Пираты: до встречи в Париже

1

Спасение

Тебе дважды придется умереть прежде,

чем ты научишься жить...

1672 год. Средиземноморье

Спокойно и величаво большой пиратский бриг входил в кандийский порт, спуская паруса. Люди, стоявшие на пристани, с одинаково изумленными лицами следили за ним, не веря глазам. Черный корабль между тем спокойно встал на рейд. Зловеще неторопливый, он казался призраком в мрачной дымке рассвета.

Затихшая было пристань вновь ожила и загомонила; послышались крики, споры, смех, уже пьяный и не очень. Говорили на разных языках, и говор этот сливался с веселым пением птиц и редким ржанием лошадей.

Бриг спокойно покачивался на волнах, вымпел вяло колыхался на ветру, полыхая красным. Флага не было. Никто на пристани уже не обращал на него внимания. Появление этого мрачного корабля с белоснежными парусами было неожиданным, но всеобщее удивление длилось всего несколько минут. Кандийцы сновали по городу в поисках новых источников для пересудов.

Поэтому никто не обратил внимания на человека, всего лишь на мгновение показавшегося на палубе. Его силуэт мелькнул на фоне неба и моря, чтобы позже скрыться за фальшбортом.

Пиратский бриг все так же покачивался на волнах, наслаждаясь покоем. Порыв ветра развернул красный вымпел с черной маской посередине.

...От черного корабля медленно отделилась шлюпка с четырьмя людьми на борту. На пристани оживились. Делая вид, что ничего не замечают, кандийцы исподтишка следили за ней и ее пассажирами. Вот шлюпка пристала к берегу, а минуту спустя трое из четверых уже стояли на твердой земле. По толпе собравшихся вокруг них пробежала дрожь: все знали, кому принадлежит корабль, но вряд ли кто мог даже предполагать, что его хозяин ступит на пристань. Высокий мужчина в черной маске и таком же черном, с красной подбивкой, плаще окинул их презрительным взглядом и устремился вперед, дав знак двум своим матросам следовать за ним. Несколько минут спустя они скрылись из виду.

Измученная не так давно снятой осадой Кандия жадно ловила любые новости, собирала на своей земле всех возможных проходимцев, торговцев, влиятельных и не очень личностей. Владелец внушающего ужас большинству моряков черного брига был ценным экземпляром кандийской коллекции. Ее венцом. Пристань загудела. Все разом заговорили, на разных языках, но об одном и том же:

– Что понадобилось Виразону в такое время в Кандии?

– Аукциона нет, Фаратона тоже здесь нет. В чем же дело?

– Что привело его сюда? Может, война закончилась, и Виразон вышел из нее победителем?

Они пытались найти ответы на эти вопросы, но безуспешно. Виразон был для них очень, очень редким гостем. Он появлялся только в случае острой необходимости своего присутствия, по крайней мере, открыто. О тайных приездах пирата ходили разнообразные слухи, и подтверждать или с уверенностью опровергать их не мог никто. При желании он, несомненно, умел запутывать людей так, что те переставали доверять самим себе. Чего добивался пират, не знал никто, но все все-таки знали, что он всегда достигал своей цели. Его боялись, многие уважали, но множество ненавидело и боялось ненавидеть открыто. Кандия трепетала перед ним, а Виразон холодно относился ко всему, что происходило в этом городе, даже если и это что-то касалось его самого. Хотя никто бы с уверенностью не сказал, существуют ли в этом мире вещи, к которым пират относился с эмоциональной оценкой.

...Виразон, закутавшись в плащ, быстро шел по улицам, даже не смотря по сторонам. Он шел, как человек, прекрасно знающий дорогу и не нуждающийся в подсказках. Два матроса едва поспевали за его стремительным шагом, но пират, казалось, не обращал на это ни малейшего внимания.

Он остановился возле небольшого, изящного дома с розовыми подоконниками… так хорошо ему знакомого дома. Знаком приказав сопровождающим ждать, он толкнул дверь и вошел, не поднимая головы. Только уголки рта, обрамленного изящной эспаньолкой, дрогнули, будто бы в усмешке.

2

- Черт! – Виразон неожиданно ударил ладонью по резным периллам капитанского мостика. – Энрике, ты лишился глаз?

- Капитан? – помощник невольно сжался под разъяренным синим взглядом пирата.

- Это скорлупка одного из мельчайших шейхов. Тысяча чертей, неужели так сложно….

- Одну минуту, капитан!

«Черная пантера» маневрировала, стремительно сокращая расстояние между кораблями, но Виразону этой стремительности явно было мало. Испанцу еще не приходилось видеть капитана в таком состоянии.

Страшно было вспомнить, как он влетел по трапу на корабль, обнаружив, что Памиры дома нет. Помощника до сих пор передергивало, когда он вспоминал лицо пирата, давшего приказ о преследовании небольшого, но опасного корабля кого-то из турков – он не запомнил имени. Но очень хорошо запомнил леденящее душу пламя ненависти в холодных синих глазах пирата.

И вот сейчас упрямый турок, пользуясь лучшей маневренностью своей бригантины, старался сбежать. Вряд ли он мог предположить, что нарвется на гнев Виразона, коего Султан Султанов боготворил.

Наконец Энрике, стоящему у руля, удалось направить корабль наперерез, изрядно сократив дистанцию. «Черная пантера» дала предупредительный залп. Неожиданно турок выкинул белый флаг и лег в дрейф. Бриг последовал его примеру. Напряжение было разлито в воздухе. Матросы боязливо оборачивались на капитана, снова спрятавшего лицо под маской и на ходу поправляющего перчатки и перевязь. Он был в белой рубашке и узких брюках, заправленных в высокие сапоги. Из оружия взял с собой две странного вида сабли, которыми владел мастерски. Пират редко брал их, предпочитая не ввязываться в бой и в случае чего пользоваться шпагой или рапирой. Только однажды команда (и то далеко не все) видела его сабли в деле. Парные клинки! И неумолимый танец смерти – только раз, когда на волоске висела жизнь первенца Великого Турка. Видимо, и тут дело серьезное, если пират готовился к бою.

- Энрике, за главного. Вульф – идешь со мной, - отрывисто приказал Виразон по-испански. Как и всегда, впрочем.

Младший помощник капитана и несколько матросов по струнке вытянулись перед пиратом. Тот недобро улыбался, поглаживая эфесы.

Через несколько минут все погрузились в шлюпку. Энрике провожал капитана двусмысленным взглядом. Виразон сидел на носу шлюпки, маяча белым пятном на лазурной глади моря. Он казался спокойным. Обманчиво спокойным. Черный платок, повязанный на испанский манер, прятал волосы, изящная маска скрывала лоб и переносицу, искажая представление о том, как выглядит лицо, и подчеркивая непримиримую синеву глаз.

Да, турку явно не повезло. Если подозрение оправдается, и Памира действительно у него… Энрике слишком хорошо знал, что за этим последует, пират не зря взял с собой парные клинки.

Турок с угодливым выражением лица стоял перед поднявшемся на борт пиратом и его людьми.

- Я рад приветствовать господина Виразона на борту, да благословит Аллах …

Хозяин «Черной пантеры» не слушал витиеватое приветствие. Его внимательные глаза осматривали корабль и матросов, с посеревшими от волнения лицами затаившихся по углам: все слишком хорошо знали, на кого нарвались и чем недовольство Виразона им грозит, если Великий Турок узнает.

- Где она?

- О ком изволит говорить мой господин?

Пират недвусмысленным жестом положил руки на рукоятки сабель, сделал шаг вперед, заставив незадачливого турка отпрянуть. Холодно улыбнулся и повторил вопрос.

- Я не понимаю…

- Послушай, солнцеликий… - голос пирата был очень тих, но шипящим шепотом он, казалось, закрадывался в сознание, прекрасно донося до турка смысл сказанного. – Если ты не скажешь сам, мои люди разнесут твой корабль по доскам, а я лично не упущу возможности отправить тебя к морскому дьяволу.

- О, Аллах,…

- Да, и с ним ты встретишься раньше, чем планировал. Где она?

3

Она резко вынырнула из забытья, будто бы ее разбудили. С чего бы? Корабль мягко покачивался на волнах, но топот ног был особенно настырным. Памира поморщилась. Голова раскалывалась так, словно она потеряла сознание от побоев.

Какая-то вспышка в сознании заставила ее похолодеть. Не от побоев. Все было значительно хуже.

Так значит, этот грязный турок, этот Муххамед, решился-таки? О, боги…

Знакомый и ненавистный голос на ломанном испанском пытался… оправдаться? Что там происходит? Кандийка с трудом приподнялась на локтях и посмотрела в сторону двери. Непонятное предчувствие толкало ее вперед, но измученное тело отказывалось повиноваться.

Неожиданно дверь распахнулась от сильного удара. В проеме стояла слишком массивная для этого корабля фигура в белой рубашке. Где-то рядом с ней теснился турок.

- Что ты сделал с ней?

Неожиданно, но фигура заговорила по-турецки, вновь вызывая в памяти мучительные воспоминания – на этот раз о годах, проведенных в гареме. И вопрос звучал как «что ты успел с ней сделать»? Этот голос… Памира хотела вскочить, но приступ боли заставил ее застонать и откинуться на подушки. Хотя бы постель была удобна, уже спасибо.

- Я хотел взять ее в жены…

- Ложь!

Резкий свист сабель, глухой вскрик и омерзительное бульканье. Запахло кровью. Фигура торопливо, но тщательно вытерла клинки и подошла к постели, не обращая внимания на тело на входе.

- Виразон, - выдохнула она, облегченно улыбаясь.

Пират присел рядом с ней на кровать, видимо, обычно насмешливым взглядом оглядывая ее. Жалкое же зрелище она сейчас из себя представляет…

- Безумица, - неожиданно нежно проговорил пират, стягивая перчатку с руки, и обнаженными пальцами проведя по ее лицу.

- Капитан, - кто-то окликнул пирата по-испански. Без акцента. Значит, свои. – Пора уходить.

Памира хотела приподняться, чтобы прильнуть к широкой груди пирата, но не смогла даже пошевелиться. Виразон подхватил ее на руки, и сознание вновь оставило кандийку, на какое-то время избавляя ее от мук памяти и боли.

- Какого черта, Памира? – интересно, это часть кошмара, или таким изощренным способом ее приводили в себя?

Она с трудом поднялась на постели. Шелковая простыня скользнула, обнажив тонкий стан, прикрытый невесомым батистом. Кто и когда ее переодел?

Хотя сейчас ее волновал тот, кто задал вопрос. Она не могла перепутать его с кем-то. Боже, они виделись больше года, или?..

Она открыла глаза и посмотрела на мужчину, замершего посреди каюты, скрестив длиннопалые руки на груди. Длинные стройные ноги, уверенно стоявшие на полу, немного расставленные – морская привычка. Тонкая талия. Широкие плечи. Белая рубашка, распахнутая на груди так просто и естественно. Иссиня черные волосы, собранные в хвост, и все равно небрежными змеями стекающие на одно плечо. И глаза. Она никогда не забудет этих невозможных глаз! Синие. Да. Сейчас – равномерно синие, как сапфир, несколько холодновато блестевшие, но неспокойные, вопреки привычке.

Виразон.

Память услужливо подсказала, что пират спас ее. Не в первый раз. Как же она рада его видеть! Пират резким движением откинул выбившуюся челку со лба и сделал шаг к кровати, немного поджав четко очерченные губы, сдерживая негодование.

- Подойдите ко мне, господин, я умоляю, - прошептала она, словно забыв, что давно уже свободная женщина. Она наслаждалась непонятной нежностью этой минуты, почти не обращая внимания на боль, все еще тупо пульсирующую где-то внутри.

Виразон замер. И почему-то повиновался. Он мягко приблизился и сел на край кровати рядом с ней. Молодая женщина тянула к нему белые руки. Тонкие, почти прозрачные руки. Темная тень около молочно-белого локтя заставила пирата нахмуриться. Он наклонился к Памире, натянув на нее простыню.

- Откуда у тебя этот невозможный талант - попадать в истории, кандийка? – наверное, он уже не ожидал ответа на свой вопрос.

