Пленница Северных земель. Замуж за волка

Глава 1

Ледяной ветер, пахнущий хвоей и кровью, рвал дыхание из легких. Лира прижалась спиной к шершавой сосне, чувствуя, как лед коры просачивается сквозь пластины ее кольчуги. Пятьдесят шагов впереди, в лунном мареве, метались тени. Большие, слишком быстрые для людей.
— Второй отряд, охват слева! — ее голос, хриплый от мороза, резал тишину. — Копейщики, держать строй! Ни шагу назад!
Ей ответили не словами, а звуком — глухим, влажным чавканьем, обрывающимся на полвздоха. Потом крик. Нечеловеческий, переходящий в волчий вой.
Слишком быстро. Боже правый, как они быстро...
— Света! Дайте света! — заорала Лира, уже отталкиваясь от дерева.
Факелы вспыхнули дрожащими оранжевыми пятнами, выхватывая из тьмы кошмар.
Это был не волк. Это было нечто с мордой волка, но стоящее на двух ногах, в стеганой, обледеневшей броне из кожи и кости. Ростом с самого высокого гвардейца. В его лапах — нет, в руках — сжимался топор, грубо вытесанный из черного камня. Из разорванного горла копейщика била в снег алая струя.
— Щиты! — скомандовала Лира, и ее голос был единственной твердой точкой в этом безумии.
Они сошлись. Сталь против камня. Человеческий строй против звериной ярости.
Лира рванулась вперед, ее собственный клинок — легкий, отточенный до бритвенной остроты граньский стальной «язык» — свистнул в воздухе. Она не пыталась бить наотмашь, сила здесь была на их стороне. Только точность. Только слабые точки.
Монстр развернулся к ней. Глаза, горящие холодным желтым огнем, встретились с ее взглядом. В них не было безумия зверя. Там был расчетливый, древний ум.
Его топор взметнулся. Лира не отпрыгнула, а нырнула под размах, чувствуя, как ледяной ветерок от оружия проносится над ее капюшоном. Ее клинок вонзился в подмышечный сгиб твари, там, где кожаная броня расходилась. Теплая кровь брызнула на перчатку.
Вой. Но не от боли. От ярости.
Он отшвырнул ее ударом свободной лапы. Лира кубарем откатилась по снегу, боль пронзила бок, но пластины выдержали. Она поднялась на одно колено, отплевываясь.
Вокруг царил ад. Вирдиры — она знала их имя, знала, что это не просто оборотни, а народ — дрались как демоны. Но и ее люди, граньские стражи, лучшие из лучших, не сдавались. Здесь, на этой проклятой заснеженной границе, решалась не битва, а проверка на прочность. Капля за каплей.
— Лира! За тобой! — крикнул кто-то.
Она инстинктивно пригнулась. Над ее головой пронеслось что-то тяжелое, сбившее с ног нападавшего на нее вирдира. Это был каменный молот. Его бросили.
Метались...
Лира оглянулась. На опушке, в полусотне шагов, стоял Он.
Выше других. Шире в плечах. Без шлема, и черные, с проседью волосы, заплетенные в жесткие боевые косы, развевались на ветру. Его лицо было изрезано шрамами, но не искажено звериной гримасой. Оно было... сосредоточено. Холодно. Он не сражался. Он наблюдал. Командовал.
Их взгляды встретились через поле боя, усеянное павшими, залитое кровью и лунным светом. В его желтых глазах она прочла не ненависть. Презрение. Точную, ледяную оценку угрозы. И в этот миг Лира, никогда не знавшая страха перед врагом, почувствовала ледяную червоточину в животе. Это был не зверь. Это был полководец.
Он медленно поднял руку. Короткий, резкий рык, больше похожий на слово, вырвался из его груди.
И битва изменилась.
Вирдиры, казалось, растворились в тенях между деревьями. Не отступая — перегруппировываясь. Лира поняла раньше, чем успела крикнуть.
— Круг! Сомкнуть круг! Они идут с флангов!
Но было поздно. Из темноты по обе стороны рванулись новые фигуры. Меньше, быстрее, на четырех лапах. Настоящие волки, размером с телку. Они врезались в ряды людей, не стараясь убить — стараясь свалить, разорвать строй, посеять панику.
Хаос стал абсолютным.
Лира отбивалась, ее клинок пел, находя шеи, глаза, сухожилия. Она дышала так часто, что легкие горели. Каждый удар, каждый блок отдавался в костях. Рядом пал Бренн, его горло было вырвано одним щелчком челюстей. Потом Келла, пронзенная копьем, которое держала рука, еще похожая на человеческую.
Мы проигрываем. Святой дух, мы проигрываем.
— Отход! — закричала она, голос сорвался в шепот. — К скалам! Отход!
Она стала пятясь, прикрывая отступающих. Ее взгляд снова нашел Того, на опушке. Он шел. Не бежал. Шел уверенно, как хозяин, пришедший закончить дело. В его руке теперь был не молот, а длинное, тяжелое копье с наконечником из черного камня.
Лира повернулась, чтобы бежать последней, как и положено командиру.
И в этот миг земля ушла из-под ног.
Не яма. Лапа. Огромная, мохнатая лапа вцепилась в ее щиколотку и рванула на себя. Лира ударилась головой о землю, мир померк, наполнился звоном. Ее вытащили из кустарника, как кролика из норы. Над ней навис тот, кто был волком мгновение назад. Теперь он был в промежуточном облике — зверочеловек, с мордой, искаженной оскалом. Слюна капала ей на кольчугу.
Она попыталась ударить, но клинок выпал из онемевших пальцев.
Из последних сил Лира выхватила из-за пояса короткий кинжал и всадила его по рукоять в бедро твари. Тот взревел и отшвырнул ее. Она ударилась о ствол сосны, и все потемнело.
Когда сознание вернулось, она лежала на спине. Над ней — бесконечное, черное, усыпанное звездами небо Севера. И три силуэта. Двое держали ее за руки. Третий стоял над ней, заслоняя звезды.
Это был Он.
Вблизи он казался еще массивнее. Шрамы на лице были похожи на руны. Холодные желтые глаза изучали ее без тени эмоций. Он что-то сказал на своем гортанном языке. Один из воинов грубо вывернул ее руку, показывая внутреннюю сторону запястья — там была татуировка, знак граньского стража: скрещенные мечи и корона.
Вождь взглянул на татуировку, потом снова на ее лицо. Кивнул. Коротко и деловито.
Потом он взял из рук одного из воинов тяжелую цепь. Не железную. Из какого-то темного, матового сплава. Звенья были толще ее большого пальца.
Лира попыталась вырваться, но ее держали как в тисках. Цепь обвила ее талию, холодная, невероятно тяжелая. Замок щелкнул с тихим, зловещим звуком. Прикосновение металла к коже обожгло странным, проникающим холодом, от которого свело мышцы.
Он взял конец цепи в свою огромную руку, обмотанную кожей. Не дернул. Просто потянул. Уверенно. Непререкаемо.
— Вставай, — произнес он на ломаном, но понятном языке Юга. Голос был низким, как скрежет камня о камень. В нем не было ни злорадства, ни ненависти. Была только окончательность.
Лира, цепляясь за сознание, поднялась на колени. Бок горел, в голове стучало, вес цепи пригибал к земле. Она подняла голову. Вокруг, в свете факелов, которые теперь держали вирдиры, лежали тела ее людей. Некоторые шевелились. Их тоже сковывали цепями.
Она была пленена.
Вождь потянул цепь снова. Лира, спотыкаясь, сделала шаг. Потом другой. Она шла за ним, как побежденный зверь на привязи, вглубь темного, враждебного леса, оставляя за спиной поле боя, запах смерти и последние остатки своей прежней жизни.
Единственное, что теплилось в ледяной пустоте внутри — не страх, а ярость. Голая, острая, как ее потерянный клинок.
Я выживу, — поклялась она себе, глядя в его широкую спину. Я выживу, и я убью тебя, вождь оборотней. Я убью тебя или умру.
Но Север, казалось, лишь усмехнулся в ответ, заглушая ее мысли воем ветра в вершинах сосен.

