Под плетью ты звучишь

1. Ты звучишь

Лунный Дом выстроился по образу своей хозяйки Элиры Морвен — стильный, утончённый, структурный.

Здесь не продавали тела. Клиенты приходили не за покорностью, а за откликом. За сценой, в которой кто-то удерживает форму — даже стоя на коленях.

В системе приватников было принято ломать. Из них делали удобных, послушных кукол, дрессированных до пустоты. Элира работала иначе.

Служение в Лунном Доме строилось как перформанс. Для этого не годились пустые фигуры. Нужны были те, кто не растворяется внутри роли, дает живой отклик, вызывает желание, не теряя себя.

Элира собирала свою коллекцию из списанных системой сопровождающих. Сливки служебной касты. Красивые, образованные, отточенные — до прозрачности. Когда-то они вели хозяйские дела и блистали на приёмах рядом с господами. Их готовили к служению с расчётом на точность. А значит — они не имели права оступиться.

Допустивших ошибку или сбой — система низводила до телесной функции. Но если в человеке ещё оставалась структура — его можно было собрать. Именно этим занималась хозяйка Лунного дома. Именно за такими к ней приходили.

В обиходе это называлось интеллектуальный фетиш. Власть — над тем, кто когда-то был почти равным. Подчинение с привкусом поражения в ореоле былого сияния.

Элира шла по своим делам и не собиралась заглядывать в арендный зал. Чужой показ, не её формат. Демонстрация плетей.

Но по какой-то причине она замедлилась, когда проходила мимо. Порой достаточно полшага в сторону, чтобы что-то уловить. Иногда даже не знаешь, что именно.

Элира не планировала, просто вошла.

Слева в полутьме стояли гости, демонстраторы, возможно, кто-то из торговых представителей. Чужие — арендаторы пространства, не более; всё это не имело к ней отношения.

Зал был оформлен строго: черные стены, направленный свет, минимум деталей. Никакой показной роскоши, только подчеркнутая утилитарность.

На подиуме — стандартный станок: перекладина с точками крепления, боковые упоры. Рядом — стойка с тростями, кнутами и другими орудиями. У дальней стены — витрина с новой линией плетей.

В последнее время среди элиты стало модно держать инструмент в руках: плеть — как аксессуар, кнут — как форма жеста. Некоторые даже брали уроки. Дозированная жестокость — это теперь тоже искусство.

На подиум вывели модель. На первый взгляд, ничего особенного. Не глянец витрины, не свежесть выставочного экземпляра. Но тело всё ещё держит форму: сухая рельефность, чистые пропорции.

На коже — карта старых шрамов: плечи, спина, бедра. Видно, что пару лет, если не больше, работали системно, по зонам.

Такой износ не проходит бесследно. По всем признакам — модель на списание. И действительно: в пластике едва заметные микросбои. Словно тело знало: ресурс на исходе, и каждый шаг — на счету.

Чёрные радужки — стандартная маркировка кукольной модели.

Элира уже хотела отвернуться, но задержалась. Не из интереса. От несоответствия.

Он стоял. Не как кукла.

Слушал. Чувствовал.

Как будто знал, что всё скоро закончится — и всё же выбрал держать форму. До конца.

Элира чуть прищурилась. Пустые так не стоят. Что-то здесь не сходится.

Женщина-демонстратор, в чёрном костюме по фигуре и с дерзким декольте, явно подобранным для шоу, окинула зал быстрым взглядом и подняла микрофон:

— Плеть №4 — одна полоса, утяжелённый шов, скользящий срез. Ложится на тело чисто и резко, зрелищно, оставляя яркий след с первого удара.

Мальчика поставили на колени. Руки — за головой. Спина подана, рёбра выдвинуты.

Его даже не зафиксировали. Под плеть обычно закрепляют — для точности и безопасности. Здесь не стали. То ли потому, что опытный. То ли — уже не жалко.

Демонстратор сделала шаг за спину модели. Медленно, с паузой — чтобы публика прочувствовала ожидание. Она подняла руку, медленно вывела плеть в замах.

В зале стало тише.

Свист тонкий, быстрый — и удар.

Вспышка.

Мальчик не пошатнулся. Выдержал. И зазвучал.

Из его горла вырвался не вскрик, а чистый точный стон — как выдох, совпавший с ритмом плети. Не от боли — от признания.

На спине модели проступила ровная полоса с подтекающим краем.

Созерцание следов от плети Элиру не интересовало, а вот звук… Она прислушалась.

Новый удар.

Тело модели дрогнуло, выгнулось, и снова этот тембр.

Он откликался на удары ритмичными стонами, не резко, а волнообразно: будто тело звучало от грудной клетки до пальцев ног.

