тихо и ловко.
      – Жаль, н-граф, ум в семье распределяли не по росту, – съязвил в ответ трубадур.
      – Куда вы направляетесь? – посерьезнев, спросил де Ге, оставив без внимания дерзость Реми.
      – Н-граф Барселонский послал со мной весть н-графине, а по дороге, милостиво разрешил исполнить поручение батюшки – заехать в Конфлан и сопроводить матушку с сестрами в Горное Укрытие.
      Иви не слишком хорошо понимала их разговор, но от нее не ускользнуло, какими взглядами обменялись господин граф с трубадуром поверх головы мальчика.
      – А мне, он, ничего не велел передать? – уточнил де Ге.
      Мальчик покачал головой с набитым ртом.
      – Он сказал, вы знаете, что делать. И что франки уже выступили из Лиона.

      По дороге к себе, Иви осмелилась спросить кастеляншу:
      – Вы поэтому сказали, что Реми не причинит вреда де Ге?
      – А сама как думаешь? – вопросом на вопрос ответила н-Ано. – Они братья.
      – Но ведь Реми... он... – Иви не решилась закончить фразу. Кастелянша сделала это за нее:
      – Бастард? Ну да, крови-то это не разбавит. С виду, его мать писаной красавицей никто б не назвал, конечно, но когда она пела, люди забывали об этом. Да и н-графиня к тому времени отошла в лучший мир.
      Если бы Иви, хоть раз, осмелилась заговорить с госпожой Аликс так, как Реми позволяет себе говорить с господином графом и его племянником, ее бы высекли до крови. Но мать Реми трубадуршей была, не чета крестьянам, в этом, поди, все дело. А что до уверенности кастелянши в том, что трубадур не причинит вреда никому из де Ге, то Иви ее не разделяла – собственный опыт и ощущения от общения с Реми говорили скорее об обратном.
      Бастард. Вот, значит, как это зовется у благородных. Ублюдок то есть, если по сути. Интересно, нравится Реми, когда его кличут бастардом? Подарочком первой ночи его вряд ли можно назвать... Наверное, покойный граф любил свою трубадуршу, раз уж позволял Реми такие вольности. Оно ведь так не вчера пошло, а с детства, не иначе, а то б он себя потише вел, язык бы придерживал...

      На сей раз, он приказал ей прийти. Что ж, она знала, что так будет.
      Опустив голову, Иви вошла в графские покои, с трудом закрыв тяжелую дверь. Остановилась, сложив руки перед собой и не поднимая глаз. «Пусть лучше убьет», – пронеслось в голове.
      – Что, так страшно? – насмешливо спросил де Ге.
Иви вздрогнула и чуть повернулась на голос. Почувствовала, как он подошел и навис над ней, но глаз не подняла.
Де Ге усмехнулся.
      Иви опустилась на колени и все так же, не поднимая головы, скороговоркой зашептала:
      – Отпустите меня, господин граф, во имя всего, что есть святого, умоляю, отпустите! Я – мужняя жена, вам венчана госпожа Аликс, – отпустите, не берите грех на душу!
      Все, чего она добилась – рассмешила де Ге. Отсмеявшись, совсем не радостно, граф велел:
      – Встань!
      Не осмелившись перечить, Иви поднялась. Обхватив ее лицо ладонями, де Ге заставил поднять на него взгляд.
      Заглянуть в карие глаза хищника оказалось равнозначно погибели. Они затягивали ее, засасывали в омут, обнажали душу, срывая покровы со всего сокровенного. Но Иви не вырывалась, даже слабого трепыхания воли не было.
      Он наклонился и припал к ее губам, обводил и целовал сначала верхнюю, потом нижнюю, потом снова верхнюю, оторвался, чтобы снова приникнуть, языком раздвигая ее губы. Иви пропала в темном водовороте поцелуев, утонула с головой, лишь изредка выныривая за воздухом. Руки вцепились в рубаху де Ге, а сам он, давно выпустив ее лицо из плена, пальцами водил по женской спине, легко лаская.
      Ноги отказывались держать Иви, она начала понемногу оседать вниз, но де Ге подхватил ее под бедра и, сделав пару шагов, швырнул поперек кровати. Молодая женщина не успела опомниться, как юбки задрались вверх, а кожи на внутренней стороне бедра коснулись мужские губы, поцелуями скользя все выше, не давая Иви приподняться. Рукой она попыталась оттолкнуть де Ге, но пальцы лишь беспомощно запутались в черных кудрях. И только когда он губами коснулся ее там, потрясенная и сконфуженная Иви, вздрогнув всем телом, нашла в себе силы оттолкнуть мужчину. Де Ге поднял голову, и опасная для Иви игра в гляделки возобновилась.
      – Н... Не надо, – мучительно краснея, выдавила молодая женщина.
      Ответом ей стала насмешливо приподнятая бровь. Не разрывая зрительного контакта, граф поднял руку и кончиками пальцев провел по горлу Иви к ключице и груди, заставив ее беспомощно втянуть воздух.
      – Раздевайся, – велел он, отстраняясь, но не отрывая от нее глаз.
      Дрожащими пальцами Иви развязала и сняла платье, затем рубаху. Он все равно не отпустит, пока не получит желаемого, так пусть хотя бы побыстрее. Приказывая, а не доводя до состояния, когда сама захочет. 
      Раздевшись, Иви застенчиво сдвинула ноги и прикрыла руками грудь. Де Ге тоже избавился от одежды – стянул через голову рубаху, а дальше Иви отвернулась, чтобы не смотреть, но краем глаза не могла не улавливать какие-то движения. Вопреки собственному решению, увидеть хотелось, женское любопытство подзуживало рассмотреть его тело целиком, сравнить с Гастоном. Она, на всякий случай, зажмурилась, борясь с соблазном. 
      Когда кровать ощутимо прогнулась под весом графа, Иви на мгновение утратила равновесие и качнулась вперед. Руки де Ге обхватили ее бока, заставив ощутить насколько, по сравнению с его, холодна ее кожа. Он повернул Иви спиной к себе и прижал к своему телу, помогая удерживать равновесие. Иви почувствовала его ладонь между бедер, пальцы оказались там, где обычно искала пристанища другая часть мужского тела. Влага изнутри, тягуче потекла вниз, вслед за движением его пальцев, а они устремились снова вверх, а потом снова вниз, снова вверх и снова… пока их не сменило нечто больше и горячее.
      Он проник в нее мягко, не торопясь, но Иви все равно задышала сквозь зубы – слишком острым и напряженным было ощущение заполненности до предела, к которому она не успела привыкнуть в тот единственный раз во время купания. Де Ге чуть отстранил ее от себя, уменьшая давление своего присутствия в ее теле, и помог опереться на резной столбик кровати, поддерживавший полог. А потом снова придвинулся вплотную, проникая еще глубже в ее лоно. Ритмичное движение, раз за разом, притупляло болезненность ощущений, делая напряжение все более волнующим предвкушением удовольствия. Одна его рука легла на грудь Иви, лаская. Пальцы другой, спустились ниже и, раздвинув завитки волос внизу живота, стали мягко надавливать в такт движению тел. Последние отголоски боли исчезли, осталось только наслаждение.
      Закрыв глаза, Иви задыхалась, стонала от переполнявших ее ощущений, не умея совладать с реакцией собственного тела. Наслаждение стало нестерпимым, множеством легких крыльев затрепетав внутри живота и вдоль позвоночника, Иви закричала, охваченная судорогами экстаза. В это раз он пришел к пику страсти вслед за ней, с несколькими сильными толчками излившись в ее лоно, а затем откинулся назад на постель, увлекая Иви за собой.
      Обессиленная Иви не чувствовала ничего, кроме покоя и приятной слабости, в ставшем невесомом теле. У самого уха, сильно и часто стучало мужское сердце в учащенно дышащей, под ее головой, широкой груди, но это только усиливало ощущение совершенного покоя. Время и пространство исчезли. Она, словно умерла и оказалась в раю, которого, безусловно, ничем не заслужила. Но сейчас ей было все равно.
      Он отодвинулся, осторожно переложив ее голову на постель, и склонился над ней. Карие глаза де Ге вгляделись в затуманенные негой полуприкрытые синие глаза Иви, и губы мужчины раздвинула торжествующая улыбка.
      Властным жестом он приник к ее покорно раскрывшимся навстречу губам, утверждая и закрепляя свою победу.

