Попаданка: Гуннская пленница

Глава 1. Пыль веков

Каждый раз, входя в этот зал, я чувствовала одно и то же — тихое, почти мистическое благоговение.

Воздух здесь был особенным: густой, прохладный и насквозь пропитанный запахом старого дерева витрин, лака для пола и безмолвной пыли веков.

Именно так, я думала, и должно пахнуть время.

Не свежестью архивных страниц, не затхлостью подвалов с глиняными черепками, а именно так — сдержанно, строго и бесконечно одиноко.

Я ждала этого момента — когда последний слушатель, поблагодарив и кивнув, скроется за тяжелой дверью, и я останусь наедине с ними.

С моими безмолвными свидетелями эпох.

Светильники в зале уже были приглушены, оставляя в ярких пятнах прожекторов лишь главных героев вечера.

Моя лекция называлась пафосно: «Артефакты эпохи Аттилы: между мифом и реальностью».

На деле же пришло человек пятнадцать, от силы.

Пенсионерка с умными, живыми глазами, записывающая все в потрепанный блокнот; пара студентов, явно отбывающих очередную «культурную повинность»; несколько молчаливых мужчин, чей интерес к гуннам я не могла точно классифицировать.

Но я говорила для них.

Горячо и увлеченно, как всегда.

О великом переселении народов, о степных всадниках, изменивших карту Европы, о римском золоте, текущем рекой в обмен на призрачный мир.

— И вот этот, — я обвела рукой центральную витрину, где на бархате темно-синего цвета лежал он, — самый загадочный экспонат. Его нашли при строительстве торгового центра на окраине Будапешта. Да, ирония судьбы: бетонный фундамент нового времени вскрыл пласт старого. Это — поясной крюк, элемент конской сбруи, а возможно, и деталь парадной упряжи высокопоставленного лица.

Он был неказист.

Просто почерневший, изъеденный временем грубый кусок железа, отдаленно напоминающий коготь какой-то гигантской птицы.

Ни золота, ни серебра, ни инкрустаций.

— Легенда, — я понизила голос, заставляя моих немногочисленных слушателей непроизвольно наклониться вперед, — приписывает этот артефакт лично Аттиле. Мол, он отстегнул его от своего пояса, бросаясь в погоню за римским разведчиком. Конечно, документальных подтверждений тому нет. Но именно такие вещи, — я позволила себе легкую, почти заговорщицкую улыбку, — а не золотые кубки, и были настоящими спутниками великих завоевателей. Они помнят жар костров в степи, запах конского пота и тяжесть руки, что их касалась.

Лекция закончилась.

Последние вопросы, самые упорные.

—А как вы думаете, это действительно могла быть его вещь? — не унималась пожилая женщина с блокнотом.

—Археология — наука точная, — я старалась говорить мягко. — Мы оперируем фактами. Факты говорят: да, возраст совпадает, место находки — на пути одного из походов гуннов. Но был ли это именно его крюк… Это уже область веры. Лично я… я верю. Потому что история состоит не только из дат и битв, но и из вот таких вот личных, почти интимных вещей.

Она удовлетворенно кивнула, и я почувствовала прилив теплой благодарности.

Вот ради таких мгновений, ради этого огонька в глазах другого человека, я и шла в эту профессию.

Не ради грантов и научных степеней, а ради возможности прикоснуться к прошлому и показать его кому-то еще.

Наконец, зал опустел.

Тяжелая дверь с мягким стуком закрылась за последним посетителем, и наступила та самая, желанная тишина.

Я обвела взглядом зал, чувствуя привычную усталость, приятную и гулкую.

Я — Александра Грачева, историк-востоковед, 28 лет от роду, и большую часть из них я провела в погоне за тенями.

А сегодня мне предстояло упаковать самую большую тень — ту, что зовется Аттилой.

Ключи звякнули в моей руке, когда я открывала витрину.

Процедура стандартная: надеть белые хлопковые перчатки, аккуратно извлечь артефакт, упаковать в специальный кисейный мешочек и отнести в сейф.

Рутина, которой я занималась сотни раз.

Но когда я взяла в руки тот самый крюк, что-то кольнуло меня.

Не в пальце, а внутри.

Он был… не таким.