Могла ли она знать, что он на всех парусах бросился за ней, только узнав, что ее больше нет на Крите? Могла ли она знать, что сталось с похитившим ее неудачником? О, ему жестоко, очень жестоко отомстили за каждую царапину, за каждый поцелуй, насильно сорванный со страдающих губ. За каждое мгновение лживого счастья – и ее боли. Хотя нет… она помнила.

- Прости меня, - прошептала она. Непрошенные, ненужные слезы. Непростительная слабость. Но она прижалась лицом к ладони пирата. – Спасибо тебе.

Виразон улыбнулся, положив свободную руку ей на голову. Девочка.

- Пожалуй, это мой крест – вечно тебя спасать, - тихо проговорил он, с задумчивым видом рассматривая хрупкую и маленькую Памиру, будто бы ставшую еще меньше рядом с ним. Он не понимал тех чувств, что теснились в груди. Но чувствовал неимоверное облегчение, что успел, что сумел забрать ее, вернуть… Охрану нужно усилить. Еще одной такой погони он… Что? Не переживет? Пират задумался. Что значила для него эта девочка, что он бросился за ней очертя голову? Девочка!

4

Он застыл посреди просторной комнаты, привычным жестом сложив руки на груди и сверля глазами хозяйку дома, в восточных одеждах сидящую на диване. Они вернулись на Крит, как только Памира немного оправилась. И теперь это воплощение грации напряженно рассматривало пирата, не зная пока, что ждать от его появления в ее спальне. Женщина молчала, ожидая, пока заговорит Виразон, а тот тоже не спешил нарушать тишину, будто бы наслаждаясь ее состоянием и растерянностью. Или, быть может, сам собирался с мыслями?

– Ты была права, Памира, – наконец по-испански сказал он, повернувшись, чтобы закрыть дверь.

Он говорил низким, бархатистым голосом, чуть приглушая его звучание. Он всегда говорил намерено тихо, заставляя собеседника прислушиваться к каждому слову.

Она улыбнулась. О, да, она могла бы и не сомневаться... Пират сел в кресло и снизу вверх посмотрел на нее. Взгляд, исходящий из-под маски, был обжигающе холоден. Памире стало не по себе. Она не нашла в себе сил спросить пирата, почему он не снял маску. Вместо вопроса кандийка теснее запахнулась в легкую шаль, надеясь скрыться от этого проникающего в самую душу синего взора. Она не понимала той перемены, что в очередной раз произошла с пиратом. Еще неделю назад он был так нежен, так…

– Я знала, что так и будет, Доменик, – с отчаянной смелостью сказала она, сделав над собой усилие. Сегодня она не могла выносить такую знакомую и вместе с тем пугающую тишину. – Все сводилось к этому, все признаки подтверждали...

Быстрый, ледяной взгляд Виразона заставил ее замолчать.

– С каких это пор ты, Памира, стала называть меня по имени?

– С нашей прошлой встречи, Бриз. Или ты уже не помнишь? Не помнишь, когда мы виделись в прошлый раз?

– В конце мая, Памира. Не надо устраивать мне проверку. Прока от этого тебе не будет.

Ей показалось, или пират сдерживал улыбку?

Памира посерьезнела.

– Итак, – медленно начала она. – Фаратон – действительно твой брат?..

Виразон спокойно смотрел на нее, откинувшись на спинку кресла. Лед из его глаз странным образом исчез. Памира облегченно вздохнула. Ей почему-то вспомнилась самая первая встреча с этим человеком.

...Она была шестнадцатилетней девчонкой, когда Султан Султанов подарил ее Виразону, в очередной раз оказавшему тому неоценимую услугу.

Памира слегка поморщилась. Ее передали пирату уже на пристани, за несколько минут до отплытия. Это было почти шесть лет назад... Но только тогда, именно в тот день в главном порту Османии Виразона не привлекла потрясающая красота девушки, но из политических расчетов он оставил ненужный подарок у себя. Даже отвел рабыне отдельную каюту на своем знаменитом бриге.

Она провела у Виразона почти месяц. А потом он отвез ее к какому-то старику, обосновавшемуся недалеко от столицы Османской империи. Больной старик с радостью женился на юной гречанке. На ее счастье восьмидесятилетний горе-муж умер через месяц после свадьбы, оставив все свое состояние молодой жене, которая женой-то его до конца так и не стала. Виразон исчез. Но Памира и не думала о нем: она наслаждалась жизнью, удивляясь безграничности власти звонкой монеты. Блаженное существование жестоко было прервано в тот день, когда она поняла, что ждет ребенка. Ребенка от самого холодного и жестокого пирата Средиземного моря, вопреки всем слухам, легко подарившего ей свободу и обеспечившего ей безбедную жизнь. Памира не знала, что ей делать. Ребенок…, он никак не входил в ее планы. Как она мучилась тогда, сколько слез пролила, сколько молитв вознесла к небу!.. Она родила сына, причем Виразон не знал даже о возможности его существования. Роды были на удивление безболезненны и быстры, малыш словно щадил юную мать. Памира была изумлена, всю жизнь считала, что роды – это худшее, что уготовано Всевышним женщине… Дня через два после рождения мальчика (она даже не знала, как его назвать) ей рассказали, что в небольшой приморский городок, где она жила, прибыл Виразон.

В последний раз он был здесь около восьми месяцев назад…Памира решила во что бы то ни стало с ним встретиться. Найти пирата в городе не представлялось возможным, а на аукционе она бы не решилась показаться. Оставалась пристань… Ей повезло…

5

Она подошла к Бризу в тот самый момент, когда он собирался сесть в шлюпку.

– Монсеньер, – по-испански окликнула она его. Памира была вся закутана в плащ, лицо ее – спрятано под вуалью, но она была полностью уверена в себе. Своего бывшего хозяина она в этот момент почему-то не боялась.

Виразон остановился, глаза сквозь прорези в маске смотрели прямо и сурово, только легкое удивление смягчало этот пристальный взор.

– В чем дело? И… кто вы, сударыня?

Она поспешно взяла его за руку. Матросы пирата перешептывались и с веселыми усмешками пожимали плечами. Виразон оставался равнодушным. Он опустил голову и посмотрел Памире в глаза.

– Кто вы? – бесцветным тоном повторил он, отнимая руку и положив ее на эфес шпаги – машинально.

Она удивленно взглянула на него.

– Вы не помните меня? – она отвела его в сторону, вновь завладев его рукой, обтянутой в красный бархат. Вновь красный… – Сударь… Филипп, вы не помните меня?!

В его взгляде мелькнуло непонимание. Когда-то он представился ей своим французским именем – маркиз Филипп де Мален. Видимо, не так много людей знали о связи французского дворянина с прославленным пиратом, хотя нельзя было сказать, чтобы Мален был выдающейся личностью.

– Сударыня, я не знаю вас, – твердо сказал пират через мгновение.

Она в отчаянии сжала его пальцы.

– Я Памира, Филипп.

Он вдруг улыбнулся, приподняв свободной рукой ее подбородок. И она ощутила себя пойманной, словно это не она держала его за руку, а он приковал ее к себе неведомыми ей цепями.

– Памира, – мягко повторил он. – Я не узнал тебя. Что случилось? – он дал знак матросам, чтобы они возвращались на корабль без него. Они с улыбками переглянулись.

– А когда за вами, капитан?

Он пожал плечами и повернулся к Памире, с трепетом ожидающей продолжения его монолога.

– Памира, ты уже…

– Сударь, у вас родился сын.

Он посерьезнел.

– Что?

– У вас родился сын, а я даже не знаю, как его назвать. Вас не было больше полугода, вы…

– Сын? У тебя?

– Твой сын, господин.

Он помолчал, задумавшись.

Тогда Памире удалось увести его к себе. Сына назвали Мишелем, а через некоторое время Виразон забрал его. Сказал, что в Париж. Кандийка согласилась с пиратом, согласилась со всем, что он предложил. Ей было известно, что и во Франции Виразон был принят ко двору: там его знали под именем маркиза де Малена – хотя и бывал в Париже он не так часто. Памира могла быть уверенной, что ее сын получит хорошее образование, что его будущее обещает быть светлым и более или менее безоблачным.

А через некоторое время Турция сняла победоносную осаду Кандии, и Памира переехала туда, где турки сохранили то, что должно было принадлежать ее мужу, и теперь великодушно передали владения вдове. Не без помощи Виразона, естественно.

После рождения Мишеля прошло почти пять лет, за это время пират не так часто появлялся в Кандии. Памира слышала, что он находился где-то возле берегов Османской империи. Наверняка помогал ей в войне с Австрией. Кандийка не знала, да и не хотела знать. После смерти мужа она обрела не только свободу, но и большое, очень большое состояние. Она стала самой или почти самой богатой женщиной Крита, чем активно пользовалась. Она жила в свое удовольствие, не собираясь выходить замуж вновь, хотя не один и даже не два раза мужчины предлагали черноволосой красавице руку и сердце. Памира отказывала. Всегда. С улыбкой, ласково, но вместе с тем расчетливо – она отказывала всем. Как-то даже ее попытался похитить один из «влюбленных». Не удалось – ее спасли. Именно тогда Памира узнала, что находится под постоянным наблюдением людей Виразона. Прошло время. Забыла. Вернула жизнь в прежнее русло. Жила, любила, бросала. Не страдая. Только наслаждаясь. Она брала от жизни все, что та могла предложить. Памира сама выбирала себе любовников, уверенная, что ей никто не откажет. С каждым из них она пробыла ровно столько, сколько хотела сама. Она забыла о Виразоне. Она поймала в свои сети неуловимого Фаратона, на свою голову оказавшегося в Кандии в то время, когда Памира была относительно свободна и уже начала скучать. Пират был рад этому сладостному плену. Памира была просто счастлива – наконец-то она нашла мужчину, не только достойного ее, но и превышающего ее в чем-то. Он привлекал ее, манил… Он был странно похож на Виразона. Та же властность, та же железная воля, тот же ум, тот же расчет во всем. Только нет холодности, только нет неестественной, даже болезненной замкнутости. Фаратон был больше похож на человека.

6

Памира была обладала каким-то непонятным, пугающим ее саму, даром. Она брала человека за руку, и тут же в ее сознании вспыхивали ярчайшие образы, картины, связанные с этим человеком. Прошлое, настоящее, будущее – малопонятно. Именно таким способом она узнавала то, что никому на Средиземном море не было известно. Она знала тайну Злого Гения, позже узнала тайну Фаратона. Один Виразон не позволил ей что-либо увидеть… Но его она видела в последний раз четыре года назад. А Фаратон был рядом… Она узнала, кто такой Фаратон. Половину от него самого.

Он уехал. Удивленная и перегруженная информацией и чувствами, она была рада одиночеству. Она чувствовала, что грядут какие-то перемены. Это подтвердилось, когда в ее жизнь снова ворвался Виразон. Эта их встреча стала особенной. Виразон позволил кандийке увидеть то, чего раньше не позволял: лицо, истинное «я», кусочек его души.

Это было несколько месяцев назад, но Памира помнила каждое слово, каждый жест. Помнила так, будто это произошло только вчера.

Пират узнал откуда-то о связи его давней рабыни с Фаратоном, и примчался, намереваясь получить информацию о враге любой ценой. Виразон резко, с настойчивостью опытного следователя расспрашивал ее о своем враге, понимая, что долго сопротивляться давлению девушка не сможет. К тому же, она явно что-то знала… В то время, как пират не знал ничего, кроме названия корабля и отдаленных воспоминаний о голосе, искаженном ветром.

– Его внешность?

А она еще пока пыталась проигнорировать наживку:

– Не скажу.

И без того холодный взгляд пирата стал ледяным. Казалось, что ее волосы вот-вот покроются инеем. Наивно пытаясь защититься, она закрыла лицо руками.

– Говори, Памира.

Ей нужна была передышка. В конце концов, сдача пешки не означает поражение во всей игре. Пожертвовав малым, можно попытаться захватить большее. Ладно, что из того, что Виразон узнает то, что и так уже известно многим?

