Письма для моего ангела

Глава 1. Тень победы

История моей жизни началась именно тогда, в последний год войны. До этого времени было счастливое детство, сложное отрочество и юность без родителей, в бедности и учебе. Почему мне кажется, что вкус к жизни я почувствовала только в свои двадцать, спросите вы?

Таких историй, как моя, много. Полных любви, тоски и робкой надежды на чудо. Но для меня она одна единственная на всём белом свете. И я бы хотела, чтобы вы тоже узнали о ней…

Глава 1. Тень победы

Говорят, война скоро закончится. Уже который день атмосфера лагеря пропитана этой надеждой. Это видно и даже тем, кто в политике и военном деле не понимает совершенно ничего. Такие, как я. Молоденькие студентки, отправленные на фронт сразу после окончания обучения в Академии Айял.

Мне, дочери обедневших дворян, как-то удалось поступить в древнее и уважаемое учебное заведение, едва мне исполнилось двенадцать. Там я провела шесть сложных лет, а незадолго до окончания учебы грянула война. За отсрочку от службы некому было заплатить, родители умерли задолго до моего выпуска. Да и плата тогда казалась постыдной. Богатые семьи откупали дочерей.

А вот я села на поезд и вместе с сотнями таких же менее удачливых девчонок отправилась на фронт. Я считала себя едва ли не героиней, решившей отдать долг родине.

Никто тогда не понимал, к какому количеству жертв приведет военный конфликт. Какое количество раненых придется возвращать с того света, а скольких отправить домой в гробах! А некоторые из девочек в таких же гробах отправились по домам и сами.

И вот, спустя три года где-то еще шли бои, но становилось ясно, что наша армия побеждает. Да здравствует армия Алгабры!

Я лежала в палатке на скрипучей проржавевшей раскладушке и куталась в толстое одеяло, поддерживая в переносной печке огонь без всяких дров. Я зачаровала пламя, и теперь оно не обжигало, а просто дарило приятное тепло. Середина декабря на дворе. Снег в лагере превратился в густое грязное месиво, а вот в лесу лежал толстым покрывалом. Я напилась горячего чая и теперь долёживала свой заслуженный перерыв.

Скрип телег, крики солдат, лекарей, целителей, стоны раненых, тихие беседы идущих на поправку. Иногда все еще слышались звуки взрывов, но где-то совсем далеко, словно в другом мире. Откуда-то тянуло табачным дымом и варящейся бурдой, которую здесь называли похлёбкой. Я уже даже перестала мечтать о нормальной, когда-то привычной еде, свежей выпечке, сладостях…

Я задремала, когда у входа в палатку услышала шепот.

— Девчонка спит? — мужской грубоватый голос.

— Спит-спит. Наш сон крепкий, — серебрилась приглушенным смехом Ирен, с которой я служила бок о бок все эти тяжелые годы. — Пойдем, глупый! Не бойся!

Судя по звукам, Ирен затащила мужчину в палатку, отпихнула его в дальний угол. Даже несмотря на доносившийся с улицы шум, я услышала звуки поцелуев, тихих вздохов и ахов.

— Вот моя раскладушка…

— Так она будет скрипеть!

— Да ну и что! Как маленький!

Я возвела взгляд к потолку и медленно села, скрипнув раскладушкой. Ну разумеется, рыжеволосая Ирен расшнуровывала штаны какому-то едва пришедшему в себя после ранения солдату и тянулась к нему своими маленькими пухлыми губками. Обычная история. Увидев меня, мужчина вздрогнул и застыл.

— Ирен, ты не могла дождаться, когда я уйду на дежурство?! — возмущенно воскликнула я, запахиваясь.

— Ты же все равно спала! — Ирен надула губки.

— Выйдите, дайте мне одеться. А я дам вам возможность как следует нализаться, — рыкнула я. — Вы что, не знаете, к чему это приводит?

Солдат выбежал из палатки пулей. За шашни со студенточками или лекаршами хорошенько штрафовали дневным пайком. Такое поведение распространяло венерические заболевания.

— Ну ты и стерва! — выходя, обиженно прошипела Ирен. — Злишься, потому что у тебя никогда не было мужика. А за мной они бегают толпами!

— Мы еле вылечили тебя от твоих болячек, которые ты нацепляла за эти годы от этой толпы! — возмутилась я. — Мы здесь, чтобы лечить раны, а не половые инфекции!

