Полукровка. Проклятие эльфов

Глава 1.

Проклятие. Это слово висело надо мной с первого вздоха, тяжелее свинцового неба над фамильными башнями Альтарана. Проклятие рода, в котором я — нежеланное дитя. Недостойная ношения имени полукровка. Живой укор чести древней семьи.

Все это — я. Лилли. Мать, шепнувшая мне при рождении имя, умерла через сутки. Отец, граф Келебрим Астаран, забрал меня в свой замок не из любви, а по необходимости, его заставили, не оставив выбора.

Но истинное проклятье пришло не от него. Им стала графиня Элина Астаран. Его законная супруга, чистокровная эльфийская графиня с кровью лунных ручьев в жилах. Она не признала меня. Не признала этот гибридный жребий, эту помесь эльфийской изящности и драконьей ярости, застывшую в облике девочки. Для нее я была не дочерью, а челедью — осквернением, случайным пятном на безупречном генеалогическом древе. Она смотрела на меня так, словно я была пеплом, принесенным ветром с тех самых проклятых гор, где родилась.

Меня держали в тени. В буквальном смысле. Моим миром стал северный флигель замка Астаран — холодный, сырой, вечно продуваемый ветрами с Ледяных хребтов. Зимой иней рисовал на стёклах узоры, летом плесень цвела в углах. Идеальная клетка для нежеланного дитя.

Мой круг общения был узок: отец, чьи редкие визиты пахли вином и сожалением; мачеха, чей ледяной взгляд был острее клинка; моя сводная сестра, чистокровная и прекрасная Аэлин; старый учитель Маэльвин, пахнущий пылью свитков и грустью; да пара слуг — немой старик-конюх и горничная с пустыми глазами.

Меня не представляли гостям. Когда в замок наезжала знать, мои двери запирали на засов, а у окон выставляли стражу. Я была семейной тайной, позором, замурованным в камень.

«Ты должна целовать следы, по которым ходишь, девочка, — шипела леди Элина, заходя ко мне без предупреждения. — Ты дышишь лишь по нашей милости. Помни закон».

Закон Империи Айлиндор. «О чистоте крови и долге рас». Межрасовые союзы — преступление против естественного порядка. Отец, Келебрим Астаран, осквернил эльфийскую кровь, связавшись с драконицей. Императорский гнев был страшен. Отец спасся лишь ценою половины своих земель, горы золота и клятвы вечной верности. А я стала живым символом той цены. Напоминанием, что одно неверное решение может обратить в прах величие тысячелетнего рода. Один круг. Один оборот вокруг солнца до совершеннолетия, которое станет для меня не началом, а концом.

Леди Элина не уставала напоминать об этом. «Отсчитывай дни, девочка, — говорила она, и в её голосе звенело нетерпение, слаще меда. — Твой восемнадцатый рассвет станет для этого дома восходом очищения. Ты перестанешь быть нашей проблемой».

Я понимала. После этого порога меня ждёт не дорога, а пропасть. У меня есть знания, вбитые Маэльвином: история падших империй, генеалогии великих домов, мёртвые языки и теория элементальных потоков. Я знаю, как устроен мир Айлиндора и его соседей. Но я не знаю, как в нём жить. Как просить хлеба. Как не наступить взглядом на того, чей капюшон украшен фамильной змеёй. Как заставить это тело, эту помесь, слушаться в мире, где каждый шаг полукровки — уже вызов.

И есть ещё магия. Вернее, её жалкое, опасное подобие. Она во мне не течёт рекой, как у эльфов. Не пылает котлом, как, должно быть, было у матери. Она — клубок влажных, дымящихся ниток, которые я не могу распутать. Иногда, от злости или страха, предметы вокруг начинают дрожать. Чашка может треснуть пополам. Пламя свечи — вытянуться в нить и зашипеть голубым. Раз в детстве, когда Аэлин назвала меня щенком драконихи, воздух между нами сгустился и ударил её тепловой волной. С тех пор я сжимаю себя в комок, стараясь не использывать свою магию. Моя магия — это не дар. Это симптом болезни. И в мире за стенами Альтарана болезнь либо выжигают, либо сжигают её носителя.

Холодный воздух лизнул лицо ледяным языком. Снова разошёлся шов в раме — щель, которую я всё лето затыкала обрывками ткани и старыми страницами из книг Маэльвина. Бросилась к окну, вдавила проклятый комок обратно. Заболеть сейчас — смерти подобно. Леди Элина скорее пришлёт мне погребальные свечи, чем лекаря. Моя лихорадка стала бы для неё лучшим развлечением за ужином.

Комната моя была не лучше, чем у слуг. Каморка под самой крышей, где зимой гулял ветер, а летом стояла духота. Жесткая кровать с колючим грубым бельём, стол с выщербленной столешницей, два стула, что шатались на неровных ножках, и крохотный шкаф. В нём висело три платья: два серых, одно землистого цвета, все — без поясов, вышивки и намёка на покрой. Просто мешки из простой ткани. Я помнила, как мимо меня, словно видение, проносилась Аэлин в одеждах цвета морской волны и рассвета, в шелках, что шептались при ходьбе. Моё тело никогда не знало тяжести настоящей парчи или ласки шёлка.

Дверь распахнулась без стука. Я уже отучилась вздрагивать. Обернулась — на пороге стояла Аэлин. Она осмотрела меня быстрым, оценивающим взглядом — от стоптанных домашних туфель до неубранных волос. В её глазах не было ненависти. Было что-то похуже: холодное, безразличное превосходство.

— Ли, — произнесла она мое унизительное сокращённое имя. — Мама приказала, чтобы ты немедленно явилась на кухню.

Передав приказ, она развернулась и исчезла, даже не дождавшись ответа. Шлейф тончайших духов — горький миндаль и зимняя роза — повис в сыром воздухе моей конуры на несколько секунд после неё.

Гневать мачеху было смерти подобно. Я, не раздумывая, кинулась вниз по чёрной, винтовой лестнице прислуги, сердце колотясь где-то в горле.

Я влетела на кухню, едва переводя дух. Воздух здесь был густым, как бульон: пар от котлов, запах дорогих специй, жар раскалённых плит. Царила лихорадочная суета. Леди Элина, подобно полководцу перед битвой, отдавала приказы, тыча тонким пальцем в списки.

«...фазана под соусом из золотых ягод, не вздумайте экономить на шафране! И ледяное вино из глубин погребов, слышите? Не то, что пьём мы, а императорское!»