Портрет без лица

1.Григорий

Григорий стоял у чердачного окна уродливой многоэтажки. Архитектор превзошёл самого себя и нахлобучил на высотку полноценную мансарду. Здание выглядело, как поганка-переросток. Но мужчине, смотревшему с высоты на бесконечное море огоньков ночного города, оно нравилось.

Григорий любил высоту, но на жизнь в пентхаузе денег не было. У него, вообще, редко водились деньги. Чаще всего он взламывал чердачные двери, и пока его не обнаруживали, жил среди воздуховодов и другого инженерного оборудования.

Однажды ночью, кружась по задворкам города, он наткнулся на чудо архитектуры. Дверь, ведущая на чердак, была не заперта, и Григорий посчитал это хорошим знаком. Помещение оказалось полноценной мансардой с достаточно высокими потолками, нормальными окнами и даже санузлом. Внутри валялся строительный хлам, но обычных для подкрышных мест коммуникаций не было, видно, их пустили где-то отдельно, а мансарда по плану предназначалась для иных целей, может быть какой-нибудь мастерской или квартирки.

Но, что самое удивительное, квартиры на трёх нижних этажах, как по заказу, пустовали. Григорий той же ночью в оном убедился, обследуя прилегающую территорию будущего жилья. Следующим вечером он перенёс в мансарду рюкзак и большую потрёпанную сумку – весь его скарб. Это место стало убежищем, где он не боялся быть самим собой и мечтал о будущем.

Мужчина тряхнул головой и отвернулся от окна: хватит мечтать, пора поразмяться. Холодная усмешка коснулась губ и неожиданно переросла в гримасу отвращения: с чем он столкнётся сегодня? В лес, пожалуй, не сунется, хотя это и самое простое для него решение.

Пригородный лес скуден на живность. Зайцы, куницы, лисы, ежи да мыши, не беря в расчёт птиц. Птиц он не любил, ежей, мышей и лис тоже. Да и его чуют издалека, прячутся. В последний раз удалось подшибить зайца, но вкус... Григорий скривился и передёрнулся, вспомнив шкурку со специфическим запахом снега, мёрзлой земли, подгнившего сена и чего-то животного: мерзко питаться зверьём. Пожалуй, сегодня он понаблюдает за трассой.

Лента широкой дороги отделяла человеческие постройки от лесного раздолья. Днём и ночью по ней неслись фуры и легковушки, играя друг с другом в догонялки и обгонялки. Бывало, водители переоценивали возможности машин, и тогда случались столкновения. Чаще они обходились помятым металлом и отборной бранью с последующими разборками.

Это Григорию было не интересно. Его привлекали настоящие аварии с исковерканными драндулетами и пострадавшими. Точнее, до техники ему дела не было, а вот жертвы не оставляли равнодушным. И он старался первым увидеть это знаменательное событие, первым добраться до жертвы и поймать последний выдох, до того, как там появятся суетящиеся люди.

***

Девушку отшвырнуло в придорожную канаву с редким кустарником и только-только поднимающимися среди прошлогоднего сухостоя зелёными травинками. Какая удача. Григорий аккуратно опустился на колени рядом с изломанным телом. Девушка лежала на боку, неестественно вывернув голову. Растрёпанные волосы частично закрывали лицо и успели пропитаться кровью.

Воздух был начинён смрадом от горелой резины, бензина, нагретого металла, но среди этой вони мужчины коснулся едва уловимый аромат влажной земли, молодой зелени и сладкий, одуряюще прекрасный, будоражащий и манящий запах свежей крови. Человеческой крови.

Григория затрясло от предвкушения. Звуки, посторонние запахи отошли на второй план, а его и девушку завернула в кокон замедляющая время тишина. Он, упираясь ладонями в землю, наклонился и медленно, смакуя, провёл языком по тёмной струйке, стёкшей со скулы на тонкую шею. Замер. Жертва была ещё жива. Несомненно. В крови не было пока и намёка на угасание.

В мужчине резко вспыхнул подавляющее сознание голод. Да, сейчас, немедленно. Вот оно, чего он так долго хотел, но не мог себе позволить - живая. И не его вина будет, если она умрёт, всё равно с такими травмами обречена. Так почему бы не воспользоваться?

Обычно он не ошибался и овладевал телами, пусть мгновение назад, но утратившими искру жизни, но в этот раз чутьё почему-то подвело. И это просто подарок судьбы.

Глаза Григория полыхнули красным, ноздри длинного с горбинкой носа затрепетали, губы приоткрылись от вожделения. Наконец-то. Трясущимися грязными руками он убрал с бледного лица слипшиеся пряди, заправил их за маленькое ушко, расстегнул ворот куртки и, осторожно придавая телу девушки удобное для себя положение, сладострастно, как истомившийся любовник, припал к оголённой шее.

