После развода. Ты захочешь вернуться

О настроении

С порога смотрит человек,
Не узнавая дома.
Ее отъезд был как побег.
Везде следы разгрома.Повсюду в комнатах хаос.
Он меры разоренья
Не замечает из-за слез
И приступа мигрени.В ушах с утра какой-то шум.
Он в памяти иль грезит?
И почему ему на ум
Все мысль о море лезет? Когда сквозь иней на окне
Не видно света божья,
Безвыходность тоски вдвойне
С пустыней моря схожа.Она была так дорога
Ему чертой любою,
Как моря близки берега
Всей линией прибоя.Как затопляет камыши
Волненье после шторма,
Ушли на дно его души
Ее черты и формы.В года мытарств, во времена
Немыслимого быта
Она волной судьбы со дна
Была к нему прибита.Среди препятствий без числа,
Опасности минуя,
Волна несла ее, несла
И пригнала вплотную.И вот теперь ее отъезд,
Насильственный, быть может!
Разлука их обоих съест,
Тоска с костями сгложет.И человек глядит кругом:
Она в момент ухода
Все выворотила вверх дном
Из ящиков комода.Он бродит и до темноты
Укладывает в ящик
Раскиданные лоскуты
И выкройки образчик.И, наколовшись об шитье
С не вынутой иголкой,
Внезапно видит всю ее
И плачет втихомолку.

Борис Пастернак "Разлука"; 1953 г.

На заре - Альянс

«Первый снегопад»

Вика

Меня учили твердости. И четкости. Меня учили дисциплине.

Когда мне исполнилось пять лет, мама впервые отвела меня на каток. Я плохо помню многое из того периода, но очень хорошо помню восторг, который испытала, встав впервые на коньки. У меня получилось очень хорошо, и совсем скоро я погрузилась в мир спорта с головой, а этот мир полон труда и обороны. Вы понятия не имеете, сколько боли и слез скрывается за красивым номером на льду в пестрых костюмах. Вам кажется, наверно, как людям неискушенным, что это все просто — и да, в том вся фишка. Катание должно быть похожим на скольжение бабочки с мягкими крыльями, но черт возьми! Это титанический труд. В этом спорте — как и в любом другом, — никуда без твердости, четкости и дисциплины. У меня получалось очень хорошо, поэтому я все знаю об этих трех китах. Я занималась фигурным катанием на профессиональном уровне, ездила на соревнования, занимала призовые места и даже участвовала в Олимпиаде.

Наверно, я по-другому поэтому и не умею. Только через труд ты получишь что-то ценное, но одного труда недостаточно. Нужна твердость, четкость и дисциплина, только…

Сейчас мои настройки дают сбой.

Я завязала со спортом на том уровне, когда однажды на соревнованиях столкнулась с мужчиной. Хотя он, скорее, тогда был мальчишкой. Всего на пару лет меня старше, Максу Смирнову исполнилось всего двадцать три. Он заканчивал бизнес-факультет крутого университета, а оказался на соревнованиях случайно. Его сестра мечтала заниматься фигурным катанием (и занимался им, но скорее на любительском уровне) и потащила его на соревнования. Она меня знала. Она хотела мой автограф, и именно она…когда-то изменила всю мою жизнь.

Я помню ее задорные хвостики с красными бантиками и восторженные глазки. Арине тогда было семь лет. Конечно, я дала ей автограф и сфотографировалась, но на этом все не закончилось. После моего выступления, в числе фанатов пополнилось. И одновременно сократилось…

Максим заметил меня и влюбился. С этого момента все поменялось…

Он долго добивался моего внимания, потом очень красиво ухаживал, а потом я сдала, как сдалась бы каждая женщина. Я вышла за него замуж, когда мне было двадцать лет, и через девять месяцев у нас родилась наша старшая дочь, которую мы назвали Полиной.

Все было как в сказке…

О таких отношениях мечтает каждая. Серьезно! Каждая! Макс занимался своей карьерой, когда Поле исполнилось четыре, я тоже вернулась к своей. Конечно, это больше не были выступления, но я не роптала. Я спокойно закрыла эту дверь, потому что хотела быть со своим ребенком, но понимала: если я вернусь к прежнему режиму, это будет нереально. Я стала тренировать молодых девочек, учить их и готовить к соревнованиям.

Моя жизнь меня полностью устраивала. Наш большой, уютный дом. Наша семья. Наши отношения. Все «наше» было родом из мечты, и пахло как мечта, и вкус имело фантастический.

Все было хорошо, но…

Спустя двадцать с лишним лет я впервые не могу себя контролировать по-настоящему.

Прикрываю глаза и прижимаюсь лбом к холодному стеклу. Внутри меня все вибрирует, ходит ходуном. Последние пару месяцев, я не могу нормально дышать и не понимаю, что происходит. Но чувствую — что-то происходит. Будто кто-то копошится у тебя за спиной, хотя в действительности это происходит внутри тебя. Словно предчувствие неминуемого падения…

Открываю глаза. За окном фонарь, а под его теплыми лучами собираются крупные хлопья снега. Они падают и падают, покрывая белым все вокруг. Это первый снегопад в этом году, и я обычно любила снег, как и зиму в целом, но теперь все изменилось.

Мне кажется, моя жизнь будто бы закончится этой зимой, и все изменится бесповоротно.

