Порожденные бездной

1. Доброволец

– Мама, нет! Оставьте его! Мама! – мой крик разорвал ночную тишину, прозвучав дико и отчаянно даже в моих собственных ушах. Я бросилась вперед, заслонив собой брата. Его худое тело вздрагивало под моей ладонью. Кир лежал на старом, продавленном диване, вмятые пружины которого уродливо упирались ему в бок. Его лицо было мертвенно-бледным, влажным от липкого, лихорадочного пота. С трудом приподнявшись на локтях, он смотрел на людей в черной форме, ворвавшихся в наш хлипкий,старый дом, и в его широко распахнутых глазах плескался немой ужас.

В комнате запахло пылью и металлом.

– Ничего личного, у нас приказ, – голос самого крупного мужчины прозвучал грозно.

В дверь, запнувшись о порог, ворвалась мама. Ее каштановые волосы, обычно уложенные с такой тщательностью, сейчас были собраны в лохматый, небрежный пучок, из которого выбивались пряди. На плечи наброшен старый плед, а из-под него торчала ночная рубашка. Ее глаза, еще мутные от сна, метались по комнате, пытаясь осознать кошмар, разворачивающийся в крошечной гостиной.

– Что здесь? Ох... – только и смогла выдохнуть она, прижимая ко рту худую, исчерченную прожилками руку.

– Вирен Хэт, – снова заговорил их главный. – У нас приказ. Мы забираем вашего сына в военную академию «Стикс», для дальнейшей защиты страны. Ситуация выходит из-под контроля, наши войска значительно редеют. Император принял решение о принудительном призыве.

Шесть других солдат стояли по струнке смирно, безликие и неподвижные, словно и вовсе не живые.

– Он... Кириен болен! – голос мамы сорвался на визгливую, отчаянную ноту. Она замерла в дверях, словно надеясь, что ее хрупкая фигура сможет стать непреодолимой стеной. – Сделайте исключение, умоляю вас! Он не переживет этого!

– Я сожалею, но таков закон, – отрезал мужчина. Он сделал шаг ко мне, к дивану. Его тень накрыла нас с братом целиком.

– Не смей! – яростно закричала я, выставив перед собой дрожащие руки, словно они могли остановить эту лавину.

Он даже не взглянул на меня. Грубый толчок отбросил меня в сторону, я ударилась плечом о косяк, в моих глазах потемнело от боли и унижения. Его рука в толстой кожаной перчатке впилась в воротник брата, поднимая его, как вещь.

– Пожалуйста! Оставьте его, он болен! От него не будет толку! – мама было рванула вперед, но один из солдат преградил ей путь, не давая возможности подобраться ближе.

Я, давясь беззвучными, горькими слезами, смотрела, как Кира подняли. Его ноги подкашивались, все тело било мелкой дрожью. Он еле держался, его стеклянный, невидящий взгляд был устремлëн в пустоту, будто душа уже покинула тело. Он просто бессильно отпустил голову, и этот жест что-то окончательно надломил во мне.

И тогда из моей груди вырвались слова, которые должны были изменить все.

– Я доброволец!

– Не смей, Энни! – завопила мама, и в ее голосе был уже не просто страх, а настоящая, леденящая душу паника.

Их главный медленно обернулся ко мне. Свет лампы скользнул по забралу его шлема, ослепительно сверкнув. Я не видела его глаз, но чувствовала на себе тяжелый, оценивающий взгляд.

— Вы слышали? — повторила я, заставляя свой голос не дрожать, гордо вставая во весь рост. — Я доброволец. Берите меня.

2. Рыжик

Моя жизнь никогда не была усыпана розами. Увы, я родилась не среди сияющих верхов, не относилась даже к почтенным средним слоям. Я была плотью от плоти низшего класса — самой что ни на есть его грязной, неприглядной изнанкой. Но я не жаловалась. Пока был жив отец, наш маленький, ветхий дом на отшибе был наполнен теплом и смехом. Среди жизненных невзгод наша семья была надёжным оплотом, где царили любовь и взаимопонимание.

Все рухнуло, когда тяжелая болезнь, та самая, что выкашивает целые деревни, безжалостно забрала отца. Мне было тринадцать, и мир в одночасье лишился красок и устойчивости. Вся тяжесть бытия грузным камнем легла на плечи матери. Я видела, как она сгибалась под этим весом, но не ломалась. Она пропадала на работе с рассвета до глубокой ночи, ее руки, некогда такие нежные, покрылись грубыми мозолями и трещинами, а в глазах поселилась вечная усталость. Мы с Киром продолжали ходить в школу — мама гнала нас учиться, видя в этом наш единственный шанс на хорошее будущее.

В пятнадцать я поняла, что больше не могу быть обузой. Я бросила школу и пошла работать. Мама одна не могла тянуть и нас, и неподъемные, словно свинец, налоги, которые империя возлагала на плечи бедняков. Брат, с его добрым и отважным сердцем, тоже рвался помочь, но его не брали никуда — слишком молод. Я настояла, чтобы он оставался в школе, прикрываясь прагматичным аргументом: «Закончишь — найдешь работу получше моей». Внутри же просто хотела уберечь его, дать ему то немногое детство, что у нас еще оставалось.

Мои руки быстро познали цену медяков. Я мыла полы в лавках, оттирая застарелую грязь, часами сидела с чужими капризными детьми, а по вечерам подменяла маму в душной, прокуренной таверне «У старого ворона», где от посетителей пахло дешевым пойлом и тоской. Я хваталась за любую работу, любой грош, особенно после того, как страшный недуг, точь-в-точь отцовский, сковал и Кира. Его юное тело отчаянно боролось с болезнью, и я из последних сил верила, что он победит. Эта вера грела меня холодными, голодными ночами.

И да, пусть это прозвучит эгоистично, но я мечтала не только о его выздоровлении. Я мечтала о том дне, когда мне станет хоть чуточку легче. Когда я не буду валиться с ног от усталости, когда не придется считать каждый медяк, откладывая на очередное дорогое, но бесполезное снадобье для брата. Я мечтала просто выспаться.

И поэтому, подавив ком отчаяния в горле, я гордо выпрямила спину и пошла за этим грубым мужланом, для которого мы все были лишь живым скотом. Ему было совершенно плевать, кого бросать в мясорубку — меня, худощавую и мелкую девчонку, или больного, едва живого парнишку. Лишь бы цифры в отчете сошлись.

Но никакая гордость не могла заглушить то, что резало мое сердце без ножа, тихо и беспощадно. Ужасающий, пронзительный крик мамы... Не плач, а именно крик — полный такого отчаяния и боли, от которого ныла душа. Я обернулась в последний раз и увидела, как она, обезумев от горя, прижимала к себе Кира, а ее слезы падали на его всклокоченные волосы. Эта прощальная картина — мать, теряющая своего ребенка, и брат, смотревший на меня пустыми глазами стыда и бессилия, — стало последним, что я увидела, переступая порог нашего старого, покосившегося дома. Дома, который был уже не крепостью, а лишь хрупкой скорлупой, не сумевшей нас защитить.

На улице стоял зловещий, густой туман. Та самая ядовитая пелена, что появилась именно тогда, когда из самых темных глубин выползли Они. Он стелился по земле молочно-белым, мертвенным облаком, скрывая очертания знакомых улиц, превращая мир в призрачный кошмар. Он въелся в стены, отравлял колодцы и медленно подтачивал жизнь. Никто из наших точно не знал, откуда Они пришли, но Они принесли с собой лишь боль, голод и болезни.

Сначала, помнится, власти говорили, что все под контролем. Но ложь быстро выцвела. Вот уже семь лет ведется эта ужасная, изматывающая война, в которой мы лишь пушечное мясо. Особенно тяжело пришлось нашей стране, раскинувшейся у подножия гор. Этерия — имя, звучащее как насмешка над его нынешним состоянием, будто эфирная, невесомая надежда, которую вот-вот поглотит туман. Некоторые говорят, что первый прорыв произошел где-то на западных рубежах, у Серых Хребтов, где шахты уходят так глубоко, что уже никто не помнит, что на их дне.

– Шевелись, давай! – грубый толчок в спину заставил меня споткнуться. Сапог солдата пришëлся точно по стоптанной пятке моего старого ботинка. Раздался отвратительный сухой хруст – подошва окончательно рассталась с кожей. Я лишь цокнула языком, глядя на отвалившийся лоскут. Что с того? Мне уже было нечего терять. Всё, что имело хоть каплю ценности, осталось там, за покосившейся дверью нашего дома, в рыдающих криках матери и в стеклянном взгляде брата.

Мы подошли к огромной, угловатой машине, похожей на бронированного железного зверя. Она стояла, урча глухим мотором, и из её выхлопной трубы валил едкий, тёмный дым, смешиваясь с туманом. Внутри, за запотевшими стёклами, сидели люди. Только мужчины. Ни одного женского лица. Их взгляды были пустыми и отрешёнными. Большинство из них было чуть старше или младше меня, около двадцати лет. Лица покрывал шок и неверие. Изредка встречались более взрослые лица, лет тридцати-сорока, с глубокими морщинами у глаз и плотно сжатыми губами.

Дверь серого механического монстра со скрипом распахнулась, главный лишь молча отошёл в сторону, жестом указывая войти. Я бросила на него укоризненный взгляд, полный немой ненависти, но тут же получила новый толчок.

– Быстрее, ущербная, – бросил один из солдат, и его товарищи коротко, по-собачьи, хмыкнули. От этого слова меня передёрнуло, но я встряхнула головой и, подняв подбородок, уверенно поднялась внутрь.

Мест было не так много, и на меня почти не смотрели. Было ощущение, будто я стала невидимой. А быть может они просто не хотели, чтобы я села с ними рядом. Я опустилась на первое свободное сиденье у прохода. Оно было жёстким, холодным и скользким от влаги, что витала в воздухе. Я впервые в жизни была внутри чего-то подобного. Раньше я лишь издали видела, как такие машины проносятся мимо леса, что расстилался за нашей деревней, поднимая тучи пыли.

