Поцелуй проклятого

Пролог

Ночь пахла солью и смертью.

Шторм накрыл корабль внезапно, будто само море решило, что пора собрать свою дань. Ветер выл так, что мачты гнулись, как тростинки, и каждый удар волны был похож на удар молота по дереву.

— Держись, чёрт побери! — крикнул боцман, хватаясь за канаты.

— Мы не вытянем! — голос юнги сорвался в истерике. — Море нас сожрёт!

— Замолчи и тяни! — капитан рявкнул, но я видел его глаза. В них был страх. Тот самый, что приходит, когда понимаешь: выхода нет.

Мне было девятнадцать. Молодой, глупый. Я думал, что море — наш друг: кормит, ведёт, даёт ветер в паруса. Той ночью оно показало своё настоящее лицо.

Волны вставали стеной, перехлёстывали палубу, смывали людей, как щепки.

— Риф! Риф по носу! — кто-то орал, но его голос утонул в реве.

— К топорам! Срезать стеньги! Быстро!

Канаты свистели, ладони горели, вода хлестала по лицу ледяной плетью. Корабельный колокол бил сам собой — каждая волна била в бронзу, как в сердце.

— Матерь Божья, спаси нас, — шептал старший матрос, крестясь, — только не так…

Палуба стала скользкой от воды и крови. Кто-то сорвался с рея, упал, ударился затылком о кнехт — не закричал, только широко распахнул рот, и вода тут же смыла его. Капитан на миг прижал лоб к штурвалу, а потом снова вцепился — до костей, до боли.

И вдруг — тишина. На один короткий вздох.

Сердце ударило, и я поднял голову.

Сначала мне показалось, что это тень. Огромная фигура стояла среди волн. Высокий. Широкоплечий. Вода обнимала его по колено, но не сбивала. Он шёл по волнам, как по земле, и шторм склонялся перед ним: волны не падали, а расступались, как шторы.

— Видите?! — завопил матрос у впередсмотрящего. — Святой Боже, он здесь!

— Чёрный моряк… — прошептал боцман, и лицо его вытянулось, как у мертвеца. — Всё. Мы мертвы.

Он повернул голову к нам.

Я не забуду этот взгляд никогда. Глаза светились тусклым, холодным светом, как огни маяка сквозь туман. Не злость. Не жалость. Пустая глубина. Взгляд, в котором нет берега.

Корабль треснул. Хрустнул, как сухая кость.

— Отдаёт киль! — крикнул кто-то.

Вода ударила с такой силой, что меня отбросило к люку, я стукнулся плечом, и в этот миг мачта пошла вбок. Скрип. Визг. Удар. Двоих смяло насмерть. Ещё один, застряв ногой в снастях, тянул руку ко мне:

— Помоги…

Я потянулся — и понял, что сам лечу.

Волна сорвала меня с палубы. Лёгкие вспыхнули болью. Соль обожгла горло. Мир стал холодным, чёрным и вязким. Я вырвался на поверхность, хватая воздух, и увидел его рядом.

Он был ближе, чем я хотел. Лицо — слишком правильное для чудовища, но слишком нелюдское, чтобы быть человеческим. Волосы липли к скулам, капли катились по коже и не тонули — будто сама кожа держала воду. Руки — сильные, как обросшие водорослями корни. И глаза — две бледные лампы в тьме.

— Держись за борт! — кричал с палубы кто-то, кого уже не было.

Он наклонился.

— Ты… мой? — голос низкий, гулкий, будто тьма проговорила в мои кости.

Я замер. Не от холода. От понимания, что ответа у меня нет. Он протянул руку. На пальцах лежали искры — отражения молний на каплях. Я почувствовал, как меня тянет вниз. Не море — он.

— Не смотри ему в глаза! — донёсся откуда-то хрип, и тут же захлебнулся.

Я всё равно смотрел. Меня трясло, зубы стучали, в ушах пульсировала кровь. Где-то ударил гром, вспыхнула мачта, горящий парус взлетел, как тёмная птица, и тут же погас.

Его ладонь почти коснулась моей груди.