– Высокий, наверное, твоего роста (при этом уточнении пират удивленно поднял голову), брюнет с черными, южными глазами. Это все, Филипп?

– Моего роста, черноглазый, черноволосый. Та-а-ак… С какой стороны он носит шпагу? – в его вопросе звенело напряжение. Памира впервые видела Виразона таким взволнованным, хотя волнение внешне никак не выражалось – она чувствовала, что для пирата очень многое значит ее ответ. Она не понимала, что такого рода знания могут дать ему, как он собирался их использовать. И не хотела подчиняться его воле, хотя и знала, что придется все равно. Как всегда.

– Бриз! Какое это имеет значение? Ты бы не потерпел, если бы я рассказала ему все, что знаю о тебе, – она осеклась.

Виразон сохранял ледяное молчание. Он взглянул на нее. Быстро. Резко. Его взор стрелой пронзил ее насквозь. Удар. Памира готова была сдаться, почти смирившаяся. Пират не двигался, но она физически почувствовала стремительный, верный удар. В сердце. «Виразон – страшный человек!» – в сотый раз сказала она себе, - «если вообще человек».

- Ты ничего обо мне не знаешь, - наконец еле слышно произнес хозяин «Черной пантеры».

– Пойми же ты. Мишель не простит…

– Его зовут Мишель, отлично, – равнодушно заметил он, проведя рукой по волосам.

Памира вздрогнула. Подалась вперед, к нему. Замерла, глядя ему в глаза. Выпрямилась, откинулась назад, продолжая смотреть на него. Серьезно, без испуга. В легкой сорочке она сидела рядом с Виразоном на постели, по привычке изящно сложив длинные ноги. Бриз полулежал, небрежно откинувшись на подушки, прикрыв глаза.

Его правая рука спокойно лежала на покрывале, левая неожиданно поднялась и прикоснулась к плечу Памиры. Молодая женщина вздрогнула от неожиданности. Пират поднял на нее глаза. В них не было льда. Его красивое лицо исказила непонятная усмешка. Кожа в том месте, где тонкие пальцы пирата касались ее, горела. Кандийка почувствовала, как медленно заливается краской. Рука пирата скользнула по ее спине, остановилась на талии. Виразон чуть приподнялся и привлек Памиру к себе спокойным, настойчивым движением. Она потеряла равновесие и оказалась в его объятиях, но почти сразу поднялась на руках, смотря на него сверху вниз. Теперь пират лежал, с усмешкой глядя ей в глаза и раскинув руки на постели. Он ждал.

Памира была не готова к такой смене настроения. Она напряглась, готовая, в случае чего дать отпор, хотя еще сомневалась, хочет ли сама говорить ему «нет». Он совершенно неожиданно улыбнулся. Сильные руки обняли ее за талию, потянули, - Памира упала на грудь пирата. Он не пытался ее поцеловать. Просто держал в своих объятиях, почти чувствуя, как неистово бьется ее сердце. А она еще готова была бороться, только вряд ли знала сама, за что именно.

Его иногда даже восхищала в ней эта способность противостоять его воле и его желаниям. Интересно при этом, что отрешиться от собственных желаний, если они касались его, Памира не могла.

7

Она смотрела на него искрящимися глазами, в которых медленно, но неуклонно разгоралось так знакомое пирату пламя. Выражение его лица не изменилось, хотя Виразон отметил про себя, что эта женщина не посмеет идти против его воли, хотя всегда будет хорохориться. Пускай поиграет. Ей – можно.

– С какой стороны Фаратон носит шпагу? – проговорил он. – Отвечай…

– Бриз…

– Памира, отвечай.

– Филипп, я не могу! Я не хочу! Он доверился мне…

– Он доверился, или ты сама узнала? А? Я слишком хорошо тебя знаю, кандийка, так и не ставшая пленницей рыцаря с Мальты, – он тихо рассмеялся, неожиданно перекатившись, уложив ее на спину и оказавшись сверху.

Памира ухватилась руками за его предплечья, не без удовольствия чувствуя силу напряженных мышц пирата.

– Справа. Он носит шпагу справа. – Между бесполезной атакой и благородным отступлением она выбрала последнее. Набравшись сил, она могла вновь броситься в бой. Против Виразона трудно было выстоять, хотя иногда она сама не понимала, зачем вступает с ним противостояние. Хотелось напомнить им обоим, что она с ним по доброй воле? Бред – к чему обманывать саму себя.

– Справа? Левша…

Он отстранился, оставив в ее власти левую руку. Утренние лучи мартовского солнца освещали его серьезное лицо. Она жадно рассматривала его, не имея сил оторвать глаз.

Виразон был очень красив, красив сильной мужественной красотой. Красотой аристократической, но вместе с тем жесткой и холодной, как и он сам. Она успела почти забыть это лицо… Боже, как она могла?..

Памира умела неплохо разбираться в людях и в лицах, но она поняла, что его внешность довольно обманчива. Она одновременно и говорила что-то о характере Виразона, и, наоборот, противоречила тому Виразону, которого она знала. Он был высок, прекрасно сложен. Широкие сильные плечи, не лишающие, однако, его фигуру кошачьей грации и некоторой утонченности, тонкая талия. Лицо, странно идеальное. Эспаньолка придавала ему вид более или менее живого человека: без нее он был бы похож на статую, как она думала. На вид ему можно было дать лет 25, хотя на самом деле Виразон был старше, но насколько старше, Памира не знала. Только во взгляде время оставило свой отпечаток – только опыт мог принести такую холодность, такую проницательность и такую силу. Его глаза того редкого синего цвета, что похож лишь на темный сапфир. Это не лазурь, не голубизна ясного неба – это холодный блеск драгоценного камня. Холодный и замораживающий. Женщина лишь однажды видела в этих глазах огнь, редко – мимолетную нежность. Обычно этот взгляд был неподвижен и непроницаем. С Виразоном было очень трудно говорить – его взор смущал, проникая, казалось, в самую душу, переворачивая ее. Когда пират злился, а это случалось, к счастью, крайне редко, его глаза темнели почти до черноты и становились похожими на пропасть, наполненную холодной водой, в которой так просто утонуть…

Тонкие правильной формы губы выдавали в нем человека жесткого, пожалуй, жестокого, безжалостного. Аристократичные черты дворянина причудливо сочетались с выражением глаз, а шелковистые черные пряди странно смягчали последнее. Виразон никогда не носил париков. Его шевелюру часто принимали за парик, просто не веря, что возможно держать волосы в таком прекрасном состоянии. Локоны были мягкими и гладкими, они плавно ложились на плечи неровным иссиня-черным водопадом.

Взгляд Памиры упал на руку пирата, которую она по-прежнему держала в своих, не замечая, что Виразон внимательно следит за ней, прикрыв глаза. Тонкие длинные пальцы послушно легли в ее ладонь, не шевелясь. Рука была изящной, но Памира слишком хорошо знала, какой силой она обладала, чтобы поверить в показную слабость.

Женщина отпустила ее и взглянула мужчине в глаза. Замерла, встретившись с ним взглядом. Смутилась и отвела взор в сторону.

– Я поговорить с тобой хотела, – пробормотала она, укутавшись в одеяло.

…В то утро Виразон впервые за все время их знакомства раскрыл рот для того, чтобы рассказать о себе. Памира узнала все.

Одеваясь, он равнодушно заметил, что если ее предположение относительно личности Фаратона окажется ошибочным, он, Виразон, убьет ее или увезет на какой-нибудь необитаемый остров: она владела той информацией, за которой охотилось слишком много людей. Уже погибло несколько человек, знающих, кто такой Бриз. Она не будет исключением, и материнство ее не спасет.

Она поняла, что он всерьез. Кивнула, соглашаясь. Посмотрела в его спокойно-холодные глаза, проговорила:

– Если не встретишься с братом до конца лета – не встретишься с ним вообще: один из вас погибнет.

8

– Надеюсь, что ты все же права, – шепнул он на прощание, хоть и справедливо принял эти слова всерьез.

Это было третьего марта, накануне дня рождения Анри-Мишеля. Сейчас уже шел август, а Памира все ждала появления Бриза. Ждала с надеждой и страхом, загнанным вглубь сердца. Пока не попала в руки к турку.

Виразон спокойно смотрел на нее, с небрежностью откинувшись на спинку кресла, положив одну руку на подлокотник, а другую на ногу.

– Спрашиваешь, действительно ли Фаратон – мой брат? – неопределенным тоном проговорил он. – Отвечаю: да, это так. Я собирался сообщить эту радостную новость. А вместо пары приятных вечеров в твоем доме был вынужден отправиться в погоню за этим ублюдком.

Она перевела дыхание и спокойно посмотрела на него, уютно устроившись на диване. Насмешливый взгляд Виразона следил за ней.

- Ты смотришь на меня так, будто я виновата в том, что он обошел твоих людей и похитил меня!

- Я нанимался тебе в телохранители?

Памира рассмеялась.

- Нет, ты правда меня винишь?

- Нельзя дразнить турков. А мне пришлось убить его.

- Пришлось, или он просто вывел тебя из себя? – теперь уже Памира улыбалась слишком лукаво и самодовольно.

Виразон опустил голову, задумавшись. А действительно, почему? Что заставило его отнять ту жизнь, которую можно было оставить и использовать потом в своих интересах? Но он никогда не забудет затравленного взгляда Памиры, ее бледное лицо с синяками под глазами… и кровоподтек на плече. Никогда! Турок заслужил смерти. Он не заслужил даже честного поединка. Позорной смерти. Как щенок.

Пират встал.

- Все, что я мог, я для тебя сделал, Кандийка. Теперь мне нужно уезжать.

Она вздрогнула. Прощается. Получил, что хотел, и так просто оставит ее? Не обняв, не поцеловав, не… Ну уж нет!

Она вскочила и шагнула к нему. Благо, силы вернулись за те несколько дней, что они возвращались на Крит.

– Стой! Виразон, мы еще не все обсудили! – ее голос звучал жестко и по-деловому.

Неожиданно для него. Пират, удивленный, остановился и долгим взглядом посмотрел в ее неподражаемые глаза, сияющие решимостью добиться своего.

– Какие же?

– Сын.

– Сын? – он полностью развернулся к ней, положил ладонь на пояс. Неожиданно.

– Я хочу вернуть себе своего сына, – спокойно сказала она. – Ты-не-имеешь-права-нас-больше-разлучать.

– Так… Вот как ты заговорила, – его голос был холодным, взгляд посерьезнел. – Что же ты предлагаешь? Я не могу привезти Мишеля сюда. Ты сама согласилась отдать его…

– Доменик (он напрягся), послушай. Я – мать, я хочу видеть его, быть с ним, – в ее голосе звучала нежная грусть. – Не лишай меня этого.

Он смягчился.

– Памира, что ты предлагаешь? При всем желании я не могу привести его сюда сам, а постороннему я сына не доверю.

– Отвези меня в Париж, – склонив голову, проговорила она.

Виразон взял ее руку, подошел вплотную к ней, поднес руку к губам, не отрывая взгляда от ее лица. В его глазах читалось легкое удивление, но он не стал задавать больше вопросов.

– В Париж? Хорошо, я доставлю тебя в Париж.

Он отстранился, не отпуская ее руки. Памира радостно улыбнулась.

9

Она изменилась… Виразон не ожидал, что она вообще вспомнит про сына. Тем более, что потребует его помочь ей соединиться с ребенком. Почему-то ее стремление было ему… приятно. Он чувствовал, что эта женщина для него не просто красивая рабыня, не просто существо, способное принести удовольствие. Ему нравилось общаться с ней, нравилось приезжать, видеть удивление и радость в ее глазах. Естественно, ему нравилось обнимать ее, заставлять трепетать ее тело и – он знал это – душу в его объятиях. Ему нравилось, как она смотрит на него. В ее взгляде не было подобострастия. Восхищение, иногда – страх. Уважение. Она радовалась ему, хотя порой старалась это скрыть. Смешная.