      Иви проснулась, потревоженная, донёсшимся со двора, топотом копыт. Даже во сне де Ге не отпускал ее от себя, обнимая одной рукой, и для верности, перекинув через нее еще и ногу. В этих тяжелых полуобъятиях у Иви практически не было возможности пошевелиться, не разбудив мужчину, да она и не пыталась, еще слишком сонная и уставшая. Раз, два, три… четыре раза за ночь! От смущения, Иви поглубже зарылась лицом в подушку. Если бы кто-нибудь сказал ей раньше, что так бывает, она бы не поверила.
      – Н-граф! – застучали в дверь, и Иви почувствовала, как тяжесть чужого тела уменьшилась, а затем и вовсе пропала. 
      – Чего тебе, Жоффруа? – хриплым со сна басом откликнулся де Ге, садясь на постели.
      – Н-граф, послание от н-Пейрана. Гонец говорит, что срочное.
      Граф встал и начал одеваться, переговариваясь с Жоффруа, то и дело совавшим голову в дверь. Иви лежала тихо, как мышка, неожиданно остро жалея о том, что утро так быстро и резко закончилось. Встать при Жоффруа и де Ге она не могла, а лежать в огромной постели в одиночестве оказалось неуютно и холодновато. 

      «Они взяли Безье и вырезали всех, без разбора. Движутся к Каркассону. Каждому обещали в собственность имущество еретиков, так что пощады ждать не приходится. Король Педро, еще только собирает войско в Барселоне. Если тебе удастся продержаться, хотя бы неделю, это было бы чудом, которое очень нужно сейчас всем нам. Женщин, детей и все, что сочтешь ценным, отправляй в Ла-Шеве».
      В глубине души, Раймон давно знал, что будет гореть в аду за все содеянное. Не знал, что это случится так скоро, и что вместе с ним, пред Божьим судом предстанет так много народа. Впрочем, он действительно постарается забрать с собой как можно больше воров, убийц, насильников и прочего отребья, что двигалось сейчас с севера.

Глава 4

 После того, как мужчины ушли, Иви тихо и торопливо прокралась в свою комнату. Весь день она провела за шитьем, не поднимая головы, боясь увидеть в глазах окружающих насмешку или того хуже, заслуженное презрение. К счастью, кастелянша, видимо, была слишком занята, чтобы навестить молодую женщину.
      В этот раз все случилось с ее согласия, винить некого. Да она и не могла винить. Разум и совесть тревожно роптали, но в сердце прошедшая ночь отпечаталась распустившимся цветком сбывшихся сокровенных желаний, и заглушить его благоухание угрызениям совести удавалось лишь на короткие мгновения.
      В наступившей темноте, вечером, доедая у окна свой ужин, Иви обратила внимание на возбужденно-озабоченные голоса мужчин, доносившиеся со двора, на жесткую несдержанность их шуток.
      – Вот обесчестит тебя какой-нибудь франк, еще пожалеешь, что мне не далась, – пристыдил один из воинов увернувшуюся от его объятий девушку-прачку.
      – Зачем ты мне сдался, если даже от франка защитить не можешь? – фыркнула та.
      – Еще как могу, вот увидишь, – обиделся ухажер.
      – Просто поощри его заранее, – расхохотались другие воины.
      Поймав взгляд выглянувшей из окна Иви, один из них смутился и толкнул локтем другого.
      Опустив голову, Иви отодвинулась вглубь комнаты. Ее знания провансальского хватало, чтобы понять – здесь не любят франков, так же, как франки недолюбливают провансальцев, но дело не только в этом. Кем теперь они считают ее? Иви казалось, что о том, что случилось прошлой ночью, знают все, включая дворовых собак – наверняка, стоны и крики страсти донеслись до двора.

      Она долго сидела, прислушиваясь к малейшему шороху за дверью. Челядь легла спать, замок затих. За Иви так никто и не пришел, никто не позвал. Осознав, чего она подспудно, с неосознанным предвкушением ждала весь вечер, Иви ахнула, прикрыв рот рукой. «Так тебе и надо, вот бесстыдница», – ругнула она сама себя. – «Ложись спать, и думать, ни о чем таком, даже не смей»!
      Но сон не шел к ней. Затаившаяся в душе недоуменная обида заставляла ворочаться, снова и снова вопрошая: почему граф забыл о ней? Ведь вчера… вчера, он был с ней… в ней… и… он ведь не прогнал ее даже утром… но и не сказал ничего…
      Звук приближающихся шагов в коридоре заставил ее подскочить. При виде стоявших за дверью н-Ано и слуги с факелом, кровь мучительно и сильно прилила к щекам.
      – Иди, н-граф зовет тебя, – сдержанно произнесла н-Ано, и у Иви бешено заколотилось сердце, заставив пылать даже уши.
      Мечтая стать невидимой в эту минуту, Иви быстро проскользнула мимо кастелянши.

      Но настоящая буря эмоций, захлестнула Иви позже, когда за ней закрылась резная дубовая дверь графских покоев. Вид обнаженного де Ге, сидевшего на краю постели, отозвался в ней волной жара и требовательной пустотой внизу живота.
      – Поди сюда, – сказал он, и Иви послушно подошла. – Ближе, – нетерпеливо произнес низкий голос.
      Она приблизилась к нему вплотную, сдерживая откуда-то взявшееся, щекотавшее ладони желание погладить руками сильные плечи.
      Де Ге смотрел на нее, и опять, в этом взгляде было что-то тяжелое, притягивающее, неодолимое. Она глубоко вздохнула, когда он лицом зарылся в распустившийся ворот ее рубахи, коснувшись губами обнаженной кожи между грудей.
      – Сними, – прошептал он, и Иви скорее догадалась, чем услышала смысл его шепота.
      Руки стали чужими и неловкими, когда она потянула подол вверх, чтобы снять рубаху. Мужская ладонь, опередив, скользнула под приподнятый подол, и пальцы нашл уже влажный, вход в ее тело. От неожиданности и стыда Иви дернулась, отпустив ткань. Сдвинув колени, де Ге зажал ее между ними, не давая отступить. Знакомый огонек насмешки над ее смущением мелькнул в потемневших глазах.
      На мгновение, она спряталась от этих глаз за рубахой, которую стянула через голову. Рывком де Ге приподнял ее и усадил на себя. Она ощутила уже знакомую легкую боль и напряжение, когда под его напором расступались глубины ее тела. Все еще смущаясь, она обхватила руками его шею, прижав головой к своей груди, не желая встречаться с его насмешливым, бесстыдным взглядом. Но он, расцепив кольцо ее рук, откинулся на постель, придерживая и направляя Иви лишь ладонями на бедрах, давая ей возможность самой регулировать скорость его проникновения в ее тело. Она замерла в нерешительности, закрыв глаза, но потом нисходящие поглаживающие движения его пальцев потянули ее вниз, восходящие – вверх, и движение обрело ритм.
      Искры грядущего экстаза уже пробивались во взаимном трении их тел, когда де Ге неожиданно перевернулся, подмяв Иви под себя. Чтобы облегчить для нее свой вес, он оперся руками на постель, по обе стороны от Иви, и начал двигаться в собственном ритме, нарастающем, сильном, яростном, заставив Иви выгибаться ему навстречу и вскрикивать от наслаждения.
      Он скатился с нее, едва удовлетворив свое желание.
      Иви повернулась на бок, спиной к нему, и впервые в жизни спросила себя, что было бы, если бы она, а не Аликс, родилась законной дочерью, если бы это она вышла замуж за графа де Ге, если бы он любил ее? Кощунство собственного разума так поразило Иви, что она крепко зажмурилась, гоня дерзкие, сумасшедшие мысли прочь. Не вмешайся Аликс, она была бы сейчас счастлива с Гастоном и ни о чем другом не помышляла. Была бы? Впервые, за всю свою жизнь, хотя бы мысленно, Иви осмелилась пожелать больше, чем дала ей судьба, и это причинило неожиданную, резкую боль. Непрошенные слезы защипали глаза и, чтобы не дать им пролиться, по привычке, Иви прикусила костяшки пальцев, сжав ладонь в кулак.
      Воистину, женщины – странные, дьявольские создания, и он ничего в них не понимает. Не понимал Аликс, не понимает и этой. Минуту назад, она вместе с ним стонала от наслаждения, а теперь, тело, лежащее спиной к нему, сжалось в комок, и приподнятое плечо вздрагивает, словно от плача. Наслаждалась громко, а плачет молча. И вообще, почему? Ему не нравилась, мелькнувшая не в первый раз, догадка о том, что, возможно, женщины рядом с ним, просто не бывают счастливы. Раз так, черт побери, почему это должно его волновать? Вместо того, чтобы думать о невозможном, в оставшиеся немногие часы перед битвой, он может получить удовольствие, или на худой конец, отдохнуть.
      Иви привыкла переживать свои невзгоды и огорчения молча, в одиночестве, украдкой от других слуг в замке, а потом и украдкой от Гастона. Она не умела искать и не искала утешения. Почувствовав, как его тело снова придвигается к ней, Иви затаила дыхание, не желая выдавать своей грусти. Нежданное утешение горячей головкой ткнулось сзади меж ее бедер. В этот раз, ее тело приняло его легко, без напряжения. Начавшееся согласованное движение двух тел, выдавило из Иви слабый, прерывистый вздох, распутавший клубок боли в груди. Она позволила себе ни о чем не думать, лишь положила ладонь поверх его ладони на своем животе, бессознательно прося этим жестом о нежности.
      После того, как они снова пережили пик наслаждения, она заснула, все еще ощущая его в себе, не отнимая своей руки, лежащей поверх, обнимающей ее, мужской, прижавшись щекой к мощному предплечью, уютно пахнущему потом.

