Попаданка свяжет шарф и бургомистра

Глава 1. Крючки судьбы

Я держу в руке пакет с новенькими крючками - выбрала с резиновыми ручками, чтобы пальцы не ныли. Ещё спицы взяла. Глупо, наверное, в моём возрасте... Но вдруг ещё повяжу что-нибудь хорошее? Для приюта, может. Или просто так - чтобы руки были заняты, пока сердце скучает.

Крючки, спицы… Я долго выбирала, словно ещё что-то жду от этой жизни. Как будто мне нужно много разных спиц, много нитей… и времени.

Ноги ноют. Колени будто ржавые - скрипят с каждым шагом. Поясница сжимается, как пружина, стоит чуть наклониться. Руки дрожат.

Я бреду по грязному мартовскому тротуару, и ветер бросает мне в лицо песок с дороги. Мой дом недалеко, но идти не хочется.

Потому что никто не откроет дверь. Никто не скажет «ты уже пришла?» Никто не скажет вообще ничего.

Вадим, мой муж, умер десять лет назад. И я даже не плакала. Ни тогда, ни потом. Он был мужем по документам, по голосу за спиной. По осуждению в словах.

Он не бил меня, нет. Просто... ломал медленно.

«Ты - пустая. Бесплодная. Никому не нужная».

А потом признался: изменял. Годами, и не с одной. И добавил, будто между прочим: «Ты всё равно не могла забеременеть. Смысл в тебе был?»

А когда я сдала анализы после его смерти - оказалось, проблема была в нём. Я тогда шла домой, держа в руках результат, и думала: и что теперь? кому это доказать? кому это важно?

С тех пор прошло много лет. И вот я снова иду одна с пакетом - на этот раз с крючками и спицами. Как будто всё ещё умею что-то начинать. Словно кому-то ещё нужно моё вязание….

Я дохожу до старого моста, тротуар уходит вниз. Склон промокший, рыхлый. Воздух пахнет сыростью и промёрзшей землёй. И тут я слышу:

- Мяу… Мя-я-у!

Останавливаюсь.

На склоне, где трава ещё не проснулась, сидит рыжий котёнок. Маленький, мокрый, как выжатая тряпка. Глазки – две капли ужаса. Жалкий до сердечного приступа! Он прижимается к земле и зовёт, зовёт - так отчаянно, что у меня внутри что-то ломается.

Я оглядываюсь, но вокруг никого. Он такой же, как я. Одинокий, брошенный. Только он ещё зовёт кого-то, а я - уже нет.

- Тише… - шепчу. - Сейчас, мой хороший. Сейчас…

Я ставлю пакет на парапет. Держусь за поручень, спускаюсь осторожно. Но нога срывается,
колено резко подворачивается. Воздух свистит в ушах.

И в последнюю секунду, пока мир летит вверх тормашками, я думаю только об одном:

Дома меня всё равно никто не ждёт.

_________________________________________

Я просыпаюсь.

Первое - это ощущение ткани. Постельное бельё грубее, чем у меня дома, но тёплое. Тело… лёгкое. Слишком лёгкое. Как будто я не лежу, а плаваю в нём. Ни звона в коленях, ни боли в спине, ни рези в руках. Только тепло, слабость, и странное… неверие.

Я открываю глаза.

Потолок надо мной - деревянные балки, светлые, в которых играют солнечные пятна. В этот момент я осознаю, что я не у себя дома. Воздух пахнет полынью, сушёной лавандой и дымом. Никакой городской пыли, ни шума машин. Только тишина и далёкое чириканье птиц.

Пытаюсь приподняться. Тело подчиняется слишком легко. Приподнимаю руку - и замираю. Рука тонкая, молодая! Никаких пигментных пятен, морщин. Кожа ровная, а пальцы длинные и подвижные. Я провожу ладонью по лицу - оно такое гладкое! Скулы высокие, губы полные. Под моими пальцами - чужая молодость.

Я не понимаю, что происходит.

И в этот момент скрипит дверь.

Я поворачиваю голову - и вижу его.

Он входит без спешки. Сначала - тень в проёме, потом - фигура. Высокий, очень! Сразу понятно - здесь не спросят разрешения. Широкие плечи, крепкая грудь под плотной рубашкой. Рукава закатаны до локтя, на руках бугрятся вены. Движется он с хищной точностью, как волк, знающий, что вся стая давно его слушается.

Он делает пару шагов - и я вижу лицо.

Чёрт возьми…! Скулы - острые, как опасная бритва. Подбородок - волевой, губы твёрдо сжаты. Глаза…

Серо-стальные. И не просто холодные - они оценивают. Взвешивают и судят. И от этого взгляда у меня внутри всё сжимается.

- Проснулась, - говорит он, - не ожидал.

Голос. Господи, голос!

Такой низкий, насыщенный, просто бархат с песком! Если бы у сексуальности был тембр, он бы звучал именно так.

И тут, как назло, в голове всплывает Вадим.

Мой муж. Ну, был. До того как умер, и наконец перестал портить воздух. Вадим разговаривал так, словно картошка застряла в зубах. Постоянно раздражённый, вечно с оттенком «что ты опять наделала». Даже когда молчал - звучал как укор. А когда не молчал, то сообщал мне важные истины вроде: «Женщина без детей - не женщина. Это я тебе как муж говорю»

Передо мной сейчас - воплощение всего, чего у Вадима не было, и быть не могло. Высокий, плечи такие, что пуговки на рубашке так и норовят отскочить. Лицо - будто собрали из всех моих юношеских фантазий, которые я запретила себе ещё в семьдесят четвёртом. А челюсть... если бы Вадим обладал такой, может, я бы хоть раз захотела к нему прикоснуться, а не стукнуть табуретом.

Глава 2. Никуда не иду

Вдруг в голове вспыхивает мысль: Она что, правда от него ушла?

Я украдкой смотрю на него - на чёткую линию подбородка, на руку, что судорожно сжимается в кулак, на грудь, поднимающуюся от сдержанного дыхания.

Вот это сила воли у дамочки! Или полное отсутствие мозга…

Как вообще можно уйти от такого мужчины?! Он же выглядит, будто только что сошёл с лошадки, спас деревню, и пошёл жарить мясо без рубашки. А взгляд… такой, что если бы я была на двадцать лет моложе, то этой Эвере лично надавала бы по лбу вязаным тапком за глупость!

И тут он говорит:

- Ты бросила детей, Эвера.

Детей.

Слово падает в грудь, как булыжник в воду. Я застываю.

У неё были дети.

Отвожу глаза. Ирония испаряется, как туман после дождя.

Всю жизнь я мечтала о малыше. Хоть об одном! Хоть о ком-то, кто сказал бы «мама», и вытер бы руки о моё платье! А в ответ - Вадим, с его «ты как женщина - с браком». А тут… Женщина, которой достались дети. Настоящие! И она… просто ушла.

Вот тебе и справедливость.

Я сжимаю простынь в пальцах. Мне дали молодость. Мне дали тело. Но воспоминания, сожаления и боль - все мои. До последней нитки.

Он всё ещё смотрит на меня. Строго, ровно. Я не знаю, кто такая была эта Эвера, что она сделала, через что он прошёл, но… я знаю одно. Если там были дети - они важны. Они важнее всего.

И я - не она. Но не могу промолчать.

- А дети… они как? - спрашиваю тихо, едва слышно.

В его глазах на миг что-то вспыхивает. Но не тепло - гнев. Как удар, как пощёчина.

Он усмехается - одними губами, быстро и нехорошо.

- Вдруг вспомнила, да?

Качает головой.

- Не пытайся. На тебя это плохо смотрится. - Пауза. - У них всё хорошо. Без тебя. И лучше, чем с тобой.

Разворачивается и уходит. Без прощания, даже не взглянув напоследок. Его шаги звучат, как приговор - быстрые, тяжёлые, окончательные.

Дверь закрывается.

А я остаюсь в чужом теле. С тишиной, но и с его словами, звенящими в голове. И с острой, леденящей мыслью:

Меня ненавидят дети, которых я даже не успела полюбить.

Я жду, пока за дверью стихнут шаги. Тихо приоткрываю створку - коридор пуст. Ни врача, ни мужчины, которого бросила Эвера. Только скрип старого дерева под ногами и слабый запах мази в воздухе.

Бросаю шаль с вешалки на плечи. Открываю дверь на улицу, вдыхаю прохладный воздух. Сердце колотится, но ноги уверенно ступают вниз по крыльцу. Я выхожу на улицу.

Город, где я оказалась - крепкий, каменный, с острыми крышами и узкими улочками. Люди снуют туда-сюда, кто с корзинами, кто с мешками. Кто-то торгуется, кто-то ругается. Запах свежего хлеба, дыма, мокрого булыжника.

И всё - незнакомо.

Я останавливаюсь посреди улицы. Прохожие обходят меня, бросая рассеянные взгляды. Никто не здоровается. Никто не узнаёт.

Куда мне идти?

Дом Эверы. Где он?

Мой бывший сказал, что я вернулась. Получается, в этом городе нет моего дома? Нет места, где я смогла бы переночевать?

Перехожу на другую сторону улицы. Прячу лицо в шаль. Думаю: так, что бы сделала старая я в чужом городе?

Пошла бы в лавку, купила бы пряжу - и разговорила продавца. Через полчаса знала бы, кто с кем спит, и где чей дом. Но сейчас - не тот случай.

Я останавливаюсь у фонаря. Прислоняюсь к нему. Из-под ресниц слежу за прохожими. Если кто-то кивнёт, поздоровается - значит, знает меня. Можно будет заговорить. Но все проходят мимо.

Сглатываю. И делаю то, что делает каждый, кто не хочет привлекать внимания: иду вперёд. С уверенностью в шаге. Правда, с пустотой в голове, но это уже мелочи… Потому что иногда единственный способ найти дорогу - это делать вид, что ты её знаешь.

Я уже прошла три улицы, свернула в какой-то проулок, где пахнет сырым деревом и печёной репой, когда вдруг

- Фрр!

Под ноги мне бросается рыжее нечто. Я отшатываюсь, чуть не наступив.

Кот.

Обычный дворовый рыжий кот - с пушистым хвостом, блестящей шерстью и выражением морды, как у миниатюрного философа. Он садится на мостовую, оборачивается ко мне - и прищуривается.

- Ну, наконец-то, - произносит он. Голосом.

Я застываю.

