Пир для голодных

Пролог

Копейщики на гнедых конях въехали в Убогое Пристанище. За сегодняшний день это был уже четвёртый конный отряд. Их меховые плащи развивались на ветру, а тяжёлые чёрные доспехи неприятно грохотали. Галопом они гнали лошадей по узким грязным улочкам, вымощенным щебнем, под крики испуганных горожан. Чёрный медведь, заключённый в щит, выделялся на их знамени.

- Дорогу! – рявкнул всадник.

Прямо перед несущейся конницей, выскочила маленькая грязная девчонка. Не успела она даже вскрикнуть – тяжелые копыта первого коня сбили ее с ног. А следом, не сбавляя хода, пронеслись другие, превратив то, что было телом, в кровавое пятно на дороге, вмятое в грязь и пыль.

Они выехали из городка, проносясь мимо пшеничного поля. Там, среди колышущихся золотых стеблей, под надзором двух надсмотрщиков, горбатились рабы – десятки худых мужчин в рваных лохмотьях, которые сложно назвать одеждой. Один из них был ещё совсем мальчишкой, лет шестнадцати. Босоногий и измаранный, с чёрными взлохмаченными волосами и грустными карими глазами, что сильно выделялись на тощем юном лице.

- Эй, Гаст, - тяжёлый, обрюзгший надзиратель Тольд, чьи щёки колыхались при каждом шаге, поднял вверх кнут. – Гони всех с полей.

- Испугался? – посмеялся Гаст, стегая отстающих рабов плетью. Те, как овцы, семенили мелкими неуверенными шажками и жались друг к другу.

- Не хочу встретить смерть в поле, если всё начнётся, - отвечал толстяк, заметно подрагивая телом толи от страха,толи от холода.

- Всё уже началось, - щёлкнул его кнут, невольники отскочили в сторону. Случилось так, что один из них случайно врезался в мальчика, повалив того наземь.

В Пристанище их ждали кандалы и цепи. И вонючая каша из отбросов – их обычная еда. Противная горечь связала язык мальчика, когда он вспомнил её вкус. Он лежал недвижно и смотрел в серое небо. На земле холодно, стук копыт всё ещё гудел в ушах. Он не хотел возвращаться в Пристанище, где на его запястья, красные от рваных ран, нацепят железные оковы. Если бы только у него был конь... Он вскочил бы на его спину и умчался. Но коня не было. Только пшеница и земля окружали его. И пока он думал, Гаст и Тольд прошли мимо, взмахивая хлыстами. Жирный всё торопился, а Гаст лениво плёлся за ним и дразнил. Они не заметили мальчика и пошли дальше.

Он остался лежать один, в тишине, и только зубы его стучали. Перевернувшись на живот, он медленно пополз вперёд, раздвигая руками ростки пшеницы. Дыхание вдруг сделалось тяжёлым, сердце быстро стучало и кололо. Полз вслепую, не зная, куда. Лишь бы не попасться на глаза надсмотрщикам. Его отстегают плетью до крови, если заметят. Гнев хозяина страшен, но там, где кончалось поле, его ждала свобода.

- Погоди, - сказал Гаст, когда они собрали рабов. – Где тот, маленький? – Он быстро всех пересчитал, багровея на глазах.– Куда делся?

Но мальчишка был уже далеко. Он бежал со всех ног в Медвежью рощу, не оглядываясь. Падал на землю, поднимался и снова бежал, пока были силы. Либо свобода, либо смерть, но не прежняя жизнь.

Ночь он провёл в роще, где впервые увидел медведей. Сломанные ветки и листья послужили ему укрытием. Он закопался в них с головой и не шевелился, притворившись мёртвым. Никогда прежде он не видел этих зверей. Огромных, лохматых, но необычайно спокойных.

Медведи тихо рычали, но не трогали мальчика. Нюхали его тощее тело, облизывали лицо и ладони шершавым языком, шевелили его лапами, но не кусали. Утром Убогие, верхом на лошадях, ворвались в рощу, но здесь им пришлось туго. Медведи разорвали пару их людей и лошадей, дав мальчику время убежать.

Медвежья роща осталась позади, и яркий солнечный свет ослепил его. Позже взору открылся пустырь, во всей своей страшной, мёртвой красе. Здесь ничего не росло и не цвело. И только чуть дальше, в кругу жёлтых кустов, стояло одинокое корявое дерево. Под ногами мальчик почувствовал колючую траву и мелкие камни, что глубоко врезались в голые стопы. Идти больно, следы его сделались красными. И нос уловил запах гари. Далеко впереди возвышался столб чёрного дыма.

- Нельзя стоять, - прошептал он.

Совсем скоро всадники вырвутся из рощи, если отобьются от медвежьих зубов и когтей.