Не таким, как все остальные экспонаты.

Он был тяжелее, чем казалось.

Не физически, а метафизически.

Его холодная, шершавая поверхность под тонкой тканью перчатки будто вибрировала едва уловимым, глубинным гулом.

«Показалось, — тут же отмахнулась я. — Устала. Переработала. Нервы».

Я вынула его из витрины и понесла к столу, где уже лежала упаковка.

В свете одинокой лампы на столе он казался еще темнее, почти черной дырой, втягивающей в себя свет и звуки вокруг.

Я присела на стул, не выпуская его из рук.

Перчатки вдруг показались мне досадной преградой.

И вот тут я совершила непрофессиональную, строго-настрого запрещенную правилами музея ошибку.

Медленно, почти против своей воли, я стянула с правой руки перчатку и коснулась артефакта голой кожей.

И ахнула.

Металл был… теплым.

Не той теплотой, что перенимает от человеческих рук, а своей собственной, идущей изнутри.

И тот самый гул, что я почувствовала раньше, теперь отозвался в кончиках моих пальцев, пополз вверх по руке, налил голову свинцовой тяжестью.

В ушах зазвенело.

«Что со мной? Господи, я падаю в обморок?»

Перед глазами поплыли круги.

Я попыталась встать, но ноги не слушались.

Зал, прожекторы, тихие тени витрин — все это начало расплываться, терять очертания.

Я судорожно сжала пальцы на шершавом железе, чувствуя, как его странная теплота проникает в меня, заполняет все тело.

В голове, словно на пленке старого проектора, замелькали обрывочные кадры: бескрайняя степь, подернутая дымкой…

Тысячи конских грив, колышущихся на ветру…

Грубые, обветренные лица с узкими глазами…

И гул.

Тот самый гул.

Но теперь это был не гул металла, а гул бесчисленных голосов, топота копыт, звоницы стали.

Я почувствовала дикую, животную усталость.

Веки стали тяжелыми, как свинцовые ставни.

Сопротивляться было бесполезно.

Глава 2. Звездное небо над головой

Первым пришло сознание боли.

Острая, пронзительная боль в виске, будто кто-то вогнал туда раскаленный гвоздь.

Потом — холод.

Ледяной, пронизывающий до костей влажный холод, который полз по спине и цепкими щупальцами забирался под тонкую ткань моего платья.

Я лежала на чем-то твердом и неровном.

Не на привычном паркете музейного зала.

Пахло.

Боже, как пахло!

Резко, дико, непривычно.

Густой, едкий дым костра, в котором щекотало ноздри что-то горькое, вроде полыни.

Сладковато-приторный запах немытого тела, кожи и пота.

Кислый дух влажной шерсти и прелого сена.

И повсюду — запах земли.

Сырой, промозглой, живой.

Я попыталась открыть глаза.

Ресницы слиплись, веки налились свинцом.

Сквозь щель я увидела не привычный белый потолок с софитами, а непроглядную тьму, усеянную миллиардами ослепительно ярких, незнакомых звезд.

Таких больших и близких, что, казалось, можно протянуть руку и коснуться их.

От этого зрелища, величественного и пугающего, дыхание перехватило.

Где я?

Что случилось?

Лекция… музей… тот крюк…

Мысль о артефакте заставила меня судорожно сжать правую руку.

И я почувствовала знакомую шершавость холодного железа.

Он был со мной.

Я не выпустила его.

В ушах стоял оглушительный гул, но теперь я поняла, что это не гул в моей голове.

Это был гул голосов.

Грубых, хриплых, говорящих на странном, гортанном языке, в котором не было ни одного знакомого слова.

Только отрывистые, резкие звуки, шипение и что-то похожее на рычание.

Я рискнула приподнять голову.

Боль в виске вспыхнула с новой силой.

Вокруг, в глубоких сумерках, копошились темные фигуры.

Высокие, коренастые, одетые в меха и кожу.

Длинные волосы, заплетенные в косы, лица скуластые, с узкими прорезями глаз, отсвечивающими в отблесках костров.

Мимо, фыркая и бряцая уздечками, прошли низкорослые, мохнатые лошади.

Это была не реконструкция.

Не киносъемка.

Все было слишком реальным.