3. Язык

За окном царил кромешный мрак, такой густой, что можно было ощутить его на кончиках пальцев. Даже не туман, а молочно-белая стена, поглотившая весь мир. Видимость была нулевой; казалось, эта странная машина, на которой мы ехали —
единственное хоть что-то живое в этой слепой пустоте. От резкого поворота меня качнуло, и я случайно толкнула плечом сидевшего рядом рыжеволосого парня. Он съежился с такой инстинктивной брезгливостью, словно я была прокажëной, разносчицей чумы. Злость, словно мерзкий паразит, зашевелилась в моей груди. Я нарочно, с особым усилием, потерлась о него еще раз, демонстративно. Он буквально впечатался в холодное стекло, стараясь стать как можно дальше от меня. Жалкий...Жалкие они все.

И вдруг, в разрыве этой белесой пелены, вдалеке, над самым слоем тумана, проступил контур. Черная, зубчатая крыша какого-то сооружения, угрюмая и подавляющая. Я никогда не бывала в этих местах. Да что уж там — у нас не было ни гроша, чтобы выбраться за пределы своей убогой деревушки, на еду-то еле хватало. Эти чудовища, эти твари из бездны, предпочитали нападать на окраины, на деревушки и мелкие фермы. Они не шли на штурм городов — они хладнокровно душили нас голодом, уничтожая скот и вытаптывая поля, отравляя саму землю. Они приносили не просто смерть — они несли медленное угасание.

Я с силой стряхнула мрачные воспоминания, накатившие волной тошноты: первый раз, когда я увидела одного из них... Изогнутый, неестественный силуэт в тумане, звук, похожий на скрежет костей по стеклу... Нет, лучше не вспоминать.

Вместо этого я почти обрадовалась, когда бесконечная, укачивающая дорога наконец закончилась. Металлический монстр с резким, болезненным для ушей скрежетом остановился. Я не успела среагировать и с размаху ударилась лицом о спинку переднего сиденья. По лицу разлилась горячая волна, и на секунду в глазах поплыло.

— На выход! По одному! — рявкнул знакомый голос главного. Дверь с неприятным шипением распахнулась, впуская внутрь порцию леденящего, влажного воздуха.

Я не стала толкаться, подождала, пока бóльшая часть обреченного стада покинет железного монстра и лишь тогда поднялась с места. Из-за неподвижного положения в течение долгого времени ноги потеряли чувствительность. Каждое движение отдавался покалыванием в онемевших мышцах. Но это было не страшно. Гораздо хуже было то, что ждало снаружи.

За мной по пятам, словно хвостик, плелся тот самый рыжик. Он раздражающе шаркал ногами, а его дыхание вырывалось с противным, булькающим звуком, будто в легких у него стояла вода. Серьезно? Уже сейчас сдали нервы?

Я резко спрыгнула с высокой металлической ступеньки, и мое лицо окутал тяжелый, влажный туман. Нос неприятно щекотал запах машинного масла.

Грубый, раскатистый голос вырвал меня из пучины собственных мыслей:

— Внимание, новобранцы! Слушаем приказ! В ближайшие минуты вы будете распределены по боевым отделениям и последуете в казармы.Никаких отступлений от приказа, никаких вопросов! Отныне ваша жизнь, ваше тело и ваш разум принадлежат Великой Империи! За любое неповиновение — наказание.

Нас начали пересчитывать. Солдат с бумагой и ручкой в руках, монотонно выкрикивал фамилии, а его напарник грубо толкал людей в разные стороны, словно расставляя коров. Подошла моя очередь.

— Ты, в десятом отделении, — прозвучало сухо.

Я машинально подняла взгляд,пытаясь разглядеть лицо за темным стеклом шлема, но встретила лишь собственное искаженное отражение — оборванку в ночной рубашке.

— Ты глухая? — голос зазвучал резче, раздражительнее.

— Нет, — ответила я без единой эмоции, сквозь стиснутые зубы.

Его же ответом стал сильный толчок. Меня грубо схватили за ворот ночной рубашки и оттолкнули в сторону, к немногочисленной кучке таких же потерянных душ. В горле встал ком от унижения. Нужно быть внимательнее. Здесь любая оплошность может стоить жизни.

О, да это была просто насмешка судьбы! Рыжик оказался в моем отделении. Он стоял, бессильно опустив голову, и его плечи были сгорблены. Его пальцы с изящными, чистыми ногтями — явно не знавшие черной работы — лихорадочно теребили и без того идеально выглаженную рубашку. Нервно. Словно он пытался отряхнуть с себя прилипшую грязь этого места.

Я нарочно встала рядом, плечом к плечу. Он снова резко отшатнулся, будто от прикосновения с раскаленным металлом. Его взгляд мельком скользнул по мне и снова уткнулся в землю. Да что, черт возьми, с ним не так? Я что, дышу на него чумой?

Мысли прервал резкий, как выстрел, окрик:

— За мной, десятое отделение! Не зевать!

Это был уже другой солдат, что ранее стоял один у ржавого, высокого забора. Теперь у меня был шанс разглядеть его лучше. Его куртка была небрежно растëгнута, вопреки всем порядкам, и из-под нее виднелась темная майка. На мощной груди поблескивала серебряная цепочка с каким-то темным, зубастым амулетом. Он отличался от остальных безликих солдат — в его позе была хищная мощь, а во взгляде, который я на мгновение поймала из-под козырька шлема, холодная уверенность. По спине пробежали ледяные мурашки. Он был явно опаснее других.

Мы тронулись. Он шел быстро, не оглядываясь, его широкие плечи рассекали сырой воздух. Нашей группе пришлось почти бежать, чтобы поспевать за его размашистым шагом. Я, со своим низким ростом и короткими ногами, отчаянно семенила сзади, спотыкаясь о камни. Мои стоптанные ботинки скользили по мокрому гравию. Остальные парни, с их длинными ногами, легко обгоняли меня, и я чувствовала себя ещё большей неудачницей.

Наш бег завершился у подножия сооружения, которое, казалось, было воплощением отчаяния. Казарма представляла собой громадный, продолговатый бункер из темного, проржавевшего металла, по которому струились тёмные подтеки. Никаких окон, лишь щелевидные отверстия под самой крышей, похожие на прищуренные глаза. Массивная дверь из стальных листов стояла приоткрытой, и из её темного проема тянуло запахом плесени и окисленного железа.

Тот самый солдат с цепочкой на груди развернулся к нам. Его тень, отброшенная тусклым светом прожекторов, поглотила нас с головой.

Визуалы

Военная академия «Стикс»

Энни Хэт, 20 лет.

КеленФелингер, 19лет.

4. Утро

К рассвету мои ноги превратились в две деревянные палки, онемевшие и негнущиеся, которые лишь судорожно подрагивали на ледяном ветру. Я устала так, как не уставала никогда, даже после самых изматывающих смен в таверне. Это ожидание оказалось пыткой куда более изощренной, чем я могла предположить.

И когда первые тусклые лучи солнца, прорвались сквозь плотную пелену тумана, я не почувствовала радости. Лишь позволила себе усталую, кривую усмешку. Я выдержала. Хотя веки жгло, а в глазах стояла колющая боль.

Все тело ломило, руки тряслись от перенапряжения, а во рту было сухо и горько, как в адской пустыне. Я не пошла в казарму. Я осталась стоять, собирая последние крупицы сил. Пусть он придет. Пусть увидит, что я не сломалась. Не упала. Что меня, выросшую в холоде и голоде, просто так не напугать.

Солнце медленно ползло вверх, окрашивая туман в грязно-серые тона, но его все не было. Ноги предательски подкашивались, и я с силой заставляла их выпрямляться, впиваясь зубами в нижнюю губу.

— Новобранец. Ты меня… удивила. — Его голос прозвучал прямо за моей спиной. На сей раз я не слышала его шагов. — Наказание окончено. Можешь идти переодеваться.

Я молча, не оборачиваясь и не удостаивая его взгляда, поплелась к казарме. Мне потребовалась масса усилий, чтобы идти прямо.

Внутри казармы стоял тот ещё аромат — тошнотворная смесь пота и грязных мужских тел. Здесь были не только «богатенькие» вроде рыжего парня, но и простые рабочие. Одна свободная кровать ждала меня в самом конце казармы, у стены, покрытой потëками конденсата. На ней лежало потрёпанное серое одеяло, подушки не было, а рядом была брошена бесформенная грубая форма.

Проходя мимо храпящего мужчины, я краем глаза заметила рыжего. Он не спал, лежал на спине и тупо пялился в потолок, словно пытался просверлить в нем дыру.

— Эй, солнышко. Как тебе новая постелька? — колко бросила я, срывая на нем злость за многочасовое стояние на холоде.

Он лишь зыркнул на меня исподлобья и резко отвернулся в другую сторону.

Я подошла к своей койке и подняла одежду. Это было нечто. Я точно утону в этих штанах и куртке, сшитых явно для здоровенного мужчины. Ткань пахла плесенью и старостью. Не долго думая, я быстро скинула свою ночную рубашку и запрыгнула в это недоразумение. Рукава свисали далеко за кисти, а штанины волочились по грязному полу. Пришлось несколько раз туго закатать их, чтобы хоть как-то передвигаться.

Мои длинные каштановые волосы спутались в колтун от ночного ветра. Я села на край жесткой койки и осторожно, пальцами, начала разбирать прядь за прядью, чувствуя, как по телу наконец-то разливается желанное, пусть и скудное, тепло.

Внезапно из репродукторов, вмурованных в стены, с оглушительным ревом взвыла сирена. Её звук, похожий на предсмертный хрип раненого зверя, оглушил меня. Казарма мгновенно ожила. Молодые парни и мужчины с проклятиями и стонами поднимались с коек, кто-то начинал судорожно натягивать форму. Я же неловко отвернулась к стене, чувствуя жар на щеках — мне совсем не хотелось видеть это мелькание обнаженных, мужских тел.

— Десятое отделение, на построение у выхода! Пять минут! — прорычал знакомый хриплый голос нашего мучителя.

Мы, как стадо, потянулись к выходу, давясь в тесном проходе. Впереди меня оказался незнакомый широкоплечий парень с обритой головой и бычьей шеей. Он оглянулся, его взгляд скользнул по мне с презрительным любопытством.

— Что, ущербная, еще жива? Я думал, ты за ночь окочуришься,— бросил он, и его гортанный смех прозвучал глупо.

Я не стала тратить слова. Ответом стал резкий, точный удар моего стоптанного ботинка по его пятке.