И мальчик побежал, не разбирая дороги. Камни резали ему стопы, грязь забивалась в свежие раны и мешалась с кровью. Силы оставили его под деревом. Упав у его подножия, он разодрал ладони и лицо о сухую землю, но тут же поднялся, заметив на толстой ветке петлю. На кривых корнях, торчавших из сухой земли, лежал чёрный труп. Птицы давно выклевали глаза, губы, нос, в пустых глазницах копошились жирные черви. Неизвестный оставил здесь свою жизнь.

- Она выдержит и меня, - прохрипел мальчик.

Задержав дыхание, он с трудом поднял тело. Оно было тяжелым, неестественно холодным, и воняло гнилью так резко и невыносимо, что к горлу подступила тошнота, а глаза невольно наполнились слезами. Он кое-как прислонил мертвеца к стволу.

Пошатнувшись, он взгромоздился на его окоченевшие плечи, словно на ступеньки. И не медля, просунул голову в петлю.

- Так мало, - на грудь его будто упало что-то тяжёлое. – Я видел так мало всего.

Но труп наклонился и шлёпнулся на землю. Верёвка больно сдавила шею до хруста. Мальчик повис, задрыгал ногами и попытался ослабить верёвку, но не смог. Его вопли превратились в тихие хрипы. На последнем вздохе ветка надломилась.

***

Убогие так и не смогли найти сбежавшего раба и вернулись в Пристанище, где всё рассказали надсмотрщикам.

- Как хоть звали мальчишку, что сбежал? – спросил Тольд, который и вовсе не знал поимённо рабов.

- Сансар, - отвечал Гаст с явным раздражением. – Господин Ибби не простит нам этого.

Глава 1.

Жалкое сборище голодных селян потянулось на городской рынок с отчаянными мольбами. Два десятка, как посчитал Аргос Басандор.

– Пусть выйдет лорд! – разносились их вопли. – К ответу его!

– Пошли прочь! – трое беловолосых Ирийских кентавров в позолоченных доспехах обнажили клинки. Сами стражники были белоснежны и, казалось, даже кожа их светилась, и Аргос невольно залюбовался их красотой.

На рынок, где давно не звенели голоса торгашей, въехала телега. Всего одна, но доверху нагруженная разнообразной снедью: овощи, хлеб, напитки и даже мясо. Градоправитель приказал доставить эту поставку провизии из Дамириана в город.

– У нас нет золотых. Чем нам кормить детей? Дайте нам еды! – голосили все наперебой

Отчаявшаяся мать, вокруг которой, будто цыплята, крутились детишки-оборванцы, потянула руки к телеге и ухватилась за вилок капусты. Ириец предупредительно топнул копытом. Когда мать потянулась за капустой во второй раз, кентавр махнул клинком, отрубив ей два пальца. Народ завыл.

– У всех воров сегодня будут отсечены руки, – угрожал кентавр, а раненная им женщина верещала от боли, зажимая кровоточащую ладонь. Её дети, увидев кровь, отпрянули от матери и заплакали. – За вино и хлеб платят золотом. Нет золота? Тогда нет и еды с питьём.

Но одержимые голодом селяне не отступали. Их возгласы становились громче. Самые смелые цеплялись за еду, рискуя руками. Другие же, более сильные, обезумев от ярости, направили гнев на стражу, бросая в них камни.

- Нам обещали прислать Смотрящих и где же они? – выругался кентавр, отступая. Утром лорд Тран велел Отряду Смотрящих явиться на рынок, но никто из двух десятков рыцарей в зелёных плащах не пришёл.

Трое стражей уже беспорядочно взмахивали мечами, разгоняя мятежников прочь. Единственный грязный голубь, испугавшись, захлопал крыльями, пытаясь взлететь, но врезался в грудь Аргоса и снова упал. Кентавр брезгливо стряхнул с себя облезлые перья правой рукой и нервно затоптался на месте. С одной стороны его припирали селяне, с другой – телега с едой, чьи манящие запахи пробуждали в нём аппетит. Аргос не ел со вчерашнего вечера.

В былые времена, да и ныне, о Басандорах знал каждый: от мала до велика. Фасфалинские кентавры отличались вороным лошадиным телом и чёрными волосами, превосходя размерами даже Ирийских. А Аргос был точной копией своего покойного отца Абаддона Басандора – тирана и отцеубийцы, что напитал эти земли кровью. Но здесь никто не узнавал наследника ушедшей династии; на Аргоса не смотрели укоризненно, не тыкали пальцем и не слали проклятий. В городе беда была куда серьёзней – голод.

