Попаданка заговор французской короны.

Пролог.

Пролог

Изабелла всегда знала, что слово «счастье» переоценено. Оно слишком громкое, слишком требовательное, слишком театральное. Её жизнь никогда не была спектаклем — скорее, хорошо отлаженным механизмом, где каждая шестерёнка знала своё место, а сбои случались редко и только по объективным причинам.

Она просыпалась рано, даже в выходные. Не потому, что надо, а потому, что тело привыкло к ритму. В сорок два года оно слушалось её лучше, чем в тридцать — при условии, что она продолжала относиться к нему как к партнёру, а не как к собственности. Утренние двадцать минут на растяжку, быстрый душ, уход — не ритуал красоты, а гигиена уважения к себе. Волосы — густые, тёплого каштанового оттенка, всегда аккуратно подстриженные, без показной вычурности. Кожа — ухоженная, с той самой гладкостью, которую не купишь кремом, если не спишь и не ешь нормально. Ногти — короткие, нейтральный маникюр, потому что руки — инструмент, а не витрина.

Ей часто говорили, что она выглядит на тридцать с небольшим. Она не кокетничала и не отмахивалась — просто кивала. Это был не комплимент, а констатация результата: дисциплины, привычки думать на два шага вперёд и отсутствия желания кому-то что-то доказывать.

Изабелла работала аналитиком в крупной структуре, связанной с агробизнесом и винодельческими кооперативами. По факту — логистика, стратегии поставок, прогнозы, риски, переговоры, контроль решений, которые стоили слишком дорого, чтобы принимать их на эмоциях. Её кабинет находился в современном бизнес-центре — стекло, металл, свет, минимализм без понтов. Она занимала должность, которую редко доверяли женщине, особенно без детей и с фамилией, не связанной ни с чьей протекцией. Но её не «доверили» — её туда посадили, потому что она была лучшей.

Подчинённые её уважали. Не боялись — уважали. Она не повышала голос и не устраивала истерик. Если человек ошибался — она показывала, где именно, и предлагала варианты, как больше так не делать. Если повторял — выводы были быстрыми и холодными. Она не путала жёсткость с жестокостью и никогда не позволяла себе слабости, которые потом приходилось бы прикрывать оправданиями.

Её личная жизнь тоже была… нормальной. Без драм, без надрывов, без вечного поиска себя. Муж у неё был. Они любили друг друга — по-настоящему, спокойно, без зависимости и без иллюзий. Понимали, умели молчать вместе, умели спорить, не переходя границу. Детей не было — не потому, что не получилось, а потому что не сложилось так, чтобы это стало необходимостью. Они были вдвоём — и этого им хватало.

Потом его не стало.

Изабелла не любила вспоминать тот период. Не потому, что было больно — боль утихает. А потому что всё, что было после, стало другим. Тише. Плосче. Не хуже — просто без второго дыхания. Она не озлобилась, не ушла в работу с головой, не стала искать замену. Жила дальше. Работала. Занималась собой. Иногда обедала с единственной по-настоящему близкой знакомой — коллегой, с которой они могли обсуждать рынок, прогнозы, чужие ошибки и собственные удачи. Без сплетен, без жалоб.

Жизнь текла ровно. Иногда слишком ровно.

В тот день всё начиналось как обычно. Рабочие письма, звонки, быстрый ланч, короткий разговор о новом контракте, который грозил быть проблемным. Вечером она задержалась — не потому, что не успевала, а потому что не хотела ехать в пустую квартиру раньше времени. Потом — метро, улица, прохладный воздух, мысли о том, что неплохо бы сменить маршрут пробежки и наконец выбраться за город.

Как именно это произошло — она так и не поняла.

Мгновение — и мир словно дёрнули за край. Не было света, не было боли, не было драматичного провала в темноту. Было ощущение, будто кто-то резко выдернул из-под неё опору, а потом — тишина. Глубокая, вязкая, лишённая звуков и мыслей.

Сознание возвращалось медленно. Сначала — тяжесть. Потом — холод камня под спиной. Запах — странный, непривычный, смесь сырости, металла и чего-то сладковато-пыльного. Тело отзывалось иначе. Не так, как должно было. Словно ей выдали чужую оболочку без инструкции.

Она попыталась пошевелить пальцами — получилось, но с запозданием. Руки были… другими. Кожа сухая, тонкая, с мелкими морщинами, которые она не помнила у себя. Сердце ударило быстрее, но паники не было. Паника — для тех, кто не умеет анализировать.

Изабелла открыла глаза.

Потолок был высоким, каменным, пересечённым балками. Свет — тёплый, не электрический. Она лежала внизу лестницы — широкой, массивной, уходящей вверх в полумрак. Под головой — не пол, а рассыпанные по ковру монеты, холодные, тяжёлые, настоящие. Золото. Не декоративное. Настоящее.

Она медленно перевела взгляд на свои руки. Маникюр был. Аккуратный, пусть и старомодный. Но кожа… кожа была не её. И это было хуже любого кошмара.

— Вы… вы в порядке?

Голос был низкий, спокойный, с лёгкой хрипотцой, как у человека, привыкшего говорить уверенно и не понапрасну.

Изабелла подняла глаза.

Мужчина стоял рядом, слегка наклонившись к ней. Молодой. Красивый — не вычурно, не сладко, а так, как бывают красивы люди, которые знают себе цену и не пытаются её повысить. Тёмные волосы, собранные аккуратно, внимательный взгляд, в котором было больше тревоги, чем любопытства. Одет он был… странно. Не современно. Совсем.

Он протянул ей руку.

— Вам плохо, мадам. Вы упали с лестницы. Прикажете вызвать доктора… или лекаря?

Изабелла смотрела на него и думала, что если это сон, то у её подсознания очень дорогие декорации и безупречный вкус.