Попаданка. Миссия спасти Анну Бойлен.

Пролог.

Пролог.

Анна проснулась за минуту до того, как зазвонил будильник.

Глаза открылись в темноте, к которой зрачки уже успели привыкнуть, и привычный прямоугольник окна обозначился более плотным пятном — за шторой угадывался тусклый зимний свет. В комнате пахло остывшим чаем, бумагой и чем-то цитрусовым — вчера она в очередной раз пролила на диван апельсиновый гель для душа, пытаясь одновременно печатать и дописывать жалобу.

Она какое-то время лежала, слушая, как за стенкой соседи гремят посудой, как трубы в подъезде вздыхают, как где-то вдалеке по проспекту пробегает ранний автобус. Тело ещё не хотело двигаться, мозг уже листал дела, сроки, фамилии.

Будильник пискнул, и в следующую секунду квартира наполнилась резким, бесчувственным трелью.

Анна не дотянулась до телефона — уронила руку на тумбочку, зацепив стопку папок, и те со вздохом сползли на пол. Трель не прекращалась. Пришлось сесть.

— Ладно, — сказала она вслух, хрипло. — Я встала. Доволен, мир?

Мир ничего не ответил. Только будильник наконец-то замолчал, когда её пальцы нашли нужную кнопку.

Квартира была маленькой, но аккуратной. Однокомнатная, с немного уставшими стенами, белёсыми от недорогой краски, с кухней, где всё было на своих местах: электрочайник, два кружки, выцветшее полотенце с лимонами. На холодильнике — магнит с Лондоном: красный автобус, Тауэр и крохотная надпись Visit England.

Анна, проходя мимо, по привычке провела пальцами по автобусу.

Когда-то, лет десять назад, она действительно думала, что окажется там. На стажировке, потом — на коротком контракте, может быть, в какой-нибудь международной структуре, где будут ценить её умение вытащить правду из грязной, плохо сшитой версии событий. На экзаменах по международному праву она отвечала о Нюрнбергском процессе так, что профессор потом полпары занимался исключительно с ней, задавая дополнительные вопросы.

Теперь её международный масштаб помещался в троллейбус, два суда, три районных отдела полиции и эту кухню.

Она поставила чайник, пока тот наполнялся, достала из шкафчика банку с овсянкой, на автомате насыпала в миску. Вторая рука уже тянулась включать новости — и замерла.

Нет.

Сегодня — без новостей. Ей хватало чужой несправедливости на работе. Смотреть ещё и утренние репортажи про очередные дела о коррупции и бытовые убийства не хотелось.

Вместо телевизора — ноутбук. На крышке — ещё один британский стикер: силуэт короны Тюдоров. Подарок самой себе на защиту диплома. «Чтобы помнить, ради чего всё начиналось» — тогда она смеялась. Сейчас вспоминать было… двусмысленно.

Ноутбук ожил, моргнул, попросил пароль. Анна вбила его, допила почти кипяток — язык обожгло, но проснуться помогло.

Таблица дел на сегодня выглядела, как всегда, жизнерадостно. Три заседания, одно из них — апелляция по делу, которое она считала ключевым, две встречи с клиентами, один дурацкий выезд в отдел — «проконсультировать следователя», который будет смотреть на неё как на мешающую женщину, когда она начнёт задавать «неудобные вопросы».

Фамилии плыли перед глазами, как текст в старом учебнике. Она задержала взгляд на одной.

Климова.
Несовершеннолетняя.
Пункт: «грабёж, группа лиц».

Анна выдохнула.

Девочке было шестнадцать. На камере две тени, один капюшон, чья-то рука, дёргающая сумку у пьяной женщины. Девочку взяли потому, что жертва опознала «точно её». Жертва в показаниях путалась, меняла детали, уверенность у неё появлялась только после фразы следователя: «Вы же хотите, чтобы преступников наказали?»

— Конечно, — сказала Анна вслух, вспоминая стенограмму допроса. — Кто ж не хочет.

Она тогда сидела напротив девочки, худой, скукоженной в стуле, с выбившимися окрашенными волосами и обгрызенными ногтями. И ей хотелось взять за горло не только следователя, но и весь абстрактный механизм правосудия, в котором признание — король, а сомнение — лишний гость.

— Вы понимаете, что без признания суд всё равно вас осудит, — говорил следователь тихо, «по-отечески». — А так хоть срок меньше будет.