Памира чувствовала на себе его внимательный взгляд. Странно. Он – отец ее ребенка, он сознавал это и принимал, он обеспечил сыну существование, виделся с ним, наверное, каким-то образом влиял на его воспитание. Но она, Памира, казалось, совсем не трогала его, она была просто приложение, без которого нельзя было обойтись. Или можно? Она не могла смириться с этим. Может, будь на месте Виразона кто-нибудь другой, она бы не обратила на это внимания, но… Виразон – есть Виразон. К нему нельзя было относиться, как к обычному человеку – он был другой. Памира не могла понять, какая сила притягивает к пирату, заставляет думать о нем. Она боялась его, и он был единственный, к кому она на самом деле испытывала страх. Когда он был рядом, касался ее – пусть даже в легком рукопожатии, – она чувствовала, что не руководит собой, что он овладел всеми ее мыслями. Это было странно. Памира привыкла быть хозяйкой положения, но и Виразон в своей жизни в основном повелевал. Она сдалась на милость победителя и не жалела об этом. Бриз был первым, кто показал ей красоту любви, кто научил любить – до него она не знала, что близость может быть прекрасна, привыкнув к подчинению и боли. Виразон же открыл ей глаза на многие вещи, и за это она была ему безмерно благодарна. Жаль только, что он мог легко забыть о ней… Он бы ушел сейчас, с легкостью исчезнув еще на пару лет.

Но Памира хорошо знала, что не хочет расставаться с ним так надолго. А перспектива путешествия во Францию радовала – почти месяц рядом с Виразоном. Кто знает, к чему это приведет.

Кандийка посмотрела на пирата, и в какой-то момент поняла, что снова бросается в пропасть. Идея поехать в Париж пришла неожиданно, но полностью поглотила молодую женщину. Она уговорила Бриза дать ей время на сборы. Страшно было покидать знакомые места. Оставлять дом, оставлять…

Она научилась выживать в жестоком мире мужчин, она была уверена, что сможет выжить и во Франции. Говорят, Людовик XIV падок на женскую красоту (Памира не сомневалась, что ей удастся подвинуть фаворитку, если она захочет). Если она попадет ко двору, он сможет прекрасно повеселиться и заодно обеспечить сыну достойное будущее. Или уговорить Доменика представить ее как госпожу де Мален, его жену.

Памира понимала, что Виразон вряд ли пойдет на брак, даже фиктивный и ничем его не обязывающий, но идея родилась внезапно, и молодая женщина не хотела ее сразу убивать. Почему, собственно, и нет?

Она не стала брать с собой много вещей. Только драгоценности, документы, доказывающие то, что их обладательница – мадемуазель Анна де Лорьен, дочь покойного маркиза де Лорьен. Интересно, Доменик знал о ее французском отце? Наверняка, хотя сама Памира никогда об этом не упоминала. Ей было больно вспоминать отца…

10

Шторм

Август 1672

Пиратский бриг «Черная пантера»

Виразон стоял на капитанском мостике, опершись согнутыми в локтях руками о перила. Сияющая гладь моря простиралась перед ним, утреннее солнце освещало до блеска отдраенную палубу и воздушные облака белых парусов. Ветер был слабым, но стабильным, и бриг мягко двигался по поверхности моря, разрезая килем воду, ласкающую дно и бока. Виразон никуда не торопился. Он наслаждался плаваньем, наслаждался ветерком, развевающем его черные локоны. Он наслаждался опьяняющим чувством свободы, охватывающим его всякий раз, стоило только выйти в море. Свобода и независимость. Блаженное одиночество. Свобода…

Обычно да, но сейчас… Доменик задумался, вспомнив о Памире. С ее появлением он почему-то чувствовал себя на корабле немного скованно. Отдавая приказ, он часто ловил на себе ее таинственный взгляд, и это не всегда нравилось. Кандийка была слишком умна, слишком проницательна. Виразон не привык к общению с такими женщинами, и она заинтересовала его. Давно. Не просто заинтересовала… Он даже взял ее на корабль! Безумие. Всего два раза она до этого была на «Черной пантере», всего два раза, но он запомнил ее, более того, он зачем-то взялся за устройство ее будущего. Виразон, конечно, иногда помогал людям (отправиться на тот свет, например), но в таком масштабе – никогда. И не имел особого желания повторить подобное. Пират сразу почувствовал, что она не такая, как те, с кем он был вынужден общаться. Она была слишком умна для женщины, особенно такой красивой…

Недолго нежность продержалась в его давно уже разучившемся любить и привязываться сердце. И теперь он, кажется, искренне не понимал, что молодая красавица делает рядом с ним. Пытался испортить ей жизнь едкими замечаниями, но Памира выносила колкости с завидной стойкостью и порой даже довольно-таки изощренно мстила, когда они оставались наедине.

Доменик вздохнул и выпрямился. Странно болела голова. С чего бы вдруг? Последний раз она напоминала о себе лет двадцать назад, когда она полез за братом на дерево, но поскользнулся и упал вниз. Приземление было абсолютно лишено мягкости, он чудом себе ничего не сломал, сумев сгруппироваться и упасть правильно.

Он мысленно улыбнулся воспоминанию. Мишель… Герцог тоже как-то свалился с дерева, только тогда он был маленьким, но ему повезло меньше: он сломал нос. Ничего, живой. Последствия травмы почти невидны, она не изуродовала лицо герцога, прошла незамеченной. По крайней мере, Мишель вскоре забыл.

Неподвижный синий взор был обращен куда-то к морю. Капитан выглядел статуей. Матросы, привыкшие уже к черной меланхолии пирата, не обращали внимания, старательно занимаясь своими делами. До пункта назначения – дней шесть, а там после небольшой передышки снова в путь. Куда, Виразон пока не сказал. Вряд ли он сам знал, вряд ли он даже думал об этом. Он был увлечен красавицей кандийкой. Увлечен до такой степени, что взял ее на корабль, что согласился отвезти ее во Францию. Несокрушимый айсберг начинал превращаться в человека, и команда была этому несказанно рада. Она была готова носить Памиру на руках в знак благодарности, поэтому обращалась с ней почтительно, и никто не позволял себе ничего лишнего. Странное поведение для пиратов, даже для пиратов Виразона. Памира принимала это как должное, чувствуя себя особенно защищенной под присмотром знаменитейшего человека Средиземного моря. Не без основания… Но на матросов она особого внимания не обращала, хотя среди них были и люди, имеющие вполне приятную, если так можно выразиться, говоря о пирате, внешность.

11

Доменик всего этого не знал. Может быть, догадывался, но явно не обращал внимания.

Резковатым движением головы он отбросил волосы за плечи.

«Ты же знал, кто такой Фаратон. Почему не открылся еще на аукционе?» – вспомнил он вопрос Памиры. В самую точку попала, ведьма. Ведьма… Если бы мог, он бы ее возненавидел. Не мог. Не хотел. Почему? Ответов нет.

Мысли вернулись к ее вопросу. Да, если Памира что-то спрашивала, то спрашивала точно и предельно понятно. У него был ответ. Почему? Он хотел проверить. Да, да. Проверить и перепроверить. Безусловно, Памира могла ошибиться – никто из людей, даже король, не может быть застрахован от ошибки…

Тогда Виразон ограничился лишь тем, что сказал ему пару слов, не имеющих какого-то особого смысла. Кроме того, его новое приобретение – Сабина – должно было кое-что знать о своем предыдущем хозяине. Графиня приковала внимание пирата к себе, он думал о предстоящем разговоре, было не до Фаратона. С другой стороны, откройся Доменик тогда, и все бы пошло по-другому… Тореаль не любил говорить «если» и не любил сам перед собой оправдываться. Он считал, что пользы от этого никакой, а вреда немало. Былое вернуть невозможно, ошибки прошлого не исправишь при всем желании; бесполезно говорить никому не нужные слова, неспособные что-либо изменить. А если бы Виразон открылся, а Фаратон не оказался бы Мишелем де Лермоном? Нет, хватит. Однажды он послужил уже посмешищем для всего моря, когда получил «привет от Фаратона», хватит! Впредь повода для насмешки он не подаст. Ни-за-что… Время терпело.

Доменик ждал пятнадцать лет, и лишний месяц ничего кардинально бы не изменил… Он не пылал желанием поговорить с братом, он хотел только увериться, что тот жив. И все. Тореаль оставался одиночкой. Одиночкой во всем, и он привык к такому положению вещей. Может, на подсознательном уровне он боялся этой встречи. Столько лет прошло, он не знал, каким стал Мишель, хотя до «гибели» пару раз видел его в Париже. Почему не подошел? Не хотел. Он был еще не готов к разговору с ним, слишком мало времени тогда прошло, он не успел забыть. Париж, затем Версаль. Доменик не мог понять, как там может жить такой человек как Мишель. Строгая иерархия, доведенная до идиотизма, преклонение перед молодым (тогда еще) королем, жутко глупые интриги. «Мален» бывал там редко, только в случаях крайней необходимости. Он бы там задохнулся.

Виразон, тяжело опустив голову, рассматривал свои руки, обтянутые в красный бархат. Ткань переливалась на солнце и блестела, слепя глаза. Взгляд пирата скользнул в сторону. Он ни на что не обращал внимания, бесчувственный и замкнутый в себе.

Он думал. Пытался анализировать воспоминания, найти причины событий. Он думал о брате, так странно потерянном и так чудесно найденном. Нет, он не поверил, когда услышал, что де Лермон погиб. Он не хотел верить, не мог. Не хватало решимости. Решимости принять вроде бы очевидную смерть Мишеля. Ему почему-то казалось, что брат жив; нет, он чувствовал, что жизни Мишеля ничего не угрожало. Чувствовал… Он не знал, где Лермон находится, он был уверен – тот выжил.

Виразону тогда было 26, его редко видели на море, хотя он и не позволял о себе забывать; его корабли бороздили просторы Средиземного моря, несмотря на частые отлучки «адмирала». Бриз только изредка собирал весь свой флот воедино, в этом не было особой необходимости. Кроме того, он не хотел оказаться прикованным к подчиненным ему людям, ему необходимо было уезжать с моря. Если Виразон не хотел попасть под подозрение, отлучки маркиза де Малена не должны были растягиваться на годы. Если он хотел сохранить власть на море, он должен был быть в курсе всех дел… Бриз успешно маневрировал, не вызывая ни у кого сомнений относительно своей персоны.

Но прошло время. Двор Людовика надоел, особых врагов у него не было. Виразону стало скучно. Примерно в то время он перехватил у испанцев турецкое судно и возвратил его султану. И в награду получил Памиру. Ему не нужно было ничего от правителя Османской империи, он ничего не хотел, но от подарка отказаться не смог.

12

Он помнил испуганный взгляд Памиры еще там, на пристани. Ее лицо, спрятанное под роскошной вуалью, маленькая, казалась бы, совсем беззащитная девочка. Виразону было не до нее. Он отвез ее к новому мужу и забыл о ней: затяжные стычки, перебранки Турции с Австрией плавно перешли в войну, султану могла понадобиться помощь. Около двух лет Виразон, в основном, находился в Стамбуле или в водах восточного Средиземноморья. Потом ему это окончательно надоело, и он уехал в Париж, где прожил около месяца. Он был в курсе всего, что творилось в Версале. Он мог бы стать для Людовика прекрасным советником, если бы захотел. Но он не хотел…

Маркиз де Мален, казалось, старался держаться в стороне от всего, что творилось при дворе. На балах и охотах он появлялся крайне редко. Безусловно, он был представлен королю, но тот вряд ли узнал бы его в случае встречи. Но нужные Малену люди не только узнавали его, но и проявляли знаки внимания к его персоне, особенно – дамы. Странно, молчаливый, хотя и не мрачный маркиз приглянулся версальским жеманницам, как известно, обожающим веселых и любящих развлечения кавалеров.

Через некоторое время «Мален» покинул Версаль и больше туда не возвращался, даже в Париж, чтобы повидать сына, он не приезжал. Этот год с самого начала обещал быть очень насыщенным и не обманул ожиданий. Сначала Памира рассказала, что Мишель – это Фаратон, потом в руки пирата попала Сабина, а вместе с ней Диана и Бриан. Гибель графини и взаимное непонимание с сыном, чудесное спасение от смерти рабыни Фаратона, но потеря нерожденного ребенка, встреча с братом и вновь разлука. Кандия – сумасшедшая идея взять с собой на материк Памиру. Еще только лето. Что еще случится, к чему еще начать готовиться?! Его ничего не пугало, но он очень не любил неопределенность.