- Это… - я глотаю воздух. - Это не… Это не может…

- Не «кот». Кошка, - уточняет она. - Хоть и рыжая. Такое бывает. И да, ты не ошиблась. Ты – Вера, а я - та самая, с обрыва. Извини, пришлось тебя немножко намахать, прикинувшись котёнком. На взрослых котов люди реагируют не столь охотно.

Меня как волной сносит! Я присаживаюсь прямо на корточки - ноги подкашиваются. В голове звон - то ли от переутомления, то ли от сумасшествия.

Глава 3. Дом, который лучше не трогать

Я нахожу ключ под ковриком - пальцы сами тянутся туда, будто знают, где искать. Холодный металл - в ладони. Щелчок, и дверь поддаётся с лёгким скрипом.

И я замираю на пороге.

Дом… это не дом. Это… оболочка от него. Будто кто-то вытащил душу, оставив только стены. И то, даже они облезлые, с серыми пятнами плесени. Стёкла в рамах - треснутые, кое-где заклеены бумагой. Мебель - деревянная, старая, шаткая. Всё пространство пахнет пылью, сыростью, одиночеством.

Я делаю шаг вперёд. Половицы скрипят. Кошка проходит рядом, не оглядываясь. Она ведёт меня через комнату, через ещё одну, в самую дальнюю - спальню.

Я захожу и на мгновение застываю.

Кровать – простая, покрытая вытертым, но аккуратным одеялом. И под этим одеялом едва заметная возня.

Кошка одним ловким прыжком запрыгивает на край матраса и мурчит:

- Время знакомиться.

Я осторожно подхожу ближе, откидываю край покрывала.

Семь. Семь крошечных рыжих комочков. Совсем слепые! Теплятся, толкаются носами друг в друга. Трепещут лапками.

Котята.

- Боже, - шепчу я. - Они…

- Да, - говорит кошка. - Мои. Ну, технически - теперь и твои.

- Но... как? Почему они здесь?

Кошка оборачивается, и впервые в её голосе нет ни иронии, ни насмешки. Только усталость.

- Потому что их некуда больше было деть. И потому что ты - единственная, кто не прошёл мимо чужого страха. Ты - не Эвера. Ты - Вера. И это твой шанс.

Я сажусь на край кровати. Один из котят с трудом приползает ближе и утыкается мне в бок. Я осторожно поглаживаю его. Такой тёпленький! Пищит.

- Я уже давно забыла, как быть молодой, - говорю я тихо. - И не знаю, как быть матерью даже кошке.

- Зато знаешь, как быть живой, - отвечает она. - И с этого, поверь, вполне можно начать.

Я сижу на краю кровати. Один из котят уткнулся мне в колено и посапывает, будто знает, что здесь - безопасно. Рядом два других медленно толкаются лбами, словно ссорятся за место получше. Малыши. Совсем новенькие. Мир для них - пока только тепло, мамино дыхание и запах ткани.

Я глажу одного по спинке. Он вздрагивает и прижимается крепче.

- Подожди, - говорю я, не отрывая глаз от комочка. - Ты что, притащила меня в этот мир, чтобы я... вынянчила твоих котят?

Кошка зевает и устраивается в изножье кровати, хвост аккуратно обвивает лапы.

- А разве этого недостаточно?

Я не сразу отвечаю. Просто сижу, слушаю их дыхание, ощущаю, как под пальцами шевелится жизнь.

Ни криков. Ни претензий. Ни страха быть ненужной. Только эти семь крошечных сердечек, что дышат, потому что я рядом.

Я смотрю на кошку.

- Нет, - говорю я. - Не недостаточно.

Я опускаю голову и, сдерживая ком в горле, добавляю:

- Это… даже чересчур. Спасибо тебе.

Кошка мурчит.

- Не благодари. Это только начало. Но хорошее начало - не мелочь, Вера.

Кошка прыгнула на подоконник, устроилась у треснувшего стекла, зевнула, как будто всё происходящее её совершенно не волнует. Я же всё ещё стою у кровати, глядя на котят - и всё никак не могу поверить, что это моя жизнь теперь. Хоть убей - не укладывается в голове.

- Они будут расти быстро, - говорит кошка, устроившись у изножья кровати. - А пока… ты должна позаботиться, чтобы этот дом остался безопасным. Для них.

Она встаёт, проходит к краю ковра, трогает его лапой.

- Пройди со мной.

Я поднимаюсь. Следую за ней через коридор. Кошка ведёт меня к двери, которую я до этого не замечала: низкая, с облупленной краской. Замок - покрыт пылью. Доска над порогом прогибается под ногой. Подвал.

- Там… - кошка колеблется. - Там круг. Эвера начертила его, или кто-то до неё. Это очень старый дом, здесь жили ещё её родители, а до них – их родители.

Я смотрю на дверь. От неё тянет холодом. Под ногами будто земля глухо гудит.

- И что он сдерживает? Круг. Ведь не просто так там появился?

Кошка медлит, потом садится.

- Не знаю, и знать не хочу. Я… я не глупая, Вера. Но это - старое. Слишком старое. Оно не должно было проснуться.

- Но просыпается, - заканчиваю я за неё.

Она кивает. Я снова смотрю на дверь.

- Ты хочешь, чтобы я туда пошла?

- Нет! - Голос кошки резко обрывает меня, - не сейчас. Пока ты не готова. Но ты должна знать: круг держится на грани. Если он разрушится… никто не защитит моих малышей!

Молчание.

Детей Эверы тоже нужно защитить.

Моих…?

- Ты должна разобраться, - говорит она тише. - Что за дух там, почему он был запечатан. Что сделала Эвера, и что теперь должна сделать ты.

Глава 4. Крючки как угроза мирозданию

- Скажи, - шепчу я. - Кто он?

Кошка моргает медленно, как будто раздумывает, стоит ли вообще мне отвечать.

- Ты про того, кто приволок тебя в лечебницу? Стальной взгляд, скула как у резчика по камню, манеры гробовщика?

Я киваю. Слишком живо всё ещё помню, как он смотрел. Как говорил - резал голосом - холодно, чётко, уверенно. И как при этом выглядел…

Вадик, царство тебе небесное, но рядом с этим мужчиной - ты выглядел как надутый чехол от грелки.

Кошка хмыкает.

- Его зовут Арден. Арден Хейл. Он - бургомистр. А значит, почти король в этом городе.

Я сжимаюсь.

- Он? Бургомистр?

- Да. Жёсткий и закрытый. Очень умный! Он не терпит лжи, ни малейшего скольжения. Решает быстро, режет ровно. У него хватает власти, чтобы при желании снести этот дом - и ни у кого не дрогнет бровь.

Пауза.

- Но он не сделает этого. Потому что ты - всё ещё Эвера. И это… слишком сложная история.

Сглатываю.

- Он её любил?

Кошка прищуривается.

- А кто знает, как любят такие, как он? Но если кто и пробил его броню - это была она. Тихо, медленно, но пробила. Он не показывал, но это все видели. А потом она его предала.

Я молчу.

- С тех пор он никому не верит, вообще. Ходит по головам. Говорит коротко, приказывает точно. И вся его нежность ушла в детей.

Я поднимаю взгляд.

- В детей?

- У него их трое. И ты - мать. Ну, она была. А теперь ты.

Кошка смотрит пристально.

- Не вздумай к ним идти просто так. Если он подумает, что ты играешь с ними - даже я не помогу.

Я отвожу глаза. Но внутри уже всё решено. Уйти-то я могу. Но не увидеть их? Никогда? Нет.

Сижу у окна и смотрю в пустоту. В голове - не мысли, а круги по воде. То воспоминание, то чувство, то стук чужого сердца, которое теперь моё. Котята спят на подстилке, сбившись в рыжую кучу. Семь комочков тепла, доверчивых, невесомых. Они дышат - и я дышу с ними.

Но мысли ускользают.

Снова он. С этими глазами, как полированный лёд, с губами, созданными раздавать команды. Арден. Говорит, будто каждое слово он точил на наждаке. Смотрит, будто всё во мне - ошибка.

Ах, да. Мужчина мечты. Только если вы мечтали, чтобы вас морально сожгли на костре одним взглядом.

Слишком красивый, чтобы быть нормальным. У таких, как правило, либо труп в подвале, либо душа в морозилке. В его случае - и то, и другое, вероятно, в одной камере хранения.

Сколько злобы надо носить в себе, чтобы даже чужому человеку - ну ладно, почти чужому - вот так, без смазки, в лицо: ты бросила детей, им без тебя лучше.

Прекрасно, спасибо, ваше холодное величество.

Он ведь не знает, каково это - всю жизнь мечтать прижать к себе крошечное тельце, и не суметь. Не смочь, словно внутри тебя пустота с замком, и ключ выкинули ещё до твоего рождения.

А потом вдруг - в теле другой, в другом мире. И где-то тут, в этом городе, бродят трое детей, чьи пальчики однажды держали её за руку. И теперь… я думаю о них. И внутри всё дрожит.

Я даже не знаю, как они выглядят, как смеются. Но сердце уже тянется к ним, будто они были всегда. Будто им не хватало меня. В мне - их.

И если этот ледяной бог грома решит, что мне туда нельзя - ну и черт с ним. Если он встанет на пути… что ж. У меня теперь молодые ноги. Я обойду.

Сижу на кровати, и машинально провожу рукой по подолу платья. Пальцы нащупывают шов… и вдруг - углубление. Карман.

Они тут умеют шить платья с карманами? Ещё один плюсик в этот мир.

Запускаю руку - и замираю. Внутри что-то твёрдое и металлическое.

Вынимаю один за другим. Крючки! Мои! Стержни разного размера, ровные, блестящие. И две тонкие спицы, перетянутые резинкой. А вместе с ними - бирка из магазина, с номером кассы и ценником.

Я сижу и смотрю на них, как на святыню. Или на шутку от высших сил. Или и то и другое.

- Ты опять замираешь подозрительно, - говорит кошка, появляясь, как всегда, беззвучно. - Что теперь?

- Мой… багаж, - медленно отвечаю я. - Из дома.

Показываю ей крючки. Она щурится.

- Что за орудия пыток?

- Это крючки. Для вязания, - пауза, - это… ну, как объяснить… как магия, только медленнее и с шерстью.

Кошка прыгает на кровать, садится, вытягивая лапки.

- Из всех возможных артефактов ты притащила это?

