Попаданка в 1812: Выжить и выстоять

1

Я попала в прошлое, в 1812 год. Самый разгар войны с Наполеоном. Моё имение разорено солдатами французской армии. Я с горсткой крестьян вынуждена скрываться в лесу, чтобы выжить, выстоять и вернуть себе родную землю.

2

- Что это такое? – вырвалось у меня испуганное.

Сон из просто неприятного перешёл в разряд кошмаров.

Это было не моё отражение. Уж себя я бы узнала. Почти тридцать лет каждое утро в зеркало смотрю. Глаза у меня голубые, слегка прищуренные из-за близорукости. Лицо округлое, нос картошкой. Волосы по совету коллеги я постригла и покрасилась в блондинку. Не скажу, что стала супермоделью, но без очков была вполне ничего.

И я не понимала, куда делось моё лицо. Привычное, родное и потому любимое.

Эта девушка из отражения была моложе и привлекательнее. По крайней мере, с правой стороны. Глаза зелёно-карие, с красивым разрезом. Изящный профиль. Волосы длинные и густые, с рыжеватым отливом.

Правда, этот ужасный шрам всё портил.

Но больше всего мне не нравилось, что, когда я касалась пальцами рубца, девушка в отражении в точности повторяла мой жест. И чем больше я его трогала, тем сильнее он зудел.

- Что происходит? – я повернулась к женщинам.

- Хранцузы эти проклятущие постреляли всех да порубали… - всхлипнула Спиридоновна и снова разрыдалась.

Хранцузы – это французы? Мой кошмар превращался в горячечный бред.

Лукея покачала головой и спросила:

- Вы совсем ничего не помните?

- Не помню, - я не стала спорить.

В детстве у нас была такая присказка: не знал, не знал, да и забыл. Вот примерно так я себя сейчас ощущала.

- Войско-то главное мимо прошло. К Москве торопятся. Но мародёров в округе полно рыскает. Папенька ваш пистоли при себе держал, чтоб, значит, спугнуть, коли сунутся к нам.

- Папенька? – перебила я. То, как Лукея произнесла это слово, мне не понравилось.

- Нету у вас папеньки боле, - выкрикнула из угла Спиридоновна. – Порубили его хранцузы окаянные.

Я перевела взгляд обратно на Лукею. Она смотрела с сочувствием.

- Они перед рассветом пришли. Почти два десятка, - вздохнула она. – С пистолями, ружьями и саблями. Нас-то поболе было, но спали ещё. Врасплох застали, ироды. Часовые крик поднять лишь и успели. Мужики повыскакивали, кто с топором, кто с вилами. А хранцузы по ним как давай с ружей палить… Почти все и полегли. Потом саблями добивать стали. Никого не жалели, ни баб, ни детей малых...

Звучало просто чудовищно. Хорошо, что всё это не по-настоящему. Хотя для сна тоже было слишком жестоко, прежде мне такие не снились.

- Как погиб мой отец? – кажется, я начинала принимать правила игры.

В мыслях возник непрошенный образ – высокий мужчина со строгим лицом и тёплым взглядом карих глаз. Мой настоящий отец тоже погиб. И этот вопрос словно бы вернул меня в те дни, когда мама бесконечно плакала, а я не понимала, как может быть, что папа не вернётся. Ведь он всегда возвращался домой.

- В кабинете своём, - ответила Лукея. – Так за столом и сидел. Только с одного пистоля стрельнуть и успел папенька ваш. Хранцуза застрелил, а другой его самого…

- Что было потом?

- Так вы, Катерина Пална, на шум прибежали. Как папеньку увидали, бросились к нему. А хранцузы по кабинету шастали, ценности искали. Ну и… - она сделала паузу, но затем всё же продолжила: - Ну и порубили они вас.

Чем больше рассказывала Лукея, тем более личной для меня становилась эта история.

Может, потому, что она говорила обо мне. Той мне, которой я была и не была одновременно. Впрочем, для сна это вполне нормально.

Только одно меня смутило. Я потрогала шрам на щеке.

– Когда, вы говорите, произошло нападение?

- Дык сегодня и произошло, - Спиридоновна перестала рыдать в углу и присоединилась к нам. Я решила, что она не может долго находиться в одиночестве. Компания ей жизненно необходима. – Ровнёхонько перед рассветом ироды явилися.

Я глянула на дверной проём. Солнце стояло высоко. Сейчас примерно середина дня. Я снова потрогала рубец и перевела взгляд на женщин.

- То есть меня ранили сегодня утром? Несколько часов назад? И рана почти зажила за это время?

Звучало ещё невероятнее, чем напавшие на рассвете «хранцузы» и застреленный из «пистоля» папенька.

Судя по вытянувшимся лицам, обе дамы думали точно так же.

- Когда мы вас сюда притащили, - поведала Спиридоновна, - на вас и личика-то не было. В кровище всё и зубы торчат…

- Грипка! – одёрнула её Лукея.

- Что Грипка? – огрызнулась на неё Спиридоновна и продолжила для меня: - Ей-богу, барышня, правду говорю. Я испужалась страх как. Думала, помрёте, как ваш батюшка…

Её лицо сморщилось. Раздался всхлип. И эмоциональная Агриппина Спиридоновна снова отошла в угол, чтобы поплакать.

А я поймала взгляд Лукеи.

- Не знаю, как так может статься, Катерина Паловна, - она пожала плечами. – Перетащили мы вас сюда едва живую. И лица у вас не было – рана одна. Грипка не лгёт, зубы видать было. Вы всё стонали, стонали, а потом раз – и будто не было ничего. Только это вот…

3

Я бросилась к проёму. Выглянула наружу и застыла, не решаясь двинуться дальше. Ибо то, что передо мной предстало, я не могла даже назвать человеческим словом.

Сейчас действительно была примерно середина дня. По ярко-голубому небу проплывали белые ватные облака. Светило солнце, лаская лучами сочную зелёную траву, на которой в неестественных позах лежали люди – мужчины, женщины, дети.

Возле кого-то рыдала жена или мать, другим перевязывали раны. Босоногий мальчишка с встопорщенными вихрами и перемазанным сажей лицом грыз краюху хлеба, отщипывая кусочки для такой же лохматой собачонки.

Усадьба пропахла дымом. Большинство зданий превратились в чёрные остовы, из которых торчали обгоревшие печные трубы. Уцелел лишь пустой хлев, из которого я вышла, и пара деревянных домиков.

Я почувствовала, как закружилась голова. От запаха дыма и крови, от вида людских страданий.

Мне не нравится этот сон. Он слишком жесток. Хочу проснуться. Я хочу проснуться!

Ущипнула себя за руку, затем ещё раз – сильнее. Зажмурилась и сосчитала до десяти, прежде чем снова открыть глаза.

Всё осталось прежним. Тёплый солнечный день, кровь и плач по погибшим.

Я услышала, как сзади подошли Лукея со Спиридоновной.

– Это не сон? – спросила я, не оборачиваясь.

– Явь это, Катерина Паловна, явь, но такая, что лучше б сон, – голос Лукеи пропитался скорбью.

– Барышня! Живая! Барышня наша жива!

Кто-то заметил меня и сообщил остальным. На меня показывали пальцем. Ахали, смотрели и улыбались. А ещё шли, оставляя своих умерших, помогая раненым. Шли ко мне. В голосах звучала радость. На лицах появилась надежда.

– Чудо это! Божий промысел! – мой шрам тоже не остался без внимания.

Меня пугали эти люди. То, как они смотрели на меня. Словно у меня были ответы на все вопросы. Словно я сейчас скажу, что делать. Как им быть.

Их было четырнадцать. Тех, кто мог держаться на ногах. Многие легко ранены. Две женщины прижимали к груди младенцев. Ещё шестеро детей примерно от пяти до пятнадцати лет стояли между взрослых. И только двое держались за одежду матерей. Остальные выглядели потерянными и одинокими среди людей.

Большинство было в ночных рубахах, испачканных кровью, землёй и сажей. Волосы растрёпаны или, как у Спиридоновны, откромсаны. Теперь я знала, что произошло. Не могла лишь понять – почему?

У кого может подняться рука на пожилую женщину? Старика? Ребёнка? Кем нужно быть, чтобы прийти в сумерках, разграбить и сжечь усадьбу, оставив горстку выживших на произвол судьбы?

– Какой сейчас год? – спросила я охрипшим голосом.

– Тысяча осьмсот двенадцатый от рождества Христова, – сообщила Спиридоновна, вставшая за моим правым плечом.

Что?

Тысяча восемьсот двенадцатый год и напавшие на усадьбу французы? В голове сразу возникла единственная ассоциация, связанная одновременно с двумя этими фактами.

– Где мы находимся? – уточнила я, чтобы убедиться, что угадала верно.

– На Смоленщине, – подтвердила Лукея, стоявшая слева. – До Москвы четыреста вёрст. Три дня пути. Вот они и идут, ироды.

Летом тысяча восемьсот двенадцатого года к Москве двигалась армия Наполеона. Французские солдаты мародёрствовали в деревнях и усадьбах, проявляя нечеловеческую жестокость.

Это я помнила из уроков истории.

Однако было очень сложно поверить в то, что я оказалась в прошлом. Пусть и во сне. Но очень необычном сне – детальном, хорошо продуманном, слишком реалистичном.

Мои ступни чувствовали мелкие камешки. Ноздри различали запах дыма. Кожу стягивала засохшая кровь, так и не отмывшаяся до конца.

Я опять ущипнула себя за руку. В том же месте, которое ещё болело после первого щипка. И снова ничего не изменилось.

Неужели я не сплю? Неужели я действительно оказалась в прошлом? Вокруг меня творится история, которая стала моей реальностью.

Голова опять закружилась. Я почувствовала, как Спиридоновна справа подхватила меня под руку. Слева плечо подставила Лукея.

Люди направлялись ко мне. Подойдя, они образовали полукруг. Все взгляды обращены на меня. В них плещется боль, страх и надежда. Надежда, что я исправлю то, что сотворили французские солдаты. Что верну их близких, исправлю искорёженные жизни, залечу раны и сотворю иные чудеса.

Я не могла сказать им, что произошла ошибка. Что я не их барышня, чудом оставшаяся в живых. Что я попала сюда из далёкого будущего и всё ещё не до конца уверена, что это не сон.

Вокруг меня стояли живые люди. Испытывали боль и страх. Надеялись на меня. У меня просто не осталось иного выбора. Мне пришлось стать Екатериной Павловной (или как там теперь меня зовут?) и сказать…

Я должна была что-то сказать. Они все этого ждали. Сказать им, что теперь делать.