Кто-то тронул его за плечо, резко и неожиданно выводя пирата из задумчивости. Виразон обернулся. Перед ним стояла Памира. Ее маленькая белая ручка робко накрыла его руку, контрастируя своей белизной с сияющим красным бархата. Пират с легким вопросом во взгляде посмотрел на нее, ничего не говоря. Кандийка ласково улыбнулась, тоже не спеша нарушить молчание. Доменик уже не смотрел на нее, он без всякого интереса разглядывал горизонт. Он почти не чувствовал ее ласкового прикосновения, или по своему обыкновению игнорировал его. Памира молчала. Не было необходимости говорить – Виразон не нуждался в словах.

Она смотрела на море, лазурное, спокойное, ласковое. Молчала, думая о нем. Виразон легко освободил руку и приобнял кандийку за талию, привлекая к себе. Памира не стала сопротивляться, доверчиво прижавшись к его сильному телу.

– Памира, – протянул он. – У тебя дар всегда появляться вовремя.

Она молча улыбнулась, чуть отстраняясь. Виразон не держал, положив ладони на перила, кандийка повернула черноволосую голову, открыто глядя на пирата. Он на нее не смотрел. Прикрыв глаза, он выпрямился, расправил плечи, встряхнул волосы, отбрасывая их назад.

– Я хотела поговорить с вами, капитан, – медленно, подбирая слова, проговорила она, настойчиво глядя ему в лицо.

Виразон бросил на нее быстрый взгляд и снова отвернулся. Как она была прекрасна в лучах солнца! Как сияли ее глаза, изумрудные, бездонные… Черт, о чем он думает.

– Я слушаю, Памира.

Она замялась, не зная, с чего начать, думать и мечтать было легко, а сказать мысли вслух казалось невыполнимым. Присутствие пирата почему-то смущало. Кандийке было чуждо это состояние, но она не могла ничего с собой поделать: язык не слушался ее. Возможно, срабатывал инстинкт самосохранения, присущий всем – неизвестно, какова будет реакция «Малена» на ее слова.

– На палубе? – с притворной легкостью спросила она. – Это не для посторонних ушей, капитан. Вернемся в каюту?

- Позже.

Он снова притянул ее к себе. Было чертовски приятно ее обнимать.

13

К ним неслышно подошел Энрике. Но Виразон обернулся прежде, чем тот успел приблизиться – как всегда.

– В чем дело? – спокойно поинтересовался капитан.

Помощник, слегка обескураженный, взглянул на него. Он так и не понял, почему закончилась борьба с Фаратоном, и какую роль во всей этой истории играет герцог де Лермон. Он не понял, какого черта на корабле появилась Памира, и почему Бризу взбрело в голову куда-то ее везти. Наконец, он не мог понять, каким образом Виразон слышит его шаги при наличии такого количества шумов!

– За нами следует корабль, капитан, – тихо сказал он, подавая капитану подзорную трубу. Капитан ее не принял.

Без какого-либо определенного выражения во взгляде он спокойно смотрел помощнику в глаза.

– Не трогать его, – приказал он, вновь оборачивая лицо к морю. – Он идет нашим курсом со вчерашнего вечера, но пока не приблизился. Либо поврежден, либо перегружен, либо нападать не собирается. В этих водах много судов.

Памира и Энрике удивленно переглянулись. Кандийка мягко смотрела на капитана, сохранявшего невозмутимый вид, но внутренне начинающего раздражаться. Помощник же не посмел сделать и шага, видимо, не испытывая желания попасться пирату под горячую руку. Он напряженно жевал жвачку из табака, следя за реакцией Виразона.

– Ты знал о корабле? – тихо спросила молодая женщина. – Кто это?

Пират опустил тяжелый взгляд на нее.

– Памира, с такого расстояния это определить трудно, – медленно проговорил он.

Его голос был странно мягок, а взор леденяще холоден, но не презрителен, скорее – равнодушен. Эта пристально смотрящая непрозрачная синева замораживала, но кандийка уже почти привыкла. Она оставалась невозмутимо спокойной. Почему-то знала, что ее-то Виразон не тронет. Уверенность в этом пришла недавно, чтобы полностью исключать тот факт, что, если пирата разозлить, он способен на многое, а кандийка уже ни в чем и не сомневалась. Она многое знала и поняла многое.

– Что ты собираешься делать с кораблем, капитан? – тихо спросил Энрике, недоброжелательно рассматривая Памиру.

Виразон быстро взглянул на него, не спеша с ответом. «Наверное, сам еще не знает», – подумала кандийка, мягко отходя в сторону.

Четко и ясно прозвучали слова Бриза, разбившие молчание:

– Сначала надо узнать, что это за корабль, Энрике. Пока что он слишком далеко, и я (это прозвучало как «даже я») ничего с уверенностью сказать не могу, хотя… предположительно… Либо французский торговец, либо… Это неважно. Ты умеешь ждать?! – вдруг сделав шаг вперед, строго спросил пират.

Сарверос сдержанно кивнул, не зная пока, куда тот клонит.

– Все вопросы позже, – спокойно продолжил капитан. – Спусти пару парусов, – неожиданно. Видя удивление, написанное на загорелом лице помощника, резко добавил:

– Мы идем слишком быстро, а надо бы дать ему возможность подойти поближе.

Энрике медленно ушел, вскоре послышался его звучный голос, разносившийся по «Черной пантере». Матросы оживились, долгое бездействие всем им порядком надоело.

Виразон посмотрел на Памиру, спокойно и равнодушно. Ей было неуютно, хотя во взоре пирата не оказалось ничего такого, что могло насторожить.

14

– А зачем мы сбавили скорость? – наивно спросила она, чуть улыбнувшись. Ее изумрудные, бездонные глаза невинно глядели на него, прекрасные белые руки сложились в просительный жест, лицо сияло чистотой, маня к себе, искушая. Пирату захотелось ее поцеловать. Прямо здесь, на капитанском мостике, на глазах у двух сотен матросов. Но он сдержался. Странно только, что на этот раз сохранить спокойствие ему удалось с немалым трудом… Что она спросила?

– Я хочу рассмотреть его поближе. Этого объяснения тебе достаточно? – он взглянул на небо и недовольно замолчал, задумавшись, резко оборвав свои слова.

– Что-то может тебе помешать? – догадавшись о причине его молчания, ласково спросила кандийка, приблизившись к нему и мягко положив руки на перила.

Виразон повернул голову к ней.

– Может. Погода. Она может помешать всякому и подводила не раз, хотя обычно мы с ней договариваемся. Не смотри на так: шторм меня не пугает, как ты подумала, а вот наш неизвестный преследователь имеет все шансы отправиться на дно морское.

– В твоих словах я слышу лишь холодный расчет, Бриз. Ничего больше. Почему?

Пират промолчал. Он выпрямился, равнодушно пожал плечами, по губам его скользнула холодная усмешка. Когда заговорил, голос неприятно резанул слух слишком знакомыми виразоновскими нотками, но он так долго медлил прежде, чем ответить на прямо поставленный вопрос.

– Знаешь, Памира… Не тебе об этом судить. Я не хочу зря терять потенциально хорошую добычу.

Он повернулся, чтобы уйти, но спокойное замечание молодой женщины остановило его и заставило обернуться:

– Пират, – равнодушно бросила она.

Глаза Виразона загорелись лукавым, но холодным огнем.

– Безусловно, моя дорогая. Иди в свою каюту, Памира, – приказал он, спускаясь на палубу. И, уже стоя внизу, добавил:

- Ты всегда это знала. И не была против, не так ли, красавица?

Памира улыбнулась, несколько смущенная его замечанием. Виразон ответил на ее улыбку насмешливым поклоном и ушел, зная, что она не посмеет ослушаться.ъ

Погода начинала портиться. Неровной серой вуалью тучи затянули небо. Художники любят такое небо, предгрозовое и величественное. В нем все: и свинцовая тяжесть, и редкие лоскуты лазурной синевы, и сиреневая дымка, и черная пропасть. Такое небо манит, зовет, но не подпускает к себе и грозит обрушиться ураганом на землю или – что еще опаснее – на море, поднимая волны, будя и дразня морских богов, соперничая с ними в могуществе и силе.

Сам воздух, тяжелый от влаги, казалось, прилипал к одежде, смешавшись с песком, еще днем принесенным сирокко. Было трудно дышать, а передвигаться еще труднее, но опасность словно подгоняла матросов. Только безумец, либо полностью уверенный в себе человек мог оставаться спокойным в этот час. Только лучший из моряков был способен спасти себя и корабль, если сражение между небом и морем все-таки состоится.

Все шло именно к этому. Где-то в отдалении грохотал гром, разминаясь и готовя огненные стрелы-молнии. Море взволнованно шумело, волны бились о борт корабля, словно ища помощи в его многовековой борьбе с воинством неба.

Закапал мелкий дождь. Тяжелые капли смешивались с солеными водами, падали на палубу, барабанили по обнаженным мачтам. «Черная пантера» была готова к предстоящему сражению со стихией.

Капитан, твердо положив руки на руль, собранный и сосредоточенный, окинул взглядом корабль. Нет, в крепости брига он не сомневался, его заботило другое: судно, которое они видели утром. Неизвестно, как оно поведет себя в шторм, справится ли или отдастся на милость стихии. Корабли могли столкнуться – тогда оба неминуемо пойдут на дно, став ненужной жертвой чужой борьбы.

Но этого могло и не случиться. В любом случае, как всегда, все зависело от капитанов.

Усилившийся дождь застилал глаза, не позволяя увидеть хоть что-нибудь на расстоянии двух шагов. Виразон был спокоен, а его матросы полностью ему доверяли. Шторма не боялся никто, а о незнакомом судне не знали.

Косые струи хлестко били по спине и ногам, благо, лицо капитана защищала маска. Он крепче сжал рвущийся из рук руль, стиснул зубы.

Что ж, поиграем, стихия!

15

Виразон влетел в свою каюту, на ходу снимая маску и распространяя вокруг себя тучу из соленых брызг, чуть качаясь от усталости. Несколько часов, неподвижного стояния у руля не так легко прошли для него, как хотелось бы. К счастью, стихия успокаивалась. Тихо, медленно, но апогей прошел, и можно было вздохнуть свободно. В прямом и переносном смысле слова. Дождь еще косо бил по палубе и по мачтам, но стихал ураганный ветер, корабль больше не бросало из стороны в сторону, а капитан спокойно оставил на мостике своего помощника.

Бросив маску на стол, он перевел дыхание, прикрыв глаза рукой в мокрой перчатке.

– Шторм? – донеслось из угла.

Капитан замер. Он никак не ожидал найти ее в своей каюте. Усталость забылась, проснулось недоверие и, что странно, интерес к происходящему.

– Что ты здесь делаешь? – спросил он.

Таинственное молчание было ему ответом. За окном блеснула молния, разрезая небо на две части. Бриз против своей воли проследил за ней. Жизнь, сама жизнь казалась ему такой же яркой, ослепляющей, но мимолетной.

– Как ты сюда попала? – его голос прозвучал строго.

– Ключ.

Виразон медленно снял с рук перчатки и швырнул их на стол так, что они оказались в разных частях столешницы, оставив на ней мокрые полосы. Он искоса посмотрел во тьму, где стояла Памира.

– Ты украла у меня ключ?

– Бриз, там настоящая буря, я боюсь! – сменила тему она, шагнув вперед.

Виразон усмехнулся, выпрямившись и медленно расстегивая пуговицы мокрого камзола.

– А что, шторм только по правому борту, или у меня в каюте ты не боишься?

Очередной всплеск молнии осветил ее лицо и тонкую фигурку, окутанную мягкой летящей тканью.

– Но здесь же я не одна! – уверенно сказала она, сделав еще шаг к нему.

– И давно ты меня ждешь? – проговорил он, сбрасывая мокрый и холодный камзол на стул.