И он… улыбнулся. Едва, как шрам. Улыбка была не человеческая: холодная, как кромка ножа. В следующую секунду волна ударила меж нами, перевернула, закрутила. Я ухватил обломок рейки. Его пальцы прошли мимо — в дюйме. И я полетел вниз, в пустоту, а потом — вверх, в воздух, в крик.

Я не помню, как выбрался. Помню только песок в зубах, соль в лёгких и тошноту. Утро было серым. Берег был пуст. Море дышало ровно, как будто ночью ничего не случилось. На линии прилива валялась чья-то шапка, обгоревшая доска и обломок штурвала.

Встал на колени и вырвал. Не от слабости — от запаха. Вода пахла, как она пахнет всегда. А мне казалось, что пахнет телами.

Из всей команды в пятьдесят душ выжил один я.

Прошло тридцать лет.

Мне сорок девять. Руки дрожат, глаза видят то, что остальные не замечают. Люди обходят меня стороной. Говорят: «Сошёл с ума старый матрос».

Пусть. Я знаю правду.

Я видел Чёрного моряка.

Я жив только потому, что он так решил.

И каждый день я просыпаюсь с одной мыслью: он вернётся. Не потому, что я важен. Потому что так решит море. А он — его песнь. И если эта песнь снова поднимется из глубин, город услышит её первым. А потом — я.

Глава 1. Прилив

(POV Ивлин)

Я всегда ненавидела эти ночные дороги. Фары выхватывали из темноты только куски асфальта, а всё остальное пряталось в тени. Казалось, что стоит остановиться — и темнота схлопнется, поглотит, больше ничего не останется.

Телефон завибрировал на сиденье. Экран вспыхнул. Джейсон.

Сердце сразу упало.

Я знала, что он будет злиться. Знала ещё до того, как нажала на зелёную кнопку. Но всё равно ответила.

– Где ты? – его голос сразу ударил. Резкий, злой. – Почему ты уехала и даже не сказала? Ты вообще нормальная?

Вцепилась в руль, костяшки побелели.

– Джейсон… я же говорила. Что мне позвонили на счет наследства. Дом тётки. Нужно разобраться, продать, бумаги оформить. Это не на неделю, я вернусь.

– Ты мне ничего не сказала! – он почти рычал. – Я узнаю в последний момент, что ты сорвалась и поехала куда-то на край света. Ты что, одна теперь всё решаешь?

Я стиснула зубы.

Он всегда так. Всегда он. Его слово последнее, его правда единственная. А моя жизнь — как приложение к нему.

– Хватит, Джейсон. И я имею право решать сама.

Молчание. Но я слышала его дыхание, частое, тяжёлое, будто он сдерживался, чтобы не кричать ещё громче.

– Ты с ума сошла, – процедил он наконец. – Ты ведёшь себя, как…

– Как кто? – вырвалось из меня остро, как порез. – Как кто, Джейсон? Ты сам-то не лучше. Ты весь на «как бы невзначай», то в баре появляешься с Лорен, то в её профиль лайки ставишь как по учебнику. Ты улыбнёшься ей в три пальца шире, чем мне. И потом удивляешься, почему я рвусь от тебя. Ты флиртуешь. Ты называешь это «дружбой». А я называю это предательством.

В трубке что-то шипнуло. Я думала, он будет отрицать. Я хотела услышать ложь. Но вместо лжи — обычная, тёплая, отрезвляющая правда.

Но вместо лжи пришёл его голос. Глухой. Спокойный. Смертельно прямой.

– Знаешь что, Иви? Да. Я с ней трахаюсь. Она лучше тебя. Намного. Так что… всё. Прощай.

Воздух вылетел из груди.

– Ты… – я сорвалась, голос взвился, стал диким. – Ты сукин сын! Я так и знала!

Я кричала в трубку, сорвала горло, будто если накричу громче, то смогу пробить его тишину.

– НЕНАВИЖУ! Слышишь?! – слова летели в пустоту, резали воздух. – Сдохни, Джейсон! Сдохни с ней вместе!

Но там уже была только тишина. Глухая, холодная. Он бросил трубку.