Он резко шикнул от боли и остановился так внезапно, что я едва не врезалась в его широкую спину. Когда он обернулся, его лицо было искажено чистой, немой яростью. Я инстинктивно отшатнулась назад, понимая, насколько он больше и сильнее меня.

— Слушай сюда, дрянь, — он прошипел так тихо, что услышала только я. Его рука молнией метнулась к поясу, и в пальцах блеснуло короткое, отточенное лезвие. Он не стал замахиваться, лишь поднес его острие к моему горлу, едва касаясь кожи. Ледяной металл испускал холод, от которого сердце упало куда-то в пятки и замерло.

— Прежде чем сегодня лечь спать, хорошенько подумай… У меня есть вот это.

Парень мерзко усмехнулся, увидев мой страх, спрятал лезвие и, толкнув меня в плечо, двинулся дальше. Я осталась стоять, чувствуя, как страх просачивается в меня.

Мы кое-как построились перед казармой, превратившись в неровную шеренгу замёрзших и невыспавшихся тел. Тот липкий страх, не просто коснулся меня — он укоренился где-то глубоко внутри, пустил ядовитые корни. Теперь я знала наверняка: этой ночью я снова не сомкну глаз. Быть прирезанной во сне кем-то из своего отделения… этой участи я не желала. Рука сама потянулась к горлу, к тому месту, где кожа все еще помнила призрачный, смертельный холод лезвия.

Наш мучитель медленно прошëлся перед строем, его берцы отбивали неторопливый ритм. Он наслаждался моментом.

— Внимание, новобранцы! —прозвучало громко и четко, без лишних эмоций. — С сегодняшнего дня ваша жалкая жизнь обретает структуру. Распорядок. Будьте благодарны. Сейчас — общая столовая. На поглощение пищевых масс у вас ровно пятнадцать минут. Затем — построение на плацу для первой вводной тренировки.

Он сделал паузу, давая нам осознать смысл сказанных слов.

— Что застыли, как столбы? Время пошло! —он рявкнул внезапно, и наша шеренга дрогнула, бросившись в сторону, куда он указал. — Опоздавшие — останутся без пайка. А голодным у меня на поле делать нечего.

Здание столовой стояло на самом отшибе, словно его тоже сторонились. Оно было сложено из того же темного, ржавого металла, что и казармы, но казалось еще более унылым. Едва переступив порог, я чуть не задохнулась — в столовой висел тяжелый, прогорклый запах пригоревшей каши и чего-то прокисшего. Мы, десятое отделение, вошли в числе первых, робко прижимаясь друг к другу. Сзади нас давило другое отделение — их взгляды буквально впивались в наши спины. Мне до смерти не нравилась их волчья стайность. Если наше отделение было сборищем случайных людей — щуплых, больных, испуганных, — то они были как на подбор: здоровенные, с накачанными плечами и безжалостными глазами. Было ясно — их собрали вместе не просто так. Их отобрали. А наше отделение было лишь их жалким подобием.

5. Сто шесть

Наш мучитель уже поджидал нас. Он стоял на плацу, застыв как скала. Рядом с ним лежала какая-то насыпь из белых камней, но сейчас она казалась просто странным украшением этого места пыток. Он равнодушно оценил наше сбившееся в кучку отделение, и на губах заиграла едва заметная усмешка.

— Построиться! — снова резко закричал он, заставляя всех вздрогнуть. — Шеренга, интервал два шага! Быстро!

Мы засуетились, толкаясь и пытаясь создать подобие строя.

— С сегодняшнего дня ваши тела принадлежат мне, — начал он, медленно прохаживаясь перед шеренгой. — А я не терплю слабаков. Лучший способ узнать, на что это тело способно — проверить его на прочность. Сейчас вы начнёте пробежку по периметру плаца. Будете бежать, пока ваши легкие не начнут гореть огнем, а ноги не перестанут вас слушаться.

Он сделал небольшую паузу, заставляя нас нервничать ещё больше.

— Я буду стоять здесь и записывать номера тех, кто показывает лучший результат. Сильнейшие получат... моё внимание.

При этих словах я машинально опустила взгляд на свою грудь. На гимнастерке, поверх грубой ткани, был пришит номер. «106». Сто шестая. Не имя, не человек. Просто число.

— Слабейшим — дополнительные тренировки. А теперь... — он резко свистнул, и этот звук пронзил уши. — Бегом марш!

Толпа рванула с места, подняв облако пыли. Бег по неровной, ухабистой земле был пыткой с первых же метров. Вскоре ровный строй распался. Кто-то вырвался вперед, кто-то сразу начал отставать, хватая ртом влажный воздух. Я бежала где-то в середине, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле, а на спине тут же выступил ледяной пот. Сбоку от меня, тяжело дыша, бежало «рыжее солнышко». Его лицо стало багровым, а на лбу выступили капли пота.

Мы бежали круг за кругом. Сначала десять минут, потом двадцать. Кто-то уже начал спотыкаться, кто-то замедлялся, получая за это грубый окрик.

Глава нашего отделения неподвижно стоял на своем месте, прислонившись к столбу. В его руках был простой чёрный планшет с зажатым листом бумаги, на который он что-то неспешно выводил тупым карандашом. Он не следил за каждым в отдельности. Его взгляд скользил по бегущей массе, а карандаш периодически останавливался, делая короткую, резкую пометку.

— Не останавливаться! — рявкнул он, когда один из парней чуть затормозил, чтобы перевести дух.

Это был не бег. Это была пытка, своеобразный отбор на выносливость. И он с холодным любопытством наблюдал, кто из номеров сломается первым. Я сжала зубы, пытаясь не смотреть на других, сосредоточившись только на своих ногах.

Стресс и бессонная ночь давили на плечи тяжелым грузом. Бок начало колоть, а ноги наливались тяжестью, но я продолжала бежать, движимая лишь упрямством. Я сильная. Я справлюсь. Эта мысль стучала в такт ударам сердца.

Внезапно «Солнышко» рядом со мной будто обновился. Его дыхание выровнялось, шаг стал увереннее. Меня это задело за живое. Собрав всю волю в кулак, я выровнялась с ним. И тут его губы тронула улыбка — незнакомая, искренняя, от которой у меня вдруг перехватило дыхание сильнее, чем от бега.

Мы бежали плечом к плечу, и это молчаливое братство придавало сил. Я заметила номер на его груди — «100». Счастливчик.

Я пыталась дышать через нос, ловя рваный ритм, но тело предательски сдавалось. Ноги уже не слушались, двигаясь на чистом автомате. В боку снова заныла острая, колющая боль. Хотелось остановиться, рухнуть на землю, но я гнала слабость прочь.

И вдруг — мощный удар в спину. Я не успела даже вскрикнуть, полетев лицом вниз в жидкую, холодную грязь. Она забилась в нос, в рот, противная и влажная.

— Эй, ты урод! — тут же раздался голос рыжика. Я почувствовала, как кто-то присел рядом. — Ты как? Подняться можешь?

Я приподняла лицо, пылающее огнем. Кожа на щеке была содрана о камень. Рыжий сидел на корточках, протягивая руку, в его глазах читалась искренняя тревога.

— Номер сто, не останавливаться! — прозвучал ледяной окрик.

Рыжик метнул взгляд на командира, потом на меня, неуверенно поднялся и, бросив полный извинений взгляд, побежал дальше.

Поднявшись на локтях, я увидела его — того самого лысого бугая. Он бежал дальше, и на его лице застыла довольная ухмылка. Вот же…

— Сто шесть, ко мне! — рявкнул мучитель.

Я кое-как поднялась на трясущихся ногах. Они горели и подкашивались.

— Меня… меня толкнули в спину! — оправдывалась я, пытаясь вытереть грязь с лица.

Он холодно посмотрел на меня сквозь стекло, его голос не выражал ничего, кроме равнодушия.

—Меня это не интересует.

Ноги подкосились сами собой, и я в изнеможении рухнула на грубую деревянную скамью. На мгновение мир поплыл перед глазами, а в ушах зазвенело. Но передышка длилась меньше секунды.

— Тебе кто-то разрешал сидеть, новобранец? — тут же возмутился он. Я вздрогнула и подскочила на ноги, как ошпаренная. Мучитель стоял рядом со мной. — Раз бегать — не твой конёк, найдём другое применение. Присядь на корточки и двигайся вдоль периметра.

Горло сжалось от невысказанных ругательств. Я бросила взгляд на группу мужчин из другого отделения, которые спокойно сидели на скамье в тени, переводили дух и даже перебрасывались словами.

— Но остальные… — я прошептала, указывая на них дрожащим подбородком.

— Я что-то неясно сказал, номер сто шесть?— оборвал мои слова он.

Это было унизительно. Я присела и заставила себя двигаться, перебирая ногами в этом жалком, утином приседе.

— Ты посмотри на неё! — мимо пробежало то самое отделение «избранных» из столовой. Их здоровенные, вспотевшие фигуры казались воплощением мощи. Они указывали на меня пальцами и ржали, как табун лошадей. Их смех бесил.

Впереди всех бежал парень с чёрными, как смоль, волосами, высокий и поджарый. Он был единственным, кто даже не повернул головы в мою сторону, его взгляд был устремлён куда-то вдаль. Форма сидела на нём идеально, даже узковата на мощных плечах, подчёркивая каждую мышцу. Я не успела разглядеть его номер.

6. Командир

Туман, густой и ядовитый, обволакивал всё вокруг, превращая путь к казармам в подобие кошмарного путешествия по загробному миру. Я шла, медленно, следом за Келеном. Сегодня его сгорбленная спина распрямилась, движения наполнились необычной собранностью. Кажется, он наконец начал осознавать простую истину этого места: слабость здесь — верная смерть.

Чуть поодаль, окружённый парой таких же тупоголовых бугаев, шёл лысый. Он то и дело бросал на меня косые взгляды, и на его лице играла неприкрытая гадкая ухмылка. Чёрт. Мне это совершенно не нравилось.