      Иви проснулась в одиночестве незадолго до рассвета. Впадина, образовавшаяся на постели от веса мужского тела за ее спиной, была холодной. Одна она не хотела оставаться в графских покоях, несмотря на то, что за пару часов сна не успела отдохнуть и с удовольствием поспала бы еще. Натянув рубаху, Иви вернулась в донжон.
      Н-Ано тоже была на ногах, ее лицо осунулось, словно и она не спала всю ночь, и стало каким-то серым, отрешенным. Вместе с Флор они пересчитывали и укладывали в сундуки и мешки столовое серебро.
      – Сходи, поешь на кухне. Нам предстоит много работы, – сказала н-Ано, заметив Иви.
      Иви не решилась спрашивать о чем-либо, но новость быстро просочилась сквозь тревожный шепот кухонной челяди. Папа объявил крестовый поход против альбигойской ереси. Войско новоявленных крестоносцев-франков уже уничтожило всех в Безье и теперь направляется сюда.
      Сначала Иви не поняла, почему эта весть повергла замок в такую тревогу. Но потом с удивлением осознала, что многие, включая н-Ано, были еретиками. На них не было крестов, и Иви помнила, как н-Ано отказалась ей поклясться. Лишь теперь, она соотнесла это с тем общеизвестным фактом, что альбигойские еретики считали клятвы грехом, ибо никогда не лгали.
      К тому же, как шепнула Флор, сочувственно покосившись на сосредоточенно пересчитывавшую уже завязанные тюки н-Ано, дочь кастелянши и внуки жили в Безье.

      Ближе к полудню, от работы Иви оторвал Жоффруа, сообщивший, что господин граф желает ее видеть. К тому времени, большая часть ценного имущества уже исчезла в глубинах подземных ходов, обустроенных именно для таких случаев. Вместе с тюками отбыла и часть прислуги, в большинстве своем те, на ком не было крестов.
      Взглянув на все еще развороченную кровать в графских покоях, Иви покраснела и предпочла опустить взгляд вниз, на плиты пола. Впрочем, как быстро выяснилось, на сей раз, де Ге призвал ее не для плотских утех. Полностью одетый, с мечом на поясе, граф был мрачен и сосредоточен, к тому же, следом за Иви в комнату вошел Реми.
      – Отвезешь ее в какое-нибудь безопасное место на севере, – с места в карьер начал Раймон, едва трубадур закрыл за собой дверь. Граф кинул Реми один из увесистых кошелей, лежавших на столе. – Переждете там какое-то время. Если выяснится, что она в тягости… – де Ге замешкался, стягивая с пальца фамильный перстень. – Вот… ребенка должны признать законным. Если Пейран будет жив и свободен, поедете к нему, а если нет… у него есть поверенный в Нанте, мэтр Люка, он все сделает.
      – Ты просишь меня уехать сейчас? – исподлобья, взглянув на де Ге снизу вверх, спросил Реми.
      – Или, когда удостоверишься, что ребенка не будет, сопроводи ее, куда пожелает, – словно не услышав его, продолжил граф. – Захочет вернуться домой, отдашь ей деньги и передашь лично в руки мужу. Не захочет, отвезешь, куда пожелает, и поможешь обустроиться в качестве зажиточной вдовы. Потом можешь делать, что угодно.
      – Поручи это Жоффруа, – ответил младший брат, сверля старшего взглядом.
      – Дьявол, Реми! От Жоффруа на стенах на порядок больше пользы. А от тебя на дорогах. Это нужно объяснять?!
      – Нет, – тихим, полным сдерживаемых эмоций голосом ответил трубадур.
      – Тогда, идите. Оба, – отрезал де Ге.

      – Мы же не прямо сейчас поедем? – робко поинтересовалась Иви у трубадура, когда они оказались за дверью.
      – Нет, не прямо сейчас, госпожа графиня, – горько ответил тот, лишний раз подтверждая, насколько не лежит у него сердце к тому, чтобы покинуть замок накануне битвы.

Глава 5

В дорогу н-Ано собрала целый сундук нарядов Аликс, ее же зимний плащ, подбитый мехом, и другой, тоже плотный, но более легкий, который Иви сразу набросила поверх платья. 

