Похоже, я попала 3

Глава 1

От слов Василисы в комнате будто воздух украли. Все разом замолчали, и тишина эта была такой густой, что в ней можно было утонуть. Стало по-настоящему страшно. Не так, как перед дракой, когда кровь стучит в висках, а по-другому — тихо, холодно и очень липко. Даже пламя свечи на столе замерло, а тени на стенах избы стали гуще и злее. Яга… побеждена. Эта простая мысль никак не хотела укладываться в моей голове. Яга, которая казалась силой природы, вечной, как лес, — и вдруг проиграла?

— Что за бредни? — первым взорвался Соловей-Разбойник. Он так грохнул кулаком по столу, что глиняные кружки подпрыгнули и жалобно звякнули. — Какой ещё колдун? Имена, прозвища, особые приметы! Да мы его живо отыщем и на ремешки для порток порежем!

— Если бы всё было так просто, атаман, — спокойно, но с ледяной ноткой в голосе ответила Василиса. Её взгляд был твёрд, как сталь. — Его нельзя просто найти. И уж тем более порезать на ремешки. Хотя бы потому, что это не один колдун.

Дмитрий, до этого сидевший прямо и неподвижно, словно каменное изваяние, медленно подался вперёд. Его красивое лицо превратилось в маску предельной сосредоточенности.

— Не один?

— Их трое, — произнесла Василиса, и каждое её слово падало в тишину, как камень в бездонный колодец. — Или было трое. Древние, как сам этот мир. У них нет имён, которые мы с вами могли бы произнести. Но в старых-старых легендах, тех, что рассказывают только шёпотом у затухающего костра, их называют Горынычами.

Я нервно сглотнула. Горынычи. Звучало как-то по-детски, сказочно. Змей Горыныч, три головы, огонь из пасти. Но в том, как это сказала Василиса, не было ни капли сказки. Только древний, первобытный ужас. Рядом со мной Аглая, наша мудрая и строгая знахарка, тихо охнула и мелко перекрестилась. Её лицо, обычно такое спокойное и уверенное, стало серым, как пепел.

— Я слышала… — прошептала она, глядя в одну точку. — Бабка моя рассказывала. Думала, сказки это всё, страшилки для непослушных детей…

— Это не сказки, — твёрдо сказала Василиса. — И это не змеи с тремя головами, как вы могли подумать. Это три брата-колдуна. Когда-то, на заре времён, они правили этими землями. И не огнём и мечом, нет. Их оружие было куда страшнее.

Она обвела нас долгим, тяжёлым взглядом, задерживаясь на каждом.

— Они правили с помощью магии подчинения. Они не убивали своих врагов. Они… даровали им счастье.

— Счастье? — хмыкнул Соловей, недоверчиво потирая подбородок. — Это что ещё за фокусы? Подарил врагу мешок золота, и он тебе друг навеки?

— Нет, — покачала головой Василиса. — Всё намного, намного хуже. Представь, атаман, что у тебя больше нет никаких забот. Тебе не нужно думать, где достать еду, как защитить своих людей, кого опасаться. Ты просто… счастлив. У тебя нет желаний, нет страхов, нет злости. Нет воли. На твоём лице сияет блаженная улыбка, и ты готов выполнить любой приказ своего благодетеля, потому что он избавил тебя от самого страшного бремени — от самого себя. Вот такое счастье они дарили.

У меня по спине пробежал ледяной ручеёк. Я представила себе целые деревни, целые города таких вот счастливых людей с пустыми глазами и глупыми улыбками. Живые куклы. Это было страшнее любой резни, любой войны.

— Они отнимали волю, — глухо произнёс Фёдор. Он, как всегда, немногословный, понял самую суть.

— Именно, — кивнула Василиса. — И против этого не действовало ни одно оружие, ни одна броня. Как можно сражаться с тем, кто предлагает тебе покой и безграничную радость? Их власть росла, и казалось, скоро весь мир превратится в одно большое пастбище безвольных, улыбающихся овец. И тогда на их пути встала Яга.

Она замолчала, давая нам осознать услышанное. Шишок на моём плече, кажется, перестал дышать и вцепился в мою рубаху своими веточками-лапками.