Глава 2

Цепь гремела. Каждый шаг, каждое спотыкание о замёрзший корень отзывался оглушительным лязгом, разрывающим тишину ночного леса. Это не был просто звук. Это был звук её поражения, надетый на неё, как ошейник.
Вождь — Рорк, как его называли другие вирдиры, — шёл впереди, не оглядываясь. Конец цепи был небрежно перекинут через его плечо, будто он вёз сани, а не вёл пленницу. Он шёл легко и быстро, и Лире приходилось почти бежать, чтобы не упасть. Её лёгкие горели, бок саднил от удара, а голова была тяжёлой и мутной.
Лес вокруг был не просто тёмным. Он был живым. Вопреки всему, чему её учили. Это не были бездушные, враждебные чащобы. Сосны стояли, как древние стражи, их ветви шептались на ветру на языке, который она почти понимала. Воздух пах не только хвоей и снегом, но и дымом, мокрой шерстью и чем-то диким, пряным — самим духом свободы, который для неё теперь был ядом.
Её отряд — то, что от него осталось, — тащился позади. Сквозь звон в ушах Лира слышала стоны, тяжёлое дыхание, тот же предательский лязг цепей. Их было десять, может, двенадцать. Из тридцати. Укол стыда был острее боли в боку.
Они вышли из леса на обширную, заснеженную поляну. И здесь, в лунном свете, Лира впервые увидела их не как силуэты в бою, а как народ.
Лагерь не был сборищем грязных шалашей. Это была крепость из дерева и кости. Высокий частокол из заострённых брёвен, увенчанных черепами огромных оленей и медведей. За ним виднелись крыши длинных, низких домов, похожих на перевёрнутые ладьи, укрытые снегом и шкурами. Дымок из каменных труб стелился по ветру, смешиваясь с морозным паром.
Но главное — это были они.
У костров, у ворот, просто стоящие — вирдиры. Не в звериной форме, не в той уродливой полу-форме. Люди. Высокие, широкоплечие, с бледной, словно высеченной из льда, кожей. Они носили одежды из плотно выделанных шкур и толстой шерсти, расшитые сложными узорами, похожими на следы когтей и лунные серпы. Их волосы, светлые и тёмные, были заплетены в косы, в которые вплетались костяные бусины и клыки.
Их глаза, светящиеся в сумерках янтарным, жёлтым или холодным синим, были устремлены на пленников. В них не было праздного любопытства. Был холодный, оценивающий взгляд охотника, разглядывающего дичь. Было презрение. И для Лиры — женщины, командира — в этом взгляде была особая, едкая приправа из брезгливости.
Рорк резко дернул цепь, и Лира едва устояла на ногах. Он остановился перед воротами, где его ждала женщина-вирдир. Она была почти одного с ним роста, с лицом, изрезанным не шрамами, а морщинами мудрости и сурового климата. Её седые волосы были собраны в тугой узел на затылке.
— Сколько? — спросила она, и её голос звучал как скрип старого дерева.
— Дюжина. Живых, — отчеканил Рорк, бросив конец цепи на снег. — Эту — отдельно. Она вожак.
Взгляд старухи скользнул по Лире, будто ощупывая каждый синяк, каждую каплю запёкшейся крови. Она кивнула.
— «Сердце льда» её примет. Отведи. Остальных — в общую яму.
— Нет! — хриплый крик вырвался из горла Лиры прежде, чем она успела подумать. Все взгляды впились в неё. — Ваши раны... им нужен уход. Хотя бы снег для остановки крови.
Старуха подняла седую бровь. Рорк же просто повернулся к ней, и в его жёлтых глазах впервые вспыхнуло что-то, кроме равнодушия. Удивление? Нет. Раздражение.
— Ты здесь не отдаешь приказы, южанка, — произнес он тихо, но так, что каждое слово било, как пощёчина. — Ты — груз. И твоя цена — молчание.
Он снова взял цепь и повёл её не к воротам, а вдоль частокола. Лира, сжав зубы, шла за ним, чувствуя, как на неё смотрят десятки глаз. Слышала сдавленный смешок, резкое слово на их языке, которое прозвучало как проклятие.
Её привели к скальному выступу у самого края обрыва, под которым ревела невидимая в темноте река. В скале была выдолблена ниша, затянутая кованой решёткой с массивным висячим замком. Внутри — темнота и куча промёрзлой соломы на земле. Это не была тюрьма. Это была нора.
Рорк отпер замок тяжёлым ключом, висевшим у него на поясе. Скрип железа о железо заставил Лиру содрогнуться. Он откинул решётку.
— Войди.
Лира не двинулась с места. Последняя крупица достоинства требовала сопротивления. Она встретилась с ним взглядом.
— Моё имя — Лира фон Трайгер, капитан граньских стражей. Я требую...
Он не дал ей закончить. Одним быстрым, неотразимым движением он толкнул её в грудь. Лира, скованная цепью, не удержала равновесия и рухнула внутрь, на колени в ледяную солому. Решётка захлопнулась с оглушительным лязгом, от которого зазвенело в ушах.
Рорк наклонился, просунув пальцы сквозь прутья. Его лицо было так близко, что она чувствовала тепло его дыхания на своей щеке.
— Здесь ты — никто, — сказал он, и в его голосе не было злорадства. Была простая, неопровержимая истина, холодная, как сталь его клинка. — Твои титулы, твои требования, твоё королевство... здесь это — прах под когтями. Запомни это. Это продлит твою жизнь.
Он выпрямился, снял с себя цепь. Замок на её поясе щёлкнул, и невыносимая тяжесть на миг отпустила, сменившись странной, пугающей лёгкостью. Но он не унёс цепь. Он снял её с себя, но оставил на ней. Символ больше не нуждался в держателе. Он стал частью её.
Рорк повернулся и ушёл, его шаги быстро затихли в ночи.
Лира осталась одна. Тьма в каменной норе была почти осязаемой, густой и тяжёлой. Холод пробирался сквозь кольчугу, плащ, кожу, прямо в кости. Она дрожала, и сдержать эту дрожь было невозможно. Снаружи доносились звуки лагеря: голоса, лай собак, похожий на волчий, далёкий смех. Жизнь. Чужая, полная и яростная жизнь, которая кипела в двадцати шагах от неё, за решёткой.
Она медленно подняла руки к замку на поясе. Металл был странным на ощупь — не просто холодным, а будто высасывающим тепло. На его поверхности были выгравированы те же узоры, что и на одеждах вирдиров. Магия. Враждебная, чужая магия, сковывающая не только тело.
Ярость, которая горела в ней, как тлеющий уголь, начала гаснуть, подавленная холодом, болью и унизительной реальностью её положения. Она была не солдатом на поле боя. Она была вещью в клетке.
Лира закрыла глаза, прижавшись спиной к ледяному камню. Где-то там были её люди. В «общей яме». Что это такое? Она представляла себе грязную яму в земле, открытую всем ветрам.
— Я выживу, — снова попыталась убедить себя она, но слова звучали пусто в ледяной тьме.
Вместо них в голове зазвучал низкий, безэмоциональный голос:
— Ты здесь — никто.
И самое страшное было в том, что в этой тишине, под презрительным взглядом чуждых звёзд, она начинала ему верить.