Ни крика, ни спазма. Только яркая вспышка — и возвращение в ровную линию.

Музыкальный, — отметила Элира. Не по звуку — по структуре. Настроен. Чувствует силу, ритм, желание.

Проработав зону спины демонстратор сделала паузу. Игриво провела рукоятью плети по лопатке модели.

Мальчик не обернулся. Только слегка наклонил голову — вбок. Ждал.

Когда ему велели сменить положение, он развернулся к залу грудью вперёд. Снова опустился на колени и сцепил пальцы за затылком.

Плечи раскрыты, позвоночник ровный.

Он поднял глаза.

Взгляд был направлен в лицо. Не вниз, не в пол, не в расфокус.

Не вызов, не мольба, не просьба быть замеченным.
Это было — разрешение.

«Я здесь. Ты можешь делать со мной всё, что пожелаешь, и я не исчезну».

Чистая отдача.

Так редко смотрят даже оформленные приватники. А куклы — никогда.

Под тонкой тканью на бедрах заметен характерный изгиб возбуждения. Уже не приглушённый, не сдержанный. Не демонстративно. Не нарочно. Просто — тело звучало. Удар за ударом — и отклик вышел наружу.

На показах это не редкость, но Элира смотрела не на то, что проявилось, а на то, как он это держал.

Не прятал. Не пытался стушеваться. Просто остался — в той же стойке.

Возбуждённый. Настроенный. Настоящий.

Стойка была почти безупречна. Почти.

Демонстратор подошла ближе. Медленно, будто лениво, поправила локоть. Провела пальцем по щеке — даже не касаясь, просто обозначая траекторию.

2. Расходник

В раздевалке — тусклый свет, запах пота и масла для тела. Кто-то мылся, кто-то заклеивал ссадины. Один из парней мельком глянул — и сразу отвёл взгляд. Другие молча сидели на скамьях. На всех — следы показа: бинты, ремни, полосы от орудий на коже.

Тарен вошёл после зала, пошатываясь. Спина — в тонких красных линиях. Они уже начали тускнеть.

Он сел рядом со шкафом. Не смотрел ни на кого. Взгляд в пол. Вдох — медленный. Всё уже закончилось. Казалось.

Дверь открылась. Он не поднял головы.

Когда вошла Лаурина, тишина осталась тишиной. Только каблуки по полу.

Хозяйка никогда не появлялась просто так. Только если кто-то выходил за линию.

На этот раз она остановилась напротив Тарена. Её тень символично упала на него.

В раздевалке стало тише. Движения — плавнее, как будто все вдруг вспомнили, что воздух можно вдыхать незаметно.

Тарен знал, что хозяйка не любит, когда ей смотрят в глаза. Поэтому ждал, глядя на ее туфли.

Пощёчина — резкая, отзывающаяся в зубах. Без размаха. Рабочая.

Голова качнулась вбок. Он ничего не сказал.

Пальцы вцепились в его волосы. Она заставила его поднять голову. Не до конца. Ровно настолько, чтобы не встречаться с ним взглядом.

— Забыл, кто ты? — спросила она тихо.

Голос — почти ровный.

Тарен не ответил.

Она склонилась ближе:

— Говори.

— Модель, госпожа, — едва слышно.

Щелчок.

Вторая пощёчина. С другой стороны.

Тарен вздрогнул, но не отшатнулся.

— У служебных хоть есть статус. А ты — просто инвентарь.

— Кукла, на которой показывают орудия.

— Расходник.

— С чего вдруг сегодня ты решил устроить сцену?

Он промолчал. Плохо. Но если скажет — будет хуже.

Пальцы в его волосах сжались крепче. Задернули голову. Боль — привычная.

Он слышал, как где-то щёлкнула застёжка — резкая, громкая в тишине. Больше звуков не было.

— Встать, — приказала Лаурина.

Он поднялсяс без сопротивления. Стоял как положено: глаза в пол, ноги на ширине плеч, спина ровная. Ждал.

Женщина обошла его кругом. Её каблуки стучали по плитке. Тарен не смотрел вокруг, но слышал дыхание других — затаённое.

Хозяйка остановилась напротив него в трех шагах.

Потом тихо:

— Расставь ноги.

Тарен подчинился. Без лишнего движения. Он знал, что будет дальше, знал за что.

Это не была жестокость. Лаурина не била просто так — она резала лишнее, возвращая форму.

Сцена была не для него. Он ошибся: позволил себе звучать.

Первый удар — в пах, под острым углом.

Боль стекла вниз, как кипяток. Он стиснул зубы, втянул воздух. Дрожь в коленях — но устоял. Без звука.

— На показе плети, а не ты.

