Попаданка. Дочь Клеопатры.

Пролог.

Пролог.

Отец всегда говорил, что у истории нет сослагательного наклонения.
Лена обычно вежливо кивала и думала: «Это ты просто мало жил в реальном мире, папа».

Утро началось, как почти все её утра в последние годы: с кофе, зеркала и таблицы поставок.

— Доброе утро, богиня маржинальности, — пробурчала она собственному отражению, прислоняясь плечом к дверному косяку ванной.

Из зеркала на неё смотрела женщина лет тридцати восьми: высокий ровный лоб, чёткая линия скул, чуть полноватые губы, упрямо поднятый подбородок. Волосы — густые, тёмно-каштановые, собранные в практичный хвост; только к вискам пробивались несколько серебристых ниточек — скорее от бессонницы, чем от возраста.

Глаза… вот глаза были мамины: глубокие, внимательные, умеющие одним взглядом измерить температуру, степень вранья и остаток сил собеседника.

— Ты бы уже покрасилась, — когда-то сказала мать, увидев первую седину. — Не обязательно в блондинку. Но не надо делать вид, что ты железная.

— Я не железная, — ответила тогда Лена. — Я нержавейка.

Сейчас она только усмехнулась, вспоминая тот разговор, ополоснула лицо прохладной водой и включила кофемашину. Пока она гудела и пыхтела, Лена открыла ноутбук, привычным жестом ввела пароль и проверила почту.

С утра её ждали: отчёт по продажам, письмо от поставщика из Италии, напоминание от бухгалтера и ещё одно — лаконичное, отца:

«Статья вышла. Пришлю ссылку. Позвони, когда будет время. Папа».

Она поджала губы.

— Началось, — пробормотала она, отпивая первый глоток кофе.

«Статья вышла» означало: «Я всё ещё надеюсь, что ты одумаешься и вернёшься в науку». «Позвони, когда будет время» означало: «У тебя его, конечно, нет, но я сделаю вид, что верю».

Она щёлкнула по письму, пробежала глазами текст — несколько ссылок, PDF-файл, журнал по античной истории. Название статьи: «Проблема потомства Клеопатры VII: между источниками и легендой».

— Ну конечно, — вздохнула она. — Кто бы сомневался.

Клеопатра была в их доме почти третьим членом семьи. Отец говорил о ней, как другие говорят о знакомой коллеги: спокойно, увлечённо, иногда с раздражением, иногда — с тайным восхищением. Мать фыркала и называла её «манипуляторшей», Лена же с детства знала: где-то между мифом о фатальной красавице и сухими строчками источников жил живой человек — умный, расчётливый, отчаянный.

И где-то там же, в полях и примечаниях, мелькали строчки о её детях. Неясные, спорные, как плохие снимки в старом архиве.

Лена щёлкнула вкладку с таблицами. Статья могла подождать. Журнал — тоже. День начинался не с Клеопатры, а с накладных.

---

Бутик открылся в десять. На стекле уже висела аккуратная табличка с названием — лаконичным, на итальянский манер, без кричащих лозунгов. Витрины были подсвечены мягким тёплым светом, на манекенах — платья и костюмы, собранные с такой любовью, что любой историк моды сочетал бы зубы от зависти.

Когда-то у неё был один пластиковый стол на рынке. Два метра ткани, три вида дешёвых платьев и сосед с носками, который громко ругался матом, когда его товар уносило ветром.

— Девочка, ты здесь надолго не задержишься, — ухмылялся он. — Здесь быстрые деньги и быстрые разочарования. Учись, пока молодая.

Она училась. Считать сдачу, когда руки дрожат от холода. Улыбаться, когда ноги гудят с восьми утра. Разговаривать так, чтобы человек уходил не с одной юбкой, а с двумя, и ещё с ремнём в придачу.

Потом были палатки. Потом — маленькая лавка в старом доме. Потом — её первый кредит. Первый провал. Первый скандал с поставщиком, который попытался её «прокатить».