Зелёные глаза Аргоса, полные нетерпения, нашли в толпе Сансара, который, резко выделялся среди собравшихся простолюдинов своим ростом. В нём было семь футов, если не больше, и по сравнению с ним, другие казались низенькими, едва доходившими ему до груди. Руки его длинные, мускулистые, плечи широкие, а тело крепкое, с лёгким бронзовым загаром. И полностью лысая, блестящая от пота, голова. Он стоял у телеги и пытался торговаться со стражей.

– Десять золотых за пару обрезков мяса? Вы его от туши золотой свиньи отрезали, что ли? – В его потрёпанной сумке лежали медяки и серебряники, а златников отродясь не бывало.

– Плати или проваливай, – отвечал ему Ириец. Тут же рука Аргоса схватила Сансара за плечо и отвела в сторону.

Басандор видел, как худющему молодому пареньку всё же удалось прихватить большой кусок мяса и попытаться бежать с ним. Но на несчастного опустился меч и оставил зарубину от правого плеча до груди. Он упал, выронив мясо и, крича, задёргался на земле. Сансар зажмурил глаза. Если бы Аргос не оттянул его, на земле, с разрубленным плечом сейчас бы лежал он.

– Давай уйдём отсюда, – тихо предложил кентавр и в этот момент толпа, разъярённая убийством несчастного юноши, снова стала закидывать Ирийцев камнями.

Аргос и Сансар поспешили покинуть рынок, крепко держа друг друга за руку. В последний раз Басандор обернулся и увидел кровь. Острые мечи поднимали алые брызги, кромсая людей, что в ужасе разбегались и верещали. «Безумцы», – думал Аргос, быстро рыся по улице. Ему вспомнились рассказы слуги Арамиля о трёх Ирийских городах: Тусане, Лулартане и Везусе. В народе их прозвали тремя братьями. Везус – самый старший из троицы, огромный город, что славился своим великим рынком, продовольствием и плодородными угодьями. Однако ныне, в этой суматохе, Аргос не находил ни былого величия, ни прежней красоты. Лишь сухие, бледные лица испуганных и голодных людей. Ирийские господа, казалось, ни в чём себе не отказывали: латы стражи золотились, а шерсть на конских брюхах лоснилась.

Снаружи город Везус показался им невероятно красивым. Обнесённый высокой белой стеной, за которой не было видно домов, лишь три белоснежные башни, словно острые клыки, вздымались за ней и вгрызались высоко в небо. Арамиль не советовал соваться в город, но Сансар надеялся купить на городском рынке еды.

В город они попали через Задние врата, единственные, которые открылись, в них можно было зайти, но не выйти. Прямо от них начиналась широкая, вымощенная белым камнем Центральная улица, ведущая к Центральным воротам. Эти названия они узнали от Ирийца-стража, который не сразу согласился пускать двух путников. У Задних стражи было больше, все с мечами и щитами, украшенными ликом одинокого голубя с расправленными крыльями. Маленькая белая птичка – символ, когда–то могучей династии Андуинов. Голубь на синем небе нёс на крыльях чистоту, любовь и свободу, но всё это давно выгорело.

Центральная улица привела их к пустому рынку, и она же должна вывести их наружу.

– Перетерпим ночь, а утром поищем новое место, – рассуждал Сансар, за их спинами доносились вопли несчастных.

Аргос шагал позади, пустой левый рукав его блекло–серого растянутого кафтана болтался. Почти всегда он просил Сансара завязывать рукав в узел у самого плеча, где отсутствовала рука. Но сегодня на рассвете они, как попало одевшись, торопливо отправились в город, оставив слугу Арамиля в старой кузне.

Глава 2.

В течение всего времени, пока лорд Тран Андуин пытался найти для своей племянницы Мэри достойного жениха, он получал бесчисленные письма, и каждое из них содержало лишь отказ. И вот снова белый почтовый голубь громко захлопал крыльями у окна его дома. На этот раз новое письмо принесло отказ: самый унизительный, самый едкий. Его прислали из Дамириана, скрепленное восковой печатью виноградной лозы рода Виньяров. Тран сломал печать и прочёл письмо про себя. Рядом с ним находилась его юная племянница Мэри, уже облачённая в лёгкое платье нежно-голубого цвета. Утром служанки позаботились о её длинных серебристо–золотых волосах, расчесали и заплели их в косы, собрали в высокую причёску и побрызгали благоуханными маслами. Конский хвост её также заплели во множество тонких косичек, украсили голубыми, белыми и розовыми маленькими цветками. Она держала за руку свою полуслепую мать, бывшую королеву Глансу, с округлым конским брюхом, скрытым под множественными слоями одежды. Обеих за своей спиной прятал городской наместник, а также советник лорда, Пиан Мансел.