Повозка, в которой им с Реми предстояло ехать, уже стояла во дворе. Но время еще оставалось. Иви слышала, как трубадур сказал вознице, что они отправятся на закате, сама она спросить об этом не решилась, хотя и хотела знать.
Молодая женщина в раздумьях стояла у кухонной двери, ведущей во двор. Она не знала, что делать, как правильно поступить сейчас. С н-Ано они уже простились. Кастелянша, вздохнув, притянула ее к себе, поцеловала в лоб и сказала:
- Вот и все, девочка. Я надеялась... - н-Ано не закончила фразы, вместо этого внимательно обежав глазами Иви с живота до головы и еще раз вздохнув. - Ну да, наверное, так оно лучше. Прости.
Иви обняла кастеляншу, на какое-то утешающее мгновение почувствовав себя маленькой девочкой, прячущей лицо в материнское платье. Та в ответ легко похлопала Иви по спине, успокаивая.
Громкий голос хозяина замка донесся откуда-то сверху - де Ге отдавал очередные приказы замковой страже. Иви сделала шаг за порог и, подняв голову, увидела господина графа и пару стражников, стоявших на крепостной стене. За все время, что она провела в замке, Иви не доводилось бывать на его стенах. И сейчас, поколебавшись, она все же осторожно шагнула к ведущей наверх узкой лестнице.
Вид, открывшийся сверху, захватывал дух – со стен замка Вуазен так далеко было не заглянуть. Здесь же, казалось, что ты летишь и с высоты орлиного полета видишь ущелье, реку, змеящуюся по его дну, дорогу, узкой светлой полосой тянущуюся вдоль берега, вдалеке, у одного из поворотов русла, горбатый выпуклый мостик, размером не больше дужки швейной иглы. А главное – за горами громоздились горы, еще и еще, множеством складок напоминая смятую и брошенную на стол синевато-зеленую ткань. Во все стороны, куда хватало глаз, тянулись горы, теряясь в сероватой туманной дымке. Солнце, заканчивая свой дневной путь, уже опускалось вниз, к ломаным линиям горных хребтов.
Даже воздух здесь казался другим – более холодным из-за сильнее, чем во дворе пробирающего ветра и запаха хвои, напомнившего Иви о лесе. Она стояла на стене, глядя на этот малопривычный и величественный пейзаж, пытаясь представить, как уже совсем скоро будет ехать по этой дороге, и стараясь не думать о человеке, чей голос доносился до нее от смоляного носа* (отверстие, через которое на осаждающих выливали горячую смолу или масло) в нескольких десятках шагов. 
Зачем она поднялась сюда? Иви не знала. Поэтому просто стояла, позволяя ветру трепать ворот и полы плаща. Шаги прошедших мимо, к лестнице стражников она слышала, шагов графа - нет. И все же откуда-то точно знала, что теперь он стоит у нее за спиной. От этого какой-то восторженный ужас ледяными иголками поднимался по спине, не давая ни пошевелиться, ни выдохнуть. Тяжелые ладони де Ге легли ей на плечи, и что-то - его подбородок, догадалась Иви - оперлось на макушку. Они оба замерли. Иви по-прежнему смотрела на синеватые складки гор, но ничего не видела, по-прежнему в ушах свистел шум ветра, но слышала она лишь свое сильно бьющееся сердце. И остро ощущала тяжелое тепло мужских рук, не дававшее расслабиться ни на мгновение.
Без слов, граф развернул ее к себе и обхватил бедра, приподнимая Иви, усаживая на выступ стены. Сначала Иви не поняла, зачем, но когда те же руки торопливо потянули вверх ее юбки, заерзала, одновременно, пытаясь перехватить мужские ладони. Но де Ге уже придвинулся достаточно близко, чтобы она не могла сомкнуть колен, и теперь быстрыми движениями расшнуровывал гульфик на бриджах.
"Сумасшедший! Ведь увидят", - пронеслось в голове испуганно заалевшей Иви, пытающейся оглядеться. Широкие плечи и грудь де Ге заслоняли от нее почти весь окружающий мир, а собственное тело предало в очередной раз, с готовностью приняв в себя настойчивого гостя. Молодая женщина обхватила руками шею графа, радуясь тому, что перед тем, как выйти на стену, надела широкий плащ, и пряча лицо в шерстяной ткани туники на мужской груди. Сильные руки де Ге держали ее, страхуя от падения.
Иви чувствовала как ветер, дующий в спину, играет полами плаща, чувствовала пустоту и неохватность горизонта за собой, страх и стыд, при мысли, что кто-нибудь из челяди их сейчас увидит и догадается, чем они тут занимаются, тепло, исходящее от мужского тела рядом, и то, как ее тело постепенно поддается нарастающему ритму, вливается в него. На этот раз движения его тела не были резкими, наоборот, приобняв Иви, граф словно покачивал ее  на себе, и от этого его плоть внутри ощущалась совсем по-другому, затрагивая и рождая ощущение наслаждения в таких глубинах, где Иви в принципе не привыкла ничего чувствовать. 
Со слабым стоном, который мгновенно унес ветер, Иви приникла к де Ге, восстанавливая дыхание. Пальцы сами потянулись помочь со шнуровкой бриджей, и откуда-то сверху послышался смешок.
- Ты с самого первого раза пытаешься что-нибудь на мне завязывать, - приглушенно-веселым голосом сказал господин граф. Вспомнил о нарукавнике. Иви одернула вниз, поверх бриджей, его тунику, и чуть отстранилась - высоты она побаивалась и совершать резкие движения было страшновато. Ну да, госпожа Аликс не завязывала ему нарукавники. С госпожой Аликс он бы себе такого не позволил у всех на виду. Это с ней, с Иви, нечего церемониться.
- Иди, давай, собирайся, - широкой большой ладонью граф шлепнул ее по заднице, заставив вздрогнуть от неожиданности.
Молодая женщина скользнула прочь от зубчатой стены и фигуры рядом с ней. Закат уже совсем скоро. Неужто это было прощание? Разве прощаются вот так? Иви давно и безнадежно запуталась в том, что она должна чувствовать, а чего не должна. Что сказать на прощание мужчине, который брал тебя столько раз, и не сказать, чтоб по твоей собственной воле, но и не сказать, что против? И ведь он - муж госпожи Аликс. И вообще, странный, грубый человек, столько времени продержавший Иви в темнице. Но сейчас ведь отпускает. Чего ж медлить? Почему каждый шаг дается так тяжело? 
Де Ге тихо и быстро, как он обычно двигался, вдруг нагнал Иви и, обхватив лицо ладонями, поцеловал, глубоко и неистово, чуть ли не приподнимая над землей. Оторвался, и с силой снова приник к губам парой крепких, коротких поцелуев.
- Все, - сказал он задохнувшейся от нехватки воздуха и избытка чувств Иви. - Теперь иди.
А вот это точно было прощание. Со слезящимися от ветра глазами молодая женщина зашагала вниз по лестнице, чувствуя, как при каждом шаге размазывается  по внутренней стороне бедер вытекающее из лона семя. Если будет ребенок...

Глава 6

     Вместе, они дотащили раненого графа до пещер. Несли Жоффруа и Реми, а Иви зажимала рукой рану в плече, стараясь двигаться так, чтобы не слишком им мешать. Когда де Ге, все еще остававшегося без памяти, положили на соломенное ложе в пещере, н-Ано, оттеснив прочих, занялась его ранами, привычно призвав себе в помощницы Иви с Флор.
      Самым тяжелым было снять кольчугу. Ради этого пришлось потревожить раны и кровь полилась с новой силой. Ран оказалось довольно много, но большая их часть, как поняла Иви со слов н-Ано, были не глубоки и не опасны в перевязанном состоянии. Саму Иви пугала кровопотеря, а еще от долгого напряжения, бессонницы и усталости у нее дрожали пальцы. Едва кормилица закончила перевязывать Раймона, Иви поспешила опустить глиняную миску с водой на пол, освободив уставшие, липкие от крови руки. В свете факелов кровь казалась бурой, почти черной. Сил, чтобы наклониться еще раз и попытаться смыть ее, у Иви уже не осталось, хотя миска стояла совсем близко, у ног.
      Один из оруженосцев подошел к н-Ано и, тронув ее за руку сказал:
      — Клод… ему нужен консоламентум*.
      Клод, один из раненных оруженосцев, лежал у противоположной стены. Н-Ано подошла к нему и опустившись рядом на колени, погладила юношу по волосам. То, что жить ему оставалось совсем недолго, Иви поняла, едва приблизившись: дыхание было поверхностным, лицо изменилось до неузнаваемости.
      — Мне страшно, — прошептал он.
      — Не бойся, — ответила н-Ано. — Твое испытание окончено, и душа скоро будет свободна.
      — Вы побудете со мной?
      — Да. Я передам твоей матери, что ты сожалел о расставании с ней.
      — Откуда вы знаете, что я хотел сказать? — подросток почти улыбнулся.
      — Знаю, — улыбнулась, прикоснувшись к его щеке н-Ано. Она нараспев принялась читать по-провансальски что-то, что показалось Иви похожим на молитву:
      — Святый Отче, справедливый Бог Добра,
      Ты, который никогда не ошибается,
      не лжет и не сомневается,
      и не боится смерти в мире бога чужого,
      дай нам познать то, что Ты знаешь,
      и полюбить то, что Ты любишь,
      ибо мы — не от мира сего, и мир сей — не наш…
      Несмотря на страшную усталость, Иви не смогла отойти, лечь отдохнуть или поспать. Тихие, незнакомые звуки еретического обряда, совершаемого н-Ано, таинство смерти заворожили ее, заставив опуститься на пол пещеры чуть поодаль. Словно в тумане, Иви слушала и смотрела, чувствуя, как ужас бессилия мурашками поднимается по телу, поражаясь выдержке кастелянши, после Клода так же спокойно проводившей в последний путь еще одного раненого.
      Потом наступила тишина. Кто-то спал, кто-то бодрствовал, но пещера затихла. И неожиданное затишье напугало Иви. Ей вдруг представилось, что за это время Раймон умер, в одиночестве, не получив ни католического, ни еретического утешения. Иви с трудом поднялась на ноги, подошла к нему и, убедившись, что де Ге дышит, хоть и не пришел в себя, устроилась на земле рядом, опершись спиной о стену. Глаза она закрыла, но произошедшее не отпускало. Ей не под силу было не вспоминать, сколько мертвых, крови и жестокости она увидела за последние пару суток.
      — Почему Бог допускает это? — бессильной жалобой сорвалось с губ, когда кормилица графа подошла проведать Раймона.
      — В этом мире Бога нет. Се царство сатаны, — с мрачной убежденностью ответила н-Ано.

      Раймон очнулся, чувствуя ноющую боль во всем теле и теплую тяжесть на бедре. Тяжестью оказалась голова Иви. Молодая женщина спала сидя, прислонившись к деревянному подобию ложа, на котором он лежал.
      Де Ге не сразу понял, где он и как тут оказался. Последнее, что ему помнилось — бой в донжоне, то, как он пропустил удар сзади и, еще не обернувшись, понял — Робер, с которым они сражались спина к спине, пал. Дальше была темнота, и в этой темноте он предпочел бы и остаться, но кто-то распорядился иначе.
      Лицо кормилицы, когда она склонилась над Раймоном, сообщило ему то, что он страшился знать — Гельон в руках франков. Темнота пещер, в которые они с Реми лазили играть в детстве, теперь стала убежищем тех, кто выжил. Раймону не хотелось быть среди них, быть одним из выживших. Он предпочел бы, чтобы все закончилось тогда, ударом из-за спины. Это избавило бы от необходимости смотреть в глаза людям, которых он обязан был защитить, но не защитил. Должен был удержать замок, но не удержал. Кто он теперь? Без Гельона, без чести, кто?
      Он отказался есть и, после коротких расспросов кормилицы, попытался перевернуться на бок, чтобы не видеть ни ее, ни Иви. Боль и ругань сквозь зубы, вот и весь результат. Не в силах выносить позор своего положения, Раймон попытался встать. В конце концов, несмотря на женский ужас и уговоры, опираясь на Жоффруа, он доковылял до другой, малой пещеры, и рухнул там, грубо отослав всех прочь.