Девочка плакала и кивала. Анна смотрела на это через стекло и чувствовала, как внутри поднимается старая, хорошо знакомая злость.

Слишком хорошо знакомая.

Четыре года назад у неё было своё дело. Не уголовное — дисциплинарное. «Неправомерное давление на свидетеля». Она тогда подняла на смех плохую экспертизу, сделанную «для галочки», и настояла, чтобы суд не принимал её. Судья, уставший, сухой, раздражённый её подробностями, сделал пометку: «защитник мешает» — и через месяц у Анны начались проверки.

Официально она была «оправдана». Неформально — пару крупных клиентов ушло, тактично сославшись на «репутационные риски», а один из партнёров намекнул, что «надо быть гибче».

Она вышла из бюро сама.

Сейчас у неё была маленькая частная практика, пара помощников на полставки и дыра в душе размером с то самое ощущение — когда ты прав, но система говорит: «Неправильно, потому что не по форме».

Овсянка остыла. Она съела её, не чувствуя вкуса, глядя в экран, где ярким прямоугольником уже маячил ярлык папки «Тюдоры».

Она кликнула на него почти машинально.

Внутри — книги в pdf, записи лекций, конспекты, фотографии из поездки в Лондон пятилетней давности. Тогда она впервые посмотрела на Тауэр своими глазами, а не по документальным фильмам. Тогда же впервые поймала себя на странном ощущении: между камнями, по которым ходили десятки тысяч туристов, всё ещё витает что-то несказанное.

Её мама когда-то писала кандидатскую по английскому Возрождению. В их доме фамилии «Генрих», «Екатерина Арагонская», «Анна Болейн» звучали не реже, чем «бабушка Зина». Анне в детстве казалось, что это всё — просто «мамины сказки, только с плахой».

Потом она выросла.
И обнаружила, что история Анны Болейн — это не просто про «вторую жену, которая не родила сына». Это про обвинение, собранное по принципу «надо убрать — найдём статьи», про суд без реальной защиты, про предрешённый приговор.

Глава 1.

ГЛАВА 1

Она проснулась от собственного резкого вдоха — будто вынырнула из ледяной воды.

Комната вокруг была тёмной, но не так, как современная спальня: здесь тьма была теплее, мягче, ярче от сотни крошечных отблесков свечей, которые мерцали в тяжёлых латунных подсвечниках вдоль стен. Огромный балдахин висел над кроватью, словно перевёрнутый корабельный парус из дорогой тёмно-вишнёвой ткани. Тяжёлые шторы, расшитые золотыми нитями, колыхались от лёгкого сквозняка — окно было приоткрыто.

Что за… где я?..

Анна резко села, и ткань ночной сорочки — льняной, грубоватой, но удивительно тонкой для своего качества — скользнула по плечу. Длинные волосы мягко рассыпались вокруг лица.

Только это были не её волосы.

Они были слишком густые. Чересчур тяжёлые. И, что поразило сильнее всего, — тёмно-каштановые, почти чёрные, блестящие в свете свечей. Настоящие волосы Анны Ройс были русыми. И короче.

Она рывком подняла прядь — пальцы дрогнули.

Я сплю? Я… нет. Это не сон. Сны так не пахнут.

Комната пахла — непривычно, густо, насыщенно.
Пчелиный воск.
Разогретая мята.
Вышитые шёлком подушки.
Дерево, обработанное льняным маслом.
И едва уловимый запах женских духов — розмарин и что-то цитрусовое, почти невесомое.

Слева от кровати стоял высокий резной сундук, а на нём — серебряный кувшин и таз для умывания. У стены — массивный гобелен: сцена охоты, вышитая так точно, что казалось, будто лошади вот-вот сорвутся с ткани и поскачут по комнате.

Анна закрыла глаза, выдохнула. Сердце билось так быстро, что казалось, оно пытается вырваться из груди.

Ты же юрист, мать твою. Думай, а не паникуй.

Но мысль тут же оборвал громкий шорох — дверь распахнулась, и внутрь вбежала девушка-подросток в тёмно-зелёном платье с белой наколкой на голове. Волосы её были собраны в аккуратный пучок, щёки разрумянились от бега.

— Your Majesty! — воскликнула она. — Миледи Анна, вы кричали! Вы звали?