- Я их купила перед тем, как упала, - пожимаю плечами, - может, они прицепились ко мне. Или ты неаккуратно меня перетащила.

- Отлично! - Она недовольно машет хвостом. - Я тащу тебя через границу миров, а ты - с мешком железа в кармане!

Глава 5. Булочки и дипломатия

Пока не смеркалось, я решаю выйти в город. Кошка, конечно, фыркает:

- Пряжи тебе не хватает? Может, свяжешь духу шапочку, чтобы не простыл?

Но я только молча сую крючки в карман. Если меня уже занесло в другой мир - пусть будет по-моему. Я начну с малого - с белой нити.

Улочки пахнут выпечкой, влажным камнем и чем-то… старинным. Магазин пряжи я нахожу быстро - чуть в стороне от главной улицы. Над дверью болтается вывеска в виде мотка шерсти с вязальными спицами, воткнутыми крест-накрест, как мечи. Очень воинственно. Мне нравится.

Внутри пахнет - Боже милостивый - как на небесах бабусек: шерстью, пылью, старой бумагой и терпкой валерьянкой.

А за прилавком - она.

Женщина - если это слово ещё применимо. Скорее, структура. Внушительная. Силуэтом напоминает тумбу из тёсанного дерева. Лицо круглое, как пирог, который подрумянился только с одной стороны. Глаза - бусинки, маленькие, как специально для того, чтобы проще было смотреть свысока.

На ней тканый жилет, в котором живёт как минимум одна личность отдельно от неё, и массивные бусы из чего-то, что может быть янтарём, а может - и засахаренными репейниками.

- Ну? - говорит она. Голос звучит, как дверь, забитая гвоздями.

- Мне бы… моток белой нитки. Чистой. Хлопок или что-нибудь мягкое.

- Деньги есть? - интересуется она без тени надежды.

- Пока нет.

Я сглатываю.

- Но я могу связать вам салфетку. Ажурную. Для прилавка. Или под вазу. Почти магическую.

Она прищуривается.

- Ты, значит, из тех, кто без гроша, но с амбициями?

- Я из тех, кто без гроша, но с энтузиазмом! - парирую я. - А вы из тех, кто держит магазин, но не обновлял витрину с прошлого века.

Она медленно выдыхает.

- Ладно. Один моток. Но если не принесёшь обещанное - я тебя найду. Даже если спрячешься дома у бургомистра.

Упаси Господи…

- Поняла, - я киваю с видом заключающей контракт королевы, - завтра к обеду будет готова. Узор «грозовой клевер». Или «плетёная кара» - если настроение испортите.

Она хмыкает.

- Тоже мне мастерица! Посмотрим.

Я ухожу с мотком белоснежной нитки в руках. Гордая! Целая миссия пройдена. Это не просто хлопок. Это первый мост между мною и этим миром.

С мотком ниток в кармане я выхожу из магазина, словно одержала первую дипломатическую победу. Но желудок тут же напоминает, что в этом мире магии хоть отбавляй, а вот борща - как-то нет.

Нос ведёт меня сам. Через две улицы - пахнет так, что ноги сами начинают ускоряться. Тёплый хлеб, запечённая корочка, сахарная пыль… ах.

Булочная.

Витрина прямо мечта художника: круглые булки, золотые пироги, батоны, сложенные, как солдатики. Внутри - жарко и тесно, и от запахов хочется плакать.

А за прилавком - булочка в человеческом обличье. Пышная, розовая, щекастая, как сдоба, которую она, похоже, сама и ест. Белый фартук, грудь - как две буханки в расстойке, щеки, как пухлые плюшки с вишней.

Она глядит на меня, как на крошку муки на идеально вымытом полу.

- Что угодно? - спрашивает. Голос сладкий, но с нажимом. Как сироп с уксусом.

- Батон и три булочки. Свежие. С маком - если есть.

Я уверенно кладу руки на прилавок.

- И, увы, без монет. Но с предложением.

Она приподнимает бровь.

- Предложением?

- Я свяжу вам скатерть. Огромную. Ажурную! Для всего прилавка. Белую, как совесть младенца.
С узором «королевская сетка». Подойдёт?

Она моргает.

- И вы думаете, я отдам вам хлеб за… за кружевное баловство?

- Это не баловство! - говорю я, глядя ей прямо в глаз. - Это почётный элемент уважающей себя торговой лавки. Это статус! Первая вещь, которую увидит покупатель, кроме ваших булок.

- Моих что?

- Ваших булок, - повторяю с достоинством. - В смысле… хлебобулочных изделий.

Она сжимает губы.

- И вы успеете?

- За два дня. Максимум. Я быстрее любой пекарской лопатки. А если не успею - верну булки. Целыми. Обещаю не откусывать.

Молчание. Она смотрит. Сопит. Взвешивает.

Наконец, берёт булки и батон, сворачивает в бумагу - с таким видом, будто подписывает договор тем самым духом из моего подвала.

- Скатерть - к утру второго дня. А не будет - я скажу в соседней лавке, что вы обманщица.

- А я скажу, что ваши булочки были суховаты.

Подмигиваю.

Я иду по улице с чувством редкого, почти забытого триумфа. В одном кармане белая нить, в другом - булочки. Под мышкой - батон, а в груди - гордость.

Глава 6. Вера Павловна идёт на войну

Я бегу! С булками, нитками и кошкой, впившейся в плечо, как награда за дурость. Стук сердца в ушах, ноги сами несут - быстрее, быстрее, черт побери, только бы они были!

Мы влетаем в дом.

Дверь с хрустом ударяется о стену. Пакеты летят в сторону. Я подхватываю подол платья, срываюсь в комнату, где должно быть семь рыжих комочков спят, теснящихся на подстилке.

Но их четыре.

- Нет, нет, нет, - бормочу я. - Только не это!

Кошка уже у своего гнезда. Обнюхивает, мяукает - глухо, с надрывом. Троих нет. Даже тёплого следа. Ни запаха, ни шерстинки.

- Где они?! - я разворачиваюсь. - Где ты их дел, недомерок?!

Кошка смотрит на меня округлёнными глазами, но я уже не та Вера, которая тушит себя в вязании. Я – шторм! Я – мать! Хрен ему, а не котята!

Иду, почти бегу к дверце в стене, той самой, за которой лестница вниз. Подвал, тьма, и… загадочный дух.

Хватаюсь за замок. Навесной, туго висящий, как вызов.

- А ну иди сюда, гадина тёмная! - ору я. - Думаешь, я бабка с крючками? Так вот тебе новость: Вера Павловна и не об таких окурки тушила! Сейчас я спущусь - и тебе мало не покажется! Думаешь, раз ты бестелесный, то тебе всё можно? Да тебе без тела только легче по морде дать, понял?!

Я дёргаю замок, но он не сдвигается. Проклятый, крепкий, зараза.

- Где у тебя тут инструменты?! - кричу в пространство, будто дом сам мне подскажет.

Бросаюсь к буфету. Раздвигаю ящики, скидываю тряпки, нахожу что-то похожее на молоток. Щипцы?

Гвоздодёр! Отлично.

Кошка цепляется за мою ногу.

- Ты что, с ума сошла?!

- Да! - отвечаю. - Но хотя бы не трусливая!

Я иду обратно к дверце, с гвоздодёром в руках, как с жезлом правосудия.

- Либо ты отдаёшь мне котят по-хорошему, - шиплю я, приближаясь, - либо я тебе весь круг на молекулы расковыряю. Понял, ты, мистический засранец?!

Замок дрожит под моими руками. Металл скрипит, будто не желая отступать. Гвоздодёр выскальзывает, но я не отпускаю.

- Сейчас, скотина. Сейчас я тебе устрою «собачий кайф»!

И тут - оно.

Словно изнутри стены, снизу, откуда-то из самого фундамента, прорывается звук. Не голос - вибрация. Слово, но не сказанное. Оно входит прямо в кости, в спину, в мозг. Голос, шершавый, как сухой песок.

- Кровь новая… но нить - знакома.

Я застываю. Понимаю каждую букву, будто дух не сказал - вплёл прямо в меня. Он узнал меня! Не тело, а меня!

Кошка с писком отпрыгивает назад. Уши прижаты, шерсть дыбом.

- Ты… ты слышала это?! - шепчет она.

- Да, - отвечаю.

- Что он сказал?! Я… я не поняла! Я ничего не поняла!

Я поворачиваюсь к ней.

- Он… говорит со мной.

- Нет, - шепчет она. - Нет, Вера. Это очень плохо! Он не должен знать тебя. Вообще не должен узнавать чужих!

- Почему?

Бедная кошка дрожит.

- Потому что если он может говорить с тобой - он может втянуть тебя внутрь круга. Может выбрать тебя вместо старой печати.

Молчание. Я смотрю на дверцу. И понимаю: это было предупреждение. Или… приглашение?

- Ты хочешь сказать… - начинаю я.

- Я хочу сказать, - перебивает она, - что трое пропали не просто так. Он взял их взамен чего-то. И теперь он, кажется, хочет тебя. Он может забрать тебя вместо котят, - шепчет кошка.

Я смотрю на неё. Дрожащую, сгорбленную. Готовую исчезнуть в тени. И понимаю, что мне плевать.

- Ну и что?! - ору я. - Что теперь, оставить всё как есть?! Пусть пожрёт малышей, а мы с тобой будем вязать над их могилкой?!

Хватаю гвоздодёр. Замок - крепкий, ржавый. Но я не просто зла сейчас.

Я ультра разгневана!

Бах!

Первый удар. Кошка вскрикивает.

Бах!

Замок трескается, как лёд весной.

- Вера, стой! - мяучит она.

БАХ!

Замок отлетает, звенит по полу. Дверца чуть приоткрывается, и из-под неё ползёт воздух - холодный, тяжёлый, будто из ледника.

Я отпихиваю кошку, хватаю старую керосиновую лампу со стены. Она зажигается с первого щелчка. Мелочь, но пусть будет.

- Ты с ума сошла, - шепчет кошка. - Ты не понимаешь, куда идёшь!

- Да я всю жизнь не понимала, куда иду! - бросаю я. - И ничего, дошла до семидесяти пяти.

Открываю дверь, и спускаюсь. Скрип ступеней звучит как плач. Тут темно и пыльно, а холод медленно обнимает, будто кто-то спускается за мной по пятам.

На шестой ступени лампа чуть тускнеет. На восьмой загорается ярче.