– С тех пор, как начался шторм.

Виразон удивленно замер и поднял голову, в упор глядя в темноту, в которой где-то стояла она.

– С утра?

– Бриз…

Усмешка пирата на мгновение стала веселой. Он посерьезнел, решил уйти от опасной темы:

– Ты украла у меня ключ, – строго сказал он.

– Я не крала! – с вызовом бросила Памира.

– Почему ты мне лжешь? – спокойно продолжил он, запустив пальцы в мокрые волосы, встряхивая их, чтобы сбить влагу.

– Бриз! Почему ты такой сердитый, недоверчивый и… и мокрый?!

Она подошла к нему и положила руки ему на плечи. Странно, она казалась такой маленькой, хрупкой, слабой… Но Виразон слишком хорошо знал ее натуру, чтобы поверить в эту показную слабость, чтобы купиться на игру.

– Памира, отвечать вопросом на вопрос нехорошо, – с несвойственной ему мягкостью сказал Доменик, сверху вниз глядя на кандийку.

– Да, но ты только и делаешь, что задаешь вопросы! – она ударила его кулаками по груди. – Не могу же я, право, все время отвечать! Я не крала твой ключ. Я его взяла… на время.

При этих словах Доменик с насмешливой выразительностью приподнял бровь, продолжая выжидательно смотреть на Памиру. Глаза привыкли к темноте, и теперь он отчетливо видел ее силуэт и даже черты лица.

– … он лежал на столе. Я же не вытащила его из твоего шкафа!

16

– Не хватало еще, чтобы ты лазила по моим шкафам, – в противовес ей его голос был спокойным и, что удивительно, не холоден, хотя строг.

Памира отступила на полшага. Она была рада тому, что он пришел. Весь день в каюте в сердце сражающегося со стихией корабля не пошел ей на пользу. Что-то давило и ныло внутри, а она не могла понять, что. Но появление капитана отогнало невеселые мысли прочь. И пусть он пытался показать, что злится или недоволен – она была рада ему, как никогда.

– Не сердись, Бриз, я же знаю, что ты сердишься только для вида. На самом деле ты рад, что я пришла!

Виразон усмехнулся снова – сложил руки на груди и оперся о стол, чуть отклонив корпус назад. Снова играет. Строит из себя маленькую девочку, надеется найти в нем поддержку. Играет… Интересно, ее забавляют опасные игры с ним? На что она его провоцирует?

– Опять прочла мои мысли, колдунья? Но я же не давал тебе руки.

Она улыбнулась. Доменик не мог видеть ее улыбки на таком расстоянии – почувствовал, как тепло она заиграла на губах кандийки.

– Чтобы понять это, мне не нужна твоя рука, – приблизившись, она провела ладонью по его волосам, стряхивая с них соленые капли. – Достаточно взглянуть в твои глаза.

– Ты не можешь видеть моих глаз, Памира, здесь темно, – мягко возразил он.

– Чтобы видеть, не нужен свет. Я чувствую твой взгляд. Такой острый, холодный и выжидающий. И нескромный!..

Она резким движением оттолкнула его и отвернулась, бросив тоном обиженного ребенка:

– Ты не на аукционе, чтобы так меня рассматривать.

Виразон рассмеялся. Принужденно, но сумев придать смеху естественность. Он выпрямился, повернулся к столу, взял перчатки, в беспорядке валявшиеся на его поверхности, и положил их обратно, но уже аккуратно. Взглянул на подсвечник, стоящий рядом. Свечи не зажег...

Памира не могла больше выносить его молчание. Она полусела-полуупала на диван и подняла голову, разглядывая силуэт пирата, уже повернувшегося к ней лицом.

– Ты хочешь, чтобы я сказала вслух, зачем пришла? Ты хочешь, чтобы я произнесла это?! Какой же ты бесчувственный, капитан. Как же ты любишь… поиграть на нервах!

Молчание.

Она встала и подлетела к нему.

– Я поговорить хотела…

– Говори, – спокойно прервал он, на самом деле далеко не такой равнодушный, каким обманчиво прозвучал его голос.

Памира молчала, упираясь ладонями ему в грудь.

– Пират!

Она готова была высказать все, что думает о нем, но слова замерли где-то внутри, не успев родиться. Вынуждаемая подчиниться, она ответила на поцелуй. С удивлением Памира поняла, что больше не хозяйка себе, едва почувствовав его руки, обнимающие ее за талию. Горячие руки. И холодную ткань мокрой рубашки, прилипшую к его груди. Под ней гулко билось его сердце, а в ее крови, кажется, начинался настоящий шторм.

Впитывая его силу, непреодолимую мощь, его стать и тщательно скрываемое от всего мира благородство, она первой потянулась к его кожаной дубовой жилетки, отбрасывая полы в сторону, добираясь до рубашки, а там, кажется, и до самого сердца. С такой отчаянной страстью, как будто он – единственное, что позволяет ей сохранять себя в этом мире. Дышать. Он определил ее судьбу, вырвав из лап султана, подарив свободу и деньги. Но это не имело никакого значения по сравнению с тем, какое чудовищное влияние оказывал Виразон вблизи.

Вот так.

Когда его губы и язык скользят по ее коже. Когда острые зубы впиваются в нижнюю губу. Когда он отклоняется, чтобы заглянуть в глаза, избавить от одежды и рассмотреть прекрасное зрелое тело, созданное для любви. Когда кончиками пальцев проходится по коже, касается сосков, заставляя их мучительно напрягаться. Когда шепчет ей что-то по-французски, кажется, сбрасывая с себя очередную маску. Когда он настоящий, а все ее устремления и интриги сгорают в из борьбе. В пламени страсти, в мощных толчках, которые буквально выдавливают воздух из ее тело, но дарят невиданное наслаждение.

Как никто из ее мужчин.

Когда распадаясь на тысячи осколков, она тяжело дышит, впившись ногтями в его влажные плечи.

Только тогда она по-настоящему счастлива. Обманчиво счастлива. Быстротечно.

17

- Доменик…

Виразон еле ощутимо вздрогнул: он отвык от собственного имени. Даже она редко вспоминала давно погибшего в его душе графа де Тореаля, предпочитая общаться с Виразоном, или, на худой конец, с «Маленом». Она звала его Бризом. Единственная, кому он позволял подобную фамильярность.

«Доменик». Он лежал, закрыв глаза. Как сладко и естественно прозвучало его имя в ее устах. Пират обнял женщину, привлекая ее к себе. Отчаянно не хотелось показывать, что он проснулся. Совершенно не хотелось открывать глаза.

Памира приподнялась в его объятиях. Нежная, теплая кожа маняще прикасалась к его телу, напоминая о недавней близости. Было странно спокойно и уютно. Он чувствовал, как медленно напрягается в ответ на ее касания. Почему именно ей он позволял так многое? Почему он чувствовал себя так естественно и просто в ее обществе?

- Доменик, - снова позвала Памира, тонким пальцем прикоснувшись к его губам.

Виразон не удержался от улыбки.

- Слушаю тебя, - отозвался он. Нехотя, но вместе с тем с неожиданной нежностью. Мыслями он был далеко отсюда.

Памира улыбалась, но улыбка эта казалась неуверенной и растерянной. Кандийка боялась? Не могла найти слов? С чего бы это?

– Я хотела что-то сказать тебе. Там, на палубе, помнишь?

– Да, – он отпустил ее и приподнялся на постели. – Что-то случилось? – его голос уже не звучал равнодушно. Он смотрел на нее пристально, спокойно, но где-то в глубине синих глаз затаился взволнованная искорка.

Неловко прикрывшись одеялом, она лежала, раскинув руки и смотря на него. Казалось, волновалась, хотя всеми силами пыталась это скрыть. От кого-нибудь другого это могло бы ускользнуть, но от него – никогда.

- Я…

- Просто скажи то, что хочешь сказать.

- Я хочу стать маркизой де Мален.

Всю степень удивления пирата показали изумленно изогнутая бровь и быстрый взгляд, устремленный на Памиру. Возможно, другой человек в этой ситуации вскочил бы с места, но Виразон ограничился лишь тем, что слегка повернул голову. Памира по-прежнему лежала рядом с ним, не обращая внимания на соскользнувшую на талию простыню. Она ждала от него какой-то реакции, слов, эмоций.

- Ты предлагаешь мне на тебе жениться? – с усмешкой наконец спросил он, слегка наклонив голову набок.

- Нет, я хочу, чтобы на мне женился маркиз де Мален.

Виразон сел и прислонился к спинке кровати. Памира лежала перед ним. Ее лицо было странно напряжено, но пират списал несвойственное выражение ситуации.

- Зачем?

- Ради сына… - ее голос прозвучал глухо, надтреснуто. Волнуется, пытается сдержаться?

- Ты решила остаться во Франции?

Памира перевернулась на живот и посмотрела на пирата снизу вверх. Роскошные волосы упали на изящную спину кандийки, обрамляя лицо, скользя по плечам и падая на простыню. Молодая женщина была серьезна, ее пальцы сплелись между собой, сцепившись со странной силой. Она скрывала какую-то эмоцию. Или боль.

- Я решила остаться с сыном, Доменик.

- А для чего титул?

Казалось, Виразон решил повеселиться. Он чуть наклонил голову, чтобы было удобнее смотреть ей в глаза. Его лицо сейчас было похоже на лукавую маску. Пират улыбался, но улыбка эта не касалась глаз, в которых горел незнакомый Памире огонь. Она не так часто чувствовала собственную слабость, но сейчас поняла, что заигралась. Тупая боль где-то в низу живота, мучавшая ее последние минуты, неожиданно усилилась. Памира задохнулась от нахлынувшей волны и упала на простыню, так и не найдя в себе сил ответить. Испуганный взгляд, словно ждала от него какой-то помощи. Ее губы дрогнули, словно она хотела что-то прошептать, но новый приступ боли не позволил.

18

Виразон подхватил ее на руки. Лицо кандийки залила бледность, глаза были плотно закрыты, на нем застыла гримаса страдания. Памира не отозвалась, когда он тихонько позвал ее. У нее не было сил на слова. Она вряд ли сознавала, что вновь оказалась в объятиях пирата. Боль стала почти невыносимой. Казалось, кто-то клещами вытаскивает что-то из нее, разрывая тело. Она закусила губу, сдерживая стон, выгнулась, то ли стараясь освободиться, то ли наоборот, умоляя пирата быть с ней.

Бриз аккуратно уложил ее на спину. Руки молодой женщины были прижаты к низу живота. Нахмурившись, Виразон соскочил с кровати и вернулся со своим ларцом, в котором хранил медикаменты. Освежающий компресс не повредит. Памира любила его травы. А он хорошо знал их действие – получше любой нюхательной соли.

Быстрыми, точными движениями, он разрезал бинты, достал какую-то мазь. Набросив халат, ненадолго вышел из каюты, чтобы приказать матросу принести кипяток. Привычное спокойствие теперь было показным.

Выставив вон притащившего кипяток матроса, он быстро приготовил отвар.

Памира лежала, вздрагивая, сжимая левой рукой простыню и кусая губы. Она не открывала глаз и по-прежнему не отзывалась, когда пират звал ее. Впервые Доменик видел свою колдунью в таком состоянии. Даже тогда, на турецком судне – она была сильнее.

Впервые с тех пор, как оказался на море, почувствовал острое беспокойство за другого человека.

Пират привык в любой ситуации оставаться спокойным, даже невозмутимым. Он знал, что это вечное равнодушие способно сбить с толку врагов и дать необходимое, жизнеопределяющее на море преимущество. И даже сейчас его лицо не выражало ровным счетом ничего. Виразон сел на край кровати и внимательно осмотрел Памиру. Он заметил, что с ней что-то не то, но опрометчиво списал все на волнение перед разговором (наверняка она готовилась, планируя, что и как сказать, а заодно и накручивая эмоции). Необыкновенная бледность, зажатость, напряженные руки и лицо – да, он мог бы догадаться, что ее что-то беспокоит, помимо него. Эгоист! Он же мог помочь ей раньше!