— Вы, мужчины, удивительные создания, — спокойно сказала она тогда по телефону, когда он попытался объяснить, что «гарантии не давал». — Вам кажется, что если у меня нет пары вещей между ног, то у меня нет и мозга. Очень вас прошу, не обманывайтесь.

Она не повышала голос. Просто прислала ему копии договора, две фотографии брака на ткани, скриншот переписки и вежливое письмо для его директора, которое может уйти завтра.

Он сдался через два часа.

Теперь у неё был бутик. Не огромный, не блестящий, но её. С дорогими вешалками, зеркалами в пол, стойкой, за которой Лена чувствовала себя не продавцом, а хозяйкой небольшого, но гордого государства.

— Леночка, — пропела Ника, её продавец-консультант, стройная девушка с синим маникюром и вечной улыбкой. — Я развесила новую коллекцию. Вы посмотрите, я правильно поняла концепцию?

Лена оторвалась от экрана, окинула взглядом зал.

— Ника, ты умница, — сказала она искренне. — Только вот эти жакеты чуть дальше от входа. Они дорогие, пусть клиент сначала влюбится, а потом уже узнает цену.

— Я тоже так думаю, — кивнула та. — А вы сегодня чудесно выглядите.

— Это потому что никто ещё не просил скидку, — хмыкнула Лена.

Дверь звякнула колокольчиком. Вошла первая клиентка — молодая женщина в пальто с идеальной посадкой и с тем самым видом, который Лена узнавал с первого взгляда: «я уверена в себе, но всё равно боюсь влезть в примерочную».

— Добрый день, — Лена перешла на тот голос, которым умела говорить только здесь: мягкий, чуть ниже обычного, обволакивающий. — Чем я могу вам помочь?

Она любила этот момент — когда из хаоса улицы человек входил в её выстроенное пространство. Как из шумного рынка — в сводчатый зал античного дворца. Здесь пахло не жареной шаурмой и выхлопными газами, а дорогим деревом, лёгкими духами и утюгом.

Она любила видеть, как меняется осанка клиента, как разжимаются плечи, как в глазах появляется осторожный интерес.

Её мир был маленьким, но в нём действовали её законы.

---

Вечером, когда дверь за последней покупательницей закрылась и Ника, попрощавшись, умчалась на свидание, Лена осталась одна в полутёмном зале. Свет в витрине она выключать не стала — пусть лица манекенов смотрят на улицу, маня тех, кто проходит мимо.

Она прошлась вдоль рядов, поправляя плечики, разглаживая складки. В каждом костюме, в каждом платье было что-то от её характера: где-то — строгость, где-то — смелый вырез, где-то — скрытая провокация.

Глава 1.

Глава 1

Сначала было тепло.

Не свет, не голос, не боль — именно тепло. Как будто её завернули в мягкий, чуть пахнущий дымом и маслами кокон. Тело было тяжёлым, плотным, чужим. Лена попыталась шевельнуть рукой и ощутила не привычную мышечную крепость женщины, которая таскала коробки с товаром, а хрупкую, тонкую лёгкость — как будто кости стали легче, а кожа глаже.

Пахло не больницей. Не домом. Не городом.

Пахло мёдом, горячим песком, тёплым молоком, чем-то терпким и сладким, маслом, розой, ладаном и ещё сотней запахов, которых не бывает в стандартной городской квартире XXI века. Где-то далеко, за стеной, тонко звякнули колечки — и этот звук был такой чистый, что Лена на секунду решила, что ей снится очень дорогой, очень тщательно снятый исторический сериал.

Она попыталась открыть глаза.

Мир всплыл медленно, как из глубины.

Сначала — золотистая тень. Потом — тяжёлый узор на потолке: краски, которые не выцвели, сцены охоты и странные боги с головами животных. Потом — край полога, вышитого нитями, которые, кажется, действительно были золотыми, а не просто «под».

Лена моргнула.