Встряхиваю головой и стараюсь взять себя в руки. Дисциплина! Нельзя пускать всякий бред в свои мысли. Это контрпродуктивно и глупо. Это просто какая-то нездоровая паника! Возможно, все дело в возрасте. Мне сорок пять, и, наверно, это действительно так — все дело в возрасте. В нем появляются какие-то странные мысли, рождаются новые страхи. Например, иррациональный ужас, что все твое родом из мечты рухнет…

Я отхожу от окна и опускаюсь на стул перед пустой тарелкой. Уже почти одиннадцать, а Максима все еще нет. Он стал часто задерживаться, и обычно это означает…

Господи! Не думай об этом, что за бред?! Это бред. Такого просто не может быть. Не становись параноидальной бабой в предклимаксном возрасте. За двадцать пять лет ваших отношений Максим ни разу не дал тебе поводов думать о нем плохо — в этом смысле точно. Бывало всякое. Глупые те, кто верят, что отношения всегда будут ровными и спокойными — у нас случалось всякое. Были и кризисы, и ссоры. Однажды мы даже разъезжались. Но никогда. Никогда! Не было поводом думать, что между нами может встать кто-то третий. Наша любовь…она похожа на рай. Такой любви не бывает…и такая любовь не пускает в себя кого-то еще.

Глупости.

Бред.

Я еще раз встряхиваю головой, роняя на плечи свои светлые волосы, а потом смотрю на телефон. Сегодня я в доме одна. Наша младшая дочь Карина, которой исполнилось тринадцать, уехала к сестре с ночевкой. Полина живет в городе, поближе к университету, и завтра они с Кариной идут в кино на какую-то подростковую драму. Кирилл — наш сын, тоже живет в городе. Он только поступил в университет. Когда его окончит — нет, не будет бизнесменом. Он ненавидит числа и папин бизнес. Кирилл хочет стать режиссером. У него талант. Папин бизнес у нас должна будет унаследовать Полина — она его девочка, она проявляет не дюжую хватку.

Я слегка улыбаюсь, когда думаю о наших детях. Они все прекрасные, талантливые и примерные дети. Нас очень повезло. И мы семья. Настоящая семья. Откуда такие мысли? Гнетущие? Откуда весь этот бред?

Точно. Возраст.

Нужно отпускать…

В последнее время мы отдалились с Максимом, но это все работа и заботы. Эти выходные мы проведем вдвоем. Осталось только его дождаться.

«Нам надо поговорить»

Вика

Говорят, фраза «нам надо поговорить» — это одна из самых худших фраз, что ты можешь услышать от любимого человека. Я об этом раньше особо не думала, потому что не думала, что в целом услышу от Макса что-то плохое. Мне казалось, что наши отношения получили какой-то особый оберег от гадости и мерзости, ведь даже продираясь через препоны, мы всегда относились друг к другу бережно.

Сейчас же?

Наверно, я с уверенностью могу сказать, что это не «одна из худших фраз», а худшее, что ты можешь только услышать.

Знаю. Есть варианты сказать что-то и похуже. Очевидно. Столько способов разбить человеческое сердце существует, что их не пересчитать и за сто лет. Но! В этом кроется особая «ловушка» под названием Намнадопоговорить.

Это коктейль.

Это своего рода особо изощренное уничтожение. Медленное, молчаливое, тотальное. Произнеся эту фразу, человек, сказавший ее, подвешивает за душу на ржавых крюках. И ждет, пока ты задыхаешься.

Повисает трагическая пауза. Внутри тебя разворачивается целая война. Надежда на лучшее борется с холодным цинизмом. Сжигаются вера в лучшее, коптя твою душу, оставляя на ней уродливые пузыри боли. Они лопнут непременно, как каждый пузырь от ожога лопается так или иначе, а на его месте останутся шрамы. Но пока этого не произошло, и пока внутри тебя война — ты умираешь и воскресаешь. Ты моментально теряешься в привычных ориентирах, которые уже не имеют значения. Они становятся пустотой, хотя до произнесения древнего заклинания Намнадопоговорить были твоей опорой.

Это заклинание — это Авада Кедавра в мире без магии. Смерть за мгновение, ведь ты никогда не будешь такой, какой была до того, как услышала эти слова. Так что да. В каком-то смысле прежняя "ты" действительно умирает, а новая? Рождается? Я точно могу сказать, что я не похожа на человека, который восстал из пепла.

Мой Максим ударил меня зеленой вспышкой прямо в грудь, уже убил меня. Он начал войну внутри моей души, и хотя там все еще сражается глупая надежда на лучшее, изо всех сил оживляя наше счастье и воспоминания, наполненные бесчисленным числом обещаний о вечности и любви, способной преодолеть все…разум знает, что этого уже не будет.

Ты просто смотришь на него и видишь это — ничего больше не будет…это конец.

Даже голова начинает кружиться от той волны ужаса, которая на меня накатывает. Сродни ледяному душу, она пробирается к самой моей сути, привыкшей полагаться на человека напротив.

А там уже его и нет как будто бы…

Максим сидит на стуле, потирая лоб. Он на меня не смотрит. Хмурится, подбирая слова — и это так мило, да? Смирнов подбирает слова, нежно расчленяя одно смертельное оружие от другого.

Он выбирает! Как бы меня поласковее убить.

Я хватаюсь за край стола и выталкиваю из себя:

- Хватит молчать.

Умоляю. Так еще хуже. Хватит молчать, хватит тянуть. Хватит притворяться, будто бы тебе есть дело…

Он поднимает глаза. В них твой приговор.

Черт, я никогда не думала, что меня приговорят именно эти светло-серые глаза. Они похожи на маяк во тьме, но оказались последним, печальным костром, на котором я сгорю дотла…

- Я приехал не с работы, - слышу и не слышу его голос.

До меня не доходит смысл. Совершенно. Однако под пластом непонимания есть то, чего я не могу скрыть, и то, из-за чего начинаю дрожать еще сильнее. Пальцы трясутся. Они скользят по столешнице.

- А откуда? - отвечаю, но будто бы не я вовсе.

Это действительно так. Я стою на своей кухне, а на самом деле меня здесь нет. Меня будто бы нет в своем собственном теле! Я лишь наблюдатель. Словно смотрю какой-то плохой фильм, в котором так очевидна вся соль и драма…

Но я ее не принимаю.