Слишком грубым, слишком грязным, слишком… пахнущим.

Паника, острая и слепая, сжала горло.

Я вскрикнула.

Звук получился слабым, сиплым.

Рядом что-то зашевелилось.

Из темноты возникло лицо.

Молодое, обветренное, с плоскими скулами и темными, блестящими, как у хищной птицы, глазами.

Длинные черные волосы были перехвачены кожаным ремешком.

Он что-то крикнул через плечо, не сводя с меня взгляда, полного холодного любопытства.

Я попыталась отползти, но мои движения были слабыми и неуклюжими.

Руки скользили по мокрой траве.

К мне подошли еще двое.

Они говорили друг с другом, тыкая в мою сторону пальцами.

Их взгляды скользили по моему лицу, волосам, останавливались на моем платье — тонком, синем, абсолютно нелепом в этой дикой обстановке.

Один из них, тот, что был старше, с сединой в косах и шрамом через всю щеку, резко наклонился и грубо схватил меня за руку.

Его пальцы, твердые и мозолистые, впились в мое запястье так, что я вскрикнула от боли.

Он что-то прорычал, тыча пальцем в кулак моей правой руки, в котором я все еще сжимала железный крюк.

Я инстинктивно прижала его к груди.

Это была моя единственная ниточка, связывающая с привычным миром.

Единственное, что хоть как-то напоминало мне о том, кто я и откуда.

Но мужчина не отпускал.

Он дернул мою руку к себе, его лицо исказила злая гримаса.

Он что-то требовал, его голос звучал все громче и угрожающе.

Вокруг начала собираться толпа.

Женщины в длинных одеждах, дети с грязными лицами, воины — все смотрели на меня как на диковинного зверя.

Их шепот, смешки и удивленные возгласы сливались в один устрашающий гул.

Старший воин рывком разжал мои пальцы.

Я не могла сопротивляться.

С хриплым торжествующим возгласом он вырвал у меня крюк и высоко поднял его над головой, показывая толпе.

Народ зашумел еще громче.

В их голосах послышались уже не просто любопытство, а нечто большее — трепет, может быть, даже страх.

Мой похититель снова наклонился ко мне, тряс перед моим лицом артефактом и что-то яростно спрашивал.

Я зажмурилась, пытаясь отгородиться от этого кошмара.

Слезы текли по моим щекам, смешиваясь с грязью.

— Я не понимаю… — прошептала я, и мой родной язык прозвучал здесь дико и неуместно. — Отстаньте от меня. Я не понимаю вас…

Он замолчал, прислушиваясь к странным звукам.

Потом его глаза сузились.

Он сказал что-то своим спутникам, и те грубо схватили меня под руки и потащили прочь от костра, сквозь толпу, которая расступалась, провожая нас любопытными взглядами.

Мы шли мимо низких кожанных шатров, мимо грубых повозок.

Я, спотыкаясь, почти не чувствуя под собой ног, позволяла тащить себя.

Мой разум отказывался верить в происходящее.

Это был какой-то ужасный, гиперреалистичный сон.

Сейчас я проснусь.

Сейчас…

Нас остановили у входа в один из шатров, побольше других.

У входа стояли два воина с длинными копьями.

Мой провожатый что-то сказал одному из них, и тот скрылся внутри.

Через мгновение он вышел и кивнул.

Меня втолкнули внутрь.

Воздух в шатре был густым и спертым.

Пахло дымом, кислым кумысом, жареным мясом и чем-то еще — тяжелым, животным, властным.

В центре горел очаг, дым уходил в отверстие наверху.

В свете пламени я увидела фигуры, сидящие на разбросанных по земле шкурах.

И сразу же мой взгляд утонул во взгляде человека, сидевшего в центре.

Он сидел не двигаясь, но его присутствие заполняло все пространство шатра.

Он был невысок ростом, но широк в плечах.

Его лицо, скуластое и желтоватое в свете огня, не было красивым.

Но в нем была гипнотическая сила.

Глубоко посаженные глаза, темные и пронзительные, смотрели на меня с холодным, изучающим любопытством, без страха и без удивления.

Глава 3. Ашха

Меня втолкнули в небольшой, пропахший овчиной и дымом шатер и бросили на груду жестких, заскорузлых шкур у дальней стенки.