Она лежала не в больничной палате, не в машине скорой, не на холодной плитке торгового зала. Под ней тянулась мягкая, пружинистая поверхность — не матрас, а целая гора подушек и сложенных ковров. Ткань под щекой была плотной, прохладной, пахнущей чистотой и жасмином.

Откуда-то сбоку раздался раздражённый женский голос:

— Довольно. Ты уже достаточно привлекла к себе жалости.

Лена дёрнулась.

Голос был низким, матовым, одновременно уставшим и властным. И настолько знакомо-инородным, что по спине пробежали мурашки. Она медленно повернула голову.

Рядом, на низком резном кресле, сидела женщина.

Не «красивая женщина» в современном понимании. Красивая — это про Instagram, контуринг и удачный ракурс. Эта была из тех, чей профиль можно чеканить на монетах.

Высокий лоб, чёткая линия носа, полные губы, внимательно прищуренные глаза темно-орехового цвета, обведённые чёрным так умело, что стрелки казались частью лица. Тяжёлые тёмные волосы собраны в сложную причёску, переплетены с нитями золота. На голове — не карнавальная корона, а серьёзный обруч, от которого буквально тянуло властью.

И самое страшное — она была знакома.

Не как соседка или актриса. Как лицо с иллюстраций в книгах отца, с репродукций фресок, с монет, которые отец показывал ей в детстве, позволяя подержать на ладони «кусочек мира Птолемеев».

Клеопатра.

Мозг сделал щёлк. Сердце ударило в грудь так, что Лена на секунду уверилась — вот сейчас проснётся в реанимации.

Не проснулась.

— Опять это выражение, — женщина поморщилась. — Как у ягнёнка, которого ведут на заклание. Селена, я устала от твоих обмороков.

Селена.

Слово упало внутрь, как камешек в воду. Круги пошли сразу.

Лена сглотнула. Язык во рту казался чуть толще, чем обычно, но речь подчинялась охотно.

— Я… — голос прозвучал мягче, выше, чем её обычный. — Мне… дурно было, мать.

«Мать».

Она успела услышать, как это звучит, и сама от себя внутренне вздрогнула. Но Клеопатра лишь слегка усмехнулась уголком губ.

— Дурно, — повторила она. — Тебе дурно от мысли, что придётся ехать к мужу. Дурно от мысли, что придётся быть не куклой в моём дворце, а царицей в чужом. Дурно от мысли, что от тебя будут ждать детей, а не только вздохов и головных болей.

Она наклонилась вперёд, упёршись локтями в подлокотники кресла.

— Дурно — это роскошь, Селена. Её здесь слишком много.

Лена всмотрелась в её лицо — и вдруг отчётливо увидела схожесть. Те же глаза, только чуть светлее. Те же черты, смягчённые юностью. Та же гордость в линии подбородка.

«То есть… я действительно…»

Рука сама собой поползла вниз, к предплечью. Пальцы сжались, кожу защипало довольно ощутимо.

— Ай! — вырвалось вслух.

Боль была острая, настоящая. Не вязкий, ватный дискомфорт, как во сне. Лена вдохнула глубже. Воздух был густым, смолистым. От него кружилась голова.

Не сон.

Сердце забилось чаще. Она осторожно подняла руку, разглядывая её.

Кисть — длинная, узкая, с тонкими пальцами. Кожа — не та, к которой она привыкла видеть в зеркале. Не светлая, слегка загорелая, а тёплая, медовая, с золотым оттенком. Ногти — аккуратно подпилены, блестят тонкой полоской масла. На запястье — тонкий брачный браслет с инкрустацией, которую она бы в XXI веке оценила как «невероятно дорогая, конфисковать, выставить в музее».

Никаких следов от домашних уборок, торговых коробок и бесконечных переездов бутика. Ни одной мозоли от ценников, ни одного следа шариковой ручки.

— Ущипнула себя, — сухо констатировала Клеопатра. — Наконец-то вместо обморока ты додумалась до чего-то полезного.

Лена подняла глаза.

— Я… — она вовремя прикусила язык. Не «я Лена». Не «я из будущего». Не «мама, ты сейчас умрёшь, и за тобой придут легенды».