С надеждой хватаюсь за…надежду на то, что нас это не коснется. Никогда и ни за что…

Мы же другие.

Мы с тобой другие!

Малыш, это же не про нас…

- Я встретил другую женщину, - разбивает мои мысли хрипло, - И сегодня я был у нее.

У меня подгибаются колени. Я падаю на стул, и он пугается. Кажется. Я точно не уверена.

Это действительно похоже на смерть — на мгновение я ничего от боли не чувствую. Словно меня изнутри взрывает и разметает на миллион частей! Что никогда уже не будут одним целым…

Я умираю.

Я думаю, это действительно так.

Все привычное уходит мгновенно, но при этом психика не может этого осознать. И я будто бы болтаюсь в лимбе. Там, где все еще нормально и счастливо, хотя одной ногой стою в аду.

Такое странное ощущение…

Прихожу в себя, когда он сидит передо мной на коленях. Его обеспокоенный, полный участия взгляд вызывает во мне тошноту, а руки? Его руки…они касаются моих, сжимая их. Рядом стоит стакан с водой.

Какое участие.

Убить кого-то и принести ему воду — это так…хах, великодушно.

- Вик? Вик, ты меня слышишь?

Я дергаюсь всем телом в сторону, чтобы быть как можно дальше от него. Максим застывает. Его ладонь, которой он касался моей щеки, все еще висит в воздухе.

- Не трогай меня, - выталкиваю из себя.

Задыхаюсь.

Сухой воздух царапает глотку.

Нет. Стоп. Стоп!

Жмурюсь, стараюсь унять внутри себя землетрясение в десять баллов.

- Что ты сейчас сказал?! Повтори.

- Вик…

- Повтори! - мой голос переходит на пронзительный крик.

По голове сзади бьет осознание. Я все слышала. Я все поняла. Но я малодушно боюсь, поэтому даю ему возможность отступить. Не могу назвать себя слабой. Нет, слабость — это не про меня. Мне кажется, я очень сильный человек, ведь только сильный человек может быть спортсменом, и я говорю сейчас не про физику. Я говорю о том, как складывается твоя душа. Только сильный духом может чего-то добиться без протекции, которой у меня не было. Был только талант, желание и жесткая мама, которая воспитывала меня одна и все сделала для того, чтобы я стала человеком.

Нет. Дело не в слабости и даже не в трусости. Потом я осознаю окончательно, что это было обычное желание выжить. Я так крепко вросла в него, а он в меня за двадцать пять лет. Я выросла с ним. Я ничего, кроме этого и кроме него и нашей жизни, нашего быта, наших планов не знала, что я отчаянно старалась удержать то, в чем была уверена. Чтобы выжить.

«Отчаянный крик сердца, разбивающийся о стену холодного рассудка»

Вика

В спорте нет места чувствам. Чтобы выжить внутри этого мира и добиваться высот, тебе нужно научиться держать все свои эмоции в узде, потому что эмоции — это то, что разрушает. Говорят, что нет ничего важнее любви, и что она может побороть все препятствия, но на самом деле это не так. Любовь — это в первую очередь острейшие чувства, это взрыв эмоций на максимальной амплитуде, и, как следствие, любовь…она не помогает. Она дестабилизирует покруче самых сильных подземных толчков, и там, где нужно просто отключиться и смотреть на вещи бесстрастно, чтобы сделать то, что сделать необходимо, ты…просто разваливаешься.

Я это хорошо знаю.

В моей карьере был момент эмоциональной нестабильности. Тот самый момент, после которого карьера в большом спорте была для меня закрыта. Это был миг, когда необходимо было сделать выбор. От него зависело все. И я сделала, конечно, но я хорошо запомнила, как не могла собраться. Я просто…не могла отключиться, проваливая все элементы подряд. Даже самые простые.

Никаких тебе акселей и тулупов, подруга. Никаких лутцев, флипов или вращений. Все просто рассыпалось, потому что чувства брали вверх. Я хотела домой. К мужу, к своему ребенку, а лед стал…тюрьмой. Конечно, мне так же хорошо запомнился и этот миг, ставший последним мгновением, когда я еще могла называться профессионалом…

Я смотрела на себя в отражение ограничителей. Посреди льда, на коньках, с туго завязанной кичкой. Я смотрела на себя и понимала, что все изменилось навсегда. И да, существовала та самая секунда, которая всегда существует, стоит только задуматься о таком серьезном выборе.

Я жалела?

Да. Мне было жаль оставлять все, чего я могла добиться. Еще сильнее жаль было того, чего я так и не достигла. Я не успела взять золото на Олимпийских играх, и весь мой труд — лишь на одно мгновение! — показался пустой тратой времени и сил. Будто бы если я уйду, он станет пеплом! И мне было жаль бросать то, что я не закончила.

Мне было жаль…

Но щемящую тоску очень просто перекрыть звонким смехом дочери и нежным поцелуем любимого мужчины. Я смотрела себе в глаза и четко понимала, что все это уже бессмысленно, потому что вмешались эмоции. Любовь. А я? Я никогда не буду прежней. Никогда не смогу вернуться в стальные оковы разума, как следствие…я никогда не займу призового места, ведь разум всегда бьет сердце. Он делает тебя сильнее…

Забавно, что спустя двадцать пять лет это происходит снова.

Я смотрю на Макса и понимаю, что сейчас начнется жесть. Мне бы заткнуть свой рот, мне бы ничего не говорить — чтобы выжить! Но обида вырастает до огромных размеров. Разрушительная сила боли подгорает от горького привкуса предательства на кончике языка, которое осталось от признания того, на кого я так много поставила…

Помню еще кое-что. Моя мама. Она была против моего решения. Мы много лет не общались с ней после этого. Из-за того, что я ушла, она назвала меня идиоткой и оборвала связи. Они восстановились лишь после рождения Кирилла, но… даже после этого «восстановились» — это слишком громкое название тому, что теперь есть наши с ней отношения, ведь она не забыла. И я не забыла.

