По правилам любви

Глава 1.

Тишина в кабинете была моей единственной роскошью, которую нарушалась лишь мерным тиканьем напольных часов и шелестом страниц. Я выстраивал ее вокруг себя, как огромную стену. Защита от гама коридоров, визга перемен, бесконечных требований и жалоб. Здесь я был не просто учителем, не служкой в храме просвещения. Здесь я был демиургом. Божеством, вершащим судьбы по своим, четким и неизменным законам.

Гудок селектора прозвучал как выстрел, грубо разорвав ткань безмолвия.

Я вздрогнул, оторвавшись от отчета, и на секунду уставился на мигающую красную кнопку, с трудом возвращаясь из мира цифр и планов в реальность. Гудок повторился, настойчивее.

- Да, Анна Викторовна? - мой собственный голос прозвучал чужим, простуженным от неподвижности. Я откашлялся, пытаясь вернуть ему привычные властные нотки.

- Максим Сергеевич, мать Артема Егорова здесь. Принять?

Я бросил взгляд на часы. Начало второго. Ого, надо же как быстро. Я ожидал ее к концу дня. Обычно родители всегда приходят тогда, когда мне надо домой.

- Проводите, - буркнул я в селектор, отодвигая от себя кипу бумаг. Моя крепость готовилась к осаде. Я мысленно уже видел ее - взволнованную, раздраженную мамашу, пахнущую дешевым парфюмом и праведным гневом.

Дверь открылась беззвучно.

И все мои приготовления рухнули в одно мгновение.

Она вошла не так. Совсем не так. Не было в ее движениях ни робости, ни подобострастия, ни показной агрессии. Она вошла с холодной, почти небрежной уверенностью, словно входила в свой собственный кабинет. Твердый, отмеренный шаг. Прямая, почти гордая осанка. Ее взгляд скользнул по стенам, считывая и оценивая обстановку с одного мгновения - книжные шкафы, дипломы в рамках, портрет Достоевского, меня за широким столом.

Я медленно поднялся, следуя протоколу, и этот жест внезапно показался мне нелепым, почти унизительным. Как будто я приветствовал не подчиненного, а равного. Вышестоящего.

Она остановилась напротив, поставила на край стола дорогую кожаную сумку строгого фасона. Не села. Ждала. Молчание повисло между нами, тяжелое и звенящее. Она не спешила его нарушать. И я понимал, что это ее прием. Ее оружие. И оно било без промаха.

- Максим Сергеевич Воронов, - произнес я, и моя собственная фамилия прозвучала как-то уж слишком громоздко.

- Екатерина Медведева, - кивнула она. Ее голос. Боги. Низкий, чуть глуховатый альт, который пробрался под кожу и отозвается странным теплом где-то в районе солнечного сплетения. В нем не было ни капли нервозности или заискивания. Только сталь, обернутая в бархат. - Меня вызвали в связи с инцидентом с моим сыном.

Я жестом предложил ей сесть и опустился в свое кресло, пытаясь занять привычную позицию следователя. Широкий стол был моим щитом, папка с делом - буфером между моим миром и хаосом, что приносили с собой извне. Но сегодня щит казался картонным, а буфер - бесполезным.

- Да, к сожалению, - я открыл папку, чтобы избежать ее прямого взгляда. Бумаги были знакомым прикрытием. - Речь идет о серьезном нарушении. Драка на территории школы. Нанесение телесных повреждений однокласснику.

- Я в курсе, - отрезала она. Ее тон был ровным, но в нем чувствовалась легкая, едва уловимая примесь нетерпения. - Со слов моего сына, он защищался. Его спровоцировали, и он кажется вступился за девочку.

- У нас есть свидетели, которые утверждают обратное, - парировал я, листая страницы. Мои пальцы показались мне неуклюжими, деревянными.

- Свидетели, - она произнесла это слово так, словно это был какой-то редкий, сомнительный и малополезный биологический вид. - И их показания вы считаете более вескими, чем слова моего ребенка? Ребенка, у которого нет дисциплинарных взысканий и который никогда не был замечен в подобных… эксцессах.

Я наконец поднял на нее глаза. И понял, что попал. Два серых, холодных и невероятно живых глаза. В них не было вызова. Не было мольбы. Была спокойная, почти научная констатация факта моей предвзятости. Она смотрела на меня не как на директора, а как на оппонента в сложной, но уже предрешенной шахматной партии.