У меня не было опыта выживания в сожжённой французами усадьбе, но логика подсказывала, что здесь могут появиться и другие мародёры. А значит, оставаться небезопасно. Нам нужно уйти подальше от дороги на Москву, по которой движется наполеоновская армия, и найти убежище.

4

Верея, возьмите двух или трёх помощников и соберите раненых в одном месте. Нам нужно оценить их состояние, чтобы знать, с какой скоростью мы сможем передвигаться.

– Как прикажете, Катерина Паловна, – Верея склонила голову. Коснулась рукой двух женщин и увела за собой.

Я окинула взглядом оставшихся. Их взгляды переменились, из угрюмых стали сосредоточенными. Давая каждому простое задание, я словно бы давала им смысл жизни. Людям необходимо занятие, чтобы отвлечься от боли и страха. Нужно что-то понятное, доступное, что принесёт пользу.

- Как вас зовут? – я обратилась к женщинам с младенцами.

- Я – Марфа, - ответила молодка лет двадцати с растрепавшейся пшеничной косой. – А она – Василиса.

Вторая молчала. На вид она была совсем юной, лет восемнадцати, не больше. Голубые глаза, курносый носик и волосы совсем светлые, выгоревшие на солнце до золотого блеска.

- Марфа и Василиса, вы – матери, поэтому возьмите на себя заботу о малышах. Я пока не знаю, где мы укроемся, но в любом случае придётся идти. Вы должны приглядывать за детьми, чтобы никто не потерялся. И ещё пройдитесь опытным взглядом по усадьбе. Может, найдёте то, что пригодится младенцам. Вы должны знать, что нужно вашим детям.

- Как прикажете, Катерина Паловна, - поклонилась Марфа. – Только Васька не мать. Это братик ейный. А мамку ихнюю с папкой и старшими братьЯми хранцузы порубали.

Кто-то невидимый сдавил когтистой рукой моё горло. Сдавил так сильно, что я не могла дышать.

Ненавижу этот сон. Ненавижу тех, кто сотворил всё это. Ненавижу!

Воздух не проходил в лёгкие. Я начала задыхаться. Кажется, у меня случился приступ паники. Вот только я не могла вспомнить, что нужно делать.

От недостатка кислорода закружилась голова, я пошатнулась и шагнула назад. С двух сторон меня подхватили.

- Барышня, миленькая, что случилось?

- Не видишь, худо ей. Слаба ещё! Сама ж едва с того свету выбралась.

- Дыши, дыши, Катерина Пална, нам без тебя не жить!

Я почувствовала, как меня гладят по спине. Сначала аккуратно, затем сильнее, растирая её. Наклоняют вперёд, заставляют разогнуться и снова наклоняют.

Когда лёгкие заработали, и я наконец смогла набрать свежего воздуха, это показалось мне истинным счастьем. Я жива – это самое главное. И эти люди живы. Вместе мы выкарабкаемся.

- Передохнуть бы вам, барышня, - наткнулась на обеспокоенный взгляд Спиридоновны. И улыбнулась.

- Всё прошло, спасибо за помощь. Мне уже лучше.

- Это не ей спасибо, - поправила Лукея, - это вон, Васька вас раскачала. Она за матушкой вашей ухаживала, когда бедняжка слегла. Доктору далече кататься было, он Ваську нашу и учил, как приступы останавливать.

- Спасибо, Василиса, - я всё ещё дышала глубоко и жадно, радуясь и наслаждаясь этой возможностью.

Всё-таки как мало человеку нужно для счастья.

Вася коротко поклонилась, не поднимая на меня взгляда, и забрала ребёнка, которого сунула в руки другой женщины, чтобы спасти меня от удушья.

К этой Василисе стоит приглядеться. Уверена, она тоже может заниматься ранами и болезнями. По крайней мере, окажет первую помощь, не растерявшись в трудной ситуации. Но сейчас помощь была нужна ей самой. И девушка искала утешение в выжившем братике, прижимая его к себе и словно бы прячась за ним от реальности.

Так что Василису пока трогать не будем. Пусть придёт в себя.

К тому же рядом стояли ещё женщины. Двоих я отправила собирать одежду и любые ткани. Нам всё пригодится. Остальные должны искать еду, собрать разбежавшихся кур и другой уцелевший скот.

С ранеными с младенцами нас получалось больше двадцати. Я надеялась, что будет ещё больше. Ведь кто-то мог убежать в лес, и вернётся позже.

- А нам что делать, барышня? Нам-то вы задания не дали, – удивилась Лукея, когда мы остались втроём.

- Мы будем делать самое трудное, - ответила я, собираясь с духом.

- Что? – спросила Спиридоновна.

- Мы должны собрать тела умерших и устроить им погребение, - вздохнула я.

- Да разве ж мы управимся вдвоём-то? Копать до завтра придётся, - Спиридоновна хоть и ворчала, но взглядом уже проходилась по телам, словно бы подсчитывая и оценивая фронт работ.

- Нас трое, и мы не будем копать, - успокоила её. – Мы устроим огненное погребение.

- Не по-христиански это как-то, - Лукея тоже высказала свои сомнения. – Надо бы могилку и чтоб крест…

- У нас сейчас нет ресурсов, чтобы устроить погибшим достойные похороны. Поэтому мы позаботимся о том, чтобы до них не добрались звери и следующие банды мародёров. А потом, когда станет спокойнее, вернёмся и похороним прах по всем правилам. Согласны?

Они согласились, потому что логика была за мной. Однако, подойдя к первому умершему, я почувствовала, как у меня дрожат руки. Стараясь не смотреть на лицо молодого парня с забавными ушами, похожими на лопухи, я коснулась пальцами шеи, надеясь нащупать пульс.

Жизнь уже давно покинула этого юношу. Кожа была холодна. Однако я проверила ещё и запястье. Было слишком тяжело признать действительность. Я не лукавила – нам троим досталась самая трудная работа.

5

Шли медленно.

Большинство сгибалось под тяжестью вещей. Несмотря на мои попытки организовать процесс, собирались впопыхах. Похватали больше, чем пригодится. Но как бросить наживаемое долгие годы? Особенно если оно уцелело от мародёров и огня.

Один мальчишка нёс на голове большой медный таз, в который мог бы забраться целиком. Когда голова уставала, ребёнок спускал таз на плечи, горбился и изображал черепаху.

На единственную телегу уложили тяжелораненых и младенцев. Остальные шли пешком, по очереди впрягаясь в оглобли или толкая сзади.

Я убедилась, что наш караван движется правильным курсом. Назначила замыкающего, велев подать сигнал, если кто-то отстанет. И вернулась в голову процессии, чтобы выяснить планы своих помощниц.

- Куда мы идём? – поинтересовалась, догнав Спиридоновну и Лукею, шедших впереди.

- Пока к старой мельнице, там сарай есть. Большой. Места всем хватит, - охотно откликнулась Агриппина.

- Далеко он?

- Коли быстро – полчаса, а как мы… - Лукея обернулась. – Ну с час точно идти будем.

Я посмотрела на небо. Сумерки быстро спускались. В темноте идти опасно, можно кого-то потерять. И огонь зажигать нельзя – нас могут увидеть.

Значит, нужно поторопиться.

- Спиридоновна, - я решила, что более эмоциональная и шумная Агриппина лучше справится с заданием, - пройдитесь вдоль наших, скажите, чтоб прибавили шагу. Мы должны дойти к мельнице до того, как спустится тьма. По крайней мере, постараться дойти.

- Дело говорите, барышня, - согласилась Спиридоновна и отправилась подгонять народ.

Мы с Лукеей остались вдвоём.

- Там надёжное место? У мельницы, - спросила её.

К обеим женщинам я испытывала доверие.

Когда-то давно я смотрела документальный фильм о птицах. Там говорилась, что, вылупившись из гнезда, птенец считает родителями тех, кого увидит первыми. Если дикую птицу вырастят люди, она проникнется к ним доверием.

Кажется, то же произошло и со мной. Первыми, кого я увидела в этом похожем на реальность сне, были Агриппина и Лукея. Возможно, именно потому они были мне ближе остальных. Потому я доверялась их суждениям.

- Сложно сказать, - Лукея пожала плечами. Однако в густеющих сумерках я, скорее, уловила это по интонации, чем увидела движение. – Батюшка ваш о прошлом годе велел новую построить. Поближе к усадьбе. Раньше-то на старую ещё с деревень наезжали. И наших, и соседских. Так ещё дед ваш Алексей Палыч, царствие ему небесное, распорядился. А как Лисовские земли свои продали, так и простаивала мельница. Вот батюшка ваш и решил, что незачем кататься на озеро, можно поближе мельницу устроить.

- Почему усадьба называется Васильевское? – мне хотелось немного отвлечься от ситуации.

Наезженная дорога превратилась в широкую тропу. По обеим сторонам густо росли деревья. Не скажу, что это был лес, но ночь здесь оказалась гораздо ближе.

- Её прапрадед ваш построил, Василий Палыч. Больно себя он любил, бабка моя сказывала, - в голосе Лукеи послышалась усмешка. – Всё живописцев из столицы выписывал, чтоб, значит, портреты его рисовали. Целый коридор портретами теми завешан был. А меж ими – зеркала, чтоб на себя смотреть и сравнивать.

Я тоже усмехнулась и на краткую долю мгновения даже забыла о том, где мы и что происходит. Поэтому продолжила разговор.

- Это правда?

- Да кто ж то знает, - Лукея пожала плечами. – Бабка моя – знатная сказочница была. Как сядет ввечеру шерсть сучить, так вся детвора сбегалась небылицы послушать. Много всего она сказывала. И о духах лесных, и о русалках, что в мельничном озере водятся. Сейчас-то думаю – пугала, чтоб без пригляду мы не совались.

- И как? Получалось у неё?

- О-о, - протянула Лукея, рассмеявшись. – Получалось ещё как. Наоборот только. Мы тогда три ночи на озеро бегали караулить. Чтоб, значит, русалок не прозевать.

Мы обе рассмеялись.

И вдруг сквозь смех послышался тоненький голосок. Нет, не голосок – плач. В лесу плакал ребёнок.

- Накликала! – перепугано ахнула догнавшая нас Спиридоновна и начала размашисто креститься, приговаривая с одышкой: - Господи Иисусе Христе, сыне Божий, Царица небесная, спаси и сохрани мя…

- Тише! – перебила её причитания.

Звуков в тёмном лесу и так было предостаточно. За спиной скрипели колёса телеги, постанывали раненые, негромко переговаривались люди.

А впереди тоненько плакал напуганный ребёнок.

- Барышня, Катерина Павловна, не губите! Дух лесной это. Не след с ним встречаться. Назад идти надо, пока не завёл нас в трясину болотную да не погубил всех! – высокий голос Агриппины обрёл панические нотки.