У входа в нашу казарму, напротив таблички с номером «10», застыла высокая фигура. Поначалу я решила, что это кто-то из другого отделения, но форма была иной: чёрные плотные штаны с накладными карманами и такая же чёрная куртка, с ремешками. Парень стоял, слегка отклонившись назад, скрестив руки на груди. Его стрижка была необычной — волосы короче по вискам, а сверху совершенно белые пряди беспорядочно падали на лоб. Такой неестественно белый цвет волос я видела впервые. Даже в густом тумане я разглядела тёмные завитки татуировок, которые выглядывали из-под воротника куртки и покрывали шею. Узоры напоминали древние агрессивные руны, словно начертанные самой тьмой.

— Надеюсь, вы успели как следует размяться на утренней пробежке, — прокричал он. Голос был грубым, уверенным и пропитанным ядовитым самодовольством.

Меня будто ледяной водой облили. Стоп... Это что, был наш главный? Я ожидала увидеть сурового, грубого мужчину лет сорока, с лицом, изборожденным шрамами и вечной строгостью во взгляде. А перед нами стоял парень, которому вряд ли было больше двадцати семи. С приятными, даже утонченными чертами лица, аккуратным ртом и высокими скулами. Внешне — вполне симпатичный. Но этот наглый, высокомерный взгляд свысока и ядовитая усмешка, что играла на его губах, делали его отвратительным. И он до сих пор бесил меня за ту унизительную ходьбу на корточках.

— Я вижу, вы устали, — он усмехнулся, ехидно. — Но мне, как бы это сказать... плевать. Легко здесь не будет. Привыкайте. И не ждите от меня никаких поблажек.— его взгляд, скользя по шеренге, намеренно задержался на мне. — После первой тренировки вы наконец-то удостоились чести узнать, как ко мне обращаться. Называйте меня командиром.

«Придурок», — ядовито прокрутила я в голове, сжимая кулаки. Второй раз наступать на те же грабли я не собиралась.

— Итак, на дополнительную тренировку идут... Сто пять, сто шесть и сто девять, — его палец будто бы невзначай указал на нас. — Остальные могут насладиться часовым отдыхом.

Услышав свой номер, я невольно издала короткий, сдавленный звук — нечто среднее между вздохом и стоном. И в этот самый момент, будто поджидая, он снова уставился на меня.

— Какие-то проблемы, номер сто шесть? — его брови язвительно поползли вверх.

— Нет! — нервно бросила я, заставляя себя смотреть прямо перед собой. Мы это уже проходили.

— Тогда чего стоим? Живо за мной! — он резко развернулся, и его тень потащила нас за собой в сторону новых мучений.

Мы снова брели к плацу — я и двое парней, такие же несчастные, как и я. Номер сто пять, тщедушный блондин, еле волочил ноги, а сто девять был чуть крепче, но в его глазах читался страх и жуткая усталость. Мы были козлами отпущения, наглядным примером для остальных.

Боже, только не бег. Какой смысл в этом издевательстве? Я должна была стать сильнее от того, что меня ломают? Какой в этом смысл?

— Сто пять и сто девять, — его голос был ровным, без единой эмоции, — легкий бег. Не останавливаться. Сто шесть — за мной.

Я удивлённо взглянула на него, пытаясь найти в его каменном лице хоть какой-то намёк. Сердце упало куда-то в пятки, отдаваясь глухим стуком в висках. Куда? Зачем? Это из-за того вздоха? Или я просто ходячая заноза в его заднице, от которой он решил тихо избавиться?

Страх, холодный и липкий, сковал ноги. Он не удостоил меня объяснением, просто резко развернулся и зашагал прочь от плаца, в сторону тёмных, унылых силуэтов подсобных построек. Я, поколебавшись мгновение, сжала кулаки и заковыляла следом, чувствуя, как в спину мне буквально впиваются парни. Обернувшись, я увидела, как эти двое перешёптываются, и на их лицах расползаются гадкие, понимающие ухмылки. Животные. Что они себе представили?

И тут эта же гнилая мысль, как червь, проникла и в мою голову. Я — единственная девушка в его отделении. А он ведёт меня в глухую, нелюдимую часть академии. Остановившись как вкопанная, я почувствовала, как волосы на руках встают дыбом. Что-то тёмное и мерзкое, от чего свело желудок, зашевелилось внутри.

Командир, пройдя несколько шагов вперёд, резко обернулся. Его брови поползли вверх от удивления или раздражения.

— Сто шесть, — недовольство так и сквозило от него. — ты отказываешься выполнять приказ своего командира?

Я уставилась на свои ботинки. Кожа на них была протерта до дыр, швы разошлись, и из-под подошвы торчала грязь. После сегодняшнего бега они выглядели ещё хуже. Я старалась абстрагироваться от него, намеренно игнорируя его вопросы.

Этот самодовольный придурок медленно, почти бесшумно двинулся в мою сторону. До меня донёсся запах дорого табака.

— Куда вы ведёте меня? — выдохнула я, собрав всю свою волю в кулак. Я подняла голову как можно выше, чтобы встретиться с ним взглядом.

Серо-зелёные глаза командира, цвета зелёной яшмы, вспыхнули холодным, нехорошим огоньком.

— Тебе кто-то разрешал задавать вопросы? — если бы словом можно было ударить, я бы уже давно была в отключке.

Прежде чем я успела что-то ответить, его рука в чёрной кожаной перчатке молнией впилась в ворот моей куртки. Он не просто схватил — он рванул меня за собой так резко, что я едва устояла на ногах. Мои стоптанные подошвы заскребли по гравию, пока он, не глядя, тащил меня к тёмному проёму в стене подсобки. Он был полон такой несокрушимой силы, что на мгновение меня охватил ужас.

Я на своей шкуре ощутила всю его мощь. Он почти нёс меня, и в его движениях не было ни усилия, ни напряжения. Тягаться с ним было бы не просто бесполезно — это было бы самоубийственно.

7. Избранный

— То есть... ни одна другая девушка не проходит военную подготовку? — мой голос предательски дрогнул, а сердце забилось чаще. Утренние наблюдения, которые я списывала на туман и суматоху, теперь обрели зловещий смысл. Я не просто не видела других девушек — их здесь вообще не было.

— Нет. Ты уникальна, — произнёс он с явной иронией. — Как гвоздь в сапоге. Я, конечно, пытался добиться твоего перевода. Решил, что произошла какая-то ошибка. Но главнокомандующий... лично отклонил мою просьбу. Сказал, чтобы я работал с тем, что мне дали.

Ледяная волна пробежала по спине, заставляя замереть. Лично отклонил. Но почему? Что я такого сделала? За что меня отправили именно сюда?

— Я доброволец, — выпалила я, хватаясь за единственное объяснение, которое приходило в голову. — Может, причина в этом?

При этих словах его лицо выразило искреннее удивление. Он выпрямился во весь рост, скрестив руки на груди. В его позе появилось внезапное напряжение, плечи напряглись, а мышцы на руках обозначились рельефнее.

— Ты... кто?— его вопрос прозвучал резко, почти с нервозностью, будто он не мог поверить в услышанное.

— Доброволец, — повторила я, не понимая его реакции.

— Хочешь сказать, что по собственному желанию оказалась в этом аду? — в его прищуренных глазах вспыхнули острые, почти яростные искры. Тёмные зрачки расширились, придавая взгляду хищное, угрожающее выражение.

— Тогда всё понятно, — продолжил он, чеканя каждое слово. — Вызвалась вместо кого-то, да? Прикрыла собой какого-то труса?

Его губы искривились в саркастической усмешке, обнажив ряд идеально белых зубов.

Я молча поднялась со стула, сжав челюсти до хруста. После его слов о «трусе» внутри меня закипела такая ярость, что затмила даже страх. Как он смел? Бросать такие слова, не зная ровным счётом ничего! Каждая клеточка моего тела наполнилась гневом, руки непроизвольно сжались в кулаки.

— Не смей так говорить! — сорвалось с моих губ. Голос дрожал от едва сдерживаемого гнева. — Никакой он не трус!

И тогда он двинулся.

Это было не просто движение — это было мгновенное слияние с тенью. Только что он стоял напротив, а в следующее мгновение грубые пальцы в плотной перчатке уже впивались в мой подбородок с такой силой, что, казалось, вот-вот затрещат кости. Я не успела даже моргнуть — настолько стремительным было его движение.

Его скорость была сверхъестественной, пугающей, почти нереальной. О богиня, да он же из того самого элитного подразделения, куда берут только тех, кто уже перестал быть обычным человеком! Тех, о ком ходят зловещие легенды, тех, кто обладает силой, превосходящей человеческое понимание.

Ледяной ком страха сдавил горло стальными тисками, лишив меня возможности дышать. Воздух словно застыл в лёгких, а кровь отхлынула от лица. В его глазах, глубоких и непроницаемых, читалась такая мощь, такая пугающая сила, что я замерла, словно мышка перед лисом. Каждую клеточку моего существа парализовало от ужаса — я не могла ни пошевелиться, ни издать хоть звук.

Его пальцы, сильные и безжалостные, впивались в мою кожу, оставляя болезненные следы. Я не смогла сдержать шипение от острой боли, пронзившей тело. Мышцы непроизвольно напряглись, пытаясь отстраниться, но его хватка была крепкой.

— Кажется, ты забыла, с кем говоришь, девочка, — его голос прозвучал тихо, почти шёпотом, но в нём звенела такая сила, что у меня подкосились ноги. Серо-зелёные глаза вспыхнули изнутри, становясь светлее и бездоннее. В их глубине затаилось что-то древнее и опасное, отчего по коже побежали мурашки, а волосы на затылке встали дыбом. — Понравилось ночевать на улице?

— Нет, — выдохнула я, и собственный голос прозвучал так жалко и испуганно, что я возненавидела себя ещё сильнее.

— Тогда скажи мне «спасибо» за лечение и свали отсюда. — Его пальцы всё ещё сжимали мой подбородок, заставляя смотреть в его глаза — холодные, как утренний иней, и такие же безжалостные.

Я попыталась вырваться, но он не ослаблял хватку, выражая спокойное, хищное ожидание. Он знал, что я сломлюсь.

— Спасибо, — зло произнесла я, и мои собственные слова обожгли горло.

Пальцы командира разжались. Я отпрянула, и ноги сами понесли меня к выходу, к щели дневного света, казавшейся спасением. Я выскочила за дверь, не желая больше оставаться с этим чудовищем рядом.