— Она не могла победить их в открытую, — продолжила советница, и в её голосе зазвучало глубокое уважение. — Нельзя развеять счастье заговором или проклясть того, кто уже ни о чём не думает. Поэтому она поступила иначе. Она не стала сражаться с их магией. Она стала сражаться с ними самими. Она насылала на них болезни, путала им дороги, сталкивала их лбами, воровала их силу по крупицам. Она была хаосом против их идеального порядка. Дикой, непредсказуемой силой против их убаюкивающего контроля.

Василиса тяжело вздохнула, и плечи её на миг опустились.

— Битва длилась десятилетиями. Яга не смогла их уничтожить. Но она смогла их измотать. Она истощила их так, что они потеряли почти всю свою мощь и впали в спячку, спрятавшись где-то на дальнем, холодном севере. Но и сама Яга заплатила за это страшную цену. Она отдала почти всю свою силу, чтобы лишь усыпить их. Она не победила. Она добилась ничьей. Очень, очень дорогой ничьей.

Теперь всё встало на свои места. Почему Яга такая… уставшая. Почему она не вмешивается сама во все эти дела с Железным Князем. Почему она выбрала меня.

— И теперь Князь… — начала я, но голос сорвался.

— Да, — закончила за меня Василиса. — Каким-то образом Железный Князь узнал эту легенду. Он нашёл одного из братьев. Ослабленного, но всё ещё невероятно могущественного. И он натравил его на тебя, Ната. Потому что твоя сила, эта дикая, живая энергия, которую в тебе пробудила Яга — единственное, чего они боятся. Ты для них — новая Яга.

— Ой, всё… — пропищал Шишок мне на ухо таким тоненьким голоском, что я едва его расслышала. — Я в обмороке, официально, не кантовать. Можете съесть мои запасы орехов, мне уже всё равно…

Я искоса глянула на Фёдора и Соловья. Они даже ухом не повели, полностью поглощённые рассказом. Зато глаза Василисы на мгновение скользнули по моему плечу, и она едва заметно кивнула, словно говоря: «Слышу твоего паникёра».

Но мне было не до Шишка. Я смотрела на свои руки. Обычные руки. Те самые, что недавно превратили в пыль зачарованный меч Тугарина. Значит, вот оно что. Это не просто какой-то дар. Это оружие. Оружие против врага, которого боится даже сама Баба-Яга. Ответственность, свалившаяся на меня, была такой тяжёлой, что, казалось, я сейчас просто провалюсь сквозь пол этой избы.

Глава 2

Рассвет прокрадывался в мир на цыпочках, серый и стылый, словно кто-то высыпал на небо ведро мокрой золы. Он нехотя цеплялся за верхушки сосен, будто боялся увидеть, что принесёт с собой этот новый, полный тревог день. Я стояла у самой околицы, поглубже запахиваясь в тяжёлый овчинный тулуп, который с плеча отдал мне Фёдор. Рядом со мной топтались на промёрзлой земле они оба. Моя нелепая, удивительная, невозможная гвардия.

Фёдор, как всегда, молчал. Он просто смотрел на меня, не отрываясь, и в его обычно спокойных глазах плескалось столько неприкрытой тревоги, что у меня предательски защемило сердце. Хотелось всё отменить, развернуть коня и остаться здесь, в этом тихом городке, где всё было понятно и просто.

Дмитрий, напротив, суетился и излучал бодрость. Он уже в десятый раз обошёл моего коня, проверяя, надёжно ли закреплены перемётные сумы. Казалось, он умудрился запихнуть в них половину своей купеческой лавки, на все случаи жизни.

— Так, слушай сюда, — деловито начал он, поправляя ремень на одной из сум. — Здесь лепёшки, свежие. Тут мясо вяленое, хватит надолго. Вот это — тёплая накидка на случай дождя, не промокает. А вот здесь… — он вдруг понизил голос до заговорщицкого шёпота и подмигнул, — фляжка с отличным южным вином. Согревает лучше любого костра, а уж храбрости придаёт — проверено на себе!

— Спасибо, — я попыталась улыбнуться, но губы слушались плохо, и улыбка вышла кривой и жалкой.

— Ната, ну может, не надо? — заскулил прямо в ухо Шишок, вцепившись своими веточками-лапками в меховой воротник так, словно его вот-вот унесёт ураганом. — Ну куда ты одна? Там же страшно! И холодно! И наверняка голодно! А тут так хорошо! Аглая пирожки с грибами обещала испечь! С гри-ба-ми! Ты слышишь? Это же божественная идилия! А ты меняешь её на какую-то сомнительную поездку в неизвестность!