Казалось, ещё чуть-чуть, и она сорвётся с места, умчится назад в сгоревшее Васильевское. Или, что вероятнее, заблудится в ночном лесу.

- Стойте! – скомандовала я.

«Голова» процессии остановилась сразу, а «хвост» ещё подтягивался, пока все не сбились в плотную массу ничего не понимающих, перепуганных людей.

6

Я подошла к ней и присела, чтобы сравняться в росте и не пугать ещё больше, нависая над ней.

- Привет, меня зовут… - пауза вышла неловкой, но мне было сложно сходу назваться чужим именем. Впрочем, если я назовусь Настей, а потому ко мне станут обращаться Катерина Паловна, это будет ещё более неловко. – Меня зовут Катерина. А тебя?

Девочка подняла голову и посмотрела на меня. Черт её лица было не разобрать. Только бледный овал, который то и дело закрывали пряди длинных распущенных волос.

- Ты потерялась? Где твои папа и мама?

Девочка по-прежнему молчала. Но плакать перестала, и я сочла это прогрессом.

- Малышка, - не зная имени, я решила пока называть её так, - в лесу холодно и страшно. А мы идём к старой мельнице. Там мы разожжём костёр и приготовим горячую еду. Пойдём с нами?

Я была готова, что девочка снова не отреагирует, и думала, как забрать её отсюда, чтобы не испугать ребёнка. Если у неё начнётся истерика, это не слишком позитивно скажется на настрое моих людей. Мы все с трудом держимся на ногах. Ещё одно испытание может оказаться нам не по плечу. Но и оставить малявку тут я не могу.

И вдруг она протянула свою маленькую ладошку и взяла меня за руку, обхватив указательный палец.

- Хорошо, малышка, - я улыбнулась, чувствуя, как к горлу подступают слёзы от этого простого и доверчивого жеста. – Пойдём, скажем остальным, что ты теперь с нами.

Нас встретило напряжённое молчание. Спиридоновна неистово крестилась, шепча молитвы. Несколько женщин за её спиной тоже осеняли себя крестами.

- Это маленькая девочка, - сообщила я очевидное, правда не для всех. – Она потерялась и заблудилась. Возможно, она из соседней деревни, на которую так же напали французские солдаты. Мы не знаем, что стало с её семьёй. Поэтому она побудет с нами, пока не найдётся родители или другие родственники. Надеюсь на вашу благоразумность.

Последнее я говорила, глядя на Агриппину. Однако уже стемнело настолько, что лиц почти не было видно. Вряд ли она поняла. По крайней мере, бормотание не прекратилось.

- Лукея, как зовут старичка, который поджёг хлев? – у него было простое имя, но оно не отложилось в памяти.

- Евсей, - подсказала моя помощница.

- Хорошо, - я кивнула и повысила голос: - Спиридоновна! Сходите к Евсею, скажите, чтоб запалил факелы. Я видела, что он много сделал.

- Разумно ли это, Катерина Паловна? А ну как хранцузы завидят?

- Будем надеяться, что поблизости их нет. Нам нужен огонь, без него мы можем не добраться до мельницы.

Лукея не ответила. И я поняла, что уже не вижу даже её очертаний. Ночь окончательно накрыла лес чёрным непроницаемым покрывалом. Лишь у нас над головами сверкали маленькие и далёкие искорки множества звёзд.

- Пошла я, барышня, - поспешно сообщила Спиридоновна и, толкнув кого-то, исчезла в темноте.

- Вы уверены, что это благоразумно? – спросила Лукея, наверняка имея в виду малышку.

- А что вы предлагаете? Бросить ребёнка ночью в лесу на произвол судьбы?

Я почувствовала, как маленькие пальчики резко сжали мой указательный. Пусть девочка и не говорила, но она слышала и понимала. И боялась снова остаться одна.

Я снова присела перед ней, теперь уже, зная, что она не испугается моего прикосновения, взяла её за плечи.

- Я тебя не брошу! – произнесла со всей серьёзностью. – Обещаю! Всё будет хорошо.

Девочка промолчала. Однако слова мне не были нужны. Когда я поднялась, она прижалась ко мне, обхватив теперь уже за ногу.

Вскоре нам принесли факел. При его неровном свете я смогла немного рассмотреть малышку. У неё оказалось прелестное личико красивой формы сердечком. Огромные распахнутые глаза, кажется, голубые. И тёмные, слегка вьющиеся волосы ниже лопаток.

Она была похожа на маленькую Белоснежку в тот миг, когда та сбежала от злобной королевы. Или та сбежала уже взрослой?

Сказки я давно не читала, поэтому подробности стёрлись из памяти. В любом случае малышка была прелестна. И не похожа на крестьянских детей, с которыми я провела несколько часов.

Впрочем, света факела недоставало, чтобы делать какие-то выводы.

Спиридоновна возвращаться ко мне отказалась наотрез, рассказывая каждому, кто был готов слушать, что мой разум пленил лесной дух. Эти новости вместе с факелом принёс Евсей.

Думаю, ему было любопытно взглянуть на духа.

Зато малышке становилось не по себе от любопытных взглядов.

- Евсей, вы знаете дорогу к мельнице?

- Знаю, Катерина Павловна, как не знать, - откликнулся он.

- Тогда идите впереди и освещайте путь остальным, - велела я.

Старик поклонился и двинулся вперёд по тропе. А мы пошли за ним следом. Снова малышка обхватила мой палец своей ручонкой и семенила рядом, стараясь не отставать.

За спиной слышался недовольный ропот, предводительствуемый Спиридоновной. Однако догнать меня и открыто выступить никто не решался.

7

Люди тоже обрадовались. День был тяжёлым, долгим и полным испытаний. Большинство держалось только лишь на том, что нужно достичь безопасного места. Теперь, когда оно достигнуто, силы оставляли и накатывала безысходность.

Мне снова пришлось браться за организацию.

Телегу поставить вплотную к стене мельницы. Раненых, у которых начался жар, оставить на ночь на свежем воздухе. Здесь прохладнее, а на телеге до них не доберутся мелкие хищники. Будем надеяться, крупные тут не водятся.

Лёгких – разместить в сарае. Там действительно оказалось просторно. Пахло пылью и сыростью. К стене были пристроены большие полки для мешков с мукой. Если дерево не прогнило, выйдут отличные лежанки.

Евсея отправила разводить костёр. Он уже ассоциировался у меня с пламенем.

- Старик-огневик, - хмыкнула ему вслед.

Кто-то из детей повторил. Прозвище разнеслось по лагерю. И неожиданно прижилось. Люди искали мельчайший повод, чтобы улыбнуться.

Серьёзную, рассудительную Лукею я назначила своей заместительницей. Хотела и Спиридоновну, но выходка с мавкой заставила передумать. Агриппина оказалась чересчур эмоциональной и подверженной предрассудкам. Я не могла ей полностью доверять.

Спиридоновна обиделась на моё решение. В сердцах швырнула ветку, которую собиралась положить в костёр, и ушла в сарай. Кажется, я начинаю терять авторитет. Похоже, настоящая Катерина Павловна вела себя иначе.

- Пусть идёт, - Лукея заметила, как я провожаю Агриппину задумчивым взглядом. – Она всегда такой была: чих-пых и убежала. Потом одумается. Нам всем сейчас нелегко.

Лукея была права. Легко сейчас не было.

Разместив раненых и сложив вещи в сарай, люди постепенно разошлись, так и не дождавшись ужина.

- К утру как раз настоится, - сказала Верея, зевнув и перекрестив рот. А затем ушла спать.

У костра мы остались вчетвером. Сидевший на вросшем в землю бревне Евсей дремал, слегка присвистывая на выдохе. Лукея помешивала пустую кашу.

Соли у нас не было. Мяса тоже. Собранное зерно сгорело, значит, и хлеба не будет. Оставалась небольшая надежда, что огород уцелел, и на днях мы устроим вылазку в Васильевское. А ещё – погреб, но, где ключ от него, знала только Катерина Павловна. То есть не знал никто.

Но обо всём этом я подумаю завтра. Сейчас мне больше всего хотелось смыт пот и кровь с усталого тела.

- Лукея, - отвлекла её от невесёлых дум, - я хочу искупаться. Где озеро помельче?

- В само озеро ночью не лезьте, барышня. Не ровён час потонете, до утра доставать некому, - откликнулась помощница и вдруг замерла. – Прощения просим, барышня, - заговорила она совсем другим испуганным тоном. – Не серчайте. Хотела я сказать, опасно ночью купаться.

- Всё в порядке, Лукея, я не сержусь, - меня удивила реакция женщины.

Да, её тон был не слишком уважительным, но она устала и забылась. Спиридоновна забылась сильнее, однако я не собиралась сердиться.

Мне понадобилось с полминуты, чтобы понять, что больше всех забылась здесь я. В тысяча восемьсот двенадцатом году с крепостными не было принято уважительно разговаривать, да и вообще церемониться. А я весь день вела себя с ними, как с равными. Даже обращалась на «вы».

Конечно, у меня есть оправдание – меня порубали хранцузы, и я ещё не оправилась. Однако следует изменить своё поведение. Может быть, проявлять больше твёрдости. Или капризничать. Или ещё что.

Сейчас я слишком устала, чтобы придумывать. Мне хотелось вымыться, поесть несолёной каши и лечь спать. Этот сон становился всё больше похожим на явь. И у меня оставалась последняя надежда: уснуть – и проснуться утром в своей кровати, своём теле и своей жизни. А ещё в своём времени, которое, хоть и не было лишено жестокости, нравилось мне гораздо больше.

- Посидишь с дедушкой Евсеем и бабушкой Лукеей у костра? – спросила малышку, не отходившую от меня ни на шаг.

Не хотелось тащить ребёнка с собой. Там темно и страшно. К тому малявка клевала носом. Тайком зевала и тёрла глаза кулачком.

Остальные дети давно уже спали. Забрались проверить «полати», как они назвали полки, там и уснули. Малышка отказалась ложиться в сарае с остальными. Она вообще не отпускала подол моего платья, если мне приходилось забрать у неё руку.

И на предложение остаться у костра отреагировала ожидаемо. Закачала головой, глядя на меня перепуганными глазами, и крепче вцепилась в ткань.

- Хорошо, - согласилась я. А что оставалось, если подождать с людьми у костра для неё страшнее, чем идти на берег тёмного озера?

- Погодите, Катерина Паловна, лампу вам запалю. Не след без огня ходить, - остановила меня Лукея и, положив черпак на крышку котла, отправилась на поиски фонаря.

Я хотела взять один из факелов, заготовленных Евсеем. Но, пожалуй, с лампой будет удобнее.

