Понаехали!

Глава 1 В которой царь-батюшка думу думает и не в одиночестве

Глава 1 В которой царь-батюшка думу думает и не в одиночестве

…закопав труп, посадите сверху редкие и охраняемые растения, выкапывать которые незаконно.

Из книги добрых советов.

Милостью Богов пресветлейший и державнейший великий государь и великий князь Луциан Пересветович всея Великия и Малыя и Белыя Беловодья самодержец: Китежский, Великоградский, Новогородский, царь Дальногорский, царь Приморский и царь Северных земель изволил маяться. Что животом, который вновь раздулся, сделался непомерно велик и даже пышные складки парадного облачения, казалось, не способны были скрыть и малой толики того величия, а теперь вот и скукою.

В парадной зале было жарковато.

Ветерок проникал сквозь распахнутые окна, гулял под расписным потолком, изредка обдувая покрасневшее от жары царское лицо. Хотелось скинуть шапку парадную, шубу, шелка вот эти вот, которые, казалось, пропитались испариною и прилипли к телу. Убрать посох.

Венец, сделавшийся непомерно тяжелым.

Выгнать бояр, что расселись по лавкам и подремывали под мерный голос чтеца. А тот, ирод проклятый, не спешил. Нет бы скоренько изложить суть да дело, так он разливается мыслею по древу… и главное, мысль эту государь-батюшка упустил.

Вот как есть, упустил.

Об чем он вовсе?

О школах храмовых, которые он, Луциан, приказал открыть, дабы учить грамоте всех людей свободных, а буде на то желание хозяйское, и холопского сословия, но за плату.

Школы – дело хорошее.

Пусть там старший жрец недовольный был. Вона, пристроился в уголочке, оделся нарочито скромно, в рясу черную, из сукна, которым иной селянин побрезгует. Губенки поджал, на царя своего не смотрит. И боярство при нем.

Чигиревы, Муховедовы.

Медведев рядышком склонился, сгорбился, желая меньше стать, потому как неудобственно, что человек божий худ да сухопар, тогда как сам Медведев – чисто медведь, да еще в шубе. Но слушает, едва ль дыхание не затаивши. После челобитную составят очередную, тут и думать нечего. Станут рядиться, мол, дурная затея эти вот школы. На кой народу грамота? Писцы вон есть, чтоб составить прошение, коль нужда выйдет. Или кляузу какую. Или еще чего. А от излишнее грамоты повальное один только вред.

Да и храмам тяжко.

Храмы, они ж для иного придуманы…

…магики тоже не радые. От них Ступенцов сидит. И явился ведь, не постеснялся государя-батюшки, в платье иноземном. Парика вздел. Лицо набелил. Срамота.

Хотел было Луциан сплюнуть, но одумался. Брови насупил. Глянул на писца, который продолжал себе бубнить, только изредка от мухи назойливой, что над головою кружилась да на лоб присесть норовила, отмахивался.

Тоска…

…маги тоже школам не рады, хотя, казалось бы, им-то какая забота? Или с того, что велел Луциан по этим школам прохаживаться да наглядывать детишек на предмет одаренности? Так ведь за таких-то с казны платить велено.

Или чуют…

Не дураки, небось. Дар-то сам по себе что? В том и дело, что ничего-то. Оно ж как меч боевой. Один воевать им станет, другой по глупости сам зарежется. Учить надобно.

И понимают, что дело этое на них возложат. Оттого и хмурится, поглядывает на бояр, пытаясь понять, с кем союзничать. Троепаловы? Сами не маги и магов недолюбливают с одной стороны, а с другой сколько они к тем же Никановским сватались, пытаясь взять кого из девок, пусть слабосильных, но способных силу детям передать. Если магики пообещают поспособствовать, то Троепаловы поддержат.

Курские.

Седовы…

Один Гурцеев в стороне стоит, на посох свой опираясь, глядит на прочих мрачно, недовольно. Из старых, верных, которые служить готовы, ибо клятву давали. И по-за чести родовой. Но мало их осталось, да и… старший Гурцеев служит, а вот про младшего сказывали, что норовом отнюдь не в батюшку пошел, что не столько о чести родовой заботу проявляет, сколько об интересах Гильдии.

Надо бы их вовсе разогнать…

Эта мысль вызвала совсем уж недоброе бурление в животе, и Луциан, поняв, что еще немного и вовсе опозорится перед верными подданными – мелькнула дурная мыслишка, что потравили, но государь-батюшка от нее отмахнулся – встал.

Тотчас смолк писец.

И бояре поспешили повскакивать с лавок, только лишь Сенятовский замешкался, не сообразивши спросонья, что заседание-то завершилось. Но и он вскочил, шапку свою ручищею придержавши.

- После договорим, - сказал Луциан важно и, развернувшись, неспешною поступью, - хотя организм как раз-то требовал поспешить – двинулся прочь. За ним потянулись рынды и просители, коих, как обычно, вышло много. Но их аккурат и задержали в дверях на царскую половину.

И уже там Луциан шагу прибавил.

Успел.

…а может, и вправду потравили? Вона, читал он, что есть такие яды, которые не сразу действуют, а через седмицу или даже две, вызывая в теле человеческом немалые возмущения. Собственное тело возмущалось изрядно.

