Попаданка: Служанка Короля

Глава 1. Осколки судьбы

Последнее, что я помнила — это слепящее солнце, отражающееся от стеклянной пирамиды Лувра, и сладковатый вкус капучино на губах. Я, Мария Ивановская, бухгалтерша, отдыхающая в Париже. Я шла в Лувр. Я перебегала улицу, уткнувшись в телефон, и…

Резкий, оглушительный визг тормозов. Удар. Не больно. Странно. Совсем не больно. Только ощущение полета и белого света.

А потом — тьма.

Я очнулась от пронзительного, ледяного крика.

—Мари! Да сгинь ты пропадом! Смотри, что ты натворила!

Тьма сменилась слепящим светом, но это был не электрический свет парижских фонарей. Это было теплое, трепещущее пламя свечей в массивной бронзовой люстре. Воздух был густым и тяжелым, пахнущим воском, пылью, потом и… апельсинами?

Я лежала на холодном каменном полу, а вокруг меня, словно хрустальный смерч, сверкали тысячи осколков. Белые, с синими драконами. Китайский фарфор. Невероятно дорогой. Я знала это. Я писала об этом в своей диссертации.

Но это было не самое шокирующее.

Шокирующим были мои руки. Маленькие, с красными, огрубевшими пальцами и коротко остриженными ногтями. Не мои ухоженные руки с маникюром. На мне было грубое шерстяное платье серого цвета, а на ногах — стоптанные башмаки.

— Встань, дурёха! Тебя к Его Величеству сейчас поволокут! Может, и нас всех из-за тебя по стойке поставят! — чья-то сильная рука грубо рванула меня за локоть.

Я подняла голову. Надо мной стояла дородная женщина в чепце и переднике, ее лицо было багровым от ярости. Ее слова долетели до меня с опозданием, пробиваясь через гул в ушах. «Его Величество». «Королю».

Паника, острая и тошнотворная, ударила мне в виски. Это не сон. Слишком ярко, слишком остро пахнет страх окружающих меня девушек в таких же серых платьях. Слишком реален холод камня под коленями.

Я… я в теле служанки. В теле Мари. Имя прозвучало в крике той женщины. И я только что уничтожила артефакт, бесценный для этого времени.

Меня не поволокли. Меня повели. Два огромных гвардейца в синих мундирах взяли меня под руки, и мои ноги, ватные и непослушные, засеменили по бесконечным, сияющим паркетом коридорам. Я скользила взглядом по стенам, увешанным гобеленами, по портретам надменных аристократов в париках. Версаль. Я узнавала его. Но это был не музей. Это была машина, живая и дышащая, и я, заложница собственного безумия, только что сломала в ней маленькую, но очень важную деталь.

Двери распахнулись. Воздух сменился — здесь он был гуще, насыщеннее. Пахло дорогой кожей, старыми книгами, бренди и… чем-то неуловимо мужским, властным. Кабинет.

И он.

Он сидел в кресле у камина, не тронувшись с места при нашем появлении. Не король на портрете, не монарх с медалью — а мужчина. Опасный, сосредоточенный, абсолютный в своей власти. Его камзол был темно-синим, расшитым серебром, парик — безупречным, но его лицо… Его лицо было лишено напускной веселости, которую он часто носил на публике. Оно было холодным, как полированный мрамор. И его глаза, темные и пронзительные, были устремлены на меня.

Гвардейцы грубо толкнули меня вперед, и я упала на колени. Холод плиток пронзил тонкую ткань платья. Я не могла оторвать от него взгляда. Сердце колотилось где-то в горле, грозя выпрыгнуть.

Он медленно отложил в сторону перо, которым что-то писал.

—Так это та дура, что лишила меня любимой безделушки? — его голос был тихим, почти ласковым, но в нем не было ни капли тепла. Он был гладким, как лезвие ножа.

Я не могла вымолвить ни слова. Язык прилип к небу.

— Ваза династии Мин, — продолжил он, вставая и медленно подходя ко мне. Его тень накрыла меня целиком. — Единственная в своем роде. Несоизмерима по цене с жизнью какой-то… служанки.

Каждое слово било по мне, как плеть. Я чувствовала, как предательски дрожат мои руки, и сжала их в кулаки, пытаясь хоть как-то взять себя в руки. Я не Мари, я не она, я знаю, кто ты есть на самом деле, я знаю твою историю, — кричало что-то во мне, но это знание было бесполезно. Здесь и сейчас я была всего лишь пылью у его ног.