Лукея скоро вернулась. Её освещал жёлтый круг масляного фонаря на тонкой изогнутой ручке. Вручив его мне вместе с широкой холстиной, женщина вернулась к каше, которая сейчас не была нужна никому, кроме неё.

Наверное, и мне стоило лечь спать, а не тащить ребёнка на озеро, где сама я прежде не была. Однако мне слишком хотелось смыть с себя кровь. Казалось, она впиталась в кожу. А ещё запах, он преследовал меня всюду, и я почти переставала его замечать. Но стоило забыться на мгновение и сделать глубокий вдох, как запах крови наполнял ноздри, поселялся на нёбе, наполнял слюну и проникал внутрь, заставляя меня дышать поверхностно и исключительно носом. И вкус крови не мог смыть даже целый ковш воды.

8

Едва мы отошли от костра, нас окружила ночь. Будто с головой накрылись тёмным покрывалом.

Звуки стали ярче и отчётливее. Поскрипывание фонаря. Крик ночной птицы. Шелест травы под ногами.

Люди словно исчезли, растворились в непроницаемой тьме. Лишь запах костра напоминал, что мы с малышкой не одни в этом мире. Она доверчиво шла рядом, крепко держась за мою руку.

Мельницы выделялась на фоне звёздного неба особой непроницаемой чернотой. Будто чёрная дыра в виде здания с покатой крышей и огромным колесом сбоку. Я двигалась на этот ориентир, светя под ноги, чтобы малышка не запнулась о густую траву.

Берег зарос рогозом и камышом. Далеко по окрестностям разносилось кваканье лягушек, радующихся хорошей погоде. А может, обилию комаров, которые явно уродились этим летом. Мне то и дело приходилось сдувать их с лица, поскольку обе руки были заняты.

Наконец мы добрались до колеса. Для него была вырыта протока. Постоянное движение воды вымыло рядом небольшой пруд. Он тоже зарос, но меня это даже порадовало – вода чище будет.

Я подняла фонарь повыше и осветила колесо. Оно намертво вросло в забитую илом протоку. Нижние лопасти покрывало нечто, похожее на мох или плесень. А верхние – пыль и паутина.

Я поставила лампу, которая залила берег пруда желтоватым светом, делая его сказочным.

- Малышка, - я склонилась к девочке. – У меня для тебя важное и ответственное задание. Мне нужно, чтобы ты подержала мою одежду, пока я купаюсь. И отгоняла от меня лягушек. Справишься?

Несколько секунд она смотрела на меня. На её лице отражались страх и сомнение.

- Я буду рядом, вот прямо здесь, - я указала на берег пруда. – Но мне нужно вымыться. Обещаю, что сразу после опять буду держать тебя за руку. Хорошо?

Она неуверенно кивнула. Однако свою ладонь мне пришлось вытаскивать из её захвата. Я сунула в её пальчики чистую холстину и заметила, как малявка судорожно сжала ткань.

Что же с тобой случилось, детка? Я ведь не твоя мама. Просто первый человек, который встретился тебе в тёмном лесу. Почему ты хватаешься за меня, словно я твоё единственное спасение?

- О-о, спасибо за помощь! Я уже не знала, куда деть это полотенце. Как хорошо, что у меня есть, - преувеличенно восхитилась я.

Однако девочка поверила. И даже перехватила холстину так, чтобы её край не стелился по траве. На траву немедленно опустился другой край, но это было неважно. Главное, она осознала, что выполняет важное и полезное дело.

Я выдохнула и уже обеими руками принялась за платье. К счастью, оно оказалось домашним. То есть было похоже на халат, но с большим запасом ткани, которая запахивалась вокруг тела. А в небольшие петли продевался пояс, удерживая всю конструкцию.

Если бы это было платье для выхода с рядом крючков или пуговиц на спине, снять его самостоятельно я бы не сумела. А о корсете вообще страшно подумать. Наверное, будь я в него засунута, не пережила бы сегодняшний день.

Хотела бросить платье в воду у берега, чтобы размочить засохшую кровь. Но девочка протянула за ним руку. Пришлось отдать, я же просила её о помощи. Потом постираю.

Сорочку снимать не стала. Так и ступила в воду. Прохлада окутала уставшие ноги, оказавшись даже приятной. Сделав несколько осторожных шагов, убедилась, что глубина доходит лишь до колена, и присела.

Холод выбил дух из утомлённого тела. Адреналин подскочил до невероятных высот. Я вылетела из воды, резко выдохнув и ошалело уставившись на малявку.

До моего слуха донёсся странный звук. Мне понадобилось время, чтобы понять – девочка смеётся. Это было до того замечательно, что я могла бы обсыпаться льдом, лишь бы это мгновение длилось подольше.

Чудесный смех. Просто невероятно чудесный смех.

Я и сама улыбнулась.

- Тебе смешно, да? А если я тебя схвачу и тоже искупаю в холодной водичке?

Малявка покачала головой и сделала шаг назад. Смеяться она перестала. Однако затравленное выражение ушло с её лица. И это было уже немало.

Я стянула мокрую сорочку, бросила в воду и как следует потопталась по ней, изображая танцевальные па и пантомимы. Вряд ли она поняла, что именно я изображаю, но смотрела с любопытством, хотя больше и не смеялась.

- Ты точно не хочешь искупаться? Водичка волшебная, - я соединила подушечки пальцев и изобразила поцелуй. – Холоднющая, как жаба.

Малявка снова покачала головой.

- Хорошо тебе, а мне нужно вымыться, - я демонстративно вздохнула.

Оставив в покое сорочку, сорвала пучок травы и начала тереть кожу. Особенно шею, плечо и грудь, куда натекла кровь из раны на лице. Пришлось зайти чуть глубже, чтобы промыть волосы. Устав наклоняться вперёд, я набрала воздуха и присела, полностью скрывшись под водой.

С полминуты, пока хватало дыхания, тёрла кожу головы и волосы, смывая с них кровь и пыль. А затем встала, набрать ещё воздуха.

Поднимаясь, я услышала протяжный скрип. Следом за ним испуганный вскрик и тонкий детский голосок, который спросил:

- Qui est là?

Девочка тут же обернулась ко мне. Глядела на меня огромными напуганными глазищами, пытаясь понять – слышала я или нет. Это был французский. Я не сильна в произношении. Однако то, что, перепугавшись, она заговорила не по-русски, многое объясняло.

9

- Всё хорошо, маленькая, не плачь, я тебя не обижу, - выбралась из воды и, опустившись на колени, обняла малявку.

Она доверчиво уткнулась мне в грудь и плакала. Слёз накопилось немало. Они всё лились и лились, а я аккуратно поглаживала ребёнка по волосам, тихонько напевая. Это помогло. Через несколько минут она начала всхлипывать и шмыгать носом.

Я подняла с травы упавшие вещи и подставила малышке.

- Нужно высморкаться. Умеешь?

Она удивлённо посмотрела на меня, а затем кивнула.

- Тогда покажи.

И лишь когда девочка сделала своё дело, я поняла, почему она удивилась. В качестве носового платка я предложила ей подол своего платья. Хорошо хоть там не было крови.

Лёгкий ночной ветерок ласкал обнажённую кожу, гоняя по ней волны мурашек. Я отыскала в траве холстину и обернула вокруг тела. Не скажу, что стало намного теплее, но надеть обратно платье я не могла. Попрошу у Лукеи что-нибудь накинуть. Или в одеяло завернусь, пока одежду не выстираю.

Сорочка бледной утопленницей плавала посреди пруда. Мысль, что придётся за ней лезть, не слишком грела. Однако в моём положении не стоит разбрасываться одеждой. Тем более уже выстиранной.

- Как тебя зовут? – спросила я малявку. Раз она может говорить, пусть и по-французски, значит, может назвать своё имя.

- Мари, - тихо ответила она, снова замыкаясь в себе.

- Мари, - протянула я. – Мария. Красиво. Можно я буду звать тебя Машенька? Это имя девочки из одной сказки, я обязательно тебе её расскажу. Договорились?

Малышка кивнула. Я слегка схитрила, спрятав первый вопрос за вторым. Но сейчас не время использовать иностранное имя. Не после того как французские солдаты наведались в Васильевское, уничтожая всё и вся на своём пути.

А с девочкой сначала нужно разобраться. Возможно, она дочь какого-нибудь князя или графа. В начале девятнадцатого века русская аристократия говорила на французском языке. По крайней мере, высшая знать.

Провинциальные дворяне в основном использовали «смесь французского с нижегородским», как метко выразился Александр Сергеевич, который Грибоедов. А мы – на Смоленщине. Откуда здесь могла взяться маленькая девочка, говорящая по-французски – тот ещё вопрос.

В общем, малышке лучше и полезнее побыть пока Машей. Или даже Марусей.

- Постой тут ещё немного, я выловлю свою сорочку, ладно?

Она снова кивнула, подбирая с земли моё платье и прижимая к себе. Я вздохнула. Надеюсь, этот кошмар скоро закончится. Хочу проснуться дома, в своей кровати, а не вот это вот всё.

Скрывать крестьян от французов. Скрывать девочку от крестьян. Надеюсь, моё подсознание больше не подкинет мне неожиданностей. Можно уже перейти к другой фазе? Без постоянного страха за чьи-нибудь жизни.

Бурча про себя, я задрала холстину повыше, чтобы не замочить, и брела на середину пруда. Вода больше не казалась приятно прохладной. Она была неприятно холодной. Мне хотелось скорее отсюда выбраться и согреться у костра.

Едва я ухватила сорочку, как со стороны мельницы раздался скрип дерева. Последовательный, будто кто-то шёл по рассохшимся доскам.

Маруся тоненько вскрикнула и обернулась ко мне.

За мельницей что-то грохнуло. То ли сорвался кусок черепицы. То ли кто-то споткнулся.

Малявка попятилась. Мне показалось, она собирается бежать.

- Стой там! – велела я громким шёпотом. – Жди меня!

А сама, взбивая волны, помчалась к ней. Так быстро, насколько могла. Возможно, это Лукея или Евсей пошли нас искать. Если Мари заговорит, все узнают её секрет. И я не могу спрогнозировать, как поступят мои крестьяне. Испуганный голос Спиридоновны, предупреждавший, что в лесу меня поджидает мавка, всё ещё стоял в ушах.

- Машуня, - я присела перед ней и зашептала. – Только ни с кем не разговаривай, хорошо? Даже со мной. Ты правильно делала, что молчала всё это время. Никто не должен знать. Продолжай молчать, ладно?

Кажется, я напугала её ещё сильнее. Но у меня не было выбора. Как иначе донести до неё опасность?