Глава 7. Сделка в темноте

Светящийся круг мерцает передо мной, и сердце бьётся в ушах так громко, что и дух услышит.

- Ну и? - говорю я в пустоту. - Ты звал меня сюда? Ты взял котят? Мог бы и просто записку оставить. Я читать умею.

Тьма внутри круга слабо колышется, как вода в колодце. Я чувствую холодок по коже.

И тут шепот:

- Ты... не слушала.

Голос мягкий, шелестящий, словно сухая трава на ветру. Я чувствую, как волосы на затылке встают дыбом.

- Что не слушала? - резко бросаю я.

- Ты - чужая. - шипит дух. - Ты слышишь меня. Но ты боялась подойти. Я взял котят, потому что... это сработало.

Я возмущённо всплескиваю руками:

- Гениально! Похитил малышей, чтобы заставить старушку спуститься в тёмный подвал. Нельзя было менее драматично, а?

Пауза. Тьма будто замерла от неожиданности.

- Это... важно. Я не мог ждать. - Голос звучит тихо и устало. - Я долго держал его. Но сейчас… он просыпается. Он тянется к детям. К тем, кого ты считаешь чужими.

- Кто - он?

Тьма шевелится сильнее. В голосе появляются нотки горечи и тяжёлой усталости:

- Тот, кто вызвал меня сюда, хотел власти. Он был магом… но стал частью чего-то другого. Теперь его жажда, его пустота ищут новое воплощение. Его частица живёт в детях. И она растёт.

Я сглатываю, холод медленно ползёт вверх по спине:

- Что значит «растёт»?

- Меняет их. Шепчет им во снах. Пытается сделать своими. - Голос становится твёрже. - Я удерживаю его здесь. Но мои силы… не вечны.

- И что ты предлагаешь? Я старуха, которая вяжет крючком! Могу, конечно, кружевной экзорцизм устроить, но это вряд ли поможет…

Дух шипит раздражённо:

- Ты не понимаешь! Ты не боишься меня. Значит, можешь помочь. Я должен был заставить тебя услышать.

- Похитив котят? А по голове постучать не пробовал?

- Я не могу выйти. - Дух замолкает, и круг на мгновение гаснет. - И… мне было… нечем стучать.

Я фыркаю, но уже чувствую, что злюсь на него чуть меньше. Этот парень даже с самоиронией. Странный дух.

- Ладно, дух. Допустим, я тебя услышала. Верни малышей.

Тьма колеблется, и голос снова звучит устало:

- Если я отпущу их, ты обещаешь, что выслушаешь меня ещё раз? Что придёшь, когда позову?

Я хмыкаю:

- Печенье ещё испечь тебе, дух несчастный?

- Печенье... не обязательно. - В голосе снова мелькает что-то странное, почти похожее на смех. - Просто приди.

Тьма вздрагивает, круг сияет ярче - и вдруг воздух рядом с моими ногами сгущается, появляется слабый писк, тепло.

- Мяу…

- Малыши!

Я опускаюсь на колени. Три рыжих комочка жмутся к моим ногам, перепуганные, но живые.

- Ну вот, - бормочу я, прижимая их к себе. - Мог же сразу так. Театрал потусторонний.

- До встречи, Вера. - шепчет голос из круга. - Береги детей. Всех.

Круг медленно гаснет, оставляя меня в полумраке. Я держу котят, чувствуя тепло и биение их крошечных сердец.

- Спасибо, что хоть их не слопал, - бросаю я в тьму напоследок. - Увидимся.

Я поднимаюсь наверх, сжимая в руках три пушистых комочка. Котята жмутся ко мне, будто боятся, что снова растворятся в воздухе, стоит их отпустить. В груди всё ещё гулко стучит сердце. То ли от духа внизу, то ли от слов, которые он сказал.

Наверху меня уже ждёт кошка. Она мечется по комнате, а хвост - вдвое больше её самой.

- Мои! Мои пушистики! Живые! - вопит она и тут же зарывается носом в их шерсть, обнюхивает, облизывает, тарахтит так, словно только что выиграла в кошачью лотерею.

- Твои, твои, - бурчу я, аккуратно опуская малышей рядом с ней. - Лучше бы за всё время что-то с этим духом сделала! Устроила тут детский сад с демонами в подвале.

Она бросает на меня возмущённый взгляд, но сразу же снова погружается в своё пушистое материнство. Ну и ладно.

Я иду к креслу и тяжело опускаюсь в него. Всё ещё дрожат руки, и внутри ощущение, будто я только что прошла через десять войн и вернулась живой исключительно потому, что противник устал и решил вздремнуть.

- Значит так, - говорю я вслух, чтобы структурировать свои мысли. - Что мы имеем?

Кошка косится на меня одним глазом, продолжая тщательно вылизывать котят.

- Имеем старого чокнутого мага, который так сильно хотел власти, что стал частью тёмного нечто, - начинаю я загибать пальцы. - Это нечто спит внизу, в подвале. Но частички этого чокнутого товарища уже просочились в детей Эверы.

Пауза. Вздыхаю.

- В моих детей.

В груди ёкает. Мои - и точка. Не родила, так воспитаю. Не успела привыкнуть, но уже защищаю. Вот тебе и «судьба без детей».

Глава 8. Тихий штурм

Я стою у двери и собираюсь выйти, чувствуя себя одновременно Жанной д’Арк и мамой-партизанкой, отправляющейся на боевое задание. Подтягиваю платье, поправляю волосы и бурчу себе под нос:

- Так, значит. Иду в ратушу. Нахожу Ардена. Объясняю ему, что дети в опасности. Он, конечно, немедленно соглашается и всё понимает, потому что всегда слушает разумных женщин. Особенно бывших.

- Да-да, именно так и будет, - ехидно отзывается кошка, развалившись на кровати с котятами. - Особенно та часть, где он тебя слушает.

Я вздыхаю:

- Вот скажи честно, тебе доставляет удовольствие рушить мои фантазии?

- Тебе просто повезло, что я пока слишком занята детьми и не могу провести тебе полноценный инструктаж по выживанию.

- Ну ладно, Василиса кошковна, - вздыхаю я. - Так, всё, иду в ратушу.

Кошка вновь бросает на меня усталый взгляд:

- Вера, ты вообще слушаешь, что я говорю? Арден - бургомистр. Ты думаешь, он весь день сидит дома, печёт блины и меняет детям подгузники? Он среди дня в ратуше. На работе, понимаешь?

Я медленно разворачиваюсь и смотрю на кошку.

- То есть ты предлагаешь мне…

- Пойти к нему домой, пока его там нет, - продолжает Василиса с интонацией, будто разговаривает с очень глупым ребёнком. - Потому что дети сейчас явно не на заседании совета. Они либо дома, либо гуляют где-то поблизости.

- Гениально, - бурчу я, поправляя сумку. - Я сразу так и собиралась. Просто ты меня сбила своей болтовнёй.

- Конечно, - ухмыляется кошка. - Вера Павловна не ошибается.

Я уже беру за ручку двери, как вдруг вспоминаю:

- Чёрт побери! Я же так и не достала тебе еды. А тебе надо кормить детей!

- Прекрасно, что ты вспомнила об этом только сейчас, - мяукает Василиса, скептически щурясь. - Можешь не переживать. У меня есть ещё немного времени, прежде чем я умру от голода. Но поторопись всё же.

- Да и скатерть эту проклятую, - бурчу я. - Или что там я обещала связать той дамочке в лавке? Ажурную салфетку, чтоб её…

Кошка со вздохом качает головой:

- Ты знаешь, что ты не бессмертна, да? Может, пора завести дневник задач?

Я фыркаю, открывая дверь и выходя наружу.

- Мне бы секретаря нанять. Вот Ардена возьму в помощники. Он и строгий, и красивый, и по столу кулаком стучать умеет. То, что нужно для моих текущих дел.

- Удачи, Вера, - устало доносится голос Василисы мне вслед. - Постарайся не спалить город до вечера.

- Не обещаю, - отвечаю я, закрывая за собой дверь.

Теперь - к дому Ардена. Я не знаю точно, что я буду делать и что скажу детям, если найду их. Но одно ясно точно: у Веры Павловны есть миссия, и она готова выполнить её хоть в одиночку, хоть пешком, хоть на метле.

Я стою посреди городской площади и верчу головой во все стороны. Признаться честно, в моей безупречной стратегии по спасению чужих детей был один существенный изъян: я понятия не имела, где живёт бургомистр Арден.

- Великолепно, Вера, - бурчу я себе под нос. - Пойти в дом к человеку, не зная его адреса - лучшая идея за последние семьдесят пять лет.

Вокруг суетятся люди, звенят колокольчики, пахнет свежим хлебом и конюшней одновременно. Хорошо хоть город маленький. Сколько в нём может быть больших и пафосных домов?

Я окидываю площадь внимательным взглядом, пытаясь понять, какое здание больше всего соответствует характеру Ардена. Наверняка оно выглядит примерно так же, как он сам - красивое, внушительное, с претензией на величие, и слегка раздражающее своей самоуверенностью.

- Так, посмотрим… - я медленно поворачиваюсь вокруг своей оси. - Где тут у нас дом, подходящий под описание «я слишком важен, чтобы жить нормально»?

Мои глаза тут же цепляются за большое двухэтажное здание из светлого камня, расположенное на холме. Массивная дверь, аккуратные окна с резными ставнями, строгий, но ухоженный сад вокруг. Перед входом даже небольшой фонтанчик стоит, правда, не работающий, но зато с претензией на роскошь.

- Ну, конечно, - вздыхаю я. - Дом, который отчётливо говорит всем окружающим: «Здесь живёт человек, привыкший командовать». Именно то, что мне нужно.

Я подтягиваю юбку, решительно вскидываю подбородок и начинаю подниматься по мощёной улочке в сторону дома, словно собираюсь штурмовать крепость. Сердце стучит, но я даже не думаю отступать.

- Если что, - бормочу я самой себе, - скажу, что случайно забрела на экскурсию по домам местных властных красавчиков.

Ну что ж, Арден Хейл, посмотрим, так ли хорошо ты защитил своих детей от всех угроз этого мира.

Я почти дошла до самого входа, как вдруг из-за высокой каменной ограды выныривает фигура. Широкая, внушительная, с руками толщиной примерно с моё бедро. Лицо круглое, румяное и отчётливо выражающее мысль: «Не пущу».