Он остановился в шаге, рассматривая меня так, будто я была новым, не очень интересным насекомым.

—По всем законам, тебе следует провести остаток дней в подземелье, — произнес он, и в его голосе вдруг появилась странная, игривая нотка. — Или быть выпоротой на площади до полусмерти.

Я закрыла глаза, готовясь к приговору.

— Но сегодня я чувствую себя… милостивым, — его голос прозвучал прямо над моим ухом. Я вздрогнула, почувствовав на себе его дыхание. — Поэтому я дам тебе выбор. Всего два варианта. Выбирай мудро.

Он сделал паузу, чтобы слова обрели нужный вес.

—Месяц в каменном мешке подвала. В одиночестве, с хлебом и водой. Или… — он снова замолчал, и я невольно подняла на него глаза. Он смотрел на меня с таким странным выражением— в нем было любопытство, холодная расчетливость и… что-то еще. Что-то темное и манящее. —…или одна ночь. Здесь. Со мной.

Мир перевернулся. Сердце, стучавшее в горле, рухнуло куда-то в пятки. Это была не милость. Это была ловушка. Самая опасная и сладостная в мире. Я посмотрела на него — на его идеальные, сильные руки, свободно лежавшие вдоль тела, на насмешливый, едва тронутый улыбкой изгиб губ, на темную, непознаваемую страсть в глазах. Он смотрел на меня не как на преступницу. Он смотрел как на женщину.

Разные «я» внутри меня вступили в яростный спор. Испуганная Мари-служанка металась в ужасе. Рациональная Мария-бухгалтерша кричала, что это безумие, что нужно выбрать подвал, что это единственный разумный выход. Но было во мне и что-то третье… Любопытное. Жаждущее. Плененное его властью и этой немыслимой ситуацией.

Я заставила свои губы шевельнуться. Голос был чужим, хриплым и предательски тихим.

—Я… выбираю ночь, сир.

Его губы тронула улыбка. Не торжествующая, а… удовлетворенная. Как у коллекционера, получившего в руки редкий экземпляр.

—Умная девочка, — прошептал он, и в его шёпоте было что-то похожее на угрозу и на ласку одновременно. — Теперь подойди ко мне. И сними свою одежду. Медленно. Я хочу видеть, за что плачу своим милосердием.

Глава 2. Искусство покаяния

Его слова прозвучали не как приказ, а как сокровенное, греховное признание. Шёпот обжёг мою кожу, проник глубже, в самую кровь, заставив её пульсировать в такт безумному ритму сердца. «Покайся». Но это был не призык к молитве. Это было повеление к падению.

Его пальцы всё ещё сжимали мои волосы, не причиняя боли, но и не позволяя отстраниться. Я была в ловушке его власти, его воли и этого пьянящего, опасного аромата, что исходил от его кожи.

— Сир… — моё собственное дыхание стало сбивчивым, губы запеклись. Разум, всё ещё цеплявшийся за обрывки логики и стыда, пытался протестовать. Но тело… тело уже сдалось. Оно трепетало не только от страха, но и от чего-то другого, тёплого и тягучего, что разливалось по жилам.

— Тише, — он приказал мягко, почти ласково, проводя большим пальцем по моей щеке, стирая предательскую слезу. Его прикосновение было шокирующе нежным после всей этой жестокой игры. — Здесь нет короля. Есть только мужчина и женщина, которая должна искупить свою вину. Начни.

Его взгляд скользнул вниз, к моим губам, и в нём читалось нетерпение. Я зажмурилась на секунду, пытаясь собрать остатки разума. Я была Марией, которая знала его по учебникам. И я была Мари, которая дрожала перед ним на коленях. И в этот миг обе они были одинаково сломлены и пленены.

Я наклонилась ближе, чувствуя, как его дыхание смешивается с моим. И коснулась его губ своими.

Это был не поцелуй. Это было прикосновение — робкое, исследующее, дрожащее. Искра, промелькнувшая между нами, была такой яркой, что я чуть не отпрянула. Но его рука в моих волосах удержала меня на месте.

— Такого покаяния недостаточно, — прошептал он против моих губ, и в его голосе снова зазвучала насмешка, но теперь приглушённая, тёмная и соблазнительная. — Ты должна быть убедительнее, Мари.