Глава 3

Сон не приходил. Его место занял озноб — пронизывающий, беспощадный, проникающий в самое нутро. Лира сидела, прижавшись спиной к каменной стене, завернувшись в свой тонкий, промокший плащ. Длинная цепь лежала рядом, как спящая змея. Каждые несколько минут она просыпалась от стука собственных зубов или от того, что тело само собой пыталось сжаться в комок, чтобы сохранить жалкие остатки тепла.
Так прошла ночь — в дремоте, перемежающейся ледяными провалами в бодрствование.
Первые лучи рассвета не принесли тепла. Они вползли в нишу косыми, бледными лезвиями, высветив детали её каменной тюрьмы: заиндевевшие стены, грязную солому, её собственные бледные, почти синие пальцы, цепляющиеся за плащ. И решётку. Всегда — решётку.
Снаружи лагерь просыпался. Звуки были другими — не ночными шорохами и голосами, а чёткими, деловитыми. Глухой стук топоров по дереву. Резкий, отрывистый смех. Рык какой-то команды. И запахи. Дым теперь пах не просто деревом, а чем-то сытным — варёным мясом и кореньями. Этот запах, такой обыденный и такой недостижимый, заставил её желудок сжаться от спазма голода.
Лира медленно поднялась на ноги. Кости ныли, рана в боку пульсировала тупой болью. Она подошла к решётке, ухватилась за холодные прутья.
При свете дня Логово Волка предстало перед ней во всей своей, отрицаемой ею ранее, сложности.
Это не было скопищем шалашей. Это был посёлок, выросший из леса и скал. Длинные дома — «гридхоллы», как она позже узнала их название, — были встроены в сам ландшафт. Их покатые крыши из плах и дёрна сливались со склонами холма, делая поселение почти невидимым с воздуха. Между домами бежали аккуратно утоптанные тропы, посыпанные пеплом, чтобы не скользить.
Люди — нет, вирдиры — занимались повседневными делами. Женщины в толстых шерстяных платьях развешивали на верёвках шкуры, выбивая из них лёд. Дети, завёрнутые в меха с головы до пят, гоняли по улице деревянный шар, и их крики были такими же звонкими, как и у южных детей. Мужчины чинили оружие, сидя на бревнах у костров. Всё это было поразительно нормально. Ужасающе нормально. Где же дикари, пожирающие сырое мясо? Где хаос и грязь?
Её взгляд привлекло движение у длинного дома в центре поселения. Из двери вышел Рорк. Без доспехов, в простой тунике из грубой ткани и меховых штанах. Он что-то говорил другому вирдиру, жестикулируя в сторону леса. Он выглядел… обычным. Хозяином, обсуждающим дела. Исчезла та аура неумолимой силы, что окружала его в бою. Теперь он казался просто большим, сильным мужчиной с жёстким лицом. И от этого было ещё страшнее.
Внезапно тень упала на решётку. Лира отпрянула.
Перед её клеткой стояла женщина. Та самая, седая старуха с лицом, как потрескавшаяся кора. В руках она держала деревянную миску и глиняную кружку. Её глаза, цвета старого льда, безразлично скользнули по Лире.
— Есть, — бросила она на ломаном языке Юга и просунула миску между прутьев, поставив её на небольшой выступ внутри клетки.
В миске дымилась похлёбка — густая, с кусками тёмного мяса, ячменем и кореньями. В кружке парилась вода, пахнущая хвоей и чем-то горьковатым, возможно, ивой.
Лира не двинулась. Гордость, подкреплённая подозрением, сжала её горло. «Не тронь их пищу. Это может быть отравлено или осквернено».
Старуха фыркнула, поняв её колебание.
— Голод — плохой советчик, девочка. А смерть от глупости — позорная. Ешь. Хейдра не тратит яд на тех, кого и так сломит зима.
Она назвала своё имя. Хейдра. И, повернувшись, ушла, не оглядываясь.
Лира посмотрела на похлёбку. Парок поднимался, неся тот самый сытный, манящий запах. Слюна предательски наполнила рот. Её тело, измученное холодом, болью и боем, требовало пищи. Разум кричал об опасности. Но Хейдра была права. Слабость уже подтачивала её. Ещё день в таком холоду без еды — и она станет совершенно беспомощной.
Скрежеща зубами от унижения, она взяла миску. Дерево было тёплым. Она поднесла её ко рту, отхлебнула осторожно.
Вкус был… простым, землистым, солёным. Невероятно вкусным. Она ела жадно, почти не жуя, чувствуя, как тепло разливается по желудку, даря призрачное, но такое желанное ощущение жизни. Вода с горьковатым привкусом оказалась не отравой, а чем-то вроде укрепляющего отвара. Он немного притупил боль.
Пока она ела, мимо клетки прошли двое вирдирских детей, мальчик и девочка лет семи. Они остановились и уставились на неё широкими глазами. Не со страхом. С любопытством, с каким рассматривают диковинного зверя в клетке.
— Смотри, Эрвиг, у неё волосы как спелая пшеница, — сказала девочка на их языке. Лира с удивлением поняла несколько слов. Её обучение языкам врага было поверхностным, но базовые понятия она уловила.
— А глаза как небо перед бурей, — ответил мальчик. — Интересно, она кусается?
Он сделал шаг ближе, и Лира невольно отодвинулась к стене, опустошённая миска в руках. Её движение, полное животного страха, заставило детей вздрогнуть. Но не от страха. На их лицах появилось… недоумение. И что-то похожее на жалость.
— Не бойся, — тихо сказала девочка уже на понятном языке, явно стараясь. — Мы… не тронем.
В этот момент появилась их мать, крупная женщина с охапкой дров. Она бросила быстрый, строгий взгляд на детей, потом на Лиру. В её глазах не было ненависти. Была усталая осторожность и отстранённость.
— Прочь отсюда, — сказала она детям. — Нечего глазеть на чужую боль. Она не для ваших игр.
Она увела детей, бросив на Лиру последний взгляд — не врага врагу, а хозяин — потенциально опасному, но сейчас безвредному существу.
Лира опустила голову. Жалость детей и безразличие взрослой женщины жгли её сильнее, чем открытая враждебность. Она была для них не противником. Не угрозой. Она была предметом. Диковинкой. Проблемой. Её ярость, её гордость, её титулы — всё это ничего не значило в этом мире из дерева, снега и суровых законов выживания.
Она поставила пустую миску на выступ. Тепло от еды внутри быстро рассеивалось, сменяясь привычным леденящим оцепенением.
И тут она увидела его снова. Рорк. Он закончил беседу и теперь шёл прямо к её клетке. Его шаги были мерными, взгляд направлен на неё. В руках он нёс не миску с едой, а свёрток из грубой ткани и кожаный бурдюк.
Он подошёл к решётке, не говоря ни слова, откинул засов и вошёл внутрь. Его массивная фигура заполнила собой всё пространство ниши, сделала воздух гуще. Лира инстинктивно вжалась в стену.
Рорк бросил свёрток к её ногам.
— Переоденься. Твоя южная броня сгодится только для того, чтобы превратить тебя в ледышку.
Потом он протянул бурдюк:
— Жир тюленя. Втирай в кожу, особенно в руки и лицо. Если обморозишься, пальцы отвалятся. Мне не нужен бесполезный калека.
Его слова были грубы, но в них не было желания причинить боль. Это была инструкция по содержанию имущества. Как ухаживать за лошадью, чтобы она не пала.
Лира посмотрела на свёрток, потом на него. Гордость снова подняла голову.
— Я не намерена носить ваши шкуры.
Рорк наклонил голову. В его жёлтых глазах мелькнуло что-то похожее на усталое раздражение.
— Намерения здесь ничего не решают. Либо ты это сделаешь, либо через сутки твоё тело будет таким же твёрдым, как эта скала. Выбор за тобой, южанка. Но знай — мёртвая пленница не имеет ценности. Её просто выбросят в ущелье на съедение воронам.
Он повернулся, чтобы уйти, но на пороге остановился, не оглядываясь.
— И не думай, что этот жест — доброта. Ты часть расчёта. Пока ты жива, у твоего короля есть шанс заплатить выкуп или предложить обмен. Мёртвая ты — просто испорченное мясо и напрасная трата сил моих воинов.
Он вышел, снова защёлкнув решётку.
Лира осталась одна с подарками своего тюремщика. Она долго смотрела на свёрток. Потом, дрожа от холода и чего-то большего, чем холод, развязала верёвки.
Внутри лежали штаны и куртка из плотного, мягкого лосиного меха, вывернутого внутрь, и тёплые сапоги из оленьей кожи, набитые сухой травой. Простая, но искусно сшитая одежда. Одежда врага.
Она посмотрела на свою мокрую, заиндевевшую кольчугу, на тонкий, порванный плащ. На свои синеватые пальцы.
Рорк был прав. Выбора у неё не было.
Скрежеща зубами, её дыхание превращалось в белые клубы ярости, Лира начала снимать с себя доспехи граньского стража — символ её чести, её принадлежности, её прошлой жизни. Одно за другим, тяжёлые, холодные части падали на солому. Она осталась в тонкой рубахе, от которой мурашки побежали по всему телу.
Затем она взяла меховую одежду. Она пахла дымом, кожей и чужим, диким запахом. Надевая её, она чувствовала, как грубый мех прикасается к коже, как тепло начинает медленно, нехотя, возвращаться в её конечности. Это было невыносимое, сладкое предательство собственного тела, которое с благодарностью принимало тепло.
Она натянула сапоги. Они были немного велики, но невероятно тёплые.
Потом она взяла бурдюк с жиром. Отвратительный, животный запах ударил в нос. Она зажмурилась и начала втирать густую, холодную массу в лицо, в руки. Это было последнее унижение.
Закончив, она села на солому, завернувшись в меховую куртку. Она была тёплой. Чёрт возьми, она была тёплой.
Снаружи продолжалась жизнь Логова Волка. Слышался лай собак, крики детей, стук инструментов. Лира сидела в своей новой, тёплой, чужой шкуре и смотрела сквозь решётку на этот чужой, живущий своей жизнью мир. Ярость никуда не делась. Она просто осела где-то глубоко внутри, став холоднее и твёрже, превратившись из пламени в ледяной клинок.
— Хорошо, — подумала она, глядя на свои руки, пахнущие тюленьим жиром. — Вы надели на меня свою шкуру. Вы думаете, что приручили. Но я не ваша. Я просто изучаю вас. И когда-нибудь, оборотни… когда-нибудь я использую это ваше тепло, чтобы сжечь ваше логово дотла.
Но в глубине души, под слоями ненависти и страха, шевельнулся крошечный, опасный вопрос: а что, если они вовсе не те монстры, какими их рисовали её учебники? Что, если всё, что она знала о них, — ложь?
Она тут же прогнала эту мысль, как предательскую слабость. И уткнулась лицом в мех, который пах теперь и тюленем, и ею самой. Пленницей в волчьей шкуре.