Я нервно провела пальцами по коже подбородка, пытаясь стереть жгучее воспоминание его прикосновения, но оно въелось глубже, чем синяк.

С этого дня я поняла: нужно держаться от него подальше. Стать тенью, пылью, невидимкой. Да чем угодно, лишь бы никогда не оставаться с ним наедине! Этот парень был не просто командиром. Он был одним из тех, на кого ядовитый туман подействовал иначе. Не сгноил заживо, как моего отца, не подточил изнутри, как брата. Нет. Он вдохнул в него нечто хищное, чужеродное, что пряталось под маской человеческого тела.

Их называли «Избранными». Щитом империи и её последней надеждой. Говорили, они могут голыми руками останавливать чудовищ, их сила — это дар, порождённый той же бездной, что породила и саму угрозу. Но, глядя в его глаза, я понимала: дар и проклятие — две стороны одной медали. И если туман безжалостно отнял жизнь у моего отца, то ему он подарил силу, от которой стыла кровь в жилах.

Я медленно возвращалась на плац, парни, из моего отделения, развалились на скамье с видом хозяев положения, даже не думая приступать к бегу. Блондин, увидев меня, показал отвратительный, неприличный жест, потирая большой палец о ладонь. Его тупое лицо расплылось в ухмылке. Я зло фыркнула и плюхнулась на лавку поодаль, чувствуя, как жар стыда и гнева разливается по щекам. Какой смысл что-то им доказывать? Их убогие умы видели лишь то, что хотели видеть.

— Может, и со мной сходишь, ущербная? — бросил блондин, похабно подмигнув. От этого слова меня передёрнуло, будто от прикосновения чего-то склизкого. Ущербная...

Я стиснула зубы, впиваясь взглядом в землю, и попыталась игнорировать его. Сквозь силу. Внутри всё рвалось наружу — хотелось броситься на него, врезать по его самодовольной роже, пусть даже мои худые руки не смогли бы причинить ему настоящего вреда. Но я сжалась в комок. Нельзя. Никакого внимания. Никаких скандалов. Иначе, после ночи в казарме, можно не проснуться.

8. Драка

Блаженная пустота сна накрыла меня с головой. Жёсткие доски под тонким матрасом, отсутствие подушки — всё это растворилось в бездонной усталости. Тело, доведённое до предела, наконец-то отключилось, и ничто больше не имело значения.

Пока в мою спину не впились тысяча ледяных игл.

Я резко подскочила на койке, содрогаясь от шока. Холодная вода залилась за шиворот, промокшая одежда липла к коже, а с волос струились ледяные ручейки. Сознание металось в тумане, не в силах понять, где я. Пока взгляд не наткнулся на злорадную рожу лысого. Он стоял над моей кроватью, с пустым ведром в руках, и его тупое лицо расплылось в ухмылке.

— Умойся, ущербная. От тебя за версту воняет потом и гнилью, — сипло прошипел он.

Что-то во мне надломилось с тихим хрустом. Не страх, не унижение — слепая, всепоглощающая ярость, застившая глаза кровавой пеленой. Тишина и покорность? Нет. В этом аду тебя съедят заживо, если не показать клыки!

Я молниеносно поднялась на ноги и с рывком прыгнула на него, повалив с ног. Он грохнулся на спину с глухим проклятьем, опешив от такой реакции. Он по всей видимости ждал от меня слёз, покорности.

Пока этот урод приходил в себя, я со всей дури врезала ему кулаком в лицо. Удар пришёлся точно в переносицу — хруст кости отдался в костяшках пальцев коротким, влажным щелчком.

Из его ноздрей хлынула тёмная струя крови, растекаясь по щекам и губам. Но его чёрные, пустые глаза не выразили боли — лишь дикий, хищный блеск. Ему словно понравилось.

Ответный удар последовал мгновенно. Он швырнул меня с себя, я ударилась спиной о чужую койку и, пытаясь отползти, поняла: бой только начинается. И пощады не будет.

— Все видели, что это она первая напала? — поднявшись на ноги, он широко раскинул руки, апеллируя к толпе. Его голос был громким, уверенным, как у зазывалы на представлении.

Казарма ответила гулким рёвом одобрения. Он победно ухмыльнулся, обнажив зубы, испачканные кровью, стекавшей с носа. Его улыбка была кровавой и безумной. Он медленно двинулся в мою сторону, и каждый его шаг отдавался в тишине, наступившей после общего крика.

Долго думать было некогда. Я подскочила на ноги, сжав кулаки так, что ногти впились в ладони. Я была готова драться. Да, наши весовые категории были несопоставимы — он был высоким и жилистым, а я — щуплой девчонкой. Но в его худобе была змеиная гибкость, а в моей — отчаяние загнанного зверька. Это могло сыграть мне на руку, если только он не вырубит меня одним ударом.

— Ох, вы только посмотрите! — он фальшиво рассмеялся, и его глаза, словно у голодной акулы, блестели мокро и неприятно. На его гимнастерке я наконец разглядела номер: сто два. — Она собирается со мной драться. Ну давай, попробуй. Я тебя одной левой размажу по полу.

Он встал в уродливую, но устойчивую стойку, сжав кулаки с привычной практичностью человека, который делал это не раз.

Выбора не было. Отступить, струсить — значило подписать себе приговор на каждую последующую ночь. Проиграть было не так страшно, как сбежать. Пусть он изобьёт меня до полусмерти, пусть моё лицо превратится в кровавое месиво — но я хотя бы попытаюсь дать сдачи.

Я бросилась вперёд, пытаясь использовать свой малый рост: пригнулась, нырнула под его замах и с разворота ударила в солнечное сплетение. Удар был слабым, как щелчок по броне. Он лишь фыркнул, и его локоть, точный и жёсткий, пришелся мне по затылку.

В глазах взорвалась белая вспышка, мир поплыл и зазвенел. Я потеряла ориентацию, едва устояв на ногах. Но инстинкт заставил меня отпрянуть — как раз в тот момент, когда его кулак со свистом рассек воздух на том месте, где секунду назад была моя голова.

И тогда он пошёл в настоящую атаку. Его длинная нога с силой, не оставляющей шанса на спасение, взметнулась вверх и впечаталась мне в грудь. Воздух с хрипом вырвался из легких, и я отлетела на несколько метров, ударившись спиной о ножки чьей-то койки. Адская, разрывающая боль сковала грудную клетку. Чёрт, я не могла вдохнуть. Мир поплыл перед глазами, а в желудке поднялась тошнотворная волна.

Я лежала в проходе между кроватями, беспомощная, как раздавленный жук. Он не дал мне и секунды, навалившись сверху всем весом. Его кулаки, твердые как булыжники, принялись размеренно, с мерзким хрустом, долбить по моим рёбрам. Я закричала — нечеловеческий, животный вопль, вырвавшийся помимо воли. Боль была настолько всепоглощающей, что стирала всё остальное.

— Пой, пташка! Пой! — его голос сипел у самого уха, слюна брызгала мне в лицо. — Мне нравятся твои крики!

Он был в исступлении, безумен, и каждый удар приходился в одно и то же место, углубляя агонию. Я пыталась прикрыться руками, но это было жалко и бесполезно, словно травинка пытается остановить падающий камень. Во рту появился солоноватый, металлический привкус крови.

— Прекрати! Хватит! Ты убьешь её! — чей-то отчаянный крик прорвался сквозь гул в ушах.

Внезапно тяжесть с моих ног исчезла. Я еле поднялась на локтях, чтобы увидеть, как Рыжик, с лицом, искаженным яростью, вцепился в Сто второго сзади. Его локоть мертвой хваткой сдавил шею обидчика, другая рука усилила хватку. Его ноги обвились вокруг ног противника, не давая тому сбросить себя. Лицо Сто второго сначала побагровело, глаза вылезли из орбит, полные дикого ужаса и непонимания. Он беспомощно пытался хватать ртом воздух, а потом его взгляд закатился, и тело обмякло.

Рыжик с отвращением отшвырнул его от себя. Безжизненное тело дёрнулось в нескольких конвульсиях — неприятное, пугающее зрелище. Но через пару секунд грудь Сто второго слабо задышала. Жив. Но побеждён.

Рыжик тяжело дышал, поднимаясь на ноги. В казарме повисла гробовая тишина. Все смотрели на него не с насмешкой, а с леденящим ужасом. Никто не ожидал такого от тихони.

Он быстро подошёл и протянул мне руку. Я взяла её, но острая, пронзительная боль в рёбрах заставила меня согнуться пополам и закашляться.

— Покажи, что он сделал, — его голос дрогнул, и руки, такие холодные, потянулись к застежке моей гимнастерки, пытаясь приподнять мокрую ткань.

9. Бризмы

Мы нестройной толпой двинулись к столбу. Листок с распорядком теперь был нашим новым законом. Совсем скоро нас ждали «теоретические занятия». Слово «учить» звучало здесь кощунственно. Для чего вдалбливать знания в головы тех, кого растерзают в первом же бою?

Я осторожно обхватила себя за плечи, стараясь не дышать слишком глубоко. Боль в рёбрах была тупой, навязчивой, как зубная, и не собиралась утихать. Рыжик стоял рядом, и его молчаливое сочувствие давило почти так же сильно, как и взгляд лысого. Тот ошивался в стороне со своей сворой, и то и дело бросал на нас злые взгляды. Это было хуже всего. Из-за моей глупой вспыльчивости Келен теперь был мишенью. Зачем я тогда пнула этого урода? Маленький, ничтожный акт неповиновения, который мог стоить нам обоим жизни.

— Тебе нужно в лазарет, — тихо, не привлекая внимание командира, проговорил рыжик, не отрывая взгляда от расписания.

— Лучше подумай о том, что нам делать дальше, — отмахнулась я, с трудом поворачивая голову в сторону Лысого и его прихвостней. — Они это просто так не оставят.

Реальная проблема была не в сломанных рёбрах, а в том, что тень мести уже накрыла нас, и от неё было не спрятаться.

— Я справлюсь с ними, — самоуверенно заявил Рыжик. Я бы расхохоталась ему в лицо, если бы каждый смешок не отзывался в боку болью.

— Серьёзно? — прошипела я, сжимая зубы. — Хорошо, одного ты взял врасплох. Но что ты будешь делать против трёх? Они не станут нападать на тебя по очереди. Они просто забьют тебя, как щенка.