Сегодняшнее утро принесло Пиану много дурных вестей: сперва – белый голубь с письмом, а затем – известие о попытке мятежа на городском рынке. Тран не прислушался к его советам, делая всё по-своему, но Пиан держался достойно. Его лицо, изборожденное морщинами, было спокойным, а седые волосы – аккуратно прибранными. Даже сейчас он сохранял вид мудрого и верного советника. Когда–то старый Пиан Мансел славился своей завораживающей красотой. Чистокровный северянин, он, вопреки типичным для его народа прямым волосам, обладал пышными кудрями, синими глазами и пухлыми губами. За его красоту при дворе его прозвали Звездой Королевства, но это осталось в прошлом.

Дочитав письмо, Тран горько усмехнулся и процитировал из него несколько строчек, подражая властному голосу лорда Виньяра.

– Посему, дабы не обременять вас своим ожиданием, считаю должным отменить помолвку. Что же до прекрасной Мэри, моей наречной, уверен, вы найдёте для неё более выгодную партию, - он смял письмо в дрожащей руке, посмотрев на Пиана диким взглядом. – Он отменил помолвку. Это твоя работа, старый дурак. Ты много раз отправлялся в Дамириан, и что же ты там наговорил лорду Карсену Виньяру о моей племяннице, что он так унизительно отказал нам?

Пиан, стараясь быть сдержанным, поклонился.

– Прошу прощения, мой лорд, я делал всё то, что было в моих силах. Сын первого лорда Виньяров искал себе жену, достойную по крови и по статусу. Я приходил в их усадьбу, угощался их вином и нахваливал вашу племянницу, леди Мэри. И его милость Карсен уверил меня в том, что принял наше предложение, но настойчиво просил помолвку провести в Дамириане.

– Ты действительно хорошо нахваливал Мэри, Пиан? Иначе почему жених сбежал от нас?

– Мэри была бы для Карсена хорошей женой, – тихо ответил советник. – Но, не исключаю и того, что лорд Виньяр нашёл себе более…благородную особу.

– Благородную? – взмахнул руками Тран. – Надо мной посмеялись, как над шутом. Я поверил тебе, а ты поверил чужим словам, и мы оба ошиблись, – недолго помолчав, он добавил. – Мой брат причастен к этому, я уверен. Да сожжёт меня Караш, если это не так. Он делает всё, чтобы я не подобрался к нему близко.

- Лорд Карсен Виньяр не давал согласия, муж мой, - вмешалась Гланса, видя перед собой лишь размытый силуэт мужа.

В дверях зала появился Ириец-страж. Его лицо скрывало забрало золотого шлема. Красно-золотой плащ вместо обычного синего сразу выдавал в нём командира городской стражи.

– Милорд, мятеж на рынке был подавлен, – командир снял с головы шлем, его короткие пепельные волосы взъерошились. – Пятеро мятежников схвачены и вскоре их приведут к вашему двору. Мне сообщили, что ещё одна толпа селян затеяла бунт у Задних врат, нескольких видели у развалин старой дозорной вышки.

Тран медленно потёр глаза, некоторое время помолчал. Голова его разрывалась от дум, и в этот миг он с огромным удовольствием казнил бы всех ему неугодных.

– И многие участвуют в мятеже? – спросил он ровным голосом, руки его затряслись.

– Точно не могу сказать, милорд, но мои гвардейцы говорят, что их число растёт.

– Глупость несусветная, - сказал он самому себе, взглянув на Глансу и Мэри. Пиан снова встал перед ними, закрыв их собой. – Пусть стража охраняет все ворота, выставите больше патрулей в городе.

– Кого же мне послать, милорд? – занервничал Ириец. – Если я отправлю все силы на то, чтобы сдержать мятеж, ваш дом рискует остаться без защиты.

Стоило Трану вспомнить о зелёных плащах, как гнев снова вскипел в нём.

– А что Смотрящие? – спросил он. – Ослушались моего приказа?

– Сир Эддан сказал мне, что им может приказывать только кодекс.

Старый Кодекс, в толстой потрёпанной обложке с изображением широко раскрытого золотого глаза, находился где-то в казармах Смотрящих. Тран видел его пару раз и очень жалел, что не сжёг все эти письмена. Сир Эддан при каждом удобном случае припоминал кодекс и глупые правила оттуда.

– Забери от моего дома столько стражи, сколько посчитаешь нужным. Всех, кого схватите, ведите к моему двору. Их головы будут украшать башни моего дома, думаю это вразумит остальных дураков, что посмели затеять мятеж в моём городе.

Командир стражи поклонился и оставил их.

– Мудрое решение, мой лорд, – произнес Пиан, хотя в душе прекрасно осознавал всю безрассудность замысла своего господина. Именно по его вине разгорелся этот мятеж. Выставленные на всеобщее обозрение головы, несомненно, устрашат народ, но и ненависть к Трану лишь усилится.