Он произнёс моё имя. Простое имя служанки на его устах прозвучало как самая роскошная ласка. Это сломало последние преграды. Я снова прильнула к его губам, уже не робко, а с отчаянием утопающего. Мой поцелуй стал глубже, настойчивее. Я чувствовала вкус дорогого вина и чего-то неуловимого, что было сутью его — власть, страсть, опасность.

Он ответил мне с той же яростью. Его поцелуй был не мольбой, а завоеванием. Он заставил меня забыть, кто он, кто я, где мы. Существовал только он — жар его рта, влажность языка, твёрдые мышцы плеч под моими ладонями. Я слышала его стон, низкий и удовлетворённый, и этот звух отозвался глухим эхом в низу моего живота.

Он оторвался от моих губ, его глаза были тёмными, почти чёрными от желания.

—Не останавливайся, — его голос был хриплым. — Твоё покаяние только начинается.

Его руки отпустили мои волосы и скользнули по моим плечам, спине, касаясь кожи с такой уверенностью, будто она всегда принадлежала ему. Каждое прикосновение оставляло за собой тропу огня. Я целовала его шею, чувствуя под губами яростную пульсацию крови в его венах, вдыхая его запах, становящийся всё гуще, всё мускуснее.

Мои пальцы, всё ещё дрожа, но уже повинуясь какому-то новому, проснувшемуся инстинкту, принялись расстёгивать его рубашку. Я касалась горячей кожи его груди, чувствовала под ладонью жёсткие завитки волос, твёрдые соски. Он закинул голову на спинку кресла, и на его лице на мгновение появилось выражение чистейшего, ничем не прикрытого наслаждения.

— Да… вот так, — прошептал он, и его руки опустились на мои бёдра, сжимая их, притягивая меня ближе.

Я сползла ниже, целуя его грудь, живот, ощущая каждый напряжённый мускул под губами. Я была его служанкой, его рабыней, его грешницей, и в этом была своя, извращённая свобода. Не нужно было думать. Нужно было только чувствовать и повиноваться.

Он внезапно поднялся с кресла, заставив меня отпрянуть. Но он не отпустил меня. Он подхватил меня на руки — я была такой лёгкой по сравнению с ним — и отнёс к массивной кровати с балдахином, что стояла в глубине покоев. Он опустил меня на шёлковое покрывало, и его тело последовало за моим, накрыв меня собой, пригвоздив к постели своим весом, своим взглядом, своей волей.

— Ты дрожишь, — заметил он, проводя пальцем по моей щеке, затем по шее, опускаясь ниже, к груди. —От страха? Или от желания?

— Я… не знаю, сир, — выдохнула я, и мои собственные руки, к моему удивлению, обвили его шею, притягивая его ближе.

— Говорил же — здесь нет короля, — он наклонился и взял мой сосок в рот, и волна пульсации, острая и почти болезненная, заставила меня выгнуться и вскрикнуть.

— Луи… — прошептала я, не осознавая, что говорю, повинуясь лишь его приказу и голосу инстинкта.

Он замер на мгновение, услышав своше имя на моих устах, а затем его губы снова нашли мои в поцелуе, более нежном, почти благодарном.

—Снова, — потребовал он шёпотом. — Назови меня снова.

— Луи… — повторила я, и это имя стало магическим заклинанием, стирающим последние границы.

Его руки скользили по моему телу, изучая, возбуждая, требуя. Он был опытным любовником, знающим каждую точку, каждый изгиб, способным довести до исступления одним лишь движением пальцев. Но в его ласке была не только техника. Была какая-то новая, жадная интенсивность, будто он и сам был пленён этим безумием, этой ночью, этой девушкой, которая смотрела на него не с рабским страхом, а с огнём, который он сам и разжёг.

— Ты так прекрасна в своём грехе, — прошептал он, его губы путешествовали по моему животу, бёдрам, раздвигая их. — Такова цена милосердия, Мари. Прими её.

И когда его пальцы, а затем губы и язык коснулись самой сокровенной, самой чувствительной части меня, я перестала бороться. Я сдалась. Сдалась волне стыда и восторга, которая накрыла меня с головой. Моё тело вздрагивало и выгибалось под его умелыми ласками, мои пальцы впились в шёлк покрывала, из горла вырывались сдавленные стоны, которые я сама не узнавала.

— Луи… прошу… — я не знала, о чём прошу. О пощаде? Или о том, чтобы это никогда не кончалось?

Он поднялся надомной, его лицо было серьёзным, почти суровым в полумраке, освещённом лишь дрожащим пламенем камина.