Глава 4

Тепло меховой куртки оказалось предательским даром. Оно не принесло успокоения, а лишь разожгло внутренний огонь. Лира сидела, закутавшись, и наблюдала. Это было всё, что ей оставалось — превратиться в глаза и уши. Впитывать каждый звук, каждый жест, каждую тень в этом чужом мире.

К вечеру второго дня она уже знала распорядок. В какое время менялась стража у её клетки (молодые воины, бросавшие на неё не то, что злобные, а скорее скучающие взгляды). Когда женщины выходили к колодцу за водой. Когда детей звали ужинать. Она выучила несколько слов их гортанного языка, просто слушая: «огонь», «вода», «есть», «иди сюда», «тише».

Она также поняла главное: её клетка, хоть и высечена в скале, не была неприступной. Засов — просто толстый железный крюк, вбитый в деревянную балку. Решётка крепилась на петлях с одной стороны. Если бы удалось выбить этот крюк…

Мысль зрела в её голове, горячая и настойчивая, как лихорадка. Бежать. Не из страха, а из действия. Чтобы доказать себе, что она ещё не сломлена. Что она — Лира фон Трайгер, а не «южанка» в клетке.

План был безумным, почти детским. Но одиночество и ярость сделали его гениальным в её глазах. Она ждала вечерней смены караула. На посту должен был остаться один — рослый, но молодой вирдир по имени Эйнар, который часто лениво прислонялся к частоколу и смотрел в сторону обрыва, явно думая о чём-то своём. Или о ком-то.

Когда солнце село за горы, окрасив снег в багровые тона, Эйнар занял своё место, зевнул и, как и ожидалось, уставился в пустоту. Лира сделала первый шаг.

Она начала кашлять. Сначала тихо, потом всё сильнее, судорожно, сгибаясь пополам, изображая приступ. Эйнар повернул голову, нахмурился.

— Тише, южанка, — пробурчал он.

Лира закашлялась ещё громче, упав на колени в солому, делая вид, что задыхается. Она хваталась за горло, её тело сотрясали конвульсии. Эйнар, поморщившись, сделал несколько шагов к решётке.

— Эй! Что с тобой?

Лира, продолжая кашлять, подползла к самой решётке, к тому месту, где был засов. Между приступами она прохрипела:

— Вода… горло…

Эйнар колебался, потом, с раздражённым вздохом, повернулся к своей деревянной фляге, висевшей на столбе неподалёку. Это был её шанс. Мгновение, когда его спина была к ней.

Лира молнией вскочила на ноги. Не её нынешние ослабленные ноги, а ноги капитана граньских стражей. Она с силой рванула на себя решётку. Деревянная балка, в которую был вбит крюк, скрипнула, но держалась. Эйнар обернулся, его глаза расширились от неожиданности. Он бросился к клетке, но Лира уже сделала второй рывок, используя вес всего тела, повиснув на решётке.

Раздался треск. Крюк, ржавый от времени и влаги, вырвался из рассохшейся древесины. Решётка с лязгом распахнулась, и Лира, не удержав равновесия, вывалилась наружу, прямо к ногам Эйнара.