      Пробуждение графа де Ге вместо желаемого облегчения принесло Иви новую тревогу. Он не желал видеть ни ее, ни кормилицу, ни даже Реми. Лишь Жоффруа, и то потому, что тот беспрекословно подчинялся приказам господина, не пытаясь увещевать, в отличие от остальных. Оруженосец соорудил ему постель там, где граф пожелал, в подобии уединения одного из ответвлений основной пещеры. Соваться туда лишний раз никто не решался.
      В темноте пещерных сводов время терялось, переставало быть чем-то незыблемым. День сейчас или ночь и сколько времени прошло с тех пор, как они покинули замок по потайному ходу, Иви не знала. Иногда ей казалось, что вечность, иногда — что лишь краткие мгновенья сна, полного кошмаров.

      Он снова прорывался к надвратной башне. Рубил с плеча, продавливал, спешил. Но время словно замедлилось, а сам он утратил способность воплощать свою силу в движение. Каждый шаг давался огромным усилием, с каждым шагом приходилось переступать через все большее количество трупов. На лестнице ему пришлось разгребать их руками, чтобы освободить себе проход, но и этого оказалось недостаточно. В какой-то момент он почувствовал, что тонет в этом море мертвых, что оно накрывает его с головой.
      Задыхаясь, мокрый от пота, Раймон проснулся и долго смотрел в темноту. Когда темнота снова завладела его разумом, он обнаружил себя рубящим цепь, опускающую ворота. Наносящим удары изо всех сил с абсолютной бесполезностью — цепь даже не колебалась. На сей раз время сжималось, учащая и без того быстрое биение сердца ужасом осознания — с каждым мгновением промедления франков в Гельоне все больше. Раймон продолжал яростно наносить удары по проклятой цепи, не столько, чтобы успеть — понимая, что уже не успеет — сколько потому, что не знал, что еще делать перед лицом бесславной и бессмысленной смерти.
      Он слышал, как кто-то звал его, кричал на разные голоса о том, что он сорвал повязки. Потом множество рук потянулось и стало мешать ему наносить удары. Внезапно, башня начала рушиться и снова наступила темнота.

      Удар пришелся по скуле, и теперь щека хоть и не припухла, но побаливала. Иви не винила Раймона — он ведь махал руками в беспамятстве, да и Гастон, бывало, бил ее куда сильнее, места только выбирал такие, чтоб не видно. Ну да если и будет синяк, тут, в пещерах, некому разглядывать. Не об этом ныло сердце, не от этого было тревожно на душе.
      У него начался жар, вот, что худо. Де Ге бредил и в беспамятстве все сражался за свой замок, повторяя, что скорее умрет, чем покинет его. Из-под наложенных взамен сорванных графом в бреду повязок в нескольких местах кровило. Удержать его от того, чтобы не сорвать их вновь, не всегда хватало усилий Жоффруа и Реми вместе взятых. В конце концов уставший, разраженный Реми предложил попросту связать Раймона. Иви возразила, что это может помешать заживлению ран, на что трубадур съязвил:
      — А то, как он размахивает руками и рвет повязки, помогает?
      Иви не нашлась, что возразить, не стала возражать и н-Ано, так что предложение Реми привели в исполнение. И все равно жалостливая Иви старалась приглядеть, чтобы веревки не жали, чтобы Раймон мог сменить позу, чтобы в бреду ему не казалось, что его душат. В промежутках между заботами по хозяйству, которые распределяла всем н-Ано, Иви постоянно умудрялась найти пару мгновений, чтобы посидеть около графа. Она понимала, что кастелянша загружала всех не только потому, что работы при таком скоплении людей что в замке, что в пещерах было много, но и потому что их нужно было отвлечь от тяжелых мыслей, от уныния. Но все же сама Иви предпочла бы находится все время у постели де Ге, чем тревожиться и оглядываться постоянно: как он там?
      Жар ни к чему хорошему не приводит, понимала Иви. Когда человек долго лежит в жару, силы его иссякают, а тело начинает гноиться. Она боялась этого, очень боялась. Так умерла ее матушка, и под конец к ложу невозможно было подойти, не зажимая нос. Иви в ту пору была еще подростком, но помнила кончину матушки слишком хорошо, раз за разом пытаясь спрятать эти воспоминания и сопровождавшее их ощущение бессилия в самых глухих уголках памяти.
      Чтобы не думать и не вспоминать, Иви пыталась молиться. К сожалению, латынь, на которой священник читал редкие праздничные службы в Вуазене, Иви запомнилась плохо, она коверкала и перевирала слова, и в страхе Божьего гнева за свое невежество, начинала молить уже на франском, тихо, бестолково и бессвязно, стесняясь, словно вышла говорить перед целым замком. Потом ей как-то пришла мысль, что за Раймона, наверное, надо молиться по-еретически, и поскольку эта молитва ей запомнилась хорошо, Иви шепотом ее повторила. А потом в ужасе просила у Господа прощения за еретические помыслы. Окончательно запутавшись в дебрях религии, вытирая испарину с горячего лба Раймона, она прошептала, обращаясь напрямую к человеку:
      — В моем чреве твое дитя. Живи.
      Иви не была уверена, что граф ее услышал, но собраться с силами и повторить все слова заново смелости у нее не хватило. Она лишь тихонько, наклонившись к самому лицу Раймона, повторила:
      — Живи.

      Уже к вечеру жар резко спал, а на смену ему пришла слабость. Обрадованная н-Ано велела развязать раненого, приготовить мясо и свежий бульон, но Раймон есть не стал. При повторной попытке его накормить, граф де Ге собрался с силами и запустил глиняной миской в стену.
      — Кретин, — выругался Реми. — Хочется сдохнуть от голода в пещере? Или еще полежать связанным?
      В ответ Раймон зарычал и потребовал, чтобы все убрались прочь. Так и поступили, решив не раздражать его еще больше.

      Он хотел сдохнуть, но все еще жил. Нестерпимый стыд жег Раймона, снова и снова возвращая к пониманию — он проиграл, отдал свой дом врагу, не смог защитить своих подданных. Раз за разом он мысленно воспроизводил штурм, допуская бесконечные «если» и чувствуя безмерную, отчаянную злость. Если бы он велел замуровать колодец во дворе… Если бы выставил возле него хотя бы пару часовых… Если бы прорвался в надвратную башню быстрее… Или, быть может, правильнее было послать прорываться в башню Робера, а самому руководить сражающимися у колодца? Тогда бы что-то изменилось? Ответов не было. Лишь горечь поражения и бессмысленных сожалений.
      Но постепенно из-под этой горечи все отчетливее стало проступать другое чувство — осознание, что раз он жив, его обязательства сюзерена в отношении своих подданных, его обязанности как представителя рода де Ге остаются в силе, и пренебрегая ими он лишь усугубляет сложившееся положение вещей. Не прошлое нынче должно быть его заботой.