И я, Максим Сергеевич Воронов, человек, привыкший, чтобы его слушались, чтобы перед ним заискивали, чтобы его боялись, почувствовал странный, дикий импульс. Оправдаться. Объяснить ей, что правила есть правила, что я должен быть объективен, что система не терпит исключений. Словно провинившийся школьник.

- Процедура разбирательства едина для всех, - сказал я, и фраза прозвучала до идиотизма казенно, заезжено, глупо.

- Я понимаю, - она слегка наклонила голову, и луч солнца позолотил идеальную линию ее темных волос. В ее интонации не было насмешки, но я ее почувствовал. Нащупал кожей. - Процедура. Но я бы хотела понять, в чем конкретно обвиняют моего сына и какие есть неоспоримые, вещественные доказательства его вины. Помимо слов этих самых… свидетелей.

Она снова посмотрела на меня. Пристально. Как будто видела не директора школы, не чиновника, а просто мужчину. Мужчину, который пытается спрятаться за ширмой своих полномочий. И ей было интересно, что же находится за ней.

И в этот момент, под этим взглядом, я с пугающей ясностью понял. Понял, что эта встреча не закончится быстро. Что дело ее сына превратится в долгую, изматывающую партию. И дело тут вовсе не в драке, не в свидетелях и не в школьных правилах.

Дело в слепящем полуденном солнце, что заливало светом мой кабинет, делая каждую пылинку в воздухе зримой и значимой. Дело в мерном, неумолимом тиканье настенных часов, что отсчитывали секунды до чего-то неизбежного, гулко отдаваясь в тишине. И в ней. В женщине, что сидела напротив, отбрасывая на полированный лак стола четкую, уверенную тень. Она вошла сюда всего несколько минут назад, но уже перечеркнула собой все: распорядок дня, планы, выверенные до мелочей, саму возможность концентрации. Ее присутствие было физически ощутимо, как изменение давления перед грозой, как тишина после выстрела. И сквозь привычное раздражение от сломанного графика пробивалось нечто иное, острый, щемящий, пьянящий интерес. Опасный и непреодолимый.

Глава 2.

Ура! Я хотела вскочить и пуститься в дикий пляс, но к сожалению, меня бы тогда все просто неправильно бы поняли. Контракт, над которым мы только что три часа измывались, был наш. Я провела рукой по лицу, смахивая невидимую пыль усталости. Пахло дорогим кофе, который успел остыть, и дорогими чернилами, которыми была выведена подпись клиента. Пахло победой. Вымученной, но победой.

Мои менеджеры сидели за столом с остекленевшими глазами, похожие на выброшенных на берег рыб. Я чувствовала себя примерно так же, только мне, в отличие от них, нельзя было этого показывать. Я - Екатерина Медведева. Я - скала. Я - та, кто не сгибается под давлением. Даже под давлением трехчасовых переговоров с упрямым ослом, который считал каждую копейку.

- Всем спасибо, - сказала я, и голос прозвучал хрипло. Я откашлялась, пытаясь вернуть ему привычную твердость. - Команда, вы великолепны. Особенно ты, Аня, с цифрами. Все свободны. Идите обедать, заслужили.

Они заулыбались, зашевелились, застучали креслами. Я уже мысленно была в том тихом, полутемном итальянском ресторанчике за углом. Паста с трюфелями. Бокал просекко. Тишина. Никаких телефонов, никаких клиентов, никаких проблем. Один час. Всего один час, чтобы перестать быть Медведевой и снова стать… Кем? Я уже и сама забыла, кем я была до того, как стала ею.

И тут мой личный телефон, лежавший экраном вниз на столе, издал не просто вибрацию, а целую серию судорожных, истеричных конвульсий. Он дрожал, как в лихорадке, и этот звук, глухой и настойчивый, пробил всю мою усталость, как шило.

Сердце упало куда-то в ботинки, сделав по пути мерзкий, липкий кульбит. Личный номер. Звонит только… Нет. Не может быть. Не сейчас.

Я схватила аппарат, сгребла сумку и, бросив на ходу «Извините», выскочила из переговорной в стеклянную галерею. За стеклом сиял беззаботный осенний день. Людишки суетились внизу, как муравьи, решая свои никчемные проблемы.

- Алло? - мой голос прозвучал чужим, простуженным. Я очистила горло, стараясь взять себя в руки. - Артем, что случилось?