Молодой вирдир опешил лишь на секунду. Потом его лицо исказила ярость. Он не стал звать на помощь. Для него, воина, позволить пленнице сбежать было бы несмываемым позором. Он бросился на неё, пытаясь схватить.

И здесь Лира пустила в ход всё, что осталось от её навыков. Она не была вооружена, но её тело помнило. Уклонившись от его медленного захвата, она нанесла точный удар ребром ладони по горлу. Эйнар захрипел, отступив. Она тут же попыталась проскользнуть мимо него, к тени частокола, за которой начинался лес.

Но она недооценила его выносливость и звериную реакцию. Даже оглушённый, он инстинктивно выставил ногу. Лира споткнулась и рухнула на колени. В тот же миг он был на ней, схватив её сзади в замок, его мощные руки сдавили её грудь, лишая дыхания.

— Сдавайся, тварь! — прошипел он ей в ухо, и его голос дрожал от злобы и унижения.

Лира ответила ему ударом затылка в лицо. Она почувствовала, как хрящ его носа хрустнул, его хватка ослабла. Она вырвалась, откатилась и вскочила, готовая к новому броску. Но она не учла одного — окружающей среды.

Пока они боролись, шум привлёк внимание. Из-за угла ближайшего гридхолла вышли ещё двое вирдиров, услышав треск и хрипы. Увидев картину — открытую клетку, Эйнара с кровотечением из носа и пленницу в боевой стойке, — они не стали задавать вопросов. С низким рыком они бросились вперёд.

Лира поняла, что проиграла. Но сдаваться она не собиралась. Когда первый из них попытался схватить её, она ловко ушла в подсечку, используя его же инерцию, и отправила его на землю. Второй был осторожнее. Он не бросался, а двигался полукругом, отрезая ей путь к лесу. Эйнар, прижимая к лицу окровавленную руку, снова пошёл на неё.

Они окружили её. Трое против одной, безоружной, истощённой. Но в её глазах горел такой дикий, такой неукротимый огонь, что они на мгновение замерли. Она была загнанным зверем, и это делало её смертельно опасной.

Именно в этот момент он появился.

Не со стороны лагеря, а из тени самого частокола. Он шёл неспешно, будто вышел на вечернюю прогулку. Рорк.

Он даже не взглянул на своих воинов. Его жёлтые глаза были прикованы к Лире. В них не было ни гнева, ни удивления. Было… разочарование. Холодное, безразличное разочарование, которое жгло сильнее любой ярости.

— Достаточно, — произнёс он тихо, и его голос накрыл все звуки, как снег покрывает землю.

Воины замерли. Лира, всё ещё готовая к бою, тяжело дышала, её взгляд метался между ними и Рорком.

Рорк вошёл в круг. Он просто шагнул вперёд, и воины расступились. Он подошёл к Лире так близко, что она почувствовала исходящее от него тепло и запах — снега, железа и дикой хвои.

— Ты сломала мой засов, — констатировал он, и его голос был ровным. — Искалечила моего воина. Заставила трёх мужчин клана отвлекаться на одну худосочную южанку.

Он не ждал ответа. Его рука молнией взметнулась вверх. Это не был удар. Это была демонстрация абсолютного превосходства. Он просто схватил её за куртку на груди и поднял. Легко, будто она не весила ничего. Её ноги оторвались от земли. Она захлебнулась от ярости и унижения, пытаясь ударить его, но её кулаки со слабым стуком били по его каменным предплечьям.

Глава 5

Тишина после «наказания» была иной. Не просто отсутствием звуков. Это была тишина пустоты, вакуума, где даже её собственное дыхание казалось бесстыдным шумом. Половина пайка — миска жидкой, почти холодной похлёбки раз в день — лишь растягивала агонию. Жажда стала постоянным, ноющим спутником. Хейдра не приходила. Никто не приходил. Даже Эйнар, стоявший на посту с каменным лицом, смотрел сквозь неё, как сквозь воздух.

Лира медленно таяла. Не только телом — оно цеплялось за жизнь с упрямством сорняка, — но и духом. Ярость, которую она лелеяла, как последний уголь, начинала гаснуть под холодным пеплом отчаяния. Мысли путались. Она ловила себя на том, что разговаривает сама с собой шепотом, вспоминая лица своих павших солдат, смешные эпизоды из далёкого, солнечного детства в Гранье. Реальность клетки и реальность воспоминаний начинали сливаться в тягучую, безнадёжную кашу.

Так прошло три дня. Или четыре? Время в каменном мешке потеряло форму.

Наступила ночь. Не та, звёздная и ясная, а глухая, когда низкие тучи заволокли небо, и тьма стала абсолютной, как в погребе. Даже отблески костров из лагеря не пробивались сквозь эту пелену. Единственным источником света была бледная, расплывчатая луна, прячущаяся за облаками.

Лира дремала, сидя, прислонившись к стене. Голодный сон был беспокойным, населённым теневыми фигурами. И вдруг её резко вырвало из этого полусна.

Тишина изменилась.

Исчезли привычные ночные звуки: далёкий вой ветра в вершинах елей, скрип деревьев, даже писк полёвки под снегом. Наступила мёртвая, неестественная тишина, которая давила на уши хуже любого грома.

Потом погасли огни. Сначала костры вдалеке, как будто кто-то гигантской стопой втоптал их в снег. Потом один за другим исчезли огоньки в окнах гридхоллов. Лагерь погрузился в кромешную, чёрную мглу.

Лира инстинктивно прижалась к решётке, вглядываясь во тьму. Её сердце забилось тревожно, по-звериному. Это не было похоже на атаку людей. Люди шумят. Кричат. Ломятся с факелами.

Атака пришла беззвучно.

Сначала она увидела движение у самого частокола. Тень? Нет, тени отбрасывает свет, а здесь света не было. Это была сама тьма, принявшая форму. Нечёткий, колеблющийся силуэт, скользящий по снегу, не оставляя следов. Он был ростом с человека, но в нём не было ничего человеческого — только ощущение леденящей пустоты, жадного холода.

Из лагеря донёсся первый звук — короткий, обрывающийся лай сторожевой собаки. Он не перешёл в вой. Он просто… прекратился. Будто пасть, издавшая его, внезапно заполнилась льдом.

Затем раздался крик. Человеческий. Но искажённый до неузнаваемости паникой, переходящей в чистый ужас. Крик сорвался на полуслове.

Тишина снова поглотила всё.

Лира почувствовала, как по спине побежали ледяные мурашки. Это было не страх перед врагом. Это был первобытный ужас перед непознаваемым. Перед тем, что нарушает сами законы природы.

В лагере началась суматоха. Послышались громкие, яростные голоса вирдиров. Рыки, команды. Зажглись факелы — не обычные, а какие-то странные, с голубоватым, холодным пламенем. Они выхватывали из тьмы фрагменты кошмара.

Лира увидела воина-вирдира. Он стоял спиной к её клетке, его топор был занесён. Перед ним колебалась та сама тёмная масса. Воин бросился в атаку с яростным рёвом. Его топор просвистел в воздухе и… прошёл насквозь. Будто через дым. Тень даже не дрогнула. Она просто накрыла его.

Не было звука борьбы. Был тихий, леденящий душу хруст — не костей, а будто ломающегося льда. Воин замер, его фигура на мгновение обрела резкие, угловатые очертания, покрылась инеем. Потом он рухнул на снег, рассыпавшись, как статуя изо льда, ударенная молотом. Факел с голубым пламенем с шипением погас, упав рядом.

