Похоже, я попала 2

Глава 1

Стук молотков в Вересково теперь был самой привычной музыкой. Город, побитый, но не побеждённый, потихоньку прихорашивался. На месте чёрных пепелищ, словно крепкие боровики, вырастали свеженькие срубы, и пахло от них так вкусно — смолой и новой жизнью. Мужики, хмурые и сосредоточенные, таскали брёвна, чинили крыши и вставляли стёкла в окна, что ещё недавно смотрели на мир пустыми, обугленными глазницами. Женщины на реке отстирывали сажу с рубах, а в огромных котлах на всю деревню булькала похлёбка. В воздухе смешались запахи гари, свежих стружек, хлеба и общей беды, которая, как ни странно, всех очень сплотила.

А я? Я стала местной знаменитостью. Моя скромная лавка знахарки превратилась в центр вселенной. С утра и до самой ночи ко мне шли и шли люди. Я промывала раны, вправляла вывихи, накладывала лубки на переломы. Моя «дикая сила», от которой раньше у меня душа в пятки уходила, теперь слушалась меня, как ручная. Я научилась пускать её тоненькой струйкой, почти незаметной. Прикоснусь к руке — и кости срастаются быстрее, проведу пальцами по порезу — и он на глазах затягивается, оставляя лишь тонкий розовый шрамик.

Я не только лечила людей, но и лечила дома. Проведу ладонью по свежему бревну — и оно становится крепче, словно впитывая мою силу. Теперь этим стенам никакой ураган не страшен!

Люди были благодарны. Кланялись, совали в руки то молочка, то кусок пирога. Но смотрели на меня как-то по-новому. С восхищением, да, но и со страхом. Закончила я лечить плотника, а он, поблагодарив, отдёрнул руку, когда я хотела его по-дружески по плечу хлопнуть. Смотрел на мои ладони, будто они не человеческие, а какие-то… волшебные. А всего волшебного почему-то принято бояться. Я спасла их, но своей для них быть перестала.

Но это было ещё полбеды. Настоящей бедой стала моя круглосуточная охрана. Добровольная и до того заботливая, что хотелось на стену лезть.

Фёдор и Дмитрий, мой личный медведь и мой персональный столичный лис, заключили какой-то тайный пакт. Теперь они действовали заодно, превратившись в две мои неотлучные тени.

Фёдор, как обычно, всё делал молча. Он просто был. Всегда. Шла я к реке — он в двух шагах позади, головой во все стороны вертит, будто высматривает вражескую засаду в кустах смородины. Присела на лавочку — он тут же рядом, протягивает флягу с водой. Его молчаливая забота была похожа на каменную стену, которая с каждым днём становилась всё выше, отгораживая меня от всего мира.

Дмитрий избрал другую тактику. Он стал моим менеджером, секретарём и главным советчиком.

— Ната, звёздочка моя, тебе нужно отдохнуть, ты совсем себя загоняла, — ласково говорил он, отодвигая меня от очередного страждущего.

— Ната, я уже обо всём договорился со старостой, не волнуйся.

— Ната, эта женщина пришла просто поболтать, я сам её выслушаю, не отвлекайся на пустяки.

Он решал, когда мне спать, что мне есть и с кем говорить. Он даже составил для меня расписание дня, где был прописан обязательный послеобеденный сон! Я знала, что он хочет как лучше, защитить меня от всего на свете. Но его забота была как пуховая перина, в которой я медленно, но верно задыхалась.

Я оказалась в золотой клетке, построенной из их заботы и любви. И мне отчаянно не хватало воздуха.

— Хозяйка, они меня доконали! — однажды вечером взорвался Шишок, который до этого мирно дремал у меня на плече. Дмитрий как раз отчитывал мальчишку, который слишком громко смеялся под окнами моей лавки. — Ну честное слово! Один ходит с таким лицом, будто у него последнюю шишку отобрали, и на всех смотрит, как на врагов народа! Второй трещит без умолку и командует, будто он тут царь! Никакой личной жизни! Я даже не могу спокойно совершить секретную операцию по изъятию пирожка с кухни! Это же прямое нарушение моих прав на свободу передвижения и доступ к стратегическим запасам провизии!