Глава 3.

Издалека Гадючий остров напоминал Хану Рутуру огромный зелёный панцирь черепахи, выступающий из толщи воды и поросший тропиками. Корабль, качаясь, нёс его вперёд, ветер трепал его рыжие волосы и синий плащ, а он воображал себе, как из глубины покажется большая черепашья голова, всколыхнёт воду, и первая большая волна затопит их судно. Будь это так, на Гадючьем острове никто бы не жил, но Хан проклинал своё воображение, каждый раз представляя, как спасается от черепахи. Поведай он кому эти бредни и его посчитали бы безумцем.

Конечно, огромные существа в мире жили, многие их видели. Змея Мандара, что своим телом расколола землю и взбудоражила море, принеся с собой Великий потоп. Она вылезла наружу всего один раз и сразу нырнула в синие воды, исчезнув. И было это сотни лет назад, но даже сейчас находились те, кто уверял, стуча себя в грудь, что видел великую змею собственными глазами. Их россказням Хан не верил. Несколько раз, за случайными разговорами в гарнизоне или тавернах ему рассказывали о громадном чёрном медведе, который живёт в горах, к северу. Сам он сидит в глубокой пещере и спит, а иногда выбирается наружу. Тогда, идя по Звериному перевалу, можно услышать его рокочущее рычание, а если повезёт – то и увидеть лохматую медвежью голову с горящими красными глазами. Вот в это Хан верил и пообещал сам себе и носа не казать к тем горам.

Обогнув выступающий мыс, корабль медленно вошел в знакомую Змеиную Бухту. Это был идеальный полумесяц, защищенный от ярости открытого моря высокими, поросшими лианами скалами и изрубленными утёсами. Для себя Хан звал это место подковой. Внизу, через кристально чистую и блестящую на солнце воду можно увидеть песчаное дно, только кентавр старался меньше смотреть вниз. Здесь море переливалось всеми оттенками синего: от индиго до бирюзы, но из-за качки и волн у Хана кружилась голова, и он рисковал свалиться за борт.

От самого центра бухты, врезаясь в водную гладь, тянулся длинный старый пирс. С корабля спустили деревянный трап, и Хан ступил по нему на стонущие, просоленные морской водой доски. Сваи пирса, почерневшие от времени и облепленные ракушками, уходили в глубину. Хан был ещё совсем юным, когда его названный отец Дардан Рутур вместе с бергами из Белого Зуба приплыл на этот остров под именами освободителей. Именно они соорудили этот длинный, устойчивый пирс для облегчения высадки с кораблей на остров. Тогда же Змеелюды, пробывшие в заточении на острове чуть больше двух сотен лет, вернулись на общую землю. Все, кроме королевской семьи. Королева, вместе со своими двенадцатью сыновьями и ещё не вылупившимися яйцами второй кладки, пожелала остаться здесь, пока не вылупятся и не окрепнут её новые дети.

Вглубь острова Хан пошёл один, выискивая копытами тропу, что могла привести его туда, куда он хотел. Капитан небольшого рыбацкого корабля остался ждать его и велел возвращаться скорее, обещая ждать до первых сумерек.

Шустрые змеи расползались в стороны перед копытами кентавра, когда он углублялся в тропическую зелень. Влага и прохлада пронизывали его до костей. Недавно прошедший ливень щедро оросил землю и лес. «Да, - подумал Хан. – Гадючий остров не место для таких, как я».

Заросли кончились, открыв перед кентавром небольшую поляну. Его синий плащ промок от росы и сделался тяжёлым.

Змеелюд, что отдыхал на высоком дереве, заметил гостя и ловко сполз вниз.

– Я уж думал, что ты не явишься, – его голос был тихим и шипящим.

– Зурк, – Хан произнес его имя и улыбнулся, хотя в голубых глазах стояла печаль.

Почти год он не виделся с ним, и за это время Зурк нисколько не изменился: всё то же добродушное круглое лицо, кожа бледно–зелёного цвета, длинные прямые волосы, похожие на болотную кочку, и два небольших, но толстых, дугообразных рога. От пояса его тело сливалось с чешуйчатым зелёно–золотым змеиным хвостом, длиной около двух метров. Если бы Хан не видел всех его одиннадцать братьев, похожих друг на друга, как близнецы, он решил бы, что Зурк всё ещё ребёнок, но это было не так. На этом острове Зурк живёт уже девятнадцать лет.

– Скоро у меня совсем не будет возможности повидать тебя, – печально сказал Хан.

Под его копытами хрустели потрескавшиеся зелёные плиты малахита – остатки старого города, пропавшего в Великом потопе. Из–под них выползали мелкие змейки.