      Раймон ожидал, что Реми опять будет приставать к нему, но трубадур оставил его в покое, так что де Ге в конце концов даже поинтересовался у Жоффруа, куда тот подевался. Оруженосец ненадолго исчез сам, а вернувшись сообщил, что Реми уже несколько дней как не видели в пещерах.
      — Мог пойти узнавать, как снаружи, — предположил Жоффруа.
      Подозревая, что такая догадка более чем справедлива, Раймон ощутил раздражение. Это он должен был отправить кого-то разузнать новости. Это ему следовало сначала задать вопросы, и лишь потом отсылать всех прочь. Но и Реми хорош — уйти, никого не предупредив, по нынешним временам было опасной глупостью.
      В отсутствие Реми вопросы пришлось задавать Жоффруа. Раймон хотел знать, что произошло, когда он потерял сознание, как он оказался в пещерах. Сведения, которые мог предоставить Жоффруа, выглядели довольно скудно. Со слов оруженосца, Реми появился как раз, когда упал Робер. На нем были франкские доспехи, поэтому франк, ударивший Раймона, второй раз замахиваться не стал. Реми предложил франку, чтобы он стащил графа де Ге вниз, пока другие не увидели, иначе возможный выкуп придется делить больше, чем на двоих. Жоффруа последовал за ними и уже перед самым потайным ходом сразил незадачливого охотника за выкупом.
      Рассказанная история еще больше разозлила Раймона. Реми в очередной раз нарушил его приказ позаботиться об Иви. К тому же весь этот обман и убийство исподтишка противоречило понятиям о рыцарской чести и рыцарском поединке. Франк твой противник или сарацин, сражаться надлежало достойно и честно, лицом к лицу. Поэтому, когда трубадур, наконец, объявился, Раймон испытал удовлетворение от мысли, что сейчас выскажет все, что накипело.
      — Ну, и где тебя носило? — увидев Реми в балахоне явно с чужого плеча, де Ге сразу же перешел в нападение.
      — В замке.
      — И? — услышав ответ, Раймон попытался приподняться с постели.
      — Лучше наедине.
      Морщинка меж бровей Реми не сулила хороших вестей. Де Ге знаком выдворил Жоффруа с Иви прочь.
      — Они сожгли семерых наших раненных во дворе, — сообщил трубадур.
      Раймон стиснул зубы.
      — Сожгли бы и больше, если бы нашли.
      — Кто? — спросил Раймон. Он должен был это знать. Потому что тот, кто осмелился назвать себя новым графом де Ге, умрет от его рук, едва эти руки снова обретут силу, достаточную, чтобы держать меч.
      Реми помедлил с ответом, но потом все же нехотя назвал имя:
      — Аликс.
      — Не может быть, — не поверил Раймон.
      — Может, — кивнул Реми. — Амори провел над ней обряд очищения и именем Папы и короля Филиппа утвердил хозяйкой Гельона, несмотря на притязания других, включая де Вуазена.
      Это было слишком невероятно и в то же время слишком похоже на правду. Слишком похоже на Аликс.
      — Думаю, она прибыла с крестоносцами, — со все той же хмурой морщинкой меж бровей высказал догадку Реми.
      — Но Амори просил ее выдать перед штурмом…
      — Видимо, он не знал, что она прячется где-то среди войска. Как я понял, Амори считает, что Аликс провела все это время в заточении в донжоне, отказываясь уступить твоим требованиям и перейти в ересь.
      Хитрая, подлая сука. Адски терпеливая, алчная, подлая сука.
      — С кем?
      Имя, еще одно имя, оно было нужно Раймону как воздух. Призрак, за которым он гонялся по турнирам больше года, наконец, должен был обрести плоть и кровь. Реми понял, о ком он.
      — Не знаю. В замке Аликс сейчас осталась с де Вуазеном и Амори. Людей для защиты Гельона, похоже, выделил папский легат.
      — Тем лучше, — кровожадно усмехнулся Раймон. Это имя он услышит вместе с ее последним выдохом, за мгновение до того, как сломает длинную белую шею.
      — Ты показывал ей потайные ходы?
      Де Ге зарычал, только сейчас сопоставив очевидное. Влюбленный дурак, веривший, что брачные узы способны объединить двоих в единое целое… Не оставивший от нее секретов, ни в своем сердце, ни в своем доме. Он сам погубил себя и всех тех, кого пробравшиеся через колодец крестоносцы застали врасплох той ночью в Гельоне.
      — Сколько франков в замке? — глухо, сквозь зубы спросил Раймон.
      — Более чем достаточно. Чтобы удержать. И даже достаточно, чтобы напасть на пещеры при случае. Отсюда надо уходить.
      — Куда? — горькой усмешкой вырвалось у де Ге.
      — В Конфлан, — ответил Реми. — Большая часть крестоносцев уже ушла на Каркассон, значит, Конфлан пока в безопасности.
      Раймон кивнул. Он тоже пришел к такому выводу, но позволил ярости заслонить мысли о том, как защитить своих подданных.
      — Она тебя видела?
      Реми отрицательно качнул головой.
      — А ты ее?
      — Да.
      «Как она выглядит? Насколько изменилась?» — вертелись в голове вопросы, но де Ге счел слабостью их задать. Это было смертельно глупо, но даже сейчас в глубине души он не мог смириться с тем, что Аликс оказалась не той, кем притворялась все время их брака. Целый год он жил с оболочкой, под которой не было ничего, кроме гнили и копошившегося клубка ядовитых змей. Она не умрет просто так, не показав ему своего истинного лица. Глаза в глаза. Только тогда все закончится правильно, только это его удовлетворит.
      — Она рассказала им об одном потайном ходе. — Задумчивый голос Реми оторвал Раймона от планов мести. — Знает о втором, но пока не использует.
      — И что?
      — Скорее всего, там уже расставлена ловушка.
      Чертов Реми! Разгадал план еще до того, как он успел сложиться в голове. Так ведь и Аликс могла… От бессильной злости заныла рана в груди.
      — Уйди, — сказал Раймон, и Реми не заставил просить дважды.

      О чем говорили Реми и Раймон, Иви не знала. Но в то же время она чувствовала, что это было что-то очень важное, что-то, изменившее поведение графа в совершенно противоположную сторону. Он оставался все так же хмур и молчалив, но теперь ел за двоих и прилагал все усилия к тому, чтобы заживить раны поскорее, без возражений выполнял указания н-Ано и пил лечебное питье.

      Раймон принял решение и стало легче. С ним так всегда было. Он проникнет в Гельон, найдет Аликс, вытрясет из нее ее паршивую душонку и растопчет ногами так же, как она растоптала его любовь и доверие, даже если это будет стоить ему жизни.
      Род де Ге не прервется со смертью Раймона. У Пейрана есть сын, и, быть может, Иви родит наследника, в котором Раймону отказала Аликс. Это даже хорошо, что их брак с Аликс остался бездетным — родись в нем ребенок, Раймон обречен был бы до конца дней сомневаться в своем отцовстве.
      Но перед тем, как уйти, он позаботится о тех, кто ему служит. Отправит, наконец, в путь, Реми с Иви, а для пущей надежности еще и с Жоффруа. Отправит большую часть тех, кто ютится сейчас в пещерах, в Конфлан, небольшими группами, чтоб не бросались в глаза. Хотя… столько людей и груза не спрятать, уж лучше пусть едут вместе. Плохо то, что выставить такому обозу охрану людей не хватит — слишком многие полегли в Гельоне.
      Прибыл гонец от Пейрана. «Отходите к Конфлану. Распылять силы нет смысла», — говорилось в коротком послании. Краткость слов брата Раймона не удивила — в унизительном утешении он не нуждался, упрекать же его Пейран не видел пользы.

      Иви почувствовала себя плохо с самого утра, а после завтрака, сходив в отхожее место, поняла, что пришли крови. Она знала наперед, что так будет. Боялась, старалась не думать, не надеяться и все же… Ведь знала — не будет у нее дитя ни от мужа, ни от графа де Ге. Таких как она называют пустоцветом.
      Никому ничего не сказав, Иви выбралась из прокопченного мрака в пещеру поодаль, куда проникал через трещину солнечный свет, и там, усевшись на камень и сжавшись в комочек, выплакала свою боль. Выплакала, по обыкновению, тихо, беззвучно, молчаливыми слезами утишая острый, режущий ком в горле и тянущую пустоту своего бесплодного чрева.
      Возможно, такова цена за то, что Раймон остался в живых. Возможно, поэтому Господь избавил от Иви Гастона. Возможно, права н-Ано, и нечего делать невинной младенческой душе в этом царстве сатаны. В любом случае, таков ее удел, и не реветь, а смириться остается. А то — ишь — понадеялась она тут.
      Иви ладонями протерла почти успевшие высохнуть щеки и опухшие глаза. Пора идти, повязки графа сами себя не постирают. Да и хватились ее уже, поди.