И тут я поняла — всё, хватит. Я превращаюсь в какую-то фарфоровую куклу, которую все берегут, но боятся лишний раз тронуть.

— Я пойду прогуляюсь, — твёрдо сказала я, поднимаясь с крыльца.

— Одной опасно, — тут же, как по команде, раздалось с двух сторон. Фёдор уже встал, готовый меня сопровождать. Дмитрий отложил свои бумаги.

— Я с тобой, — прогудел Фёдор.

— Я провожу, — тут же вставил Дмитрий.

Я обвела их взглядом. Два преданных, встревоженных лица. И почувствовала, как внутри что-то щёлкнуло.

— Нет, — мой голос прозвучал на удивление спокойно. — Спасибо. Но я хочу побыть одна. Просто одна.

Я развернулась и пошла прочь, впервые за долгое время не оглядываясь. Я чувствовала спиной их растерянные взгляды, но они не пошли за мной. Кажется, дошло наконец.

Я шла по тихой деревне, вдыхая запах смолы от новых домов, и смотрела на звёзды. Я спасла этот мир, но теперь мне предстояло отвоевать свой собственный. Маленький, хрупкий, но такой важный. И эта битва, похоже, будет посложнее прошлой. Ведь сражаться придётся не с врагами, а с самыми близкими людьми.

***

Суета не прекращалась ни на день. Все куда-то бежали, что-то тащили, а стук топоров не умолкал с рассвета до заката. Мужики, черные от сажи и пота, упрямо латали крыши и городили новые заборы, будто пытаясь заколотить досками сам страх.

Я, конечно, тоже без дела не сидела. Моя новоявленная «дикая сила», с которой я только училась обращаться, была нарасхват. Вот, например, коснусь треснувшего бревна в стене — оно на глазах срастается, да ещё и покрывается затейливой резьбой в виде листочков. Полезно? Очень! Но хозяин дома, дядька Михей, посмотрел на листочки, на меня, снова на листочки, почесал в затылке и отошёл на всякий случай подальше.

И так во всём. В глазах горожан плескался такой коктейль из страха, подозрительности и неловкого почтения, что хоть ложкой черпай. Они больше не видели во мне девчонку, которая лечила их от кашля и продавала сборы для крепкого сна. Они видели возможную угрозу. Чужую, непонятную, которая вчера спасла им жизнь, а завтра, чего доброго, чихнёт не в ту сторону и превратит весь городок в цветущий луг. Вместе с жителями.

Глава 2

Я сидела в своей лавке, обхватив колени руками, и тупо смотрела на пучок сушёной полыни, свисавший с потолка. Слова мельника Григория, злые и несправедливые, крутились в голове, как назойливые осенние мухи. «Виновата… виновата… виновата…». А ведь он был прав. Если бы не я, не было бы ни железных волков, ни сожжённых домов, ни этой липкой, удушающей тишины, которая теперь повисла над нашим Вересково.

Дверь в лавку распахнулась с такой силой, что я вздрогнула. На пороге, мрачнее грозовой тучи, стоял Фёдор. Он не вошёл, а буквально ворвался, и от одного его вида, казалось, воздух в комнате стал тяжелее.

— Я так это не оставлю, — прорычал он, и его голос был похож на рык рассерженного медведя. Он мерил комнату широкими шагами, его кулаки были сжаты до белых костяшек. — Я пойду к этому мельнику. И я ему объясню. По-своему. Чтобы он до конца своих дней забыл, как на тебя голос повышать.

Я похолодела. Я прекрасно знала, что означает «объяснить по-своему» в понимании Фёдора. Это означало, что бедный, убитый горем Григорий в лучшем случае отделается парой сломанных рёбер и сотрясением мозга.