Лира задохнулась, судорожно вжавшись вглубь клетки. Её разум, замутнённый голодом, пронзила острая, холодная мысль: «Это… это не их магия. Это что-то другое. Что-то, против чего их сталь и их когти бесполезны».

И следом, как ядовитый росток, пробилась другая мысль, от которой её тошнило:

— Сами виноваты. Дикари. Разбудили какую-то древнюю грязь в своих лесах. Пусть теперь разбираются.

Но злорадство было хрупким, как тот лёд, в который превратился воин. Потому что тьма двигалась. Она не атаковала лагерь, как армия. Она просачивалась в него. Ещё несколько тварей — Стай Ночи, как они их назвали? — выплыли из-за домов. Они двигались к центру поселения, где, как Лира успела заметить, располагался самый большой гридхолл и священный для них камень под открытым небом.

Воины вирдиров, теперь уже в своих звериных или полузвериных формах, бросались навстречу. Это была яростная, отчаянная, но… бессмысленная битва. Клыки и когти проходили сквозь туманную плоть тварей. Мощные удары не наносили никакого вреда. А одно прикосновение тени, один холодный вид этой тьмы — и воин замирал, покрываясь инеем, теряя сознание или падая замертво.

Лира видела, как молодой оборотень в волчьей шкуре прыгнул на спину одной из тварей, вцепившись зубами. Тень даже не обернулась. Она просто как будто «погасла» на мгновение, а когда снова стала видимой, волка на ней не было. Только лёгкий снежный холмик, быстро заносимый ветром.

Это был не бой. Это было избиение. Систематическое, безжалостное уничтожение.

И тут она увидела его. Рорка.

Он вышел из двери главного гридхолла не в образе волка, а в человеческом облике, но казался от этого только больше и опаснее. В руках он держал не топор, а странное оружие — длинное древко, увенчанное черепом какого-то зверя с вставленными в глазницы сияющими камнями. Камни горели тем же холодным голубым светом.

Он не бросился в гущу. Он шёл медленно, целенаправленно, и тени, казалось, чурались его, отступая от голубоватого сияния. Но их было слишком много. Одна, более крупная, чем остальные, выплыла ему навстречу, приняв форму, отдалённо напоминавшую огромного, бесформенного волка из теней и ночного мрака.

Глава 6

Сознание возвращалось обрывками, как куски льда, всплывающие в тёмной воде.

Сначала — тепло. Не то скудное, крадущееся тепло от меховой куртки, а глубокое, всепроникающее, идущее отовсюду: от мягкой поверхности под ней, от тяжёлых шкур, наброшенных сверху, от самого воздуха, пахнущего сушёными травами и древесным дымом.

Потом — боль. Но не острая, а глухая, разлитая по всему телу, как будто её выбили палками. Особенно ныла грудь, в том месте, где тень коснулась её. Там горел холод. Парадоксальное, невозможное ощущение — будто внутри, под кожей, застрял осколок вечной мерзлоты.

И наконец — звуки. Не вой ветра и не скрежет цепи. Тихий потрескивание огня. Мерное, спокойное дыхание кого-то рядом. И голоса. Низкие, гортанные, но теперь уже не просто враждебный шум. Она могла разобрать слова.

— …она не шевелится уже сутки.

— Дыхание ровное. Сердце бьётся. Лёд тронул душу, но не убил. Сильная.

— Сильная и глупая. Кто бросается на Тьму с голыми руками?

Лира заставила себя приоткрыть веки. Свет от очага в центре помещения был мягким, золотистым. Она лежала не в своей каменной нише, а внутри гридхолла. На настоящем ложе из досок, покрытом грубым, но чистым полотном и целой горой меховых одеял. Над ней — мощные, закопчённые балки. Воздух был густым от запахов жизни: варёного мяса, кожи, человеческого тепла.

Она медленно повернула голову. У очага, на низкой скамье, сидела Хейдра. Старуха что-то растирала в каменной ступе, её движения были точными и неторопливыми. Рядом с ней, скрестив ноги прямо на полу из утрамбованной земли, сидела та самая женщина, мать детей. Её лицо, обычно суровое, сейчас выглядело усталым и задумчивым. Она смотрела в огонь.

— Она проснулась, — сказала Хейдра, не поднимая глаз от ступы.

Женщина вздрогнула и обернулась. Её глаза встретились с глазами Лиры. И в них не было ни прежней осторожности, ни отстранённости. Была тяжёлая, невысказанная благодарность и что-то вроде стыда.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила женщина на ломаном, но старательном языке Юга.

Лира попыталась ответить, но из горла вырвался лишь хрип. Хейдра встала, подошла к ложу с деревянной кружкой.

— Пей. Медленно.

Это был тот же горький отвар из хвои и ивы, но более крепкий. Лира сделала несколько глотков, чувствуя, как тепло разливается внутри, оттесняя внутренний холод. Голос вернулся к ней, хриплый и слабый.

— Дети… — прошептала она.

Женщина — её звали Сигрид, как Лира позже узнала — порывисто наклонилась вперёд.

— Живы. Все трое. Без единой царапины. Благодаря тебе.

В её голосе дрожали сдерживаемые эмоции. Лира кивнула, закрывая глаза. Значит, оно того стоило. Даже если… даже если всё остальное было предательством.

Дверь гридхолла открылась, впуская вихрь холодного воздуха. И в этот вихре, заслоняя собой свет от очага, вошёл он.

Рорк.

Он сбросил на пол снег с плеч, его волосы были покрыты инеем. Он выглядел… измотанным. Под глазами лежали тёмные тени, а в самих глазах бушевала усталая, сдержанная буря. Он увидел, что Лира не спит, и остановился, его взгляд стал пристальным, изучающим.

— Оставьте нас, — сказал он Хейдре и Сигрид, не повышая голоса, но с той интонацией, что не терпела возражений.

Женщины, кивнув, вышли. Хейдра на прощанье бросила на Рорка взгляд, полный немого предостережения. Дверь закрылась.

Рорк подошёл к ложу. Он не садился. Просто стоял, огромный и молчаливый, глядя на неё сверху вниз. Лира, несмотря на слабость, заставила себя встретить его взгляд. Она ждала упрёков. Обвинений в побеге, в разрушении клетки. Ледяного презрения.

Но он сказал совсем другое.

— Зачем?

Один вопрос. Простой и невероятно сложный.

Лира отвела взгляд, уставившись в балки над головой.

— Они были беззащитны.

— Они дети врагов, — его голос был ровным, без эмоций. — Твоих врагов. Ты могла наблюдать, как они умирают, и радоваться. Или просто закрыть глаза. Это было бы разумно.

— Я не… — она снова закашлялась, и боль в груди вспыхнула с новой силой. Она прижала руку к тому месту, где горел холод. — Я не умею просто наблюдать. Когда на беззащитных нападают.

Рорк молчал, его лицо было непроницаемой маской. Потом он сделал шаг ближе.

— Покажи.

Она на мгновение замерла, не понимая. Он повторил, и в его голосе прозвучало нетерпение:

— Где она тебя коснулась. Покажи.

Это было не приказание тюремщика. Это был требовательный тон лекаря, или… охотника, осматривающего рану дичи, которую не хочет терять. Лира, скрепя сердце, откинула одеяло и меха. Она была в простой длинной рубахе из грубого льна, не её. Дрожащими пальцами она расстегнула застёжки у горла и раздвинула ткань на груди.