В этот миг мир исчез, остались только он, она и хищное влечение, заполнившее его, казалось, до краёв. Но на закраине сознания, пока каждая клеточка его сущности ликовала от возможности удовлетворить желание – жажду жизни, - разгоралась буря. В голове пронеслась паническая мысль: «Что я делаю?»

Григорий мучительно захрипел: нет, он дал себе слово, если сейчас уступит тёмной стороне, то навсегда потеряет себя. Лоб покрылся испариной, внутри разгоралась настоящая битва: одна его часть клокотала от ярости и вопила, что это шанс обрести настоящую силу, другая молила остановиться. Пусть он уже не человек, но помнит, что это такое и не позволит себе калечить ещё теплящуюся жизнь

Дрожа всем телом, мужчина с огромным усилием отстранялся от девушки, не отрывая взгляда от красных потёков, продолжающих струиться по её шее. Разум не отпускала неистовая потребность. Словно под гипнозом, он вновь склонился и слизал всю выступившую кровь. Невозможно оставить этот нектар жизни засыхать и превращаться в корку. Всё же Григорий оставался пленником своей природы и отрицать её не мог. Пока не мог.

Неожиданно совсем рядом раздались взволнованные крики людей. И Григорий отпрянул от тела. Ведя внутреннюю борьбу, он забыл о бдительности и чуть не пропустил момент, когда девушку обнаружили. К ней спешила помощь. Надо срочно скрываться. И как назло, он потратил почти всю энергию на изводящее противостояние с самим собой. Теперь скорость будет минимальной. Лишь бы его не заметили.

2.Ева

- Евни-и-ка-а, - протянул Артур, ухмыляясь, - ты проиграла.

Я, вставая с мата, чуть зубами от злости не заскрипела: а то я не знаю, а этот ещё и добил - назвал полным именем. Ненавижу своё имя - Евника. Сколько обидных прозвищ наслушалась: и Евника – заика, и Евника – гнилика. А один придурок в восьмом классе так, вообще, имя с гаремом связал. Теперь прошу всех называть меня Евой. Друзья, конечно, понимают и сочувствуют, стараясь не наступать на больную мозоль, но этот Артурчик – та ещё язва.

Друзья у меня байкеры, но не такие, которые шало гоняют, выпучив глаза, ради скорости и ветра. Мои друзья – технари. Им мотоцикл интересен, как объект исследования, усовершенствования и творчества. На наших сборищах происходят такие физико-математические дебаты, которые ни одному конструкторскому бюро не снились.

Я среди них подхожу под поговорку «нафига козе баян». Байка у меня нет и никогда не будет. Я его ужасно боюсь. Меня наши решили как-то поближе познакомить с техникой и покатали, так – на детской скорости, можно сказать, вокруг песочницы. Я с перепугу вцепилась в Пашку - водилу - намертво, меня еле от него потом отодрали, и глаза слезились несколько дней, и руки тряслись так, что карандаш выпадал.

Я с детства рисую. После окончания школы решила поступать в наш институт искусств. Не прошла по конкурсу. Зато меня взяли в педуниверситет на худграф. Учителем рисования, я работать не очень-то хотела, но всё же был шанс стать профессиональным художником.

Как-то в универе организовали технический фестиваль и приобщили к мероприятию все факультеты. Наш, само собой, отвечал за оформление. Меня, тогда третьекурсницу, назначили ответственной за сохранность выставочной экспозиции. На выставку художественных работ мало кто заглядывал, и я скучала, глядя в окно.

Неожиданно за спиной раздался громкий разговор, я обернулась и обнаружила пятерых парней, увлечённо обсуждающих мои рисунки. Да-да, они стояли напротив моих работ с иллюстрациями несущихся байкеров на своих «конях» и эскизов эмблем и татуировок соответствующей темы. Парни оживлённо спорили о функциональности и предпочтениях в моделях «коней» и о том, что означает некоторая символика.

Мне самой нравились эти рисунки, я сумела передать красоту мощных байков в скорости и движении. Линии были агрессивными, палитра насыщенной. Вот я и подошла, скромно сообщив, что они имеют честь лицезреть автора заинтересовавших их работ.

Так мы познакомились. Меня попросили создать уникальный дизайн для их мотоциклов. Я согласилась. В гараже-мастерской мне понравилось. Я с удовольствием слушала разговоры, наблюдала за процессом, рисовала и как-то незаметно стала частью компании.

Артур прибился к нам недавно. Ему кто-то посоветовал обратиться к нашим мастерам за советом, но, получив рекомендации, он продолжил приходить. Крупный широкоплечий мужчина с бритой головой в неизменной чёрной бандане с черепами и густой ухоженной бородой был типичным представителем байкерской братии. Он откровенно насмехался над всеми, кто не разделял его точку зрения и презрительно кидал: «Ну да, в офисе штаны не испачкаешь». И подтрунивал надо мной.