— Не надо, Федя, — прошептала я, поднимаясь ему навстречу. — Не трогай его. Он же не со зла, он от горя…

— Горе — это не повод оскорблять ту, что спасла ему жизнь! — отрезал он, и в его серых глазах полыхнул такой гнев, что мне стало страшно. — Если их не заткнуть сейчас, завтра вся деревня будет в тебя камнями кидаться! Они должны бояться!

— И чего ты этим добьёшься, лесной ты наш стратег? — раздался за его спиной до боли знакомый, чуть насмешливый голос.

Мы как по команде обернулись. В дверях, элегантно прислонившись к косяку, стоял Дмитрий. Он выглядел так, будто только что вернулся с весёлой ярмарки, а не из кровавой битвы.

— Ну, набьёшь ты морду этому несчастному мельнику. И что дальше? Вся деревня тут же проникнется к Наташе безграничной любовью и уважением? Не смеши меня.

Он вошёл в лавку, не обращая внимания на испепеляющий взгляд Фёдора.

— Ты сделаешь только хуже. Они увидят, что ты, её защитник, решаешь все вопросы кулаками. И решат, что она такая же. Что её сила — это грубая, жестокая сила, которая не терпит инакомыслия. Ты своими же руками превратишь её из спасительницы в тирана. И они возненавидят её ещё больше. Только теперь будут ненавидеть молча, исподтишка. А это, знаешь ли, гораздо опаснее.

Слова Дмитрия были холодными и расчётливыми, как удар кинжала, но они попали точно в цель. Фёдор замер, его гнев начал медленно уступать место растерянному недоумению. Он был воином, охотником. Он привык решать проблемы просто и прямо. А тут… тут всё было гораздо сложнее.

«Вот это поворот! — восхищённо пискнул у меня в голове Шишок, который до этого тихо сидел в корзинке с травами и делал вид, что медитирует. — Хозяйка, а твой столичный павлин-то, оказывается, не только языком чесать умеет! Он ещё и думать иногда пытается! И ведь дело говорит, зараза! Я в полном восторге! Всё, решено, сегодня спинку мне чешет он! У него, наверное, и пальцы нежнее, и умных мыслей в голове побольше!»

— И что ты предлагаешь, умник? — глухо, сквозь зубы, процедил Фёдор. — Сидеть и ждать, пока они её на вилы не поднимут?

— Нет, — Дмитрий хитро улыбнулся, и в его глазах заплясали знакомые мне бесенята. — Я предлагаю не махать топором, а включить голову. Это же очевидно, как божий день. Это ловушка.

— Ловушка? — не понял Фёдор.

— Ну конечно! — Дмитрий всплеснул руками, будто объяснял что-то маленькому, неразумному ребёнку. — Подумай сам. Этот мельник, Григорий. Он что, первый, у кого дом сгорел? Нет. Но почему-то именно он вдруг решил, что во всём виновата Ната. Почему именно сейчас, когда мы только-только отбились от врага? Почему он не кричал этого вчера, когда она спасала город?

Он подошёл к столу и опёрся на него, заглядывая мне прямо в глаза.

— Это не его слова, Ната. Ему их кто-то в уши вложил. Кто-то очень умный и хитрый, кто прекрасно понимает, что самый простой способ победить нас — это поссорить нас с теми, кого мы защищаем. Разделить и властвовать. Классика жанра. Наш дорогой Железный Князь, проиграв битву в открытую, решил зайти с тыла. Он заслал сюда своих людей, своих шпионов, которые теперь ходят по деревне и сеют ядовитые семена сомнения и страха.

До меня медленно, как сквозь вату, начал доходить весь ужас его догадки. Он был прав. Это было так просто и так страшно.

— Нам нужно не затыкать рты, — продолжил Дмитрий, и его голос стал тихим и серьёзным. — Нам нужно слушать. Очень внимательно. Мы должны выявить этих зачинщиков. Найти того, кто первым шепнул этому несчастному мельнику на ухо, что во всех его бедах виновата не война, а ведьма-чужестранка. Найти и обезвредить. Но не силой, мой дорогой лесной друг. А хитростью.