- Добрый день, уважаемый, - улыбаюсь я как можно дружелюбнее.

- Стоять! - выкатывает он басом, скрещивая руки на груди так, будто собирается отпугнуть меня размерами своего бицепса.

Глава 9. Филейка, вязание и переговоры на кухне

Рынок гудит, как улей - едва можно разобрать собственные мысли. Я обхожу вереницу лавок с мясом, но продавцы‑мужики на вид не хуже того охранника: плечи‑бревна, кулаки‑табуреты, цены - как за драконье бедро. Поищем кого‑нибудь мягче.

И нахожу.

У самого краешка мясного ряда стоит крошечный столик. За ним - бабуся в ситцевом платке с белым горошком. На прилавке - всего один лоток: пара куриных грудок и горстка сердечек. Вид у неё заботливый и печально‑усталый, как у человека, который прожил век и видел, как «раньше всё было дешевле».

Я расправляю плечи, надеваю самую лучшую «бабушкину» улыбку и подхожу.

- Доброго здоровья, матушка, - начинаю ласково. - Какая красота у вас! Курочка - прямо снег на сковороде растает.

Бабуся щурится, но мягко кивает.

- Стараемся, доченька. Только нынче мясо - роскошь.

- Ох, не говорите, - вздыхаю, опираясь на прилавок. - Я помню, как филейка мелочь стоила. А теперь? Сплошное разорение.

Старушка оживляется.

- Ага‑ага! Раньше любая хозяйка могла бульон сварить, да не только его!

- Эх, точно, - продолжаю я поддакивать. - А попробуй сейчас накормить деток тёплым супчиком… Цены кусаются больнее, чем сам бульон горячий.

- Правильные слова, - вздыхает она и подкладывает куриную грудку ближе к краю. - А у тебя, дочка, детки‑то есть?

Вопрос бьёт прямо по сердцу. Я на миг хмурюсь, потом киваю:

- Есть. И маленькие, и постарше. Семь… - поправляюсь, вспомнив котят. - Даже восемь ртов. А денег сегодня - только честное слово.

Бабуся прищуривается:

- Слову нынче мало кто верит.

- А зря, - говорю твёрдо. - Я человек старой закалки. Завтра принесу вам денюжку. И ещё - свежую булку из булочной. Моё честное слово дороже любого залога!

Она улыбается уголком рта, будто решает головоломку. Затем берёт нож, ровно отрезает половину куриной филейки, заворачивает в чистую бумагу и протягивает мне.

- Ладно. Будь по‑твоему. Покорми малышей. И смотри, не обмани старуху.

Я крепко сжимаю пакетик с мясом и кладу руку ей поверх ладони:

- Спасибо, матушка. Вы спасли сегодня не одно маленькое пузико.

- Иди, иди, - махает она рукой, но глаза её теплее согретого молока. - Только не забудь, что обещала. Раньше слово держали!

- Так и сделаю, - улыбка сама касается губ.

Завтра у Веры Павловны свидание с салфеткой, котятами и, возможно, ещё одним ледяным бургомистром, которому придётся смириться с моим присутствием.

Дверь хлопает - я снова дома, живая, хоть и не повидалась с детьми.

Зато с мясом. Половинка куриной грудки упруго оттягивает пакет, пахнет так, что даже мне хочется отгрызть кусочек по дороге.

- Провизи‑и‑я! - распевает Василиса, выскакивая из спальни. - Показывай!

- Молча благодарим добрую тётушку‑мясоторговку, - ворчу я, проходя на кухню. - И оставляем хотя бы крошку на бульон.

- Не обещаю, - фыркает кошка, но ловко запрыгивает на стол. - Грудка сегодня, бульон завтра. Принцип питательной экономики.

Я выкладываю филейку и режу пополам: половина ей, вторая – на суп.

- Как прошло? - спрашивает Василиса, уже увлечённо жуя свой кусок. - Что сказал красавчик‑охранник?

- Сказал, что меня велели на порог не пускать. Представляешь? - я сваливаю булки на тарелку, достаю крючок и моток белой нити. - На порог!

- Кто бы сомневался, - мурчит кошка. - Тебя бы впустили, и весь дом стал бы вязанный за полдня. Он, наверное, боится фриволите на своих шёлковых подушках.

Я усаживаюсь в кресло, отматываю первую петлю.

- Вот и займусь делом. Салфеткой. Бабуське нужно деньги за мясо вернуть, а продавщице – салфетку на витрину.

- А что насчёт старого мага? - Василиса облизывает лапу. - Ты же понимаешь, что котята - только цветочки? Если тень в детях вырастет, будет весь букет.

- Поэтому и спешу, - отвечаю, набирая цепочку воздушных петель. - Нужен план. Но сначала - нитки и хлеб. Выживем пару дней - сможем и демонам нос утереть.

- Слишком оптимистично, - кошка облизывает усы. - Но грудку ты выбрала правильную. Жирненькая. Я чувствую, что удача пришла.

- Угадай, кто её привёл, - усмехаюсь я. - Нет, не дух. Не Арден. Старушка‑продавщица, которая верит в честное слово. Записывай: «Верить в людей - выгодно».

- Записываю, - хмыкает Василиса. - Следующая строка: «Накормить кошку - ещё выгоднее».

- Конечно, конечно, - я подмигиваю. - Завтра пойду за новой партией. Ты, главное, охраняй потомство и не паникуй. Паника - любимая приправа любого зла.

Кошка подмигивает в ответ, урча так громко, что крючок подёргивается:

- Может, добавишь мне ещё маленький кусочек? Для нервов.

- Нервы - это позже, - говорю я, не глядя. - Сначала - работа. У меня крючок горячий, как дух в подвале. А у тебя - обязанности. Всё ясно?

Глава 10. Дерзкий ниндзя в шали

Салфетка почти готова - белоснежная, ажурная, как паутинка после первого снега. Я осторожно укладываю её на спинку кресла: пусть побудет тут. Василиса с котятами спят клубком, урча под нос что‑то про «ещё курочку». Тишина такая, что слышно, как пряжа перекатывается в мотке.

Самое время для ночного визита к наследникам.

Набрасываю шаль (проверено: тёплая, маскировочная - в тени не видно), цепляю в волосы старую шпильку и выскальзываю за дверь. Стражей совести в лице кошки успокаивает записка: «Ушла к детям. Вернусь живой».

Дом бургомистра в лунном свете выглядит ещё пафоснее: белые стены, симметричные кусты - настоящий торт безе. А у ворот - знакомый охранник‑махина, дремлет, прислонившись к копью.

Я обхожу забор - ищу лазейку. Вижу тёмную щель: две доски калитки сходятся не до конца. Ширины - ровно на одну отчаянную бабку. Проблема: щель - на уровне плеч, а снизу куча декоративных камней.

Что же… Сейчас будет акробатика имени Веры Павловны.

Лезу на камни - они шатаются. Понимаю, что в юности гимнасткой всё‑таки не была. Наверху камней балансирую, как чайник на одном ухе. В шали цепляюсь за верхнюю планку забора, подтягиваюсь (спасибо новому телу - ни тебе артрита, ни отдышки). Протискиваюсь боком в щель - шаль тянет за собой подол, подол хватается за гвоздь, слышен тихий «хр-р-рра».

Сердце замирает. Охранник поворачивает голову, сонно сопит. Удерживаю дыхание, изображаю багровое пятно на стене. Он зевает и снова клюёт носом.

Победа!

Плюхаюсь по ту сторону забора, прямо в клумбу лилий. Лилии - шурш - как сирена! Замираю. Страж слышит? Нет. Видимо, спит слишком крепко. Жена вымотала. Или овцы…

Дальше дворик - каменные плиты, фонтанчик. Светят два фонаря. Между ними огромный каштан. Благодарю садовника и крадусь в тень.

Окно на первом этаже приоткрыто, створка высоко. Под ним дощатый ящик с землёй. Ящик - моя лестница. Становлюсь, тянусь… ещё чуть‑чуть… Почти…

ХРЮК!

Замираю. Это не я - это фонтанчик дал пузырь. Охранник сладко сопит.

Запрыгиваю на подоконник, протискиваюсь внутрь - шаль делает последнее «фрк» и остаётся снаружи, как хвост кометы. Тяну её следом, тихо закрываю окно.

Темно, но я знаю: детские комнаты обычно с той стороны, где рассвет - матери любят солнышко по утрам. Иду по коридору, стараясь не наступать на скрипучие доски. Тут их, к счастью, мало - дом ухоженный.

На стене портрет Ардена в парадном камзоле. Я шепчу:

- Спи, герой, спи. Твоя бывшая жена в доме - ничего страшного.

Портрет смотрит сурово. Я ему корчу рожицу и продолжаю путь.

За углом - дверка, из‑под неё полоска мягкого света. Тихо приоткрываю. Детская. Два аккуратных крошечных кроватных места, третья койка побольше. На полу мишка. Воздух пахнет лавандой.

Я делаю шаг внутрь… и слышу тихий вздох. Старшая девочка (лет семи‑восьми) приподнимается, смотрит прямо на меня. Огромные глаза - цвет Арденова льда, только теплее.

- Мама?.. - шепчет она.

Ну, привет, Вера Павловна, это твой момент истины.

Я поднимаю ладони, словно боюсь спугнуть хрупкое чудо, и опускаюсь на корточки.

- Тсс… - едва выдыхаю. - Я здесь.

Девочка замирает на секунду - и вдруг бросается вперёд. Тонкие ручки обвивают мне шею, нос утыкается в плечо. Запах тёплого молока и лаванды - запах дома, которым я никогда раньше не дышала, но уже знаю до дрожи.

- Мама, ты вернулась! - шепчет она, голос дрожит.

Я сглатываю. В горле горячо.

- Конечно, вернулась, солнышко, - отвечаю, гладя её по спине. Руки сами помнят, что делать, хоть ум ещё не успел поверить.

- А мы ждали, - раздаётся второй голос. Со стороны узкой кроватки идёт девочка поменьше, с растрёпанными косами. На носу сонные веснушки. За ней - мальчишка, чуть старше: взъерошенный, серьёзный, будто маленький Арден. Он держит сестру за руку, но глаза прикованы ко мне: надежда борется с обидой.

- Мы очень ждали, - подтверждает он шёпотом, но тоном настоящего стража ворот.

Я улыбаюсь и открываю вторую руку. Они почти одновременно делают шаг. Девочки прижимаются справа и слева, мальчик осторожно кладёт ладонь мне на колено, будто проверяет, не исчезну ли я снова.

