Под обломками

Глава 1.

Настоящее время. 14 октября.

Я сжимаю руль, пока дождь хлещет по лобовому стеклу. Санкт-Петербург встречает меня хмуро: серые улицы, тусклые фонари, прохожие, прячущиеся под зонтами. Неделю назад я переехала сюда из своего маленького городка на юге — тихого, душного места, где все знают друг друга, а возможности заканчиваются на местной фабрике или в кафе у реки. Я хотела двигаться дальше, расти, видеть мир за пределами тех же лиц и улиц. Редакция "Городского вестника" предложила мне место ведущего репортера — шанс, от которого не отказываются. Но родители были против: мама плакала, говорила, что большой город меня сломает, папа молчал, но его взгляд был тяжелым, как будто я предаю семью. А я? Я не хотела оставлять подругу Аню, с которой мы делили секреты с детства, и маленькую сестру Катю, которая смотрит на меня как на героя. "Ты нас бросаешь", — сказала она, и это кольнуло сильнее, чем я ожидала. Но я не могла остаться. Там я задыхалась, чувствовала себя в ловушке, как будто жизнь проходит мимо. Здесь, в Питере, я надеюсь найти себя — или хотя бы притвориться, что нашла.

Утро начинается сумбурно. Я опаздываю на встречу с источником — каким-то чиновником, обещающим сдать компромат на строительную компанию. Мой редактор назвал это "билетом в большой репортаж". Я включаю радио, чтобы отвлечься от мыслей о семье, но вместо музыки слышу предупреждение: "Сильный дождь, осторожнее на дорогах". Фыркаю. Как будто я не умею водить.

Перекресток впереди переключается на зеленый. Я жму на газ, но из ниоткуда вылетает грузовик. Его фары слепят меня сквозь пелену дождя, он слишком близко, слишком быстро. Я резко кручу руль влево, но поздно — металл скрежещет о металл, моя машина подпрыгивает, как будто ее подбросили, стекло водительской двери трескается паутиной трещин, а кузов сминается с оглушительным грохотом. Мир вертится: небо, асфальт, вспышки фар — все сливается в вихрь. Голова ударяется о подголовник, подушка безопасности хлопает, как взрыв, и на миг все темнеет. Я чувствую толчок, запах жженой резины и бензина, но боли нет — только оглушающий шум в ушах и вкус крови на губе от прикушенного языка.

Когда прихожу в себя, я уже в больнице. Яркий свет ламп режет глаза, вокруг суета: белые халаты, тележки с инструментами, запах антисептика. Сижу на кушетке в приемном покое, кто-то сует мне под нос фонарик.

— В порядке, — бормочу я, отмахиваясь. — Я в порядке.

Шок еще держит меня, адреналин пульсирует в венах, и я не чувствую ничего, кроме раздражения. Все обошлось — царапины, синяки, ничего серьезного. Нужно просто уйти, вернуться к работе, не тратить время на эту ерунду.

Я встаю, ноги слегка дрожат, но держат. Медсестра хватает меня за руку:
— Подождите, вы ранены! Нужно осмотреть.
— Я сказала, я в порядке! — кричу, выдергивая руку. Голос срывается, эхом отдается в коридоре. — Отпустите меня, мне некогда! У меня встреча!
Она смотрит на меня как на сумасшедшую, зовет коллегу — парня в форме, который пытается усадить меня обратно.
— Да сядьте же, у вас может быть сотрясение. И ногу, скорее всего нужно зашивать.
— Какая нога? — огрызаюсь, но когда смотрю вниз, вижу: джинсы на бедре порваны, и сквозь ткань проступает кровь. Я не замечала ее раньше — шок заглушил боль, но теперь она накатывает волной, острая, как нож. Я морщусь, но упрямо продолжаю вырываться. — Это ерунда, я сама разберусь!

И тут я слышу его голос. Низкий, спокойный, но с той властной ноткой, которая врезается в память, как нож.
— Что за крики? – говорит он и ширма открывается.

Я замираю. Поднимаю глаза. Господи. Быть этого не может. Он стоит передо мной, в белом халате, с мокрыми от дождя волосами. Артём Волков. Его глаза, серые, как грозовые тучи, смотрят на меня так, будто я — единственное, что имеет значение. Я не видела его два года, но его лицо — как старая рана, которая никогда не заживает.

— Ты... — шепчу я, голос срывается, но он буддто этого не слышит.
— Что у нас тут? – говорит он и наклоняется ко мне.