Он обвёл нас обоих победным взглядом.

— Мы устроим им свою игру. Мы сделаем вид, что ничего не замечаем. А сами будем смотреть и слушать. И я тебя уверяю, они очень скоро сами себя выдадут.

Фёдор молчал, хмуро глядя в пол. Я видела, как в его голове борются два мира. Его, простой и понятный, где врага нужно бить. И мир Дмитрия — мир интриг, слухов и тайных заговоров.

— Хорошо, — наконец глухо произнёс он, и я поняла, что он принял правоту Дмитрия. — Что делать?

— Для начала — успокоиться и перестать размахивать топором, — усмехнулся купец. — А потом мы с тобой, мой друг, пойдём в таверну. Пропустим по кружечке кваса. И будем очень-очень внимательно слушать, о чём шепчутся мужики по углам. Уверен, мы узнаем много интересного.

Он подмигнул мне, и в его взгляде снова промелькнула былая удаль.

— Не волнуйся, Ната. Мы найдём этих крыс. И устроим им такую мышеловку, какой они в жизни своей не видели.

Он хлопнул ошарашенного Фёдора по плечу и потащил его к выходу.

— Пойдём, вояка. Буду учить тебя искусству дипломатии и светской беседы. Урок первый: «Как правильно слушать чужие сплетни и делать вид, что тебе страшно интересно».

Глава 3

После нашей великой битвы прошла почти неделя, а на душе всё равно скребли кошки. Вроде и победили, и радоваться надо, а не получалось. Вересково потихоньку приходило в себя: тут стучат, там строгают, пахнет свежим деревом. Но радости в воздухе не было. Вместо неё — липкий, тихий страх. И, как бы горько ни было это признавать, главной страшилкой для всех тут была я.

Я честно пыталась делать вид, что ничего не замечаю. Зарылась в работу с головой: с утра до ночи помогала травнице Аглае, варила какие-то мази, лечила раненых, даже пыталась учить местных сорванцов буквам. Но стоило мне выйти на улицу, как я тут же ловила на себе эти взгляды. Настороженные, колючие, полные страха. Всё, больше не было для них Наташки-целительницы. Теперь я была Сила. Непонятная, чужая, а потому — опасная.

В тот день погода решила окончательно испортить мне настроение. Небо затянуло серой хмарью, и заморосил мелкий, противный дождик, от которого хотелось залезть под одеяло и не вылезать до весны. Как назло, в нашей лавке закончилась вся чистая вода. Тяжело вздохнув, я схватила два пустых ведра и понуро побрела к колодцу.

— Ну и погодка, — пробурчал у меня в кармане Шишок, который предусмотрительно спрятался от сырости в тепло. — Самое то для того, чтобы сидеть у печки и грызть орешки! А мы, как дураки, тащимся под дождём за какой-то водой! Хозяйка, а давай ты им всем по личному дождю в бочку наколдуешь? И ходить никуда не надо! Представляешь, как они тебя зауважают? Наверное… Хотя могут и побить. Люди, они такие… непредсказуемые.

Я шла, уставившись себе под ноги и стараясь ни на кого не смотреть. Уже у самого колодца до меня донеслись тихие женские голоса. Это были мои соседки: тётка Палагея, женщина суровая, но справедливая, и молодая Дуняша. Они набирали воду и о чём-то вполголоса шептались. Я не хотела им мешать и уже собиралась переждать в сторонке, как вдруг услышала то, что для моих ушей совсем не предназначалось.

— …и не пускаю я своего Митьку со двора, — со вздохом говорила Палагея, вытягивая тяжёлое ведро. — Ох, боязно мне, Дуняш.

— И не говори, Палагеюшка, — вторила ей Дуняша. — Я свою Алёнку тоже дома держу. Раньше носятся, как угорелые, по всей деревне, не загонишь. А теперь — страшно. Вдруг что?