Вдох. Выдох.

Лена, которая торговала дорогими платьями, знала цену лицу. Первое, что у неё всегда требовало контроля — мимика. Показывать то, что нужно, когда нужно. Скрывать остальное. Сейчас, похоже, настал час экзамена.

— Я хотела убедиться, — мягко сказала она, — что не подвожу вас ещё одним спектаклем.

Клеопатра прищурилась.

— С язвительностью у тебя лучше, чем с силой, — заметила она. — Уже прогресс.

Она откинулась на спинку кресла, поправила край тонкого полупрозрачного плаща, накинутого поверх плотно облегающего платье.

Лена украдкой огляделась.

Комната была… нет, не комнатой. Покои. Высокие, несмотря на лёгкую полутьму — свет проникал через узкие, вытянутые окна, затянутые тканью. Стены расписаны сценами охоты, морских путешествий и богами с головами соколов, коров и шакалов. Между рисунками — нишевые полки с сосудиками, курильницами, шкатулками.

Пол — гладкий, каменный, почти прохладный даже через ковры. Вдоль стен — низкие столики на изящных ножках, ширмы, расписанные лотосами и пальмами. В углу — высокий бронзовый кувшин, из которого тонкой струйкой поднимался ароматный дым.

Глава 2.

Глава 2

Первые часы пути оказались не романтическим путешествием принцессы, а растянутым на весь день экспериментом: сколько песка может поместиться в одном человеке.

Селену аккуратно усадили в богато убранный паланкин: резные деревянные стенки, изнутри обтянутые тканью цвета спелого граната, подушки, коврики — всё, как положено дочери Клеопатры. Снаружи полог отбрасывал почти благословенную тень. Почти.

Хвост каравана вытягивался вдоль дороги, словно гигантская змея: верблюды с тюками тканей и амфор, вьючные лошади, рабы, воины. Солнечный диск неторопливо поднимался вверх, и каждый его шаг делал воздух плотнее, тяжелее.

— Богам, конечно, спасибо за тень, — пробормотала она, откидываясь на подушку и чувствуя, как пот уже собирается липкими каплями на затылке, — но кондиционер бы я им лично в золотой раме принесла.

Нубира напротив сидела уверенно, чуть раскачиваясь в такт ходьбе носильщиков. Смуглое лицо спокойное, только взгляд снова и снова скользил к раздвинутым занавесям, проверяя, не слишком ли их распахнул ветер.

— Госпожа, — мягко напомнила она, — лучше не высовываться. Пыль… не щадит никого.

— Пыль не щадит, — отозвалась Селена, — а вот любопытство душит. Ты хоть понимаешь, что я в первый раз еду по пустыне? В первом. Разе. Живьём.

Нубира смотрела с лёгким смущением — видимо, прежняя «принцесса» такими заявлениями не отличалась. Селена почувствовала, как привычное в XXI веке чувство — лёгкая самоирония — поднимает голову.

Она придвинулась к краю паланкина и осторожно приподняла край плотной ткани.

Ударило жаром. Песок, действительно, был везде. Золотистая гладь до горизонта, порой полосами пересечённая чуть более тёмными линиями — следами прежних караванов. Небо — ярко-синее, почти безжалостное. Лишь изредка по нему проплывали тонкие облака, и казалось, что они шепчут: «Вы уверены, что хотели именно этого отдыха, люди?»

Перед паланкином шли двое — её телохранители. Оба в светлых плащах-хламидиях поверх лёгких кожаных доспехов, с короткими мечами на поясах. Лошади вели в поводу, пока путь не требовал скорости.

Селена присмотрелась. Один — высокий, широкоплечий, кожа темнее, чем у большинства египтян, плечи под плащом будто вырублены из дерева. Волосы собраны под шлемом, но чётко угадывался тёмный жёсткий ряд. Другой — ниже, гибче, движения плавные, как у кошки. Лиц не разобрать — закрыты ткани от песка и солнца.