- Ева, ты не понимаешь, - доказывал он, и от его темпераментной жестикуляции на кожаной куртке бренькали цепи, - мотоцикл – это крылья, это свобода на двух колёсах. А ты прячешься за страхами и стереотипами и не хочешь попробовать новое.

На слова Пашки, что надо с пониманием относиться к страхам, и не все обязаны чувствовать эйфорию от езды на мотоцикле, лишь пренебрежительно махал рукой и криво ухмылялся.

У нас было ещё одно место, кроме гаража, где все собирались на передышку и обмен впечатлениями во время «выгула коней». Я подъезжала к парку аттракционов на автобусе и ждала друзей чуть в стороне от остановки, на парковке.

Зимой они выезжали редко, за исключением Артура. Ему похоже не мешал ни холод, ни снег. А сейчас, когда солнышко вовсю пригрело, все решили выйти из зимней спячки и устроить вечерний совместный пробег.

Первым на стоянку прибыл Артур и, сняв шлем, широко улыбнулся:

- Что может быть лучше движения и ветра в лицо.

Он нежно похлопал байк, будто тот был живым.

- Что, Ева, не надумала перестать бояться?

- Так, Артур, - я, моментально раздражаясь от его навязчивости, постаралась взять себя в руки и придать голосу безразличие и строгость, - эта тема не обсуждается. Мы все знаем, что я предпочитаю скорость и ветер изображать на бумаге.

Артур будто и не слышал меня:

- Ева, ну чего ты боишься? Упасть? Так не упадёшь, если со мной будешь. Я просто не позволю, даже если захочешь. Кроме того, я тебе дам самый надёжный шлем, и повезу так, будто ты на карусельке на аттракционе. Я просто хочу, чтоб ты избавилась от страха. Вон на том быке, - мужчина кивнул в сторону открытых ворот парка, где посередине круглой площадки, застеленной матами, крутился, поднимался на дыбы, взбрыкивал и раскачивался механический бык, - гораздо сложнее и опаснее держаться, чем на байке.

Я покосилась на быка и буркнула:

- Там всего восемь секунд продержаться. Ты меня тоже восемь секунд катать будешь?

Артур расхохотался:

- Ева, мой мотоцикл – ягнёночек по сравнению с ним.

- Телёнок, - задумчиво бросила я, разглядывая аттракцион «Родео». Почему-то мне казалось, что смогу удержаться на быке, а те, кто падают просто не понимают, что главное вовремя менять положение тела – балансировать, так сказать, держать равновесие.

- Ась? – не сообразил Артур, что я имела ввиду.

Когда подъехали остальные, я, сама не понимая как, уже подвязалась на спор. Если удержусь на быке хотя бы половину времени, то Артур тоже идёт на «Родео», если падаю, то он катает меня пятнадцать минут. Я упала.

- Ева, - протянул Пашка, внимательно глядя на меня, когда я, потирая ушибленную руку, вышла за ограду аттракциона, - иногда стоит не выполнить условия спора, если он был сгоряча. Главное – твоё ощущения комфорта. Нельзя насиловать свои чувства.

3. Григорий

Тело на полу напоминало мраморную статую: бескровное, застывшее безжизненной маской лицо, покоящиеся на груди, словно окаменелые, руки с синеватыми ногтями. Если бы кто-то заглянул в мансарду новостройки в этот момент, он мог бы подумать, что перед ним — мертвец: бездыханное тело, отсвечивающее белизной, сквозь тонкую пелену тени от стены, укрывающую словно невесомое одеяло.

Но если бы отчаянный наблюдатель задержался подольше, то увидел, что лежащий на паркете мужчина вдруг пошевелился и медленно открыл глаза. Кто и зачем постелил здесь изысканное напольное покрытие Григорию было совсем не интересно, и вставать он не спешил вовсе не потому, что осознавал роскошь, на которой лежит. Ему одинаково всё равно где лежать.

Григория уже давно не беспокоили холод или жара, мягкость и жёсткость, красота и беспорядок. Его сон напоминал состояние транса, в котором он накапливал силы для следующего дня мучительной борьбы. Разум медленно пробуждался, и с ним — ощущение пустоты и голода.

Голод в его теле был не просто физическим ощущением — он превращался в болезненную навязчивую идею, которая манила каждую клетку его тела. Григорий чувствовал голод, как холодное пламя внутри, которое обжигало и вымораживало одновременно, разламывая его существо и унося в бездну остатки тепла, чувств, эмоций. Каждая ночь, когда он боролся с собой, казалась ему битвой за душу: оставить свою человеческую сторону или уступить тёмной сущности.