Никто не может забыть слова, сказанные с особой жестокостью. Даже если нет — даже если нет…никто не может вычеркнуть из памяти то, что уже оставило глубокие шрамы на твоей душе.

Мы обе наговорили тогда на очень много шрамов длиной в одну жизнь и глубиною в «досмерти»…

Мама кричала мне:

- Ради мужика ты бросаешь все! Что ты делаешь?! Ты совсем безумна?! Он того не стоит! Он такой же, как все они! Он — предатель, и он обязательно тебя предаст, вот увидишь! Дура!

Я кричала что-то вроде:

- Ты обо всех мужчинах так думаешь! Даже если бы он был святым, ты все равно нашла бы до чего докопаться! Тебе же одни медали нужны, а мое счастье?!

А потом было:

- Какое счастье?! Он просто будет жить, как ему удобно, пока ты! Господи, ты! Наивная идиотка! Потеряешь все, ради чего столько лет трудилась! Думаешь, он оценит?! Да он тебя использует, а потом выкинет, когда станет скучно! Или, может быть, когда ты постареешь и будешь никому не нужна!

- Как тебя выкинул отец?!

Я до сих пор вздрагиваю от выражения ее лица. Когда думаю о том, что сорвалось с моих губ в тот злополучный вечер…мне до сих пор больно.

Отец бросил нас, когда мне было года три. Я его не помню. Мама о нем ничего не говорила. Я знаю лишь то, что он «вышел за сигаретами и пропал». Точка.

Когда-то я злилась на нее — это тоже хорошо отложилось в моей памяти, — за то, что она мне не рассказывает о нем; и в целом. Его имя, как и слово «папа», было в нашем доме под строжайшим запретом. Мама стала холодной, она была как сталь. На это я тоже злилась, как и на скупость ее эмоций, но…теперь я понимаю.

Кажется, я понимаю…

Когда тебе делают так больно, даже если это неправильно, ты по-другому уже никогда не сможешь. Открыть свою душу значит, получить туда потенциальный удар, который легко может стать последним. И ты защищаешься…ты мечтаешь спрятать свою душу за высокую стену, лишь бы сберечь хотя бы частичку и не задохнуться.

Возможно, я буду делать так же. Нет, кажется, я точно буду делать так…но пока…

Я знаю, что сердце всегда проигрывает разуму. Знаю, что сейчас самым безопасным будет заткнуться и молчать, но…не получается. Меня переполняет густая боль, напичканная ножами, а на ощупь похожая на кислоту. Меня разъедает от обиды, от непонимания. В голове мысли суетятся, и я теряю ровную поверхность.

Мой корабль в крене. Вот-вот потонет…и я потону, потому что не могу заткнуться.

- Кто она?!

Максим смотрит на меня с той самой усталостью, но я вижу ее еще одно мгновение. Дальше все скрывается за отрешенностью и холодом его когда-то любимых глаз. Он смотрит на меня сверху вниз, и я знаю — подсознательно, разумом, который сейчас полноценно не функционирует.

«Неугодные»

Вика

После дней, которые я не хочу вспоминать. После дней, наполненных слезами, злостью и болью. После ночей, лишенных сна и абсолютной растерянности, сменяющейся взрывами из дикого, острого желания все-таки что-то сделать, чтобы сломить эту парадигму. Будто ее что-то может сломить…ха, господи! Будто бы может. Глупости, само собой. Рациональная часть меня прекрасно знает, что это все пустое и бессмысленное. Иррациональная только прыгает, изо всех сил стараясь зацепиться за спасательный круг — но это все пустое…

Я взрываюсь и гасну.

А эти выходные — хуже всего, что со мной было. Даже хуже последних, очень тяжелых родов.

Раздается звонок, который вырывает меня из пучины где-то между сном и реальностью. Я разлепляю опухшие веки, тянусь к телефону и тут же замираю. Застреленная. На экране высвечивается имя моего мужа, как пощечина.

Любимый ❤️

Здесь, кажется, неуместно все. И сердечко, которое мне уже не по возрасту. И глупое слово, не имеющее более никакого смысла. Ноль. Пробел и прочерк — до свидания. Пустота…

Я ощущаю внутри очередную волну боли, которая с кривой ухмылкой лижет стены моей души. Обмывает их. Чтобы снести еще одну башню, последние оплоты моей стойкости. В бездну…

Сначала мне совсем не хочется снимать трубку, потому что я знаю, что его голос опять причинит боль. Сейчас это лишь ее отголоски, но когда я его услышу — меня откатит и пнет прямо в грудь. Я не хочу; мне страшно. Любое разумное существо будет изо всех сил отталкиваться от того, что обещает ему скорейшую расплату за беспечность. Человек? Особенно. Но…

Но я знаю, что он звонит не просто так. Не ради того, чтобы узнать, как у меня дела. Он звонит по делу, а это может быть важным.

Я собираю все свою волю в кулак, выдыхаю и киваю. Надо говорить. Придется слушать…

- Да? - отвечаю тихо.

Надеюсь, так не будет слышно дрожь в моем голосе. Гордость (или гордыня?) шепчет мне, что именно это поведение будет правильным поведением. Нельзя унижаться. Когда мне станет легче, так я буду себя сильнее ненавидеть…

- Кхм, здравствуй, Вика.

Хмурюсь. Я стараюсь понять его тон, но из-за волнения все его акценты проходят мимо. Повисает пауза. Густая, как острый кисель, который заливается прямо мне в глотку.

Надо что-то сказать! А я опять не могу. Слабоумие, видимо. Влюбленное слабоумие слабого сердца…надеется…еще на что-то надеется.