Его пальцы, прохладные и точные, касаются моей головы, проверяя, нет ли ушибов. Я вздрагиваю — не от боли, а от того, что это он. Артём Волков. Его лицо, его голос — всё как тогда, два года назад, врезается в память, как осколок стекла. Я смотрю на него, ожидая хоть малейшего признака узнавания, но его глаза, серые и холодные, как петербургское небо, остаются бесстрастными. Он осматривает меня так, будто я просто очередной пациент, случай в его смене. Неужели он не помнит? Или я для него — никто, просто имя в истории болезни?

— Голова цела, — говорит он ровным, профессиональным тоном, словно зачитывает диагноз. — А вот нога... — Он опускается на одно колено, осматривая мое бедро. Его движения быстрые, отточенные, без тени эмоций. — Рана глубокая. Нужно зашить. Немедленно.

Я открываю рот, чтобы что-то сказать, но слова вязнут в горле. Его равнодушие бьёт сильнее, чем боль в ноге. Два года назад он смотрел на меня так, будто я была центром его мира. Или мне это привиделось? Может, всё, что я помню — его голос, его руки, его обещания, — было лишь моим воображением, рожденным отчаянием? Я сглатываю, пытаясь взять себя в руки.

— Я справлюсь, — выдавливаю, но голос дрожит. — Это не так серьёзно.

— Не серьёзно? — Он поднимает взгляд, но в нём нет ничего, кроме холодной оценки. — Вы теряете кровь. Сядьте и не усложняйте работу иначе я вам вколю успокоительное.

Медсестра, стоящая рядом, кивает, будто он озвучил приказ. Я стискиваю зубы, но сажусь обратно на кушетку. Не потому, что согласна, а потому, что ноги подкашиваются, а боль в бедре теперь жжёт, как раскалённый металл. Артём делает знак медсестре, и она приносит набор для швов. Он надевает перчатки, и я невольно слежу за его движениями — такими же уверенными, как тогда, когда я видела его в последний раз. Но теперь в них нет тепла, нет того, что я чувствовала раньше. Только холодная точность хирурга.

Глава 2

17 сентября 2021 года

Я стою в кабинете своего босса, сжимая кулаки так сильно, что ногти впиваются в ладони. Редакция "Южного вестника" — тесная комната с обшарпанными стенами, пропитанная запахом старой бумаги и кофе. За окном — пыльный городок, где время замерло, а жизнь проходит мимо. Передо мной — Виктор Лебедев, мой начальник, мой бывший, человек, которого я две недели назад вычеркнула из своей жизни. Он сидит за столом, небрежно откинувшись на стуле, и его тёмные глаза смотрят на меня с той ленивой уверенностью, которая когда-то казалась мне притягательной. Виктор красив — слишком красив для этого захолустья. Высокий, с резкими скулами, густыми чёрными волосами, слегка растрёпанными, и лёгкой щетиной, подчёркивающей его наглую привлекательность. Его белая рубашка расстёгнута на верхнюю пуговицу, и я ненавижу себя за то, что всё ещё замечаю это. Он знает, как действует на людей, и использует это как оружие. Но я больше не поддаюсь.

— Ты серьёзно, Виктор? — мой голос дрожит от ярости. — Отправить меня в зону землетрясения? Это не репортаж, это самоубийство!

Он пожимает плечами, и его губы кривятся в той ухмылке, которую я теперь ненавижу.

— Елена, не драматизируй, — говорит он, постукивая ручкой по столу. — Это твой шанс. Большая история. Спасатели, волонтёры, разрушенный город. Ты же хотела чего-то серьёзного, да?

— Серьёзного, а не смертельного! — я шагаю ближе, упираясь руками в его стол. — Там дома рушатся, люди гибнут, а ты хочешь, чтобы я снимала это для твоих поганых новостей?

Он наклоняется вперёд, и его взгляд становится острым, как лезвие.

— А ты думала, наша работа — это ярмарки и свадьбы? — его голос понижается, становится почти интимным, и я чувствую, как внутри всё сжимается. — Ты сама хотела быть в центре событий, Елена. Вот тебе центр.