- Я скучала, - говорю честно, потому что сердце подсказывает: эти слова - правда, даже если жизнь их выстрадала не я. - Всё время думала о вас.

- Почему ты уходила? - спрашивает младшая. Глазёнки блестят.

Вопрос тонкий, как лезвие. Я на секунду зажмуриваюсь, вдыхаю их тепло и отвечаю так, как умею:

- Была… ошибка. Большая. Но я пришла исправить. И теперь я никуда не уйду. Слышите? Никогда.

Девочка кивает серьёзно‑серьёзно. Мальчик всё ещё хмурится, но пальцы с колена переезжают на мои пальцы - и сжимаются крепко.

- А папа сердится, когда ты уходишь, - шепчет старшая. - Но он тоже скучает.

В груди щёлкает больно: Арден. Придётся объясняться - и будет буря. Но сейчас буря не здесь. Сейчас - здесь только трое, пахнущие сонной лаской и миром, где меня зовут «мама».

Глава 11. Чай, вены и внезапные мысли неприличного толка

Мы успели разобрать три сказки («Про упрямую овцу», «Как варили кашу из камня» и экспресс‑версию «Колобка» - тут они называют его «Хлебун»), когда дверь детской с грохотом распахивается.

Арден в полном облачении: стальной доспех, наплечники со львиными головами, меч за поясом, на груди герб города блестит так ярко, будто его полировали двенадцать перепуганных оруженосцев. У шлема забрало поднято, и я вижу, что его лицо перекошено гневом.

- Сию секунду отойди от детей! - рычит он так, что даже портреты на стенах пытаются спрятаться.

Я, стоя на коленях в окружении детворы, поднимаю руки в «мир‑дружбу»:

- Тише, рыцарь без страха и упрёка, мы тут обсуждаем кулинарные перспективы пирожков…

- Молчать! - он делает шаг, и на груди лязгает пряжка. Кажется, он надел перевязь задом наперёд: ремень торчит сбоку, меч мешает шагать, так что Арден выглядит не просто грозно - скорее, как очень сердитый самовар.

Старшая девочка испуганно пищит. Я разворачиваюсь к нему:

- Не пугай детей, пожалуйста. Шипение лат - плохая колыбельная.

- Убирайся! - рявкает он. - Немедленно! Ты… ты нарушила мой приказ!

- Да ладно, всего лишь один приказ, - бормочу я. - Уж сколько их у меня было в жизни, сама не помню.

Он хватает меня за локоть. Латы скрипят, цепляясь за подол. Детям мгновенно становится смешно: младшая хихикает, глядя, как их отец борется одновременно со мной и со своим перевёрнутым мечом. Мальчик прыскает, но пытается быть серьёзным - это же всё‑таки папа в образе устрашения.

- Папа похож на банку огурцов! - шепчет младшая сестричка - и подавляет хохот.

Арден вспыхивает так, будто его только что зажгли внутри.

И тут всё переворачивается.

Мальчик резко отходит от кровати. Его лицо - камень, глаза блестят странным, тусклым светом. Он поворачивается к младшей сестрёнке, и без слов врезает ей кулаком прямо по щеке.

- Ай! - девочка падает, плачет, прижимая ладонь к лицу.

Комната замирает. Смех в одно мгновение обрывается.

Я мгновенно подхватываю девочку, Арден на шаг медлит - то ли от шока, то ли от тяжести своих наплечников. В глазах мальчика всё ещё тот холодный блеск - будто в нём на секунду включили чужой свет.

- Боже… - выдыхает Арден и рвётся к сыну. Тот уже дрожит, глядя на свой кулак, словно не понимает, что произошло.

Я прижимаю малышку, шепчу «тише‑тише», укладывая её на кровать. На щеке быстро вспухает красное пятно.

- Дети не бьют так сестёр, - шепчу я мальчику, но он будто не слышит.

И в этот миг я ясно вспоминаю слова духа‑стража: частица мага шевелится в них. Она только что выплеснулась наружу.

Смех кончился. Комедия растворилась в воздухе. И пока Арден обнимает сына, я глажу девочку по волосам. Мальчик вдруг всхлипывает, как будто только сейчас осознал, что сделал:

- Я… я не хотел! - слёзы блестят на щеках. - Это само… рука сама!

Арден сбрасывает мешающий ремень, шумно стучит мечом об пол и приседает рядом:

- Рэй, тихо. Смотри на меня, сын. - Он берёт мальчика за плечи. - Всё хорошо. Ты не виноват. Мы разберёмся.

Рэй прячет лицо в латный нагрудник отца и плачет. Сестра на кровати всхлипывает, но уже слышно: боль уходит, остаётся испуг.

Я укладываю девочку удобнее, подсовываю под голову мягкую подушку‑мишку.

- Ей нужен холодный компресс, минут на пять, - шепчу Ардену. - Ничего страшного, синячок пройдёт.

Он поднимает взгляд: всё ещё гневный, растерянный.

- Всем надо успокоиться, - говорю тихо, но твёрдо. - Нам с тобой нужно поговорить. Без детей.

Он открывает рот, чтобы выгнать меня, но я поднимаю ладонь:

- Послушай, сейчас не время для «уходи». Иди к себе, ополосни лицо, переоденься во что‑нибудь менее бряцающее. Я подожду на кухне. Договорились?

Арден медлит, оглядывается на рыдающего сына и пострадавшую девочку. Потом рычит сквозь зубы:

- Один шаг в сторону - и охрана вытащит тебя за воротник.

- Уверена, ты найдёшь форму поприветствовать меня и культурней, - отвечаю сдержанно.

Он коротко кивает, а я целую малышку в макушку, убеждаюсь, что она дышит ровно и, не делая лишнего шума, иду в сторону лестницы.

Кухня ждёт. А вместе с ней - разговор, который окончательно решит, кто в этом доме главный: ледяной бургомистр или бабушка с крючками.

Кухню я нащупала по запаху тёплого хлеба. Чайник тут устрашающего вида - медный, пузатый, больший, чем все мои котята вместе взятые; зато вода в нём уже тёплая. Сую внутрь пригоршню каких‑то трав, которые в этой семье считают чаем, и через пару минут получаю на выходе жидкость цвета янтаря и аромата «лес‑полынь‑коза».

Со своей гордой кружкой вхожу в столовую. Помещение огромное, но пустое: длинный дубовый стол, будто ждёт рыцарей с похода. Сажусь где-то посередине, ставлю кружку, поправляю выбившиеся пряди и говорю себе: «Вера Павловна, держи лицо. Сейчас придёт ледяной монумент и начнёт цепляться к каждой мелочи».

Глава 12. Доспехи сняты, вопросы остались

Арден ставит кружку, но взгляд остаётся ледяным - таким, что чай внутри меня превращается в глинтвейн.

- Ещё раз, медленно, - хрипло произносит он. - Ты хочешь, чтобы я поверил:

- Отличное резюме, - киваю я.

Он сдвигает брови:

- Ты исчезла из их жизни на год, Эвера. Год без писем. И теперь, вернувшись ночью в детскую, заявляешь, что в них поселилось зло?

- Если хочешь обсудить, кто куда исчез, начнём с твоих ежедневных смен охранников‑сторожей «маму не пускать», - отрезаю. - Но давай лучше обсудим синяк на щеке твоей младшей, которого не было вчера.

Он вздрагивает, но держит себя.

- Синяки у детей бывают, - бросает сухо. - И не нужно сказок про «рука не моя».

Я подаюсь вперёд:

- Арден, у тебя сын - рыцарь от рубашки до пят, а глаза в тот момент глядели, как зеркало без отражения. Удар был чужой. Ты это видел.

Молчание. Он сжимает пальцы в замок - костяшки белеют.

- Предположим, - цедит он, - в детях действительно шевелится что‑то чужое. С какой, прости, радости я доверю его изгнание женщине, которая пару часов назад залезла ко мне через окно?

- С той радости, что именно эта женщина первой услышала стража, - отвечаю спокойно. - Ты же видел: дети приняли меня. Пусть я не святая, но для них я - мать. И если зло прячется в тех, кто тоже мои… - делаю ударение, - дети, я не уйду, пока его не вышвырну.

Арден поджимает губы. Чёткая жилка на шее дёргается.

- И всё‑таки это звучит как сон после слишком крепкого сидра, - шипит он.

- Ну тогда утро покажет, кто был пьян, - усмехаюсь. - Дай мне день. Латы не требуются, только доступ в подвал и твоё слово не ставить мне палки в крючки.

Он фыркает:

- Ты не изменилась. Сначала вторгаешься, потом диктуешь условия.

- Неверно, - поднимаю палец. - Сначала спасаю котят, потом вторгаюсь, потом диктую условия.

На мгновение угол его рта дёргается: то ли злость, то ли смешок.

- Хорошо, - выдыхает он. - Утром мы идём в твой… элитный сарай. Я приведу двух стражей. Дети останутся здесь, под присмотром нянек. Шаг влево…

- Знаю, - перебиваю. - Шаг вправо - и твой охранник запускает меня обратно через тот же забор, только с баллистической скоростью.

- Ровно так, - ворчит он.

Мы встаём. До меня доходит, как близко мы друг к другу - едва не касаемся плечами. Несмотря на недоверие, его взгляд чуть - слишком - тёплый. Я быстро отступаю: хватит на сегодня чужих вен.

- Спасибо за чай, - бросаю.

- Спасибо, что не спалила дом, - отвечает он.

Я уже у двери, когда он добавляет, почти тихо:

- Если… если всё это правда, я не позволю им пострадать. Ни тебе, ни тем, кого ты привела.

Сердце делает n‑ный кульбит.

- Значит, договорились, - шепчу.

И ухожу, думая: Вот теперь, Вера Павловна, пора вязать не салфетку, а план эвакуации зла из детских душ. Желательно до того, как красавец‑бургомистр окончательно решит, что ты хуже любых демонов.

Дверь особняка тихо щёлкает за мной. Во дворе всё ещё дремлет тот самый охранник‑громила. Стоит мне ступить на гравий, как он приподнимает голову, видит меня - и моментально бледнеет.

- С…снова вы? - лепечет он, будто я вместо шали надела привидение.

- Ну да, - улыбаюсь. - Проверяю, как держится ваш внутренний периметр. Всё в порядке, стража на месте, дети живы, папа красив!