- Эм… - протягивает он, - Как твои дела?

Я вспыхиваю. Щеки снаружи становятся пунцовыми — уверена, — а внутри облезают до костей. Злость яркой кометой проносится перед глазами. От его липкой «за-бо-ты» становится тошно. Меня буквально скручивает в бараний рог! И я ненавижу! Так сильно его ненавижу…

За то, что в голосе нет нежности; и за то, что участие его — это всего лишь…ничто. Она ничего не стоит и ничего в себе не несет, кроме подчеркнутой вежливости.

- Давай не будем притворяться, окей? Будто тебе не плевать, - рычу я, - Говори что хотел. Быстро.

- Я не притворяюсь, Вика. Мне действительно…

- Говори, что ты хотел! Или я вешаю трубку!

Повисает очередная пауза. Я стискиваю корпус телефона до боли в пальцах, хмурюсь. Напряжена так, что каждая мышца в теле ноет.

Чего ты хочешь?! Попинать мой труп?! Не дождешься. Я тебе не окажу такой чести, сволочь безбожная.

Максим тяжело вздыхает и кивает — я это вижу так ярко, что на мгновение даже пугаюсь. Наверно, нельзя так любить, да? Нельзя было так погружаться. Нужно было оставить что-то себе, а я все ему отдала, и теперь…даже теперь вижу каждое его четкое движение, как будто он стоит передо мной…

Я все могу предугадать. Все знаю о нем. И так нельзя — нужно было оставить что-то от себя себе. Глупая девочка…

- Я просто хотел тебя предупредить, что Карина пока поживет со мной.

Если мне казалось, что он меня не сможет ранить больше…ха! У меня для вас новости. Он может. И он ранит. Прямо сейчас…

- С чего это вдруг?

- Ты сейчас не в состоянии…быть ей нормальной матерью.

Резко сажусь. Все мое состояние стекает по мне куда-то в глубины души. Потом я о нем вспомню, гарантирую, но это будет потом. Когда я буду наедине с собой? Возможно.

- Кто это решил?

- Я.

- А ты кто, чтобы решать что-то о моем состоянии? Ты врач? Ты…

- Я — твой муж.

- Почти бывший. Или разве не об этом ты мне сообщил пару дней назад?

Смирнов вновь медлит. Я бы увидела в этой паузе надежду, правда. Влюбленной женщине много не нужно, чтобы увидеть эту надежду, но…все это пока не имеет значения. Он покусился на святое — на моих детей! И мне это категорически не нравится.

- Эм…да. Но я был твоим мужем двадцать пять лет…

- Не нужно напомнить при каждом разговоре срок нашего заключения друг с другом.

- Видишь? - горько усмехается он, - Ты не готова ни к разговору, ни к…

- Тот факт, что я не собираюсь разговаривать вежливо с подлым ублюдком, не значит, что я не могу быть матерью, Смирнов. Карина вернется домой.

- Нет.

- Что значит «нет»?! Кто тебя спрашивает?! - я повышаю голос, и он делает то же самое в ответ.

- Я тебе напоминаю, дорогая. Я ее отец, и мне не нужно спрашивать чьего-то разрешения, чтобы им быть!

- Вспомнил?!

- Я никогда об этом не забывал!

- Да ты что. Между ног у шлюхи тоже был от…

- Хватит! - рычит так, что я замираю.

Никогда раньше не слышала его таким, не видела — и не могу представить. Наверно, это даже хорошо с какой-то стороны. Похоже, моя душа не на всю его душу легла, так что, возможно, какой-то кусочек меня все-таки тоже остался нетронутый им, но…это больно. Слышать его злость и понимать, что ты ее причина из-за какой-то другой женщины — это больно. Что ты враг ему теперь из-за…нее…это больно.

Я прикрываю глаза.

Макс шумно выдыхает.

- Не провоцируй меня, я не хочу становиться таким.

«У тебя нет времени на страдания»

Вика

Это гонка на опережение; это марш-бросок. Мне бы хотелось, чтобы здесь было по-другому, иначе. Чтобы хоть раз в жизни я получила послабление, но…увы и ах. Справедливости или банального понимания ждать не приходится. Я четко осознаю, что на страдания времени у меня просто нет; мне его не выделили.

Это гонка на опережение и марш-бросок для роли матери. Мной крутят и вертят, меня буквально шантажируют. Тот факт, что колючие и серьезные условия не прозвучали, не значит, что их нет. Поэтому вот так. Поэтому я снова становлюсь сильной и делаю то, что нужно делать — поглубже запихиваю в себя обиду и боль, киваю своему отражению в зеркале и выхожу из дома.

Снова идет снег. Уже не первый, уже не такой печальный и молчаливый. Это мокрый, гадкий смех, который так и нарочит залезть тебе за шиворот и попасть в лицо, как насмешка судьбы. Ее плевок.

Я сажусь в машину и сдаю назад. Потеснее сжимаю руль, а пока еду — медленно, как можно медленнее… - внутри меня война на износ. Сломанный подспорья. Разрушенные ступени. Мой дом покосился, моя жизнь, как замок из песка, под волной расползается.

Внутри меня стоит пронзительный вой.

Я еду как можно медленнее на встречу, которую никогда себе не представляла. Мне казалось, что может случиться что угодно, но не это. Честно. Я даже не задумывалась, что однажды настанет момент, когда мой любимый мужчина буквально вынудит меня пойти в ресторан на обед со своей новой пассией. Шутка ли? Возможно, но она совсем несмешная. Я — узник своих эмоций, и стук моего сердца потерял былой ровный ритм. Оно стучит с перебоями, а от женщины, какой я была когда-то, ровным счетом ничего не осталось. Нет, я выгляжу хорошо. Даже, можно сказать, свежей. Аккуратная прическа, светлый вязаный костюм. От меня пахнет моими духами, и я действительно красива. Но это лишь обложка — снаружи, как витрина, ведущая в ад. А там внутри я действительно на коленях, и мой тюремщик — это гребаные эмоции, чувства. Это любовь.