Ирен взмахнула рыжей шевелюрой и выскочила из палатки следом за своим ухажером.

Я умылась, оделась, причесала свои золотисто-русые волнистые волосы до плеч, заколола их потрепанными, едва живыми заколками и направилась заступать на дежурство.

От промозглого ветра спасали длинные сапоги и шерстяные штаны. Юбки здесь носили только летом. Я закуталась в длинный плащ с капюшоном, поздоровалась с выздоравливающими солдатами, а потом увидела несколько крытых телег у входа в полевой госпиталь. Новеньких привезли. И довольно много.

— Ты рано, Лира, — проговорил господин Кассим, наш старший целитель, седой, усатый, опытный, с золотыми руками, но бесконечно уставший. — Не ждал тебя раньше обеда.

— Как чувствовала, что нужна вам, — тихо ответила я, вглядываясь в полутьму госпиталя с длинными рядами коек, занятыми ранеными. Умирающих здесь не было. Таких отправляли в палатку по соседству. — Видела телеги. Есть совсем плохие?

— Есть. Осматривают. С отдыха вызвал девочек-обезболок.

Такие девочки были на вес золота. Главная способность этих ведьм — даже не лечение, не исцеление и не приготовление снадобий, а приглушение страшных болей. Они справлялись лучше всяких вечно не хватающих обезболивающих средств. Они словно забирали боль раненых на себя. Но вот только сами умирали рано. Ведьмы с даром исцеления вообще долго не жили. Что уж говорить о военном времени.

Да, я была такой ведьмой. Могла лечить, немного приглушать боль, варить снадобья, не зря получила отличное образование. На фронте даже дослужилась до лекарши. И били враги лагеря с такими ведьмами со всем неистовством и бешенством.

Сняв плащ, надев белую лекарскую рубаху, подпоясавшись, повязав косынку, я принялась за обход вдоль длинных рядов. Кто-то из солдат мирно спал, завернувшись в одеяло, кто-то улыбался и рассказывал товарищу, мол, получил увольнительные, чтобы отпраздновать с семьей Новый год. Еще целые две недели ждать!

Глава 2. Ослепший солдат

— … урожай в этом году богатый, — зачитывала я короткое письмо, написанное корявым почерком матери солдата, лежавшего передо мной, едва дышавшего, всего израненного и перевязанного. — Едим досыта каждый день. Скорей бы ты приехал домой, скорей бы увидеть тебя, сынок! Аря, невестушка, ждет тебя постоянно. Переслала ее письмо вместе со своим…

Я несколько раз повернула отсыревший листок, но он был один.

— Потерялось, наверное… — хрипло проговорил солдат и закашлялся.

Дочитав письмо, я положила его под подушку солдату и направилась дальше, в угловую часть госпиталя. Там за ширмами держали самых тяжелых. Тускло горящие масляные лампы, три койки. Две пустые. Сегодня здесь умер солдат. А на третьей мужчина со светлыми, коротко стриженными волосами. Половина лица под бинтами, как и половина тела. Вторая половина почти не тронута. Я взглянула на это молодое красивое лицо и вздохнула. Проживет ли хоть сколько-то?

— Вы звали, — тихо проговорила я, обращаясь к раненому.

— Воды… — едва слышно простонал тот.

Губы пересохли, а ресницы длинные, бровь красивая, крепкая грудь, широченные плечи, сильные руки… Даже с бинтами было понятно, какой красавец оказался на этой койке. И, похоже, ослеп совершенно.

Я налила в кружку воды и поднесла к его губам, помогая напиться. Он приподнял веко, но, похоже, не увидел ничего.

— У вас жар, — тихо сказала я. — Сделаю вам жаропонижающее снадобье.

— Не нужно, — гаркнул тот. — Лучше бы в гробу отправили домой!

— Зачем вы так? — ох, как я ненавидела эти мужские проявления слабости и страха. Мы годами выбивались из сил, чтобы ставить на ноги тяжело раненных! Вытаскивали на своём горбу с поля боя, барахтались в ледяной грязи, теряли здоровье. В том числе, женское. А он мечтает о смерти!

— Вы не понимаете! Наследником моего отца не может быть слепец! Да еще и лежачий!

— Если не будете сопротивляться, быстро встанете на ноги. Что сказал вам целитель Кассим о глазах?

— Что высока вероятность того, что зрение в одном глазу вернется.