Он отвел взгляд, и в этом мгновенном движении я увидела всё — тот же всепоглощающий страх, что грыз и меня. Но за ним упрямо тлела искра какого-то мальчишеского героизма. И неожиданно на меня накатила волна вины — тяжёлой, удушающей. Рыжик чем-то напоминал мне брата — этот же слишком упрямый взгляд, готовый скорее сломаться, чем согнуться.

— Придумаю что-нибудь, — пробормотал он, уже не глядя на меня.

— Нет, — мой голос прозвучал строже. Я взяла его за руку — не для утешения, а как знак договоренности. — Мы теперь в одной лодке. Я не позволю тебе одному разбираться с этим.

Келен слабо кивнул, и его плечи расслабились.

Десятое отделение неспешно отправилось на занятия. Несмотря на боль, гнев и усталость, внутри меня шевельнулся крошечный огонёк любопытства: чему же нас собираются учить? Не тратя времени на раздумья, я последовала за своим отделением. Возможно, физически я была слабее многих в этом аду, но знания — это тоже оружие. Теория могла стать моим щитом и мечом, раскрыть секреты чудовищ, превративших нашу жизнь в кошмар.

Мы шли по узкой каменной дорожке, извивающейся между мрачных казарм. Впереди, словно призрак в молочной пелене, вырисовывалось главное учебное здание. Трёхэтажное, сложенное из серого, безликого бетона, оно нагоняло тоску своими квадратными маленькими окнами. Здание казалось не творением человеческих рук, а порождением самой этой ядовитой мглы.

Внутри нас встретило обширное, холодное фойе с голыми стенами. За одним из столов сидела женщина в строгой, серой форме. Огромные, толстые стёкла очков невероятно увеличивали её глаза, делая их похожими на два медяка. Она молча указала длинным пальцем на лестницу.

— Десятое отделение занимается с Первым и Четвёртым. Второй этаж, аудитория семь,— её голос прозвучал тихо и безжизненно, будто она сама была частью этих бетонных стен.

Как оказалось, у каждого отделения был свой путь, своя учебная программа. Мы были не просто стадом — мы были пронумерованными деталями в огромном и бездушном механизме, который методично перемалывал одних, чтобы шестерёнки других продолжали вращаться.

Тесная аудитория была забита до отказа — казалось, ещё немного, и стены начнут трещать под напором людских тел. Два других отделения уже успели занять все лучшие места, оставив нам лишь задние ряды. И, конечно же, первым отделением оказались те самые самоуверенные парни, с которыми нам уже «посчастливилось» встретиться в столовой и плестись в хвосте во время изнурительной пробежки на плацу.

Они сидели с идеально прямыми спинами, их плечи казались неестественно широкими, а взгляды — тяжёлыми и оценивающими. Они смотрели на нас не просто свысока. Их взгляды были лишены даже презрения — в них читалось холодное, безразличное отторжение, словно мы были не людьми, а случайным мусором, занесённым в их чистые, отлаженные ряды.

Мы расселись за грубыми деревянными партами, как послушные школьники на первом уроке. Я положила ладони на холодную поверхность парты, стараясь не горбиться и не показывать насколько мне больно. Келен устроился рядом, его поза была такой же скованной как и моя.

Я машинально поправила растрепавшийся хвост на затылке и с раздражением закатала рукава, которые с противным шуршанием тут же сползли вниз, скрывая кисти рук. С этой формой нужно было что-то решать — раздобыть ножницы и обрезать этот мешковатый хлам, пока я в нём не запуталась и не свернула себе шею на очередной пробежке. В этих бесформенных одеждах я чувствовала себя не просто уродливо, а нелепо, как ребенок, наряженный в одежду не по размеру.

Рыжик рядом нервно водил пальцами по краю парты, сжимаясь под тяжестью чужого внимания.

Мой взгляд упёрся в того, кто сидел во главе Первого отделения. На его груди красовалась вышитая цифра один. Так вот он, первый из новобранцев. Он не общался с соседями, его лицо было каменной маской полного безразличия. Он и правда считал себя лучше всего этого. Выше, сильнее, умнее. И на его надменном, отстранённом лице это читалось без слов.

И в этот момент он поднял взгляд неожиданно встречаясь с моим. Чёрт. Я мысленно выругала себя за неосторожность. Его тёмные, почти бездонные глаза на мгновение расширились от лёгкого, безмолвного удивления. Да, увидеть девушку в этом месте было сюрпризом.

— Эй, а эта девчонка-то что здесь забыла? — сиплый голос одного из первого отделения прозвучал как вызов, разорвав тишину.

Я инстинктивно сцепила пальцы под партой, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Ещё одной драки, ещё одного унижения мне сейчас пережить было не под силу.

10. Слабый защитник

Серый свет, пробивавшийся сквозь запылённые окна, казалось, впитывал в себя все звуки, оставляя после лекции гулкую, тревожную тишину. Нам вручили краткие справочники — тонкие учебники, от которых веяло холодом официальных отчётов о смерти. Известных видов Бризм было не больше двадцати, но эта цифра обманывала. С каждым днём их становилось больше. Майор Вейн рассказывал, что они эволюционируют, приспосабливаются к нашему климату, а некоторые... некоторые и вовсе научились принимать человеческую форму. От одной этой мысли по коже бежали ледяные мурашки. Мерзкие твари.

— Ты чего застыла? — Голос «Солнышка» вырвал меня из мрачных раздумий. Он прислонился к стене рядом, и я вздрогнула, едва не выронив справочник. Обложка с размытым силуэтом чего-то многоного и клыкастого ужасно улыбалась.

— Да так, засмотрелась, — пробормотала я, с силой закрывая книгу. — Боюсь, после прочтения не смогу уснуть. Хотя, исходя из нашей ситуации, бессонная ночь — не самое страшное.

— Всё будет хорошо, — прошептал он, и в его глазах заплясал озорной огонёк. — Я кое-что раздобыл, пока ты слушала майора.

Он ловко приподнял край гимнастёрки, и на мгновение я увидела не просто худое тело в белой майке. За ремнём, аккуратно заткнутая, пряталась заточка — настоящая, с коротким лезвием, отполированным до зеркального блеска.

— Где ты её взял? — я резко запахнула его форму, озираясь по сторонам. Сердце заколотилось где-то в горле.

— Стащил у одного парня из четвёртого отделения, того, что сидел неподалёку, — ухмыльнулся он, словно совершил не детскую шалость, а геройский поступок.

Я грубо ткнула его кулаком в плечо и тут же застонала, схватившись за бок. Боль в рёбрах вспыхнула ослепительной звездой.

— С ума сошёл? Мало нам врагов в своём отделении, ты решил завести ещё и из четвертого? — прошипела я, подхватив его под локоть и потащив к выходу. Он не сопротивлялся, его глупая улыбка не сходила с лица.

— Да откуда он узнает? — бодро ответил он.

— Ладно, забудем, — я притормозила, переводя дух. Боль отступала, сменяясь холодной язвительностью. — Но тебе хватит смелости? Всадить её кому-нибудь в глотку? Продрать кожу, чтобы брызнула кровь? Запачкать свои чистенькие ручки?

Он нахмурился, и улыбка наконец сползла с его лица. В его взгляде промелькнуло что-то твёрдое, чего я раньше не замечала.

— Если ты намекаешь, чтобы я отдал её тебе, — он высвободил руку и посмотрел на меня прямо, — то не дождешься.

— Ого, ну просто гроза десятого отделения, — я фыркнула, и в голосе прозвучала обида, которую сама не могла объяснить. — Смотри не поранься, Солнышко.

На самом деле, я и сама сомневалась, что смогла бы совершить нечто такое. Стоило лишь представить остекленевший взгляд Сто второго, тёплую кровь, бьющую из его горла... Меня отшатнуло от этой мысли с такой силой, что подступила тошнота. Да, он урод, но смерть... Это уже слишком.

— Я просто припугну их, ясно? — Келен посмотрел на меня с неожиданной серьёзностью. — Чтобы знали, что у меня есть чем ответить. Только и всего.

— Хороший план, — я не смогла сдержать сарказма. — Главное, чтобы он не обернулся против тебя же.

Он был как большой ребёнок — высокий, но ещё не огрубевший, не познавший мир во всей его жестокости. В его ореховых глазах не было той привычной грязи и отчаянности, что была у меня. Он всё ещё верил в людей.

Тем временем наше отделение, словно по невидимому сигналу, двинулось в сторону, противоположную нашей казарме.

— Куда они все пошли? —растерянно спросила я.

— Хотят избежать давки после ужина и сходить в общую душевную сейчас. Я тоже пошёл, — бросил он через плечо и почти побежал, догоняя остальных.

— А мне как быть? — крикнула ему вдогонку, но он лишь беспомощно пожал плечами, скрываясь за спинами других.

Вопрос о мытье встал передо мной во всей своей неудобной остроте. Я не могу пойти с ними. Это... немыслимо. Нужно найти командира, выяснить, где и когда моются девушки с кухни, и попробовать присоединиться к ним.

Но сейчас единственное, чего я хотела по-настоящему, — это рухнуть на койку и не двигаться, чтобы тупая боль в рёбрах хоть ненадолго отступила. Решение отложить ужин и душ пришло само собой. Я медленно поплелась обратно к казарме.

Тишина в казарме была гнетущей, неестественной. Ни единого голоса, ни скрипа койки — лишь густой, влажный воздух, вязкий, как болотная жижа. Внутри царила та же мёртвая пустота. Даже наш вездесущий командир отсутствовал.

Словно тень, я добралась до своей койки и медленно, со стоном, опустилась на сырую, холодную ткань. Матрас не просох, от него тянуло затхлостью и плесенью. Сон настиг меня мгновенно и безжалостно. Тяжёлый, беспамятный, без сновидений.

Его прервал резкий звук — тяжёлый сапог, грубо шаркнувший по бетонному полу прямо у моего лица. Я вздрогнула и распахнула глаза. Передо мной стояли лишь чьи-то ноги в грязной, потрёпанной форме.

— Чего ты впрягаешься за эту дрянь? — сиплый голос сто второго прорезал тишину. — Сам видел, она первая бросилась. Я прощу тебе ту подлянку со спины, если сейчас же свалишь.