Второй удар — сбоку, ниже. Глубже. Боль шла внутрь, расползалась по низу живота. Тело дернулось. Плечи качнулись вперёд. Он пошатнулся, но не начал скулить.

— Стоять — ты можешь. А вот молчать — нет?

Третий удар — под углом. Резкий. Колени не выдержали. Он рухнул. Тихо. Не вскрикнул. Просто опустился.

Дышал рвано. Лоб склонился к плитке. Тело напряжено, но не разрушено.

Лаурина подошла ближе. Смотрела сверху.

— Вот так.
— И запомни: Ты — поверхность под плеть, не сцена.
— Ты — та же самая кукла, что и вчера. Только теперь… с отбитыми яйцами.

Она заметила, что он всё ещё держится.

Почти разозлилась. Слишком тихо. Слишком стойко.

Резким движением она пнула его в бок — не сильно, но достаточно, чтобы перевернуть.

— Лежать, — раздался голос сверху.

Тарен оказался на полу, полусогнутый, на боку.

В паху ныло. Щеки горели.

Она обошла. Тихо. Хищно.

Он не двигался. Только ждал.

Туфля — чёрная, лакированная — встала ему на живот. Затем сдвинулась ниже. По коже, по напряжённому, сдержанному дыханию.

Он знал, куда идёт, но не шелохнулся.

Носок упёрся в пах. Прижался. Давление было медленным, выверенным — как будто проверяла, сколько он выдержит.

Тарен стиснул зубы. Потел. Не потому, что больно. Потому что унизительно.

Лаурина чуть навалилась, перенося вес. Носок туфли надавил сильнее. Не до боли — до границы. Он не сдвинулся, не смел.

— Приведи себя в порядок, — тихо. Почти ласково.
— И бегом в шестнадцатый зал. С тобой, с ничтожеством, захотели поговорить. Представляешь?

Лаурина ослабила давление и отступила. Легко. Как будто ничего не было.

Каблуки стучали по плитке. Она ушла.

Тарен остался на полу. На спине. С кожей, покрытой потом и пылью.

Дышал часто. Грудь всё ещё поднималась неровно.
Глаза в потолок. Серый. Ровный. Безликий.

В теле — гул. В голове — пусто. Как и должно быть. Ни сцены. Ни себя. Только пригодность.

Когда он встал, никто не посмотрел в его сторону. А в шестнадцатом зале уже ждали...

И в этой тишине — чужое тепло. Не отсюда. Запах — не масла, а пыли и горячего воздуха. Он вспомнил…

Вечер, когда был нужен не как поверхность под плеть, а как тело. Всего на одну ночь.

*** Если история отзывается — отметьте её

звездой. ☆Так я увижу, что Дом откликнулся.

3. Мальчик на вечер

Вечер. Воздух тёплый, влажный. Где-то в стороне работали вентиляторы, мигали вывески, гудел транспорт. Пахло раскаленным асфальтом, пылью и уличной едой.

Тарен стоял у заднего входа салона. Под глухим козырьком, рядом с ней.

Госпожа Саврина поправила ему рубашку. Провела пальцем по вороту — там, где ткань касалась кожи. Легонько стряхнула каплю воды с виска. Её движения были быстрые, точные — как у мастера, проверяющего инструмент перед тем, как передать другому.

— Я тебя порекомендовала. Постарайся вести себя прилично, — сказала она почти ласково.

Он кивнул. Не глядя.

— Не ломайся. Она не жестокая. Просто… всё это — не про тебя. Понял?

Тарен снова кивнул. Чуть медленнее. Да, понял.

Саврина стояла уверенно, чуть в полоборота. Волосы зачесаны гладко. Радужка — светлая, с синим отливом. Инструкторская каста.

Мастерицы плети. Обучают боли, точности, правильным ударам.

А он — вне каст. Не человек. Модель.

На нём — чёрная рубашка, тонкая ткань чуть липла к плечам. Цеплялась за грудь, где ещё саднило. После душа он втер мазь — антисептик. Запах почти выветрился, но осталась влажность. Каждый вдох тянул ткань по коже. Джинсы плотно обтягивали бёдра. Волосы — влажные, зачёсаны назад. Он не двигался. Руки за спиной: он собран.

Тарен поднял взгляд вверх. В темном небе линии света. Башни, перемычки воздушных магистралей — тонкие дуги, как спицы гигантского колеса, которое никто не видел целиком. Там в вышине бесшумно скользили по воздуху транспортные капсулы. Он когда-то ехал в одной из таких. Не как пассажир, как груз. В графе доставки: демонстрационная модель. Поверхность. Для тренировки рук. Салон был пунктом назначения.