— Вот видите. Мы сделаем всё, что в наших силах!

— Вы всем безнадежно раненым это говорите? — прорычал мужчина.

— Говорю это всем, кого наши целители считают не безнадежными, — я уселась на стул рядом с его койкой, хотя хотелось уйти. Не было настроения выслушивать его ворчание. Но я должна была поддержать его. — А вас не считают безнадежным.

— У меня в столице невеста! Мы хотели пожениться после войны. Как я признаюсь ей в том, что теперь калека?!

— Вы ещё не калека. Руки-ноги на месте. Да, вам обоим по началу будет паршиво, но вы привыкнете.

— Наши родители договорились о нашей свадьбе. Это, скорее, сделка. И как только ее отец узнает, что я немощный, сделка будет расторгнута.

— Я повидала калек за эти годы и могу сказать, что не вижу в вас признаков калеки, — пожала плечами. — Если не женитесь на ней, так женитесь на другой!

— Да кому я буду нужен?! — рычал тот, морщась от боли.

— Кто-нибудь обязательно польстится на ваши деньги, — сказала я.

— Вы издеваетесь? — возмутился тот.

— Пытаюсь отвлечь вас от страданий и уничижительных рассуждений.

— Вы ни черта не знаете, каково мне!

— Нет, не знаю, — призналась я. — Только не забывайте, что у всех свои трудности. Все пришли на фронт со своей историей. Я только что зачитывала письмо матери для солдата. Она радовалась богатому урожаю и что им не приходится голодать этой зимой. А вы сын богатых родителей, но с вами приключилась такая беда. Между тем вы наверняка знали, чем может обернуться для вас поездка на фронт, но все равно поехали. А ведь я знаю многие семьи, которые приобрели отсрочку для своих сыновей и дочерей.

— Отсрочка — это позор!

— Девочки, с которыми я училась в академии, так не считали.

— В какой академии вы учились?

— Академия Айял.

— Тоже, смотрю, не из бедняков. И тоже без отсрочки.

— Как раз из бедняков, — спокойно ответила я. — Из обедневшего дворянского рода. В академию я поступила, но имущество распродали за долги. Родители умерли, а потом началась война. Я окончила обучение и оказалась здесь.

— Да, на фронте много ведьм, — кажется, мужчина успокаивался. Или хотя бы отвлекался от своего увечья.

— Мы тоже любим родину. И можем использовать нашу силу во благо ближнего.

— Вы сказали, что окончили обучение, когда началась война. Три года назад. Вам, должно быть, немного за двадцать?

— С чего это вас интересует мой возраст? — игриво поинтересовалась я.

— Я не вижу вашего лица, слышу только приятный девичий голос. Что мне остается? Только задавать вопросы. Даже неприличные.

— Да, под Новый год мне исполнится двадцать один.

— Новый год через две недели. Кажется, все главные праздники декабря нам придется встретить вместе. В этой дыре.

— В этой дыре ставят на ноги самых тяжелых раненых, — я начала закипать. — И дают им надежду на жизнь.

— Мне не нужна надежда. Я хотел жить! — на его лбу появилась испарина.

— Совсем меня заболтали! — вздохнула, пощупав его лоб. — У вас поднялся жар. Сделаю жаропонижающее и поговорю с целителем о вашем состоянии. Вам нужно поспать.

— Не буду я спать, — рявкнул тот.

— Тогда не встанете на ноги и не получите отпуск. И вам действительно придется декабрьские праздники встретить здесь. И не только со мной, а со всеми ранеными этого госпиталя.

— Тут не только раненые, — вдруг зло и угрюмо усмехнулся тот. — Есть студентки, лекарши, наверняка хорошенькие…

— Вы помолвлены! — в шутку возмутилась я, готовя жаропонижающее снадобье.

— Считайте, уже нет. Моей невесте не нужен слепец.

— Как легко вы отказываетесь от своего счастья! А вдруг она влюблена в вас по уши и ей будет безразличен ваш… изъян?

— Благодарю вас за заботу, но меня достали ваши якобы успокаивающие речи.

— Якобы успокаивающие? Вот досада! А как вы думаете, зачем еще я торчу на фронте который год? Только штопаю подорванные задницы? Я еще и тряпочка, в которую такие солдатики, как вы, льете свои слёзки. И поверьте, всем иногда нужно выплакаться, даже если вы взрослый и сильный мужчина. А теперь выпейте всё до дна. Эх, так бы и треснула вам по морде, да нельзя.