Девушка дрожала, но боязнь была не за себя — а за ту, кому она служила.

Анна Ройс — современная Анна — замерла.

Your Majesty.
Миледи Анна.

Нет.
Нет-нет-нет.

Но память… чужая память… словно сорвала пломбу и хлынула потоком.

Имя служанки — Бет Томлинсон.
Её возраст — шестнадцать.
Её страх — опоздать.
Её долг — служить королеве Англии.

Королеве Анне.
Анне Болейн.

Голова закружилась.

— Я… — Анна попыталась что-то сказать, но голос сорвался. Она кашлянула. — Я… наверное, мне приснился дурной сон.

Бет ахнула и тут же подскочила ближе, чтобы поправить соскользнувшую с плеч сорочку.

— Ваше Величество… вы уверены, что всё в порядке? Может, позвать лекаря? Джон Ламперт дежурит сегодня. Госпожа Мэри Шелтон тоже наготове, она велела звать её, если вам станет хуже.

Госпожа Мэри Шелтон.
Фрейлина.
Двоюродная родственница Болейн.
Одна из самых близких.

Информация вспыхивала в сознании, как открытка из прошлого, но не из её прошлого. Из того, в которое она попала.

Анна быстро огляделась. Комната была слишком роскошная для шутки, слишком массивная для сна, слишком… настоящая.

С потолка свисала кованая люстра. На полу — ковры ручной работы. Стены обиты тёмным деревом, над кроватью — герб с тремя золотыми леопардами и тюдоровской розой.

Я — в покоях королевы.

Губы пересохли.

— Нет, лекаря не надо, — сказала она и удивилась, насколько уверенно прозвучал её голос. — Просто кошмар.

Бет, хоть и выглядела немного растерянной, кивнула.

— Если вы не желаете продолжать сон, могу принести тёплой воды. Или охардам — госпожа Мэри считает, что он помогает от дурных снов.

Анна выдохнула.
Так.
Собраться.
Никто не должен заметить, что в теле Анны Болейн — чужая женщина.

— Принеси воду, — сказала она мягко. — И зажги ещё пару свечей.

Бет поклонилась — быстро, но с уважением — и выбежала за дверь.

Анна осталась одна.

Тишина давила. Она потянулась к краю кровати, где стояло зеркало — не стеклянное, а маленькое полированное серебряное. Наклонилась.

Отражение смотрело на неё чужими тёмными глазами.

Глаза Анны Болейн действительно были глубокие, почти чёрные — именно такими их описывали хронисты. И сейчас они смотрели на неё не как на королеву в силе, а как на женщину, которая не понимает, кто она сама.

Лицо — правильные черты, тонкие губы, прямой нос, высокая линия бровей. Не классическая красота, но сильная, запоминающаяся. Не та, что у современных актрис, — живая, резкая, самостоятельная.

Анна дотронулась до щеки. Кожа была тёплой, гладкой.

Это невозможно. Научная фантастика — возможно. Реинкарнация — нет. Временной скачок — тоже нет. Но я здесь.

Она судорожно сглотнула.

Шесть месяцев до казни.
Ты знаешь историю.
Ты знаешь, что произойдёт.
И теперь ты — Анна Болейн.

Дверь снова приоткрылась — бесшумно, почти катящимся движением. Вошла Мэри Шелтон, фрейлина — молодая женщина лет двадцати пяти, в бархатном бургундском платье, с тонкой нитью жемчуга на шее.

Она была красивой — утончённой, с мягкой линией губ, но глаза выдали то, чего боялась вся прислуга: тревогу. Не за себя — за королеву.

— Ваше Величество… — тихо. — Мне сказали, вы не спали. У вас снова кошмары?

Слово снова пронзило Анну, как игла.

Внутренние воспоминания Анны Болейн вспыхнули:
— несколько ночей подряд беспокойный сон,
— боль в животе,
— едва скрываемый страх,
— слухи о заговоре,
— давление со стороны короля,
— интриги Кромвеля.

Анна глубоко вдохнула и подняла голову.

— Всё в порядке, Мэри. Мне просто нужно немного тишины.

Мэри мягко подошла и присела на краешек кровати.

— Миледи… вы в последнее время много переживаете. Совет ходит как на иголках. Кромвель не появляется открыто, но его люди… — она запнулась. — Всё слишком напряжено. Вы ясно дадите знать, если что-то… грозит вам?