Глава 3. Язык тела и шёпот ночи

Его слова, произнесенные в темноте, обожгли мою кожу, как прикосновение раскаленного металла. «Ночь только началась». Они звучали и как обещание, и как угроза. Я лежала, прижатая спиной к его груди, чувствуя каждое биение его сердца у себя за спиной — ровный, мощный, пока еще не успокоившийся ритм. Его руки обвивали меня, одна лежала на моем животе, ладонь другой была прижата к моей груди, и большой палец лениво, почти невзначай водил по моему соску, заставляя его снова набухать и твердеть.

Я была вся в его власти. И самым странным было то, что мне уже не хотелось убегать. Тело, преданное мной же самой, больше не дрожало от страха. Оно трепетало от ожидания. От голода, который он во мне разжег.

— Ты молчишь, — его губы снова коснулись моего плеча, на этот раз оставляя влажный, горячий след. — О чем думает маленькая преступница, избежавшая тюрьмы? Считает ли она, что отделалась слишком легко?

Его тон был игривым, но под ним чувствовалась стальная серьезность. Он ждал ответа. Настоящего.

— Я думаю… — мой голос прозвучал хрипло и неуверенно. Я сделала паузу, пытаясь собрать мысли в кучу. — Я думаю, что тюрьма не была бы такой… интенсивной, сир.

Он тихо рассмеялся у меня за спиной, и смех его вибрировал у меня по коже.

—Я же сказал, нет королей в этой постели. Только Луи и Мари. Повтори.

— Луи, — выдохнула я, и имя снова сработало как ключ, поворачивающий невидимый замок в его душе.

— Правильно, — он одобрительно провел ладонью по моему бедру, и мурашки побежали вслед за его прикосновением. — И ты права. Тюрьма — это холод и одиночество. А здесь… — его рука скользнула между моих ног, и я вздрогнула, чувствуя, как все мое существо снова вспыхивает под его пальцами. — Здесь очень жарко. И ты не одна.

Его пальцы начали свой танец — медленный, манящий, неумолимый. Он знал мое тело лучше, чем я сама. Находил такие точки, такие уголки, о существовании которых я не подозревала. Я закинула голову ему на плечо, пытаясь заглушить стон, но он сорвался с губ сам собой, тихий и беспомощный.

— Не сдерживайся, — приказал он мне на ухо, и его собственное дыхание стало сбивчивее. — Я хочу слышать тебя. Хочу слышать, как ты каешься. Каждый твой вздох, каждый стон — это мое милосердие, которое ты заслуживаешь.

Его слова были развратнее любого прикосновения. Они лишали последних остатков стыда. Я застонала снова, громче, когда его пальцы ускорили движение, доводя меня до края, но не позволяя упасть.

— Луи… пожалуйста…
—Пожалуйста, что, моя грешница? — его губы обхватили мочку моего уха, и он слегка прикусил ее, от чего по спине пробежал электрический разряд. — Говори. Скажи мне, чего ты хочешь.

— Я не знаю… — это была правда. Я не знала названий тем желаниям, что бушевали во мне. Я только чувствовала их.

— Тогда покажи, — он перевернул меня на спину и снова оказался надо мной, опираясь на руки, его лицо было затенено, а глаза сияли в свете огня. — Покажи мне, чего ты хочешь. Я твой король. Я исполню любое твое желание в эту ночь.

Это была новая игра. Еще более опасная. Он предлагал мне власть. Ничтожную, иллюзорную, но власть. Взять то, что я хочу. От него.

Сердце бешено колотилось. Я подняла дрожащие руки и коснулась его лица. Провела пальцами по линии скулы, по упрямому подбородку, по губам, которые тут же приоткрылись, и он поцеловал мою ладонь. Затем мои руки опустились на его плечи, ощутили силу мышц, и я потянула его к себе, прижимаясь всем телом, желая ощутить его вес, его твердость.

— Вот так, — он прошептал, и его голос был полон одобрения. — Вот так. Ты учишься.

Он вошел в меня снова, на этот раз без промедления, заполняя меня собой одним мощным, уверенным движением. Мы оба застонали в унисон. Это было иначе, чем в первый раз. Медленнее, глубже, осознаннее. Он смотрел мне в глаза, и я не могла оторвать взгляда. В его взгляде было что-то помимо страсти. Любопытство. Изумление. Будто он видел перед собой не просто тело, а что-то еще.