Глава 3. Фронтовой опыт

На следующий день, «догуливая» дежурство, я обходила солдат, а в палату Асила отправила Юнию. Хотя саму раздирало неистовое любопытство. Как он пережил эту ночь? Ушёл ли жар? Облегчило ли боль? А вдруг его глаз сможет видеть? И он увидит меня. Навряд ли. Вполне вероятно, что глаз уже не спасти.

Я обедала похлебкой. Сегодня даже с парой кусочков мяса. Выдался морозный день. У всех изо рта вырывался пар, грязь замерзла, но похлебка согревала хорошо. Осталось улечься и немного поспать. Может, когда я проснусь, вражеская Саирда объявит капитуляцию, и уже к январю мы все вернемся домой? Говорят, королевство кусалось из последних сил. Но потери были огромными у обеих сторон.

Ну вот вернусь я домой, и что меня там ждет? Раньше я даже думать об этом боялась. Жизнь в небольшой квартирке, работа… Где бы найти работу в послевоенное время? Я лекарша. Уверена, найду себе занятие, на которое смогу прокормиться. А пока надо как-то выбраться отсюда…

Я снова с тоской оглядела лагерь. Голые деревья, земля промерзла. Но настроение у солдат, в целом, приподнятое. Все чаще раздается смех. Они уверены в благополучном исходе. Только еще не до конца отгремели пушки. Вражеская Саирда еще продолжает направлять на наши войска свой страшный колдовской огонь. Ведь помимо ведьм-лекарш и целителей были боевые подразделения, владеющие магией разрушительной силы. Они сносили дома едва ли не одним взмахом руки. Испепеляли целые пролески. Отравляли реки таким убийственным ядом, что люди падали замертво, едва испив из такой реки. В нашей армии тоже водились такие маги. И всю войну истребляли друг друга. Однажды я наблюдала подобные дуэли: ночное небо становилось заревом из красных и зеленых всполохов. Жуть, одним словом.

И зачем мужчины устраивают войны?.. Хотя в Саирде была королева. И они первыми напали на наши земли.

Тут рядом со мной на скамью опустилась Юния. Хитро посмотрела на меня и принялась за свою похлебку.

– Когда, интересно, мы сможем пожрать нормально?.. — вздохнула она.

— Может, когда вернемся домой? — предположила я. — Война была очень тяжелой. Не думаю, что карточки отменят так быстро.

— Голода же нет.

— Голода нет, но продукты в дефиците. Саирдцы хорошо постарались: поуничтожали урожай так, как только могли. Сожгли и отравили.

Юния тяжело вздохнула:

—Эх, в кафешку бы! Круассаны, пироженки, кофе с молоком! Душу бы продала за один единственный эклер!

— Перестань бередить душу, — отмахнулась я, доедая последние капли похлебки. — Сегодня хотя бы немного мяса в рационе.

— А тот, слепой, искал тебя. Асил который.

Я внимательно посмотрела на Юнию и сделала вид, что меня это мало интересует, хотя где-то глубоко внутри словно загорелась свеча.

— Зачем?

— Спрашивал, где Лира.

— Он не хотел меня больше видеть, и я не пошла к нему. Занималась другими ранеными.

— Хотел, чтобы позвала тебя. Я сказала, что ты занята, а потом уйдешь отдыхать до вечера.

— Спасибо, все верно. Характер скверный.

— А по-моему, он душка. И черты лица красивые. Сам крепкий, высокий, — улыбалась Юния.

— Вот и занимайся им, — отмахнулась я. Почему-то слова Юнии было неприятно слушать. — Полагаю, он богат. Помолвлен. Но говорит, что не хочет жениться со своей слепотой.

— А мне зачем нужен калека? — возмутилась Юния.

— Быть может, зрение еще вернется.

— Не такая уж я и красотка, — спокойно констатировала та. — Полновата, волосы жиденькие, руки деревенские. Другое дело ты.

— А что я? — усмехнулась. — Не хочу никаких мужчин. Что толку? Я — невыгодная невеста для богача. Немного удалось заработать, служа на фронте. Этого мне хватит на пару месяцев оплачивать квартиру и еду. Может, подольше. В остальном придется срочно искать работу. Хорошо хотя бы, что есть, где жить…

— А я вернусь в деревню к матери. Помогу по хозяйству, да и здоровье у нее подкачало. Пущу деньги на лечение, дом подлатаю. А по поводу этого красавчика, Асила, присмотрись к нему. Может, богатенького мужичка отхватишь. Он и позаботится о твоих тратах после войны.