Я отшатываюсь, будто он ударил меня. Он знает, как задеть. Знает, потому что я позволила ему узнать меня слишком хорошо. Два месяца назад я думала, что у нас что-то есть — настоящие чувства, связь. Но для Виктора я была не девушкой, а игрушкой. Он звонил мне посреди ночи, приезжал, когда ему было удобно, и исчезал, когда я начинала говорить о чём-то большем. "Не усложняй, Лена", — говорил он, целуя меня так, будто это могло всё исправить. Я бросила его две недели назад, когда поняла, что для него я — не больше, чем тело, которое он использует, пока оно ему интересно. И самое больное — я ненавижу себя за это. За то, что не могу чувствовать так, как другие. За то, что моё тело молчит там, где должно петь.

— Это не о репортаже, — цежу я сквозь зубы, глядя ему прямо в глаза. — Это месть, да? Ты злишься, потому что я тебя бросила, и теперь отправляешь меня в эту мясорубку!

Его улыбка становится шире, но в ней нет тепла, только холодная насмешка. Он откидывается на стуле, скрестив руки.

— Месть? — он смеётся, коротко и резко. — Елена, не переоценивай себя. Это просто работа. Ты лучшая, вот и едешь. Не всё крутится вокруг тебя.

Но я знаю, что он лжёт. Я вижу это в его глазах — в том, как они темнеют, когда он говорит. Он хочет наказать меня. За то, что я посмела уйти. За то, что отказалась быть его игрушкой. Я сжимаю кулаки сильнее, чувствуя, как гнев кипит в груди.

— Не ври мне, Виктор, — говорю я, и мой голос становится тише, но твёрже. — Ты делаешь это назло. Потому что я сказала тебе "нет".

Он встаёт, обходит стол и подходит слишком близко. Я чувствую запах его одеколона — тот же, что преследовал меня в те ночи, когда я ещё верила в нас.

— Думай, что хочешь, — говорит он, и его голос становится мягче, но в нём нет искренности. — Но ты поедешь, Елена. Потому что ты не можешь отказаться. Это твой билет из этой дыры, разве не так?

Я отступаю, чувствуя, как щёки горят от злости и унижения. Он прав, и я ненавижу его за это. Я хочу вырваться из этого городка, где каждый день напоминает мне о моей неполноценности. Где мама смотрит на меня с жалостью, папа — с молчаливым укором, а Катя, моя младшая сестра, всё ещё верит, что я могу всё. Где Аня, моя лучшая подруга, обнимает меня и говорит, что я должна идти за мечтой, даже если это разрывает мне сердце. Я хочу доказать им всем — и себе, — что я больше, чем мои страхи. Но Виктор использует это, как рычаг, и я ненавижу его ещё сильнее за это.

— Я не твоя марионетка, — говорю я, стараясь держать голос ровным. — Найди кого-нибудь другого.

— Никого другого нет, — отвечает он, и его тон становится холодным, как сталь. — Ты едешь, Елена. Завтра утром. Билеты на твоём столе.

Я смотрю на него, и в груди кипит смесь ярости и бессилия. Он знает, что я не откажусь. Не потому, что он мне приказал, а потому, что я не могу позволить себе остаться здесь, в этой ловушке. Но я клянусь себе: если я вернусь из этой поездки, я уеду из этого города навсегда. И от Виктора. И от всего, что напоминает мне о том, кем я не хочу быть.

Я разворачиваюсь и иду к двери, чувствуя его взгляд на своей спине.

— Удачи, Лена, — бросает он мне вслед, и я слышу в его голосе насмешку.

Сижу у иллюминатора, прижавшись лбом к холодному стеклу. Самолёт гудит, готовясь к взлёту, а мои пальцы сжимают ремень безопасности, будто он может удержать не только моё тело, но и мои мысли. Аэропорт Ростова-на-Дону остался позади, и я лечу в Кахраманмараш, Турция — город, который вчера разорвало землетрясением. Вчерашние сводки всё ещё крутятся в голове: магнитуда 7.8, тысячи погибших, целые кварталы в руинах. Самое разрушительное землетрясение в Турции за последние десятилетия. А я, Елена Морозова, репортер из захолустного городка, лечу туда, чтобы показать историю — о спасателях, о выживших, о боли. Виктор, конечно, знал, куда меня отправить. Назло. Его ухмылка до сих пор стоит перед глазами, и я стискиваю зубы, чтобы не дать гневу вырваться наружу.

Я смотрю на облака за окном, но вижу другое — мамины слёзы вчера вечером. Она стояла на кухне, сжимая полотенце, пока я собирала сумку. "Лена, зачем тебе это? — повторяла она, её голос дрожал. — Это опасно, ты же знаешь!" Папа молчал, как всегда, но его тяжёлый взгляд говорил больше слов.