      Первая группа укрывшихся в пещерах отбыла в Конфлан, за ней вторая. Раймону пришлось долго и безрезультатно уговаривать кормилицу уехать с ними. Ано слишком хорошо его знала, чтобы не почуять неладное.
      — Я уеду в том же обозе, в котором поедешь ты, — заявила кормилица. — Как соберешься — предупреди. И не отсылай девочку. Куда ей теперь без тебя?
      Последние слова Раймон не совсем понял, хотя и догадался, что речь об Иви. Об Иви, которая, как он вдруг осознал, последние дни словно пряталась и избегала оставаться с ним рядом.
      Он нашел ее взглядом в углу большой пещеры, который просматривался с его ложа. Первое время, сменив повязки на ранах, Иви оставалась с ним, сидела на самодельной приступке из камня, покрытого конской попоной, терпеливо и молча следя, чтобы он не повредил их, так же терпеливо кормила его, морщинкой сожаления меж темных бровей провожая испорченную им еду и расколоченную посуду. Раймон сам прогнал ее и Жоффруа. Точнее, прогонял много раз, но в конце концов добился своего — Иви теперь после перевязки сразу уходила.
      И сейчас, глядя на нее, что-то тихо обсуждающую с Флор, наклонив голову, Раймон вдруг вспомнил, как поймал Иви сбегающей по лестнице донжона накануне штурма. Искренность поступков, продиктованных порывами сердца, и то, как она потом смущалась, словно сделала что-то стыдное, умиляли его, рождая в душе теплоту благодарности за эту живительную после лживости Аликс искренность, вызывая желание притянуть к себе, объять собой, словно коконом, защитить от тех, кто приучил ее испуганно втягивать голову в плечи.
      От разглядывания Иви его оторвал Реми, закрывший собой проход в соседнюю пещеру. Трубадур, однако, успел поймать, куда направлен взгляд Раймона, и хотя ничего не сказал, Раймону почудилась какая-то внутренняя довольная ухмылка в его взгляде.
      — Я тогда велел тебе увести ее, а не ввязываться в битву, — проворчал де Ге, припомнив, за что собирался отчитать Реми в прошлый раз.
      — Видишь ли, она разбила мне нос, дала по бубенчикам коленом и собиралась спасать тебя сама, — без тени раскаяния или смущения сообщил трубадур. — Так что, я бы посоветовал тебе, в следующий раз, принимая решение о ее судьбе, учитывать и ее мнение.
      — Нашелся тут советчик, — смутившись, буркнул Раймон. То, что кормилица и Реми, оба вдруг начали давать ему советы, как поступить с Иви, раздражало и злило, поднимая в глубине души смутное ощущение вины и неловкости за то, что сам он многого не доглядел.
      Трубадур пожал плечами и, пройдя поглубже в пещеру Раймона, уселся прямо на пол, привалившись к стене. Лютни при нем не было, и пения Раймон не слышал ни разу в пещерах — франки были слишком близко, чтобы подавать им столь явный сигнал о своем местонахождении.
      Наступившая вблизи тишина дала де Ге возможность услышать звуки в других пещерах. Монотонный стук ступы в чьих-то руках, позвякивание, голоса. Раймон прислушался, пытаясь понять — каково общее настроение, звучащее в этих голосах, но единственное, что уловил — обыденность. Точно такие же звуки раздавались в замке в любой обычный день, а тут разве что, пещерное эхо делало их более гулкими.
      — Мне кажется, стоит пойти на переговоры, — нарушил эту обманчивую обыденность Реми, и Раймон приподнялся от неожиданности. Не столько из-за внезапности прозвучавших слов, сколько из-за их смысла.
      — Но ты же сам говорил, что там наверняка западня.
      — Говорил, — согласился Реми. — Сегодня ночью я прошел по потайному ходу до донжона. И даже прогулялся по замку. Засады не было. К тому же, Вуазен и Амори покинули Гельон этим утром. Мне кажется, это означает, что с тобой хотят поговорить.
      — С чего бы вдруг? — скривился Раймон.
      — Возможно, Аликс хочет знать точно, жив ты или мертв.
      — Ха… или точно овдоветь, чтобы снова выйти замуж, — зло сверкнул глазами Раймон. — А для этого хорошо бы предъявить тело.
      — Так ты не пойдешь? — уточнил Реми.
      — Пойду, — буркнул Раймон. — Еще как пойду.
      — Я с тобой.
      — Еще чего…
      — Если это все же западня, я…
      — Не смеши меня. Если это ловушка, мы всего лишь оба сдохнем.
      — Сдохнем, так сдохнем, — легкомысленно усмехнулся трубадур.
      — Говорить со своей женой я пойду один. А ты останешься тут за главного.
      Судя по тому, как посмотрел на него Реми, каждый из них остался при своем мнении. Убеждать и спорить Раймон не стал, про себя твердо решив, что Реми пойти с собой не позволит.

      Странно, но после этого разговора Раймона отпустило, чувство горечи ушло. Да, он проиграл, да, лишился Гельона, земель, чести. А совсем скоро, к тому же лишится жены и жизни. Но именно предстоящие две потери добавляли ему оптимизма. Аликс умрет от его руки — наконец-то. Выполненный долг и смерть в бою избавят от позора. Тратить оставшееся время на страданья и нытье — полнейшая глупость, тем более, когда рядом до сих пор есть Иви.
      Он объявил всем о том, что отправится в Гельон, и предупредил: до того как они доберутся до Конфлана, подчиняться все должны Реми как ему самому. Сам Раймон, кстати, обещал присоединиться к ним в Конфлане. «Если выживет» — недосказанным повисло в воздухе. Оспаривать его решение, впрочем, никто не решился, даже кормилица. На лицах большинства тех, кто еще оставался в пещерах, он прочел облегчение от того, что теперь прояснилось, что им делать.
      Повязки сегодня с Раймона сняла кормилица. Иви лишь молча помогала Ано, держа миску с водой и подавая той необходимое. Накладывать новую повязку не было необходимости — раны закрылись и подживали вполне хорошо. Раймон приказал Жоффруа помочь ему одеться впервые за время, что прошло после битвы. От кольчуги пока пришлось отказаться, а в остальном Раймон был уверен, что уже достаточно окреп для осуществления своей мести.
      Хотелось на воздух, на свет. Душная темнота пещер надоела ему смертельно. Поэтому де Ге взял Иви за руку и, бросив короткое «идем», потянул за собой. Она пошла, последовала за ним молча, не поднимая головы. Они шли долго, карабкались вверх, в пещеры повыше, пока, наконец, не поднялись достаточно высоко, в пещеру, одной стеной которой служил вид на Пиренеи.
      Высота, ветер, солнечный свет. После перерыва они ошеломили, заставив на мгновенье зажмуриться и глубоко вздохнуть. Тут же Раймон почувствовал, как Иви осторожно вытянула из его руки свою. Этот тихий, детский жест и то, как она потом отвела руку назад, словно боялась, что он снова ее схватит, вызвали в Раймоне все ту же щемящую потребность защитить, обнять. Он смотрел на Иви, прячущую глаза, опустившую взгляд вниз. В пальцах зудела потребность поднять ее подбородок, заставить взглянуть на него. Но вместо этого Раймон остался стоять в ожидании. Ему хотелось, чтобы она посмотрела на него сама, было интересно, что она станет делать без указаний и принуждения.
      И она посмотрела. Подняла, наконец, на него глаза, синие, красивые, взволнованные. Раймон давно не видел ее так близко в дневном свете. По правде сказать, вообще редко видел днем, все больше вечером и по ночам. А днем она, оказывается, другая. Более нежная и в то же время решительная. Но смотрит все равно со страхом. Только в этот раз так, словно боится не его, а за него.
      — Ты вернулась. — «Дважды» подумалось, но вслух добавил Раймон вопрос: — Почему?
      Она опустила глаза. Он уже готов был услышать ответ от нее такой, с привычно опущенными глазами и закушенной губой, но Иви подняла голову, отвечая:
      — Испугалась.
      Трусов он всегда презирал, только Иви сейчас не получалось и не хотелось презирать. У забитых, страшащихся всего по жизни людей, очень сильный страх становится храбростью. Наверное, он мог бы понять это раньше, но понял именно сейчас. Храбрость рождается из «нечего терять» или из страха потерять слишком много.
      — Зачем нужно идти в замок? — раздался тихий, неуверенный в своем праве на вопрос голос Иви.
      — Это мой долг. Его нужно исполнить.
      Она ничего не ответила, видимо, понимая, что ему неприятны будут и не нужны ее уговоры.