— Нубира, — шепнула она, — как их зовут?

— Хор и Мерит, госпожа, — ответила служанка. — Брат и сестра. Их мать когда-то служила при вашей бабке. Они… преданы.

Нубира запнулась, но всё же добавила:
— Преданы скорее Египту, чем людям. Это даже лучше.

Селена усмехнулась.

— Лучше, чем быть преданными только себе. Хотя это я ещё посмотрю, — пробормотала она.

Караван тянулся всё дальше от зелёной полосы Нила. Ветер то и дело приносил в щели паланкина песчаную пыль, и вскоре Селена почувствовала, как она хрустит на зубах. Тело липло к одежде, волосы под накладными украшениями казались мокрым, спутанным войлоком.

Поначалу она пыталась держать спину прямо, подбородок высоко — как подобает царской дочери. Часа через два от царской осанки осталось только упрямое желание не завыть вслух.

— Теперь я знаю, — сказала она в пространство, — как чувствует себя курица в духовке.

Нубира виновато улыбнулась.

— Будет привал, госпожа, — успокаивающе произнесла она. — Когда солнце поднимется выше. Тогда все смогут отдохнуть.

— Прекрасно. Я очень надеюсь, что у них там предусмотрены души, массаж и прохладный бассейн, — буркнула Селена и снова откинулась на подушки.

---

Первый привал устроили в небольшой впадине местности, где песок был крупнее, чуть тяжелее — ветер не так безжалостно срывал его с поверхности. Несколько низких чахлых кустов отчаянно пытались притвориться рощицей.

Паланкин опустился на землю, и мир неожиданно перестал качаться. Селена осторожно выбралась наружу, ступая босыми ступнями прямо в горячий песок.

Он обжёг почти как раскалённая соль.

— Ай! — вырвалось у неё.

Кто-то рядом тихо фыркнул. Она подняла взгляд — прямо перед ней оказался Хор. На его лице теперь не было покрывала: смуглый, резкие скулы, узкие чёрные глаза, в которых сейчас плясало плохо скрываемое amusement.

— Вы, принцесса, — произнёс он с лёгким акцентом, но отчётливо, — забываете сандалии.

— А вы, — так же отчётливо ответила она, — забываете, что у принцесс есть язык.

Он чуть приподнял бровь, словно оценивая неосторожность. Но в его взгляде не было презрения — лишь неожиданное уважение, тонкое, осторожное.

Мерит стояла чуть позади. При снятом шлеме стало видно, насколько тонки у неё черты лица: большие тёмные глаза, высокий лоб, волосы туго стянуты в узел, спрятанный под ткань. Если бы не плоская грудь под кожаным доспехом и уверенная, почти мужская стойка, Селена догадалась бы о её поле с первого взгляда.

Теперь же пазл сложился.

— Мерит, да? — переспросила Селена, почти наслаждаясь лёгким вздрагиванием девушки. — Хорошо дерёшься?

— Достаточно, чтобы вы добрались живой, — ровно ответила та.

Голос — низкий для женщины, но всё равно мягче, чем у брата. И в нём слышалась привычка скрывать многое за короткими фразами.

— Прекрасно, — кивнула Селена. — Тогда ближайшие дни станут для нас обеих интересными.

— Госпожа, — вмешалась Нубира, поспешно подавая кожаные сандалии, — вам нужно отдохнуть, пока раскладывают тенты.

Селена и сама чувствовала, как ломит спину, как саднит кожа в тех местах, где тонкая льняная туника уже натёрла плечи. Но вместе с тем внутри неё поднималось знакомое чувство — то самое, которое когда-то вытаскивало её из тёплой постели в спортзал на рассвете.

Если сейчас лечь и изобразить хрупкую невинность — всё, дальше её тело будет только слабеть. А пустыня не прощает слабость.

— Нубира, — мягко, но твёрдо сказала она, — воды и кусок хлеба. И найдите мне… — она огляделась — …палку. Длинную. Примерно… — она прикинула рукою, — вот такой.