Я наскоро отжала сорочку и натянула прямо на холстину. А затем надела платье. Всё сразу промокло. Было холодно и неприятно. Однако встречать незваного гостя полуголой я не собиралась.

Одной рукой схватила фонарь, другой – стиснула ладошку Мари. Двинулась вдоль мельницы, собираясь посмотреть, кто тут ходит среди ночи.

Когда мы добрались до места, где была примята трава и просматривалась тропинка, протоптанная нами, Маша потянула меня к лагерю.

- Хочу посмотреть, кто там ходит, - прошептала я. – Ты можешь подождать здесь. Или пойти к костру. Там бабушка Лукея сварила кашу.

Огонь озарял поляну перед сараем и был хорошо виден. Не заблудишься.

Мари замотала головой. Оставлять меня она не собиралась.

- Тогда идём.

Мы проделали с полсотни шагов, дойдя до угла мельницы. Я остановилась. Обернулась к малявке, приложив палец ко рту. А затем резко выглянула из-за угла, выставив перед собой фонарь.

10

Лукея, завидев меня в мокром платье, по которому стекали ручейки с растрёпанных волос, всплеснула руками.

- Барышня, миленькая, что ж вы мокрая по холоду бегаете? Так и знала, что надо с вами идти.

Она сокрушалась, одновременно разворачивая одеяло и накидывая мне на плечи.

- Погодите маленько, сейчас сухое вам разыщу.

Я потянула Мари на бревно и укрыла краем одеяла. От костра шло тепло, сильно клонило в сон. Чтобы не уснуть, я поднялась, обернув малявку одеялом. Она вскинулась, даже во сне почувствовав, что осталась одна.

- Я никуда не уйду. Хочу кашки нам положить. Сиди, грейся.

Маруся послушалась, но продолжала следить за мной соловеющим взглядом. Бедняга. Ей давно спать пора, а я таскаю малышку за собой.

Котёл стоял у костра, на прогретой огнём земле. Мои босые ноги радостно впитывали тепло. И отправляли вверх по телу сонмы мурашек, напоминая, что пора переодеться в сухое.

Я сняла крышку. В нос ударил запах горячей каши. Желудок тут же отозвался жалобным урчанием. Я наполнила две глиняных миски, оставленных у костра, и вернулась к малявке.

- Машенька, - позвала тихонько. Ребёнок так сидя и уснул, завернувшись в тёплое одеяло и нахохлившись, как воробышек на ветке. – Ты кушать будешь?

- Oui, - не открывая глаз, ответила она.

Я заледенела, но теперь уже не от холода – от страха. И прислушалась. Дыхание Евсея оставалось ровным, с тем же похрапыванием на выдохе. Трава шелестела в такт дуновениям ветра. Сверчки притихли, но они смолкли, ещё когда мы с Машей пришли.

Кажется, никто не слышал, как она проговорилась.

Я обернулась, проводя внимательным взглядом по тёмной границе отбрасываемого костром света. Ни движения, ни звука, ничего, что указывало бы на постороннее присутствие.

Кажется, никто не слышал.

Лишь убедившись, что всё в порядке, я перевела дух. Поставила на землю порцию Мари и принялась за свою. Будить девочку я передумала. Пусть проснётся, тогда и поест. В груди ещё не растаял ледяной ком от страха разоблачения.

Каша оказалась не просто пресной, а практически несъедобной. Раньше я не думала, что соль настолько важна, и без неё получится гадость. Однако выбора у меня не было, как и другой еды. Пришлось есть, что есть.

От сарая спешила Лукея с охапкой вещей.

- Уф, - она скинула одежду на траву и, отдуваясь, принялась разбирать. – Не обессудьте, Катерина Паловна, темень такая, хоть глаз выколи, уж что отыскала.

Она начала выбирать и разворачивать одежду. Сорочку из грубой ткани, юбку и блузу необъятных размеров – для меня. И штанишки с рубашонкой – для Мари.

- По видному ещё раз схожу, - пообещала Лукея. – Ваша-то одёжа есть точно. Видела, как девки с верёвок сымали. Ночь только переспите.

- Спасибо, Лукея, за вашу помощь и заботу, - я забрала вещи и скользнула за границу света, пользуясь тем, что малышка спит.

Быстро переоделась, радуясь ощущению сухости и приходящему с ним теплу. В другое время, может, и посмеялась бы непомерно большой одежде, но сейчас для меня имело значение лишь то, что спать я буду с большим комфортом, чем могла бы.

Когда вернулась, Мари по-прежнему спала. Только сползла с бревна на землю.

- Умаялась бедолага, - вздохнула Лукея, проследив за моим взглядом, обращённым к малышке. – И кто ж такую кроху посреди леса-то бросил?

Я промолчала. Делиться своими догадками не собиралась даже с Лукеей, которой доверяла больше остальных. Меньше знает – крепче спит. К тому же я знала эту женщину лишь один день и не могла предсказать её реакцию на происхождение девочки.

- Давайте сюда, с утречка простирну, чтоб было вам, во что переодеться. - Лукея забрала у меня мокрую одежду и указала на расстеленное недалеко от костра одеяло. – И ложитесь-ка вы уже спать, Катерина Паловна, едва на ногах держитесь.

- Спасибо, Лукея, - повторила я в который раз.

Может, для неё забота о своей барышне и была привычной обязанностью, но у меня она вызывала тепло в груди. Обо мне уже давно никто не заботился.

Проснулась я от пронзительного визга, раздавшегося над самым ухом. Откатилась в сторону, ещё не успев открыть глаза, и вскочила на ноги.

Что? Кто? Снова нападение? Мысли проносились в голове, пока я, часто моргая, осматривалась и пыталась сообразить, что происходит.

Вроде всё спокойно. У костра сидят люди с застывшими у ртов ложками. Те, кто подальше, непонимающе смотрят. На меня и Мари, которая стоит на коленях за пределами одеяла. В глазах у неё слёзы, лицо искажено ужасом.

И глядит она прямо на меня.

- Что… - едва начав задавать вопрос, я опомнилась и замолкла. Если спрошу, она ведь ответит. При всех. И кто знает, к чему это приведёт.

Улыбнулась и, обращаясь ко всем, произнесла:

- Доброе утро. Девочке кошмар приснился, вот и кричит во сне.

На лицах проступило понимание. Я заметила, что люди кивают, соглашаясь с моими доводами, и возвращаются к своим делам. Мы с малявкой очень скоро перестали быть центром внимания.

11

На моё лицо.

Точнее на багровый рубец, пересекающий левую щёку. Я о нём почти забыла, привыкнув к тянущему ощущению. Зеркал, которые напоминали бы мне об увечье, не сохранилось. Да и не до того вчера было ни мне, ни моим людям. Мы спасали свои жизни.

А Мари видела меня только в темноте или при свете фонаря. Зато утром её ошеломило безобразное уродство моего лица.

У маленьких детей всё просто. Красивый – хороший и добрый, уродливый – злой. Для натерпевшейся малявки мой внешний вид стал потрясением. Она ведь мне доверилась.

Я тоже испугалась. Того, что она сейчас заговорит и выдаст себя.

- Малышка, Машенька, не бойся, это я, - старалась говорить спокойным, ласковым голосом, каким обратилась бы к бездомному щенку или котёнку, напуганному и готовому защищаться. – Со мной случилось несчастье. На мою усадьбу напали нехорошие люди. Они ранили меня и многих других. Посмотри.

Я указала на телегу, где на ночь оставили самых тяжёлых. Сейчас там лежали лишь двое, почти не подавая признаков жизни. Остальные поднялись к завтраку. Я заскользила по ним взглядом, стараясь отыскать следы травм.

- Вот, смотри, у тёти болит ручка, - я кивнула на крестьянку с перевязанным запястьем.

Маша повернула голову. Женщина неловко придерживала миску больной правой рукой, держать ложку ей приходилось левой.

- Это заживёт. Мне уже почти не больно, - я коснулась рубца подушечками пальцев. – И я снова стану красивой. Обещаю. Иди ко мне.

Я протянула руки. Малышка замерла, раздумывая, что делать, а затем поднялась и двинулась ко мне. Я тоже пошла ей навстречу, схватила, прижала и держала так долго-долго, шепча на ухо:

- Всё будет хорошо, маленькая. У нас с тобой всё будет хорошо.

- Доброго утречка, Катерина Паловна, - прервала наши объятья Лукея. – Вот, привела вам новую горничную вместо Нюрки, царствие ей небесное.

Я отпустила Мари и обернулась. Рядом с Лукеей стояла Василиса. Младенца с ней не было, наверное, за ним приглядывала вторая женщина. Я забыла её имя.

- Горничную?

Среди импровизированного лагеря это слово прозвучало странно. После ночёвки в старом мельничном сарае или вовсе на земле, несолёной каши и мытья в озере?

- Не хотите Ваську? – Лукея поняла это по-своему. – Назначьте другую.

А ведь она права – у барышни должна быть горничная. Если я откажусь, то сама буду выглядеть странно.

- Пусть будет Васька, - согласилась я, размышляя про себя, какие задачи поручают горничным. Вроде они должны заниматься одеждой и волосами?

Услышав моё согласие, Василиса просияла. И тут же бросилась собирать одеяла, служившие нам с Мари постелью.

- Вася, найди, пожалуйста, мою одежду. Лукея говорит, что она точно сохранилась. А ещё помоги Маше переодеться, - я кивнула на девочку, а потом обратилась к ней: - Ты не будешь против, чтобы Василиса помогла тебе?

Малявка обхватила меня и вжалась лицом в юбку.

- Ладно, я сама.

Переодевалась Мари в камышах у озера. Ещё мы там умывались, распугивая лягушек, и заплетали друг другу косы. Мальчишеская одежда смотрелась на Марусе на удивление гармонично. Если бы не длинные волосы, она легко сошла б за сорванца.

Когда мы вернулись к костру, там уже никого не было. Люди собрались вокруг Лукеи, которая стояла у сарая и активно жестикулировала, раздавая задания. Она права – всех нужно занять делом, тогда не до горя будет. К тому же крепостные привыкли к работе, их скорее удивит бездействие, когда барышня сама возится с ребёнком и накладывает себе еду.

На завтрак для меня нашёлся хлеб и несколько ломтей ветчины. Не знаю, Василиса ли поскребла по сусекам или Лукея, от особого отношения я отказываться не стала. К тому же рядом голодными глазами смотрела Мари, оставшаяся накануне без ужина.

Ветчина была вкусной. Я показала малявке, открытие кота Матроскина, который утверждал, что бутерброд нужно есть колбасой вниз. Маруся оценила и тут же применила на практике.

Однако мысль, что остальные ели пресную кашу, не давала мне покоя.