      Он расстегнул бляшку плаща и кинул его на землю. Они раздевали друг друга не слишком поспешно и не слишком медленно, с горько-сладким осознанием того, что, быть может, и вполне вероятно, это, действительно, в последний раз. Расшнуровав завязку платья, он спустил его с плеча Иви и, наклонившись, поцеловал обнажившийся островок кожи. Его большая ладонь легла на казавшуюся хрупкой рядом с ней шею, кончики пальцев погрузились в волосы Иви. Не отрывая рук от завязки мужской рубахи, она чуть повернула голову, щекой погладив его ладонь и губами легким поцелуем коснувшись основания большого пальца.
      Развязав ворот рубахи, Иви осторожно расстегнула пояс. Осторожно-нежными, обнимающими жестами, памятуя о ранениях и стараясь не потревожить их, она сняла с него рубаху. Он застыл, не шевелясь, глазами следя за ее движениями, склоненной головой, полуобнаженными сползшим платьем плечами и грудью. Жар этого взгляда отзывался пульсацией крови внутри нее.
      Все так же, не поднимая головы, она занялась завязкой его штанов. Почему-то она была больше чем уверена, что в эту минуту он улыбается. Сейчас их движения и поступки казались Иви очень естественными, правильными, словно они были давно женатой супружеской парой.
      Она, наконец, подняла голову. Он поймал ее движение губами, безошибочно нашедшими ее губы. Она приоткрыла рот, отвечая, и обняла его за талию. Иви неожиданно поняла, что в любви не важны неопытность или неумение, значение имеет лишь желание, потребность доставить удовольствие любимому человеку. Пальцами и ладонями она гладила его спину, оторвавшись от его губ, целовала основание шеи, ключицы, чувствовала, как мужские пальцы требовательно тянут вниз платье.
На мгновение, он отстранил ее руки от себя, чтобы дать соскользнуть рукавам, и платье овалом складок ткани легло вокруг ее ног. Иви переступила через него, шагнув к Раймону. Его большие руки повернули ее и принялись распутывать закрученную на затылке косу. Получалось не очень ловко, иногда он больно тянул Иви за волосы, но она лишь улыбалась в ответ, помогая ему своими привычными пальцами.
      Черные распущенные пряди, наконец, рассыпались по спине и плечам. Он зарылся в них лицом, прикасаясь губами и вдыхая запах. Пальцы, нежно перебирая, сдвинули тяжелую пушистую массу на грудь Иви, и, наклонившись, он проложил губами дорожку поцелуев вдоль каждого позвонка на ее шее. На последнем, самом выпуклом, губы замерли, и кожи Иви коснулся влажный горячий кончик языка, заставив ее вздрогнуть. В следующее мгновение она почувствовала, как его зубы слегка прикусили кожу над ключицей, там, где основание шеи переходит в плечо. Дрожь наслаждения волной прокатилась по ее телу. Господи, почему с ним это всегда так сладко?
      Иви застыла, закрыв глаза и откинув назад голову, позволяя мурашкам наслаждения гулять по своей коже, пока его губы, зубы, язык ласкали ее шею и плечо. Потом, повернувшись одним гибким движением, она обхватила ладонями его голову. Пальчиками Иви нежно провела по щекам со слегка пробившейся за день щетиной и поцеловала уголок рта, скрадывая горечь, затаившуюся там. Мелкими и частыми, как взволнованное дыхание поцелуями Иви расцеловала его рот, впервые позволяя себе то, чего давно хотелось душе и телу.
      Де Ге потянул ее вниз, на их расстеленный на земле плащ.
      — Ты сверху? — спросил он, и Иви согласно кивнула, вспомнив о его ранах и их первом разе.
      Без всякого стеснения она уселась на его бедра, чуть выше, чем требовалось для соития. Сегодня ей хотелось отдать ему не только свое тело, но и ласку, и, видимо, Раймон это понял, расслабленно раскинувшись на их импровизированной постели. Иви склонилась над ним, окутав черной нежной завесой волос. Эта завеса сделала ее бесшабашно смелой, окончательно вытеснив из сознания весь остальной мир. Она целовала каждую черточку его лица, приникала то долгими и глубокими, то короткими и игривыми поцелуями к его губам, шепча в промежутках все те бессвязные фразы, что рвались из сердца:
      — Люблю тебя… так люблю… нельзя… но уже поздно… люблю… Тебе хорошо, милый?.. Правда, хорошо?.. Я хочу, чтоб хорошо… только не очень умею…
      Она нашла бьющуюся на шее жилку и наслаждалась этим биением под своими губами, как несомненным, бесспорнейшим доказательством жизни, покрыла поцелуями волевой подбородок, поцеловала туда, где никто не целует, где подбородок переходит в шею, и услышала долгий прерывистый вздох наслаждения, эхом удовольствия отозвавшийся в ней самой.
      Иви спустилась ниже, осыпая поцелуями твердые плиты мышц на груди и осторожно огибая края заживающих ран. Вспомнив, что он творил с ее грудью, она нашла сосок и поцеловала, повторяя его движения. Де Ге, вздрогнув, изумленно втянул воздух в себя, а испуганная Иви замерла.
      — Не нужно было этого делать? Тебе больно?
Раймон, приподнявшись на локтях, смотрел на нее, не зная, чего больше в том клубке эмоций, что он сейчас чувствует: возбуждения, удовольствия, подспудной печали от сознания того, что это ее смущенное лицо, с залитыми краской щеками будет с ним отныне и навсегда, до самого последнего мгновения, когда глаза закроются, и образ отпечатается на внутренней стороне век, счастья, которое вопреки всему поднималось в нем приливной морской волной, или желания запечатлеть эту секунду в мозгу как можно полнее, чтобы она длилась и длилась, и он мог бесконечно созерцать это прекрасное тело, красивую полную грудь, синие влажно-вопросительные глаза, яркий румянец и полночные волны волос.
      — Так делают только блудницы? — покраснев еще сильнее, тихо предположила Иви, озадаченная его пристальным взглядом и молчанием.
      Этого Раймон уже не выдержал. Со стоном он откинулся назад, и Иви почувствовала, как его тело под ней содрогается от смеха.
      — Дурочка, — прошептал он, любовно притянув ее голову к своей груди.
      Ему хватило нескольких мгновений, чтобы, отсмеявшись, снова с острой, пронзительной силой хотеть ее. Пальцы провели линию вдоль позвоночника, скользнули по ложбинке меж двух спелых половинок вниз, к гостеприимно приоткрывшейся влажной теплоте. Ощутив, как входят в нее его пальцы, Иви издала глубокий гортанный звук, низкий и призывный, последние вибрации которого утонули в поцелуе. Он не хотел причинять ей боли, поэтому лишь убедившись, что она готова его принять, помог Иви переместиться ниже и опустится на него.
      Его руки стали надежной опорой, поддерживающей Иви в ее движении — она поднималась и опускалась, опираясь на их соединенные ладони и переплетенные пальцы. Они смотрели друг другу в глаза, и в ее взгляде не было больше стыдливого смущения, а в его — всегдашней добродушной насмешки. Они были сообщниками, соучастниками древнейшей тайны мира, не имеющей ни названия, ни разгадки и не нуждающейся в словах, единым целым, преодолевшим на мгновения телесную разъединенность.

      После Раймон усадил Иви к себе на колени, и оба надолго затихли. Иви прижалась виском к его ключице, чувствуя, как истекает их время, борясь с подкатившей тоской неумолимо приближающегося расставания.
      — Я буду плакать потом, когда ты уйдешь, — прошептала она, безуспешно пытаясь сдержать слезы.
      Он ничего не ответил, лишь кошачьей лаской потерся подбородком о волосы Иви. Прозрачная капля скатилась с ее щеки, на долю мгновения повисла в воздухе и потекла по мужской груди, огибая темные волоски. Раймон приподнял лицо Иви и, вглядевшись в темно-синие от слез озера глаз, тихо сказал:
      — Господи, женщина, как ты прекрасна, когда плачешь.
      Иви благодарно улыбнулась ему сквозь слезы.
      — И вся моя жизнь в тебе, когда ты так улыбаешься…
      Улыбка Иви тихо погасла.
      — Я солгала о ребенке в моем чреве. Бог не дал мне способности продолжить род, — призналась Иви на одном дыхании.
      — В тебе слишком много нежности и любви, чтобы это было правдой, — просто и уверенно ответил он, и слезы закапали из глаз Иви часто-часто, наперегонки сбегая по щекам. — Если Бог кому чего и не дал, так это твоему мужу способности доставить удовольствие женщине, — добавил Раймон уже совсем другим, насмешливым тоном.
      — Не говори так, — отчаянно, словно он сказал что-то кощунственное, замотала головой Иви.
      — Но это правда. Судя по тому, какой ты попала в мои руки, он понимает в любви меньше, чем я в землепашестве, — рассмеялся в ответ де Ге.
      — Не говори так, накликаешь беду, — суеверно повторила Иви, пальчиками закрывая ему рот.
      Однако Раймон твердо решил, что слез, сожалений и страхов довольно.
      — Хорошо, не буду говорить. Я покажу, — пообещал он, уворачиваясь от пальцев Иви для того, чтобы проложить дорожку поцелуев на ее шее.