— Вот-вот, — закивала Палагея. — Сила-то у неё, у Наташки нашей… она ж чужая, не наша, не людская. А ну как разозлится, или настроение у неё плохое будет? Рукой махнёт — и что тогда? Детишки-то, они ж глупые, под горячую руку и попадут. Нет уж. Лучше от греха подальше.

Я замерла. Вёдра, которые до этого казались почти невесомыми, вдруг налились свинцом и с оглушительным грохотом выпали у меня из рук. Женщины испуганно вскрикнули, обернулись, и, увидев меня, застыли с открытыми ртами. А потом, не сговариваясь, подхватили свои вёдра и почти бегом бросились прочь, расплёскивая воду.

А я так и осталась стоять одна посреди улицы. Простые бабские слова, сказанные без злобы, а от обычного материнского страха, ранили меня куда сильнее любого оружия. Это из-за меня они боятся. Это я, сама того не желая, заперла их детей в домах. Я — их главный страх. Не железные твари, не князь-самозванец, а я. Девочка, которая просто хотела помочь.

Как я добралась обратно до лавки, помню смутно. Мир вокруг схлопнулся, а в ушах набатом стучали слова: «Лучше бы ты сюда не приходила!».

Я вихрем влетела в дом, со всей силы захлопнула тяжёлую дубовую дверь и с грохотом задвинула массивный засов. Всё, с меня хватит.

— Хозяйка, ты чего? — испуганно пискнул Шишок, выглядывая из кармана. — Ты зачем дверь заперла? А если с пирожками кто придёт? Мы же всю выгоду упустим! Это не по-хозяйски!

Но я его уже не слышала. Я медленно сползла по двери на пол, обняла колени и спрятала в них лицо. Огромное, липкое чувство вины накрыло меня с головой. Какая же я спасительница? Я — чудовище. Проклятие этой деревни.

В дверь осторожно постучали.

— Ната, дитя, открой, — раздался за дверью встревоженный голос Аглаи. — Что случилось? Ты чего заперлась?

Но я не могла ей ответить. Не могла издать ни звука. Я просто сидела на полу в своей маленькой крепости, которая в один миг стала моей тюрьмой, и беззвучно плакала. Я не хотела никого видеть. Не хотела ни с кем говорить. Я просто хотела исчезнуть, чтобы эти люди снова смогли жить спокойно, не боясь меня и моей проклятой силы.

***

Пока я сидела в своей лавке и занималась любимым делом — жалела себя, — мой маленький колючий друг по имени Шишок, кажется, был занят совсем другим. Он долго-долго сидел в самом тёмном углу, похожий на сердитую сосновую шишку, и что-то бубнил себе под нос. Время от времени он так яростно чесал лапкой за ухом, что чуть не падал. Наконец, он решительно встряхнулся, отчего его иголки встали дыбом, как у дикобраза, и с боевым кличем спрыгнул с полки. В его крошечных глазках-бусинках полыхал огонь праведного гнева и жажды мести.

«Ну всё, моё терпение лопнуло! — думал он, расхаживая по полу, как заправский полководец. — Моя хозяйка, величайшая из величайших, спасительница этого города, сидит тут и разводит тоску! А всё из-за кого? Из-за каких-то глупых сплетниц! Они должны были ей пироги носить и в ножки кланяться, а они что? Распускают слухи! Это же прямое оскорбление! И не только её, но и меня — её гениального и незаменимого советника! Ну, раз по-хорошему они не понимают, придётся объяснить по-плохому! Хотели нечистую силу? Будет им нечистая сила! По высшему разряду!»

С этими мыслями маленький, но очень отважный диверсант превратился в бесшумную тень. Он просочился в щель под дверью, которую сам же и проковырял на всякий случай, и выкатился на тропу войны. План его был прост, как валенок, и коварен, как лиса в курятнике. Он собирался устроить главным деревенским болтушкам незабываемое шоу, чтобы они на своей шкуре почувствовали, что такое настоящее колдовство, а не их дурацкие выдумки.