Я всё понимала. Они крепостные, собственность господина, и не знают другой жизни. Для них, наоборот, естественно, что барышня питается лучше. Вот только я не была их барышней. Я – человек двадцать первого века, для которой все люди одинаково значимы. Они не должны давиться одной кашей без соли.

Нам нужно больше еды.

Если я правильно помню историю наполеоновского нашествия, то сейчас должен стоять август. Судя по жёсткой траве и припылённой листве на деревьях, я не ошибаюсь.

В августе ведь большая часть овощей и фруктов уже созрела? Я жила в крупном городе, где в супермаркете круглый год можно купить самые экзотические продукты. А если лень идти, вообще заказать доставку, нажав пару кнопок на телефоне. Поэтому знания об огородных работах у меня были приблизительные.

Я больше исходила из логики.

И логика мне подсказывала, что огород в Васильевском мог уцелеть. Вчера мы спешили убраться подальше. Нам было не до сбора урожая.

12

Рассуждала я просто: мясо в огороде не растёт, а нам оно нужно. Значит, придётся добывать.

Когда Евсей и старшие ребята собрались у костра, я озвучила свой вопрос.

- Кто умеет охотиться?

Те или иные навыки охоты оказались у всех. Кто-то ловил лягушек в пруду, кто-то карасей в речке. Ещё ловили мышей в подполе, если коты не справлялись.

Перечисленная дичь меня не слишком прельстила, хотелось чего-то более традиционного.

- А если утку или гуся? Вчера лиса на озере удачно поохотилась, - я смотрела на Евсея, ожидая его ответа.

Старик пошевелил губами, посмотрел на озеро, на лес.

- Можно и гуся попробовать, а коли сетку сплести расстараемся, так и рыбёшки на жарёху, даст бог, наловим.

- Отлично! – просияла я. – Тогда вы все сегодня занимаетесь рыбалкой и охотой. Надеюсь, к обеду будет рыба, а к ужину – дичь.

- Коль прикажете, барышня, то и будет, чего б не быть, - Евсей философски пожал плечами.

Я оставила команду строить планы захвата дичи, а сама уже привычным жестом взяла Машу за руку и отправилась искать нам компанию.

Первым делом подумала о Василисе, однако дёргать её не стала. Новоявленная горничная возилась с моим платьем, то ли замачивая, то ли отбивая от него кровь. Раз её обязанность – следить за моим гардеробом, то придётся стирать после похода в Васильевское. Даже если вернёмся поздно и уставшие. Пусть занимается чем-то одним.

Спиридоновну брать не слишком хотелось. Теперь она меня немного пугала непредсказуемостью своей реакции. Однако нам нужно поговорить. Если в спокойной обстановке и наедине объяснить ей, что Маша – обычный потерявшийся ребёнок, который нуждается в нашей помощи, Агриппина перестанет шептать молитвы и пугать остальных.

Хоть она и странная, но я заметила, что к ней многие прислушиваются. Значит, Спиридоновну стоит иметь на своей стороне.

Да, я как бы хозяйка всем этим людям и могу просто приказать. Однако в такой тревожный момент лучше заручиться доверием, а не раздавать приказы. Их могут и не исполнить, если страх затмит разум.

- Агриппина Спиридоновна, пойдёте с нами? – поинтересовалась я, подходя к женщине, нарезавшей чистую ткань на ровные полосы для бинтов.

- Доброго утра, барышня, - Спиридоновна сделала вид, что до этого меня не видела. Хотя вместе со всеми наблюдала за моим пробуждением от крика Мари. – Пойду, куда прикажете.

Изображая исполнительность, она тут же отложила бинты в стороны, собираясь подниматься. Всё ясно, ещё обижалась на решение назначить Лукею моим заместителем.

- Я не приказываю, я предлагаю пойти с нами в Васильевское. Хочу посмотреть, что уцелело после пожара. И наведаться в огород, - сообщила миролюбиво. – Если хотите, пойдём. Не хотите – оставайтесь.

Спиридоновна вскинула на меня внимательный взгляд, словно ожидала подвоха. Затем её лицо прояснилось.

- Благодарствую, Катерина Пална, что вспомнили обо мне, - у неё и тон сменился. Вновь стал серьёзным и почтительным. – Коли обождёте с минутку, бинты смотаю, да Верее отдам. Не справляется она, помощь нужна.

- Конечно, думаю, Васильевское нас дождётся, - улыбнулась я и предложила: - Давайте мы с Машей поможем бинты сворачивать.

Я вопросительно глянула на Марусю, она согласно кивнула. Спиридоновна сначала напряглась, когда к ленте потянулись маленькие ручки, а потом отпустила. И продолжила нарезать, стараясь держать ровную линию.

Вместе мы справились быстро. Агриппина понесла бинты травнице, пообещав по пути найти кого-нибудь посвободнее, чтобы пойти с нами. А я присела на корточки перед Мари, делая вид, что поправляю ворот рубашки.

- Ты помнишь, о чём мы говорили? – зашептала ей на ухо. – Молчи, даже если будут спрашивать – не отвечай. Хорошо?

Девочка закивала.

Я улыбнулась.

- Ты молодец, очень сообразительная мадемуазель.

И только произнеся это слово, поняла, что не стоило его использовать. Сама Мари, услышав его, посмурнела. Однако тут подошла Спиридоновна и с ней ещё две женщины – Марфа и Прасковья. Они несли мешки и корзины. Не только я надеялась найти в усадьбе еду. После несолёной каши будешь рад любому огурчику с морковкой.

- Барышня, погодите! – донеслось до меня. – Катерина Пална!

Я обернулась. Ко мне со всех ног неслась Василиса.

- Платье вам нашла, вот, - сообщила она, отдуваясь. – Не след в этом ходить, запнётесь ещё.

Вася была права. Вчера Лукея принесла то, что сумела достать в темноте. Я глянула на свой наряд и усмехнулась. Одежда скорей подошла бы Спиридоновне. Или крупной Марфе.

Однако я уже привыкла принимать за данность этот сон со всеми его странностями. Поэтому огромная блузка и безразмерная юбка меня уже не смущали.

Тем не менее Василиса была права. Подол чересчур длинный, сантиметров на десять ниже моих стоп. В лагере мне это не слишком мешало, но в лесу можно запнуться о торчащую ветку или корень.

- Подождите меня на развилке, - велела женщинам.

13

Пока мы собирались, солнце поднялось достаточно высоко. Прогрело воздух и землю после ночной прохлады. Из нор повылезали всякие букашки и бабочки, радостно перелетая с цветка на цветок или с травинки на травинку. Цикады оглушали своим пением, перекрикивая даже птиц. При нашем приближении все певуны замолкали, но, как только мы проходили мимо, вновь начинала звучать лесная музыка.

Лес был наполнен звуками.

И это давало ощущение безопасности. Если кто-то появится у нас на пути, лес предупредит тишиной. Нужно только внимательно её слушать.

Сейчас, озарённая солнечным светом, тропинка выглядела совсем иначе. В темноте, когда мы шли здесь, уставшие и напуганные, немудрено было шарахаться от каждого движения ветки. Или увидеть в маленькой девочке злого духа, желающего завести в трясину.

Мари неожиданно осмелела или забылась. То и дело выпускала мою руку, чтобы сорвать цветок. А затем несла его мне. Очень скоро я держала уже целый букет.

Спиридоновна украдкой поглядывала на девочку. На её лице отражалась работа мысли, а ещё смущение. И это меня порадовало. Однако я не спешила начинать разговор первой. Ждала, когда сама решится.

Она решилась, когда мы проделали почти половину пути до Васильевского.

- Катерина Пална, виноватая я перед вами шибко, - начала она, тяжело вздохнув. – Вчерась сдуру наговорила всякого дурного. Да и на сиротку безвинную напраслину наводила. Прощения просим, барышня.

- Почему ты думаешь, что она сиротка?

Извинений я ждала, а выводы Спиридоновны нуждались в обосновании. А может, дело было в том, что в моей душе что-то откликалось, когда Мари брала меня за руку. Кажется, я даже буду не против, если у неё не окажется родителей, и Маша останется со мной.

- Дык среди лесу тёмного кто ещё встретиться может? – Агриппина пожала плечами. – Только мавки да сиротки.

Звучало логично. Однако мне этих доказательств не доставало. Мне совесть не позволит оставить всё, как есть. Я себя знаю. Когда всё поутихнет, буду искать родню девочки.

Если не проснусь раньше.

Мари нашла очередной цветок, вернулась с ним, но на этот раз вручила не мне. Протянула Спиридоновне. Та даже остановилась от удивления.

- Это ты мне?

Маша кивнула и улыбнулась, продолжая тянуть ей цветок. У Агриппины мелко задрожала нижняя губа и пальцы, когда она ухватила стебель. Похоже, эмоциональная Спиридоновна готовилась заплакать от избытка чувств и раскаяния.

Я не вмешивалась. Малявка и сама прекрасно умела находить подход к людям. Однако когда Агриппина потянулась к ней, желая обнять, Мари коротко вскрикнула и отпрыгнула в сторону. Затем подбежала ко мне, уткнулась лицом в подол платья и застыла, испуганная.

- Видно, натерпелась от людей, бедняжка, раз боится так сильно, - пояснила я, встретив взгляд Спиридоновны.

Судя по вытянувшемуся лицу, она как раз собиралась обидеться на реакцию малявки. Но, обдумав мои слова, кивнула.

- Ироды, - вздохнула она. – Наплодили сирот и радуются. Скорей бы хранцузов этих прогнали с земли русской.

Агриппина эмоционально сплюнула на тропинку, выражая своё отношение к «хранцузам».

Я тоже вздохнула. Скоро не выгонят. Придётся продержаться ещё несколько месяцев. А потом восстанавливать разрушенное и сожжённое.

Васильевское открылось сразу, единой панорамой. Пусть это был и не мой дом, но сердце заныло.

Дерево горело быстро. Огонь уже сошёл, оставив обугленные остовы печей, окружённые чёрными угольными горами.

Не сговариваясь, мы затихли на границе усадьбы. Спиридоновна всхлипнула, приводя меня в чувство. Нельзя раскисать. У меня толпа голодных людей, о которых нужно заботиться.

Из малинника, вопросительно кокоча, вышел петух с ободранным хвостом и отсечённым краем гребня. Увидев, что пришли свои, он радостно закудахтал. Из малинника вышли ещё две напуганные курицы, тоже весьма подранного вида. Нам они обрадовались как родным, решив, что все беды позади, жизнь наладится, и ночевать они снова будут в тёплом курятнике.

- Хорошая примета, - подала голос Марфа, глядя на птиц.