Я с трудом приподнялась на локтях. Рыжик стоял перед моей койкой, закрывая меня собой. В его вытянутой руке блестела та самая заточка, остриё было направлено в сторону лысого.

— Видишь это? — голос Келена дрожал, но не от страха, а от ярости. — Ещё шаг, и оно будет торчать из твоего горла.

— Кишка у тебя тонка, молокосос, — огрызнулся сто второй.

В этот момент дверь с грохотом распахнулась, впустив в казарму ледяной ветер и нашего командира. Он замер на пороге, его белые волосы, слегка растрепанные , казалось, светились в полумраке. Он не кричал. Он просто вошёл, и пространство вокруг него сжалось, наполнившись тихим, хищным гневом.

Движением, слишком быстрым для глаза, он оказался между ними. Рука в чёрной перчатке мелькнула в воздухе.

Два коротких, звонких звука прозвучали почти одновременно. Сто второй крякнул, непроизвольно схватившись за затылок. Келен ахнул, выронив заточку, которая со звоном отскочила под мою койку.

11. Камни

Даже когда последние голоса смолкли, уступив место тяжёлому, храпящему дыханию множества тел, я не могла заставить себя сомкнуть глаза. Позволить себе уснуть, зная, что опасность может подкрасться в любой миг, было непростительной слабостью. Я лежала, уставившись в закопчённый потолок, и слушала, как боль в боку сливается с ритмом моего собственного страха.

И потому, когда из репродукторов снова взвыла сирена, разрывая предрассветную тишину, я уже была на ногах. Не выспавшаяся, не отдохнувшая, но собранная. Я устало наблюдала, как парни сползают с коек и начинают механически переодеваться. И тут до меня дошло. Они надевали не ту же грязную робу, а новую, чёрную, плотную форму.

Стоп. Чёрную форму?

Взгляд метнулся к прикроватным тумбочкам. И я наконец увидела то, что упустила вчера в суматохе и боли. На каждой из них аккуратно лежали свёрнутые комплекты той же чёрной формы, а рядом — зубная паста, мыло, бритва. Элементарные средства гигиены, которые казались здесь неслыханной роскошью.

— Откуда это у вас? — мой голос прозвучал хрипло, когда я повернулась к мужчине, который, как выяснилось, и впрямь был номером сто четыре.

Он, не глядя на меня, застёгивал куртку.

— А, вчера после ужина отправили всех получить, —бросил он через плечо. — Если не поторопишься, так и будешь в этом хламье ходить до самого экзамена.

Пока я боролась за выживание, мир здесь продолжал жить по своим правилам. И я снова отставала. Горечь подступила к горлу, острая и знакомая.

Когда я поравнялась со строем, вливаясь в этот людской поток, из-за спины донеслись сдавленные смешки. Они резанули по нервам острее, чем утренний холод.

— Фу, что так воняет. Эй, ущербная, тебе не мешало бы помыться, — сиплый голос прозвучал прямо над ухом, и чьё-то тело грубо толкнуло меня в плечо.

Я не дрогнула, не обернулась. Просто вжала голову в плечи и стиснула зубы, чувствуя, как от толчка по рёбрам расходится горячая волна боли. Молчи. Молчи. Их двое. Я одна. И эта проклятая боль не даёт мне даже дышать полной грудью, не то что дать отпор.

На улице, окутанной предрассветной мглой, нас не ждал командир. По идее, сейчас должна была начаться утренняя пробежка. Что он сделает со мной, если я не явлюсь? Выбросит на растерзание Бризмам? Прикончит как балласт?

И ещё одна мысль грызла изнутри, острее боли, — Рыжика нигде не было видно. Он так и не вернулся после того, как его забрали вчера. Если честно, я тихо сходила с ума от беспокойства. Глупое, иррациональное чувство, но за этот время он стал единственной точкой опоры в этом аду.

Поэтому я шла. Преодолевая унижение и страх, я брела вместе со всеми, в надежде в толпе разглядеть его медные волосы и узнать, что с ним случилось.

Подходя к плацу, где меня ждала очередная адская пробежка, я ощутила странное затишье. Никто еще не бежал. Воздух, густой от тумана, был неподвижен, и в этой мертвой тишине не слышалось ни тяжелого дыхания, ни топота ног.

И тогда я увидела ее — медную шевелюру, которая пробивалась сквозь молочную пелену, как ржавчина сквозь гнилой металл. Рыжик.

— Что они интересно такого натворили, — пробормотал кто-то в толпе передо мной. — Ну, Айз, конечно, в своем репертуаре. Нас бы просто избили, а этот... заставил делать монотонную работу.

Я грубо оттолкнула пару парней, протискиваясь вперед. В ответ получила недовольные ворчания и колючие взгляды, впивающиеся в спину.

Картина на плацу прояснилась. Двое — Келен и Сто второй — занимались изнурительной, бессмысленной работой. Они выкапывали из земли крупные, неровные камни и, сгибаясь под тяжестью, относили их к забору, складывая в растущую груду. Я непроизвольно прикоснулась к щеке, к тому месту, где кожа была разодрана о точно такой же камень. Там, у забора, уже лежали сотни таких серых булыжников. Оба парня двигались как тени, их лица были залиты потом и выражали полное истощение.

А в стороне, непринужденно оперевшись о столб, стоял наш командир. Он пускал в небо тонкие струйки дыма, и на его лице, освещенном тусклым рассветом, играла едва заметная, но безошибочно читаемая улыбка. Он выглядел весьма довольным собой. Это было наказание, куда более изощренное, чем простое избиение.

Одно лишь слабое утешение теплилось в груди — «Солнышко» был цел. Его не избили в кровь, не сломали. Просто заставили перетаскивать камни. Еда и сон восстановят силы, может, даже подкачают его жилистые руки. Взгляд сам потянулся к командиру. Айз. Да, это имя идеально ложилось на него — короткое, холодное, острое, как лезвие. Он стоял, безразличный и собранный, и вдруг наклонил голову, сканируя толпу. Его взгляд, будто ощупью, скользнул по лицам и... остановился на мне. Может, мерещилось. Расстояние, туман... Но по спине пробежал ледяной, точечный озноб, будто кто-то провел по коже остриём ножа.

— Номер сто, сто два — закончили.

Его голос, резкий и безразличный, разрезал утреннюю тишину. Он швырнул окурок в ржавую железную бочку, где тот с шипением погас.

— Десятое отделение! — его голос, резкий и властный, вонзился в утреннюю тишину, заставив вздрогнуть даже воздух. Мы все разом напряглись, будто марионетки, почувствовавшие рывок нитей. — В строй! Начинаем утреннюю разминку. Сегодня вы покажете, на что годится весь ваш вчерашний пыл. Надеюсь, хоть кто-то из вас умеет драться, иначе перед Бризмами вам просто нечего делать!

Его слова повисли в сыром воздухе, смешавшись с туманом. Вокруг другие отделения всё ещё стояли в нестройных кучках, ожидая своих командиров. Наш же дьявол в обличье человека с самого рассвета был на ногах, бодр и готов снова терзать нас, словно это доставляло ему удовольствие.

Когда парни рванули с места, я честно попыталась. Но первый же рывок отозвался в боку белой, обжигающей вспышкой. Боль, тупая и навязчивая, сжала грудную клетку стальными тисками. Я стиснула зубы до хруста и продолжила бежать, но ноги были ватными, а каждый вдох обжигал лёгкие. Предательские слёзы выступили на глазах, смешиваясь с потом и туманом, и я с яростью смахнула их тыльной стороной ладони.

12. Единичка

Я снова плелась в хвосте, превратившись в призрака на краю этого адского карнавала. Другие отделения, подтянутые своими командирами, уже влились в общий поток, и я была лишь пятном на их фоне. Я окончательно сдалась и просто шла, ожидая окрика. Но его не было. Командир будто не замечал меня, словно списал со счетов — ещё одна бракованная деталь, не стоящая внимания.

— Эй, маленькая.

Голос за спиной прозвучал неожиданно знакомо — низкий, без хрипоты и злобы. Звучало лучше, чем «ущербная», но всё равно резало слух своей снисходительностью. Я обернулась.

Передо мной был Единичка, тот самый из Первого отделения. Единственный, кто из их отделения, не смотрел на меня как на мусор. Его чёрная спортивная форма с ремешками облегала мощное тело, подчеркивая каждую мышцу. Я невольно отметила его слегка смуглую кожу и... неестественную гладкость лица. Чёрт, неужели всем, кроме меня, выдали бритвы?

— Что? — буркнула я, чувствуя, как усталость сменяется настороженностью.

— Не хочешь прогуляться вечером перед отбоем? — он лукаво улыбнулся, его тёмные глаза изучали моё лицо с неприкрытым интересом.

— Если ты собираешься прикончить меня за казармой, вставай в очередь, — отрезала я, стараясь скрыть внезапную дрожь в коленях.

Его улыбка мгновенно исчезла.

— Тебе кто-то угрожает?— он замедлил шаг, подстраиваясь под мой жалкий темп, и в его голосе прозвучала не насмешка, а странная серьёзность.

— Тебе-то какое дело? — я сжалась внутри. Мысль о «покровительстве» снова всплыла, ядовитая и заманчивая. Он был идеальным кандидатом — сильный, из крутого отделения. Но мысль о цене заставляла кровь стынуть.

— Я могу помочь, если ты хорошенько попросишь, — он снова улыбнулся, обнажив идеально ровные белые зубы. В его взгляде читался намёк, от которого стало тошно.

— Номер сто шесть, сядь на лавку. Ты только мешаешься под ногами, — ледяной голос командира прозвучал как спасение.

Но Единичка не отступал. Прежде чем я успела уйти, его пальцы с силой сомкнулись на моём запястье.

— Так что? Прогуляемся?— его настойчивость была опасной.

С одной стороны, это внимание было губительным. С другой... с ним можно было договориться. Он был выше и сильнее Даоса, его угроза могла бы сработать.

— Я подумаю. Обсудим это в столовой,— я вырвала руку из его хватки, стараясь, чтобы голос не дрогнул, и, не оглядываясь, побрела к скамейке, чувствуя на спине его пристальный взгляд.