Руки пирата, подрагивая от волнения, смочили бинт в отваре и аккуратно положили его на лоб женщины. Памира отозвалась стоном. Ее лицо вновь исказилось, зубы на мгновение показались в болезненном оскале, но кандийка тут же закусила губу, сдерживая очередной стон. Или крик. Рука, сжимавшая простыню, метнулась к животу. Взгляд скользнул вслед за ней – и остановился на постепенно увеличивающемся красном пятне у ее бедер. Виразон побледнел. Пожалуй, сильнее, чем его пациентка.

Нервные, длинные пальцы смочили тряпицу в отваре, прошлись по телу кандийки, смывая кровь. Отточенные, методичные движения. Но странная боль в синих глазах.

Он повернулся к столику, чтобы приготовить какой-то новый отвар, и вскоре по каюте разнесся терпкий, чуть горьковатый аромат. Оставалось только радоваться, что он методично пополнял свои запасы снадобий и трав. Аккуратно приподняв голову кандийки, он буквально влил в нее несколько глотков отвара. Женщина закашлялась, но все-таки успела проглотить лекарство. Она бредила. Что-то бормотала, повторяя его имя. «Доменик». Все реже называла его прозвищем «Бриз» в последнее время, но при этом вспомнила про первое имя. Странно.

Пират переложил ее на чистую простыню. Поменял компресс на лбу. Памира неожиданно ухватилась за его руку, не приходя в сознание. Ее лицо исказила мука. Снова.

Виразон испугался. Наверное, впервые с тех пор, как Лермон свалился с дерева. Пират серьезно испугался, что не сможет помочь этой странной женщине, случайно ворвавшейся в его жизнь, а теперь так запросто предложившей на ней жениться.

Корабль, встретившийся им вчера утром, появился неподалеку опять. Только значительно ближе. Он целым и невредимым вышел из ночной бури, даже не были порваны паруса. Что ж, браво капитану…

Виразон внимательно рассматривал его в подзорную трубу; он уже знал, кто это, но пока не мог решить, что с ним делать: пропустить или потопить, – но все больше склонялся к первому варианту. С одной стороны, совершенно не хотелось ввязываться в бой. Кроме того, это был корабль Злого Гения, и тот когда-то сотрудничал с Виразоном, потом отделился, не забыв заплатить неплохие отступные. Пирату не было резона с ним сражаться, пока Гений не шел против него.

Капитан решил пропустить корабль и изменил курс, не желая с ним встречаться нос к носу. Скользнул в пролив между двумя островами, маленькими и неприступными на вид. И – затаился.

Злой Гений ушел вперед.

Бриз, оставив у руля помощника, ушел в каюту, не зная еще, зачем все-таки он пропустил «Венецианку», но уже чувствуя, что это будет иметь какие-то последствия. Злой Гений раньше не появлялся так близко от берегов Франции. Что же заставило его изменить привычкам?

19

Анна де Лорьен

Август 1672

Пиратский бриг «Черная пантера»

Они подходили к Марселю. День – не больше, – оставалось до суши, но особой радости это не вызывало ни у кого: на корабле Виразона Францию не любили.

Памира более-менее оправилась с помощью Доменика, все свободное время проводившего с ней. По всей видимости, она забеременела и потеряла ребенка. Ничем другим боли и кровотечение пират объяснить не мог. Его лекарства помогли, и молодая женщина, по-прежнему бледная и обессиленная, позволила себе выйти на палубу. Она держалась за руку пирата, который был готов в любой момент поддержать ее, если нужно, подхватить и отнести обратно в каюту. Он просто не смог запретить ей выйти на свежий воздух, когда она попросила, словно чувствовал вину за то, что с ней случилось.

Он обнимал ее с той трогательной заботой, которой уже давно ни к кому не проявлял. Памира не задавала вопросов, покорно принимая его силу и нежность.

Сегодня было необычное утро. Ясное, спокойное, оно ознаменовалось необыкновенным нашествием чаек. Они облепили мачты подобно снежным комьям, пронзительно вереща и «переговариваясь». Ни крики, ни выстрелы в воздух особого впечатления на них не производили.

Памира улыбалась, прижимая обнимающую ее руку Виразона к себе. Преждевременная снежная зима на «Черной пантере» его явно забавляла, хотя он и старался сохранить серьезный вид.

Ответить на это было нечем. День начинался хорошо…

– Ох уж эти чайки, – вздохнул он, не отрывая глаз от ее лица. – Что с ними делать?

– Ну, не стрелять же в них, Филипп, – рассмеялась она, намеренно при посторонних называя его вымышленным именем.

Доменик усмехнулся:

– Это было бы бесполезной тратой времени и пороха. Думаю, они отстанут от нас, как только изменится погода.

– А почему они…

– Почему им понравился мой корабль? Спроси у них, может, ответят. Я в этом вопросе сохраню нейтралитет.

Она рассмеялась, повернувшись и прижав лицо к его груди. Впервые за большое количество времени ей было тепло и хорошо…

Тем временем среди матросов решался тот же самый вопрос – что делать с чайками? Все смеялись и предлагали что-то совсем уж неслыханное. Вплоть до того, что не помешало бы срубить мачты. В итоге один из матросов решился навестить настырных птичек и поговорить с ними по-мужски, то есть показать, кто здесь хозяин. Это заявление было встречено смехом и бурным согласием. Все знали, что если за дело берется этот малый, то все либо пойдет кувырком, либо окончится неудержимым весельем. Парня звали Даниэль. Он предположительно был итальянцем, но со всеми говорил по-испански, как и было заведено на бриге. Кто-то считал, что он француз. Даниэля подобрали посреди моря два года назад. Почему Виразон решил спасти утопающего, никто толком не понимал, но, как потом выяснилось, пират сделал это не зря. По крайней мере, никто об этом не пожалел. Парень был ходячим несчастьем в самом веселом смысле этого слова. Он развлекал весь корабль, и даже капитану не удавалось сохранять серьезность, если Даниэлю хотелось пошутить.

Сегодня его шутка обещала быть особенно интересной. Невысокий, худощавый, он был гибким, как кошка, ловким и быстрым. Он легко полез вверх по грот-мачте. Что принесет его эксперимент, не знал никто, точнее, все знали, что ничего путного из этого не получится. Легче было перестрелять чаек, чем помешать их отдыху и попытаться выгнать с насиженных мест.

20

Что-то напевая себе под нос, Даниэль поднимался все выше. А с палубы до него долетали смешки и пожелания не свалиться вниз, ну, или не улететь вместе с пернатыми наглецами – на тот свет, если их вздумают обстрелять. Даниэль кричал в ответ, что за него можно не беспокоиться.

Виразон, не скрывая улыбки, проговорил:

- Сейчас он доберется до птичек и заведет с ними милую беседу. Они его обгогочут, и он, чего доброго, свалится вниз, продолжая напевать что-нибудь французское.

– А кто это? – спросила она, весело поглядывая на капитана.

Тот усмехнулся.

– Мой матрос.

– А на самом деле?

– И на самом деле мой матрос. Если серьезно, он француз, выходец из дворянской семьи, а что его понесло на море, я не знаю.

Памира задумалась и серьезно посмотрела на юношу.

Пока они разговаривали, объект их беседы добрался до места назначения. Он встал на рею, предварительно спихнув с нее две неподвижно сидящие чайки. Он неожиданности они даже забыли развернуть крылья и камнем полетели вниз, но вовремя опомнились и с негодующим криком примостились на фоке, подвинув товарищей.

Даниэль уселся, свесив ноги. Матросы внизу давились от хохота.

– Слезай, бесполезно это! – крикнул Энрике совсем не так строго, как ему бы хотелось.

Дул несильный, но вполне ощутимый ветер, подгонявший судно вперед; и на той высоте, где сидел юноша, он казался холодным. Даниэль встал, намереваясь все-таки слезть, но сильный порыв ветра вывел его из равновесия и, поскользнувшись, он свалился вниз… Его нога зацепилась за канат, петлей стянувший щиколотку. Даниэль превратился в живой отчаянно ругающийся маятник.

Виразон вздохнул.

– Настоящий француз. Он свалился на ровном месте и заставил над этим смеяться. А потом раскланяется как истинный артист, наслаждаясь не столько всеобщим восторгом, сколько собственной игрой.

Кандийка удивленно взглянула на него.

– Но ты тоже француз.

– Я не говорил, что эти слова в какой-то степени не относятся и ко мне, душа моя.

– О, да, ты первоклассный актер…

Доменик посмотрел ей в глаза, но промолчал. Закралось подозрение, что Памира в чем-то не доверяет ему. Это было странно неприятно. Или он ошибается? Женщина ответила на этот вопрошающий взгляд. Опять появилось желание заставить ее опустить глаза поцелуем. Не здесь и не сейчас.

Черт!..

Виразон со странной злостью посмотрел на матроса, висевшего между небом и землей.

Маятник по имени Даниэль продолжал раскачиваться, хотя его амплитуда начинала заметно уменьшаться. Вдруг близ него что-то блеснуло золотом и полетело вниз. Чудом не угодив в море, вещица упала к ногам Памиры.

– Он весь мир готов бросить к твоим ногам, – прокомментировал пират. – Даниэль никогда не расставался с этим медальоном…

Памира выскользнула из объятий пирата и подняла безделушку, игнорируя мгновенно напомнившее про себя головокружение. Виразон, подождав, пока она выпрямится, снова привлек ее к себе жестом собственника. Сил сопротивляться ему не было.

Даниэль громко ругался, посылая всех чаек и все, что они после себя оставляют, к черту на рога, желая им самой большой сковородки в аду. Когда живой снаряд, путающий в своей речи французские, итальянские и испанские слова, начал замедлять нетерпеливое раскачивание, его решили снять. Пока придумывали, как это сделать, Даниэль начал останавливаться. Он достал откуда-то из кармана платок и теперь размахивал им из стороны в сторону, смешно хмурясь. Кричать и ругаться не было сил.

Горе-маятник сняли с каната и поставили на палубу ногами. Он свалился, уморительно раскинув руки.

Чайки наверху насмешливо перекрикивались, хлопая крыльями. Даниэль погрозил им кулаком, но воздержался от каких-либо замечаний. К нему неслышно подошла Памира, придерживаемая под руку странно посерьезневшем капитаном. Ее черный, легкого покроя наряд касался кусочком звездного неба, а она сама с распущенными по плечам длинными волосами – богиней ночи. И Виразон мог бы подтвердить, если бы его спросили, что так оно и было.

Матросы восхищенно замолчали, глядя на нее. Капитан окинул их строгим взглядом, но не сказал ни слова.

Заговорила Памира.

– Я рада встрече с вами, Даниэль де Лорьен. И вдвойне удивлена. Возьмите ваш медальон, – она подала ему вещицу. Молодой человек серьезно смотрел ей в глаза.

– Откуда вы знаете мое имя, прекрасная незнакомка?

Виразон ожил.

– Разойтись всем, ‒ резко приказал он. Недовольные матросы повиновались, и только тогда Памира снова заговорила.

‒ На медальоне изображен родовой герб моего отца, а в нем самом ‒ портрет моей матери.

21

Даниэль медленно встал. Медальон выпал у него из руки, и его перехватил Виразон. Пират мягко открыл вещицу и всмотрелся в портрет. На него смотрели огромные черные, как сама ночь глаза. Черные волосы мягко обрамляли словно вырезанное мастером из слоновой кости лицо. При взгляде на него вспоминалась Елена Троянская ‒ именно так должна была выглядеть женщина, из-за которой стоило развязать войну. Пират бы пошел на это, не думая ни минуты. На него смотрела Памира. Только Памира, которой было отнюдь не двадцать с небольшим лет, как той, которая стояла рядом с ним. Черноглазая Памира. Виразон задумался.

Даниэль оказался ненамного выше ее и младше, чем показалось на первый взгляд. Когда с его лица исчезло дурашливое выражение, он стал совсем другим.

‒ Вы Анна? ‒ еле слышно спросил он.

Виразон поднял голову, прислушиваясь. В его глазах сверкнула злость. Памира взглянула в них и испуганно замерла. На миг на ее лице отразилось отчаянье ‒ она не сказала Доменику, кто она. Хотя вряд ли он не знал… Перевела взгляд на юношу, с нетерпеливым вниманием следившего за ней.