Глава 2 Где ведьмы отправляются в путешествие, да не одни, но с немалым сопровождением

Глава 2 Где ведьмы отправляются в путешествие, да не одни, но с немалым сопровождением

Мое отношение к окружающим зависит большей частью от того, с какой целью они меня окружили.

Из личной беседы со старым опытным некромантом.

Стася совершенно не удивилась, обнаружив на пристани Козелковича с супругой, тещей, тещиною дочкой, на сей раз одетою прилично, как подобает барышне хорошего рода, с Лилечкою и свеями, Лилечку окружившими этаким кольцом.

Только подумалось, что уж теперь точно все собрались.

Ан нет…

- Государыня ведьма! – зычный голос Фрола Матвеевича вспугнул чаек, что поднялись по-над водою белым галдящим облаком.

Стася закрыла глаза. Не помогло.

- Государыня-ведьма! – отозвался и Матвей Фролович поспешая за братом.

- И они? – как-то обреченно осведомилась Эльжбета Витольдовна, то ли у Стаси, то ли у своей приятельницы, то ли вовсе просто так, в стороночку, на ответ не особо рассчитывая.

Купцы шествовали по пристани со всей возможной поспешностью. За ними цугом вытянулись люди в одинаковых темно-зеленых кафтанах. Люди катили бочонки, тащили сундуки, корзины, что-то еще. Где-то там, совсем уж в отдалении, блеяли овцы да заливался отчаянным криком петух, явно не желавший отправляться в столицу.

- Батюшка беспокоится, - сказала Баська, носом шмыгнувши от избытка эмоций.

- Агась, - ответствовала ей Маланька, перехватывая корзину с котятами. Корзина была огромной, но и котят в нее влезла дюжина. Для остальных, впрочем, нашлись и другие корзины.

- Едва поспели, - сказал Фрол Матвеевич с укором. – Оно ж рано еще!

Солнце уже поднялось высоко, но, видать, недостаточно высоко.

- И без обеду, - Матвей Фролович головой покачал укоризненно.

- Корабль чужой…

- …будто не родные вовсе…

Купцы замолчали, уставившись на Стасю. И в глазах их виделся немалый укор.

- А…

- У батюшки своя ладья имеется, - поспешила пояснить Баська. – Он и довезет.

- И мой… тоже довезет, - Маланька не собиралась уступать подруге. – Только скажи!

Стася благоразумно промолчала, что две ладьи для одной её многовато.

- От и чудесно, - нарочито бодро произнесла Марьяна Францевна. – Не будет нужды ютиться в тесноте… мага отправим к купцам, а вы, моя дорогая…

- Вместе с ним, - закончила Стася. И улыбнулась. Надеясь, что улыбка получилась в должной мере дружелюбною.

- Вам удобнее будет с нами, - Эльжбета Витольдовна хмуро поглядела на Ежи, чье присутствие явно, по её мнению, было лишним.

- Я сама решу, где мне будет удобнее, - отрезала Стася чересчур, пожалуй, резко.

Но…

…за прошедшую неделю ведьмы достали её неимоверно. И ведь, если посмотреть, ничего-то они не делали, никуда-то они не лезли, просто были рядом. И…

…ведьме надлежит держаться с людьми отстраненно, ибо в противном случае люди имеют привычку забывать, кто есть ведьма.

…дорогая, связи стоит устанавливать с людьми, которые и вправду что-то да значат. Ваша привязанность к этой девочке, безусловно, мила, но к чему тратить свое драгоценное время…

…этот юноша и так получил от вас больше, чем следовало. Пусть будет благодарен, что вовсе жив остался. Ни к чему эти визиты. Вы все равно силу ему не вернете, а надежду дадите.

…послушайте, в провинции, конечно, нравы иные, но жить в одном доме с посторонним мужчиной… этот маг не про вас…

И на все-то у них находились советы. Ненавязчивые, отнюдь.

Но…

Раздражало.

И раздражение крепло день ото дня. Вот и выплеснулось.

Эльжбета Витольдовна губы поджала и отвернулась, сделавши вид, будто совершенно не понимает, чем заслужила подобную отповедь. Пожалуй, будь Стася помоложе, она бы смутилась.

И извинилась бы.

И конечно, сказала, что рада будет сделать все так, как Эльжбете Витольдовне угодно. Но… то ли старше она стала, то ли умнее, то ли все сразу, но Стася промолчала. И услышала тихое:

- Правильно, детонька… не стоит подпускать их близко.

Не стоит.

Но и далеко они не уходят.

- Что ж, - барон Козелкович кивнул купцам, которые в свою очередь барону поклон отвесили. – Так и вправду лучше. До волока дойдем, а там, если получится, по воде и до самого Китежа.

- Лучше дорогой…

- Не стоит, - барон покачал головой. – Три дня дожди шли, тракт старый, наверняка, развезло. Да и дольше получится. А вода на порогах как раз высокая…

- Волок дороже обойдется, - недовольство Верховной ведьмы ощущалось кожей. И Стася не утерпела, поскребла руку.