— Кто ты? — внезапно вырвалось у него, и его бедра продолжали мерный, сокрушительный ритм. — В твоих глазах… там не только страх. Там целые миры, которые я хочу завоевать.

Меня пронзила острая, сладкая боль. Он видел. Он чувствовал, что я не от мира сего. Что во мне есть что-то чужеродное.

— Я… просто Мари, — выдохнула я, цепляясь за него, чувствуя, как нарастает новая волна наслаждения, более сильная, чем первая.

— Нет, — он наклонился ниже, его губы коснулись моих век, моих слез. — Ты не «просто». Ты — тайна. И я намерен ее разгадать. Ночью за ночью.

«Ночью за ночью». Эти слова отозвались во мне надеждой, такой опасной и такой желанной. Он не прогонит меня наутро? Он оставит меня?

Мы больше не разговаривали. Язык слов стал ненужным. Нас понимали наши тела. Я отвечала на каждый его толчок, двигалась с ним в унисон, мои ноги обвились вокруг его поясницы, впиваясь пятками в его напряженные ягодицы, притягивая его глубже, еще глубже. Я кусала его плечо, чтобы не кричать слишком громко, а он только смеялся — низко, по-хриплому, и ускорял темп.

— Смотри на меня, — приказал он, и я открыла глаза, которые сама не помнила когда закрыла. — Я хочу видеть, как ты падаешь.

И я упала. Сорвалась в пучину с криком, в котором было отчаяние, освобождение и его имя. Он последовал за мной почти сразу, с мощным стоном, вонзившись в меня в последний раз и замирая, весь напрягшись, а затем обмякнув на мне.

Мы лежали, сплетенные воедино, покрытые потом, наши сердца стучали в бешеном ритме, постепенно успокаиваясь. Он не двигался, тяжело дыша мне в шею. Его вес снова давил на меня, и это было самым уютным и безопасным чувством за всю эту безумную ночь.

Он наконец приподнялся, отстранился, и холодный воздух коснулся моей кожи, заставляя скучать по его теплу. Он встал с кровати, его силуэт был темным и мощным на фоне огня камина. Он подошел к столу, налил из графина в два бокала чего-то темного и вернулся ко мне.

— Пей, — он протянул мне один бокал. — Это придаст тебе сил.

Глава 4. Рассветная исповедь

Я проснулась от его прикосновений. Еще до того, как открыла глаза, я ощутила их — легкие, почти воздушные поцелуи на моих плечах, спине, на изгибе талии. Его губы, горячие и неутомимые, словно стремились запечатлеть каждую пядь моей кожи, каждую родинку, каждую веснушку. Ночь отступила, но в покоях все еще царил полумрак, предрассветный час, когда мир замирает в нерешительности.

— Ты не спишь, — его голос, низкий и сонный, прозвучал прямо у моего уха. Это было не вопрос, а констатация факта. Он знал.

Я перевернулась на спину, чтобы видеть его. В сером свете зари его черты казались менее резкими, почти мягкими. Парик был сброшен куда-то на пол, и его собственные волосы, темные и слегка вьющиеся, падали на лоб. Он выглядел моложе. Почти уязвимым.

— Я думала, ты уйдешь до рассвета, — выдохнула я, и мой голос прозвучал хрипло от сна и всего, что было до него.

Он усмехнулся, один палец проводя по моей нижней губе.

—И оставить такую роскошь? Я не дурак, Мари. К тому же, — его взгляд стал серьезнее, — я сказал, что ночь длинна. А рассвет — это еще часть ночи.

Он наклонился и поцеловал меня. Медленно, глубоко, без спешки, словно у нас была вечность. Этот поцелуй был другим — не жадным завоеванием, а скорее… исследованием. Нежным и бесконечно сладким. Когда он оторвался, у меня перехватило дыхание.

— Ты все еще хочешь меня, — прошептал он, и в его глазах читалось легкое удивление, как будто он не мог в это поверить. Его рука скользнула между моих ног, и он почувствовал мою влажность, мою готовность. — После всего. Ты все еще горишь.

— Да, — это было все, что я могла выговорить, потому что это была правда. Мое тело, должно быть, забыло обо всем на свете, кроме него.

Он смотрел на меня в полумгле, и его выражение было странным — смесью триумфа, любопытства и чего-то такого, что заставляло мое сердце сжиматься.
—Почему? — спросил он тихо. — Почему ты не боишься? Почему не лепечешь о прощении? Они все всегда чего-то просят. Или боятся.