Полог опустился, погрузив все в почти непроглядный мрак, если не считать узкой полоски лунного света, пробивавшейся через щель у входа.

Снаружи доносились приглушенные голоса, топот, ржание лошадей — звуки чужой, пугающей жизни.

Я сидела, обхватив колени руками, и тряслась.

Мелкая, неконтролируемая дрожь, идущая из самой глубины.

Слез уже не было.

Был только леденящий, всепоглощающий ужас.

Он парализовал волю, сковывал мысли, оставляя лишь животное желание забиться в угол и не существовать.

«Аттила. Это был Аттила».

Имя гудело в моем сознании, как набат.

Не мифический персонаж из учебников, не портрет с потрескавшейся фрески.

Живой человек.

Его взгляд, тяжелый и пронзительный, будто бы выжигал что-то внутри меня.

Он видел не просто странную женщину.

Он видел загадку.

А загадки в его мире либо разгадывали, либо уничтожали.

Пока что я была полезна как диковинка.

Но как долго?

Я зажмурилась, пытаясь дышать глубже, бороться с накатывающей паникой.

Я — Александра.

Кандидат исторических наук.

Специалист по кочевым империям.

Я защитила диссертацию по военной тактике гуннов, боже правый!

Я должна была знать о них все.

Но все мои знании оказались бесполезным хламом.

Я не знала, как вести себя здесь и сейчас.

Учебники не учат, как не сойти с ума от страха, когда тебя волокут в рабство.

Внезапно полог шатра откинулся, впуская внутрь слабый свет ночи и высокую, сухую фигуру женщины.

В руках она несла что-то вроде деревянной миски и грубый глиняный кувшин.

Она молча поставила их передо мной на землю и жестом показала, что нужно есть и пить.

Я не двигалась.

Я смотрела на нее широко раскрытыми глазами.

На ее лицо, испещренное глубокими морщинами, на длинные седые волосы, заплетенные в сложную косу, на кожаную одежду, темную от времени и грязи.

Она вздохнула, словно устав от капризного ребенка, и произнесла несколько хриплых, отрывистых слов.

Я не понимала ни единого звука.

Она покачала головой, взяла мою руку и силой прижала ее к миске.

Из нее пахло чем-то вареным, мясным и травяным.

— Я не хочу, — прошептала я, пытаясь вырвать руку. — Спасибо, но я не могу.

Она не понимала.

Она снова что-то сказала, на этот раз ее тон стал жестче, нетерпеливым.

Она тыкала пальцем в еду, потом в мой рот, явно показывая, что отказ от пищи — это глупость, на которую у нее нет времени.

Вдруг снаружи раздался голос, который я уже слышала и который заставил меня застыть.

Низкий, властный, без повышения тона.

Он задавал вопрос.

Женщина тут же выпрямилась, ее лицо стало почтительным и суровым.

Она ответила что-то, кивая в мою сторону.

Полог откинулся, и в шатер вошел он.

Аттила.

В тесном пространстве он казался еще более массивным, заполняющим собой все.

От него пахло конем, холодным оружием и той самой непреклонной властью.

Он бросил короткий взгляд на нетронутую еду, потом на меня.

— Ты не ешь, — произнес он на своем языке. Это не был вопрос. Это было констатацией факта.

Я молчала, не в силах вымолвить ни слова, прижавшись спиной к кожаной стенке шатра.

Он медленно опустился на корточки передо мной, его движения были скупыми и точными.

Он смотрел на меня так, будто я была сложной тактической картой, которую нужно прочитать.

— Ты боишься, что я отравлю тебя? — спросил он, и в его глазах мелькнула тень чего-то похожего на насмешку. — Если бы я хотел твоей смерти, ты бы уже не дышала.

Я понимала его.

Не все слова, но общий смысл был кристально ясен.

Мой мозг, онемевший от страха, наконец-то начал работать, лихорадочно цепляясь за знакомые корни, за изученные когда-то грамматические конструкции.

Я знала этот язык.

Я изучала его по скучным академическим трудам.

Я никогда не слышала его живым.

Я заставила себя поднять на него глаза и покачала головой.

—Нет…, — с трудом выдавила я, коверкая звуки, подбирая слова, которые казались неузнаваемыми на моем языке. — Не… могу.