Я сделала вид, что не слышу его панического писка, и подошла к Фёдору. Он неловко кашлянул, словно собираясь сказать что-то важное, но в итоге лишь протянул руку к моему поясу, где висел его охотничий нож. Он отдал мне его ещё вчера, но сейчас, видимо, хотел убедиться, что он на месте. Его огромные, твёрдые от мозолей пальцы на мгновение коснулись моей ладони, и по руке тут же пробежала волна тепла.

— Возвращайся, — хрипло сказал он. Всего одно слово, но в нём было всё: и просьба, и приказ, и надежда.

— Обязательно, — пообещала я, и голос мой прозвучал твёрже, чем я ожидала. Это было похоже на клятву.

Ловким движением я запрыгнула в седло. Конь, щедрый подарок Дмитрия, нетерпеливо затанцевал на месте, выпуская из ноздрей облачка пара. Я в последний раз обернулась. Хмурый охотник и нарядный купец стояли плечом к плечу, глядя мне вслед.

Первым делом — к Кощею. Это решение пришло в голову внезапно, но я сразу поняла, что оно единственно верное. Яга была где-то далеко, в дремучем лесу, а Кощей… Кощей был относительно рядом. И уж он-то точно знал об этом мире куда больше, чем все знахарки и мудрецы вместе взятые. Да, он злодей, циник и вообще неприятный тип. Но он был древним. А значит, он не мог не слышать о Горынычах.

Дорога до его мрачной твердыни показалась мне бесконечной. Лес вокруг менялся с каждым часом. Весёлые светлые берёзки уступили место корявым, поросшим мхом елям, которые тянули к тропе свои узловатые лапы. Звонкие птичьи трели смолкли, и их сменила гнетущая, гулкая тишина. Даже неугомонный Шишок притих и только изредка жалобно всхлипывал у меня под ухом.

Когда из-за серых скал показались чёрные, будто опалённые огнём, башни его замка, у меня внутри всё сжалось от неприятного холода. Огромные ворота, скрипнув так, словно жаловались на свою тяжёлую долю, медленно отворились сами собой, приглашая войти. Я въехала в пустой двор, спешилась и, оставив дрожащего коня, решительно шагнула в полумрак тронного зала.

Он сидел на своём троне из чёрного, как ночь, камня. Всё такой же тощий, бледный и до жути элегантный в своём тёмном кафтане. На его тонких, бескровных губах играла привычная ядовитая усмешка.

— Какая приятная неожиданность, — протянул он своим скрипучим, похожим на шорох старого пергамента голосом. — Дикая ведьмочка собственной персоной пожаловала в мои скромные чертоги. Что же случилось, дитя? Сбежала от своих «деревенских» ухажёров? Решила променять их топор и тугой кошель на вечную жизнь и несметные сокровища? Решение похвальное. Хотя и несколько запоздалое.

— Я пришла за советом, Кощей, — сказала я, изо всех сил стараясь, чтобы мой голос не дрожал.

Он лениво приподнял тонкую бровь. Его холодный взгляд скользнул по моему плечу, где Шишок отчаянно пытался притвориться частью мехового воротника. Фамильяр испуганно пискнул и замер окончательно.

— Советом? — переспросил он с издевкой. — Я не раздаю советы бесплатно, девочка. Особенно тем, кто когда-то имел глупость отказаться от моего более чем щедрого предложения.

— Я заплачу. Мне нужно знать всё, что ты знаешь о Горынычах.

Одно это слово заставило его замолчать на полуслове. Ядовитая усмешка медленно сползла с его лица. Он выпрямился на троне, и его глаза, обычно полные ледяной скуки и насмешки, вдруг стали тёмными и глубокими, как заброшенные колодцы. Он долго, очень долго молчал, глядя куда-то сквозь меня, и в этой внезапной тишине было больше угрозы, чем в любом его колком слове.

— Откуда… — наконец произнёс он, и голос его прозвучал глухо и совершенно по-чужому, — ты знаешь это имя?

— Мне рассказала Василиса Премудрая. Железный Князь натравил одного из них на меня.

Кощей медленно, плавно поднялся с трона. Он больше не походил на скучающего аристократа. Теперь передо мной стоял тот, кем он и был на самом деле — древнее, бессмертное и невероятно опасное существо.

— Значит, Глеб всё-таки разбудил это старое зло, — пробормотал он так тихо, что я едва расслышала. — Глупый, самонадеянный мальчишка. Он играет с огнём, который сожжёт не только его врагов, но и его самого вместе с его железными игрушками.