На коже, прямо над сердцем, был отчётливый след. Не синяк, не ожог. Это было странное, мраморное пятно, как будто кожа просвечивала, обнажая что-то тёмное и холодное внутри. По краям оно отливало синевой, как ушиб, но центр был бледным, почти белым, и на ощупь — ледяным.

Рорк резко втянул воздух. Это был первый искренний, неконтролируемый звук, который она от него слышала. Он опустился на одно колено у ложа, его глаза пристально изучали метку. Он не притронулся к ней, но его лицо стало жёстким, как гранит.

— Прикосновение Стаи Ночи, — пробормотал он. — Оно редко проходит бесследно. Оно… впитывается. Как яд в рану.

— Что это значит? — спросила Лира, и её собственный голос прозвучал чужим, испуганным.

— Это значит, — сказал он, поднимая на неё свой жёлтый, горящий в полумраке взгляд, — что ты теперь помечена. Тьма узнала тебя. И она может вернуться. За тобой. Или… через тебя.

Ужас, холодный и липкий, пополз по её спине.

— Вырежьте это. Ножом, чем угодно.

Он покачал головой.

— Не поможет. Это не на коже. Это глубже. В твоей… сути. — Он произнёс последнее слово с оттенком неловкости, будто говоря о чём-то, во что сам до конца не верил. Потом резко встал. — Хейдра будет ухаживать за тобой. Её отвары замедлят распространение. Но вылечить это… мы не знаем как.

Глава 7

Тепло гридхолла было обманчивым. Оно согревало кожу, но не могло проникнуть глубже, к тому ледяному осколку, что засел у неё в груди. Лира лежала, прислушиваясь к странным симфониям чужого дома: скрипу половиц под чьими-то мягкими шагами, бормотанию женщин у очага, плачу младенца из-за перегородки. Она была внутри жизни, которую всего несколько дней назад считала достойной лишь уничтожения. И эта жизнь теперь её терпела.

Дверь в её угол, отгороженный тяжёлым шерстяным пологом, откинулась. Вошла Хейдра с деревянным подносом.

— Сиди, — бросила она, увидев, что Лира пытается приподняться. — Ешь. Надо возвращать силы.

На подносе была та же похлёбка, но гуще, с куском тёмного хлеба и даже ломтиком копчёного мяса. И кружка с отваром, запах которого был теперь знакомым и почти… успокаивающим.

Лира приняла поднос. Руки дрожали от слабости.

— Спасибо, — произнесла она тихо, и это слово, обращённое к одной из них, показалось ей странным на языке.

Хейдра фыркнула, усаживаясь на табурет рядом.

— Не благодари. Это не доброта. Это необходимость. Ты теперь как стрела, застрявшая в ране. Вырвать — кровища хлынет. Оставить — нагноится. Так что лечим.

Прямота старухи была почти оскорбительной, но в ней была какая-то честность, которой не хватало сладкой лжи южного двора. Лира ела молча, чувствуя, как пища возвращает ей связь с реальностью.

— Отметину посмотреть надо, — заявила Хейдра, когда тарелка опустела.

Лира безропотно расстегнула рубашку. Пятно не изменилось. Бледное, ледяное на ощупь, с синевой по краям. Хейдра внимательно осмотрела его, прикоснулась сухими, жёсткими пальцами. Её лицо не выражало ничего, но глаза сузились.

— Хуже не стало. Отвар держит. Но это не лечение. Это отсрочка.

— Что это такое? — спросила Лира. — По-настоящему.

Хейдра откинулась на спинку табурета, её взгляд стал отстранённым.

— Стаи Ночи… это не звери. Не духи в нашем понимании. Это голод. Первобытный, древний голод, который был ещё до людей, до волков, до солнца. Он питается теплом. Жизнью. Памятью. Прикосновение оставляет… пустоту. Отметину холодного ничто. Со временем оно может расти. Пожирать тебя изнутри. Или… привлекать других.

— Рорк сказал, она может вернуться за мной.

— Он прав. Ты теперь маяк в ночи для них. Слабое, тёплое пятно на фоне вечного холода.

Лира сглотнула, охваченная новым страхом.

— Значит, пока я здесь, я подвергаю опасности ваш лагерь.

— Лагерь? — Хейдра горько усмехнулась. — Дитя, они уже здесь. Они были здесь всегда, спали под снегом. Что-то их разбудило. И твоё появление… совпадение слишком удобное, чтобы быть случайным.

Она встала, пошла к небольшому сундуку у стены и вынула оттуда свёрток из выбеленной кожи. Развернула его на коленях. Внутри лежали не инструменты, а странные предметы: пожелтевшие кости с выцарапанными рунами, засушенный чёрный цветок, похожий на паука, и гладкий, тёмный камень, в котором, казалось, плавали туманные завитки.

— Старейшины шепчутся о пророчествах, — сказала Хейдра, не глядя на Лиру, проводя пальцем по камню. — О «раздвоенном сердце, что станет целым перед лицом древней Ночи». О «крови юга и плоти севера». Бредни стариков, которые слишком много курят священных трав. — Но в её голосе не было убеждённости. Была усталая покорность перед возможной истиной.

— Вы думаете, это про… нас? Про меня и… — Лира не могла закончить.

— Не знаю, что я думаю, — резко оборвала её Хейдра. — Я знаю, что Рорк, который ненавидит вашу породу лютой ненавистью, спас тебя. Вытащил из когтей Тьмы, когда любой другой на его месте дал бы тебе умереть как глупой южанке. Я знаю, что твоя кровь, пролитая на наш снег, не впиталась, а застыла странными узорами. И я знаю, — она пристально посмотрела на Лиру, — что, когда мы вчера обрабатывали ему рану, он вздрогнул и схватился за грудь в том же месте, что и ты. И его шрам… он был холодным.

Лира почувствовала, как холодеет её собственное пятно, будто в ответ на эти слова.

— Это… невозможно.

— Многое было невозможно, пока не случилось, — философски заметила Хейдра, заворачивая свои реликвии. — Теперь слушай. Рорк приказал готовить тебя. Не к пиру, а к суровой правде. Когда встанешь на ноги, вы начнёте тренировки. Вместе.

— Тренировки? Для чего?

— Чтобы выжить. А если верить бредням стариков — чтобы стать оружием. Он будет учить тебя чувствовать землю, ветер, лёд не как враг, а как… часть ландшафта. А ты, — в голосе Хейдры прозвучала тень насмешки, — должна будешь научить его тому, что знаешь сама. Тактике, дисциплине, всему тому, что сделало из тебя капитана. Он этого не скажет. Он будет булькать и рычать как раненая росомаха. Но он примет. Потому что должен. Потому что Стая Ночи не даёт выбора.

Лира откинулась на подушки, её ум пытался переварить всё это. Из пленницы — в ученицу? Из врага — в… напарника?

— Почему он согласился? Он ненавидит меня.

— Он ненавидит угрозу своему народу больше, — просто сказала Хейдра. — А ты, похоже, часть этой угрозы и, возможно, часть ответа. Для Рорка этого достаточно. Не ищи в его поступках сердца, девочка. Ищи холодный расчёт. Так ты меньше разочаруешься.

Старуха собрала поднос и направилась к выходу. У полога обернулась:

— И ещё кое-что. Связь, если она есть… она не спрашивает разрешения. Она может проявиться в чём угодно. В боли. В снах. В внезапном знании мыслей другого. Не пугайся. И не цепляйся за это. Это инструмент. Не более. Поняла?