Но в трубке раздался не голос сына. А чужой, молодой, до одури деловой женский голос отчеканил:

- Это школа номер сто двадцать пять. Говорит секретарь директора. С кем я разговариваю?

Ледяная игла вошла мне в спину между лопаток. Школа. Артем.

- Екатерина Медведева, мама Артема Егорова, - сказала я, и каждое слово давалось с усилием. - Что-то случилось?

- Екатерина, вам необходимо срочно приехать в школу. Произошел серьезный инцидент с участием вашего сына.

Серьезный инцидент. У них всегда «инциденты». Не «драка», не «ссора», не «ребячество». Инцидент. Это слово звучало так, словно он взорвал лабораторию по химии или угнал школьный автобус.

-Какой инцидент? - в моем голосе зазвенели стальные нотки. Я чувствовала, как сжимаются кулаки. - Говорите конкретно.

- Было физическое столкновение с одноклассником. Ваш сын проявил агрессию. Директор требует вашего немедленного присутствия для разбора ситуации.

Физическое столкновение. Проявил агрессию. Мой сын. Мой Артем, который вчера вечером, свернувшись калачиком на диване, смотрел старый добрый фильм про роботов и смеялся своим тихим, смешным смехом. Который заливается краской, если его похвалить при всех. Который носит в рюкзаке не пачку сигарет, а книжку по программированию.

Холодная, свинцовая ярость начала подниматься по моему пищеводу, сдавливая горло. Не к нему. Никогда к нему. Ярость к ним. Ко всей этой системе, ко всей этой показухе, ко всем этим идиотам в учительских, которые не могут уследить за собственными носами. К этому директору, который «требует» моего присутствия, словно я его крепостная крестьянка.

- Вы в курсе, что сейчас обеденное время? - голос мой стал низким и опасным. Я слышала, как секретарша по ту сторону провода слегка заерзала. - И что я нахожусь на рабочем месте примерно в течение часа езды от школы?

- Максим Сергеевич просил передать, что будет ждать вас сколько потребуется, - в ее голосе послышались подобострастные, дрожащие нотки. Его боятся. Боятся даже вот так, заочно. - Ситуация не терпит отлагательств.

Максим Сергеевич. Этот самый директор. Царь и бог в своем убогом школьном царстве. Я видела его однажды, на первом собрании - высокий, мрачный, с лицом человека, который давно уже ничему не удивляется и никому не верит. Он смотрел на всех свысока, и мне тогда уже захотелось дать ему по щам.

- Хорошо, - я выдохнула это слово сквозь стиснутые зубы. Оно прозвучало как приговор. - Передайте Максиму Сергеевичу, что я буду через двадцать минут. Ровно.

Я бросила трубку, даже не дождавшись ответа. Руки дрожали. Я судорожно сжала их в кулаки, впиваясь ногтями в ладони. Боль помогла немного прийти в себя.

Вошла обратно в переговорную. Все замерли, уловив мое состояние. Воздух загустел.

- Неожиданные обстоятельства, - сказала я, и мой голос резал стекло. - Все свободны. Итоги подведем завтра утром.

Я сгребла в сумку папки, планшет, на лету застегнула пиджак. Движения были резкими, угловатыми. Я чувствовала на себе их взгляды - недоуменные, испуганные. Но мне было плевать. Мне было плевать на все, кроме одного - того, что случилось с моим мальчиком.

Выходя из здания, я налету набрала номер мужа. Бывшего мужа. Бросила трубку после первого же гудка. Он мне не нужен. Он никогда не был нужен в такие моменты. Он только все усложнит.

Я вышла на улицу. Слепящее солнце ударило в глаза. Резкий ветер рвал волосы из идеальной прически. Я шла к своей машине, и каждый шаг отдавался в висках глухим стуком. У меня есть час. Целый час, чтобы загнать обратно эту панику, эту дикую, животную тревогу, эту жажду разорвать кого-то на куски. Час, чтобы снова надеть маску холодной, невозмутимой, собранной Екатерины Медведевой.

Я резко тронулась с места, подрезая какого-то мерседес. Водитель просигналил мне вдогонку. Я даже не повернула головы.

Он ждет. Ну что ж, Максим Сергеевич, готовься. Ты вызвал на себя бурю. Или ты еще не знаешь, с кем связался?