Глава 3

Прощание вышло коротким, скомканным и до боли неловким. Не потому, что сказать было нечего, а ровно наоборот — слов было так много, что они застревали в горле. Но Фёдор ничего не говорил. Он просто подошёл и накрыл моё плечо своей огромной, тёплой ладонью. От этого простого прикосновения по телу разлилось такое спокойствие, такая уверенность, что никакие слова были не нужны. В этом молчаливом жесте было всё: и «береги себя», и «я буду ждать», и «только попробуй не вернуться».

— Ната, а ты точно уверена, что эта старая карга нас ждёт? — раздался над ухом жалобный писк. — А вдруг у неё запасы орехов кончились? Или, может, она вообще переехала? Знаешь, сейчас так модно менять место жительства! Вдруг она теперь на югах, у тёплого моря виллу себе отгрохала? Там и солнце, и орехи вкуснее!

— Шишок, замолчи, — беззлобно проворчала я, покрепче перехватывая поводья. Конь был хорош — сильный, спокойный, шёл ровной рысью. — Яга — это не человек, чтобы переезжать. Она часть этого леса. Куда ей деваться?

Первые часы пути я чувствовала себя на удивление сильной и уверенной. То прозрение, что снизошло на меня во время тренировки с Соловьём, не отпускало. Моя сила была не огнём, не разрушением. Она была водой. Способностью не ломать, а возвращать всё к истокам, к первоначальному состоянию. Я больше не была слепым котёнком, который тычется носом во все углы. Теперь у меня был внутренний компас, нужно было лишь научиться его слушать. А кто научит этому лучше, чем та, кто всё это и затеяла?

Лес вокруг был знакомым и дружелюбным. Тот самый, по которому я когда-то неслась сломя голову, спасаясь от механического волка. Светлые берёзовые рощи сменялись весёлыми полянками, залитыми тёплым солнечным светом. Казалось, вот-вот из-за дерева покажется та самая тропинка, которая сама, как по волшебству, выведет меня к избушке на курьих ножках.

— Гляди! Гляди, какой гриб! — восторженно завопил Шишок, едва не свалившись с моего плеча. Он тыкал своей лапкой-веточкой в сторону огромного подосиновика с такой яркой оранжевой шляпкой, что та казалась маленьким солнышком. — Давай его сорвём! Ната, ну давай! Представляешь, как мы его вечером на костре зажарим? С дымком! М-м-м, это же будет божественно! У меня уже слюнки текут!

— Нам некогда грибы собирать, — отрезала я, хотя у самой от его красочных описаний предательски заурчало в животе. — Нужно спешить.

Но чем дальше мы углублялись в чащу, тем сильнее менялось всё вокруг. Солнце словно кто-то выключил — оно просто исчезло за плотной серой пеленой туч. Весёлые берёзки уступили место хмурым, поросшим седым мхом елям, которые стояли так плотно, что их ветви сплетались над головой в тёмный купол. Воздух стал густым и неподвижным, а тишина — неправильной. Не живой, наполненной шелестом листьев и птичьими голосами, а мёртвой, ватной, давящей на уши.

И тропинка… она просто исчезла. Растаяла под копытами коня, будто её и не было. Я остановила его, растерянно оглядываясь по сторонам. Вроде бы я шла правильно. Сердце, мой новый компас, подсказывало, что избушка где-то совсем рядом, за этой стеной деревьев. Но вокруг была лишь глухая, неприветливая чаща.

— Так, спокойно, — пробормотала я сама себе, пытаясь унять подступающую тревогу. — Просто немного сбилась с пути, с кем не бывает.

Я развернула коня и поехала в ту сторону, где, по моим расчётам, должна была остаться знакомая поляна. Мы ехали, наверное, с час, но пейзаж не менялся. Всё те же хмурые ели, всё та же гнетущая тишина. И вдруг я увидела его. Старый, трухлявый пень, своей формой до жути напоминающий сгорбившуюся старуху в платке. Я точно помнила, что проезжала мимо него совсем недавно.

— Показалось, наверное, — неуверенно сказала я вслух, чтобы хоть как-то нарушить молчание.

— Что показалось? Что мы сейчас упадём в голодный обморок? Мне это не кажется, это медицинский факт! — тут же отозвался Шишок. — Мой маленький, но очень гордый организм требует срочной подзарядки в виде горсти кедровых орешков!

