Пламя не лжет

Пламя не лжет

Пламя не лжёт, как не могут лгать плененные или прибившиеся к дому добровольно духи.

Долго ли сказка сказывается? Быстро ли дело делается?

Вечные вопросы, на которые не существует правдивых ответов.

Все хотят одного и того же: безупречной любви, власти, богатства.

Вот и ещё одна топчется на пороге. Вымокла под холодным проливным дождем, тонкие светлые волосы липнут ко лбу. Испуганно комкает края платка, как будто хочет вцепиться в собственное горло. И глазами сверкает так, словно пришла не просить, а проклинать.

Молча киваю ей на печь, подойди, мол, сядь, согрейся. Не бойся ничего, красавица. Пламя никогда не лжёт.

Подол её старенького, но чистого светлого платья едва не волочится по полу.

Зачем надела его в такую погоду?

У кого одолжила?

Кому солгала и что придумала, чтобы тайком приехать сюда?

Узнать несложно, но неинтересно. И так вижу, что не местная – всех в лицо знаю наперечет. Да и смотрит прямо. Напугана, но глаза не прячет.

Не верит, что испорчу смеха ради?

– Что привело тебя ко мне? – заговариваю мягко, но ближе не подхожу.

Даже не встаю навстречу, остаюсь сидеть в центре комнаты за столом. Позволяю тёплому свету от единственной свечи играть в своих волосах.

Пламя никогда не лжёт. А вот глаза человеческие...

Моргает растерянно. Даже голос мой кажется не таким, как должен быть?

– Я... Я хотела... Я пришла, чтобы... Простите, – запинается всё-таки, опускает лицо виновато.

Не крестьянка точно. Не простая девушка. Из благородных, по всей видимости.

Помнится, князь обосновался неподалеку с семьёй. Купил старое поместье, по слухам, проклятое. Восстанавливать собирается.

– Говори, раз пришла. Моё время дорого.

Неправда всё это. В такую ночь люди боятся выходить из домов, прячутся за ничего не стоящими дверями, окуривают травами себя и свой скот в надежде, что это им поможет.

Только ближе к рассвету потянутся те, кто так и не сомкнул глаз, решаясь. Кто погадать, кто на жизнь пожаловаться...

Все те же, кто приходил в прошлом году и десять, двадцать лет назад. Все те, кто выслушал не единожды, но ни разу не послушал.

Моргает снова, стискивает зубы, стараясь не закричать, не заплакать. Ведь это смерти подобно...

– Видите ли... – давится горячим от печки и влажным из-за её одежды воздухом.

Встаёт, начинает мерить комнату шагами, заламывая руки.

– Меня выдали замуж. Насильно, госпожа. Все силы подлунные мне в свидетели, я этого не хотела! Мой род беден, отец всё проиграл. Я старшая из дочерей. Брат нашёл мне жениха. Он знатен, богат, его имя открывает многие двери и спасает от позора, а состояние – от нищеты. Вы, должно быть, понимаете, о ком я говорю.

– Мне нет дела до сплетен.

Это правда, и всё же улыбаюсь ей одними губами, смотрю неотрывно.

Хорошую княгиню получили в дар эти земли.

И всё же не помогаю. Всё, что так хочет, но до дрожи боится произнести, она должна сказать сама.

Замирает, смотрит на меня, как на собственную смерть.

Опускает руки. Безвольно роняет их вдоль гибкого молодого тела.

– Он мне противен. Каждый раз, когда я смотрю на него, каждый раз, когда он прикасается ко мне... Меня охватывает дрожь. Я всей душой ему благодарна, он спас мою семью от бесчестья. Я знаю, что так нельзя, и всё же...

Замолкает, и даже взгляд делается застывшим.

О нет! Я не смерть её, а гораздо хуже. Суд и палач.

Что бы сказала на это её безутешная из-за отца, но довольная её браком матушка? Что ответила бы кормилица? Сестра? Святой брат, нарекавший её и князя мужем и женой?

– Подойди.

Маню её рукой, и она подходит, без сил падает на скамью, стоящую по другую сторону стола.

– Умоляю, помогите. Разложите свои карты. Я мало знаю здешних людей, но уверяют, что они не солгали ни разу. Растолкуйте, как мне жить, госпожа.

Слово-то нашла какое...

Усмехаюсь уже неприкрыто. Как для тех, кого не желаю когда-либо вновь видеть у своего порога.

Впрочем, и она тоже больше не придёт. Это, глядя на неё, точно знаю.

– Ну что ж. Давай спросим.

Старая колода в руках, потрёпанная годами работы, плотная, дорогая. Как много она повидала, чьи руки знала, сколько жизней направила в новое русло... Ни счесть, ни вспомнить, да и ни к чему это.

А гостья сидит не двигаясь. Вытянулась в струну, смотрит не моргая. Только в край столешницы вцепилась до побелевших пальцев.

Не может оторваться от того, как чуждые ей, но такие манящие, такие обещающие картинки ложатся на тёмное сукно.

И свеча пляшет. Не коптит, не «плачет», тихо извивается в завораживающем танце. Тонкие тени ласкают бледное и красивое девичье лицо.

Пламя никогда не лжёт.

– Он дурно обходится с тобой? Твой муж.

Глаз на неё не поднимаю, но замечаю, как вздымается от волнения её грудь.

– Нет, госпожа, никогда. Он очень добр ко мне. Очень предупредителен. По правде, в родительском доме я никогда не была окружена такой заботой и роскошью.

– Он уже сделал тебя женщиной? – второй вопрос задаю так, словно не услышала ответ на первый.

Осекается, дышит рвано. Кажется, заливается краской.

Ещё одна карта ложится на стол.

– Нет... Он не прикоснулся ко мне. Сказал, что будет ждать, пока я этого не пожелаю. А я... Я знаю, что должна! Что промедление и есть настоящее бесчестье. Хотя бы в благодарность за всё я обязана стать ему хорошей женой!

Голос не громче шёпота, но это и есть настоящий крик.

Ещё одна карта.

Пламя свечи вытягивается вверх, становится тонким-тонким.

Киваю ему и картам, но не ей.

– Вижу, горел твой князь. Было?

Дышит приоткрытым ртом, но взглядом со мной встречается смело. Как будто не рассказали ей, что карт моих и меня нужно бояться.

– Да, госпожа. Четыре года перед нашей свадьбой минуло. Князь овдовел на пожаре, остались двое детей. Говорили, что поместье подожгли, но так и не дознались...