Вполне возможно, мама была действительно права, когда говорила, что от любви одни неприятности…

Я ей не сказала. Она звонила мне в среду, как каждую среду до этого. Она спрашивала, как мои дела. Я соврала. Сказала, что все хорошо, но, наверно, она не поверила. Мне так кажется, по крайней мере, потому что мама переспросила снова, перед тем как попрощаться. Она никогда не переспрашивала раньше — да, наверное, почувствовала…Но я опять соврала, и мама это приняла. Думаю, мне было стыдно признаться в том, что она по итогу оказалась права — хотя я признаюсь. Просто хотя бы здесь мне нужно время, пространство для страдания. Побыть в тишине, понять…раз уж в остальном меня этого лишили.

Каждый справляется с травмой так, как справляется.

Да, мне определенно нужно было время и пространство. Я ведь соврала и детям. Смирнов сказал им, что я заболела ветрянкой, поэтому Карина поживет пока с ним в городской квартире, а когда Поля захотела приехать, чтобы навестить и привести мне лекарства, я сослалась на то, что не хочу ее заражать. Вот так...во лжи мы работали единым фронтом. Скорее всего, в последний раз. Может быть, это мне тоже было нужно: хоть где-то ощутить его привычную поддержку. Как бы глупо это ни звучало...

Паркуюсь перед зданием ресторана. Современный, красивый, большой. Напротив, рядом со мной, стоят хорошие машины. Бизнес-класс. Конечно, Смирнов не повел бы свою зазнобу в какую-нибудь закусочную. Я ревностно прикусываю губу и закрываю глаза.

Дыши.

Не знаю, как это возможно, когда все так разрушается…когда ты вот-вот переступишь порог места, где тебя на части порежут. Как дышать?! Как?!

Это кажется невозможным, и тогда на арену выступает присущее мне упрямство, четкость и дисциплина.

Я делаю глубокий вдох, снова сжимаю руль. А потом рывком отстраняюсь и выхожу на улицу. Мне никто не дает поблажек, как и я сама себе не даю шанса на то, чтобы развернуться и уехать отсюда. Даже если очень этого хочу.

Мы говорили с ним вчера. По телефону мы обсудили условия нашего развода, после чего я рыдала несколько часов в подушку. Все, как у всех. Хотя нет. Наверно, бывает хуже. Мой муж все-таки «святой». Он принципиальный. Его намерения сделать меня счастливойбывшейженой — смешны, конечно, но что есть. Хотя бы это есть, и ладно. Наверно.

Он оставляет мне дом, машину, деньги. Он ни на что не претендует, даже больше. Он готов мне помогать. Макс знает, что я хотела открыть свою собственную школу фигурного катания, и он сказал, что поможет найти помещение, даст на это деньги. Короче говоря, все сделает, лишь я заткнулась и просто его отпустила.

Он меня покупает — эта мысль обжигает душу, тоже правда. Но разум взял на себя контроль над моей жизнью, и он говорит: надо брать. Что лучше? Высказать ему все? При этом потерять детей, их уважение. Настроить мужа против себя. Лишиться денег, дома, машины? Ввязаться в судилища? Стать врагами? На это у меня есть силы? Рационально, нет. Мой разум говорит, что лучше всего и удобнее всего…просто отступить. На две войны тебя никогда не хватит, а лучше проиграть в бессмысленной — за того, кто тебя больше не любит, и того, кто тебя предал. Чем более весомую войну — внутри. Ту, в которой ты можешь потерять саму себя. Разрушить до основания то хрупкое, что еще осталось.

Я, правда, выбираю себя. И это, как мне кажется, единственно верное, что я могу сейчас сделать. У него есть связи, деньги. И нет любви. У него лишь разум по отношению ко мне, а значит, главный козырь в его руках — ему не будет больно уничтожить меня. А мне будет. От каждого его безразличного слова — мне больно. Я разрываюсь на части от осознания, что любовь прошла, а помидоры завяли. Даже метафорические.

Поэтому да. Вот так. Я сдаюсь, я принимаю условия игры, я иду на поводу. К дорогому ресторану, внутри которого меня уже ждут.

Двери открываются, в лицо бьет пряный аромат какого-то освежителя. Очень популярного. Что-то с перцем и амброй. Я захожу, сразу поворачиваюсь к гардеробу, куда сдаю свою шубу. Улыбчивая девочка-хостес расправляет плечи и интересуется:

«Все может быть»

Вика

Как у хорошей девочки, мои руки покоятся на коленях. Я смотрю перед собой, но ничего не вижу. Нет, не как хорошая девочка, и вообще — это здесь совсем ни при чем. Какая разница, хорошая ты девочка или плохая? В реальности это едва ли определяющий фактор.

Мне казалось, если поступать правильно, быть хорошей женой, выполняя все свои обязательства — это гарант того, что в твоей жизни никогда не произойдет того, что в последнее время происходит слишком часто.

Развод.

Страшное слово для любого, кто дорожит своей семьей, ведь развод — это не просто конец отношений. Это крах. Семьи, надежд и планов. После разводов ты, так или иначе, но меняешься. Становишься кем-то другим. Даже если тебе нравилась ты предыдущая, неизменно на свет рождается версия два ноль. И какой она будет? Этого не знает никто, конечно, но вот что я вам скажу. Женщина, которую разлюбили, и чьим выбором так и не стал выбор «уйти от мужа», станет идентичной с другой похожей женщиной хотя бы по одному признаку. Мне кажется, мы по этому признаку даже сможем друг друга почуять, увидеть, прочитать. Я вспоминаю маму…да, она тоже такая женщина, и мне было непонятно раньше, но теперь…все изменилось.