Я проигнорировала его нытьё и поехала дальше, стараясь держаться как можно прямее. Прошёл ещё час. Я уже злилась на себя, на лес, на свою бестолковость. И тут впереди, прямо по курсу, снова показался он. Тот же самый пень. С той же самой стороны.

— Да что за чертовщина?! — не выдержала я и резко натянула поводья. Конь испуганно всхрапнул и попятился.

Теперь уже не было никаких сомнений. Я развернулась и поехала в совершенно противоположную сторону. Я петляла, сворачивала наобум, пыталась обмануть этот проклятый лес. Но спустя какое-то время, вымотанная и злая, я снова выехала к нему. К этому ухмыляющемуся трухлявому пню.

— Хозяйка… — начал Шишок подозрительно тихим, трагическим голосом. — У меня для тебя две новости. Одна плохая, а вторая — очень плохая. С какой начать?

— Давай с очень плохой, — устало выдохнула я, соскальзывая с седла. Ноги подкашивались от усталости и напряжения.

— Мне кажется, эта лесная навигационная система окончательно сломалась! — прошептал фамильяр мне на ухо. — Мы уже третий раз проезжаем мимо этого деревянного идола! Клянусь всеми орехами мира, он мне в прошлый раз подмигнул!

Я опустилась прямо на мокрую траву рядом с этим злосчастным пнём и обхватила голову руками. Шишок был прав. Лес не просто не пускал меня. Он водил меня кругами, как слепого щенка, издевательски возвращая на одно и то же место.

— Это всё Яга! — вдруг догадался Шишок, и в его голосе зазвенели панические нотки. — Это она нас не пускает! Она прознала, что мы идём съесть все её припасы, и устроила нам эту… закольцованную дорогу! Какая коварная старуха! Я всегда говорил, что ей нельзя доверять! Жадная, вредная…

Я подняла голову и посмотрела на серые, равнодушные стволы деревьев. Нет. Это была не злость и не коварство. Я чувствовала это. Лес не был враждебным. Он был… как запертая дверь. Он просто не давал мне пройти дальше. Это было не наказание. Это было испытание.

Первый экзамен на пути к Яге. И я его с треском проваливала.

Глава 4

Я смотрела, как призрачный слизень, эта омерзительная, студенистая тварь, медленно перетекает по деревенской улице, и меня колотило. Но не от страха. От отвращения и какой-то ледяной, звенящей в ушах ярости. Это существо не убивало. Оно поступало гораздо хуже – оно воровало. Воровало слёзы, боль, саму память о горе. Оно превращало живых людей в пустые, безразличные оболочки, высасывая их скорбь, словно вампир – кровь. И я отчётливо поняла, что это и есть моё первое настоящее испытание. Не поединок на мечах, не схватка с механическим чудищем. Что-то совсем иное, куда более жуткое.

– Ната, оно сюда ползёт! – отчаянно заверещал Шишок. Он уже вскарабкался ко мне на голову и пытался зарыться в мозги-и-и, словно в норку. – Оно сейчас и нашу скорбь сожрёт! А у меня её, между прочим, целый воз! Я ведь скорблю по всем несъеденным орехам этого мира! Это великая, вселенская печаль! Не отдам!

– Цыц, паникёр, – прошипела я, вжимаясь в тень старой избы. Воздух рядом с тварью становился плотным и холодным, как в погребе. – Оно нас не видит. Оно чувствует только… пустоту внутри людей.

Я затаив дыхание наблюдала, как существо проползает мимо, оставляя за собой шлейф абсолютного безразличия. В голове, как молот по наковальне, билась одна-единственная мысль: как с ним бороться? Напасть? А чем? Меч пройдёт насквозь, огонь его не возьмёт. Оно само – сгусток тумана и печали. И тут меня осенило. Кощей. Его слова, брошенные как бы невзначай: «Огонь не тушат огнём, его тушат водой». Эта тварь питается забвением и тишиной. Значит, моё оружие – память и крик. Если оно пьёт пустоту, я должна напоить его болью. Настоящей, чистой, концентрированной болью.

– Шишок, сиди здесь и носа не высовывай, – приказала я, осторожно выскальзывая из своего укрытия.

– А ты куда?! – испуганно пискнул он, выглядывая из моих волос. – Не бросай меня! Мне тут одному страшно! Вдруг оно вернётся за моей скорбью?!

– Мне нужно найти одно место. И оно мне точно не понравится.