Глава 2.

Глава 2

Утро облеклось в ритуал.

Если бы не чужая память, Анна посчитала бы всё происходящее театральной постановкой. Но воспоминания Анны Болейн — не чёткие кадры, а обрывки ощущений — давали понять: каждый жест, каждый поклон, каждый шов на платье здесь имели значение. Ошибка могла стоить дороже самой драгоценной ткани в покоях.

Бет Томлинсон легко, но уверенно намыливала ей волосы над тазом, подсовывая под затылок сложенное полотенце. Вода была тёплой, пахла розмарином и ромашкой.

— Попробуйте опустить голову чуть ниже, Ваше Величество, — шёпотом сказала она. — Так удобнее будет смыть настой.

Анна закрыла глаза и позволила.

Чужое тело отзывалось неожиданно: она чувствовала, как к коже головы приливает кровь, как сердце всё ещё бьётся быстрее обычного. Но постепенно дыхание выровнялось. Пальцы Бет были лёгкими, ловкими. Она делала это не в первый раз.

Твоя жизнь здесь не вчера началась, — напомнила себе Анна. — Для них ты давно — королева. Единственная жена. Источник благодати и угрозы. А для истории — уже почти мёртвая.

— Бет, — тихо сказала она, — сколько сейчас времени?

— Ещё нет седьмого, миледи, — ответила та, аккуратно отживая прядь. — Отец Фишер сказал, что мессу начнут ближе к восьми, но король обычно выходит заранее.

Отец Фишер. Священник, при дворе пойманный между Римом и королём. Раньше, в книгах, это имя просто скользило по страницам. Теперь было человеком, который придёт держать чашу, когда король и его жена будут показательно благочестивы перед богом и двором.

Бет укутала её голову полотенцем, помогла сесть.

К зеркалу подвинули серебряный гребень. Волосы — тёмные, тяжёлые — стекали по спине.

— Госпожа Мэри велела надеть сегодня зелёное, — осторожно заметила Бет. — Она сказала, что этот цвет вам к лицу и король его любит.

Зелёное. Воспоминания Анны Болейн откликнулись лёгкой дрожью удовольствия: она знала, какое именно платье имелось в виду. Тонкий шёлк цвета недозревшего винограда, более тёмный бархат верхнего корсажа, вышивка по швам — золотая нитка с мелкими жемчужинами.

Вчера ты просто читала про их гардероб. Сегодня ты — часть витрины.

— Пусть будет зелёное, — сказала Анна. — И… позови госпожу Мэри, когда я буду готова.

Бет кивнула и исчезла в соседней комнате, где висели платья, хранились сундуки с бельём, шкатулки с украшениями. Шаги фрейлин, шорохи ткани — всё это сливалось в тихую рабочую какофонию женского мира.

Мир за стенами покоев был другим: мужским, громким, резаным. Там стучали шпорами, спорили о налогах, кричали о чести. Здесь же строили не менее опасные планы — шёпотом, за шёлком и лентами.

Мэри Шелтон вошла, не дожидаясь, пока её объявят — имела право.

— Ваше Величество, — мягко улыбнулась она. — Вы сегодня выглядите лучше, чем вчера.

Вчера — для Анны Ройс — было в другой жизни. Но память подкинула картинку: усталое лицо в зеркале, залитые слезами глаза, сжатые губы. Болезненный разговор с Генрихом о том, что «королеве следует быть осторожнее с поведением», недовольные взгляды, ощущение, что земля под ногами тоньше льда на Темзе в январе.

— Покойной ночью я, кажется, впервые выспалась, — ответила Анна. — Но кошмары всё равно находят дорогу.

Мэри взглядом отослала Бет, та, поняв, закрыла за собой дверь в гардеробную.

— Если бы я могла вытянуть ваши кошмары нитками, как вытягиваю узлы на вышивке, я бы сделала это не раздумывая, — тихо сказала Мэри. — Но, боюсь, это под силу не людям.

— Людям под силу устроить кошмар в яви, — отозвалась Анна. — И с этим нам как-то надо иметь дело.

Мэри чуть напряглась.

— Если речь о господине Кромвеле…

— Речь обо всех, кто считает, что королева — всего лишь пешка. — Анна подняла глаза. — Мэри, скажи мне… как ты думаешь, чего сейчас больше всего ждёт от меня двор?

