Похороненная заживо

Похороненная заживо

Похороненная заживо.

Моя история началась осенним утром. Не было ещё восьми, но солнце к этому времени поднялось над городом, обещая тёплый день. Вообще, осень оказалась очень приятной, как и полагается на юге. Мы всё ещё не носили куртки, предпочитая лёгкую одежду, а некоторые люди до сих пор купались в море… Какие-то моржи.

В тот день воздух был пропитан запахом перезревших фруктов и морской соли, приторно-сладкая смесь, от которой обычно кружится голова. Я помню, как ненадолго задержалась у зеркала в ванной на первом этаже. Мама на кухне гремела посудой, снова разговаривая сама с собой или, возможно, с невидимым собеседником, которого она создала, чтобы заполнить пустоту в нашем огромном, холодном доме.

Я поправила лямку рюкзака, проводя пальцем по запотевшему стеклу, рисуя кривую улыбку, которая тут же потекла слезой конденсата. У меня было странное предчувствие, тяжесть в солнечном сплетении, будто я проглотила ледяной камень. Но я списала это на предстоящую контрольную по алгебре. Как же глупо и наивно это сейчас кажется.

Попращавшись с матерью, я покинула дом, где улица встретила меня обманчивым уютом. Золотые листья платанов шуршали по асфальту, словно шептали предостережения на древнем, забытом языке. Я надела наушники, отгораживаясь от мира ритмичной музыкой, и это стало моей первой фатальной ошибкой. Мир нужно слушать. Мир иногда кричит об опасности, а мы предпочитаем затыкать уши битами популярной попсы.

Я шла по привычному маршруту, мимо гаражей, расписанных граффити, где обычно пахло мазутом и сыростью. Сегодня там пахло иначе, табаком и чем-то кислым, похожим на несвежее мясо. Я заметила белую машину краем глаза, но мой мозг, привыкший к безопасности спокойного района, отказался воспринимать её как угрозу. Просто старый фургон, каких тысячи. Ржавчина на порогах напоминала засохшую кровь, а тонированные стекла казались черными дырами, поглощающими свет.

Рядом резко остановился белый микроавтобус, в который меня и затащили силой, захлопнув дверцу. Нет, всё произошло не так, как в кино. Не было никакой пафосной музыки или замедленной съемки. Был лишь скрежет раздвижной двери, похожий на вопль раненого зверя, и резкий рывок. Чьи-то грубые, пахнущие бензином руки вцепились в мою куртку. Я даже не успела испугаться, только удивилась. Мой рюкзак зацепился за дверной проём, и я услышала треск ткани. Звук, который почему-то врезался в память сильнее, чем боль. Меня грубо швырнули на грязный, ребристый пол салона. Лицо впечаталось в коврик, пропитанный пылью десятилетий. Во рту появился привкус меди. Я прикусила губу.

— Тихо, сука! — прохрипел голос над ухом, и тяжелый ботинок прижал мою шею к полу, перекрывая кислород.

Я барахталась, как рыба на льду, пытаясь вдохнуть, но в нос лез только запах резины и застарелого пота. Кто-то перехватил мои запястья, стягивая их пластиковой стяжкой так сильно, что кожа, казалось, вот-вот лопнет.

— Больно!

— Заткнись.

Мне на голову натянули мешок, а когда я попыталась закричать, то сильно ударили по почкам. Мне оставалось лишь смириться с похищением. И как я узнала позже, свидетелей этому не было, как ни удивительно. Ведь именно в такое время все идут на учёбу и на работу. Но тем не менее, это оказалось именно так.

Мы ехали минут сорок, после чего меня вытащили из салона и запихнули в сырой подвал с ржавой кроватью и ведром, которое служило туалетом. Похитителей оказалось двое. Мужчины лет тридцати с небольшим. Пуля и Лобзик — именно так они обращались друг к другу. Если первый имел вполне нормальный вид, то Лобзик казался садистом.

Да, определённо, Лобзик являлся существом иного порядка, ошибкой эволюции. Он был тощим, жилистым, с желтоватой кожей, туго обтягивающей череп. Его руки постоянно находились в движении: пальцы перебирали невидимые четки, сжимались и разжимались, словно он душил призраков. Но самым жутким оказались его зубы. Мелкие, редкие и острые, как у глубоководной рыбы. Когда он улыбался, обнажая эти серые пеньки, мне казалось, что он уже пробует меня на вкус.

Лобзик носил засаленный комбинезон, в карманах которого постоянно что-то звякало. Иногда он доставал оттуда инструменты, плоскогубцы, странные крючки, хирургические зажимы, и начинал любовно протирать их грязной тряпкой, не сводя с меня расфокусированного взгляда.

Подвал был его царством. Стены здесь «плакали» конденсатом, и в этих потёках, при свете тусклой, раскачивающейся лампочки, мне мерещились лица. В углах копошилась жизнь: жирные мокрицы, многоножки, сплетающие свои тела в отвратительные клубки. Запах плесени смешивался с аммиачным смрадом из ведра, создавая удушливую атмосферу безысходности. Казалось, сам воздух здесь был густым и липким, оседая на коже жирной невидимой пленкой.

Похититель всё это время странно смотрел на меня, будто что-то прикидывая, о чём-то мечтая. Я была не совсем тёмной и прекрасно понимала, что некоторые дядьки имеют склонность к несовершеннолетним. Но здесь, наверное, что-то другое.

— Что вам от меня нужно? — спросила я дрожащим голосом, глотая слёзы.

Меня трясло от всего пережитого, а также от мысли о возможных будущих неприятностях. Я съёжилась на скрипучей кровати, на прохудившемся матраце, с ужасом уставившись на своих похитителей.

— Если будешь себя хорошо вести, то ничего не произойдёт, — успокоил меня Пуля. — Всё зависит от твоего отца. Если мы с ним договоримся, то вскоре вернёшься домой.

Они требовали выкуп за меня, а ещё некоторые уступки. Мне на тот момент исполнилось только пятнадцать, и поэтому я никогда не вникала в отцовские дела. Да, он имел крупный бизнес, являясь владельцем отеля недалеко от Ейска. А ещё в Краснодаре у него была сеть супермаркетов, а в Сочи — отели.

— Просто делай то, что мы скажем. Без всяких глупостей.

Но меня терзала одна мысль. Они не скрывали лиц, а это означало, как мне было известно из фильмов и книг, что живой меня никто не собирается отпускать в любом случае.