Глава 3 Повествующая о том, что и ведьмакам порой приходится тяжко

Глава 3 Повествующая о том, что и ведьмакам порой приходится тяжко

Загадочная женщина с удовольствием загадит вашу жизнь.

«Вестник Китежа», рубрика знакомств.

Аглая грелась на солнышке, думая, что вовсе даже не хочет возвращаться в Китеж. В конце концов, что она в этом Китеже забыла-то? Там и солнышка нет. То есть, имеется, конечно. Куда ему, если подумать, деваться с небосвода? Встает, греет себе, заливает улочки светом, но приличным дама от того света беречься надобно.

Не гулять.

А если и выходить, то прячась от солнца под зонтиками, дабы сберечь правильную бледность кожи. Собственная Аглаи, надо полагать, уже обрела неблагородную смуглость, от которой придется избавляться, иначе станут шептать за спиной…

- И пускай, - тихо произнесла она, и кошка приоткрыла левый глаз, а потом закрыла. Вот её-то подобные глупые проблемы нисколько не волновали.

Была бы шерсть чистой.

- Госпожа ведьма? – размышления Аглаи, в которых она пыталась понять, стоит ли и вправду лицо отбеливать или же не надо, раз она все одно в свете не появится – без мужа-то неприлично – были прерваны баронессой Козелкович. – Госпожа ведьма… разрешите вас, если возможно сие, на беседу пригласить… прогуляться… право слово, не понимаю, к чему нас было тащить в этакую рань, если корабли все еще грузятся?

Вот у баронессы зонтик имелся. Полупрозначный, отделанный по краю кружевом, украшенный шитьем и даже парой шелковых лент, которые свисали, дразня ветер. Аглае вот тоже захотелось с этими лентами поиграть.

Самую малость.

- Слушаю вас, - вставать не хотелось, но Аглая была хорошо воспитана, и поэтому встала. И с баронессой пошла. Недалеко. Далеко уходить не стоит, а то Эльжбета Витольдовна вновь станет хмуриться.

Может, даже скажет, что Аглая позволяет себе лишнего.

Так она про Мишаньку… но сказала и замолчала. Аглая все ждала, ждала, когда же её по-настоящему ругать станут. Или, быть может, даже обвинят в неправомерном использовании силы. Или еще в чем-нибудь. Она мысленно даже приготовилась нести тяготы суда, но…

Никто и слова больше не сказал, будто бы… будто бы так оно и надо, чтобы из мужа девица какая-то… нервная до боли девица. У Мишаньки-то и прежде характер был непростой, а ныне вовсе испортился. Оно, конечно, и понять можно, все-таки сильнейшее душевное потрясение, но зачем верещать-то так?

И в волосы вцепился еще.

Ругался матерно, а девице матерно ругаться вовсе не к лицу. Аглая так и сказала. А он… она… в общем, пришлось вновь усыпить. И верно Эльжбета Витольдовна решила, что спящим его в Китеж проще доставить. А там уже, в Китеже, и решать надо, что делать.

- Знаете… к стыду своему, я право слово полагала, что ныне ведьмы совсем уж не те. Матушка моя вот сказывала, что в прежние времена ведьмы на многое способны были… - баронесса Козелкович шла неспешно, глядя прямо перед собою, и люди, которым случилось встретиться на пути её, сами расступались.

Вот у Аглаи никогда не выходило так.

Или… может, прав Мишанька? Баронесса – она из благородных, это чувствуют, тогда как сама Аглая, сколько ни учи, все одно селянкою останется.

- Но вы меня удивили. Поразили в самое сердце, - рука в кружевной перчатке с обрезанными пальчиками коснулась груди.

- Извините, - сказала Аглая, чувствуя, как заливается краской.

Она ведь, право слово, не специально.

- Ах, милая моя… бросьте… мужчины порой совершенно невыносимы! Так и хочется иногда взять и… превратить их. Его… - взгляд баронессы остановился на бароне, который о чем-то беседовал с Нормудом, сыном Асвуда. – Только не в девицу… потом думай, что с этой девицей делать. Да и то, ваш-то помоложе будет, его при удаче и замуж пристроить можно. А мой? Нет, не в девицу…

- В жабу? – предположила Аглая.

Баронесса задумалась, но ненадолго.

- Нет, пожалуй. В жабу, пожалуй, тоже не стоит. Жаба – это как-то… неблагородно. А он все-таки барон.

- Тогда олень? Олень – это в достаточной степени благородно? – поинтересовалась Аглая, чувствуя, что… нет, она вовсе не собирается превращать барона ни в жабу, ни в оленя, ни в кого бы то ни было. В конце концов, она и знать-то этого человека не знает. А превращать незнакомых людей – это признак дурного тона.

Да и с Мишанькою получилось случайно.

Совершенно случайно.

И Аглая сожалеет.

Наверное.

Или нет?

Если так, то… если его назад вернуть не выйдет, то получается… получается, что она… замужем? Но замужем за девицею – это как-то… чересчур. В обществе не поймут.

Или не замужем?

А если не замужем, то надо ли ей вновь выходить? То есть… запутано все.

- Олень? – баронесса глянула на мужа иным взглядом. – Что ж… особенно, если королевский. Знаете, такой, с рогами чтобы… большими.