Фары выхватили их силуэты из полумрака. Машина подъехала. Наземная. Тёмный кузов, глянцевая поверхность, мягкий свет в салоне.

Женщина водитель вышла сразу.

Кроссовки, обтягивающие брюки, спортивная куртка нараспашку. Под ней — майка, влажная от тренировки. Волосы — в высокий хвост. Она двигалась чётко, не позируя. Плечи собраны, тело выстроено.

Радужка — такая же как у Саврины. Светлая. Инструкторская. Он не знал, по какой линии. Но уже чувствовалось: не плеть, не сцена. Плавание, может быть, или йога. Что-то телесное.

Они с Савриной обнялись, словно давние знакомые. Тарен стоял неподвижно. Ждал.

— Это он? — спросила незнакомка.

— Да. Это Тарен, — подтвердила Саврина. — Выглядит хорошо. Работает ещё лучше.

Женщина не смотрела на него сверху. Не проверяла, не мерила. Смотрела прямо.

Тарен отметил про себя, что она стояла ровно. Вес — на обе ноги. Руки свободны. Плечи раскрыты. Не готовилась командовать. Просто хотела — контакт.

Он почувствовал это телом. Грудью. Животом. Промежностью. Как легко стало дышать.

— Ну, поехали, мальчик, — сказала незнакомка. Голос — ровный. Без заигрывания, без давления.

Тарен чуть склонил голову. Без улыбки. Не знал, что сказать. Вообще не знал, что говорят в таких случаях.

Если не спрашивали — он молчал.

Скользнул внутрь. Мягкое сиденье, пластик панели. В салоне пахло лавандой и чем-то пыльным, тёплым — может, ароматизатор.

Саврина коснулась локтя женщины:

— Если что — скажешь потом.

Та кивнула и села в машину.

От неё ощущался легкий запах хлорки как из бассейна — не резко, но плотно. Волосы, собранные в хвост, ещё влажные у висков.

Руки с тонкими пальцами. Маникюр без блеска. Управляла машиной с тем спокойствием, которое не требует слов.

В салоне играла музыка. Что-то камерное, ненавязчивое.

— Пристегнись.

Тарен подчинился. Плавно, без резких движений.

Они ехали молча. За окнами: витрины, вечерние огни, мокрый асфальт. Он смотрел в пол. Потом — на её руки. Потом снова вниз.

Пальцы сложены на коленях. Лицо — нейтральное. Он старался не показывать волнение.

Его не впервые забирали вот так. Не на демонстрацию. Не в учебный зал. А просто — с собой. На ночь.

Мастерицы, работающие в салоне, сразу заметили, что он тянется к контакту. Что он красивый, послушный — и не привязывается. Отпрашивали у хозяйки. Та не возражала. Лишь бы это не мешало работе.

Но впервые его отдали незнакомой женщине. Он не знал, как с ней себя вести.

— Меня зовут Элистия. Ты можешь называть меня Элис, — сказала женщина, не поворачивая головы.

Он кивнул. Спокойно.

— Рина сказала, ты не такой как остальные модели. Не просто тело. С тобой приятно проводить время.

Тарен снова кивнул. Без оценки. Просто как факт.

Он знал, что отличался. Другие не покидали салон. А его Саврина иногда брала домой вечером после работы, а утром возвращала. Моделей почти не хвалили, но как-то она сказала:

— По тебе работать — одно удовольствие. Ты звучишь чисто. Ученицам легко понять, когда они попадают.

Однажды он подслушал, как мастерицы обсуждали его между собой. Голоса доносились из подсобки, через приоткрытую дверь:

— Не ставь его с той крикливой блондинкой, которая лупит напоказ, не рассчитывая силу удара. — Попросила Саврена.
— Пусть будет закреплён за Талорой. Она аккуратная, старается, — попросила Саврина.
— Ты ему что, симпатизируешь? — усмехнулась Йона.
— Хорошая кукла. Таких редко делают — чтобы и тело отзывалось, и лицо не просило. Беречь надо. Я, знаешь, с ним даже поговорить могу. Почти как с человеком.
— И в постель брать приятно, — добавила Саврина.
— Не пробовала, — спокойно заметила Йона.
— Ну и зря.
— Ладно, если просишь — буду ставить его к старательным.

Тарен тогда замер за перегородкой. Не от надежды — её там не было. Просто… слова. О нём. За глаза — между собой. Буднично.

Не хвалили. Не жалели. Но всё же…

Почти как с человеком.

Не «он живой». Не «он нужен». Просто — почти. Как.

От этого «почти» внутри стало тепло.

Тарен не строил иллюзий. Не считал себя лучше других моделей. Просто знал, что умеет быть удобным. И иногда — это замечали.