Его вопрос застал меня врасплох. Как я могла объяснить? Сказать, что я из будущего, что для меня он — легенда, ожившая плоть, что мой страх смешался с благоговением, а затем переродился в эту дикую, всепоглощающую жажду? Я не могла.

Вместо этого я коснулась его лица, повторив его жест. Провела пальцами по его брови, по линии носа, по упрямому подбородку, на котором уже пробивалась темная щетина.

—Может быть, потому что… — я искала слова, подходящие для этой женщины, для этого времени. — Maybe потому что, когда ты смотришь на меня, я чувствую себя не служанкой. А просто женщиной. И когда ты касаешься меня… я забываю, что ты король. Я помню только, что ты мужчина. Который хочет меня.

Он замер, его глаза расширились от изумления. Затем он изверг из себя нечто среднее между стоном и смехом и снова приник к моим губам, но на этот раз поцелуй был жадным, почти отчаянным.
—Боже мой, — прошептал он, отрываясь. — Кто ты такая? Откуда у служанки такие слова? Такие мысли?

Он не ждал ответа. Его поцелуи переместились ниже — к шее, к ключицам, к груди. Он уделял внимание каждой груди, лаская и заставляя меня извиваться от наслаждения, а затем его губы и язык снова нашли тот чувствительный, горящий бутон между моих ног.

Я вскрикнула, впиваясь пальцами в шелковые простыни. Он держал мои бедра, не давая мне убежать, и его язык творил такие вещи, от которых мое сознание уплывало. Это было еще более интенсивно, чем ночью. Более осознанно. Он словно изучал мои реакции, запоминал, что заставляет меня кричать громче, что заставляет мое тело выгибаться.

— Луи… пожалуйста… я не могу…
—Ты можешь, — его голос прозвучал приказом, но в нем же была и ободряющая нежность. — Дай мне все. Всю себя.

И я сдалась. Снова. Снова волна накатила на меня, смывая все мысли, оставляя только ощущение падения и невыразимого блаженства. Я дрожала, как в лихорадке, когда он поднялся и вошел в меня, заполняя пустоту, которая уже начала формироваться.

Мы двигались медленно, почти лениво. Рассветное сияние усиливалось, окрашивая его кожу в золотистые тона, и я могла видеть каждую эмоцию на его лице — сосредоточенность, наслаждение, то самое неотступное любопытство. Он смотрел на то, как наши тела соединяются, и это зрелище, казалось, завораживало его.

— Я не хочу, чтобы это заканчивалось, — вырвалось у меня, и я тут же укусила губу, испугавшись своей откровенности.

Он остановился, глубоко внутри меня, и посмотрел мне в глаза.
—Почему? — снова спросил он, и на этот раз его голос был очень тихим.

— Because потом… ты станешь королем. А я… — я не закончила.

Понимание мелькнуло в его взгляде. Он наклонился, его лоб коснулся моего.
—Шшш, — он прошептал. — Никаких «потом». Есть только сейчас. Только эта постель. Только ты и я.

Он начал двигаться снова, и его ритм стал таким нежным, таким пронзительно сладким, что у меня на глаза навернулись слезы. Это было уже не просто страсть. Это было что-то большее. Какое-то безумное, невозможное соединение. Его пальцы сплелись с моими, прижимая мои ладони к простыням по обе стороны головы. Он целовал мои слезы, шептал что-то на ухо — слова на французском, которые я не совсем понимала, но смысл которых был ясен по тону — ободряющие, восхищенные, почти… благодарные.

Когда мы оба достигли кульминации на этот раз, это было не взрывное падение, а постепенное, волнообразное погружение в пучину наслаждения. Он не закричал. Он просто издал глубокий, сдавленный стон и прижал меня к себе так сильно, словно хотел вобрать в себя.

Мы лежали сплетенные, и первые настоящие лучи солнца пробились через щель в шторах, легли на кровать золотой полосой. Он не отпускал меня, его лицо было зарыто в моих волосах.

— Ты останешься, — произнес он, и это не было вопросом. Это был приказ. Но прозвучал он как мольба.

— Сир? — я попыталась отстраниться, чтобы увидеть его лицо, но он не позволил.

— Ты останешься здесь, в этих покоях, — повторил он, его голос был глухим, уставшим. — Ты будешь… моей. Твоя обязанность — служить мне. Только мне. Ты больше не вернешься в прачечную.