Она даже развела руки, показывая, какого размера видит рога супруга. И тут же смутилась. Слегка.

Глава 4 О славном граде Китеже и жителях его повествующая

Глава 4 О славном граде Китеже и жителях его повествующая

Наш бумеранг вперед летит!

…из творчества одного очень молодого и очень талантливого автора, чьим крылам еще не случилось быть опаленными беспощадной критикой.

Китеж показался белым туманным облаком, сквозь которое мелькали золотые искорки крыш. Облако близилось, растекалось по водам Ильмень-озера этаким покровом. И соскользнув со стен городских, тот и вовсе растворился, превратившись в туман.

Стася глядела.

На стены городские, издали казавшиеся белоснежными. На башенки, что по-над стенами поднимались. На крыши их красные, черепитчатые. Смотрела на дома, издали глядевшиеся единым белокаменным лабиринтом. И на дворец, что стоял на вершине холма, возвышаясь по-над прочими строениями. Окруженный зеленью садов, гляделся он нарядным.

Игрушечным.

- Так-то тут белый город, - Фрол Матвеевич все еще изволил выказывать недовольство дочерью, которая сидела рядышком, на сундуке, и семечки грызла. Сосредоточенно так грызла, глядя исключительно себе под ноги. – Земля государева, он её и дает на обзаведение, стало быть. Поместья боярские, старые. Из новых кому редко перепадает землицы. Помнится, последним разом Засечным дозволено было терем поставить, но на самой окраине.

Зелень.

Много зелени.

Весь город ею окутан, укутан. И зеленый этот цвет смягчает прочие, примиряя темно-красный кирпичный колер черепицы с этой вот невероятною белезной стен.

- Там он дальше – купеческая слобода, - Фрол Матвеевич поглядел на дочку искоса. Та же поднялась, оперлась на борт – Стася даже немного испугалась, не случится ли дереву треснуть под тяжестью красоты девичьей – и теперь глядела на стольный град Китеж жадно, разом позабывши и о ссоре с батюшкою, и о женитьбе его, и даже о семечках. – Но тоже не для всех. Надобно не просто в гильдии купеческой состоять, но быть в числе первое сотни…

Купеческие терема мало отличались от боярских, во всяком случае на Стасин взгляд, даже понаряднее были со своими башенками, крышами да пузатыми куполами, разукрашенными во все цвета радуги.

- Далее идут те, кто попроще…

- А наш где?

- Нету нашего, - со вздохом признался Фрол Матвеевич и за бороду себя дернул, смущение испытывая немалое. И тут же поспешил. – А на кой нам туточки терем? Землица дорога. Подати высоки. Лавку поставить… изведешься весь! Нет, нам туточки и корчмы доставало. А вам, госпожа ведьма, в корчму неможно, но есть у меня знакомая…

- У меня дом. Быть должен, - сказала Стася без особой уверенности, потому как теория теорией, а на практике за триста лет с домом могло случиться всякое. В её мире дома бесхозными не оставались. И как знать, не придется ли Стасе воевать не столько с разрухой, сколько с какою-нибудь дальней роднею, которая вовсе не обрадуется возвращению законной наследницы.

Не говоря уже о том, что законность еще доказать надо будет.

Она поежилась.

- Так… оно-то да, но… ежели вдруг… есть тут одна женщина хорошая… вдова… на постой возьмет с охотою немалой.

Баська фыркнула и отвернулась, всем видом показывая, что она думает о всяких хороших женщинах, пусть даже и не вдовах, которые жить живут, приличными людьми кажутся, а потом берут и замуж выходят. Подло. За спиною.

- Эх… порол я тебя мало, - Фрол Матвеевич покачал головою с укоризной, правда, сказано сие было отчего-то виновато.

- Хорошо, - Стася хлопнула в ладоши. – Тогда так и сделаем. Сперва остановимся у этой вашей знакомой. На пару дней буквально. А там дальше видно будет…

…ведьмы ей тоже предлагали.

И дом.

И поместье. И школу навестить, самолично взглянуть на юных ведьм, которых обучали премудростям всяким. Может, даже самой поучиться. С ведьмами или вот личною наставницей. Настойчиво так предлагали. От этой настойчивости и появились в душе пренехорошие предчувствия.

Нет, у вдовы Стасе всяко спокойнее будет.

- Только… - она погладила Беса, который на корабле сделался тих и даже почти незаметен. – Вы её предупредите, что мы с котиками… ладно?

Достопочтенный Градомысл Зимославович не даром слыл человеком не только разумным – купец первой сотни иным быть не может – но и удачливым. Еще батюшка его, поклонившись когда-то Гильдии шелками из далекой страны Хинд – получил золотую бляху, а с нею и право поставить двор на Белой земле. И правом воспользовался, да… батюшкин терем до сих пор хорош был, пусть бы и давно ныла жена, что тесновато в нем стало, дескать, расширить бы, перестроить…

…можно подумать, позабыла, где и как росла. Небось, сговорили её всего-то с парой сундуков шитья да лисьею шубой. Батюшка еще тогда, помнится, все хмурился, приговаривая, что мог Градомысл и иную невесту выбрать.