Я вспоминаю маму и ее потерянный, пустой взгляд. Ее крепость, которой она окружила свою душу. То, как мама избегала прикосновений и держала дистанцию даже со мной. Я все это вспоминаю и…раньше я на нее так обижалась за отсутствие тепла! Господи, как я на нее обижалась…даже во взрослой жизни, когда я поняла, что люди, прошедшие тот период нашей страны, в котором моя мама существовала одна с маленьким ребенком на руках. Люди, которые видели дефицит продуктов, проклятые девяностые. Люди, которым приходилось выживать…они ведь все такие. Не прожженные, но выкованные в условиях выживания, а значит, немного эмоциональные импотенты.

Это не оскорбление, правда. Я никогда бы не оскорбила их, ведь один из таких людей — это моя мама. Как человек спорта я знаю…я понимаю. Да, я понимаю, что когда ты прошел огонь, воду и медные трубы, от чего-то так или иначе придется отказаться. Эмоции — это слабости. И они черствели, чтобы вывезти…

Но сейчас все очень сильно поменялось.

Дело не в этом, дело в том, что сегодня утром, когда я подошла к зеркалу, я увидела такой же взгляд, какой уже видела когда-то давно. Я его узнала. Он был у моей мамы, когда папы вдруг не стало.

Мы друг друга прочитаем и узнаем из тысячи — это так и есть. Такие шрамы будто бы тянутся друг к другу. Словно магниты. Может быть, в попытках излечиться?…

Я сижу в нашей гостиной. Мои руки лежат на коленях, как у хорошей девочки, но это здесь ни при чем. Я больше не верю в то, что соблюдение моральных устоев и жизни под грифом привычной морали что-то действительно значит. Это все иллюзия. Примерно как справедливость, честно или мужская верность. Я так сижу, потому что знаю: если я пошевелюсь, то непременно распадусь на маленькие частицы.

- В смысле разводитесь? - произносит Полина.

В гостиной, где когда-то стоял смех и тепло, теперь воздух лопается от напряжения. Все молчат. Я чувствую на себе ее взгляд, чувствую взгляд сына, а краем взгляда вижу, что Карина растерянно смотрит сначала на Макса, потом на меня. И опять на него. И опять на меня. Она ждет, что мы рассмеемся? Девочка моя…мне так жаль. Думаю, ей по итогу придется сложнее всех.

Кирилл напряжен. Полина тоже. Они сцепили руки на груди, словно сговорились. Но в них больше злости, чем растерянности, а вот она…

Карина ждет, что мы подпрыгнем, засмеемся и скажем что-то вроде «розыгрыш! Ха-ха! Вы что, поверили?! Сумасшедшие!»

Но этого не будет.

Может быть, мы и сумасшедшие, но по другому определяющему вектору.

Макс откашливается. Я молчу. Не хочу участвовать в этом разговоре, если честно. Возможно, я поступаю по-детски и глупо, но раз он все это начал, то пусть договаривает и вывозит сам. Как мне кажется, это будет честно и справедливо. Если жизнь ее мне давать отказывается, то я возьму сама, правильно?

Прикрываю глаза и тихо выдыхаю.

Господи, какой правильно? Я веду себя, как идиотка…

Поднимаю глаза и сразу сталкиваюсь с дочерью. Полина продолжает на меня смотреть, она ждет. А я теряюсь. Что мне сказать?…

- Это не та новость, которую вы хотели бы услышать… - говорит тихо Макс, - И мне жаль, что приходится вас так…тревожить.

Тревожить. Ха! Какое слово подобрал потрясающее…

- Но, к сожалению, это правда. Наши с мамой отношения…закончились. Мы приняли…

Я резко перевожу на него предупреждающий взгляд. Если ты, сука такая, вздумал спихнуть на меня хотя бы грамм того, что здесь сейчас происходит…клянусь, я заставлю тебя об этом пожалеть. Клянусь!

Макс считывает мое настроение моментально, отводит глаза и кивает пару раз.

- Нет. Я принял это решение…

- Не понимаю ничего. Вы же…не те, кто разводятся.

- Полин…иногда так случается.

- Это вранье! - вскрикивает Карина, а через мгновение вскакивает на ноги.

Я вздрагиваю. Непроизвольно протягиваю к ней руку, чтобы перехватить. Точнее, подхватить, обнять. Приласкать. Но дочь отшатывается. Она начинает часто дышать. С ее глаз скатываются огромные слезы.

Самое больное для любой матери — когда твой ребенок плачет, а ты ничего с этим не можешь сделать. Я не могу, потому что на самом деле, никакие объятия и никакая ласка не поможет. Прикосновения не вернут твою прошлую жизнь. Это тоже одна из сказок, в которые хочется верить, но получается верить только до момента, когда ты вынужденно проверяешь ее на практике.

Тогда все разлетается на части…неизменно.

- Вы не можете! Не можете!

Карина громко всхлипывает. Макс тоже тянет к ней руки, но она отскакивает и от него, а потом разворачивается и убегает из комнаты, где все еще стоит оглушающая тишина.

- Я…кхм, пойду к ней, - тихо произносит он, встает и, не глядя ни на кого, выходит вслед за младшей дочерью.