Я опустилась на скамью, стараясь держаться на почтительном расстоянии от командира. Он стоял неподвижно. Командир был жуток. Слишком идеален, слишком отточен, словно живая машина для убийств. Его кожа отливала нездоровой бледностью, а светлые глаза, казалось, видели всё и сразу. От него веяло чем-то нечеловеческим.

— Разрешите задать вопрос? — робко проговорила я, надеясь, что показная покорность смягчит его.

— Теперь меня решила доставать разговорами? — отозвался он, не поворачивая головы. Голос был ровным, но в самом уголке его губ я уловила крошечный, едва заметный отголосок улыбки. Ого. У этого ледяного истукана бывало хорошее настроение.

— Нет! И я никого не доставала, — слегка обидевшись, возразила я. — Может, только Рыжика немножко... Но Единичка сам меня доставал.

— Спрашивай уже, — сухо бросил он, всё так же следя за бегущим отделением.

Я сделала глубокий вдох, чувствуя, как щёки начинают гореть.

— Мне бы... знаете, я ведь не могу ходить в общую душевую с парнями. Могу ли я сходить в душ после отбоя или присоединиться к другим девушкам?— слова вылетели путаной скороговоркой.

Его брови медленно поползли вверх. Наконец он повернулся ко мне, скрестив руки на груди. На его лице мелькнула насмешка.

— С чего ты решила, что меня должны волновать твои гигиенические проблемы? — иронично произнёс он. — Может, мне вообще встать на караул, пока ты моешься?

— А это идея! Спасибо! — воскликнула я, и в голове тут же сложился план. Я возьму с собой «Солнышко», пусть постоит на стреме. Он ведь не бросит друга в беде. И почему я сама до этого не додумалась.

Командир лишь сжал губы в тонкую, неодобрительную полоску. Ни слова не говоря, он развернулся и снова уставился на плац, всем видом показывая, что разговор окончен.

Сегодня командир не был столь "снисходителен", как мне ранее показалось. То мимолётное подобие настроения, испарилось без следа, не оставив и тени на его каменном лице. Оно никак не повлияло на нашу участь — лишь подчеркнуло её безысходность.

Я недолго просидела на лавке, наблюдая, как несчастные из моего отделения метались по плацу. Затем последовал новый приказ: «Принять упор лёжа! Отжиматься!» И всё это — прямо на сырой, холодной земле, впитавшей вчерашний дождь, туман и отбросы. Те, кто не справлялся, должны были с глухим стуком упасть лицом в грязь.

Мои пальцы медленно утонули в вязкой, ледяной жиже. Холод пронизывал тонкую, нелепую форму, цеплялся за кости. Я поняла — не могу. В моём состоянии, это было физически невозможно. Перед самым лицом я видела лишь начищенные до зеркального блеска берцы командира.

— Раз! — его голос, холодный и чёткий, разрезал воздух.

Все вокруг, сдавленно кряхтя, опустились к земле. Я же так и осталась стоять на коленях, уперевшись руками в грязь, отчаянно пытаясь собрать волю в кулак. Рыжик пыхтел рядом, его спина выгибалась в немом усилии, но он отжимался. Глупая гордость за него шевельнулась в груди.

Собрав остатки сил, я попыталась последовать его примеру. Но едва я попробовала согнуть локти, в боку вспыхнула такая адская боль, что я с жалким, сдавленным стоном рухнула вниз. Грязь встретила лицо холодным, противным поцелуем.

— Ох, чёрт... — прошептала я, зарывшись лбом в землю.

Командир склонился надо мной, его тень накрыла меня целиком, словно пятно позора. Голос прозвучал прямо над моей головой, холодный и безразличный.

— Жалкое зрелище.

Я лежала в грязи, и каждое слово его било сильнее, чем это позорное падение.

13. Идеален

Мне пришлось останавливать незнакомых парней, ловить на себе их недружелюбные взгляды и пробиваться сквозь стену равнодушия, но я всё же выудила информацию. «Склад старого образца», — бросил кто-то, указывая в сторону низкого, приземистого здания из потемневшего от сырости бетона, больше похожего на бункер.

Внутри пахло пылью и затхлостью. Из-за решётчатого окошка на меня уставилась старая женщина с лицом, испещрённым глубокими морщинами. Она медленно, с нескрываемым недовольством, окинула меня взглядом, будто оценивая бракованный товар.

— Самый маленький размер, — сипло проскрипела она, роясь за прилавком. — Остался ещё с прошлого привоза. Радуйся.

Она швырнула в окно свёрток и небольшой пакетик с гигиеническими принадлежностями. Я поспешно развернула свёрток. Внутри оказалась новая чёрная форма с характерным запахом крахмала. Берцы немного великоваты, но это не огорчало — они всё равно были в тысячу раз лучше моих старых, едва держащихся на ходу сапог и смотрелись куда более солидно.

На улице становилось всё холоднее, а моя старая форма, пропитанная потом и грязью, не защищала от пронизывающего ветра. Прежде чем отправиться в казарму, я подбежала к уличной мойке. С особым усердием почистила зубы и наконец-то почувствовала себя лучше.

Прижав к груди свёрток с новой одеждой, я направилась к казарме. Впервые за долгое время я испытывала что-то похожее на предвкушение. Пусть этот «подарок» не согреет душу, но он давал пусть крошечную, но такую важную иллюзию нового начала.

— Номер сто шесть.

Голос за спиной, холодный и отточенный, впился в меня стальными тисками. Я замерла на месте, будто вкопанная, затем медленно развернулась. Передо мной стоял командир, и на его лице застыла маска ледяного недовольства. В памяти тут же всплыло унижение: грязь, прилипшая на лицо, и его безразличный взгляд сверху.

— Я уже получила форму, — поспешно сообщила я, поднимая свёрток, словно он мог меня защитить.

Он проигнорировал мои слова.

— Тренировки слишком непосильны для тебя?— спросил он, на лице мелькнуло раздражение.

— Нет, просто мне нездоровится, — солгала я, чувствуя, как предательская боль в рёбрах пульсирует в такт учащённому сердцебиению. — Обещаю, в следующий раз выложусь лучше.

Мой ответ, видимо, не удовлетворил его. В воздухе повисла напряжённая пауза.

— Переоденься. Я буду ждать тебя здесь, —прозвучал его низкий, не терпящий возражений голос.

Сердце упало. Только не наказание, прошу. Но, не проронив ни слова, я развернулась и скрылась за дверью казармы. Скинув старую одежду, я натянула новую, чёрную форму. Верх был свободным, не стеснял движений, а низ облегал худые ноги, но не сковывал их. Ткань была грубой, но чистой. Я почувствовала не просто одетое тело, а нечто, отдалённо напоминающее снаряжение. Жаль, не было зеркала, чтобы увидеть, как это выглядит со стороны.

Когда я вышла, командир всё так же стоял на своём месте, неподвижный, как памятник.

— Подойди, —скомандовал он.

Я сделала неуверенный шаг вперёд, стараясь держать спину прямо, несмотря на боль.
И вдруг его пальцы в грубых перчатках впились в куртку и резко дёрнули ткань вверх,обнажая живот и сине-багровые пятна на рёбрах.

— Что вы...— вырвалось у меня, и я инстинктивно вцепилась в край куртки, пытаясь прикрыться.

— Кто это сделал? — его голос прозвучал злее. Мне показалось, его глаза вспыхнули холодным светом, а черты лица заострились, словно у хищника. Кажется он был в ярости.

— Не имеет значения! Отпустите! — рыкнула я, глядя на него с вызовом. Страх перед ним внезапно ушёл на второй план.

— Пойдем.

Его рука, словно стальная ловушка, сомкнулась на моем запястье. Я едва успевала переставлять ноги, почти бегом следуя за его широкой спиной, которая заслоняла весь мир. Его шаги были быстрыми и решительными, мои же — спотыкающимися и полными ужаса.

— Отпусти меня! Пусти! — мой голос сорвался на отчаянный вопль. Я пыталась вырваться, но его хватка лишь усилилась, и боль от сжатых пальцев добавилась к ноющей боли в ребрах. Мимо проплывали другие новобранцы. Их взгляды, полные любопытства и страха, скользили по нам, но никто не смел сделать и шага в нашу сторону. Мы снова двигались к тому самому складскому помещению.

Когда он завел меня внутрь и отпустил мою руку, дверь с грохотом захлопнулась, и щелчок защелки прозвучал громче выстрела, наглухо отсекая меня от внешнего мира.

Он развернулся ко мне, его фигура казалась еще массивнее в тесном пространстве.

— Снимай куртку.

Я отпрянула к стене, вжимаясь в холодный бетон. Весь мой пыл, вся дерзость мгновенно испарились, сменясь леденящим душу страхом.

— Пожалуйста, не надо... — мой голос дрожал, став тонким и жалким. — Извините за дерзость. Я не хотела выводить вас из себя.

Я снова перешла на «вы», инстинктивно пытаясь восстановить хоть какую-то дистанцию, напомнить ему о субординации, о том, что он командир, а я — всего лишь никчемный новобранец. Но на его лице не было ни капли снисхождения.

Перед глазами поплыл мутный, отвратительный кадр. Поздний вечер в таверне, я осталась за маму. Грубые пальцы, впившиеся в бедро, нагло ползущие под тонкую ткань юбки. Тяжелое дыхание с перегаром, такое густое, что им, казалось, можно было подавиться, оно въедалось в поры, в кожу. Громкий, зловещий щелчок ремня. И тупая, всесокрушающая сила, что развернула и пригвоздила меня к липкой от грязи и пива стене, придавив своим телом так, что кости затрещали.

Я судорожно сглотнула, пытаясь отогнать проклятые воспоминания, впившиеся в подкорку, как клещи. Но это было невозможно. Слишком похоже. Та же темнота, та же ловушка из четырех стен, сильный мужчина, от которого не было спасения. Тогда меня спас случай — ворвавшийся хозяин. Здесь же за дверью стояла лишь безразличная, воющая пустота академии.

Мир поплыл. Руки затряслись с такой силой, что я сжала их в кулаки, пытаясь унять предательскую дрожь. Но остановить слезы было невозможно — они текли по щекам горячими, солеными ручьями, смешиваясь с моим отчаянием. Я не хотела быть слабой, но страх, старый и знакомый, сковывал сильнее любой стали.