- Но… я же… закрывал… - он беспомощно оглядывается на запертую дверь.

- Двери - вещь полезная, - я сочувственно киваю. - Но, знаете, когда мама решила увидеть детей, даже дверям становится неловко мешать.

Он сглатывает, ещё сильнее побелев.

- Вы… у вас есть телепорт?

- Бабулепорт, - весело поправляю я.

Громила открывает рот, явно пытаясь решить, завалить меня в одиночку, или звать подмогу.

- Не волнуйтесь, - подмигиваю. - Я уже ухожу. Ваша работа выполнена: дом цел, хозяин цел, гости довольны. Галочку поставьте в рапорте!

- А что мне сказать господину Хейлу? - выдыхает он напоследок.

- Что всё прошло тихо, культурно и без взлома окон… - я наклоняюсь ближе, - если не считать одну лилию‑самоубийцу. Остальное он знает. Спокойной ночи!

Пока он пытается осмыслить лилию‑самоубийцу, я выскальзываю на улицу, запахнув шаль. Луна светит так, будто решила помочь городу сэкономить городскую казну на фонарях. Камни мостовой под ногами звякают, как старые монеты. Я иду быстро: впереди ждёт дом‑развалюха, котята и недовязанный долг продавщице пряжи.

Глава 13. Просветление: здесь нет крючков!

Я просыпаюсь с ощущением, что ночь от меня что-то спрятала. Потом вспоминаю: это не ночь, а бургомистр - он забрал мой сон вместе со спокойствием.

Салфетка отдыхает на спинке стула, словно паук-трудоголик растянул паутину по линейке. Беру её двумя пальцами, дую на последние узелки - да, вполне себе. Шаль на плечи, крючки в карман, и я выскальзываю во двор, пока Василиса дрыхнет под котятами, как бутерброд под одеялом.

Торгаши раскладывают товар, перекрикиваются: «Куры подорожали!», «И омелу берут на удачу!». Никто не кричит «Древний дух грядёт!», значит, у меня ещё есть немного времени.

В центре ряда жёлтым флагом маячит моя цель - лавка пряжи, в которой дежурит «женщина-структура». Сегодня она в жилете цвета варёной свёклы, лицо такое деловитое, будто проверяет, не подделка ли моё существование.

Я выкладываю салфетку на прилавок.

- Вот. Обещала к обеду, а успела к первому петуху!

Женщина-структура чинно разворачивает полотно. Глаза прищурены, как два игольных ушка. Секунда, и прищур превращается в круглое удивление.

- Сколь живу, таких узоров не видела! - произносит она торжественно, будто награждает меня орденом пряжевой доблести.

- Узор «грозовой клевер», - сообщаю скромно. - Пятнадцать лепестков в раппорте, мостик через воздушную петлю, и никакой магии. Только крючок и кофеин.

- Слушай-ка, мастерица, - кивает продавщица, - под витрину бы ещё две, под иконочку одну поменьше, да к свадьбе внучки скатёрку. Это можно?

- Можно, - говорю. - Если нитки хорошие и оплата не только улыбками.

Она шуршит сундуком, вытаскивает новые мотки снежной пряжи и, что приятнее, кладёт на ладонь две серебряные монеты.

Блестят! Тяжёлые! Я машинально прикусываю одну - не сгибается, значит, не фольга. Серебро - оно и в другом мире серебро.

Пока она упаковывает нитки, я изучаю прилавок: спицы всех номеров, костяные булавы, деревянные челноки. Крючков ноль. Я спрашиваю нарочно:

- А крючочки у вас есть? Номер три, допускай.

- Крючочки? - она морщит нос, будто я попросила рыбий глаз в сахаре. - Не слыхала, чтоб кто таким баловством вязал. У нас спицами всё.

У меня в кармане - три стальных крючка, как три билета в бизнес-класс.

Здравствуйте, эксклюзив! Доходы, рады познакомиться!

Пока иду по рынку, голова стучит, как счёты:

Материал - беру бартером, пока не накоплю стартовый капитал.

Цены - «рукоделие по волшебной технологии» = тройная спицевая ставка, потому что никто не повторит.

Технология - крючки храню в подушке, никому в руки не даю, а если спросят, говорю: «Дар старого эльфа».

Маркетинг - каждая хозяйка любит словечко «чудо». Будет им чудо.

Возвращаюсь домой уже при солнышке. По дороге монеты приятно звякают: «Заработок! Заработок!» Но стоит увидеть наш покосившийся домик, звяканье затихает: внизу подвал, в подвале страж, а за стражем - тень мага, шепчущая моим… нашим детям.

Скоро Арден придёт. Предпочтительно без лат, чтобы я не отвлекалась на бицепсы.

Отпираю дверь. Василиса встречает взглядом «где ты шлялась», но, увидев нитки, сразу смягчается - пряжа на кошек действует сильнее валерьянки.

Котята пищат в коробке, я кидаю на стол мотки, кладу монеты в жестяную баночку (звук приятный), и вздыхаю:

- Ну, ребята, теперь у нас есть и бизнес-план, и план выгонять зло. Осталось, чтобы один бургомистр поверил, что я не очередная проблема, а единственный рабочий крючок в этом мире.

Василиса мурчит одобрительно. А я начинаю перебирать будущие узоры - так, на случай, если спасение мира пойдёт по графику и освободит мне пару вечеров для заказа «под иконочку».

А я ведь ещё и за булочки не расплатилась!

Глава 14. Подвал, бургомистр и три крючка в кармане

Просыпаюсь с неприятным чувством, будто дом смотрит на меня осуждающе. Ставни громко хлопают, словно хотят сказать: «Вера, как ты могла спокойно спать, пока мир катится в тартарары?». Я вздыхаю, встаю и проверяю банку с монетами - звенит успокаивающе. Отлично, хоть они не пытаются бежать от меня.

Василиса уже ждёт на столе. В её взгляде столько упрёка, что хочется оправдаться перед кошкой.

- Надеюсь, ты не забыла, что дух не выносит опозданий, - язвительно замечает она.

- Если он снова возьмёт котят в заложники, я знаю, как с ним говорить, - ворчу в ответ.

- Не смешно, - хмурится Василиса. - У тебя всё готово?

Я хлопаю по карману, где лежат крючки, мел и несколько ниток:

- У меня всегда всё готово.

Кошка качает головой и ловко хватает котёнка, который решает проверить, не завёлся ли под кроватью ещё один дух.

Пока есть время, быстро засовываю две серебряные монетки под половицу возле печки. Василиса смотрит с подозрением.

- Котячий фонд. Вдруг я не вернусь? Так хоть будешь знать, где деньги, - сообщаю ей шёпотом.

- Мне при первой проверке налоговой сказать, что это чешуя дракона? - ехидно спрашивает Василиса.

- Или мех говорящей кошки, - огрызаюсь я.

В дверь стучат - ровно два уверенных удара. Я открываю и понимаю, что даже суровый дом-развалюха на мгновение замолчал, увидев бургомистра Ардена на пороге. Он сегодня без лат, но в дорожном плаще и с двумя мрачными стражниками за спиной.

- Я вижу, ты наконец-то решил отказаться от образа «боевого самовара»? - с усмешкой спрашиваю я.

- Решил, что лучше бегать налегке, - он сухо улыбается и придирчиво осматривает мой бедный домик. - Тем более что убегать, скорее всего, придётся.

- Как мило, - фыркаю я. - Твоё доверие меня трогает до слёз.

Я протягиваю ему свечу-фонарь, он мне - бутыль с водой.

- Если я уроню свечу, сразу заливай круг святой водой, - предупреждаю его серьёзно.

- Эвера, это обычная вода, - терпеливо говорит он.

- Тогда хотя бы святой бранью, - отмахиваюсь я.

Стражи остаются наверху, с явным облегчением услышав приказ: «Стоите здесь». Перед дверью в подвал я даю Ардену короткий инструктаж:

- Не наступай на мел, не трогай светящиеся символы и не перебивай, когда круг заговорит.

Он хмыкает:

- А если круг начнёт острить?

- Тогда сдержанно хихикай, - серьезно отвечаю я, - иначе он начнёт острить ещё хуже.

Скрипучая лестница в подвал явно решает проверить мои нервы и вес. Одна ступенька ломается прямо под ногой, и я проваливаюсь почти по колено. Арден резко хватает меня за локоть, вытаскивая обратно. Он едва заметно улыбается, не отпуская моей руки чуть дольше, чем нужно. Я сердито одёргиваю юбку и спускаюсь вниз уже осторожнее.

Подвал встречает нас холодом и тусклым мерцанием круга. Арден невольно отступает на шаг.

- Что, ледяной бургомистр начал таять? - шепчу я.

- Просто оцениваю масштаб катастрофы, - отвечает он, хмурясь.

- С катастрофой познакомишься позже, - обещаю я и обращаюсь к кругу громко и уверенно: - Я здесь. Готова говорить.

Свет вспыхивает чуть ярче, и раздаётся шёпот стража:

- Ты опоздала…

Арден тихо бормочет:

- Он всегда так воспитанно встречает гостей?

- Поверь, это он ещё сдерживается, чтобы не послать нас обратно, - шепчу я в ответ.

- Нужно укрепить круг, - сипит страж.

Я достаю из кармана крючок и тонкую нить и быстро начинаю обводить разошедшиеся символы. В свете фонаря это выглядит как странный ритуал сумасшедшей швеи.

- Если ты спасёшь город крючком, - ехидно замечает Арден, - мне придётся заменить оружие стражников на вязальные спицы.

- Можешь пока попытаться спасать город мечом, - парирую я, - но пока у тебя получается только запугивать охрану и маленьких женщин.

Он недовольно поджимает губы и замолкает.

- Якорь тени - твой мальчик, - вдруг хрипит страж.

Я невольно замираю, а затем медленно перевожу это Ардену. Лицо его становится жёстким и холодным.

- Я знал, что с ним что-то не так, - хрипло отвечает он, - но не думал, что всё так плохо.

- Следующая вспышка будет сильнее, - шепчет страж.

Я быстро договариваюсь со стражем на сутки отсрочки, чтобы мы смогли подготовиться.

- Хорошо, сутки, - соглашается он и добавляет мрачно: - Но больше никаких опозданий.

Я поворачиваюсь к Ардену, победно улыбаясь:

- Видишь, дипломатия работает даже без твоих лат.