Ругался даже.

Одного раза и вовсе вожжи взял, вразумления сына ради. А Градомысл тогда уперся рогом, мол, иной жены ему не надобно… и что вышло? Году не прошло, как Беленушкин отец в поход пошел, а вернулся с него с дюжиной жеребцов невиданной породы, махоньких да неказистеньких с виду. И все-то только руками разводили, мол, не кони это, а недоразумение одно.

Глава 5 Где открываются некоторые неприглядные истины, а еще случается знакомство с почтеннейшей вдовой

Глава 5 Где открываются некоторые неприглядные истины, а еще случается знакомство с почтеннейшей вдовой

Женщины живут дольше мужчин. Особенно вдовы.

Жизненное наблюдение, сделанное неким Пасюковым, старшим смотрителем погоста.

Эльжбета Витольдовна поглядела вслед ведьме, от которой будут проблемы… всенепременно будут и серьезные.

- Вы должны что-то сделать! – князь Радожский, подавшийся было за невестой, все же остановился и взор свой обратил на Верховную ведьму.

- Что именно? – уточнила Эльжбета Витольдовна.

- Что-нибудь!

- Хотите, в жабу превращу? – она помахала веером и поморщилась: пахло на пристани озером, рыбой, сырым деревом и многими иными вещами не самого приятного толку.

- Кого?

- Вас.

- За что?!

- За излишек дурости.

Радожский налился краской. Ишь, нервный какой… а чего он думал? Хотя понятно, чего они все думают. Что стоит девице какой увидеть этакого жениха, как она мигом от счастья своего сомлеет. И влюбится. И любить будет до самой своей смерти.

Идиёт.

Это Эльжбета Витольдовна произнесла мысленно, но, кажется, князь что-то такое понял. И покраснел.

- Это неприлично, в конце-то концов! – сказал он уже тише и без былой убежденности. – Объясните этой девице, что она должна…

- Ничего она не должна, - Марьяна Францевна вытащила из ридикюля кулек с тыквенными семечками. Семечки она ссыпала в ладошку. – И чем раньше вы сие поймете, тем легче станет жить. И не только вам.

- Жить? – Радожский вскинул руку, едва не попав локтем по лицу Эльжбеты Витольдовны.

И Аглаюшку напугал.

Аглая…

…с Гурцеевым еще беседа предстоит. И будет она, чувствовалось, нелегкою.

- Вот с этим?

- Не поверите, и помолвленными люди живут, - доверительно произнесла Марьяна Францевна, семечку раздавив. Шелуха полетела под ноги, мешаясь с шелухой же, скорлупой орехов, соломою и иным мелким мусором.

- Недолго, - Радожский накрыл узор ладонью. И как-то разом успокоился. – Вы слышали, что говорил этот… этот…

- Дух?

- Он самый… из-за него все и случилось!

- И случится еще раз, если будешь себя так дальше вести, - Марьяна Францевна семечку сжевала и новую раздавила. – Пойми, мальчик мой, что одно дело – вот такие…

Она ткнула мизинчиком в Аглаю, что стояла в стороночке, тиха и терпелива.

- Их с малых лет воспитывают, внушая, какими им надлежит быть. И то… случается, как видишь… неожиданность.

…княжну Гурцееву уже вынесли и отправили в собственный Эльжбеты Витольдовны дом. Надо будет большой круг созвать, пробовать возвернуть, как оно было, но что-то подсказывало, что толку с этого созыва будет немного.

- Анастасия же… мало того, что дитя Волковых, так еще и выросшее в ином мире. С иным воспитанием. С иными представлениями о жизни. И что-то подсказывает, что представления эти весьма отличаются от наших…

- Но…

Марьяна Францевна подхватила князя под локоток, и тот не посмел возразить.

- Вы, конечно, можете проявить упрямство. Потребовать исполнения того давнего договора. Обратиться к государю, который, вспомнивши о родстве, несомненно, встанет на вашу сторону…

Радожский кивнул.

Стало быть, имелась у него подобная мысль.

- Но… посудите… во-первых, что скажут в свете?

- Какая разница?

- Это теперь никакой, но… после-то… будут шептаться, что вы принудили несчастную… что вы настолько никчемны, что потребовалось высочайшее вмешательство…

- Я умираю!

- Это если не произошло ошибки, - возразила Марьяна Францевна.

- Но мой дед…

- Он стал участником опасного ритуала, а это, вне всяких сомнений, весьма способствует сокращению жизненного пути…

- А отец?

- Совпадение?

- А если нет?

- Тоже возможно, - у Марьяны всегда-то получалось ладить с подобными упрямцами. Однако князь не отступится. В ином каком случае Эльжбета не стала бы и возражать, поскольку партией он был весьма даже неплохой.

В ином…

- Но тогда…

- Тогда вам следует набраться терпения. Умерить свой гнев. И подумать, как достигнуть цели… обыкновенным, скажем так, путем.

- Обыкновенным?!

- Именно… цветы, стихи… что там дамам дарят? Покажите себя человеком достойным, и тогда…

- Я не могу ждать!