– Когда второй выводок моей матери вылупится и подрастёт, я переберусь на общие земли и тебе более не придётся приплывать сюда, – ответил Зурк, выпрямившись. Он знал, до чего Хан боится кануть в морской бездне. Корабли его страшили, а от морской качки становилось дурно. Далеко не все кентавры любили плавать в море и заниматься корабельным делом: для этого пригождались люди. – Ты выглядишь бледным. Пройдём к Златодреву? Могу дать тебе испить отвар, он прогонит тошноту и дрожь.

– Благодарю, – сказал Хан. Он был не прочь побыть с другом, но капитан корабля велел вернуться к первым сумеркам. – Но я здесь, перед тобой, потому что мне нужна твоя помощь.

Зурк молча смотрел на Хана. В его янтарных глазах с чёрными щелевидными зрачками читались одновременно любопытство и беспокойство за друга.

– Нам туда, – произнес Змеелюд, указывая рукой на малахитовую тропу, уходящую дальше в тропические заросли.

К Златодреву они шли в напряжённом молчании, под хруст веток и древних, хрупких плит. Сердцем острова служило высокое, корявое дерево, которое, по слухам, было отлито из чистого золота. Со временем и от постоянной влаги у корней оно позеленело, а голые извилистые ветки обвивали мохнатые лианы. Вокруг него высились строения затонувшего города – всё ещё величественные, но уже хрупкие и зловещие. Каменные стены обсыпались и обрушивались, тропы поросли травой; от бывших крепостей, если повезёт, оставались лишь обломки стен или груды каменной трухи. Всё стиралось временем, но Златодрево всё ещё стояло.

– Где твои братья и королева? – поинтересовался Хан, заметив непривычную тишину. Громадную Королеву Змеелюдов было невозможно пропустить.

Глава 4.

Чем ближе они подходили к дому лорда, тем чище становились улицы Везуса. По крайней мере, такое наблюдение сделал для себя Сансар, когда, шагая прямо, он перестал спотыкаться о камни и мусор, а вопли протестующих людей сюда не долетали. Боль в груди от удара прошла, Сансар мог нормально дышать. Стража вела их вперёд, крепко сжимая мечи. Каждый Ириец возвышался над любым селянином, и лишь ненамного превосходил Сансара. Только Аргос был крупнее его, но теперь он совсем затерялся в общей суматохе. «Надо было идти с ним в тот проклятый переулок. Он же обещал меня догнать», – эти мысли не выходили из головы Сансара. Всю дорогу он оглядывался, всматривался во все примыкающие к улице переулки и закоулки, но в них было пусто.

Они миновали давно пустой рынок, где всё ещё расхаживала пара Ирийцев–латников, и стали держаться правее. Селяне уже еле волочили ноги. Поймали самых слабых и немощных. Другие, которые нашли в себе силы бороться даже камнями, приняли на себя удары мечей. Наконец Сансар увидел белые каменные стены, возвышающиеся на пригорке. Белый цвет здесь встречался часто. Он, будучи знаком чистоты, в Везусе лишь острее выделялся на фоне смерти, страха и голода.

Стена, что защищала Белый Дом, была достаточно высока, чтобы казаться неприступной, но не настолько, чтобы Сансар ахнул от удивления. Сверху на пришедших смотрело двое стражей. Их мужчина встречал уже так часто, что уже ненавидел: от одного их вида ему хотелось плюнуть в их прекрасные лица, скрытые золотыми шлемами.

Там, у распахнувшихся массивных входных дверей, они и встретились: Сансар в небольшой кучке селян и Аргос, под надзором двух стражников. Они посмотрели друг на друга, но не сказали ни слова. Только Сансар громко выдохнул.

Во дворе селяне падали на колени. Один из стражников схватил Сансара за плечо, принуждая его опуститься. Прежде чем его взгляд приковался к полу – тоже из белого камня – он успел заметить Ирийца в роскошных, свободных синих одеждах: струящейся мантии, украшенной вышивкой на груди в виде бело-золотой пары голубей. Он, должно быть, был лордом, куда более изящным и прекрасным, чем другие Ирийцы в латах и плащах. Дальше Сансар мог смотреть только на камни.

Аргос стоял прямо. Вид ряженых ирийцев не удивил его; напротив, прежнее любование, что он испытывал к ним на рынке, теперь обернулось жгучим отвращением. Но когда рядом с лордом появился кентавр с серебряными кудрями, орлиным носом и добрым морщинистым лицом, в груди Аргоса отозвалось тепло.

Вскоре, один из стражников вышел вперёд, склонил голову и тихо отчитался лорду.