Он слегка наклонил голову, слушая мою ужасную, ломаную речь.

Казалось, его заинтересовал сам факт того, что я пытаюсь говорить.

—Почему? — спросил он просто.

— Не… знаю слов, — я снова замолчала, чувствуя, как горит лицо от усилия и беспомощности. — Я… чужая.

Он помолчал, изучая меня.

—Откуда ты, Ашха? — произнес он то имя, что дал мне старейшина.

И сердце мое упало.

«Чистая».

«Ясная».

Ирония была горькой.

Я была вся в грязи, в панике, в темноте непонимания.

Что я могу сказать?

Из будущего?

Из музея?

Он решит, что я безумная, или что насмехаюсь над ним.

Я не могла придумать ничего, кроме полуправды.

—Из… далеко. Очень далеко. За… большие воды. — Я сделал слабый жест рукой в сторону, куда уходила степь.

Его глаза сузились.

Он, конечно, не поверил.

Или поверил, но понял по-своему.

Для него «далеко» могло означать земли каких-нибудь неизвестных саксонских племен или еще более дикие территории.

—Как ты пришла? С кем?

— Одна. — Это была чистая правда. — Я… потерялась.

— И нашла мою вещь, — его голос стал тише, но в нем появилась сталь. Он вытащил из-за пояса тот самый железный крюк и положил его между нами на шкуру. — Где?

Вот он, главный вопрос.

От ответа на него зависело все.

Я не могла сказать правду.

Я посмотрела на артефакт, на его шершавую, знакомую поверхность.

И меня осенило.

— Духи… — прошептала я, сама пугаясь собственной дерзости. — Духи… дали. Привели к ней. Привели… к тебе.

Я боялась, что он рассмеется или придет в ярость от такой наглой лжи.

Но он не сделал ни того, ни другого.

Глава 4. Знак духов

Ночь показалась бесконечной. Я не сомкнула глаз, прислушиваясь к каждому шороху за стенкой шатра. В голове проносились обрывки мыслей, панических и бессвязных. А что если я ошиблась? Что если затмение было в другом году? Или его видимость не затрагивала эту местность? Исторические хроники — вещь ненадежная. Я ставила свою жизнь на строчку из пожелтевшего манускрипта.

С рассветом пришла та же женщина — Элдиз, как я позже узнала ее имя. Она принесла новую миску с едой, на этот раз какую-то густую, вязкую кашу, и кувшин с чем-то кислым и слабым, похожим на квас. Я заставила себя съесть все, хотя комок в горле мешал глотать. Силы были нужны. Сегодня мне предстояло либо умереть, либо… либо получить шанс.

Элдиз наблюдала за мной своим суровым, ничего не выражающим взглядом. Потом неожиданно протянула грубый комок ткани, похожий на платье, и меховую накидку. Она тыкала пальцем на мое синее платье, уже порванное и испачканное, и явно показывала, что в нем я выгляжу нелепо и неприлично. Я не стала сопротивляться. Переодевшись в колючую, пропахшую дымом одежду, я почувствовала себя немного менее уязвимой. Теперь я была не совсем уж чужой. Просто очень странной.

Меня вывели из шатра. Лагерь просыпался. Женщины разводили костры, доили кобылиц, мужчины чистили оружие, седлали коней. На меня снова смотрели, но теперь во взглядах было меньше враждебности и больше суеверного любопытства. Слух о «вещей женщине» и о предсказании, должно быть, уже разошелся.

Аттилу я увидела у большого костра в центре стойбища. Он стоял, беседуя с группой военачальников. Он был одет в простой кожаный доспех, на поясе висел длинный, слегка изогнутый меч. Увидев меня, он прервал разговор и жестом подозвал к себе.

Я подошла, чувствуя, как подкашиваются ноги. Он окинул меня беглым взглядом, оценивая новую одежду, и едва заметно кивнул, словно одобряя выбор Элдиз.

— Солнце поднимается, Ашха, — произнес он без предисловий. Его взгляд был тяжелым и неумолимым. — Скоро оно будет в зените. Ты подтверждаешь свои слова?