- Можете, - жестко отрезала Марьяна Францевна. – И вам придется. Вы сами читали тот договор? Они ведь всякими бывают… и если обвенчать вас силой… понимаете, с нами, ведьмами, порой сложно… в том плане, что иные вещи… как бы это объяснить… если ведьма не желает быть обвенчанной, то, сколько ни договаривайся, ничего-то не выйдет.

Глава 6 В которой ведьмак знакомится с проклятым местом, а в Китеже творится неладное

Глава 6 В которой ведьмак знакомится с проклятым местом, а в Китеже творится неладное

Пока не узнала, что про меня говорят, никогда бы не подумала, какая интересная у меня жизнь!

…из личного дневника одной ведьмы.

Дом, некогда роскошный, ныне представлял собой жалкое зрелище. Нет, ограда уцелела. Она-то, поднявши в небеса кованые копья, и отделяла то ли дом от города, то ли город от дома. Там, за оградой, буяла зелень. Разрослась, растянула колючие ковры ежевика, правда, отчего-то не рискую просовывать наглые ветки за ограду. Далее виднелись косматые кусты шиповника, из которых, словно из кипящего зеленого моря, поднимались столпы дубов. За сотни лет деревья разрослись, заматерели. Темная их кора покрылась узором из мхов и лишайников. Узловатые ветви растянулись, смыкая кроны единым навесом, под которым было темно и сыровато.

Ежи вдохнул этот запах.

- Странно, - сказал он, позволяя дремавшей силе коснуться себя.

- Что именно тебе, ведьмачок, странным кажется?

- Да все, - Ежи коснулся коры. – Само это место… странно, что никто-то его к рукам не прибрал.

Звенело комарье.

Пронеслась перед самым носом Ежи тяжелая стрекоза да и зависла над темной гладью воды. Пруд, некогда занимавший малую часть парка расплылся, расползся, затопив и груду каменьев, на которой прорастали одичалые цветы, и тропинки, и лужок, ныне превратившийся в болото.

От воды пахло водою.

От земли – землею.

И охранные плетения, которые встретились на ограде, коснулись Ежи да и сгинули, будто их и не было. И пусть сохранилась эта защита, но не выглядела она вовсе неснимаемою.

Там, за оградой, которая изнутри выглядела куда более крепкою, нежели снаружи, поднимались стены совсем иных домов: чистых, нарядных, окруженных парками да дворами, где и трава росла ровно, гладко, словно восточный ковер, и дерева имели вид опрятный. Следовало признать, что само поместье Волковых изначально располагалось будто бы в стороне от прочих, но не настолько, чтобы не нашлось вовсе никого, кому бы оно глянулось.

- Может, и хотел кто, - Евдоким Афанасьевич вышел из небытия и огляделся. – Заросло-то как все…

- Дом, боюсь, и вовсе…

- А ты не бойся, ты иди, - посоветовал дух, и Ежи к его совету прислушался. Правда, вновь шевельнулось в душе, что надо было бы Анастасию кликнуть, что это её дом, а стало быть, и ей его смотреть. Но… с другой стороны, мало ли, что в этом доме может не так сложиться? Место сотни лет пустовало.

Здесь просто-напросто небезопасно!

Сперва Ежи наткнулся на остатки беседки, некогда резной и, надо полагать, прехорошенькой. Но ныне, погребенная под тяжестью винограда, она перекосилась, частью рухнула, и осколки дерева торчали из зелени этакими костями.

Мощеная дорожка, то ныряла под мхи, то выбиралась из них отлинявшей змеиною шкурой.

А дом…

Он глядел на Ежи хмуро.

Недоверчиво.

Каменный. И каменная плоть его не поддалась времени. Дом сохранил и изящество колонн, подпиравших портик, и сам этот портик, с которого на Ежи скалился волк. Зверь, исполненный весьма умело, казался живым.

- Фиал, - велел Евдоким Афанасьевич, и Ежи вытащил фиал с остатками плоти, чтобы осторожно поставить на ступени.

Сперва не происходило ничего.

Солнце не померкло. Небо по-прежнему было ясным и безоблачным. Ветер и тот не поднялся. Просто… что-то неуловимо изменилось. Будто сам дом… подобрел?

Не бывает такого.

Или…

- Иди.

Фиал Ежи поднял и на грудь повесил. Странно… все странно… магия эта… в университете ему преподавали основы построения защитных контуров. И в том числе семейного типа, с привязкою на крови. Он бы узнал их и, при толике удачи, сумел бы обойти.

Или вовсе разрушить.

А стало быть, сумели бы и другие, но… здесь он чувствовал силу, но понять не мог, в чем она была заключена. Или это потому, как сам Ежи перестал быть магом?

Но… там, на пристани, он по-прежнему видел, воспринимал чужие заклятья, то же, наложенное на ладью, для крепости. Или вот иное, в парус вплетенное, чтобы парус этот ветер ловил, даже самый слабый.

Видел же!

А здесь?

Темная дверь сама отворилась с протяжным скрипом. Пахнуло… нет, не гнилью, как оно порой случается, скорее уж характерным запахом нежилого дома.

Покинутого.

Брошенного.