Я засмеялась и воскликнула:

— Уж любовницей офицера становиться точно не планировала! Мало мне забот здесь! Забеременею, он меня обязательно бросит, и что мне делать с маленьким ребенком и своей нищетой?

— Ты когда-нибудь включала сердце вместо головы? Так и сдохнуть от скуки можно.

— Мозги мне ближе, чем место между ног, — ответила я и направилась на кухню отдать миску. Затем зачем-то направилась не в свою палатку отдыхать, а одним глазком поглядеть на Асила.

При этом я прекрасно понимала, что к этому призывает сердце, но никак не голова.

Пройдя длинные ряды коек с солдатами, поправив кому-то подушки и бинты по пути, я добралась до угла за ширмой.

Приблизилась неслышно и молча оглядела мужчину, лежавшего на койке. Широкоплечего, светловолосого. Одна сторона головы перебинтована полностью. Вторую видно хорошо. Мужчина повернул голову в мою сторону.

— Как ваше самочувствие, господин Асил? — тихо спросила я, пытаясь не вплетать в голос улыбку.

— Средней паршивости, — последовал ответ. Немного ворчливый, но голос звучал бодрее. — Юния сказала, вы закончили дежурство и уходите отдыхать.

— Да, перед отдыхом решила проведать вас. Хотя вы и не хотели меня видеть.

— С чего вы взяли, что я не хотел? — мужчина улыбался. Красивая улыбка, не отнять.

— Вы четко сказали мне вчера, чтобы я отправила к вам более ласковую и деликатную лекаршу, — я проверяла его бинты, потрогала лоб. Жара действительно не было.

— И вы прислали мне Юнию, — скептически фыркнул Асил.

— Юния тоже не понравилась? Вам не угодишь!

— У нее грубые руки.

— У нее руки опытной лекарши. Здесь фронтовый госпиталь, господин Асил. К сожалению, у меня нет времени искать ту, которая вам бы понравилась. Довольствуйтесь тем, что есть.

— Вас ничем не пронять?

— А вы хотите меня продавить? Это неприятно.

Глава 4. Поцелуи как смысл жизни

Я намеренно избегала подходить к Асилу. Шефство над ним взяла другая лекарша. Еще угрюмее, чем Юния. А когда она ушла ассистировать на операции, мне пришлось зайти к нему. Асил уже сидел, угрюмо и потерянно, словно брошенный ребенок. А когда я вошла, он повернулся и сказал:

— Благодарю, я поужинал. Миску можно убрать.

Я промолчала и подошла к нему, проверив рану под повязкой. Всё было не так уж плохо. Осталось зрение вернуть. Хотя бы в одном глазу.

— Лира? — тихо спросил он, едва я прикоснулась к нему.

— Как вы узнали, что это я? — холодно спросила.

— За это время уж успел научиться отличать лекарш по шагам и прикосновениям, — он явно силился что-то разглядеть. Но у него не получалось.

— Мы так сильно отличаемся?

— Разумеется. Ваши шаги легкие, прикосновения нежные. Как и голос. Хочу выйти на дневной свет и проверить, совсем ли я ослеп…

— Скоро вы снова начнете ходить и проверите, — пообещала я.

— Простите за мои оскорбительные намеки. Не раз становился свидетелем тому, как мои товарищи развлекались с лекаршами. И те были не против.

— … и решили, что встретили девушку из того же теста?

— Нет! Не понимаю, почему эта дурь пришла мне в голову. Ни в коем случае не хотел обидеть вас и оскорбить. Я в ловушке, и никак не могу привыкнуть к своему новому положению. Это делает меня невыносимым. Вы простите меня?

— Поживем – увидим.

— Не уходите. Побудьте со мной еще. У вас еще много работы?

— Достаточно. Но я могу позволить себе десятиминутный перерыв. Я обещала одному солдату помочь написать домой.

— А мне поможете?

— Сейчас?

— Нет, позже. Может быть, завтра. Я еще не решил, о чем нужно писать.

— Договорились.

Я присела на табурет рядом с его койкой.

— Чем вы займетесь после войны? — спросил он.

— Я должна найти работу, — последовал ответ. — Иначе мне нечем будет платить за квартиру и не на что жить.