Поднимаемся наверх. Арден вдруг подаёт мне руку, когда я спотыкаюсь на ступеньке. Я смотрю на него удивлённо.

Глава 15. Кофе - горький, планы - сладкие

Я просыпаюсь с голосом Ардена внутри черепа - «или город, или дети» звучит, как похмельный колокол. Ставни хлопают от ветра, будто аплодируют этой мысли. Деваться некуда: встаю. На полу в жестянке звякают монеты - маленькое напоминание, что мир ещё не рухнул и мои крючки всё-таки приносят прибыль.

На кухне меня встречает Василиса в позе рассерженного бухгалтера. Похоже, кошке давно пора выдать бейджик «менеджер по спасению реальности».

- О. Очнулась. Что в расписании? - фыркает она.

- Кофе - в расписании, - бормочу, ставя закопчёный турок на огонь. - Потом рынок, травы, долги по вязанию, спасение детей, спасение города. По возможности - обед.

- Ты действительно считаешь, что полынь остановит древнего мага? - сомневается Василиса.

- Полынь, правильный узор и моё нестареющее обаяние, - парирую. - Если не сработает, попробуем твоё мяуканье на высокой ноте.

Кофе закипает, пахнет гарью и смелостью. Наливаю себе полкружки и символическую каплю в блюдце - Василиса гарантированно не пьёт, но ритуал важен.

Пока дышим паром, составляю список на клочке бумаги: «Полынь, зверобой, лунный мох, масло лавандры, передать салфетку, скатерть, забрать пряжу и булки».

- И не опоздай к духу, - кошка тычет хвостом в пунктирную черту.

- Куда ему деться? Он в прямом смысле слова прибит к полу, - отмахиваюсь и прячу крючки в кожаный футляр. Монеты - под половицу: «Фонд котят». Пряжу укрываю в ящике, подписываю «НЕ ТРОГАТЬ - МАГИЯ». Если кто-нибудь сунется, пусть думает, что проклятие прилетит.

Шаль на плечи, пакую салфетку - узор «спиральный клевер» - и марш-бросок к рынку.

Рынок встречает меня шумом: «Халява-травка!», «Свежее яйцо двухжелтковое!». Я пробираюсь к пряжной лавке. «Женщина-структура» сегодня в жилете цвета борща - серьёзно заряжена на торговлю.

- Обещанное диво, - выкладываю салфетку на дощатый прилавок.

Она разворачивает полотно и замирает: глаза округляются, будто я подарила ей личного дракона.

- Эта ещё лучше предыдущей! - вздыхает.

- Хвалите чаще, цены растут лучше фасоли, - улыбаюсь.

Через минуту у меня в сумке новый моток белой пряжи и две медных монеты аванса за четыре будущие салфетки! Крючки роют новые тоннели в бюджете города.

Следующая цель - булочная. Пышная продавщица, похожая на самую свежую плюшку, хватает скатерть «звёздное кружево» и заворожённо гладит узор.

- Этим красотой грех пироги накрывать! - ахает.

- Тогда платите, как за музейный экспонат, - отвечаю, беря пакет булок и полторы филешки. - Котятам - на рост, кошке - на нервную систему.

Продавщица краснеет:

- Сестричка замуж выходит, ей бы тоже салфеточку…

Я записываю новый заказ и чувствую, как мой внутренний бухгалтер хлопает крыльями от счастья.

Она суёт мне ещё маленький крендель «для вдохновения». Бизнес идёт, а город тем временем явно не взрывается - хороший знак.

На травяном рынке воздух пахнет сушёным чабрецом и авантюрами. Останавливаюсь у шалаша старого травника в плаще, напоминающем лоскутное одеяло.

- Полынь кульками, зверобой пучками, лунный мох - штучно, - проворачивает он сделку быстрее, чем я успеваю моргнуть.

- Скидка за улыбку? - пытаюсь я.

- За улыбку - кубик мха в нагрузку, - отвечает он. Нормально, беру. Заодно вымениваю пузырёк лавандрового масла, предложив кусочек эксклюзивной пряжи. Старик щурится, нюхает нитку и шепчет:

- Девица, ты либо ведьма, либо предприниматель.

- И то, и другое, - подмигиваю, утаскивая ароматный улов.

На выходе сталкиваюсь с няней детей Ардена. В руках у неё плюшевый медведь, глаза нервно бегают.

- Госпожа Эвера?.. - она готова отшатнуться, будто я приведу за собой бурю.

- Как малыши? - шепчу.

- Под охраной, - кивает она. - Господин Хейл сказал: вас ожидать к полудню.

- Передай им, что мама скоро вернётся и принесёт обнимашки, а тебе - спасибо за медведя, - отвечаю.

Няня кивает и спешит прочь, будто боится, что мои обнимашки достанутся ей. Я смотрю ей вслед и прижимаю свёрток трав к груди.

Успею. Должна успеть.

До дома добираюсь без происшествий. Василиса встречает запах филейки с подозрением святой инквизиции, но всё-таки мурчит.

- Травы принесла? - уточняет она.

- В полном наборе, - раскладываю добычу. - Полынь, зверобой, мох, лавандра. Даже кубик мха «за улыбку».

- Остаётся только спасать мир, - заключает Василиса, устраиваясь с котятами.

Я смотрю на корзину булок, на крошечные монеты и на охапку трав.

- Спасу. И заработаю. А если получится - ещё и кофе сварю без гарей.

Ветер задувает в разбитое окно, и где-то снизу - тонкий, холодный шёпот: напоминание, что дух ждёт.

Глава 16. Кухня превращается в ведьмин завод

Я растаскиваю котят с рабочего стола и накрываю его полотном. Турок со вчерашним кофе становится котлом: туда отправляется полынь, зверобой и щепоть лунного мха. Запах, будто кто-то варит хвойный лес в носке дровосека.

И тут - щёлк! - в голову влетает воспоминание, чужое и моё одновременно: Эвера в детстве перемешивает травы с матерью. Тот же рецепт, те же слова: «Зверобой вытягивает злое, мох держит у порога». Я моргаю. Травы шипят. Память садится в мою голову, как кошка на тёплый кирпич.

- Смотри-ка, корпоративное обучение всплыло, - бурчу. - Спасибо, Эвера, что не забыла оставить инструкцию.

Василиса нюхает воздух и чихает.

- От такого аромата тьма вылетит через трубу добровольно, - шипит она. - Или все соседи.

- Отлично, - киваю я. - Соседи не входят в список приоритетов.

Из остатков ниток вяжу крошечные мешочки, начиняю их травяной смесью. Когда Зефирка (самая шумная из котят) пытается украсть мешочек, шикаю:

- Не надо, малышка! Это не игрушка, это высокотехнологичный антисумрак!

Стук в дверь гремит раньше, чем ожидалось. Я открываю - Арден. Без лат, но в тёмной рубашке; рукава закатаны, вены выступают так, что я на секунду забываю слова. Он втягивает носом воздух и морщится.

- Пахнет… будто дракона тушили лавандой, - констатирует.

- Ошибся. Двух драконов и половину твоего эго! - отвечаю сладко. - Проходи.

Арден оглядывается: травы сушатся на верёвке, котята бегают змейкой, Василиса сидит на шкафу и демонстративно не кашляет.

- Если это твой план, он выглядит… ароматно, - хмурится он.

- План пахнет успехом! - поправляю. - Дай мне сутки, я вытяну тень, дети останутся целы, город - невредим. Всё продумано.

- Услыхал от тебя слово «продумано» - сразу жо… спиной чую катастрофу, - признаётся он, но садится за стол.

Я выкладываю мешочки-обереги.

- Эти для детей: носить на груди. Вот верёвка из зверобоя для входной двери, чтобы зло не отыскало вход. А это… - поднимаю банку с концентратом, - на случай, если тень начнёт буянить.

- Стражи останутся с детьми, - решает Арден, - я тоже буду рядом. Если Рэй снова…

- Если тень снова дёрнется, - заверяю, - верёвка, мешочки, а потом зовите меня. Василиса будет «сигнальным устройством»: как только услышит запах тьмы - завоет на весь квартал.

- Это ты, кошка, умеешь? - прищуривается Арден.

- Я умею то, что мне платят рыбными потрохами! - отвечает Василиса, гордо разворачивая хвост.

- Договорились, - вздыхает он. - Сколько времени нужно, чтобы закончить с кругом?

- До полуночи, - отвечаю. - К этому времени приготовьте детей, свечи, тишину и любой напиток покрепче для себя. Будет эмоционально.

Арден поднимается, косится на кипящий «котёл».

- Надеюсь, запах уйдёт.

- Надейся, - улыбаюсь.

Когда дверь закрывается за Арденом, я раскладываю весь арсенал:

Крючки - три штуки, новые линии круга буду вязать прямо по камню (спасибо Эвере за воспоминания, как она делала это в детстве с матерью).

Травяная верёвка - проверяю прочность (рвётся только при упоминании Вадима; значит, работает).

Концентрат - капаю на паучка-добровольца. Паучок спешит покинуть планету. Отлично, демон побежит ещё быстрее.

Вздыхаю: всё выглядит готовым.

- Если не спасём мир, - говорю Василисе, - откроем бутик чудо-салфеток. Денег хватит, чтобы переехать в дом без подвала и с нормальными окнами.

Кошка лениво облизывает лапу.

- Сначала спасём мир. Потом уже подумаем про окна.

Солнце садится за покосившуюся крышу. Дом гудит, как струна - то ли сквозняк, то ли предупреждение. Я проверяю узел на мешочке в третий раз, когда под ногами вдруг холодеет пол. Воздух густеет, лампа колеблется, фитиль шипит.

Из-под половиц поднимается шёпот, громче, чем раньше:

- Время… иссякает…

Я замираю. Мы договаривались о сутках! А дух уже нервничает.

- Потерпи, дружочек, - шепчу, ставя лампу на пол. - Я иду по графику.

- Не… успеешь…

Доски трещат, пол будто проваливается на мгновение. Я хватаю верёвку-оберег, бросаю взгляд на Василису - кошка выгибается дугой, шерсть дыбом.

- Ну и отлично, - произношу громко, чтобы руки не дрожали. - Значит, начинается ранний сеанс. Люблю премьеры.

Лампа гаснет сама собой. В темноте я чувствую холодное дыхание сквозь щели пола и понимаю: дух теряет терпение, тень рвётся наружу, и моих «суток» остаётся меньше, чем одной петли на крючке.