Он так долго ждал возвращения хозяев, что сам устал от ожидания. И теперь у дома не осталось сил и на малую радость. А он хотел бы радоваться. Он…

Ежи моргнул и погладил стену.

- Она тебе понравится, - сказал он тихо, нисколько не сомневаясь, что будет услышан. – Но сперва надо бы порядок навести. Думаю, если пригласить людей, чтобы пыль вымели, паутину собрали…

Глава 7 О проблемах сложных моральных и случайных встречах

Глава 7 О проблемах сложных моральных и случайных встречах

Терпение – великая сила. Особенно, когда лопнет.

Из личного дневника одной ведьмы.

Аглая потерла нос растопыренной ладонью, как делала когда-то давно, еще в годы юные, когда еще не постигла всю сложную науку этикета и понятия не имела, что тереть нос ладонью – это дурно.

Или вот сморкаться.

Плеваться.

Жевать громко. Чавкать или брать еду руками. Ведьме не пристало… выходит, ведьме многое не пристало, кроме порядочности. Порядочность, она как-то по-за этикетом, что ли?

И… что ей делать?

Она вдруг осознала, что совершенно не представляет, как жить дальше.

Вернуться?

Куда?

В дом Мишанькин и… и Мишаньку туда же доставят? А он… он не обрадуется. Нет, если Аглая найдет способ вернуть ему прежнее обличье, то он Аглаю простит. Он добрый… но… но если не полуится? Она ведь не специально. Она и колдовать-то толком не умеет. У них чародейство шло общим курсом, а от изучения углубленного её отговорили.

К чему время тратить.

И теперь… теперь… что теперь ей делать? Мишаньку она не расколдует, тут и думать нечего. Отец его… он большой и грозный. И его-то Аглая еще тогда побаивалась, а теперь и вовсе не понятно, что он с нею сделает. Может, даже посохом зашибет и будет прав.

Она тихонько вздохнула.

А школа… ей говорили, что школа навсегда останется её, Аглаи, домом. Тем единственным, который у неё имелся. Но теперь выходит, что это тоже ложь?

Как разобраться?

А главное, что делать дальше?

- Простите, - раздалось рядом. – Извините, если я помешал…

Она его узнала.

Вот так взяла сразу и узнала, хотя сейчас-то маг ничем не напоминал себя прошлого.

- Доброго дня, - сказала Аглая, вспыхивая, потому как вдруг показалось, что он все-то слышал. Тот разговор, который и она-то слышать, мнится, не должна бы.

И теперь он точно знает, что её, Аглаю, как и других… обманули?

Купили?

Как это назвать правильно?

А маг стоял. Смотрел. И… и платье на нем простое, обыкновенное, такое больше приказчику подойдет, чем серьезному целителю. И парик оставил. Хотя парика еще весною из моды вышли, как Мишанька сказывал.

- Могу я чем-нибудь помочь?

- Не знаю, - честно ответила Аглая, которая от помощи отказываться не стала бы. Наверное, она все-таки совсем даже не княжна, потому как нет в ней и капли гордости. Но знать бы еще, чем ей помогать. – А вы…

- Барон был так добр, что позволил мне остаться. Скажем так, на прежних условиях, - он все еще был бледен и худ. И сила его, пусть ощущалась Аглаей, но как-то… слабо? Будто пылью припорошенная. – Благо, Лилечка чувствует себя много лучше.

- А вы?

- Я… жив. Наверное, это хорошо.

- Наверное? – Аглая перехватила корзинку с котятами, подумав, что эта корзинка по сути – единственное, что у неё осталось. И еще кошка, которая в корзинку не спешила запрыгивать, но просто держалась рядом, приглядывая и за корзинкой, и за самой Аглаей.

- Пока еще не понял. Позволите?

Он протянул руку, и Аглая как-то совершенно спокойно отдала ему эту вот корзинку, которая и вправду была тяжеловата.

- Сколько себя помню, всегда был при силе. А теперь… знаю, что люди и так живут, что некоторые про силу и не знают. А я вот… пытаюсь привыкнуть.

- Она осталась.

- Осталась, - согласился Дурбин. – Но меня больше не слушает. Надеюсь, это временно, в противном случае… все сложно.

И у него, стало быть.

- А… - мысль, пришедшая в голову Аглае, удивила и своею правильностью, и логичностью. – Вы случайно не знаете, где именно остановилась Анастасия?

- Знаю, - Дурбин улыбнулся.

И помолодел.

И… и он старше Мишаньки. Определенно. А еще совсем не так красив. И не князь, даже не станет князем, наверное. Впрочем, какое это имеет значение?

- Вы не могли бы…

- С удовольствием, - Дурбин поклонился и подал руку. Аглая же приняла прежде, чем подумала, что этот жест, если не недозволителен, то всяко неприличен.

Но приняла. И… и совесть промолчала.

Странная она, эта совесть.

Стася услышала смешок.

И обернулась.

Никого.

Точнее сидит в углу Антошка, что-то тихо выговаривает мосластому подростку-кошаку, который Антошку слушает превнимательно, будто и вправду что-то понимает. Прочий выводок умудрился разбрестись по покоям. Кажется, кто-то копошился под кроватью, кто-то забрался на лавку, устроившись меж выделанных шкур. Кто-то меланхолично пробовал на прочность стены.