«Развод» 

Вика

Наверно, нам всем хочется справедливости, и это то желание, которое есть с нами с самого рождения. Помните? Как в детстве ты видишь, как, например, кто-то обижает маленького или более слабого? Сразу хочется встать на дыбы и выступить в защиту пострадавшей стороне. Это то желание, что еще не подпортил опыт, груз решений и взрослой жизни. Оно искреннее и чистое — оно действительно о справедливости. Потом все, конечно, становится несколько сложнее…

Порой я думаю об этом, правда. Я вспоминаю, как просто было когда-то, когда ты делил этот мир ровно пополам: черное и белое. Если было плохо, то это было плохо. Если хорошо, то хорошо. Насколько просто нам было там, да? Где не было оттенков и разных ракурсов. Всего один ориентир — общепринятый и твердый. Тебя не болтало и не коробило, да и мыслей было в голове в несколько сотен раз меньше, чем сейчас. Порой я грущу, что взрослея мы теряем ту самую твердую почву под ногами. С возрастом на нас накладывается не только ответственность, но и слишком много развилок. Слишком много...

Мне бы хотелось, как в детстве. Чтобы не было разных оттенков и разных ракурсов. Чтобы все стало однозначным и максимально твердым как скала. Да…я бы хотела обратно в детство, где справедливость могла быть только одной, а не миллион вариаций, где каждая — правильная.

Я выхожу на улицу и сразу получаю удар ветра в лицо. Он служит тем самым напоминанием, что теперь мне предстоит самой вывозить все погодные циклоны, но что он? Сумка прижимается с правой стороны, а из нее валит жар. Там лежит аккуратная папочка синего цвета, в которой бережно засунуты документы. О моем разводе.

Как будто прошло сто лет…

Нет, на самом деле. Прошел всего месяц, и сегодня поставлены окончательные точки. Я стою на верхней ступени зала суда, и я сбежала. Мне нужно было на воздух!

Сил никаких нет, и дышать безумно сложно…

Месяц без двух дней. Ровно столько прошло с того момента, как моя жизнь резко перевернулась и встала ко мне задом. Я потеряла своего мужа, лишилась твердой почвы под ногами, ориентиров и дома. Да, вы не ослышались. Смирнов, как и принято, если ты считаешь себя принципиальным и правильным «хорошим» человеком, оставил мне дом, но я не могу в нем находиться. Это все равно, что жить на кладбище, при этом имея способность видеть призраков.

Мой дом густо населен призраками. Нас.

Я вижу нас каждый раз, когда захожу в гостиную или иду на кухню. Я вижу воскресное утро и слышу запах традиционных оладушек со сгущенкой, которые мы всегда готовили вместе. Когда я захожу в нашу спальню, я вижу его рядом со мной — Макс подкрадывается и обнимает сзади, а потом страстно, горячо целует. Я вижу наш секс на теперь уже остывшей постели, вижу его прикосновения и чувствую фантомной болью все поцелую, слышу слова…

Я вижу сплошные кошмары.

Почти каждую ночь мне снятся сны о нас. О счастье, о доме, о семье, которая была…вообще-то, очень счастливой. Правда. И во сне я счастлива, а когда просыпаюсь — это ужасно больно…становится так дико больно! Потому что я вспоминаю обо все , что произошло так стремительно, и меня накрывает с головой.

Хах…

Последний сон, как мне кажется, был особенно жестоким. Я видела праздник в честь наших отношений. Тот самый. После венчания. Наши друзья, семья, наши дети — мы! И он говорит тост, глядя мне в глаза. Он говорит о том, что будет всегда меня любить, но…

Жизнь, оказывается, бывает жестока, а что справедливость для одного…ловушка и смерть для другого.

Говорю же. Вопрос угла обзора, но раньше нас об этом не предупреждали…

Да и о многом не предупреждали, будем честными. Нам читали сказки и говорили, что если быть хорошим, так будет и с тобой. И муж твой будет рядом, и дети твои…тоже будут с тобой.

Мне кажется, вот сейчас, пусть я стою на верхних ступенях, на самом деле болтаюсь на дне. Как можно потерять все по одному щелчку? Не понимаю…Как все может настолько поменяться?…

Мой триумф на семейном разговоре оказался лишь верхней нотой отвратительного парфюма. Это, конечно же, было пустым. Наверно, я изначально на то и рассчитывала, но мне хотелось спрятать голову в песок и выдохнуть. Вот…спрятала.

Два дня до месяца осталось, а мои дети общаются с ним. Не так, конечно, словно ничего не произошло, но они общаются. Поля работает в компании отца, а Кирилл…он недавно приезжал и сказал, что Макс изо всех сил налаживает с ним контакт. Он попросил меня извинить его за то, что у него недостаточно сил послать отца раз и навсегда. И он просил о понимании:

- Мам, я не поддерживаю его, - тихо сказал он, сжимая мою ладонь, - Но он мой отец. Надеюсь, ты поймешь, что…я просто не могу порвать с ним связь так резко, как, возможно, должен. Я хочу...быть Швейцарией. Прости, но...я мог бы соврать, но знаю, что потом ты непременно узнаешь. Кому тогда будет лучше, да?...

Мне хотелось орать и рвать на себе волосы. Так нельзя, скорее всего, говорить и думать, но да. Да-да- да, я обрадовалась, когда мои дети послали его, а когда они пошли на контакт, я их возненавидела. Меня снова как будто бы предали, но это…это лишь другой фокус зрения. Полина относится к нему жестче остальных, но этого тоже недостаточно. Она постоянно приезжает и ругает отца почем зря, а мне мало. Мало!

Наверно, я бесконечная эгоистка…

- Вик? - руки касаются теплые пальцы.

Я резко поворачиваю голову и сразу же отшатываюсь. Смирнов стоит рядом со мной. Ворот двубортного пальто поднят кверху, он ежится от ветра. Он хмурится. Меня так раздражает это благочестивое выражение гребаного лица, и этот проклятый, уродливый взгляд, наполненный жалость!

Будто тебе есть дело ! Будто есть…

Ему все равно. Я это знаю. Все его переживания — это фасад. Если было бы иначе, он бы не сделал того, что сделал только что…

Слышу тихий цык. Моя реакция ему не понравилась:

- Вик, пожалуйста. Давай не будем скандалить, ладно?