Под ногами майора

Есть стул, стол и газовая плита – они покрыты колючей снежной пылью. Тихонов прикурил от конфорки, разогнулся. Около минуты смотрел в стену, и только потом выдохнул густой белый дым.

– Друзья! Друзья! – орал Лешка, силясь перекричать низкий гул вечной мерзлоты. – Пожалуйста, не расходимся!

Было слышно, как его голос дрожит.

Лешка был дурак, как и все остальные. Тихонов презирал людей. Всех. Зиму майор уважал, только ее, боялся ее и боялся за людей... какие бы они ни были. Пятнадцать лет назад Зима позвала его, убив Людку и Пузыря, и с тех пор они – не разлей вода. Вода. Разлей. Тихонов улыбнулся глупой шутке, и постарался Лешку больше не слушать.

Тот очутился здесь по какому-то свинскому распределению с большой земли, стал работать гидом в новом лагере почти рядом с вышкой, и всё хотел в это свое лето. Ждал, когда кончится какой-то там срок; рассказывал, краснея, о своей Гале-Вале. Или Гуле, черт ее знает. Какая она большеглазая, и в каком цветастом платье.

Тихонов потер стекло пальцами в толстой варежке – лед не поддался. «В две тысячи пятнадцатом году» – мысленно передразнил он Лешку, – после того, как хребет Ломоносова признали российской территорией, было открыто нефтеперерабатывающее предприятие». И бла-бла-бла.

– Не расходимся! Следуем прямо за мной! Внимание! Друзья, внимание!

А они, эти, которых квартирный вопрос испортил, всё пялятся из своих прорезей, мерзнут, как котята, а все равно пытаются нет-нет, да стянуть варежку, попробовать зиму на вкус. Хе-хе. Глупые сукины дети. В своем лагере только Тихонов мог ходить без капюшона, в одной шапке, а иногда и без – Зима его не трогала. Зима его тоже уважала.

В отставку со службы Тихонов ушел в звании майора. Больше ничего он о себе и не помнил, даже имени. И вот майор Тихонов, попыхивая сигареткой, выходил на лед с гарпуном, рыбачить, и смотрел, как уходит в темноту очередная стайка туристов.

– Отпусти их, – говорил черному зеву парка. – Не надо. Не время.

Говорил:

– Не сегодня.

***

– Пузырь, ты чего там телишься!

Тихонов пригладил волосы и улыбнулся. Майор. Это вам не там. И главное, как Людка-то будет рада. Говорила ведь: хвост пистолетом, всё будет. Держись, родной. Держался.

– Сейчас, пап!

Тихонов надел ботинки и пальто. Убрал серебряный портсигар, – фамильная реликвия, передается от отца сыну пять или шесть поколений, – во внутренний карман, но теперь, от нервов, должно быть, захотел покурить.

– Андрей! – гавкнул, придав голосу строгости.

Пузырь высунул рыльце из-за дверного косяка в своей комнате. (Дверей у него две недели как не было, не заслужил).

– Пап, ну две минуты!

– Бросай и пошли!

Сын уткнулся в эту свою игрушку, как приклеился.

– Маме предлагаешь самой добираться! Самолет через сорок минут!

На улице стемнело, и на самом деле майор (майор!) Пузыря с собой брать не хотел, но соседка со второго этажа взяла, и отказалась за полтора часа до отправки. Дела у нее. Нельзя, что ли, заранее предупреждать…

– Андрей, пошли немедленно!

Вышли в зиму. Расчерченную рыжим светом фонарей, ее вьюжило, холод пробирался под одежду, под кожу. Пузырь, грустный от того, что не успел кого-то там победить, вжал круглую голову в ворот куртки. Сел на заднее сидение. Тихонов, выезжая со стоянки, обернулся и подмигнул.

– Не дуйся!

Сын нехотя улыбнулся в ответ.

– Или маму не хочешь встречать? Оставайся, играй. А? Вернемся?

Тихонов стал картинно остановил движение и потянулся к бардачку, как бы собираясь вытащить ключи от квартиры.

– Ну, остаешься играть?

– Нет, нет!

Майор включил дальний свет.

– Застегни ремень, ладно?

– Хорошо, пап…

Через десять минут, на диво удачно просочившись сквозь грозящую стать километровой пробкой затор, они с сыном уже забыли про игру и обиду.

– А представь мамино лицо, когда мы ей скажем, что в Арктику летим!

Пузырь улыбнулся. Ему было восемь. Недавно родился, махонький, с кулак, а теперь восемь. Было.

– Друзья, очень важно не разбредаться. Видите свет моего фонаря? Поднимите руку те, кто видит. Спасибо. Если вы отвлеклись, потеряли меня из виду, и не слышите группу, то свет фонаря будет виден. Это проверено. Он виден ровно за двести пятьдесят метров. У каждого из вас на ремне также прикреплен сигнальный пистолет. Проверьте, пожалуйста. Если вы не видите группу, не слышите моего голоса – настоятельная просьба не паниковать. Этим вы только усугубите положение. Успокойтесь, оглядитесь, определите примерное направление, в котором могла уйти группа, выстрелите вверх и ждите. Всем понятно? Поднимите руки.

Лёша говорил, и, едва заметно кивая, считал туристов по головам. Каждый из них, по идее, прошел тренировки, спортивное ориентирование и адаптацию к экстремальным ситуациям, но Тыквин из опыта знал, что силам человека предел есть, а дурости и страху – нет.

– В вашем рюкзаке, – продолжал Лёша, – есть кислородная маска, запас еды и воды на двадцать четыре часа. Спасательные группы курсируют по парку каждые восемь часов. Всем все понятно? Поднимите руки. Есть вопросы?

Никто почти никогда не задавал никаких вопросов. Леша мог декларировать инструкции не прерывая собственных мыслей. Два года, каждые трое-четверо суток… раньше говорил «дня», теперь никаких дней нет…

– Друзья, у кого-нибудь из вас есть вопросы по организации экскурсии, лучше всего задать их сейчас?

– Сколько длится экскурсия? – кто-то все-таки подал голос, хороший знак.

– Когда как. В среднем около сорока минут.

Двадцать пять закутанных в куртки пингвинов покорно пошли за ним следом.

– Начинаем, друзья!

Леша посмотрел на часы, выдохнул.

– После того, как хребет Ломоносова был признан российской территорией, было открыто нефтеперерабатывающее предприятие, а затем, когда во время строительных работ группой были обнаружены эти самые пещеры, здесь открыли уникальный объект, единственный в своем роде, первый в мире археологический подледный парк под названием «Царство». Входя сюда, вы оказываетесь у истоков даже не цивилизации… – театральная пауза, все по инструкции. – Человек напрасно считает себя центром вселенной, венцом эволюции. Мы сейчас видим окаменелости времен даже не зарождения цивилизации, но появления самой планеты Земля! И они…