— Вы уже думали, где и кем хотели бы работать?

— Поищу место в каком-нибудь военном госпитале. Опыт есть. Надеюсь получить рекомендательное письмо от целителя Кассима. Так будет легче найти работу.

— А как же удачное замужество?

— Для такой, как я, замужество едва ли будет удачным. Ни гроша за душой.

— Вы рассуждаете очень здраво для девушки двадцати с небольшим.

— Иначе никак. Пусть мой ум будет мне опорой. А чем займетесь вы?

— Если зрение вернется, помогу отцу в его деле. Он крупный финансист. И был крайне разочарован мной, когда я ушел на фронт.

— Обычно отцы гордятся такими поступками своих сыновей.

— Но только не мой. И невесту подобрал мне под стать. Дочь своего партнера.

— Какая она, ваша невеста?

— Бойкая, но слишком капризная. Её можно было бы назвать красавицей.

— Удачная партия.

— Пока меня нет, за ней волочится мой друг. Друг детства. Мне писали об этом товарищи.

— О, какая некрасивая история! Что думаете делать?

— Благословить их, — Асил криво усмехнулся. — Не хочу возиться в этой грязи.

— Вы не дадите невесте ни шанса объясниться?

— Говорят, она в одном шаге от поощрения моего друга.

— Вполне возможно, что это ложь.

— Напишу письмо о том, что безнадежно покалечен. Вот и проверим.

— И вы хотите, чтобы я выводила своей рукой эту ложь?

— Это вынужденная мера. Вы мне поможете?

— Сначала посмотрю, что именно вы захотите написать. Я не буду лгать: не буду писать, что вы при смерти. И что вы лишились рук и ног…

— Так уж и быть. Буду благодарен за помощь.

​

Асил еще несколько дней не решался писать родным письмо. Мороз крепчал, мягкой толстой периной выпал искрящийся на солнце снег. В воздухе витала атмосфера новогоднего праздника. Казалось бы, какой праздник мог быть на фронте? Но нет. В запасах имелась водка, в соседней деревне раздобыли еще. Палатки начали украшать самодельными гирляндами из бумаги. А деревенские даже поделились красивыми шарами. Настроение раненых улучшилось.

Я помогала Асилу выбираться на свежий воздух. И там оставляла его сидеть на лавке, общаться с другими солдатами. Хотя он едва ли не постоянно требовал моего внимания. А когда вместо меня приходила другая лекарша, он все время спрашивал, когда приду я.

— Я не могу быть к вам привязанной! — возмутилась однажды, когда Асил прямо-таки потребовал моего присутствия.

— Поручите других больных вашим подругам, в конце концов, — нетерпеливо отозвался он. — Мне кажется, я начал что-то видеть.

— Правда? — обрадовалась я.

— Да, я могу отличить темноту от света. И вижу размытые неясные тени. Вот кто-то прошел! — Асил указал на пронесшегося мимо целителя. — Я это увидел, не то что услышал.

— Прекрасная новость! — я хлопнула в ладоши, обрадовавшись.

А целитель Кассим тогда заявил, что говорить о каких-либо прогнозах рано, но зрение может вернуться. Правда, пока неизвестно, в каком качестве.

Асила вывели из-за ширмы и положили на койку в общем зале. Он казался непривередлив и не стал высказывать недовольства по поводу таких неудобств. Даже мог самостоятельно добраться до нужника и до улицы. Хотя частенько все еще говорил, что не сможет выйти из госпиталя без моей помощи, брал за руку и выходил со мной на мороз.

Я сама не успела понять, как так получилась, что рядом с ним моя жизнь внезапно приобрела смысл. Словно в ней зажглось новое солнце. После стольких лет прозябания во тьме. Когда заканчивалось дежурство, я все равно проводила время с ним. Асил даже осмелился надиктовать мне письмо, в котором сообщал, что безнадежно ослеп и совершенно покалечен. Но домой планирует вернуться в скором будущем, если капитуляция Саирды будет объявлена в ближайшие дни. Своей невесте он не продиктовал ни слова. И я была довольна. В сердце зажглась какая-то совершенно несбыточная и глупая надежда. Что, если?..

Да кому я нужна? Бедная, как церковная мышь! Лучше держаться от такой семьи подальше. Я видела, что нравилась Асилу. Он почти всегда улыбался, когда я приходила к нему. И не хотел терпеть других лекарш.