Тран медленно подошёл к пойманным, его копыта ступали мягко и почти бесшумно. Пиан Мансел следовал за ним, словно тень.

Сансар не мог поднять головы, чтобы посмотреть на них, но до последнего надеялся на их милость. В голове отчаянно билась мысль: «Ты не мятежник. Ну же, скажи, что ты не мятежник».

– Ныне в моём городе разгорелось много мятежей, – его голос был спокойным, размеренным, но руки выдавали волнение, едва заметно подрагивая. – Ни один лорд не потерпит бесчинств в своих владениях. Я переживаю трудные времена, народ должен поддерживать меня, но что же я получаю взамен? – Его взгляд задержался на Аргосе, и в этот момент руки задрожали сильнее. Тран поспешно попытался спрятать их в складках широких рукавов. – Изменников всегда ждала одна участь – казнь. Пусть другие не думают, что я буду милостив к тем, кто идёт против меня.

Сансар попытался подняться, но кентавр нанёс ему лёгкий, но болезненный удар копытом в спину. Слова сами сорвались с его губ.

– Я не мятежник! – громко взмолился он. – Мы пришли в город за едой, а нас схватили!

– Отпусти нас, и больше никогда не увидишь, – тут же отозвался Аргос.

В этот момент Пиан взял Трана под руку, но тот вырвался.

– Мой лорд, это немыслимо, – тихо сказал советник. – Вы же не варвар, чтобы казнить без суда! Подумайте, что навлечёте на себя этим.

– В былые времена мой покойный брат Гриндин убивал тысячи голодных и невинных душ, чтобы удержать этот город, – напомнил Тран, отряхивая рукава, словно прикосновение Пиана было чем-то оскверняющим.

– То была война!

– А сейчас мятеж! – Тран резко обратился к страже. – Казнить всех!

Прежде чем кто-либо успел отреагировать на его слова, Аргос в последний момент рванулся вперёд. Меч ближайшего стража мгновенно оказался у его груди, но не успел ириец и вздохнуть, как лезвие, до самой рукояти, в миг вспыхнуло багровым жаром, прожигая плоть на ладони и пальцах. Ириец с истошным воплем разжал скрюченные пальцы, роняя дымящийся клинок, и отпрянул назад с искажённым от боли лицом. Тран, не растерявшись ни на миг, резко указал на Сансара, и тут же у горла обессиленного пленника оказался острый клинок. И этого хватило, чтобы обездвижить Аргоса.

Разговор продолжился в Белом Доме Андуинов. Первым ввели Сансара, руки которого были скованы наручными кандалами; стражник, шедший следом, направлял острие меча ему в спину.

И не зря это строение носило имя «Белый Дом». Белизна стен была ослепительной: солнечные лучи, проникающие в длинные открытые окна, заставляли камень сиять так ярко, что Сансар невольно прищурился. Камень стен, казалось, был гладким и приятным на ощупь, но дотронуться до него мужчина не смел. Попытавшись поднять голову, чтобы осмотреть высокий потолок, он тут же получил толчок в спину.

За Сансаром, без цепей и оков, следовал Аргос, а затем вошли Тран с Пианом и парой стражников. Когда массивная дверь за ними стала медленно закрываться, Аргос услышал снаружи удары меча о плоть и предсмертные крики. Он резко обернулся, но дверь захлопнулась, скрыв происходящее. В этот момент советник Пиан, с твёрдостью, с которой отец наставляет сына, схватил Трана за плечо, но лорд резко отстранился. Пиан не знал о казни и мысленно обратился к своим богам, моля их принять души погибших.

Глава 5.

В Медвежьем логове, лёжа на большой резной кровати, тихо умирал король Рунар. Он чувствовал себя совсем плохо последние два дня, лекари беспомощно суетились в его опочивальне, меняя мокрые тряпки на лбу короля. Это не приносило облегчения, Рунар весь горел, как угли в жаровне, и холодные тряпицы вмиг становились тёплыми. Одно хорошо, его не бил озноб, как бывало раньше: трясло так сильно, что он не мог спать.

У изголовья кровати застыла его старшая сестра, принцесса Фрея, с каменным лицом. Её брат медленно угасал уже несколько лет, и она успела подготовиться к неизбежному. Его кончина не была внезапной: Фрея знала, что Рунар, как и их отец, король Бёрн Могучий, и их дядя, принц Торн Урсус, был обречён. Она боялась потерять его, но и не оплакивала раньше времени. Ведь всё же случались дни, когда болезнь отступала, и Рунар, вновь полный сил, мог даже ездить верхом и отправляться на охоту в леса.

Последним желанием короля было увидеть сына, и одноногого принца Бернуса на руках внесли в королевские покои: красного, потного и дрожащего.

– Неважным отцом я был тебе, - промолвил Рунар, смотря на сына.