‒ Я Памира, ‒ мягко сказала она. Пират смотрел на нее сверху вниз, ожидая, что она скажет дальше, но в холодных сапфирах зажглось уже презрение.

А Даниэль казался пораженным. Он слышал о Памире.

‒ Но…

‒ Да, Луи де Лорьен был моим отцом. Но во Франции я не была ни разу, а в Греции родилась. Так что я ‒ Памира.

‒ Та самая… А что с отцом, почему вы говорите о нем в прошедшем времени?

‒ Отец умер.

Виразон вспомнил. Он обладал информацией о детстве и юношестве Памиры. Он знал все, что с ней произошло вплоть до встречи с ним. Но почему-то вытеснил эту информацию из своей памяти. Черт, Памира ‒ наполовину француженка? Он понял, что главным образом отличает женщину на портрете от той, что смотрела сейчас так настороженно ‒ кандийка являла собой удивительную смесь Запада и Востока. Ее мать погибла в рабстве, а Памира стала свободна. И он ей в этом помог, хотя будь на ее месте другая, он бы и не подумал устраивать ее судьбу. Она не станет пресмыкаться не перед кем. Она боялась его, да, но никогда не стала бы ползать у его ног. Что ему периодически приходилось выносить, и что он не мог терпеть. Он понял, откуда в ней это страстное желание быть свободной. Но почему она не сказала ему? Забыла или все-таки не доверяла?

Даниэль опустил голову.

‒ Я уехал, чтобы найти его и вас. Когда… моя мать умерла, и он решился отправиться на поиски мадам Елены. Он не расставался с медальоном и только перед отъездом подарил его мне. Как завещание… Если он не вернется, его дело должен был продолжить я.

Памира смотрела на юношу со странной смесью радости и боли.

‒ Мама погибла. Давно. Мне было восемь лет.

Виразон инстинктивно прижал ее к себе. Хотелось уберечь ее от боли воспоминания, как-нибудь помочь… К чему все это?

‒ Я еду Париж, Даниэль. Не пора ли и вам вернуться?

Матрос радостно кивнул.

- Только если капитан позволит.

Пират нахмурился. Даниэль многое знал. И многое мог рассказать при дворе. Но он неоднократно доказывал свою преданность одному хозяину. Можно ли верить юнцу, которому едва перевалило за двадцать лет?

Лорьен неуверенно переминался с ноги на ногу под пристальным взглядом капитана. Лишь однажды он оказывался под таким гнетом: когда принималось решение, оставить его на судне или убить. И опять он не мог объяснить, что такое в этом человеке есть, что ослушаться его было невозможно, а предательство даже не имело права на существование?

Памира обернулась к Доменику.

‒ Ты отпустишь его?

‒ Он слишком много знает.

‒ Я знаю больше, Филипп, но, прости, меня же ты отпускаешь!

Пират смерил ее холодным взглядом.

‒ Хорошо. Но, Даниэль, ты знаешь, чем грозит излишняя болтливость, мне не стоит напоминать?

Юноша судорожно кивнул и, получив разрешение, стремительно удалился, не решившись ничего сказать в ответ. Он помнил, что случилось с Салимой. И он не хотел оказаться на ее месте.

Виразон проводил его сосредоточенным взглядом и повернулся к Памире. Она казалась испуганной. Недоверчиво смотрела на него, ожидая, что он ей скажет. А он все еще держал медальон в руке.

‒ Ты похожа не нее, Памира.

Она опустила глаза. Выскользнула из объятий, отвернулась и медленно пошла к каюте. К его каюте. Доменик последовал за ней. Он не хотел, совершенно не хотел оставлять ее одну!

22

Памира с еле слышным стоном опустилась на кровать. Пират не рассказывал ей, что случилось, но тело тягучей болью напоминало о том, что, возможно, она в очередной раз была на волоске. Волнения последних недель, шторм, неопределенность – все это давило на нее. Но постоянное общение с Виразоном придавало сил. Она не узнавала его. Он старался держаться на расстоянии, но при этом искренне беспокоился о ней. Он не подпускал к себе, все тщательнее выстраивая стену между собой и окружающим миром, но при этом почему-то искал ее общества.

Памира знала, что она красива, и только внешностью своей привлекает мужчин. Но что-то подсказывало ей, что сейчас дело было не только в физическом влечении.

Шелковая простыня приятно холодила кожу. Кандийка с измученным видом вытянулась на кровати, игнорируя вошедшего вслед за ней капитана. Виразон остался в узких брюках, с наслаждением избавившись от надоевшей рубашки. Он смочил из стоявшего на столике кувшина чистую тряпицу и с удовольствием провел ей по груди. Было жарко. Памира с интересом подняла голову. Она знала, что специально для нее пират приготовил и охладил отвар из нежно пахнущих свежестью трав. Хотелось только прикосновения влажного нежного материала к разгоряченной коже.

Доменик перехватил ее взгляд. Улыбнулся. Новый кусочек ткани был помещен в небольшую емкость, оставленную капитаном тут же на столике. Через мгновение Памира уловила желанный аромат, а горячая кожа ощутила блаженное прикосновение влаги. Молодая женщина вздрогнула, когда пират позволил себе пролить несколько капель настоя на ее декольте и обнаженный живот. Кандийка закрыла глаза, радуясь тому, что боль отступила. И тем, что пират был сейчас рядом с ней. Доменик поставил столик так, чтобы можно было дотянуться до него, не вставая с кровати. Он аккуратными движениями протирал горячую все еще бледную после пережитого кожу молодой женщины, доверчиво лежавшей перед ним на его же постели.

- Ты ведь не ответил тогда на мой вопрос, - неожиданно произнесла она.

Рука пирата, сжимающая тряпицу, которую он использовал в качестве губки, замерла около ключицы женщины. Он непроизвольно сжал пальцы, и тонкая струйка отвара стекла по груди красавицы, спрятавшись где-то в глубине ее лифа. Виразон перевел дыхание и, положив тряпицу на столик, повернул лицо к собеседнице. Памира смотрела на него из-под полуопущенных ресниц. Она выглядела почти здоровой. И почти такой же желанной, как всегда. Синие глаза капитана непроизвольно проследили за каплями, так не вовремя сверкнувшими на ее груди.

- Какой вопрос, Памира? – глухо проговорил он, напоминая себе, что ему не стоит… Черт побери!

- Достойна ли Анна де Лорьен стать мадам де Мален?

- Почему же ты не просишь, чтобы на тебе женился Доменик де Тореаль? – не удержался от колкости пират, с удовлетворением отметив, что былое спокойствие вернулось к нему.

- Потому что Мишель - для всех сын Малена.

Доменик задумчиво провел пальцем вдоль выреза ее лифа, стирая манящую влажную дорожку, которую оставила струйка травяного настоя.

- В Париже. Я подготовлю документы. Ты станешь маркизой де Мален… - его глаза сверкнули. – Но я надеюсь, что ты понимаешь – это не делает тебя моей женой.

Памира перевела дыхание. Она нашла в себе силы лишь на благодарную улыбку. Невозможный тип.

23

- Ты меня не любишь, Анна.

Виразон отвернулся, подошел к окну. Памира не поняла сейчас той борьбы, которую он вел сам с собой весь вечер. Но только ли вечер? Завтра – Марсель. Завтра ее увезет карета в Париж, к сыну. Завтра они расстанутся, но ей совершенно не хотелось думать о сроке разлуки. Ей вообще не хотелось думать о том, что Доменик не поедет за ней… о том, что следующую ночь она проведет без него. Месяц путешествия вынудил ее совершить непростительную ошибку: она привыкла к пирату.

Он обещал жениться, как только доберется до Парижа, но это – формальность. Но…

- К чему этот разговор? Доменик?

Он пожал плечами, даже не реагируя на свое имя. Они решили говорить без масок, без уверток и прекрас.

- Ты меня не любишь. Почему ты со мной?

- С чего ты вообще заговорил о любви? – ее голос предательски дрогнул: капитан почувствовал ее настрой. Почувствовал, о чем она хотела сказать – и опередил.

Памира хотела встать и подойти к нему, но поняла, что в сложившейся ситуации повлиять на него нежностью – как всегда – не получится. Виразон, казалось, окончательно закрылся в себе. Что он для нее? Кто он для нее? Почему она тянется к нему столько лет? Почему…

- Это же ты хотела мне сказать перед расставаньем? – его голос, привычно низкий, но неожиданно хрипловатый, резал и одновременно ласкал слух. Кандийка понимала, что больше всего на свете хочет, чтобы сейчас он произносил совершенно другое. И чтобы явно не стоял к ней спиной!

Она опустила голову, сломленная неожиданно навалившейся болью. Как он вообще смеет ей не верить? Как можно после всего, что между ними было?

- Я не чувствую твоей любви.

- А что ты вообще способен чувствовать, Виразон?

Он резко развернулся, но тут же замер, странно улыбаясь. Синие глаза смотрели прямо. Без холода, но равнодушно. Он отгородился от нее невидимым щитом. И вряд ли смог бы услышать ее сейчас. И почему это имело такое значение?

Памира поднялась с места, не имея сил оставаться так далеко от него. Она знала, что красива. Она знала, как относится к ней пират. Но не понимала, почему он решил поговорить с ней о чувствах. Почему пошел на опережение? Почему так резко и…

- Ты нужен мне…

Кандийка подошла к пирату. Медленно. Бриг плавно покачивался на волнах, а она никак не могла привыкнуть к качке.

- «Ты мне нужен» никогда не равнялось «я тебя люблю», Анна, - он снова улыбнулся, сделав шаг навстречу. – И откуда ты взялась в моей жизни?

- Я подарок. Забыл?

- О, да… - Виразон подошел к ней, властным жестом привлек к себе. – Да, подарок султана, я помню. Муххамед знает толк в подарках…

Памира задохнулась от неожиданности. И внезапно выбившей ее из равновесия волны возбуждения. В объятиях этого человека она не могла оставаться спокойной. Что там… Даже нахождение с ним на одном корабле, закрытом от всех – приносило странную смесь чувств. Восторг, радость, томление.

- Зачем ты так? – Анна отстранилась, вынырнув из его объятий, как из счастливого сна.

Пират выпустил ее, рассматривая с неожиданным теплом. Он был похож на человека, который принял решение после длительных раздумий. В его взгляде сквозило облегчение, хотя в уголках губ залегла печальная складка.

- Говорю то, что вижу.

- С чего было вообще говорить?

- Чтобы ты не обманывала себя, не искала надежды там, где ее искать не следует… И перестала бы считывать мои эмоции – знаешь же, бесполезно.

- Ты не безразличен ко мне!

- Я хорошо к тебе отношусь. Но не люблю.

- Ты умеешь любить вообще, Доменик? – она не выдержала. Вопрос-крик. Блеснувшие слезы в глазах. Памира отскочила назад, словно близость пирата обжигала ее. Или потому, что вопрос был излишне дерзок.

Он задумался. Сегодня не реагировал ни на дерзость, ни на… Как будто предчувствовал что-то, готовился к чему-то.

- Да.

- Тогда ты должен видеть…

- То, что ты меня не любишь. Мы расстанемся. Завтра.

- Я еду к нашему сыну, Виразон. Неужели…

Он нахмурился, но промолчал.

- Я буду тебя ждать.

Памира села обратно на диван, понимая, что именно она вложила в последнюю фразу. Будет его ждать. Когда он избавится от теней прошлого, когда поймет, что одиночество и свобода – это счастье, но есть и большее счастье. Когда он будет готов.

Готов к чему?

- Я не отказываюсь от своего обещания, Памира, - еле слышно проговорил пират. – Как только я приеду в Париж, ты станешь женой маркиза де Мален. Но не думай, что я стану твоим мужем.

«Черная пантера» покачнулась на волнах. Виразон опустился в кресло, не сводя с кандийки глаз. Она не видела сейчас его боли, полностью замкнувшись на своих эмоциях. Он хотел поверить – да. Но не теперь.