Все воины смотрели на меня. Я видела в их глазах недоверие, насмешку, надежду и страх. Я собрала всю свою волю в кулак и посмотрела на небо. Солнце действительно уже было высоко, слепящее и неумолимое. Ясное. Совершенно обычное.

— Подтверждаю, — выдохнула я, стараясь, чтобы мой голос не дрожал. — Оно померкнет. На несколько минут. Но это будет.

Один из военачальников, молодой и дерзкий, с насмешкой что-то сказал. Я уловила слово «баба» и «бред». Аттила резко обернулся к нему, и тот мгновенно смолк, опустив голову.

— Мы ждем, — просто сказал Аттила и снова повернулся к своим людям, продолжая обсуждать какие-то дела, как будто я и не говорила о конце света.

Агония ожидания была невыносимой. Минуты тянулись, как часы. Солнце сияло все ярче, день был ясным и безоблачным. Воины потихоньку начали перешептываться, бросая на меня все более злые и насмешливые взгляды. Я чувствовала, как по спине ползет холодный пот. Я молилась всем богам, которых знала, и тем, которых не знала.

И вот наступил момент. Резко, как будто кто-то начал поворачивать диммер, свет стал неестественным, желтовато-медным. Птицы, щебетавшие на окраине лагеря, разом смолкли. Легкий ветерок, игравший пологами шатров, затих. Воздух стал густым и давящим.

На лицах воинов исчезли ухмылки. Они замерли, с недоумением глядя на небо.

Аттила поднял голову. Его лицо оставалось непроницаемым, но я видела, как сузились его глаза.

И тогда край солнечного диска начал чернеть. Медленно, неумолимо, будто невидимый великан откусывал от светила кусок за кусом. Сумерки наступали стремительно, с неестественной, пугающей скоростью. Небо потемнело до цвета темного индиго, и на нем проступили самые яркие звезды. Воздух резко похолодал.

В лагере поднялась паника. Послышались женские крики, плач детей. Кони беспокойно заржали и забили копытами. Люди падали на колени, закрывая лица руками, некоторые начинали выть, обращаясь к богам.

Я стояла, не двигаясь, глядя на это фантастическое, ужасающее зрелище. Я знала его причину. Я изучала его механику. Но здесь и сейчас, в V веке, среди этих людей, это было чистой магией. И я была ее причиной.

Я посмотрела на Аттилу. Он все так же смотрел на небо, на черный диск, пожирающий солнце. Его лицо было каменным, но в его глазах, отражавших это космическое чудо, плясали искры какого-то дикого, первобытного восторга. Он не молился. Он наблюдал. Оценивал. Как полководец оценивает новое оружие невероятной силы.

И вот черная тень начала сползать. Сначала тонкий серп света, потом больше, больше… Слепящий свет хлынул обратно, и день вернулся так же внезапно, как и ушел. Птицы с опозданием и смущенно возобновили свое пение.

Наступила оглушительная тишина, нарушаемая лишь всхлипываниями и тяжелым дыханием.

Аттила медленно опустил голову и перевел взгляд на меня. Долгий, пронзительный, всевидящий взгляд. В нем не было больше ни насмешки, ни проверки. Был холодный, безоговорочный интерес.

Он сделал шаг ко мне. Лагерь замер, наблюдая.

—Ты сказала правду, — произнес он, и его тихий голос прозвучал громче любого крика. — Духи говорят с тобой.

Он повернулся к своим ошеломленным воинам.

—С этого дня Ашха находится под моей защитой! — его голос гремел, восстанавливая порядок и власть. — Она — вещая женщина. Ее слова будут услышаны. Кто тронет ее — тронет меня.

Потом он снова посмотрел на меня. И в его взгляде я увидела нечто новое. Не просто интерес. Уважение.

— Иди, — сказал он уже тише, — отдохни. Тебе нужно набраться сил. Позже мы поговорим. Мне есть о чем тебя спросить.

Меня отвели обратно в шатер. На этот раз Элдиз смотрела на меня не с суровостью, а с подобострастным страхом. Она постелила мне лучшие шкуры, принесла лучшую еду.

Я сидела, обхватив колени, и не могла унять дрожь. Но это была уже не дрожь страха. Это была дрожь от осознания того, что я только что совершила. Я изменила свое положение в этом мире. Я получила шанс.