Лира кивнула, не в силах вымолвить слово. Хейдра исчезла за пологом, оставив её наедине с тревожными мыслями и ледяным пятном на груди.

Прошло ещё два дня. Лира начала потихоньку ходить по гридхоллу, вызывая смешанные взгляды обитателей: любопытство детей, настороженность женщин, холодную оценку стариков. Сигрид однажды молча протянула ей пару тёплых носков из шерсти, грубо связанных, но невероятно ценных в этом холоде. Жест был красноречивее любых слов.

Глава 8

Боль в предплечье прошла к утру, оставив лишь странное, фантомное воспоминание, как эхо удара. Но ледяное пятно на груди Лиры будто ожило после вчерашнего. Оно не болело сильнее, а… пульсировало. Тихо, в такт её сердцу, но с отставанием на долю секунды, будто второе, замедленное сердцебиение где-то очень далеко. Или очень близко.

Её жизнь в гридхолле Хейдры обрела новые границы. Она была не пленницей, но и не гостьей. Ей позволяли больше: помогать по хозяйству (месить тесто для пресных лепёшек, чистить коренья), ходить к колодцу за водой под присмотром Сигрид. Дети, особенно Эрвиг и его сестра Астрид, теперь смотрели на неё не с любопытством, а с откровенным обожанием, которое смущало и трогало её одновременно. Они приносили ей тёплые камни из-под очага, чтобы она грела руки, и пытались учить её простым словам на своём языке.

Но были и другие взгляды. Взгляды воинов, потерявших товарищей в ту ночь. Взгляды, в которых благодарность за спасение детей тонула в море подозрения. Она была чужой. Помеченной. И, как прошептал один старый вирдир, проходя мимо, «вестницей беды».

На третий день после тренировки за ней пришёл не Рорк, а один из его доверенных воинов — суровый, молчаливый мужчина по имени Ульф.

— Вождь зовёт. В Дом Совета.

Дом Совета был самым большим гридхоллом, его крышу венчали перекрещенные кости гигантского снежного медведя. Внутри было просторно, темно и торжественно. В центре горел не просто костёр, а огромный, сложенный из целых смолистых брёвен очаг, дым от которого уходил в отверстие в крыше. Стены были увешаны трофеями, шкурами и оружием предков.

Вокруг огня на грубых деревянных скамьях сидели старейшины клана — мужчины и женщины с лицами, словно высеченными из морёного дуба. Рорк сидел на единственном подобии трона — большом камне, покрытом медвежьей шкурой. Он был в своей обычной практичной одежде, но на шее у него висела массивная костяная подвеска в виде волчьего клыка. Он смотрел на огонь, его лицо было замкнутым.

Увидев Лиру, все разговоры стихли. Десятки пар глаз — янтарных, синих, серых — уставились на неё. В них читалась не враждебность, а тяжёлое, настороженное ожидание.

— Подойди, — сказал Рорк, не поворачивая головы.

Лира прошла к очагу, чувствуя, как жар пламени бьёт в лицо, а холод от пятна на груди отвечает ему изнутри. Она остановилась в паре шагов от него.

— Старейшина Гримволд, — кивнул Рорк самому древнему из сидящих. Тот был так стар, что его кожа напоминала пергамент, натянутый на кости, но глаза под нависающими бровями горели острым, нестареющим умом.

Старик поднялся с помощью резного посоха. Его голос был сухим, как шелест осенних листьев, но удивительно громким.

— Дитя Юга. Ты стоишь в Сердце Логова. Перед нами, хранителями памяти клана Серые Хребты. Говорят, ты спасла кровь нашей крови от Тьмы, что старше этих гор. Говорят, на тебе её отметина. Говорят… между тобой и нашим вождем пробежала искра общей боли.

Он сделал паузу, давая словам проникнуть в тишину.

— Мы изучали знамения. Читали кости и следы на льду. Слушали шёпот ветра в Трещине Предков. И ветер принёс имя. Древнее имя из песен, которые пели наши прабабки у огня, когда мир был моложе, а тени — длиннее.

Он вытянул костлявую руку, указывая на неё.

— «Хальдра-вар». Так зовут тебя в пророчестве.

Лира нахмурилась. Рорк, наконец, поднял на неё взгляд. В его глазах читалось то же напряжённое ожидание.

— Что это значит? — спросила она.

— «Полукровка», — перевёл Рорк, и в его голосе прозвучала горькая ирония. — Но не по крови. По духу. По судьбе.

Гримволд кивнул.

—В легенде говорится о времени, когда «Старая Ночь проснётся ото сна, ведомая голодом забытых лун». И что против неё встанет не воин и не шаман, а «Хальдра-вар» — существо двух миров, чья воля сплетена с волей Хранителя Плоти, чья кровь будет ключом и щитом.

Он обвёл взглядом собравшихся.

— Мы думали, это сказки. Поэтические выдумки. Но кости пали в узор «Связанных Судьбой». Лёд на священном озере треснул, образовав знак, похожий на сплетённые руки. И теперь… мы видим перед собой южанку с отметиной Тьмы, которая чувствует боль нашего вождя.

В зале повисло тяжёлое молчание. Лира чувствовала, как её сердце колотится. Это было безумие. Её воспитывали на науке, тактике, логике. Не на сказках о пророчествах.

— Я не «существо двух миров», — возразила она, и её голос прозвучал твёрже, чем она ожидала. — Я капитан граньских стражей. Солдат, который оказался не в том месте не в то время. Всё остальное — совпадения. Страх перед тем, чего вы не понимаете.

Гримволд усмехнулся беззубым ртом.

— Страх — хороший советчик. Он заставляет искать объяснения. Мы искали. И нашли их в том, что ты называешь сказками. В них говорится и о цене. «Связь, рождённая перед лицом Ночи, будет испытываться болью и кровью. И если духи отвергнут союз, плоть обратится в лёд, а воля — в прах».

Рорк резко поднялся с камня.

— Достаточно, Гримволд. Мы собрались не для страшных сказок на ночь. Мы собрались, чтобы решить, что делать. Стая Ночи не ушла. Она отступила. И она вернётся. Следующая атака может быть сильнее. И у нас нет оружия против неё. Кроме… — он бросил взгляд на Лиру, полный раздражённой нерешительности, — …гипотез.

— Гипотеза требует проверки, вождь, — сказала другая старейшина, женщина с седыми, заплетёнными в бесчисленные косы волосами. — Ритуал Трещины. Если они действительно связаны духом, земля признает это. Если нет… — она пожала плечами, — …ну что ж, у нас будет одна южанка меньше, и мы поищем ответ в другом месте.

— Ритуал Трещины? — спросила Лира.

Рорк повернулся к ней, его лицо было мрачным.

— Ущелье к северу отсюда. Место силы. Там духи земли и льда говорят яснее. Есть… испытание. Оно покажет, есть ли между нами что-то большее, чем случайность и общий враг. Или мы просто тратим время.

— Какое испытание?

— Прохождение через Ледяные Сердца, — сказала седая старейшина. — Два столба вечного льда в глубине ущелья. Они реагируют на жизненную силу. Если два сердца бьются в унисон, если две воли дополняют друг друга, лёд позволит пройти. Если нет… он поглотит. Заморозит кровь в жилах за мгновение.