Мэри замялась. Воспитание требовало ответить что-то безопасное: «молитвы», «покорности», «наследника». Но за годы, проведённые рядом с Анной Болейн, она привыкла к тому, что королева задаёт вопросы, на которые не отвечают штампами.

— Чуда, — сказала она наконец. — От вас всегда ждут чуда, миледи. Раньше — сына. Теперь… — её губы дрогнули, — теперь ждут либо покаяния, либо падения.

Анна тихо рассмеялась — коротко, безрадостно.

— Как удобно, — произнесла она. — Давать женщине выбор между самоуничтожением и казнью.

Слова прозвучали слишком остро. Мэри побледнела.

— Ваше Величество…

Анна подняла руку, останавливая её.

— Не бойся. Я не собираюсь бросаться с крыши дворца. Я слишком ценю свою шею.

И свою миссию, — добавила мысленно.

Пока женщины говорили, Бет и ещё одна служанка, Агнес, аккуратно расправляли зелёное платье, готовя его к надеванию. Корсаж с потайной шнуровкой, плотные рукава, более лёгкая нижняя юбка — всё продумано так, чтобы подчеркнуть фигуру, скрыть то, что должно быть скрыто, и напомнить всем: эта женщина — не простая.

Одевание королевы было почти ритуалом.

Сначала — тонкая нижняя сорочка. Потом — корсаж, стянувший талию плотным травяным запахом льна. Дополнительный слой ткани, защищающий от шёлка. Затем — сама зелёная туника, которую осторожно надели поверх, поправили плечи, линию декольте. Бархатные рукава застегнули на маленькие перламутровые пуговицы. В конце — длинный пояс с золотой пряжкой, который подчеркнул талию.

Анна чувствовала, как каждое прикосновение к её одежде приближает её к сцене, на которой ей предстоит играть.

— Какой головной убор вы желаете сегодня, миледи? — спросила Мэри, поднося к зеркалу два варианта. — Французский чепец или английскую шапочку?

Английская была более закрытой, строгой. Французский — изящнее, откровеннее, открывал больше линии волос, показывал, что она не собирается прятать себя в пуританскую раковину.

В памяти всплыла мамина лекция: «Анну Болейн не любили, в том числе, за её французскую манеру одеваться — слишком смело, слишком свободно, слишком “не наша”.»

Глава 3.

ГЛАВА 3

Анна никогда бы не призналась вслух, что идёт на встречу с королём так, как в прошлой жизни шла бы в кабинет особо амбициозного клиента: спина ровная, лицо спокойное, внутри — острый холод расчёта.
Не страха.
Именно расчёта.

Коридоры малого зала были темнее, чем она ожидала. Массивные балки потолка перекрещивались, будто удерживая тяжесть самой власти. Факелы на стенах мигали, отбрасывая тени, которые тянулись следом за ней, будто шептались между собой — о ней.

У дверей стояли двое стражников. Молодые, но лица — каменные. Один из них тут же выпрямился, увидев королеву.

— Его Величество ждёт вас, миледи.

Анна кивнула. Мэри оставила её на пороге — так требовал этикет, и дверь за ней закрылась мягко, но ощутимо глухо, словно отрезала внешний мир.

Малый зал был не таким уж малым по меркам XXI века: высокий потолок, своды, под которыми гулял легкий сквозняк, огромный ковер с львами и геральдикой Тюдоров, тяжелый стол из тёмного дуба. На нём — несколько свитков, гусиное перо, чернильница, кубок, недопитое вино.

Генрих стоял у окна.

Он не сидел, как ожидала Анна. Он стоял — опершись рукой о подоконник, глядя на внутренний двор. Его масса закрывала почти весь свет, падающий из окна.

— Ваше Величество, — тихо сказала Анна, делая реверанс.

— Анна, — произнёс он, не оборачиваясь.
Но по голосу она поняла: он доволен её видом. И тем, что она вовремя пришла.

Он повернулся. Да, огромный. Да, властный. Но больше всего поражали не размеры — глаза.
Карие, немного прищуренные, в них читались усталость и раздражение — то, что хроники никогда не показывали.

— Ты сегодня выглядишь… — он сделал паузу, рассматривая её, как будто сравнивал что-то в памяти, — живой.

Анна слегка улыбнулась.

— Живой королеве быть полезнее, чем падать в обморок.