Я кралась по задворкам, перебегая от одного тёмного угла к другому, пока Пожиратель Скорби медленно насыщался на главной улице. Моей целью было кладбище. В такой старой деревне оно обязано было быть. И я его нашла. На холме за околицей, заросшее бурьяном и крапивой в человеческий рост. Старый погост, заваленный буреломом. Это было самое заброшенное и тоскливое место, которое я когда-либо видела. Покосившиеся деревянные кресты, провалившиеся могилы, и ни одного имени на камнях. Надгробные плиты были гладкими, словно их годами тёрли наждачной бумагой. Словно здесь лежали не люди, а просто… никто.

Я встала в самом центре этого мёртвого поля и закрыла глаза, вдыхая запах прелой листвы и сырой земли. Я протянула руки к холодным, мокрым от росы камням. Но я не пыталась их разрушить. Я пыталась их услышать. Я искала свою «воду», свою противоположность этой пустоте. Вспоминала слова Кощея: «Возвращение к истокам». Я тянулась не к камню, а к памяти, которая была заперта глубоко внутри него. К именам, которые когда-то были высечены на этих плитах. К людям, которые когда-то носили эти имена, смеялись, плакали и любили.

Я не приказывала. Я просила. Я звала их из небытия. «Вернитесь. Вспомните себя. Вы не никто. У вас были имена. У вас была жизнь, была любовь и была боль. Вспомните!».

Моя сила, тёплая и живая, потекла из кончиков пальцев. Она не разрушала. Она, как весенний ручей, просачивалась в мельчайшие трещинки на камнях, смывая с них пыль веков и пелену забвения. И случилось чудо.

Сначала на одном камне, потом на другом, на третьем… начали проступать буквы. Они не появлялись на поверхности, а словно просвечивали изнутри, разгораясь тусклым, серебристым светом. «Иван, сын Петра». «Марья, жена Степана». «Алёшка, 5 годков от роду». Имена. Десятки вспыхивали в ночной темноте, превращая заброшенное кладбище в поле, усеянное светлячками.

И в тот же миг в деревне раздался сдавленный всхлип. Потом ещё один. А затем воздух разорвал дикий, раздирающий душу вой чистого, беспримесного горя.

Я резко обернулась. В окнах изб один за другим загорался тусклый свет. Люди просыпались. И они вспоминали.

Я видела, как тот самый мужик, что бездумно точил топор, вдруг уронил его, схватился за голову и зарыдал, выкрикивая женское имя. Видела, как женщина, у которой выкипела вода, рухнула на колени и начала биться головой о земляной пол, оплакивая своего ребёнка. Вся деревня, ещё час назад бывшая царством сонных мух и безразличия, превратилась в один сплошной, душераздирающий плач.

И Пожиратель Скорби это почувствовал.

Он развернулся с неестественной быстротой и пополз в сторону кладбища, ко мне. Он учуял источник. Он учуял пир, какого у него не было уже сотни лет. Он полз, раздуваясь от жадности, предвкушая, как сейчас поглотит всю эту свежую, сладкую боль.

Но он жестоко ошибся.

Когда он вполз на кладбище, его буквально накрыло волной. Это был не тихий ручеёк забвения, к которому он привык. Это был ревущий океан. Океан чистого, незамутнённого горя. Скорбь сотен людей, копившаяся десятилетиями и вырвавшаяся наружу в один-единственный миг.

Тварь затрясло, как от удара молнии. Её призрачное тело пошло волнами. Она жадно попыталась втянуть в себя это горе, но оно было слишком сильным, слишком концентрированным. Это было всё равно что пытаться выпить водопад. Дух начал корчиться, сжиматься, его полупрозрачная плоть то темнела, то светлела. Он издал беззвучный крик, который я почувствовала всем своим существом, как удар под дых. Крик невыносимой агонии. Он захлёбывался. Он тонул в том, что было его пищей.

С последним конвульсивным содроганием Пожиратель Скорби просто… лопнул. Как мыльный пузырь. Распался на тысячи крошечных капелек тумана, которые тут же растаяли в ночном воздухе. И в тот же миг густая белая пелена, окутывавшая деревню, дрогнула и начала стремительно рассеиваться.

Я стояла посреди светящихся могил, и меня била крупная дрожь. Я победила. Я сделала это. Но радости не было. Только звенящая пустота и подступающая к горлу тошнота. Потому что из деревни доносился непрекращающийся, разрывающий душу плач.