И я была с ней согласна. Любые невзгоды рано или поздно заканчиваются. Нужно только выжить и выстоять.

_____________________
Дорогие читатели!
Ещё одна книга литмоба СУДАРЫНЯ-БАРЫНЯ

Не того поля ягода

Ольга Иконникова

https://litnet.com/shrt/tlZ7

14

Васильевское выглядело именно таким, как и должно – вымершим. Однако я продолжала вглядываться в посечённые розовые кусты, стволы обгоревших деревьев, увитый плющом декоративный заборчик, сломанный в нескольких местах.

Было тихо. Ни малейшего следа человеческого присутствия. Только ветер, неугомонные цикады и запах костровища, прежде напоминающий о школьных походах. Но сейчас от него становилось дурно, потому что, теперь вдыхая этот запах, я буду вспоминать тела, который мы стаскивали в сарай, чтобы предать огню.

Я помотала головой, прогоняя навязчивые картины. Мы пришли сюда, чтобы найти еду. Не нужно отвлекаться.

Я снова окинула взглядом сожжённую усадьбу, вслушиваясь в тишину. Она мне не нравилась. Я ей больше не доверяла.

- Спиридоновна, где огород? – спросила, жалея, что нет никакого бинокля. Или хотя бы подзорной трубы, раз уж мы в девятнадцатом веке.

- Вона там, перед рекой, - Агриппина махнула рукой влево. – Видите, теплица сверкает?

Действительно, вдалеке солнечные лучи отражались от чего-то стеклянного.

- Теплица – это хорошо, - в последний раз проходясь взглядом по окрестностям, проговорила я. А вот что идти придётся по открытому пространству – плохо.

Местность вокруг была холмистой. И с любого пригорка мы будем видны как на ладони.

Однако особого выбора у нас не было. Не идти же назад с пустыми руками лишь потому, что барышня испугалась тишины.

- Старайтесь не шуметь, они могут быть недалеко, - попросила я свою команду, прежде чем двинуться к усадьбе.

Впрочем, предупреждение было излишним. Женщины сохраняли траурное молчание. Не у одной меня сожжённая усадьба вызывала тоску. К счастью, мы обойдём её слева. Бродить среди пепла – то ещё удовольствие.

Вдоль усадьбы вела нахоженная тропинка. По ней можно было идти по двое, но мы выстроились гуськом. Каждая из женщин боялась, что другая захочет заговорить с ней, нарушая внутренний диалог. Они прощались – с домом, с прошлым, с родными.

Здесь не было места посторонним разговорам.

Раздумывая об этом, я не сразу заметила отсутствие Мари. Девочка не держала меня за руку, хотя прежде не отходила ни на шаг. И даже по пути сюда, собирая цветы, постоянно подходила ко мне и касалась, словно моё присутствие давало ей чувство безопасности.

И вдруг она исчезла.

Я резко остановилась. Идущая следом Спиридоновна, не заметив, врезалась мне в спину.

- Что такое, Катерина Пална? Хранцузы? – испуганно вскинулась она.

- Маша пропала, - выдохнула я и двинулась назад по тропинке.

Как только обошла остановившихся в недоумении Марфу и Прасковью, едва не расплакалась от облегчения.

Маруся шла за нами и вела за собой свою маленькую компанию. Кококая своим тонким голоском, она изображала пальцами сыплющееся зерно. Петух доверчиво следовал за девочкой, а куры – за ним.

- Маша, - я подошла к ней и присела.

Птицы тут же отошли, соблюдая дистанцию. Я не вызывала у них того же доверия.

- Пожалуйста, не отходи от меня. Здесь может быть небезопасно.

Девочка набрала воздуха, чтобы ответить, но перевела взгляд на женщин, ожидающих в нескольких шагах, и кивнула. Я почти физически чувствовала огорчение малявки, сумевшей приручить птичью стаю и лишённой возможности поделиться этим.

- Ты очень смелая девочка и сильная. Петух признал тебя вожаком, потому и пошёл за тобой, - я попыталась немного смягчить её разочарование.

Она молча ухватилась за мою руку и пошла рядом. Спустя несколько шагов бросила печальный взгляд назад. Птицы выдерживали дистанцию, однако шли следом.

Малявка просияла, бросая на меня довольный взгляд и безмолвно спрашивая, мол, ты это видишь?

- Ты укротительница петухов! – восхитилась я, вызывая у Мари ещё большую радость.

Теперь она постоянно оборачивалась, чтобы проверить, идут ли птицы следом. Они порядком отстали, однако следовали за нами, не выпуская из виду.

Наконец мы миновали усадьбу и вышли на пологий берег реки. Водная гладь искрилась солнечными зайчиками. На поверхность выскакивали, играясь, рыбёшки. Длинноногий аист стоял на мелководье, поджидая добычу.

Казалось, ничто в мире не знает, что идёт война, гибнут люди, дети остаются сиротами. Природу не интересовали человеческие дрязги, она оставалась спокойной и безмятежной.

Ружейный выстрел нарушил идиллию. Аист взмыл вверх, взмахивая крыльями. Мари испуганно вскрикнула. Я рефлекторно присела, увлекая её за собой. Женщины последовали моему примеру.

Мы застыли в траве, слишком короткой, чтобы скрыть нас от стрелка, если он смотрит с пригорка в нашу сторону. Однако другого укрытия всё равно не было.

Я легла на землю, жестом призывая своих спутниц сделать то же самое. Помчались секунды, отбиваемые заполошными ударами сердца. Сбившееся дыхание казалось слишком громким в наступившей тишине и мешало прислушиваться.

Секунды сменялись минутами, а те собирались в десятки. Напряжение постепенно слабело, вызывая желание узнать, что происходит.

15

Она не успевала, ноги путались в траве. Пришлось подхватить её на руки. Из-за сбившегося дыхания и стучавшей в висках крови, я ничего не слышала. Не знала, что с другими.

Рванула на себя дверь, прыснувшую под ноги осколками. Забежала под стеклянный свод – запыхавшаяся, с ребёнком на руках – и лишь тогда обернулась. Растянувшись длинной цепочкой, женщины спешили к нам. Прасковья отстала от меня на десяток шагов, Марфа настолько же от неё. А Спиридоновна, пыхтя и отдуваясь, зашла в теплицу через пару минут.

Бухнулась на скамеечку у распахнутой двери и выдохнула:

- Старая я ужо от хранцузов этих бегать. Пускай стреляют, коли хотят.

Агриппина была права. Если бы стрелок хотел, он бы легко мог убить нас по очереди. Так что он либо не хотел стрелять в нас, либо вообще не видел. Я не умела определять расстояние по выстрелу. Тем более из ружей и пистолетов девятнадцатого века.

Думаю, выстрел был связан с тем дымом за лесом. Скорее всего, я зря заставила своих спутниц лежать в траве, а затем бежать через луг. Однако в нашей ситуации лучше перестраховаться с безопасностью, чем угодить в лапы французских солдат.

В Васильевском они уже доказали, что способны на любые зверства. Убивая женщин и детей, они продемонстрировали полное отсутствие человечности. С такими нельзя договориться, их бесполезно молить о пощаде. Они хуже зверей, потому что те убивают из-за голода, а этим – просто нравится убивать.

Женщины растерянно мялись, хрупая стеклом под ногами. И с надеждой смотрели на меня. Ведь я единственная из них, кто не растерялся, услышав выстрел.

Мне хотелось их успокоить.

- Возможно, стреляли за лесом. Я видела дым. Не знаете, что там находится?

- Так это, - у Марфы расшились глаза, - обитель тама Святого Дмитрия. Неужто матушек пожгли?

Женщина ахнула, прикрыв ладонью рот.

Спиридоновна широко перекрестилась.

- Ироды они и есть, ничего святого у энтих хранцузов, - и зашептала молитвы.

- Город там, Дорогобуж, - вставила Прасковья. – Может, и не монастырь горит.

Оставив их гадать, что могли сжечь хранцузские ироды, я принялась осматривать теплицу.

Она была довольно большой и основательно сделанной. Конструкция держалась на восьми брёвнах, врытых глубоко в землю. К ним крепились длинные жерди, а на них – рамы со стёклами.

Правда, уцелел лишь стеклянный свод, не иначе – чудом.

Вдоль стены, смотревшей на реку, где была солнечная сторона, шёл ряд томатов. Тяжёлые красные плоды на привязанных к столбикам стеблях чередовались с зеленоватыми. Помидорам я обрадовалась как родным. Наедимся вдоволь, ещё и через недельку вернуться можно за добавкой.

Напротив росли перцы и баклажаны. И, кажется, в дальнем углу я разглядела зелёные пупырки огурцов. Над ними шли полки, уставленные горшками. От них шёл пряный запах трав.

Представляю, как красиво и аккуратно было здесь несколько дней назад. Кто-то явно увлекался выращиванием овощей и специй.

Однако сейчас в теплице царил хаос. Всё было засыпано стеклянным крошевом, меж которого встречались крупные осколки с острыми краями, перемежаясь с черепками разбитых горшков. Часть растений, срезанная пулями или стеклом, печально лежала на земле.

И всё же нам удастся собрать неплохой урожай. Наша вылазка не была бесполезной. И даже если у Евсея с ребятами не удастся охота, пустую кашу сегодня есть не придётся.

Я потянулась за сочным розовым помидором, маняще свисающим с ветки рядом со мной. И поняла, что складывать овощи не во что. Корзины женщины бросили на лугу. Когда раздался выстрел, все слишком перепугались, чтобы беспокоиться о том, куда собирать урожай.

Значит, кому-то придётся вернуться и забрать их.

Я сорвала помидор, обтёрла подолом, думая, что вряд ли это сделает его чище. Затем разломила пополам. По пальцам потёк сок, распространяя вокруг запах спелого томата.

- Держи, - протянула половинку малявке.

Она охотно взяла и сразу откусила, втягивая губами сок, чтобы не растёкся. Я последовала её примеру.

- Стойте, барышня! Не ешьте это! – испуганно взвизгнула Спиридоновна.

- Почему? – я оглядела свою половину томата.

Выглядела она весьма аппетитной. Однако лица крестьянок были испуганными. Казалось, они за малым не решаются вырвать помидор у меня из руки.

- Что не так? – удивилась. – Я его обтёрла.

Может, им не нравится, что сама немытое ем и ребёнку дала?

Прасковья с Марфой сразу опустили взгляды в пол. И только осмелевшая Спиридоновна высказалась.

- Ядовитые это плоды и греховные, нельзя их вкушать, - она была очень серьёзна.