Он хмыкнул, но в голосе не было грубости. Скорее — снисходительная нотка.

— Тебе сообщили, что меня раздражает твоя привычка вмешиваться в то, что тебя не касается? — спросил он так, будто говорил о погоде.

Вот и началось.

Анна приблизилась на два шага.
Не ближе: слишком близко — риск, слишком далеко — покорность.
Нужно было идеальное расстояние.

— Мне сообщили много чего, Ваше Величество, — спокойно ответила она. — И большая часть — ложь или искажения.

Генрих чуть приподнял бровь.
Он не привык, что женщина смотрит ему в глаза и говорит, не сгибаясь.

В XXI веке Анна Ройс вела переговоры с людьми, у которых состояние — как у маленьких королевств; её невозможно было запугать тем, кто привык запугивать.

Тут — другая ставка.
Но подход тот же.

— Хорошо, — сказал Генрих, поднимая кубок. — Тогда скажи мне…
Он поднёс кубок к губам, сделал глоток.
— Почему ты пытаешься избавить от казни людей, которых я считаю изменниками?

Анна давно обдумала ответ. Ещё по дороге в зал.

Ударить прямо — невозможно.
Уговорить — бесполезно.
Но подвести к мысли — да. Она знала таких мужчин.

— Потому что мне важен не каждый конкретный человек, — мягко сказала она. — Мне важно ваше имя. Ваша слава. И ваша династия.

Он замер.
Не от слов.
От поданного ими направления.

— Продолжай, — приказал он.

Анна шагнула ближе, позволяя свету упасть на её лицо — так, чтобы он видел её выражение.

— Народ шепчется, Ваше Величество. Когда их забирают из домов без суда… когда казнят без объяснения… — она говорила тихо, но чётко. — Люди начинают бояться не закона, а вас. И страх плохой советчик. Он рождает бунты.

Она подняла глаза.

— И я хочу защитить вас от бунтов.

Это было сказано почти дерзко.
Но в подаче — забота.

Генрих прищурился.
Он не ожидал такой постановки вопроса.

— Ты защищаешь меня, Анна? — спросил он медленно.

— Да, — прямо ответила она. — Потому что ваша сила — в уважении народа. Если он перестанет верить, что вы справедливы, всё рухнет.
Даже если вы правы.

Пауза.
В которой можно было услышать собственное сердцебиение.

Генрих поставил кубок.
Подошёл ближе.

— Ты говоришь как юрист, — произнёс он наконец.

Анна улыбнулась уголком губ.

— Возможно, мне следовало родиться мужчиной. Тогда я могла бы быть вашим советником, а не обузой в глазах Кромвеля.

Имя прозвучало нарочно.
Она хотела посмотреть, как это слово отразится на лице короля.

Король слегка дёрнул щекой.
Не так, чтобы это мог заметить кто-то неопытный — но Анна Ройс умела читать людей.

— Томас считает, что ты вмешиваешься в дела государства, — сказал Генрих.

— Томас считает, что любое мнение, не совпадающее с его, — вмешательство, — мягко возразила Анна.

Генрих коротко усмехнулся.

— Вот почему он тебя не любит, Анна.

Она склонила голову.

— Пусть не любит. Главное — чтобы не ненавидел так сильно, что начнёт действовать без вашего указа.

В этот момент король впервые внимательно посмотрел на неё.
Так, словно увидел, что она говорит не эмоциями — стратегией.

Он подошёл ближе.
Ещё ближе.
До расстояния дыхания.

— Знаешь, Анна… — сказал он низко. — Ты сегодня не похожа сама на себя. Обычно ты взрываешься, защищаешься, бросаешься словами, как камнями в окна.
А сегодня… ты спокойна.
Как будто готовишься к суду.

Сердце Анны на секунду остановилось.

Он не мог знать.
Не сейчас.
Не в этой временной точке.

Но чужая память шептала: именно так всё начинается. С подозрения, что она защищается заранее.

Она мягко улыбнулась.

— Сегодня я просто выспалась, Ваше Величество.

Генрих чуть склонил голову.

— Выспалась? Или решила стать мудрее?

— Возможно, и то и другое, — ответила Анна. — Но больше всего — решила быть вам опорой.
Не противником.

Он смотрел долго.
Слишком долго.
Так смотрят мужчины, которые одновременно что-то оценивают… и что-то вспоминают.