- Как Вы можете?! - Кричала молодая девушка в лицо мужчины, что устало потирал переносицу, отвернувшись к распахнутому окну. Пытался совладать с головной болью, что сжимала огнем виски и шла рябью перед глазами. И примириться с собственным, вынужденным решением. Отвращением к самому себе. Собственным малодушием и беспомощностью. Трусливо избегал ее взгляда. - Папа, только не Вы! Скажите, ради всех Богов, что все это ложь! Вы не могли этого допустить, ведь так?! Ведь так, папа?!
- Элфрин, - выдохнул владыка, опускаясь на массивную, плетенную софу, темные волосы его, рассыпались по широкой и мощной спине.
- Прекрати истерику, немедленно! - Поднялась со своего места ее матушка. Высоко задрала острый подбородок, удерживая в руках бесценный горный хрусталь, с поблескивающей янтарем успокоительной настойкой, которой регулярно подлечивала расшалившиеся нервы. Элфрин же подозревала, что дорогая родительница, таким образом прикрывала свою привязанность к увеселительным напиткам. - Эгоистка! Ты бессовестная эгоистка, Элфри! Отец так долго потакал твоим прихотям, чем окончательно и бесповоротно разбаловал! Ты давно уже не дитя! И кроме твоих желаний, есть еще и обязанности! Долг перед семьей и нашим народом! Сколько еще ты собираешься нас позорить? Почему ты не можешь быть как твои сестры, Элфрин?! Где твое почтение? Где манеры? Я не воспитывала тебя так! Такое неспокойное время! И что вытворяет моя дочь?! И дражайший мастер Райнел снова жаловался на тебя! Снова! Ты опять сбежала с занятий?! Сколько это будет продолжаться? Чего ты добиваешься, Элфрин? Чего? Ведешь себя не как дочь Повелителя, а как грязный выпивоха из рода горных добытчиков! Что за слова такие? Где ты этого набралась? А твой вид? Так разве выглядят достойные льерины? О, Элфрин! Позор на мою голову! Позор! Да я себя не помню от стыда, что подарила этому благородному роду столь строптивое и дикое создание!
Девушка стояла у стены, почти пряталась за книжным шкафом, потупив взор. Отвечать не видела никакого смысла. Подобные разговоры заводились не впервой. И как бы девушка не объяснялась, какие доводы не приводила, увы - мать оставалась глуха и к ее просьбам, и к ней самой. А потому, все чаще она делала то, чего хотела, и молчала. В тишине и равнодушии сносила все нравоучения и наказания, давным-давно все решив для себя.
Вот и сейчас, она просто смотрела на мать и молчала. Пока та заходилась в новой, бесконечной тираде. Заламывала ухоженные, изящные ручки и давила из себя слезы, в надежде воззвать к совести своего дитя.
Видя безуспешность своих попыток, кричала на нее от бессилия. Бесновалась. Притопывала ножкой, срывая со стен рисунки дочери, и гобелены с изображением жестоких сражений.
- Пусть отец с тобой разбирается, раз я для тебя пустое место! Сегодня ты без ужина, Элфрин! Не заслужила!
Девушка злилась. На себя. На мать. На вечное сравнение ее с другими эльфийками. Истинными. Чистокровными. Воплощением самого совершенства. Мудрости и утонченности. Женской мягкости и красоты. Дара.
Элфрин всем эти была обделена. Пустышка. Даже уши ее были самыми обычными. А черты лица чуть грубоваты и простоваты. Никакой нежности и изящества! Волосы ее с самого рождения были лишены красок. Словно бы родилась она уже совсем седой. С уродливыми пятнами на теле. У других эльфиек такого не было. Гладкая, оливковая кожа без изъянов. Без огрех. А у нее - у Элфи, на животе огромное, коричневое родимое пятно, тянулось к самому женскому естеству, и на спине, под лопаткой, до черноты темная, большая клякса родинки. Бледная, до синевы кожа и малый рост. Слишком округлые бедра. Никакой тонкости и плавности линий! Даже ее мать - обычный человек, была в разы больше похожа на носителей крови древнего народа, чем Элфри, в которой эта кровь текла.
В детстве все это очень огорчало юную, ранимую девочку. Как и насмешки придворных. Утешения сестер и братьев не помогали. Мать изводила своим стремлением, сделать ее такой же, какими были все другие эльфийки: женщина наряжала ее в лучшие наряды, заставила лекаря сделать приспособление, призванное хоть немного удлинить, и исправить форму ушей ее ребенка. Элфри мучилась с ним не один год, живя в постоянном ощущении противной, ноющей боли. Но результата не было. Мать заставляя ее учиться больше других, и всяческими ритуалами пыталась пробудить в Элфри дар. Но как пробудить то, чего в девочке не было? И как бы не заверяли все вокруг дражайшую льеру Августину, что это напрасная затея, повелительница не останавливалась. С какой-то нездоровой одержимостью привлекала все больше и больше знающих к обучению дочери и проведению ритуалов над нею...
И все сильнее и сильнее разочаровывалась.
Злилась.
Видела в дочери собственную несостоятельность. Провал.
Всегда ставила в пример старших сестер, рожденных от первой льеры Владыки. Что давным-давно покинула Долину, отправившись в Туманные земли.
Новую госпожу древний народ принял равнодушно. Наследниками все равно становились чистокровные эльфы и трону ничего не угрожало. Смешенные браки уже давно не были чем-то новым и диковинным, а потому человеческую принцессу, принесшую богатства и новые земли, встретили почти радушно. Выказывая положенное почтение и уважение.
Отец любил Элфрин какой-то особенной, трепетной любовью. Баловал больше других. Многое позволял и на многое закрывал глаза. Берег. В тайне опасаясь, что сила его крови будет не столь могущественна, чтобы даровать любимому чаду бессмертие эльфов.
Отвела в взгляд в сторону, где за полупрозрачными занавесками виднелось озеро у подножья горы. Камень Вечности все больше и больше покрывался трещинами. Алыми, глубокими. Текла из них черная, густая кровь, смешиваясь с озерной тиной. Одна из главнейших святынь эльфов. С ней творилось что-то непонятное. Странное. Страшное. Слышала Эльфрин, как говорили старейшины на совете, о распространяющемся зле. О новом. Неизведанном, пришедшем в мир совсем недавно. Всего каких-то пять десятков лет тому назад. Пробуждая дремавших в далеких, черных землях, тварей. Все чаще они приходили на мирные людские земли. Осмеливаясь нападать и на горный народ, и посылать лазутчиков к границам эльфийских земель. Отряды Долины зачищали все. Но меньше нападений от того не становилось.