Транс позволял забыться. Подниматься, чтобы вновь удерживать себя на грани между двумя мирами, искать способы обмануть или заглушить обретённую природу, придумывать признаки жизни внутри себя, сопротивляться – это становилось всё сложнее и требовало всё больших усилий. И что-то внутри сочувственно нашёптывало, что рано или поздно, но придётся покориться, так стоит ли терзать себя?

Но и в спасительном забытье Григорий не мог остаться надолго, опасаясь, что его нечаянно обнаружат и похоронят. Это лишь отстрочит его пробуждение, и каким он встанет после длительного голодания, и будет ли помнить себя – однажды уже такое было и лучше не рисковать.

Мучимый внутренним раздраем после пробуждения мужчина не сразу обратил внимание на нечто странное – в тишине мансарды слышались неясные шорохи и скрип. Кто-то проник в его убежище и сейчас возился в углу за креслом, которое Григорий притащил с помойки. Колченогий и замызганный журнальный столик подобрал там же.

Вообще, он удивлялся, насколько люди сейчас легко выкидывали ещё годные к употреблению вещи. Благодаря этому он постоянно обновлял свой гардероб и выглядел вполне современно. С обувью только было посложнее – приходилось осматривать полгорода, чтобы найти целую пару нужного размера.

Григорий напрягся – кто проник в его пространство, чем это обернётся? Проблем не хотелось, не хотелось и искать новое убежище: здесь он обжился, его кресло и столик создавали подобие домашнего уюта, а большие окна позволяли наблюдать за городом сверху.

Мужчина, не шевелясь скосил глаза в сторону беспокоящих звуков. Зыбкая, словно призрак, небольшая тень была едва заметна в осенних сумерках комнаты. Вот она взвилась над столом и с глухим стуком, совершенно не соответствующим призрачности силуэта, опустилась среди книг и тетрадей.

Этого Григорий допустить не мог. На столе лежало его сокровище – книги, записи, которые он успел спасти из разрушающейся кельи, обнаруженной некогда ими с Майей под склепом. Эти книги – его шанс вновь стать собой.

Неуловимо быстрым движением мужчина поднялся и шагнул к столику. Несмотря на скорость и отсутствие всяких звуков, нечто среди бумаг заметило Григория и, энергично зашуршав бумагами и сдвинув несколько книг, сигануло на пол и забилось в угол под креслом. Через секунду Григорий держал за шкирку и недоумённо разглядывал чёрного кота.

Внутри зашевелилась тревога, и он на всякий случай проверил входную дверь, хотя забывчивостью не страдал и точно знал, что запер её – нет, не ключом, не засовом - способом, почерпнутым из тех самых книг, что сейчас спасал от незваного гостя, болтающегося и жалобно верещащего в его руке. Каждый раз силой своей природы Григорий создавал теневой барьер, наводящий иррациональный ужас на любого, кто оказывался рядом и вызывающий желание немедленно убраться из этого страшного места. Конечно, защита была не долговременной, но на его отдых хватало. Сейчас дверь была приоткрыта.

Григорий задумчиво посмотрел на животное. Кошак почему-то казался более опасным, чем любой другой незваный гость. Мужчине стало не по себе, и, желая встряхнуться и хоть как-то взять ситуацию под контроль, он заговорил. Григорий говорил теперь крайне редко, считая, что любое слово может выдать его. Молчание было защитой от лишних вопросов, неудачных ответов. С непривычки голос огрубел и скрежетал, словно несмазанная телега.

- Значит ты можешь преодолевать барьер? И такой умный, что знаешь, как толкнуть дверь? Интересно. А вот возьму и позавтракаю тобой. Или нет, поужинаю.

Звук собственного голоса помог снизить внутреннее напряжение и ощущение уязвимости. Кот перестал изворачиваться и вперился зелёными глазищами в захватчика. Григорию показалось, что зверь слушал с неподдельным вниманием и понимал речь. И тут его осенило: он оставит этого кота и сделает своим союзником.

Кровь животного вызывала отвращение и была не столь желательна, Григорий пользовался ей редко. Уж лучше подстерегать свежие жертвы аварий, но и это крайний случай, когда сил терпеть не оставалось. Последний раз он потакал своей природе весной. Вид той девушки до сих пор в памяти. Он, вообще, после несчастного случая с Майей, искал способ отказаться от ритуала пополнения энергии от любого теплокровного существа. Верхняя губа мужчины дёрнулась, выражая тоску и омерзение, пришедшие вместе с воспоминанием его пробуждения в келье.

Тогда он впервые почувствовал, насколько тяжело и противоестественно стало его существование. Он не мог забыть ощущение, когда тело неожиданно наполнилось холодом, а в душе проснулся необузданный голод —жгучая потребность питаться чужой жизненной силой. И он, не осознавая, что делает, не устоял под тем напором.