Наверное, поэтому я не рассмеялась. Ладно, ядовитые. Томат относится к паслёновым. В этом семействе почти все содержат свою долю ядовитых веществ. Правда, от картофеля или помидоров максимум, что может случиться – это пищевое расстройство. И то, помидоры придётся есть зелёными, а картошку – сырой и вместе с кожурой.

16

- Почему помидоры греховные? – задала я главный вопрос, не спеша откусывать.

Мари тоже заинтересовалась дискуссией и перестала есть свою половину.

- Потому как Ева сорвала этот плод с древа великого, вкусила сама и дала вкусить супругу своему Адаму, - Спиридоновна вещала, как заправский пастырь на воскресной службе.

Однако меня смутил один момент.

- Ева ж яблоко сорвала, а это томат, - поправила я.

- Одно и то же это, греховный плод, - Агриппина насупилась, но стояла на своём.

- В смысле одно и то же? – я поразилась такому знанию ботаники. – Они вообще из разных семейств. Яблоки растут на яблоне, которая – дерево. А это…

Я окинула взглядом помидорный ряд, подбирая название. Не кустарник, не лиана. Вот как его назвать?

- В общем, совсем не дерево! – закончила, продемонстрировав тоже не самое отличное знание ботаники.

Спиридоновна надулась, но промолчала. Кажется, её аргументы закончились. Поэтому я наконец откусила сочную мякоть и тихонько промычала от удовольствия. Ещё бы соли…

- Скажите-ка мне, Агриппина Спиридоновна, кто этой теплицей занимался?

- Будто вы не знаете, барышня, - обиженно фыркнула она.

- Я по-прежнему ничего не помню. Как проснулась вчера в сарае, так словно заново жизнь начала. Пожалуйста, делайте на это скидку.

- Вы придумали теплицу эту, Катерина Павловна, - ответила вместо Спиридоновны Прасковья. – Сами тут и возились. Мы вам только воды таскали на полив, да полоть иногда помогали.

- А что я после делала с этими плодами?

- Кушали вы их, - снова ответила Прасковья. – И вы, и батюшка ваш, царствие ему небесное, и гости, коли приезжали.

Я посмотрела на Спиридоновну, укоризненно подняв брови.

- Вы ж не помните ничего, сами сказали, - насупилась она. – Вот я и решила, наставить вас на путь истинный, пока не поздно.

- Спасибо за желание помочь, - улыбнулась я.

На Спиридоновну даже не сердилась, хотя она и попыталась схитрить, воспользовавшись моей потерей памяти. Она не виновата, что родилась человеком ограниченным и при этом упрямым. Да и верит она искренне. И меня пытается на путь истинный вернуть.

Однако помидоры я люблю, греховные они или нет. И Агриппине придётся с этим смириться.

- Прасковья, Марфа, вернитесь, пожалуйста, за корзинами, будем урожай собирать.

- А коли там хранцуз палить опять начнёт? – Спиридоновна никак не могла оставить свою жажду противоречия.

Женщины повернулись ко мне с немым вопросом на лицах, готовые испугаться, но подчиниться приказу.

- Если бы нас хотели застрелить, нас бы застрелили. По очереди, когда мы бежали к теплице. Я думаю, что вы правы, и стреляли за лесом, в монастыре или в городе, не знаю. Но точно не здесь.

Женщины согласно кивнули, однако покидали теплицу с опаской. Но не может же барышня сама выполнять всю работу. К тому же я хотела поговорить с Агриппиной наедине.

- Спиридоновна.

- Ась? – она сосредоточенно рассматривала томатный ряд.

Но при звуке своего имени встрепенулась и отвела взгляд. Кажется, кто-то надумал под шумок сорвать запретный плод.

- Вот скажите мне, прежде, до потери памяти, когда я была самой собой, как бы поступила, если бы кто-то из прислуги стал оспаривать мои решения, науськивать против меня других крестьян, обманывать, пользуясь моим нездоровьем… - сделала долгую паузу, чтобы Спиридоновна поняла, о ком именно говорю. – Чтобы прежняя Катерина Павловна сделала с таким человеком?

Лицо Агриппины вытянулось и побледнело. Она вскочила со скамеечки, чтобы тут же бухнуться мне в ноги. Захрустели стёкла у неё под коленями. Однако Спиридоновна этого даже не заметила. Я испуганно ахнула, думая, что переборщила.

- Барышня, миленькая, прости дуру старую, бес меня попутал! – она обхватила мои ноги с явным намерением поцеловать носки туфель.

Я от испуга отшатнулась и чуть не упала. Маруся смотрела на эту сцену расширенными глазами, готовясь заплакать. Малявка тоже перепугалась экспрессивности пожилой женщины.

- Сама не знаю, что на меня нашло. Будто нашёптывал кто поперечничать вам.

Спиридоновна тянула ко мне руки. И я сделала ещё шаг назад, чтобы она точно не дотянулась.

- Вы так и не ответили, что бы сделала прежняя Катерина Павловна?

Агриппина вздохнула и, будто ныряя в прорубь, призналась:

- Велели б высечь. Десяток плетей, а то и два, чтоб неповадно было.

- Спасибо за ответ, Агриппина Спиридоновна. Я хочу, чтобы вы помнили об этом, когда в следующий раз начнёте мне поперечничать. Память может вернуться в любой момент, и я стану прежней. И буду делать то, что делала прежде. Это понятно?

Спиридоновна покаянно склонила голову. Однако молчала.

- Я не слышу ответа, - произнесла жёстко.

Лучше разобраться с этим раз и навсегда. Пряник я уже пробовала, значит, пора перейти к кнуту. В аллегорическом смысле. Разумеется, пороть я никого не собиралась.

17

В теплице удалось наполнить целую корзину. Томаты, перцы, баклажаны… Я уже чувствовала вкус рагу во рту. Не хватало только моркови и картофеля. Если его тут сажают. Мало ли, после помидоров уже не удивлюсь.

- Спиридоновна, - окликнула я, когда выходили из теплицы. – Картошку мы сажаем?

- Сажаем, - вздохнула она.

- И никто не потравился? – я делано изумилась.

- Никто, барышня, - Агриппина сделалась мрачной и громко пыхтела. Однако больше не стремилась читать лекции о пользе и вреде овощей.

- Тогда идём, выкопаем немного в рагу.

- Врагу? – ахнула Марфа, недопоняв.

- В рагу, - раздельно произнесла я. – Блюдо так называется, я раньше не готовила?

Все трое медленно покачали головами, удивлённо глядя на меня.

- Я вообще готовила? – уточнила.

- А зачем? – искренне удивилась Спиридоновна. – На то кухарка есть.

- Была, - мрачно поправила Прасковья и тяжело вздохнула.

- Да и батюшка ваш поваров столичных на пробу выписывал, то хранцуза, то немца, - добавила Марфа.

- Ещё гличанин был, - вспомнила Спиридоновна. – Токмо и с месяц не продержался.

Все трое засмеялись воспоминаниям. А потом пояснили для меня.

- Тако хрючево на стол подавал, что барин не сдержался, вытолкал взашей его.

- Да, батюшка ваш, Павел Лексеич, коли что не по его, скорый на расправу был.

- Был, - вздохнула Прасковья, добавляя: - Царствие ему небесное.

Пока мы шли от теплицы к открытым грядкам, женщины вспоминали прошлую, мирную жизнь. Отдельными фрагментами, зарисовками, смешными и грустными. Однако я понемногу узнавала о себе, то есть Катерине Павловне Повалишиной, её отце, усадебном укладе.

Мне нравились их рассказы. И Васильевское нравилось. Прежнее, до набега мародёров. Я вдруг поняла, что с радостью сменила бы свою пятидневку с вечными авралами, дедлайнами и стрессом на мирную жизнь русской усадьбы.

Хотя скучала бы по благам цивилизации. Тут с ними не особо. Не изобрели пока. Пришлось бы подождать, лет так двести…

С краю картофельного поля лежали оставленные вилы. Марфа со сноровкой схватила их, воткнула в землю и наступила ногой.

Земля в Васильевском была хорошая, тёмная и жирная. И картофель уродился ей под стать – с трёх кустов мы собрали половину корзины. Я велела на этом остановиться. В нашем случае жадность недопустима – не донесём.

Ещё десяток морковин да луковиц – и почти полная набралась.

Вроде и много, но, если подумать, на двадцать с лишним человек берём. Что эти две корзины на всех? День, максимум два. Потом снова идти придётся.

К счастью, урожай обещал быть хорошим. Недели через три можно собирать. Если ещё что не случится.

Третью корзину мы заполнили свёклой, репой и редькой. Я к этим овощам относилась спокойно, а репку вообще встречала только в сказке.

Однако остальные считали иначе. Прасковья, вытащив очередной клубень, обтёрла его подолом и протянула Мари.

- Попробуй репку, детонька, сладкая, - протянула она.

Маша привычно уткнулась лицом в моё платье.

- Давайте мне, спасибо, - пришлось забрать репку самой.

Внешне она была похожа на картофель, только форма приплюснутого на полюсах шара. А сверху ботва, похожая на листья салата. Я оторвала листья и корешки, ещё раз протёрла.

Её бы вымыть сначала. Но для этого придётся спуститься на берег реки или дойти до колодца на территории усадьбы. Оба варианта я отмела и положила репку в карман – до лучших времён.

- Мне в детстве мама рассказывала сказку про репку, - сообщила я Маше, позабыв, что у Катерины Павловны было другое детство. – Хочешь, тебе расскажу?

Мари, не отрывая лица от моего подола, кивнула. Я улыбнулась. Предсказуемый ответ, сказки все любят.

- Жили-были старик со старухой у самого синего моря, - слова царапнули слух, словно я что-то напутала.

Однако я не могла спутать, в этой сказке точно действовала пара стариков, их внучка и домашние питомцы. Поэтому продолжила рассказ.

- Посадили они репку. Выросла репка большая-пребольшая.

В какой-то момент к слушателям добавились Прасковья с Марфой, а за ними и Спиридоновна. Когда персонажи, ухватившись друг за друга, наконец вытащили репку, Агриппина покачала головой и с восхищением заметила:

- Ну вы, барышня, и мастерица придумывать. Да так складно у вас выходит.

- А про капусту сочинить можете? – спросила Прасковья, которая забывшись, так и держала кочан в руках.

А я поняла, что тоже забылась. Это для меня сказка была русская народная, что являлось синонимом древности. Возможно, фольклористы услышали и записали её позже. И в Васильевском такой истории ещё не слышали.

Я коснулась лица кончиками пальцев, ощущая неприятную шероховатость рубца. Пока на него можно списывать любые странности в поведении. Однако я не должна расслабляться. Опасность для меня исходит не только от французских солдат. Если повалишинские крестьяне узнают, что я не их хозяйка, как они отреагируют?