Глава 8 Про нечисть большую да малую

Глава 8 Про нечисть большую да малую

Порядочный человек – тот, кто делает гадости без удовольствия.

Частное мнение некоего господина Пафнутина, купца, привлеченного к суду за растрату и обман.

После бани Стася заснула. Как-то вот так заснула, что даже не помнила толком, как до кровати дошла и дошла ли сама. Главное, что сон был тяжел. Она то ли бежать пыталась, то ли вырваться из липкой паутины, в которую угодила. И там, во сне, ей было жарко, муторно. Она все ворочалась, силясь выбраться из вороха пуховых одеял – иначе как объяснить эту вот духоту и тяжесть – но все не получалось. Потом правда одеяло вонзило когти и Стася очнулась.

На груди лежал Бес.

Вытянулся во всю длину своего немалого – а стало оно еще больше – тела и знай, урчит, ворчит с переливами.

- Раздавишь, - просипела Стася, присаживаясь в постели. Бес нехотя сполз и ответил:

- Урр-м.

- Знаешь, сколько в тебе весу?

- Мру.

В хорошем коте много весу не бывает, это да. Стася с раздражением стянула мокрую рубашку. Простыла она, что ли? Или съела чего-нибудь не того? Но в животе не урчит, просто… дурно.

И воздуха мало.

Стася добралась до сундуков, на которых разложили платье. Натянув наспех первую попавшуюся из рубах, она тихонько толкнула дверь.

И едва не наступила на Антошку, который под этой дверью устроился. И ведь лег на полу, шкурой какой-то накрылся, сопит сосредоточенно, охранник. Стася переступила через него. И нисколько не удивилась, обнаруживши и Маланью с Бастиндой. Правда, те спали на лавках, да укрывались не шкурами, но одеялами.

- Тише, - сказала она Бесу, который шерсть вздыбил, раздулся, увеличившись едва ли не вдвое, и заворчал. Грозно так, упреждая.

Дернулся во сне Антошка.

Заговорила что-то торопливо Баська, а Маланья и вовсе села, уставившись на Стасю одуревшим взглядом.

- Спи, - велела Стася. – Я скоро вернусь.

Здесь было также душно, тяжко, и хотелось воздуха. Отчего-то казалось, что если она, Стася, немедля во дворе не окажется, то просто-напросто задохнется в этой духоте.

Маланья упала.

А Стася поспешила дальше. Уже потом, на улице, ей подумалось, что можно было бы просто окно открыть, но… откроет. Постоит немного и откроет.

Подышит.

Она ведь никому-то ничего плохого и не делает. Любуется вот. Небом и звездами. Луною скособоченной. Домом, который странно тих.

- А и вправду странно, - сказала Стася вслух. – Людей здесь много. И кому-нибудь точно не спалось бы… а тут раз и все… и даже собаки.

Стало слегка не по себе. И наверное, стоило бы вернуться. Быть может, растолкать Антошку да девиц, потому что вместе как-то веселее. А вместо этого Стася зачем-то спустилась с крыльца.

Двор был пуст.

Тих и пуст. И эта пустота манила сделать шаг. Стася и сделала. Один. А потом другой. И третий. В конце концов, она далеко не пойдет, но как-то вне дома и дышится легче, будто давит этот вот расписной терем всею своей тяжестью. И главное, не выглядел он больше ни нарядным, ни красивым. Наоборот, будто… будто тиной зарастал. По ощущениям.

Слева мелькнула тень.

И справа.

Испугаться Стася не успела, ибо тень превратилась в коня.

- Встань передо мною… - вспомнилось вдруг из далекого детства. Ей-то никогда это вот «как лист перед травою» понятно не было.

Конь встал.

Резко.

Он словно выкристаллизовался из темноты, и шерсть его серебрилась лунным светом.

- Это «ж-ж-ж» неспроста, - сказала себе Стася и на всякий случай ущипнула за руку. Себя. Вдруг она все еще спит, что было бы вполне логично, поскольку вне сна разгуливающие по двору кони – это весьма даже подозрительно.

Конь склонил голову на бок и тихонько заржал.

Смеется?

Щипок ныл. Пальцы руки подергивались. А конь не собирался исчезать. Он выглядел вполне себе настоящим. Красивым даже.

Изящная голова. Гнутая шея. Грива свисает шелковым покрывалом, к которому так и тянет прикоснуться. Чтобы совсем не утянуло, Стася руки за спину убрала.

- Ты чей? – поинтересовалась она и огляделась. Что-то вот подсказывало, что этакие прогулки не сказать, чтобы нормальны. И если есть конь гуляющий, то и человек таковой быть должен. Но во дворе было пусто. Конь же тряхнул головой и копытом ударил, повернулся глянцевым боком к Стасе, будто приглашая прокатиться.

- Спасибо, но воздержусь, - сказала она вежливо.

Конь заржал.

С обидой.

Мол, он же ж от чистого сердца…

- Я как-то… не очень, чтобы очень с лошадьми, - честно призналась Стася, тихонько пятясь к двери. – И ездить, положа руку на сердце, вообще не умею. Верхом.