Замерла, сжав телефон до боли. Ногти впились в пластик, будто я могла раздавить его вместе с памятью о нём. Сердце билось в висках, как молот.

В груди распирала ярость, такая сильная, что хотелось выть. Хотелось разнести всё вокруг. Вырвать себя из этой машины, из этой жизни.

Смех и слёзы ударили одновременно. Горячие, солёные. Я ударила кулаком по рулю, ещё раз, ещё. Глухой стук отдавался в пальцах, но это не глушило боль внутри.

– Чёрт! – выдохнула я, и голос сорвался в шёпот. – Чёрт, чёрт, чёрт…

Телефон соскользнул с ладони и упал на коврик. Замолчал. Как будто его никогда не было.

Смотрела вперёд, но не видела дороги. Перед глазами всё ещё стояли его слова. «Я с ней. Она лучше тебя».

Мир сузился до одного звука — шума моря за окном. Глухой, бесконечный. Будто оно смеялось надо мной. Будто знало что-то большее.

И я поняла: я не могу ехать в дом тёти. Не сейчас. Не после этого.

Мне нужен воздух.

Я резко вывернула руль, колёса взвизгнули, будто и машина тоже сопротивлялась моему решению. Фары выхватили указатель: Грейвстоун.

Я знала, что этот город стоит на самом берегу. Знала ещё до того, как согласилась сюда ехать. Где-то глубоко внутри именно это и подтолкнуло меня — море. Огромное, чужое, равнодушное. Оно манило меня так же, как отталкивало.

Фары прорезали влажный туман. Воздух становился всё тяжелее, насыщеннее солью, будто сам город дышал волнами.

Я свернула к набережной, заглушила мотор. Тишина тут особенная. Она не тишина вовсе, а густой шёпот. Скрытый гул моря, от которого уши звенят.

Открыла дверь. В лицо ударил холод. Влажный, липкий. Соль осела на губах, обожгла кожу. Я вдохнула глубоко и на секунду ощутила… облегчение. Будто внутри стало чуть просторнее, будто злость отступила.

Шаги. Скрип досок причала, когда я двинулась к воде. Каждое движение отзывалось внутри меня пустотой. Сердце било гулко, будто отзываясь на шум волн.

Я остановилась у самого края. Ладони легли на мокрые перила, пальцы скользнули по дереву, оставляя след. Внизу шумело море — равнодушное, огромное. Оно забрало у меня слова ещё до того, как я успела их произнести.

Нагнулась, подняла первый попавшийся камень и со всей силы бросила его в чёрную воду.

– На, держи, урод, – выдохнула я. – Это тебе, Джейсон.

Бульк. Волна смыла мой крик.

Я подхватила второй камень. Метнула ещё сильнее.

– Ты… ты всегда был таким, да? Лживый! Жалкий! – голос дрожал, срывался. – Играл мной, как хотел!

Третий камень ударил по воде. Круги пошли по поверхности, и мне показалось, что они складываются в слова. Глупость. Просто усталость.

– Спи с ней! С кем угодно! – я почти орала, срываясь. – Мне плевать! Сдохни, Джейсон!

Воздух разрезал мой крик, унес в ночь. Камни летели один за другим, пока пальцы не онемели.

Смех вырвался сам собой — горький, истеричный. Я смеялась и плакала, бросая в море всё подряд, будто оно могло принять мою боль, сожрать её.

И странно… становилось легче. Немного. Совсем чуть-чуть.

Я выдохнула. Смех оборвался, оставив после себя пустоту.

Слёзы ещё текли, но уже без крика, просто так, по инерции.

И тут я заметила… Я слишком близко стою к краю.

Когда? Как я сюда дошла?

Перила остались позади. Под ногами влажные доски причала, скользкие, будто кто-то только что вылил на них ведро воды. Я наклонилась вперёд. Море шумело прямо подо мной. Тёмное, чужое, бесконечное.

Сердце ухнуло в пятки.

Я умела плавать… но плохо. Всегда боялась глубины. Стоило потерять дно под ногами — и паника брала верх. Что я делаю здесь, так близко?