Этой осенью Бернусу исполнится двадцать лет, но Рунар всё ещё видел перед собой того самого маленького, недужного мальчика. Которого, редко и с трудом, но носил на руках, сажал к себе на колени, которому сквозь кашель рассказывал старые легенды. И которому недодал отцовской ласки.

– Обещай мне, Бернус, – вздох сорвался с сухих губ короля. – Пообещай, что не загубишь королевство. Ты слышишь? Я хочу, чтоб ты продолжил дело отца своего, и деда, и прадеда. Я хочу, чтоб Медвежье логово жило. Обещай.

– Я не стану обещать, - послышался в ответ тихий мальчишеский голос.

Принцесса Фрея, глядя на племянника, нахмурила густые чёрные брови. Слова сына глубоко ранили короля. Рунар попытался извиниться перед ним, но внезапный приступ, сопровождавшийся кровавым кашлем, перехватил его дыхание.

Лекари окружили Рунара, а Бернус безмолвно смотрел, как отец безуспешно пытается вдохнуть, но не может. Лишь когда Рунар всё же тяжело и прерывисто задышал, Фрея велела страже вывести принца из покоев, и сама вышла следом.

Его опустили на кровать. Бернус тотчас же натянул на себя жёсткое одеяло из медвежьей шкуры, укрыв им тело до пояса и спрятав культю. Стражник поклонился и попытался что-то сказать, но ледяной взгляд принца сдавил его горло, словно тиски. Когда в опочивальне появилась Фрея, племянник уже сидел на кровати, укутавшись в одеяло, и покачивался. Со стороны он напоминал ей больного, тощего медведя, который никак не мог угомониться перед спячкой.

– Отец скоро умрёт, – Бернус не задавал вопрос, он всё знал.

– Ты бы мог хотя бы в этот момент отнестись к нему с уважением, как подобает сыну? – Фрея не одобряла поступок племянника перед Рунаром, но голос её всё ещё звучал спокойно, по-матерински.

– А я не захотел.

– Ты поступил недостойно, Бернус. Рунар даже перед ликом смерти думает о тебе.

– Он думает о себе и о Медвежьем логове, – с обидой произнес Бернус.

– Так поступают короли, мой мальчик, – Фрея осторожно присела на кровать рядом с племянником. – Ты это поймёшь, когда сам им станешь. Что важнее для короля? Его наследие, его народ, его сыновья. Ты же не забыл о помолвке, Бернус?

Принц вздрогнул. Перед глазами предстал образ его невесты – леди Сильвы Хорн; молодой, немножко пухлой, низкой, с пушистыми кучерявыми волосами, похожими цветом на созревшие колосья пшеницы. Отвращение и злоба обуревали Бернуса. Принц одарил тётку презренным взглядом, глухо заворчав себе под нос. Он бы предпочёл отрубить себе вторую ногу, чем вступить в брак с той, которую не любил.

Ему было десять, а ей восемь, когда родители обручили их, и уже тогда Сильва стала невестой принца. Маленький Бернус ничего не понимал во взрослых делах. Но когда годы спустя он повзрослел, Сильва всё чаще и чаще приезжала в Медвежье логово. Она либо постоянно молчала, либо покорно соглашалась со всем, что бы он ни сказал.

– Небо красное, – заявил однажды Бернус в её присутствии

– Как вам будет угодно, мой принц, – отвечала Сильва, слегка кланяясь.

Разве может она стать его королевой? Да и не нужна настоящему королю женщина, убеждал себя Бернус и пытался в этом убедить отца и тётку, но те были непоколебимы. Даже когда Бернус лишился ноги, умирал от хвори и невыносимой боли, грядущую свадьбу не отменили.

Он помнил их последнюю встречу, год назад. Бернус, прикованный к постели, ждал. Сильву ввели в его покои, оставив их наедине. Через пару минут леди вышла из комнаты, залитая румянцем, словно старое вино, но по-прежнему безмолвная. Когда она присела на край его кровати, Бернус набрал в рот слюны и с силой харкнул на её всегда пушистые волосы. Сильва не кричала, не визжала, не убегала. Она лишь молча поднялась и вышла.

– Я не хочу свадьбы, – прорычал принц, чувствуя, как холод сдавливает тело, а пальцы на руках, даже те три уцелевших на левой руке, окоченели, не желая двигаться. Одновременно внутри будто пылал огонь, но Бернус, дрожа, лишь глубже зарылся в одеяло, стуча зубами. – Она не нужна мне.

– Она родит тебе наследников, – стояла на своём Фрея. – Твой отец умрёт, я не смогу дать нашему королевству новых королей. Ты хочешь, чтобы Медвежье логово растаскали по камням?